Эсаби быстрым движением пальцев отделила улитку от раковины и бросила ее в кипящий котел. Уронила пустую раковину в мусорную корзину, на горку таких же пустышек. Сухой стук заставил ее вздрогнуть. Он снова напомнил ей о неизбежно приближающемся… Муж возвращается — каждый нерв, каждая жилка, все в ней дрожало от напряженного ожидания. Будет ли так, что он войдет и с радостью примется за еду: она приготовила его любимый суп из улиток? Или в гневе готов будет разорвать ее на куски? Эсаби не отходила от очага, продолжая готовить обед.

С той самой минуты, как услышала, что муж возвращается, она не могла избавиться от страха. Известие это утром принес в их селение человек, который обогнал Ману в третьей от них деревне, где тот остановился на ночлег.

Сердце Эсаби сжала резкая боль. Она медленно поднялась на глинобитную террасу перед хижиной. Оттуда поверх крыш ей хорошо был виден травянистый склон ближнего холма и утоптанная красная тропа, что вела с его вершины через пастбище к воротам деревни. Ей видны были и люди на тропе: кто-то шел вверх, кто-то вниз. Может быть, один из них — Ману? Она могла различить человека с тонким шестом через плечо и на шесте что-то, похожее на узелок. Человек шел вниз. Эсаби еще больше испугалась. А вдруг это он и есть — ее муж, сильный и храбрый, тот, что два года назад победил Офори в соревновании за право увести Эсаби в свой дом? А на плече — может быть, на плече он несет то самое лекарство? Его не было дома пять лун, и вот сегодня он возвращается!

Сердце ее забилось неровными толчками. Она ничего не могла с собой поделать — страх, что в любой момент муж может войти во двор, лишал ее сил. Что он скажет, как поступит? Поведет ли ее в свою хижину, как раньше? Станет ли, как когда-то, подхватывать припев ее песни и отмечать окончание каждого куплета низким, мужественным «йи-йии»? Да нет, он, конечно, рассердится и побьет ее. И, конечно, никто из старейшин и слова не скажет в ее защиту. Все они знают, Эсаби — жена Ману и принадлежит только ему. Все видели, как Ману на пряди разорвал сплетенный из лиан канат и, победив Офори, увел ее в свой дом. И с тех самых пор она была его любимой женой. Так чего же ей бояться теперь, когда он наконец возвращается?

Мысленно Эсаби снова и снова перебирала то, что случилось со дня ухода мужа. Некоторые события, проплывая в памяти, не причиняли боли, не рождали страха. Но другие… Вспоминая о них, хотелось взывать к предкам о помощи. Например, разговор с Эно Адвоа всего несколько недель назад. Теперь она сомневалась, правда ли то, о чем рассказала ей эта женщина. Если правда, тем лучше. А что, если та лишь дразнила Эсаби?

В тот день Эсаби пожаловалась старшей подруге:

— Очень волнуюсь. Мужа так долго нет. Наверное, те, кто приносил мне известия о нем, его и в глаза не видели.

— Ты думаешь, он погиб? Да нет, не волнуйся. Он будет просто счастлив, когда услышит, что ты понесла.

— Почему ты так думаешь? — Эсаби взволновалась еще больше: значит, люди знают?

— Но ведь у Ману никогда не было детей. Твой будет первым. Я-то знала Ману, когда он еще жил в своей родной деревне. Он трижды женился, и поверь мне, сестрица Эсаби, никакая женщина — если только она хочет сына — не станет жить с таким мужем. — Вот что сказала ей Эно Адвоа.

Эно Адвоа много бродила по свету. Помогая мужу — он был продавцом пороха, — она ходила за ним повсюду, из селения в селение. Она и в самом деле могла знать Ману, когда тот еще жил в родной своей деревне.

Как только Эсаби узнала об этом, она поняла, почему ее муж без промедления решил пойти в Окор за лекарством. Но тогда почему же она вся дрожит при одной мысли о его возвращении? Разве не она требовала, чтобы муж дал ей десятого ребенка? И разве, послушавшись ее, не отправился он искать лекарство, чтобы выполнить это требование? Чего же она мечется в страхе теперь, когда ждет столь желанного десятого? Почему страшится возвращения Ману — ее Ману, хвалу которому пела в торжественной песне ммобоме?

