#img_7.jpeg
Крышка чайника тоненько задребезжала, из кургузого носика вырвалась струйка пара, и вода снова — уже в третий раз за этот вечер — закипела.
Анна Павловна сняла чайник с плитки, выдернула шнур и взглянула на часы.
«Опять опаздывает к ужину», — с легкой досадой подумала она о муже.
Муж Анны Павловны, начальник цеха крупного машиностроительного завода, должен был прийти с работы еще три часа назад. Между тем на улице уже давно стемнело, а его все нет.
Анна Павловна прошлась по комнате, не зная, чем заняться, поправила салфетку, которой был прикрыт ужин, и, достав с этажерки книгу, уселась на диван.
Но сегодня ей не читалось. Она подошла к окну и стала глядеть на огни ночного города.
Вдруг в прихожей раздался резкий звонок. Анна Павловна вздрогнула, направилась к двери.
В квартиру впорхнула полная круглолицая дамочка того возраста, который принято называть неопределенным. Замысловатая шляпка ее чуть закрывала волосы, знакомые с перекисью водорода. На пальто, которое колоколом расширяясь книзу, висело на ней, краснели огромные пластмассовые пуговицы.
— Здравствуй, милочка! — сказала дамочка, обнимая Анну Павловну и касаясь ее щеки накрашенными губами.
Приятельница Анны Павловны, Марина Львовна, была одной из тех женщин, которые везде чувствуют себя как дома. Дни ее были заполнены беготней по магазинам. Кроме того, много времени отнимало у Марины Львовны лечение. Лечилась она у гомеопатов от какой-то неведомой болезни, которую, по ее словам, в официальной медицине еще не открыли, и лечилась с завидным упорством.
Еще в прихожей выложив Анне Павловне ворох свежих городских сплетен, гостья направилась в столовую.
— О-о-о! — оглядев пустую комнату, воскликнула она. — Ты опять одна! А где же твой благоверный?
Анна Павловна вздохнула.
— Опять задержался на заводе, — сказала она. — У них сейчас осваивают в цехе новый агрегат.
— Ой-ли? — засмеялась гостья и лукаво погрозила Анне Павловне пальцем. — Что-то очень часто он задерживаться стал. В понедельник я была у тебя — его не было дома, в прошлую среду — тоже.
— Что ж поделаешь? — пожала плечами Анна Павловна. — Витя говорил, что работа очень сложная.
— Говорил! — всплеснула руками Марина Львовна. — И ты веришь?
— Но если работа, действительно, сложная…
— Милочка! — перебила Марина Львовна. — Ну разве можно в наш прозаический век быть такой легковерной? Поверь, если муж стал вдруг опаздывать домой по вечерам, можно сказать почти наверняка: здесь замешана женщина!
Анна Павловна недоверчиво улыбнулась.
— Да-да-да, — все более воодушевляясь, затараторила Марина Львовна. — Я больше чем уверена, что это именно так. Ой, гляди, освоит твой муженек такой агрегат, что потом век будешь плакаться. А что ж тут такого? Твой Виталий очень привлекательный мужчина. Я сама, скажу тебе по секрету, была одно время увлечена им. О! Нет, нет, не беспокойся! Виталий Васильевич — герой не моего романа. Ты знаешь, что я люблю брюнетов, а он — шатен и даже чуточку рыжеват.
— Вовсе он не рыжеват, — вступилась за мужа Анна Павловна.
— Ах, не в этом дело! — воскликнула Марина Львовна, и пухлые густо напудренные щеки ее запрыгали, как студень. — Все гораздо серьезнее, чем ты думаешь. О-о-о, я этих мужчин знаю, я их вижу насквозь! За каждым нужен глаз да глаз.
У Анны Павловны в сердце шевельнулась тревога. Вслух сказала насмешливо:
— Да не верю я, чтобы у Вити была привязанность на стороне…
— Боже мой, какая самоуверенность! А ведь тебе уже не восемнадцать лет!.. И вместо того, чтобы бороться за свое счастье, она…
— Ой, ради бога, не говори глупости, — перебила ее Анна Павловна.
— Глупости, — всплеснула руками Марина Львовна. — Ей дело говорят, а она глупости. Скажу тебе под большим секретом… Есть у меня на примете одна чудесная старушка. Не старуха — клад. Поверишь ли, вся черная магия ей подвластна.
— Что еще за черная магия?
