Из венских воспоминаний 1913–1914 г.
С профессором русской истории Гансом Иберсбергером я познакомился во время моего пребывания в венском университете. В декабре 1913 г. посетил я его первую лекцию, которая оказалась посвященной Петру В., как реформатору, и служила введением к курсу истории России в XVIII столетии. Обильное употребление русских цитат, в большинстве случаев взятых из Ключевского, ссылки на множество самых разнообразных русских источников – все говорило за то, что профессор владеет русским языком.
Представившись профессору тотчас же после окончания им лекции, я убедился в правильности своего предположения. Несмотря на сильный акцент, он сравнительно хорошо говорил по-русски. Видимо обрадовавшись, что я из России и интересуюсь его предметом, Иберсбергер сразу зоговорил о том, что он знает и любит Poccию: ведь он сам жил в Москве несколько лет, когда специализировался в тамошнем университете у проф. Ключевского, и назвал «лазурной» эту пору своей жизни. К тому же времени относится и его знакомство с Кассо, бывшим тогда профессором университета, с которым находится в самых дружеских отношениях, часто видится с ним и даже состоит в постоянной переписке. Профессор долго и много еще говорил о России и в заключение пригласил меня посещать университетский семинарий для изучения «восточноевропейской» истории.
На следующий день профессор, с большой гордостью показывая мне обширную историческую библиотеку семинария, заявил, что, благодаря ей, последний стяжает европейскую славу. И тут же он рассказал вкратце историю возникновения своего детища.
В начале девятисотых годов австрийским послом в Петербурге был известный меценат кн. Лихтенштейн – искренний русофил и горячий сторонник австро-русского сближения. Его постоянной мыслью было введение при венском университете специальной кафедры по русской истории и основание в дополнение к ней особого учебного института, которыми бы он мог привлечь своих соотечественников к изучению России. Для этой цели князь приобрел в 1904 году богатую историческую библиотеку, оставшуюся после смерти В. А. Бильбасова. Книги и рукописи были отправлены в Вену, где, пользуясь своим огромным влиянием, необходимым для преодоления сильного противодействия со стороны профессоров-русофобов (а их всегда было много!), кн. Лихтенштейн настоял на открытии так называемого «русского семинария». Руководителем его был назначен известный своими трудами по истории Византии и славянства проф. Иречек, хотя фактически его обязанности исполняет сам Иберсбергер, который и занимает кафедру русской истории на философском факультете.
Сделавшись впоследствии частым посетителем «русского семинария», я много раз подолгу беседовал с профессором на темы по внешней политике. Ученый историк, автор большого и серьезного труда о России («Russlands Orientpolitik», Stuttgart. 1913.)), один из самых плодовитых сотрудников берлинского журнала «Zeitschrift für osteuropaische Geschichte», знаток и любитель политики вообще, а России и Австрии в особенности, Иберсбергер с необычайным интересом следил за ходом международных отношений и с горячностью австрийского патриота отзывался на все важные политические события. Несомненная причастность Иберсбергера к министерству иностранных дел и генеральному штабу, большие знакомства в дипломатическом мире – все это давало ему полную возможность быть в курсе политики. А доктор Соколовский (бывший долгое время венским корреспондентом «Русского Слова»), хорошо знакомый с кулисами австрийских правящих сфер, говорил мне, что ему гораздо более странными кажутся русофильские тенденции Иберсбергера, чем его осведомленность, так как достоверно известно, что он состоит негласным советником эрцгерцога Франца-Фердинанда в русских и русинских делах.
Свою близость к военным кругам Иберсбергер обнаружил в одну из первых бесед со мной, когда речь зашла о полковнике австрийского генерального штаба Редле. В 1912 г. много шуму наделало его самоубийство, и впечатление о нем в Вене было еще очень живо. По мнению Иберсбергера, Австрия, после измены Редля, могла очень легко пасть жертвой России. Если бы Россия, рассуждал он, воспользовалась моментом и не дала бы времени австрийскому штабу совершенно изменить расквартировку корпусов – услать славянские, как самые неблагонадежные, из Галиции и заменить их тирольскими, то Австрии тогда бы не сдобровать. И тут же для иллюстрации своих слов Иберсбергер изобразил схему расположения австрийских войск до и после измены Редля, выказав при этом на редкость детальное знание дислокации, что, только подтверждая слова о нем д-ра Соколовского, говорило об известной роли, которую играл профессор в штабе.
Когда я попытался медлительность России объяснить полным отсутствием у нее агрессивных стремлений по отношении к Австрии, Иберсбергер иронически предложил мне предоставить судить об этом их военному министерству. Там, говорил профессор, хорошо осведомлены о том, что теперь делается в России: у власти находится большинство националистов (в их числе он считал также премьер-министра Коковцова, который, по его словам, продолжал политику своего предшественника – Столыпина). Движимые панславистскими идеями, они стали на путь открытого разрыва с Австрией. Любопытно отметить, что назначение Горемыкина на пост председателя совета министров являлось в глазах Иберсбергера большим поворотом в сторону улучшения русско-австрийских отношений. Вот какое предположение высказывал он, приветствуя перемену главы совета министров, в передовой статье, специально написанной им для «Neue Freie Presse»: «В области внешней политики Горемыкин внесет некоторое успокоение, так как окажется менее податливым влиянию националистов, жаждущих конфликта с Австрией».
