Не успевшее отдохнуть тело какое-то мгновение еще отказывалось подчиняться велению воли. Усталость брала верх над стремлением поскорее взяться за дело. Помедлив долю секунды, доктор Кваину вскочил с кровати и выключил стоявший рядом будильник. Семь тридцать. Накануне он добрался до постели очень поздно — почти в пять утра. День выдался суматошный и утомительный. Прием в поликлинике с восьми: непрерывный поток посетителей почти до половины третьего, затем — обход. Это входило в обязанности коллеги Ману, но тот был на больничном. Тяжко пришлось. Больнице нужны по крайней мере шесть врачей, а справляться приходится им втроем. Все трое просто с ног валятся от усталости, а ведь какие-то силы нужны и для приема амбулаторных больных. Эти сплошным потоком идут и идут в поликлинику из города, из окрестных деревень. Господи, с чем они только не являются!.. Вряд ли хоть один из врачей больницы может позволить себе спать более четырех часов в сутки: даже когда Кваину готовился к экзаменам на степень бакалавра медицины — он сдал их с отличием, — ему удавалось спать больше, чем сейчас. Неудивительно, что Ману заболел. Переутомление. Кваину налил воды в чайник только до половины, в рекордные сроки — за две минуты! — успел принять душ. Обжигаясь, залпом выпил наскоро заваренный чай. Необходимо было хоть чем-то наполнить желудок и хоть как-то взбодриться, чтобы выдержать до обеда. Вчера он покончил с обходом в четыре и опрометью бросился домой — приготовить поесть: он жил один. Только взялся за еду — телефонный звонок: вызывали по скорой, несчастный случай.

То, что произошло вчера, было ужасно. Столкнулись два переполненных автобуса. Семь убитых, шестнадцать раненых, из них десять — тяжело. Когда Кваину приехал, доктор Уайт был еще в отделении, пострадавших привезли, как раз когда он собирался уходить. Выматывающая ночь. Почти семь часов они резали, и зашивали, и перевязывали, и вправляли суставы. Душно, липко, всюду кровь. До тошноты. За шесть лет врачебной практики через его руки прошло множество пострадавших в катастрофах, но случая столь ужасного не было ни разу. К тому же в больнице оставались лишь два до смерти уставших врача. Последние операции Кваину делал уже совершенно автоматически: действовали только руки, мозг работать отказывался.

Остаток ночи он провел в морге — занятие еще более тяжкое, чем обрабатывать раны: приводить в порядок, сшивать, накладывать повязки на искалеченные, раздавленные, перерезанные мертвые тела, готовя их к похоронам.

Когда они закончили все дела в операционной, Кваину уговорил доктора Уайта уйти домой: у него семья, он целые сутки дежурил, да еще и в операционную его вызвали рано утром. Ему просто необходимо отдохнуть.

Доктор Уайт — англичанин до мозга костей. Специалист по детским болезням, он просто чудеса творил в их районе, леча искривленные рахитом ноги, чиня переломы и вправляя вывихи. Безотказный работник, самоотверженный человек, настоящий врач, беспредельно преданный своим пациентам.

Когда в половине пятого утра Кваину выходил из больницы, он чуть не падал от усталости. Чудо еще, что благополучно довел машину до дома, смог раздеться и запереть дверь.

Радио напомнило: семь пятьдесят. Придется поспешить. Амбулаторные больные, конечно, уже не умещаются под навесом, специально построенном для ожидающих, толпятся на солнце, сгрудились в скудной тени редких деревьев. Больнице нужны новые помещения и новые врачи. Сколько больных приходилось отправлять домой — мест не хватало.

Он проверил содержимое чемоданчика, взял из шкафа свежий халат и запер дом. Обожженный чаем язык саднил.

Зажигание включилось лишь со второй попытки: надо бы проверить аккумулятор. Ему вечно не хватало времени ни на что, кроме работы, да — урывками — сна. До больницы было около двух километров: пережиток колониальных времен — предоставлять врачу жилье в фешенебельном районе, подальше от больных.