— Ах, оставь, пожалуйста, — оборвала ее Марина Львовна. — Твои смешки всегда меня раздражают… Пойми ты: в науке еще так много неразгаданного и непонятного…
Пересев к Анне Павловне поближе на диван и понизив голос, точно их кто-нибудь мог подслушать, она стала рассказывать захлебываясь:
— Это просто чудо, а не старушка. Веру Лопухову помнишь? Как она, бедняжка, скандалила со своим Игорем! И что ж ты думаешь? Она только с помощью этой старушки и удержала своего муженька… А Семен Семеныч… сколько он, бедный, страдал со своим желудком. От врачей — никакого толку. А побывал у старушки — и все наладилось. О-о-о, теперь все обращаются к ней. Это такая знаменитость! Впрочем, — меняя тон, сухо сказала гостья, — я не настаиваю. Если ты так уверена в своем благоверном, — тут она бросила на Анну Павловну иронический взгляд, — то, конечно, можешь поступать, как знаешь…
— Ах, не знаю, ничего я не знаю! — вздохнула Анна Павловна, совершенно сбитая с толку этой тирадой.
— Подумай, как следует! Я бы тебе все же советовала попробовать, пока не поздно. Правда, это конечно будет стоить денег, но, бог мой, какой может быть у нас, женщин, разговор о деньгах, когда речь идет о нашем счастье!
Марина Львовна посмотрела на свои часики и заторопилась.
— Однако засиделась я у тебя, а мне надо еще побывать у Давидовичей. У них такой этот Гога прелестный! «Купите, — говорит, — мне машину». Как тебе это нравится? Чудо, а не ребенок! Прелесть! — И весело щебеча, Марина Львовна стала прощаться.
Проводив гостью, Анна Павловна опустилась перед туалетным столиком на стул и долго разглядывала себя в зеркале.
Из дубовой зеркальной рамы на нее глядело красивое лицо тридцатилетней женщины, не знавшее никогда больших огорчений. Сегодня же Анна Павловна увидела и тонкую паутинку морщин возле глаз, и матовую бледность щек, и седой волосок, пробившийся на виске.
— Может, действительно Мариша права, — прошептала она. — Ведь я уже старею…
Здесь мысли Анны Павловны коснулись самого больного места… Вспомнила она о неудачном аборте, о том, что у нее никогда не будет детей… Недавно муж ласкал в сквере соседского малыша и столько затаенной грусти было тогда в его лице… Слезы покатились по ее щекам, и она ощутила на губах солоноватый привкус.
«Да, да, — снова подумала Анна Павловна, — если у другой будет ребенок от него, тогда для меня все кончено…»
Углубившись в задумчивость, Анна Павловна не заметила, когда вошел в комнату муж.
Виталий Васильевич был, как всегда, веселый и шумный. Внес с собою в квартиру запахи улицы, завода, крепкого табака.
Ходил по комнате, разувался, искал туфли, открывал форточку, бросая мимоходом незначительные фразы. А Анна Павловна наблюдала за ним и все его слова, которые еще вчера были для нее такими естественными и обычными, казались ей теперь фальшивыми.
«Боже мой, — с тоскою удивлялась она. — Как он умеет притворяться! Этот громкий голос, эти быстрые движения… Чувствует себя неловко. Потому нарочно ходит по комнате и говорит, чтобы только не смотреть мне в глаза, чтобы только я ни о чем не спрашивала его…»
Разговор в этот вечер у Анны Павловны с мужем не клеился. Она была ошеломлена.
* * *
На другой день Марина Львовна уговорила Анну Павловну съездить к чудесной старушке, которой, по ее словам, повиновалась вся черная магия.
Вначале они долго ехали на трамвае, потом, сойдя на последней остановке, так же долго шли пешком по каким-то узким переулкам мимо пустырей и строящихся зданий, потом, наконец, остановились у деревянного одноэтажного дома.
Ничего примечательного и сверхъестественного в жилище колдуньи не оказалось. Комната была самой заурядной, из тех, что встречаются обыкновенно в старых городских квартирах. Стол, комод, большое трюмо и несколько кресел составляли обстановку. В углу на тумбочке стоял радиоприемник, в другом — стиральная машина. Было очевидно, что повелительница темных сил не чуждается известного комфорта.
В глубине одного из кресел сидела возле стола сморщенная старуха в черном платье и черном платке. Колода карт лежала на столе перед нею.