Тени хижин далеко протянулись по земле. Скоро стемнеет. Уже недолго ждать его прихода. Где-то хрипло прокричал петух. Жди беды, ведь если все хорошо, петухи не кричат в неурочный час. Эсаби не могла сдержать дрожь. Теперь она тихо разговаривала сама с собой:

— Не могла же я оставаться пустой тат долго? Даже те, кто младше меня — во всяком случае некоторые, — уже родили на свет десятого и получили свою баду дван — овцу за десятого рожденного. Почему же я, у которой была даже тройня, должна от них отставать? — Она примолкла, задумавшись. Да тут еще этот… колдун… Зачем вообще… Нет, она не могла даже думать об этом. Это он — источник ее бед, обманщик, сеющий семена свои в чужую землю, хоть и обладает властью над сверхъестественной силой. Но как бы Эсаби ни пыталась очернить колдуна в собственных глазах, она не могла не чувствовать себя виноватой. Она уподобилась тем, кто под густым покровом тумана отправляется красть плоды чужих полей, не подумав, что, когда туман рассеется, следы вора будут видны всем и каждому. Чувство сожаления не уходило, Эсаби не могла с ним ничего поделать: зачем позволила она колдуну применить это лекарство? Слишком горьким оно оказалось.

Многие в селении считали, что понесла она после праздника Охум. Но были и споры, и сомнения: кто же настоящий отец ребенка, может, сам Ману?

Два года и еще несколько лун назад, когда Ману появился в селении Нтенсо, жители готовились к войне. Ману ушел из родных мест, потому что женщины там говорили, будто кровь в его жилах разбавлена горячей водой. Война, в которой принял участие Ману, была Большая война. Он воевал, он храбро сражался. И впервые в жизни жители Нтенсо одержали победу над врагом. И вот все в селении заговорили о доблести Ману. Многие восхищались красотой его мускулистого тела. Особенно усердствовали женщины. Даже замужние ухитрялись найти повод, особенно в спорах и ссорах с мужьями, чтобы упомянуть о Ману, о его бесстрашии и силе. Эсаби тоже восхищалась Ману вместе со всеми. Она была очень красива. И — что гораздо важнее — ее чтили за то, что она была запевалой в хоре женщин, славивших во время войны доблесть воинов в торжественной песне ммобо-ме. Так что можно себе представить, какие хвалы пела она Ману.

Еще до Большой войны ей стал оказывать внимание Офо-ри, ее двоюродный брат. И хотя приготовления к свадьбе шли уже полным ходом, Эсаби вдруг почувствовала, что жить с Офори не сможет. Почему? Офори не принимал участия в войне! Не такой муж был ей нужен. Каждая женщина мечтает о мужчине, чья храбрость в трудную минуту озарит ее лицо ярким светом. Стать женой такого мужчины — как много это значит! На празднике тебе подносят пальмовое вино в чаше из человечьего черепа и дают жевать ритуальную палочку. Такие почести оказывают лишь вождю, матери вождя, военачальнику и его жене. А Ману стал во главе армии Нтенсо, после того как прежний военачальник был убит на войне. Она, Эсаби, должна быть женщиной Ману. Она потребует от Ману только одного — здорового, крепкого сына, рожденного десятым.

Эсаби не хотела стать женою Офори еще по одной причине. Его родственники были среди тех, кто обвинил ее в колдовстве, когда ее второй муж, Эгайи, упал с масличной пальмы и разбился насмерть. Эсаби очень горевала. Она родила к тому времени уже девять детей, шесть из них — от Эгайи, и ей не терпелось родить десятого. Неожиданная смерть мужа разбила все ее надежды.

Правда, еще до Эгайи она родила тройняшек от первого мужа чужака в этих местах. Только дети умерли, едва успев родиться. И старейшины решили: раз она выбрала себе мужа не из родной деревни, не захотела первым своим браком умилостивить предков, предки потребовали тройняшек себе — в отместку за пренебрежение. Из-за этого старейшины заставили Эсаби уйти от мужа, а потом отдали ее Эгайи.

Он упал с дерева и разбился, когда ее девятому ребенку было всего шесть лун. Старейшины, которым всегда нужно найти виновного, заявили — она убила Эгайи за то, что мы заставили ее уйти от первого мужа. Верно говорят старики: многие красивые женщины — ведьмы. Вполне понятно, что, когда Ману захотел взять Эсаби к себе в дом, она подумала: «Вот мой спаситель».