Мотор чихнул и заглох. Господи, бензин! Он и не помнил, когда в последний раз смотрел на указатель. Надо было заправиться еще вчера после обеда, так ведь и пообедать не удалось! Он вышел из машины и огляделся: никаких заправочных станций поблизости. Взял из машины чемоданчик и халат, поднял оконные стекла и запер машину: придется купить канистру бензина после амбулаторного приема, вернуться и залить бак — вот неприятность! Ну что ж, больные прежде всего. Слишком рано — такси сюда в это время не заезжают. Кваину отправился пешком. И сразу почувствовал, как печет солнце.

Первое такси, которое он окликнул, было уже занято — всего один пассажир, но водитель не захотел ехать к больнице: невыгодно. Бессмысленно было стоять и ждать, разумнее идти и попытаться поймать машину по дороге. Кваину прошел почти полпути, когда кто-то узнал врача, остановился и специально сделал крюк, чтобы подбросить его до больницы.

Его сразу же поразила тишина. Больных, как обычно, хватало, однако было необычно тихо, даже стоны звучали приглушенно. Вряд ли потому, что именно сегодня сестрам посчастливилось утихомирить плачущих детишек и воркующих над ними матерей. Кваину не стал доискиваться причины, главной его заботой было поскорее добраться до кабинета и начать прием. Он так и не заметил ничего особенного, пока не услышал оклика.

— Эй, друг! Доктор! — Он сначала не понял, что это адресовано ему. Обернулся. Перед ним, держа наперевес ружья с примкнутыми штыками, стояли два солдата.

У Кваину замерло сердце. Он бросил взгляд на дверь своего кабинета, в которой, громко скрипя сапогами, появился капрал.

— Эй, вы! Продолжать! Встать — сесть! Встать — сесть!.. — Вот когда Кваину увидел еще двух солдат, муштровавших нескольких его подчиненных. Среди них были фармацевт Менза, толстый господин Гиэба — старший медбрат, и еще несколько мужчин и женщин в белых халатах, которые по команде приседали и поднимались, держа руки за головой. Он взглянул на больных, молча сгрудившихся под навесом.

— Доктор, который час? — Эти слова произнес человек, тоже появившийся из дверей кабинета. На человеке был прекрасно сшитый офицерский мундир, хотя доктор Кваину не мог определить его чин. Он так и не научился разбираться в звездах и просветах на погонах, они ничего ему не говорили.

— Восемь двадцать, — ответил он, взглянув на часы.

— Это у вас называется восемь часов?

— Я бы пришел раньше, но…

— Вас с семи ждут пациенты, а вы позволяете себе дрыхнуть допоздна! Являетесь на работу вразвалочку!

— У меня машина…

— У него машина! Граждане нашего государства больны и ждут, а он тут разговоры разговаривает! У него, видите ли, машина!

Кваину не знал, что и сказать. Он услышал чей-то стон: видимо, кто-то из больных, ожидавших под навесом, не смог удержаться. Посмотрев в ту сторону, он увидел, как под яростным взглядом солдата мать пытается успокоить дрожащую в ознобе девочку. Нерешительно он шагнул к навесу и остановился, чуть не наткнувшись на штык, направленный прямо ему в живот.

— Но, господин офицер, я только хотел…

— Вы… Это из-за вас страна теряет незаменимых людей, — произнес офицер, не взглянув на девочку. — Вы жиреете на казенных харчах, а дела не делаете; вы презираете своих больных, хоть некоторые из них вам не то что в отцы — в деды годятся, а все потому, что у вас диплом в кармане…

— Господин офицер, больные… девочка… мы зря теряем время… больные…

— Зря теряем время? А ну устройте ему разминочку!

Солдат заколебался, не уверенный, правильно ли он понял приказание.

— Но… — Доктор Кваину развел руками.

— Разминку ему!

Возмущенный доктор Кваину шагнул было к кабинету, но остановился, почувствовав, как в спину ему уперлось острие штыка.