Скоро, однако, выяснилось, насколько недолговечным было это успокоение. Месяц спустя после помещения своей статьи, т.-е. в первых числах февраля 1914 года, Иберсбергер советовал мне, как военнообязанному, поспешить с отъездом в Россию. «На днях», сказал он, «меня посетил один видный дипломат – имя его хорошо известно всей читающей публике. Он не сомневается, что война неизбежна в самом близком будущем».
Вообще я должен сказать, что в эту зиму в Вене буквально все, начиная с солидных газет и кончая юнцами-школьниками, были заняты предстоящей войной с Россией, отнюдь не сомневаясь в том, что начнется она в самом недалеком будущем. Печать и общество усиленно цитировали предостережение берлинской «Vossische Zeitung», советующей «не доверять обещаниям русских дипломатов, ибо всем ясно, что Россия своим шпионажем подготовляет аннексию Угорской Руси и Галиции». И, действительно, не проходит дня, чтобы газеты, в подтверждение всех русских поползновений на Галицию, не сообщали о каком-нибудь новом сенсационном процессе о шпионаже в пользу России. По составу преступления они в общем мало отличались один от другого: шпионаж в пользу России вменялся в вину братьям Седомиру и Александру Яндричам, Кеппу (из Загреба), группе русских подданных; стремление к сепаратизму – львовским депутатам: писателю Бендасюку, священника Сандовичу и Гудиме; братьям Геровским из Черновиц и, наконец, обвиняемым угро-руссам в Мармарош-Сигетском процессе. Указывалось газетами также, что Poccия, помимо своей пропаганды мирным путем, не гнушается и террористическими актами – так прокурор, который вел следствие по делу покушения на епископа Миклоци в Дебречине, высказал предположение, что адская машина была русского происхождения и являлась местью за суровый приговор, вынесенный Мармарош-Сигетским судом. В свое время было отмечено не только русской, но также и частью немецкой печати, тот факт, что о ходе процесса братьев Яндричей были впервые опубликованы подробные судебные отчеты. «Neues Wiener Journal», газета, которую вряд ли можно было обвинить в русофильстве, напоминала об установившейся в этике международных отношении традиции не разглашать щекотливых подробностей о ходе следствия и процесса, связанного с именем соседней державы. А в деле Яндричей, не говоря уже о том, что традиция эта не соблюдалась, но и искусственно были подобраны факты с целью оказать известное влияние на и без того напуганное и возмущенное Россией общество – так в печати без всякого стеснения назывались фигурировавшие в процессе имена бывшего русского военного агента в Вене Занкевича и его жены.
Особенно неистовствовал по этому поводу орган эрцгерцога «Reichspost». В статье, написанной с большим пафосом, озаглавленной «На службе России», последняя картинно сравнивалась с чудовищем, окружавшем Австрию дыханием опасности, и чуть ли не все государственные преступления вменялись в вину России – подстрекательнице и искусительнице честных офицеров – Яндричей. К слову сказать, «честные офицеры» были завербованы еще полковником Редлем, и мотивы личного предательства, вызванного материальным соблазном, вряд ли подлежали сомнению, хотя усиленно замалчивались всеми венскими газетами. После этого и после патетических пророчеств алармистской «Militarische Rundschau», что «Россия воспользуется небдительностью и неподготовленностью своих противников», уже не казалось странным, что военные законопроекты в обществе никакой оппозиции не встречали, а русофобство дошло до апогея.
Так депутату рейхсрата, доктору Маркову, было запрещено произнести в Вене речь на русском языке, в Праге неразрешено было открыть русский клуб. Обычно в Австрии такие клубы открывались явочным порядком, и общее недоумение, которое вызвало это запрещение, было разрешено поистине исторической мотивировкой пражского директора полиции, что «Австрия находится накануне войны с Россией» (в феврале 1914 г.!).
В конце концов правительство и печать добились того, что для русских подданных пребывание в Австрии сделалось прямо невыносимым. К ним беззастенчиво придирались, всячески преследовали, а поездной прислуге железных дорог в Галиции (так назыв. Северных) были преподаны особые драконовские инструкции, которыми она должна была руководствоваться по отношению к русским. В свое время обратил на это внимание русский посол Шебеко и сделал энергичное представление австрийскому правительству.
Интересно отметить, что и в университете студент, узнав, что его collega из России, мог ему преспокойно задать вопрос, не шпион ли он…
Мне однажды пришлось быть свидетелем, как весьма далекий от национализма профессор анатомии Тандлер очень любезно беседовал с двумя русскими студентами, вероятно, по именам их принимая за сербов, но, когда узнал, что они из России, он, недолго думая, грубо указал им на дверь. На ряду с этим как бы подчеркивалось очень благожелательное, почти заискивающее отношение к балканским славянам.