Пересудам о ее третьем замужестве не было конца. Некоторые называли Эсаби обманщицей. Другие считали, что не подобает чужаку отбивать женщину у коренного жителя деревни. Поэтому люди посоветовали Офори обратиться с этим делом к вождю.

Но вождь любил Ману, человека, который помог ему одержать победу в войне. Вождь хотел, чтобы дети доблестного воина остались жить на этой земле, и возделывали ее, и владели ее дарами. Все же, чтобы его не сочли пристрастным, вождь предложил мужчинам в честном поединке решить, кому из них должна принадлежать Эсаби. Победитель и возьмет эту женщину в свой дом.

В жаркий день на площади перед домом вождя собралось все селение посмотреть на соревнующихся. Сам вождь, его родня и старейшины деревни сидели на почетных местах в тени большого дерева. Тут же была и Эсаби, сердце которой разрывалось от желания, чтобы победа досталась Ману. Под навесом сидели соперники в одних набедренных повязках. Посредине площадки, с трех сторон окруженной толпою зрителей, прямо перед вождем, лежал огромный нтон — толстый канат, сплетенный из лиан. Соперники должны были по очереди попытаться разорвать канат голыми руками.

Ухнул большой тамтам. За ним вступили барабанщики и певцы, только и ждавшие этого сигнала. Подошел Офори, склонился почтительно перед вождем, посмотрел вверх, затем вниз и начал танец. Танцуя, он постепенно приближался к канату. Приблизившись, резким движением поднял канат и попытался его согнуть, но не смог и покинул площадь. Музыка смолка.

Пришел черед Ману. Снова — теперь уже для него — зазвучал сигнал большого тамтама. Несколько мгновений толпа напряженно ждала. Ману все сидел. Снова ударил тамтам. Ману не двигался, лишь тяжело дышал. Волнение толпы было столь велико, что казалось, даже воздух над площадью стал тяжелым и душным. Тамтам должен был прогреметь в последний раз. Если Ману так и не сделает попытки разорвать канат, победителем будет объявлен Офори. Время шло. Наконец раздался третий сигнал. Зрители пребывали в растерянности: Ману не двигался. Эсаби вскочила на ноги. Она уже была готова объявить всем, что выбирает Ману несмотря ни на что.

Вдруг Ману поднялся на ноги. В мгновение ока он уже стоял перед вождем. Положив ладони на колени вождя, он опустился перед ним на колени, посмотрел на небо, затем вниз — на землю. Медленно встал, с достоинством поклонился вождю и сложил руки — в ладони левой руки спокойно лежала правая ладонью вверх. Затем, кружась, словно запущенный искусной рукой волчок, Ману оказался рядом с певцами и барабанщиками и жестом пригласил их начать песню: «Твумваа, матушка моя…»

Приветственные клики, которыми зрители встретили это представление, заглушили музыку. Ману теперь стоял молча, подбоченившись, глядя то вверх, то на землю и покачивая из стороны в сторону головой. Толпа требовала танца. Требовательные голоса звучали так громко, что Ману улыбнулся. Затем повернулся к вождю и старейшинам. Поднял к небу ладони, потом опустил правую руку и легонько коснулся лба. И начал танец: изящные движения ног и в такт им — плавные жесты обращенных внутрь ладоней; то левая, то правая рука поднималась в ритме, заданном барабанами, все тело двигалось, подчиняясь прихотливой мелодии. Зрители аплодировали. Женщины приближались к Ману и воздавали хвалу танцору, вздымая руки над его головой.

Другие обмахивали его своими покрывалами, говоря:

— О, какой красивый танец, как красив ты сам!

— Вот тот, кто предлагает вино, когда просят всего лишь воды! Прекрасно, о! Ты танцуешь по-королевски!

Танцуя, Ману постепенно приближался к канату. Подойдя схватил канат обеими руками, повернул его и так и сяк, внимательно рассмотрел. Попытался согнуть, но и ему это не удалось. Отошел, уперев ладони в бедра, и снова начал танец: изящные движения ног, продуманные жесты рук — мольба о помощи, обращенная к богам. Ману снова приблизился к канату, крепко схватил его руками за один конец, ногами наступил на другой и начал закручивать.