— Руки вверх! — сказал капрал. Кваину нагнулся, чтобы поставить чемоданчик и положить халат у стены, рядом с дверью кабинета. — Отставить! Вещи держать! Руки вверх! Кругом, быстро, строевым шагом, марш! Левой — правой, левой — правой…

Шарлотта, медсестра, услышала что-то неладное еще издали, слава богу, прежде чем дошла до ворот больницы. Навстречу ей попалась Беа, без халата, с сумкой в руках.

— Разве ты не на дежурстве? Ведь тебе с восьми тридцати дежурить в мужском отделении, — полюбопытствовала Шарлотта.

— М-м-м, сестричка, — ответила Беа, — разве не слышала, что творится в больнице?

— А что там? — У Шарлотты все сжалось внутри. Она осторожно положила руки на заметно выросший живот.

— Говорят, пришли военные и муштруют господина Гиэбу и медсестер.

— Неужели самого Гиэбу? Старшего? Не может быть!

— Очень даже может! Это мне матушка Яро сказала. Она ведь продает апельсины у самых больничных ворот.

— О господи! Что же ты будешь делать?

— Попробую пройти без халата, прямо в платье. Халат у меня здесь. — Беа похлопала по сумке рукой.

— Эй, уважаемая сестрица! — Возглас женщины, выбежавшей из-за угла, заставил обеих вздрогнуть. Шарлотта узнала ее — они жили рядом, в одном квартале.

— Что вы здесь стоите? Идите скорей! Посмотрите, как солдаты муштруют вашего доктора!..

— Доктора?! — в один голос воскликнули сестры.

— Как же звать-то его? А, ну да, доктор Кваину, молодой такой, у него еще машина — «вольво».

— Да, это доктор Кваину. Неужели и его тоже?

— М-м-м! Ужасно! Я просто потрясена! Проходила мимо ворот по улице и заглянула во двор больницы. Солдаты с ружьями заставляют его маршировать. А кругом больные… Нехорошо… Чем же он провинился?

— Откуда нам знать. — сказала Беа. — Может, опоздал?

— Но у него сегодня нет утреннего дежурства. У него обход с двух тридцати. — Сестра Шарлотта знала список врачебных дежурств назубок.

— Знаете, а ведь еще двое разыскивают доктора Ману.

— Вот как?!

— Кристи мне сказала, доктор Кваину дежурил по скорой всю ночь. Он закончил только в четыре утра. Из-за той катастрофы на дороге. Семь убитых, шестнадцать тяжело раненных. Я-то поэтому и выхожу с утра. Кристи работала в ночную. Забежала ко мне по пути домой и все рассказала.

— А он сегодня в поликлинике принимает?

— Конечно. А они — посмотри, что с ним делают!

— Ой, не говорите! — ответила женщина, довольная тем, что услышала о ночной катастрофе: будет о чем посплетничать.

— Пожалуй, я лучше домой пойду, — сказала Шарлотта. Она всегда могла сослаться на то, что плохо себя чувствует, — через пару недель ей все равно уходить в отпуск по беременности.

— А я пройду через калитку около морга, — сказала Беа и медленно пошла прочь. Шарлотта направилась домой. Соседка шла рядом.

— Если вы туда пойдете, они и вас заставят делать то же самое? — Женщина не то спрашивала, не то утверждала.

— И сомнения быть не может. Если уж с тигра шкуру дерут, неужели оленя в покое оставят?

— Боже мой, боже! Так-то военные правят страной?! А как избили беременную на рынке — вот совсем недавно! Это я не понаслышке знаю, сама видела, вот этими своими глазами. Ох, как жалко ее было, как ужасно! И все из-за каких-то налогов. Женщина им говорила, что у нее все уплачено, только квитанции она оставила дома. Никто и слушать не стал. Били, пока сознание не потеряла…

— Да, я знаю. Ее ведь в больницу потом принесли…

— М-м-м, моя милая, и куда мы только идем? А еще утверждаем, что добились независимости!

