Ферма оказалась какая-то непонятная.

— Дяденька, — обратился я к колхознику, который разнимал собак, а теперь ходил с гаечным ключом.

— Меня зовут дядя Павло.

— Дядя Павло, а что это у вас за вагон такой, с кабинами, круглый, на рельсах?

— Карусель.

— Интересно-о-о, — протянул я, ничего не поняв.

— Пригонят стадо, посмотришь…

На горизонте показалось облачко пыли. Постепенно оно ширилось, становилось прозрачным, и в нём обозначились силуэты коров.

«Му-му…»

— Марфуня уже подаёт голое! — кивнул дядя Павло в сторону вожака, большой рыжей коровы с растопыренными рогами.

— А почему коровы идут от реки? — спросил я и шутливо добавил: — Разве они паслись на воде?

— Они заходили на водопой.

В моей голове мелькнуло: «А вдруг коровы набрели на мою модель?» Но я себя успокоил: ведь коса-то большая, а модель маленькая.

Коровы торопились. Они бежали к карусели, занимали каждая свою кабину и начинали есть приготовленное для них угощение. Только одна, молоденькая, дядя Павло звал её первотёлок, растерялась. Начала соваться во все подряд кабины и получала от стоявших там коров пинки по носу. Дядя Павло помог ей найти своё место и начал доить. Надел на соски нескольких коров доильные стаканы, и молоко по шлангам потекло в бидоны. Потом нажал на кнопку, и карусель ожила. К доильным машинам подъехали следующие коровы. Здорово! Я стоял как зачарованный, пока дядя Павло не подоил всех коров…

Бабушка уже потеряла всякое терпение и шла теперь ко мне навстречу. Я отдал ей бидон с молоком, а сам решил всё-таки сбегать на косу.

«Эхе-хе! — вздыхал я. — Бабушка Настя правильно говорила, что бывают предчувствия. Модель-то мою коровы всё-таки растоптали. Всё стадо по ней прошло!»

Обедать мне расхотелось, и вообще весь свет мне стал не мил.

— Знаешь, Виталий, Киев был сильно разрушен во время войны. Вместо нашей центральной улицы были горы ломаного кирпича. А теперь? Теперь о нашем Крещатике говорят во всём мире. Люди построили его заново! — сказала бабушка Наташа.

— Как приедем на Гайдамацкий остров, сразу начинай строить модель. А я буду твоим консультантом.

— Вместо дяди Серёжи и дяди Кости ты будешь консультировать меня?

Дедушка хмуро пробурчал:

— Да-да.

Наконец начался клёв. Мы, мужчины, каждый день вставали на заре. Я, если считать по штукам, ловил не меньше, чем дедушка. Только он ловил на донки более крупную рыбу — подлещиков, густеру, окуней, а я ершей, пескарей, краснопёрок таскал на поплавочные удочки.

Уха у нас получалась что надо. Пока рыба варилась, аромат от неё распространялся по всему берегу, и мы все, кроме Серки, сидели и глотали слюнки.

Ох этот Серка! Он совсем отбился от рук. Каждый вечер, как только стемнеет, он уходил куда-то. Бродил целую ночь. И только утром, перед восходом солнца, когда мы уже рыбачили, он появлялся. Сядет на самом обрыве и сидит смотрит на нас. Живот у него теперь всегда был как барабан. И сам он раздобрел, шерсть стала пушистой. Теперь он совсем не набрасывался, как это было раньше, на мелкую рыбёшку, которую мы ему бросали. Дедушка сказал, что кот списался с корабельного довольствия и перешёл, так сказать, на собственное иждивение. Мы никак не могли понять: на кого же он ночами охотится? Но как-то он принёс бабушке Наташе в палатку в постель мышонка. Она страшно боится мышей и так закричала, что мы бросили удочки и побежали к ней.

— Молодец, делает полезное дело! — сказал дедушка после того, как бабушка Наташа ему всё объяснила. — Он ловит грызунов. А грызуны, как известно, приносят большой вред сельскому хозяйству. А потом он, вероятно, думает, что из шкурок мышей ты сошьёшь себе отличную шубку. Ну, а в палатку ты его не пускай.

— Да разве коту можно приказать? Это тебе не собака.

— Для тех, кто не понимает слов, есть другой метод воспитания — хорошая плётка.

Бабушка Наташа вырезала длинный прут и положила его около себя в палатке.

Хотя Серку лозой так и не удалось ни разу ударить, он всегда увёртывался, и бабушка Наташа хлестала только по пуховому одеялу, однако он всё равно обиделся на такое обращение и стал обходить не только палатку, но и всех нас.

Теперь, когда он, усталый, возвращался с охоты и ему, конечно, до смерти хотелось отоспаться, он забирался в каюту корабля и дрыхнул там до самого вечера.

И вот как-то, когда Серка после трудовой ночи сладко спал, дедушка закрыл дверь каюты, чтобы в неё на ночь не забирались комары. Вечером слышим, скребётся и мяукает. Мне было не до него, у меня клевало. Дедушка говорит, что я сделался вдруг страстным рыболовом: когда держу удочку в руках, всё на свете забываю, вижу только поплавок. И действительно я стал таким! Я дрожу весь, когда рыба трогает и от поплавка расходятся по воде круги.

— Виталий, иди выпусти кота, ему уже пора на охоту.

— Сейчас, — ответил я лениво и начал укреплять удилище на воткнутой в песок рогатке.

«Мя-у-у», — раздалось на всю реку, и наш кот выпрыгнул, а может быть, даже сорвался с иллюминатора и ушёл с головой в воду.

— Дедушка! — крикнул я и бросился спасать утопающего.

Но Серка вынырнул и, как собачонка, поплыл к берегу. Мы смотрели и не верили своим глазам.

— А говорят, что коты боятся воды, — сказал дедушка, удивлённый.

— Но где же он научился плавать?

— Вероятно, его далёкие предки были отличными пловцами, и он это качество унаследовал от них.

После этого кот перестал ходить и на корабль. Наверное, особенного удовольствия он не получил от крещения в Гнилушке.

Бедный Серка! Теперь он укладывался спать в норе под корнями ветлы, подмытыми весенним разливом.