9 июня 1774 г.
Фаунтерра
Уважаемый сир капитан Стагфорт, я обращаюсь к вам с просьбой.
Осознаю, что не в праве просить о чем-либо. Когда свершатся те события, которым предстоит случиться вскоре, вы, возможно, испытаете ко мне глубокое презрение и отречетесь от знакомства со мною. Однако обстоятельства обернулись так, что я должен просить именно вас.
Прежде всего, хочу выразить надежду на ваше скорейшее выздоровление. Да пошлют вам Праматери здоровье и благословение, и пускай хворь немедленно отступит. От души надеюсь, что вы уже пойдете на поправку в день, когда получите это послание.
Теперь же перехожу к сути дела. Как я говорил, вскоре предстоят события столь же грозные, сколь и непредсказуемые в своих последствиях. Герцог Айден Альмера призывает меня к себе, завтра я должен отправиться в Алеридан, а сегодня имею последнюю возможность отправить письмо. Не могу сообщить вам о том, что должно произойти. Такие сведения неминуемо подвергли бы вас опасности. Скажу лишь, что дело может обернуться для меня как возвышением, так и гибелью. К вероятности того, что произойдет последнее, и относится моя просьба.
Сир капитан, прошу вас, как соратника и человека чести. Если вскорости мне придется отправиться на Звезду, позаботьтесь о женщине, что дороже мне всех на свете. К счастью, мне уже довелось представить ее вам. Ее имя — Лейла Агнес Франческа, леди Тальмир. Она живет в доме на Линден-сквер, около Церкви Мужества. Уверяю: что бы вы ни услышали обо мне, леди Лейла не имеет причастности ни к чему бесчестному. Прошу вас, сир капитан: сделайте все, что будет в ваших силах, чтобы защитить ее. Оградите от нападков, что неминуемо обрушатся на нее в случае моей неудачи и гибели.
Нижайше прошу.
Позаботьтесь о самом дорогом мне человеке.
С искренней надеждой,
сир Джон Мирей София, капитан гвардии, лорд Корвис.
19 октября 1755 года от Сошествия,
Фаунтерра
* * *
— Наш мир разваливается. Слепы те, кто этого не видит.
Это говорит человек, сидящий во главе стола. Высокий мужчина с проседью в бороде и бакенбардах. Лицо похоже на вспаханное поле — настолько изрыли его морщины. Массивный подбородок выдается вперед, оставив тонкие губы лежать во впадине между челюстью и носом. Бывают собаки, чья морда устроена так же. Мира не помнит названия породы.
— Возьмем вот эту тряпицу, — мужчина ковыряет пальцем роскошную скатерть: зеленый атлас, орнамент золотой нитью. — Это фабричная работа. Знаете, сколько времени понадобилось, чтобы ее соткать? Два часа. Да, миледи, два часа! В былые годы швея сидела бы над нею неделями… А ваш управитель отдал за скатерть не меньше глории. Половина глории — в карман фабричнику. За два часа, миледи! Каждый час фабричник богатеет на четыре агатки с каждого своего станка! Слыханное ли дело, миледи? Не всякий барон имеет такие доходы!
Графиня Сибил, сидящая справа от гостя, слушает его с глубочайшим интересом, даже остерегается жевать. Гость, напротив, наделен прекрасным аппетитом. Его челюсти заняты непрерывным трудом, перемалывая кусочки овощей в кляре и свинины под сырным соусом. Что, впрочем, не мешает мужчине продолжать монолог.
— Барон и граф, и герцог получают свои доходы от земли, а земля ограничена. Сколько ее пожаловано тебе в ленное владение, столько и имеешь. Меж тем фабричник может получать деньги от станков и покупать на них новые станки, и с них тоже получать доход, и так без конца — снежным комом! Так же и купец, что возит товар вагонами по этой… рельсовой дороге. Нанял один вагон, перевез, продал. На выручку нанял уже два вагона, а потом — три, и так далее. Понимаете, к чему это приведет?
