Алексей Орлов – адмирал и командующий Средиземноморской эскадрой, человек несомненно огромной телесной и духовной силы, большой смелости и недюжинного ума, безнравственный, совершенно избавленный от того, что в обществе принято называть честью был неспособен на порывы любви. С женщинами, насколько себя помнил Орлов, и с госпожой Демидовой, а теперь уже и с герцогиней Валдомирской, его связывало лишь одно – прямо таки звериная жажда обладания телом. В этом находил он прелесть и для себя усладу. Женщины расставались с Орловым трудно, как, впрочем, в этот раз расставалась с ним госпожа Демидова, страсть обладания которой некогда овладела им и продолжалась более чем к иным женщинам, возможно оттого, что она была единственной женщиной не только на борту флагмана, но и во всей эскадре. Женщина на боевых кораблях считалась не к добру, потому госпожа Демидова была принята офицерами эскадры с той сдержанностью, которая была равнозначна неодобрению адмирала. Но Орлов этому не придал значения. Он был не привычен отказывать себе в том, что было ему угодно.

Безумная храбрость и авантюризм Орлова были достаточно известны в России. Это он увлек Измайловскую гвардию в государственный переворот и немало содействовал тому, чтобы посадить Екатерину на романовский престол. Это он вместе с Тепловым и Борятинским обагрил руки кровью законного императора Петра III. В бурной жизни Орлова были удачи, но были и поражения. Пожалуй, самым значительным из них было изгнание Екатериной его братца Григория. И это не смотря на то, что и Григорий был в государственном перевороте, прижил с Екатериной сына, от рождения волею императрицы названного графом Бобринским. Орловы ко времени изгнания Григория полагали себя вершителями больших и малых дел в державе. Возможно именно это и погубило их, ибо Екатерина сама считала себя достаточно искушенной, чтобы самой управлять государством. Отстранив братца Григория, Екатерина отдалась какому-то Васильчикову, который не был отличен ни умом, ни мужеством. Придворная партия, составленная против Орловых, потому что всем достаточно наскучило их беспардонство, торжествовала. Григорий был в отчаяньи, близком к помешательству. Алексей – в сознании несправедливости происшедшего. Предпочтение Васильчикова их орловской породе было и несправедливым, и унизительным, но в сложившихся обстоятельствах даже он, Алексей Орлов, был бессилен что-либо сделать.

Екатерина, с одной стороны, велела кому следует неусыпно глядеть за Орловыми, чтобы не учинили дурь какую, с другой – несколько позлатила поднесенную им пилюлю. В этом была тайна назначения сухопутного Алексея в командование Средиземноморской эскадрой. За все время пребывания в адмиральском чине, он, однако, так и не научился отличать марсели и кливера от штормовых стекселей и брамселей. На то при нем, чтобы не иметь сраму, Екатериной был поставлен испытанный морской волк англичанин Самуил Карлович Грейг.

В сражении у Чесмы Орлов был, но командовал флотом Грейг, что было известно всем, кто имел ближайшее отношение к делу. Щедрые награды волею государыни все же достались прежде всего Орлову. И титул Чесменский тоже был дан Орлову. Тем самым Орлов, а не Грейг, был признан победителем. Тот, кто доподлинно заслуживал эти лавры был оставлен в тени.

И все же Орлов в душе не мог простить Екатерине тот афронт, который она учинила его братцу, который и его исключал из числа первых лиц в империи.

Орлов еще живо помнил события шестьдесят второго года и ту роль, которую в них сыграл он. Орлов не исключал, что такую роль он мог бы сыграть и впредь, но с большими гарантиями для себя. Почему бы не повторить посажение на престол, в этот раз не Екатерины, а Елизаветы II?

Что это может прийти на ум Орлову отлично понимала и Екатерина.

С эстафетой и с подорожными средствами, состоявшими в ассигнациях и в золотых ливрах на отлично выездженном молодом жеребце де-Рибас отправился в путь уже на второй день после выхода эскадры из Ливорно курсом на запад, в сторону Гибралтара.

В эстафете сообщалось о публичном флирте графа Орлова с самозванной принцессой, в здешнем обществе называемой герцогиней Валдомирской и графиней Пиннеберг. Означенная авантюристка окружена-де малым двором, состоящим преимущественно из польских конфедератов, которыми верховодит некая весьма знатная персона. В среде приближенных к упомянутой авантюристке, писал Разумовский, замечены также агенты Порты Оттоманской, поелику сия держава в состоянии войны с Россией, а также французские офицеры по враждебности нам политики этой державы, не желающей российского усиления в Европе.

Разумовский принял де-Рибаса и передал ему эстафету в российском посольстве и в том была его ошибка, впрочем идущая не столько от дурости, сколько от неведения. Посол не знал, что некая весьма знатная персона из окружения самозванной принцессы Азовской установила наблюдение за незадачливым лейтенантом.

Лейтенант ехал на отличном жеребце, ехал иноходью, насвистывал неаполитанскую песенку с той беззаботностью, которая отличала всех на свете молодых кирасир в службе его величества короля неаполитанского.