Ничего не обычного не было и во внешности старухи, но Анна Павловна ощутила невольный трепет, когда та в упор посмотрела на нее пронзительными глазами и, перебирая одной рукою колоду карт, а другой — гладя большого черного кота, заговорила, по-волжски окая, нараспев:
— Знаю, знаю, зачем пришла, голубица ты моя, душенька-матушка. Не скрыто от меня ничто ни во чистом небе, ни во сырой земле. Вижу, насквозь вижу и его и ее.
— Кого «ее»? — дрожащим голосом спросила Анна Павловна.
— Разлучницу твою, змею подколодную. Заползла она к нему в самое его сердце и впилась и сосет по капле кровь-матушку. Чахнет он не от винного зелья, не от злого врага, от любовной сухоты, от твоей разлучницы-злодейки.
Анне Павловне стало нехорошо. Побледнев, она впилась рукою в спинку кресла.
— Не бойся, драгоценная ты моя красавица-матушка, — продолжала старуха, в упор уставившись на нее колючими глазками из-под насупленных клочковатых бровей. Сморщенный впалый рот ее шевелился, как у хищной птицы, черненькие усики по краям губ делали его зловещим. Она ловко перетасовала карты и протянула колоду Анне Павловне:
— Сыми, голубка.
Анна Павловна нерешительно шагнула и дрожащей рукою сняла карты.
Длинными костлявыми пальцами старуха быстро и ловко разбросала карты по столу и минуты три неподвижно смотрела на них, что-то бормоча.
— Вот он, добрый молодец, твой муж нареченный, супруг законный, — сказала она, тыча пальцем в червового короля. — Видишь, голубка, пала ему на сердце дама пик. Это твоя разлучница-злодейка.
Анна Павловна взглянула через плечо старухи на карту, и расстроенному воображению ее показалось, что пиковая дама, на которую указывала колдунья, торжествующе смотрит на нее.
— Помогу, помогу горю твоему, милая ты моя голубушка, — скороговоркой бормотала старуха, бросая на Анну Павловну быстрые пытливые взгляды и наблюдая за тем, какой эффект производят ее слова. — Завтра об эту пору приходи опять ко мне да принеси пять яиц сырых, пять волос из его головы, да пять сотенных. И снова будет мир и покой в доме твоем и увеселится сердце твое радостью.
…Когда Анна Павловна вышла на улицу, Марина Львовна воскликнула с торжеством:
— Ну, что, теперь убедилась? Я говорила тебе, что это клад, а не старуха. Завтра же поезжай к ней. Теперь ты дорогу знаешь. Мне завтра будет некогда. Понимаешь, милочка, в универмаге хотят выбросить чудесный тюль. Узнала от верного человека. Так что ты на меня не обижайся, душа моя.
Расставшись с Мариной Львовной, Анна Павловна вернулась домой. Вид знакомых предметов, привычные хозяйственные заботы подействовали на нее успокаивающе. Она представила все, что с нею произошло, и ей стало стыдно. «Никуда я не пойду, — твердо решила она, вытирая с приемника пыль. — Радио, телефон, книги и… колдовство. Чепуха какая-то». Однако решимости этой хватило ненадолго.
Муж опять пришел домой поздно, и, ожидая его, Анна Павловна терзалась муками ревности. Воображение рисовало ей молодую красивую соперницу, и она была согласна на все, лишь бы сохранить любовь мужа.
«Это невыносимо! — в отчаянии думала она. — Без него мне не жить! Сбываются же иногда сны, — подбадривала себя Анна Павловна, — почему же не попробовать и это, колдовство».
И когда Виталий Васильевич пришел, наконец, домой, Анна Павловна, краснея и презирая себя, все-таки не смогла удержаться от искушения.
— Витя, что-то тебя парикмахер нехорошо подстриг. Я только сейчас заметила. Дай, я вот тут сзади чуть подрежу, — сказала она, подходя к мужу с ножницами.
А утром, когда Виталий Васильевич ушел на работу, Анна Павловна снова отправилась к колдунье.
Старуха пристально взглянула на нее и, поняв, что посетительница принесла все, что велено было, сразу приступила к делу.
Пересмотрев все яйца на свет, она выбрала одно, разбила и, вылив его в тарелку, долго глядела в нее, качая головой и чмокая губами.
— Волосы принесла? — спросила она, наконец.