Леди Сибил открывает было рот для ответа, но гость взмахом руки велит ей помолчать. Мужчина привык к долгим речам с кафедры и не привык к диалогам. Его зовут Галлард Альмера, он носит сан архиепископа Фаунтерры и первосвященника Праотеческой Церкви. В мирской иерархии он стоит на одной ступени с правящим герцогом. Большой гость, высокая честь для графини Нортвуд.
— Вот у вас книги, графиня: целый шкаф имеется в наличии. Это печатные тома. Я сейчас промолчу о том, что печатные книги лишены души и холодны, как субстанция тьмы. Священное Писание должно быть только рукописного издания, и никак иначе! Но теперь скажу о другом. Когда станки уже налажены и пущены, один такой том выпускается за день. Вы можете представить себе, графиня: за день — копия книги! С этаким темпом книга быстро перестанет быть ценностью. Кто станет ценить вещь, которую можно произвести за жалкий день! Уйдут в небытие времена, когда манускрипты являлись наставниками человека, светочами мудрости. Книга станет салонной игрушкой, этаким развлеченьицем на потеху публики. Помяните мое слово: скоро появятся книги, в которых не будет уже ни слова мудрости, а один лишь досужий, праздный вымысел!
Он забрасывает в рот очередной кусок и добавляет, шевеля челюстями:
— Одна эта новая мода — держать тома в трапезной — уже говорит о многом.
Леди Сибил краснеет. Книжный шкаф-витрина красуется в паре шагов от обеденного стола, призванный сообщить гостям об учености хозяйки.
Его светлость хмурым взглядом окидывает залу, ища новых признаков морального упадка. Вместо традиционной сутаны Галлард Альмера облачен в светский наряд: белую сорочку и синий бархатный камзол с серебристыми спиралями на рукавах. Священные знаки смотрятся подобием гербов, какие носят рыцари на наручах. Воинственный знак.
— Искровая люстра, — приарх бросает взгляд на потолок, — по сути своей, предмет благостный и светлый. Но ведомо ли вам, графиня, что искровые цеха на крупнейших реках государства работают днем и ночью? Феодалы, управлящие ими, не желают терять прибыль, и никогда не останавливают валы искровых машин. Искровая сила подводится к лампам и фонарям круглые сутки. Ночь — больше не время покоя. Улицы Фаунтерры и Алеридана всегда освещены, жизнь не замирает ни на час. Скажите мне, графиня, для кого эти ночные огни? Того, кто прежде был добрым прихожанином, теперь одолевает соблазн: отправиться ночью на увеселения, придаться праздности и блуду. Что уж говорить о ворах, шляхах и прочем отребье! Все паросли греховности расцветает буйным цветом под ночными огнями!
Мира, сидящая слева от гостя, слушает вполуха. Она питает некую долю любопытства и даже уважения: первосвященник наделен талантом находить темную сторону во всем. Нельзя не признать: для этого требуется немалая изощренность ума. Однако половина мыслей девушки отдана письму. В нем имелась странная фраза, неувязка… она не дает покоя Мире.
— Беда в том, — изрекает Галлард Альмера, — что стираются границы. Меж камней, из которых сложено мироздание, пробиваются ростки этих мерзостных изменений и разрушают кладку. Порядок рушится, на смену приходит хаос. Третьего не дано: где отступает свет, там является тьма.
— О каких границах говорит ваша светлость? — уточняет леди Сибил. Она почитает гостя умнейшим человеком, ловит каждое слово и силится понять.
— Границы имеются повсюду. Без них человечеству не обойтись, как отаре без пастыря. Мудростью богов проложены грани, отделяюшие крестьян от купцов, дворян от духовенства, город от села, день от ночи, честь от бесчестия, добро от зла. Лишь тот угоден богам, кто понимает свое место и не преступает границ.