10-го марта 1914 г. Вильгельм, проездом из Берлина на остров Корфу, останавливается в Вене для посещения своего престарелого союзника, а русская печать следующим образом реагирует на это событие.
«Новое Время» помещает ряд статей, под общим заглавием «К европейской неурядице», тотчас же перепечатанных и другими газетами, посвященных злободневному вопросу – восстановлению прочного мира. В этих статьях несколько видных дипломатов, среди которых наиболее заслуживающим доверия был «высокоавторитетный сановник, в течение долгих лет стоявший у кормила правления и по своему высокому положению следивший за вопросами внешней политики», предлагали проекты ликвидации угрожающей миру «европейской неурядицы». Проекты эти «Русское Слово» поместило под недвусмысленным заголовком «Планы раздела Австрии», потому что все они были направлены к одной цели – принесения Австрии в жертву общей идее мира и разделу ее заключившими новый союз Германией, Россией и Францией. Вот к чему в кратких словах сводились эти рассуждения: Россия, получив родственную Галицию, без сомнения удовольствуется ею, Францию вполне удовлетворит отнятая у нее Эльзас-Лотарингия, Германия с большой радостью присоединит немецкие земли, входящие в состав габсбургской монархии, славянские же отойдут к граничащим с ними балканским государствам, a Чехия и Венгрия станут автономными. Австрия и так еле держится в слабых руках Франца-Иосифа и не подлежит никакому сомнению, что со смертью его она все равно распадется, а развал этот, как видно из приведенной «схемы», можно с успехом утилизировать на пользу мира. На весь этот химерический план не обратили бы в Вене большого внимания, к юмористическим выпадам нововременских политиков там уже в достаточной мере привыкли, но в этой последней утке фигурирует сам Вильгельм, который, по словам одного из «высокоавторитетных дипломатов», не только посвящен в их планы, но и сам не так уже давно находил их вполне рациональными, охарактеризовав Франца-Иосифа, как человека, поддерживающего разлагающийся труп. А самым сенсационным в нововременских статьях было, конечно, то, что приноровлены они были как раз к приезду Вильгельма в Вену.
Я уже приводил примеры того, как вообще мало стеснялась в выражениях венская печать, когда дело касалось России, но теперь она буквально перешла всякие границы приличия. По мнению Иберсбергера, главной причиной страшного возмущения, охватившего прессу, явилось вполне обоснованное убеждение, что истинный инспиратор этого «злого навета» на Вильгельма никто иной, как сам Сухомлинов. Хотя и не совсем можно доверять этой версии Иберсбергера, который всегда отзывался о Сухомлинове весьма неодобрительно и был склонен вообще все дурное приписать ему, однако она в достаточной мере говорит о том, как серьезно посмотрели в вене на эту газетную авантюру и как высоко искали источника ее возникновения. Характерно отметить, что оппозиционно настроенная венгерская печать отнеслась к этой утке очень доверчиво. Особенно забил тревогу «Magyar orszag», орган одного из вождей оппозиции, гр. Карольи, и, к ужасу всех пангерманистов, категорически заявил, что «план раздела габсбургской монархии не выдуман русскими газетами, а родился в умах союзной нам Германии». И в народе приезд Вильгельма истолковывался приблизительно в таком же духе. Так один старичок-русин, лукаво улыбаясь, говорил мне: «Вы думаете, что мы, простые русины, не понимаем, о чем разговаривать приехал Вильгельм с нашим императором. Франц-Иосиф и сам ничего не имеет против раздела Австрии. Он только попросит обождать его смерти: при жизни ему это грозит революцией, а он стар и ему вредно волноваться». И добавил: «это не только я говорю – у нас все образованные в этом уверены».
А в общем, время тогда было в Вене действительно тревожное. Когда бутафорские дипломаты нововременских интервьюеров измышляли невероятные планы группировки держав и соблазнительно предвкушали их последствия, а русская печать и общество как-то снисходительно благодушествовали и подтрунивали над бряцанием оружия австро-германских военных кругов, были заняты главным образом внутренней политикой: заполняли своими циркулярами и проектами столбцы газет Кассо, Маклаков и Щегловитов, а их идеолог Меньшиков – этот «interessanter Narr русской журналистики», как его окрестил проф. Иберсбергер, – искал погибели для России в инородческом засилье и изощрялся в вопросах, касающихся «жидов, мазепинцев и финляндцев», австро-германская печать тогда тоже была своего рода «Новым Временем», но не по отношению к своему народу, а для русских, России и ее агрессивной политики. Австро-германские правящие сферы энергично искали шпионов, вотировали все новые и новые военные законопроекты, а главное всеми силами старались подготовить общество и сроднить его с той мыслью, что война с Россией необходима и может начаться в каждый грядущий день.