Анна Павловна молча протянула их. Старуха зажгла свечу, поставила ее на пол и, взяв Анну Павловну за руку, трижды обвела вокруг, шепча какие-то слова, из которых нельзя было понять ни одного. Потом, выпустив руку Анны Павловны, старуха бросила волосы в огонь. В комнате запахло паленым.
— Сгинь, сухота-печаль! Сердце, отворись! — громко произнесла она с той торжественностью, с какой сказочный Али-Баба из «Тысячи и одной ночи» произносил свое знаменитое «Сезам, откройся!»
— Все! — сказала колдунья минуту спустя и, загасив свечу, протянула сухую костлявую руку: — Деньги давай. И ступай домой, голубка. Все теперь в твоей жизни наладится.
Анна Павловна машинально протянула пять сторублевых бумажек. Старуха проворно схватила их цепкими пальцами, и на какой-то миг в лице ее мелькнуло хищное довольное выражение. Она быстро пересчитала деньги и сунула их под скатерть.
Медленно, словно слепая, нащупывая под ногами почву, Анна Павловна вышла. Как в полусне ходила она по комнатам, бессознательно трогая предметы, переставляя их с места на место. Так же машинально подошла она к приемнику и включила его. И вдруг остановилась посреди комнаты, пораженная.
— Инженера Виталия Васильевича Солодовникова… — сказал мягкий, спокойный голос диктора местной радиостанции.
Если бы среди ясного неба к ногам Анны Павловны ударила молния или вдруг внезапно произошло землетрясение и земля разверзлась бы перед нею, — она была бы потрясена меньше.
Оцепенев, она стояла не шелохнувшись посреди комнаты, прижав руки к груди, а диктор продолжал:
— Коллектив цеха, возглавляемый этим талантливым инженером, добился новых производственных успехов и в предельно короткий срок освоил очень нужную для народного хозяйства страны турбину. Не щадя сил, все рабочие и инженеры цеха трудились над выполнением почетного заказа. Они оставались после смены, забывали подчас об отдыхе, и героические усилия большого коллектива увенчались успехом. Все трудящиеся нашего города от всего сердца поздравляют этот славный коллектив с замечательной трудовой победой. Сегодня турбина будет отправлена на одну из новых гигантских гидроэлектростанций.
Только тогда, когда из репродуктора полились бравурные звуки марша, смысл услышанного начал постепенно доходить до Анны Павловны. Она охнула и опустилась на диван.
Сколько просидела так, она не смогла бы сказать. Вывел ее из оцепенения телефонный звонок. Какой-то незнакомый мужской голос спрашивал, дома ли Виталий Васильевич, и просил передать ему поздравления от горкома партии. А потом звонили еще и еще, и Анна Павловна едва успевала отвечать на поздравления.
…Виталий Васильевич пришел домой, как всегда, бодрый, веселый и шумный.
— Поздравь меня, хорошая моя, — раздеваясь, сказал он. — У меня сегодня такая радость!
Анна Павловна глянула в его усталое и счастливое лицо, и радость, и гордость за него, близкого и родного, и мучительный стыд за свои подозрения и за все происшедшее такой горячей волной ударили ей в голову, что она не выдержала, бросилась к мужу и, спрятав на груди его свое пылающее лицо, заплакала.
— Ну, что ты? Что ты? — удивленный и растроганный, бормотал Виталий Васильевич, гладя ее волосы. — Ну, перестань, успокойся.
— Я так рада… так рада за тебя, — сквозь слезы шептала она, дрожа и прижимаясь к нему всем телом и не смея поднять глаз.
Потом они пили чай, и Виталий Васильевич то и дело бегал к телефону, чтобы отвечать на новые поздравления…
* * *
…Неделю спустя Анна Павловна встретила возле магазина Марину Львовну.
— Здравствуй, здравствуй, милочка, — как ни в чем не бывало весело защебетала Марина Львовна, норовя чмокнуть Анну Павловну в щеку. — Ну, поздравляю, поздравляю. Слышала обо всем. Я так рада за тебя! Я всегда говорила, что твой Виталий — талант. Говорят, он получит большую премию?
Анна Павловна оглядела расплывшуюся фигуру Марины Львовны и тихо проговорила, задыхаясь от переполнявшей ее ненависти:
— Ты просто злая сплетница. Я прошу тебя никогда больше не заходить ко мне.
Круглое жирное лицо Марины Львовны вытянулось. Она раскрыла рот, собираясь что-то сказать, но Анна Павловна резко повернулась и, не оглядываясь, пошла прочь.