Над ним было голубое небо Лигурии, яркое солнце, справа и слева вдоль дороги тянулись поля, на которых порою, несмотря на февраль, зеленела трава. Где-то у Рима он выехал на виа Аппия, кованные копыта его коня при этом застучали о шлифованные веками булыжники. Здесь чаще встречались античные развалины, до которых кирасиру не было вовсе никакого дела, поскольку бравый лейтенант был отлично научен владению саблей и пистолями, умению подчинять своей воле лошадь, независимо от того, каким аллюром она шла, но об истории Аппенин он имел довольно смутное представление.

В Риме кирасир ночевал в старом и довольно людном альберго с таверной, несколько приволокнулся за молоденькой сеньоритой, прислуживавшей в таверне. По этому случаю ему пришлось вопреки указанию Разумовского на денек – другой задержатся в вечном городе в альберго у церкви Санта-Мария Маджоре. За это его неприлежание в службе и за луидор с изображением французского короля молодцеватый кирасир был недурно вознагражден сеньоритой. Это приключение было благодетельным, поскольку оно способствовало тому, что образ герцогини Валдомирской в его воспоминаниях довольно потускнел и более не вызывал в нем былых чувств. Поскольку у лейтенанта было довольно луидоров, он мог бы еще оставаться в альберго в объятиях прелестной сеньориты, но здесь он вспомнил об эстафете и тотчас стал седлать коня.

Кирасир проехал Тоскану, пытался было найти себе красотку в альберго Флоренции, но увы! в том успеха не имел, поскольку прислуживавшие здесь сеньориты не отвечали представлениям лейтенанта о женских прелестях. Ни к чему не привели и прогулки молодого кирасира с довольно независимым видом по улицам Флоренции до палаццо Векио и обратно в альберго у рынка. Эта маленькая неудача не омрачила дальнейший путь кирасира, тем более, что в Милано, оказывается, его ждала красотка, достоинствами ничуть не хуже сеньориты в римском альберго. Лейтенант был порывист и настойчив в его стремлении быть в страстных объятиях соблазнительных девиц, независимо от того, что их к тому побуждало.

После Ломбардии лейтенанту предстояло въехать в австрийский Тироль, отчего могли выйти изрядные трудности, поскольку тамошние красотки дурно говорили на итальянском и совершенно не знали ни испанский, ни английский. Была бы, однако, лишь в этом беда. В конце концов путь к сердцу женщины славный кирасир проложил бы и языком жестов, которыми он мог выразить свои чувства ничуть не хуже, чем словами. Но вот в чем незадача. При выезде из Милано лейтенант приметил, что за ним увязались три всадника. Уже то, что они не отставали от лейтенанта, внушало ему известную тревогу. Здесь он вспомнил слова посла о важности эстафеты, подумал, что ему не следовало оставаться еще день в римском альберго, что у церкви Санта Мария Маджоре, и решительно дал шпоры коню, который тотчас же изменил аллюр, перешел из иноходи в галоп. Поскольку то же было сделано и тремя всадниками, что следовали за кирасиром, то более не оставалось сомнения в их намерении схватить лейтенанта и возможно умертвить его, чтобы отобрать эстафету и всю его наличность. Преследователи не учли, однако, что у кирасира была отличная, хорошо выезженная лошадь, да и сам он был недурен в седле. Как долго продолжалась эта скачка – сказать трудно, но кирасир от погони ушел. Избежав опасности на дороге, он понял, что оставаться на ночлег в обычном альберго он более не может. Более того, он съехал с главного тракта. Путь его на север теперь продолжался по проселочным не шоссированным дорогам. Разумеется, и здесь за приличную плату его ждала не только крыша над головой, но и добрый кусок баранины или говядины под красное вино, и, конечно же, фураж для коня, что для путника столь же, а может и более важно, чем собственная сытость.

Кирасиру в марте полагалось быть в Ревеле, а оттуда в зависимости от обстоятельств морем или сухим путем следовать в Петербург, заявив о себе тамошнему губернатору для разного содействия по основаниям важности эстафеты.

Когда кирасир полагал себя уже близким к цели и в полной безопасности в комнатенке гостинного двора, где он ночевал, неожиданно распахнулась дверь и вошли двое то ли солдат, то ли служителей полиции. Они были в ботфортах и вооружены до зубов. В руках одного из бесцеремонно ворвавшихся пришельцев, который внешностью напоминал Христенека, была обнаженная сабля. Он бы не преминул употребить ее в дело, если бы кирасир с тем проворством, на которое он только был способен, не вскочил с постели и в руках его не оказался пистоль. Он имел обыкновение держать тот пистоль под подушкой.

– Не вздумай стрелять, безумец, – сказал Христенек, сабля которого была в ножнах. Мы оставляем тебе жизнь в обмен на эстафету от русского посла в Неаполе.

Эстафета покоилась на груди у кирасира, будучи надежно скрытой под толстой байковой сорочкой.