Когда он выпустил его из рук, канат развернулся с силой, содрогаясь, словно раненый змей. А тем временем Ману мощным прыжком перескочил с одного конца каната на другой и ухватился за него, воздев свободную руку, словно намереваясь поразить в голову огромного змея. Наконец движения каната затихли. Ману пошел вокруг него осторожными шагами, словно выслеживая залегшего в кустах зверя. Через мгновение он подпрыгнул, перекувырнулся, и, словно по волшебству, конец каната очутился у него в руках, как раз когда он встал на ноги. Проворство и ловкость Ману были столь велики, что сам вождь поднялся со своего места и захлопал в ладоши. А Ману снова и снова закручивал канат, пока из сплетенных лиан не потекла влага. И тогда Ману обеими руками разорвал канат.

Торжествующий рев толпы заглушил даже залп из мушкетов в честь победителя. Эсаби выбежала вперед и обняла мокрого от пота Ману, человека, который защитил ее народ; мужчину, удивившего и покорившего самого вождя; мужа, который даст ей сильного и здорового сына — ее ребенка, рожденного десятым.

В первый день их совместной жизни муж и жена перед отходом ко сну отведали таких замечательных жареных зерен маиса, каких и не едали в Нтенсо. Всем известно, что дыхание отведавшего жареных зерен становится благоуханным и нежным. Но всем известно также, что недолговечна сладость сахарного тростника.

Прошло немногим более года, и Эсаби почувствовала, что обманулась в лучших своих ожиданиях. Ману, видно, еще не стал настоящим мужчиной. Чего-то в нем не хватало. Похоже, кровь у него в жилах и впрямь была недостаточно густа. Эсаби уже не хотелось хвастаться мужем; в глазах односельчан она постоянно видела один и тот же насмешливый вопрос: когда же ты родишь этого твоего хваленого, здоровенького десятого?

Напряженность в отношениях между мужем и женой нарастала. Тщательно скрываемая до поры, она однажды утром вдруг вылилась в ссору. Жена не приготовила мужу экайим — кушанья из крови только что убитого оленя. Ману принес его с ночной охоты. Муж сказал:

— Не понимаю, что с тобой случилось. Чего ты ждешь? Ты хочешь, чтобы кровь свернулась и почернела? Почему ты не готовишь экайим? Прямо не узнаю тебя в последнее время!

— А я не могу понять, мужчина ты или нет, хоть ты и совершил все эти знаменитые подвиги. У тебя что, бананами уши заткнуты, глаза грязью залепило? Ты что, ничего не слышишь и не видишь? Так поглупел, что не замечаешь, как над тобой смеются? Когда я получу свою овцу?

Конечно, Ману сразу ее понял. И в самом деле, Эсаби была не только красива, но и умна, во всяком случае, Ману так считал, и Эсаби об этом знала. Ничуть не боясь мужа, она заявила, что он, видать, из тех неудачников, у которых и ямс на поле не в ту сторону растет.

— Потерпи, моя красавица, моя добрая жена, — сказал Ману мягко. — Время еще не пришло. Оно придет. Обязательно.

— Это ты так считаешь, — возразила Эсаби громко, чуть не срываясь на крик. — Сколько мне еще ждать? Ай-ай, Ману! Сильный и прекрасный! Ману, разорвавший голыми руками канат и победивший соперника! Ты привел женщину в свой дом, так дай же ей девятого ребенка! Не потом когда-нибудь, а сейчас! — Она перевела дыхание. — Не то я уйду от тебя. Теперь я вижу, что иметь мужа-воина — это еще не все. Такой союз должен быть увенчан баду — десятым рожденным…

— А я отказала Офори… о-о Офори! — она раздалась.

Значит, теперь и Эсаби покинет его? Неужели она не догадалась, что он взял ее в жены, надеясь, что ей уже не хочется больше рожать? Сможет ли он когда-нибудь найти жену, которая не станет требовать, чтобы он дал ей ребенка?

На следующий день Ману отправился к колдуну.

— Я знаю, в чем дело, — сказал тот. — Дело в тебе, друг, не в Эсаби. Ребенок — красивый и сильный мальчик — спит в животе у твоей жены. Но он проснется и начнет расти, только если ты доберешься до Окора и принесешь песок с того самого места, где воды великой реки Фирау сливаются с водами моря.

У Ману будет сын, если только от принесет песок из Окора! Он справится с этой задачей. Его не испугают враждебные племена. Конечно, ему придется пробираться через лесные чащи, сквозь топи болот. Он истратит все раковины каури, что у него есть, но у него будет ребенок — сын, который назовет его месе — «отец»!

