Бездушный, чопорный и пестрый — холодный Невский — позади. Шлагбаумы и версты, версты мелькают мимо на пути. В ямской измучился карете: дорожной скуки — хуже нет. И вновь Кавказа вольный ветер вдыхал взволнованно поэт. Кавказский конь под ним горячий, свобода с ним — пускай на миг! Он в русский стан поспешно скачет, где доблесть воинов гремит. Там янычары в беспорядке, оставив крепость Эрзерум, знамена кинув, без оглядки бегут от русских наобум. Там в рядовом строю солдатском лишены званья и чинов герои площади Сенатской его встречали у шатров. Бокалы шумно наполняли друзья, поэта окружив. Но стынет, стынет пунш в бокале: печален Пушкин, молчалив. …И снова — в путь: к гремучим рекам, к вершинам гор восходит он — и над Кавказом, как над Веком, — стоит, сияньем окружен.

По степям оренбургским травы пугачевский укрыли след. По дорогам мятежной славы к Оренбургу спешит поэт. На пространстве — широком, диком — веют горькие ветерки. Там летали с казацким гиком по-над Каспием и Яиком злые, огненные клинки. Там по сытым дворянским поместьям «шкура вон и долой душа!» — удалое ходило возмездье, правый суд и расправу верша. Там по всем крепостям царевым гнев народный прошел с мечом. И не зря атаман суровый назван запросто — Пугачем. …Слушал в избах поэт подолгу сказы старых казачек — быль. …Плыли виселицы по Волге, и пожаром метался ковыль. Сонно пряжу старушка тянет да нескоро ведет рассказ. И сдается поэту — няню будто слышит он в тихий час. Вновь, как в детстве, волнуясь, слушает, (вьет лучина едучий дым) и уже — не Пугач с Хлопушею, — а Добрыня с Бовой пред ним. …Полночь. Бродит луна на страже. Сны бегут от поэта прочь. Гончаровой Натальей Маша капитанская входит дочь… Пыль дорожная. Долгим думам нет конца, как дороге степной. Что-то тянет ямщик угрюмый. Что он тянет — ямщик удалой?.. И опять — как всегда виноватый Гончаровой покорный взгляд… В оренбургской степи закаты — как казацкая кровь — горят.