– Чтобы отдать вам эстафету, я должен разыскать ее то ли здесь, то ли где в другом лишь мне ведомом месте. Для этого, почтенные сеньоры, вы должны на некоторое время покинуть эту комнату и дать мне возможность одеться.

После некоторого препирательства Христенек и его спутник принуждены были выйти, выговорив, однако, что дверь в комнату останется открытой настежь.

Кирасир оделся столь скоро как только он мог по ловкости и силе.

– Я готов, – сказал он.

– Где эстафета? – было похоже, что Христенек несколько озадачен, не видя в руках кирасира то, ради чего он пришел.

– Вы меня не верно поняли. Я готов, господа, драться. Моя честь не позволяет быть жалким трусом. Я солдат. Приготовьтесь, господа, к честной схватке. Предупреждаю, я буду защищать свою жизнь и честь до последней возможности.

– Что толку в этом. И мы солдаты, и мы умеем владеть саблей. Не забывай, нас двое, ты один. Мы все равно завладеем эстафетой, но в таком случае с пролитием твоей крови. Так не лучше ли отдать ее по добру? К тому же тебе предоставляется возможность получить достойное вознаграждение.

– Это противно моему пониманию чести, сеньоры. Я готов к бою. Схватка была упорной и жестокой. В иные мгновения жизнь отважного кирасира была уже на волоске, казалось, что неминуемо он должен пасть или будет изувечен. В одиночестве он уступал его неприятелям, но столь же заметно превосходил их в ловкости и в умении владеть саблей. Отбивая их выпады и отступая к стене, он в миг менял позицию, ловко выбрасывал вперед смертоносное лезвие его сабли с той стороны, откуда его неприятелями не ожидалось. С грохотом были опрокинуты стол, стулья и светильник. Деревянная кровать, которая использовалась кирасиром для собственной защиты то и дело с неменьшим шумом сдвигалась с места на место. Неизвестно, как долго продолжалась бы эта схватка и чем бы она кончилась, не нагрянули бы толпою работники и постояльцы гостинного дома во главе с его хозяином. Все они были вооружены кто чем горазд, иные дрекольем, но этого было достаточно, чтоб принудить нападающих скрыться через распахнутое окно с той прытью, на которую они только были способны, оставив после себя кровавые следы.

Лейтенант кирасир его величества короля Обеих Сицилий с достоинством идальго заявил решительный протест хозяину, который в понимании кирасира за взятую плату должен был обеспечить ему не только кров и пищу, но и безопасность, тем более, что при определении на ночлег им были предъявлены подорожные бумаги, свидетельствующие, что он следует в Петербург с благородной и человеколюбивой целью.

Хозяин, который был упитанным и в такой же мере добропорядочным немцем, стал уверять разгневанного кирасира, что ничего подобного в этом постоялом дворе ранее не случалось, что происшедшее для него такая же неожиданность, как и для достопочтенного господина офицера, что им будет принесена жалоба в местную полицию для розыска и примерного наказания наглых разбойников, кто бы ни были они и куда бы не вели их следы.

Храбрый кирасир этим объяснением был вполне удовлетворен. Его, разумеется, переселили в другую комнату с заверением в ее полной безопасности.

Несколько придя в себя от жестокой схватки, лейтенант стал раздеваться с тем, чтобы укрывшись одеялом, несколько уснуть, а уже утром осмыслить, как ему быть. Испокон веку так уже повелось, что утро вечера мудренее.

Когда кирасир довольно разоблачился, то обнаружилось, что все его исподнее в крови, что сама эстафета изрядно окровавлена от многочисленных царапин и неглубоких порезов.

Лейтенант был настолько возбужден случившимся происшествием, что беспокойным сном он забылся лишь на рассвете и проспал до полудня.

Усталость, мелкие, но все еще кровоточащие раны, равно неуверенность в безопасности не позволяли ему продолжить путь. Положение облегчалось тем, что нападение было уже в Лифляндии. Указывая на свои раны, лейтенант обратился к хозяину с просьбой как можно скорее известить о случившемся на него нападении губернаторскую канцелярию в Риге и от его, лейтенанта, имени испросить о присылке ему достаточного для безопасности сопровождения для доставки в Петербург эстафеты от иностранной агенции.

Нечего говорить, что в Петербурге лейтенант был принят где следует и кем следует. Ему была сказано о высочайшем благоволении, производстве в капитанский чин и определении в службу в кадетском корпусе с приличным должности содержанием. Кирасиру было сказано также, что в уважении к его исключительным заслугам и мужеству, которые он явил в поединке с государственными преступниками, его сиятельство гофмаршал двора соизволяет капитану де-Рибасу быть на разных увеселениях и церемониалах в высшем обществе, не исключая большой и малый двор. Буде господином де-Рибасом замечены какие к нему несправедливости, то он волен за защитой его чести и достоинства, равно имущественных интересов обращаться к его сиятельству гофмаршалу двора ее императорского величества, а также к иным властям по принадлежности.