Лишь одна луна миновала с тех пор, как Ману отправился в опасное путешествие. Пришел праздник Охум — время, когда любое желание человека исполняется, если как следует попросить об этом предков. Эсаби попросила десятого ребенка. Обычай требовал, чтобы каждая просьба, обращенная к духам предков, произносилась в присутствии колдуна. Так и случилось, что в этот вечер Эсаби оказалась с колдуном один на один в тускло освещенной хижине.

— Разденься совсем и приляг на это ложе. Возьми это лекарство и смажь им грудь и живот. Делать это надо с закрытыми глазами. И запомни: обо всем, что здесь произойдет, должны знать лишь ты и эти стены, иначе лекарство не подействует. — Так сказал колдун и вышел из комнаты.

Чуть позже Эсаби почувствовала, что в комнате кто-то есть. Кто-то оказался рядом с ней. Чье-то горячее, прерывистое дыхание обожгло лоб. Она поняла, кто это, хотя глаза ее и были плотно закрыты: кожу царапали бесчисленные амулеты и кожаные полосы, оплетавшие тело пришедшего к ней. Но она должна была хранить молчание — ведь это был колдун, могучий исцелитель… и вправду могучий!

В следующем месяце Эсаби не увидела прихода луны. Это могло означать только одно — она понесла. Женщина обрадовалась. Она будет очень любить этого ребенка. Она назовет его Б аду — десятым рожденным, — и пусть устыдятся те, кто сплетничал и злорадствовал за ее спиной. Но как быть с Ману? Что он скажет? Примет ли ее с будущим ребенком после того, что совершил ради своего собственного? Его не было пять лун, и вот он возвращается. Сегодня.

Пришла ночь, а Ману все еще не появлялся. В хижинах затеплились глиняные светильники. Эсаби прилегла на бамбуковую лежанку. Тревожные мысли не покидали ее. Глаза были полны слез. Наверное, не зря в неурочный час прокричал петух. Быть, быть беде… Придет беда… Но какая? Может быть, возвращение Ману несет ей смерть?

Она поднялась, вышла к очагу и внесла в дом кушанья, приготовленные для мужа. Поставила блюда на глиняное возвышение и снова вышла — приготовиться к смерти. Оттуда, где она стояла, ей видны были слабые огоньки, передвигавшиеся вверх и вниз по склону холма. Сердце забилось быстрее. Час настал. Он возвращается. Один из огоньков двинулся в сторону ее дома. Это он. «О Ману, прости меня!»

Эсаби показалось, что она спит и видит сон. Нет, ей не померещилось — циновка из рафии, закрывавшая вход в хижину, в самом деле зашуршала. Кто-то в хижине был. В мерцании светильника мужчина был хорошо виден. Тело его блестело от пота, и он выглядел таким усталым… как будто только что разорвал канат. Казалось, он чего-то ищет… чего-то, чем можно ударить…

Так он здесь, он не на холме, как ей представлялось.

В страхе Эсаби отвернула лицо. О духи предков, снова кричит петух!

— Эсаби, жена моя, где же ты? Я вернулся! Подойди, встреть меня, давай же поздороваемся! — Голос звучал устало. Эсаби боялась ответить. Ей захотелось уйти, убежать далеко, подальше от Ману. Но куда, к кому? Ману вышел из хижины. На фоне тускло светящегося неба он увидел женскую фигуру с выступающим животом.

— О Эсаби, моя дорогая, жена моя, иди же ко мне! Я все знаю. — В голосе Ману звучала радость. Разве не говорил ему колдун, что ребенок спит в животе Эсаби и начнет расти лишь тогда, когда Ману принесет песок из Окора? Наконец кто-то скажет ему: «Отец!»

— Прости, прости меня, Ману! — услышал он голос жены.

— Жена моя, о чем ты печалишься? Я отец ребенка, и я знаю — это будет мальчик, здоровый и красивый. Я назову его в честь моего отца, а ты, ты, моя дорогая, моя жена, ты, кто умеет приготовить такой вкусный суп из одной лишь крабьей клешни; ты — жена воина, одной веточкой убивающая удава; красавица, тело которой так упруго, что даже пояс из колючих бус не причиняет тебе боли, — ты можешь называть его Баду — десятым рожденным.

Эсаби медленно повернула к мужу лицо. Ману протянул к ней руки. Молча они приближались друг к другу. У двери они обнялись, и в этот самый миг огонек светильника в хижине погас.

Перевод И.Бессмертной