Как раз в это время из операционной вышел доктор Уайт — передохнуть минут пять. Хотя некоторые утверждали, что у доктора несколько необычное чувство юмора, даже он не мог найти ничего забавного в представшей перед его глазами сцене. Не было ничего смешного в том, как старший медбрат, обливаясь потом, прыгал по-лягушачьи, ведя за собой чехарду сотрудников больницы. Пораженный, доктор Уайт неожиданно заметил и доктора Кваину: с чемоданчиком и халатом в поднятых над головой руках, тот маршировал строевым шагом вокруг двора, посреди которого сбились в кружок в ужасе следившие за происходящим больные. Уайту показалось, что у него разрывается сердце. Он бросился к капралу и дернул его за рукав:

— Доктора-то зачем? Господин капрал… Доктора… Ведь больные…

Капрал, отдававший приказания, просто не заметил старого врача. Уайт бросился к офицеру. Тот стоял в тени, в дверях приемной, руки в боки, наблюдая разыгрывавшийся перед ним спектакль.

— Господин офицер, как же так… Ведь… Доктор Кваину сейчас должен принимать больных. Что происходит?

— Он опоздал.

— Но, сэр, он всю ночь пробыл в больнице… несчастный случай… Он спасал пострадавших! Он ведь ушел домой всего часа два назад!

— Это никак не оправдывает его опоздания!

Светлые глаза доктора напрасно пытались встретиться с глазами офицера.

— Но ведь это не самый лучший способ исправить положение.

— Заткнитесь!

Девочка под навесом застонала снова.

— Господин офицер, но ведь это публичное оскорбление. Ворваться в больницу и муштровать врачей на глазах у больных…

— Рядовой!

— Сэр? — Один из рядовых четким шагом подошел к приемной, угрожающе направив штык в сторону доктора Уайта. Несколько женщин под навесом зарыдали, пряча лица. Офицер кивком указал на врача.

— Давай, доктор, — хрипло произнес солдат, — шагай отсюда, пока тебе тоже разминочку не устроили.

Девочка застонала снова.

— Но… Но это же абсурд!

Никто не мог бы назвать доктора Уайта трусом, но, когда солдат дважды пощекотал его штыком, доктор почувствовал, что героизм его иссякает. И, может быть, прямая конфронтация — не самый лучший способ решения проблемы. Он вдруг почувствовал себя очень старым и очень усталым. Было уже восемь сорок пять, все равно пора на операцию. Медленно, стараясь сохранить достоинство, сгорбленный старый доктор направился к операционной. Открывая дверь, Уайт заметил, как сильно дрожат у него руки. А он-то думал, что за двенадцать лет работы здесь хорошо узнал и страну, и людей. Видимо, он неправ, видимо, никому не дано знать людей.

Доктор Уайт тряхнул головой, стараясь собраться с мыслями, сосредоточиться на предстоящей операции — его ждал больной с тяжелым переломом бедра.

— Экуа! Экуа! — взорвал тишину пронзительный крик.

Кричала женщина — та, что пыталась уговорить свою дочь не стонать. Теперь она трясла девочку за плечи, выкрикивая ее имя. Голос матери рвал тишину в клочки.

— Экуа! Экуа! Аа-а-а! Доктор! Доктор!

В одну секунду доктор Кваину добежал до навеса и склонился над ребенком. Все во дворе замерло. «Разминка» прекратилась. И солдаты, и сестры, начальники и подчиненные — все смотрели на Кваину. Медленно к навесу подошел и офицер, ухмыляясь так, словно все происходящее было лишь очередной уловкой, попыткой помешать ему исполнить свой долг. Доктор Кваину держал в своей большой руке безжизненную руку девочки. Пульса не было. Кваину приподнял девочке веки, потом развел бескровные губы, медленно выпрямился.

— Пять минут назад ее еще можно было спасти. Она была бы жива…

Перевод И.Бессмертной