Мира нашла письмо нынешним утром. Беседа с Беккой навела на мысли: Дом Альмера, даже если он непричастен к заговору, занимает слишком много места под Луной. Мира слышала имя герцога Айдена еще на Севере, в каком-то странном контексте — давнем, будто покрытом пылью. Она поставила за цель отыскать. Извлекла на свет отцовскую шкатулку с бумагами. Перелистала, пересмотрела, перечитала грамоты, поручитесльства, пожалования, письма. Сумела сдержать слезы, наткнувшись на мамину смертную. И не сдержалась таки, расплакалась, когда прочла свои собственные детские письма. Отец заботливо хранил их годами…
— Что же выйдет, графиня, если люди забудут о границах? Купцы, нажившиеся на искре, станут богаче дворян, а дворяне обеднеют и сделаются наемными мечами на службе торгашей. Крестьяне станут путешествовать рельсами и находить земли побогаче да получше. А то и вовсе позабудут земледелие и подадутся в города, и ни один лорд уже не сможет заставить крестьян трудиться на полях. Сотрется грань меж пастухом и стадом, всякая овца возомнит себя пастырем и примется проповедовать на свой лад. В книгах люди станут искать лишь забаву да потеху, а мудрость черпать — из уличных представлений. Скоморохи сделаются почитаемыми персонами, люди станут боготворить не герцогинь, а актрисок! Вот какой мир ждет нас, миледи.
Письмо, что Мира нашла этим утром, было написано девятнадцать лет назад — за неделю до провального Шутовского мятежа. Адресатом был сир Клайв Стагфорт, а вот автором… подумать только, что отец был знаком с этим человеком! Капитан Джон Корвис — один из ключевых персонажей заговора! — писал отцу Миры за считанные дни до своей гибели. После такого немудрено, что невиновному сиру Клайву все же довелось покинуть столицу!
И в письме имелась странность, пока не осознанная Мирой, потому зудящая, как заноза…
— Полагаете, ваша светлость, все так скверно? — леди Сибил недоверчиво покачивает головой. — Разве нет в мире нерушимых границ, что неподвластны времени?
— О какой нерушимости речь, графиня! — первосвященник фыркает, роняя капельки соуса на фабричную скатерть. — Разваливаются даже крепостные стены! Города теперь огромны, как прежде целые провинции, и никакие стены не могут их вместить. Далекое становится близким. Прежде, собираясь в столицу, человек проводил с семьею прощальный день, устраивал застолье из семнадцати блюд, как на поминках. Дорога была столь долгой, что путник не мог знать, увидит ли снова свой родной дом. Вот что такое была поездка в столицу! Теперь же сел в вагон — и через три дня выпрыгнул в Фаунтерре! Все равно, что пошел в кабак! Да что и говорить, если уж ночи становятся светлы, будто день…
— Ну, по крайней мере, дамы все еще отличаются от кавалеров, — говорит леди Сибил, лукаво прищурясь и подбоченясь. Архиепископ глух к ее шутливому кокетству. Он хмурится еще сильнее, морщины на лице превращаются в рытвины:
— Вы ошибаетесь, графиня. Леди все чаще берут на себя дела лордов. Испокон веков охота почиталась мужественной забавой, как и состязания. И что же мы видим теперь? Тощая девчонка-наездница шпигует стрелами соломенного оленя, а тысячи народу с трибун рукоплещут ей! Как вам такое нравится?! Или взять управление землями…
Теперь уже хмурится и леди Сибил — негласная правительница Нортвуда. Приарх без колебаний продолжает:
— Землею правит лорд. Точка. Так было всегда. Женщина — носитель благородства и мудрости, в руках мужчины — сила и власть. Но теперь сплошь и рядом первородные леди хватаются за вожжи и принимаются править, отодвигая в сторону мужчин. Больше того: юные девицы теперь интересуются властью! Видано ли такое?! Играют в стратемы, обсуждают политику, изучают историю… Разве это занятия для молодой леди? Тьма! Пансион Елены-у-Озера, эта странная выдумка Праматеринской Церкви, не знает отбоя от учениц! Якобы, выпускницы Елены могут править землями не хуже, чем мужчины. Да это высказывание — уже само по себе ересь!
При этих словах первосвященник вспоминает о присутствии Миры. Оборачивается к ней и смеряет долгим взглядом, будто выискивая в ней ростки хаоса новых времен.
Теперь он привлек все внимание Миры. Последние слова задели девушку за живое. Она не смеет возразить, но перебирает в уме выдающихся лидеров и правителей, носивших женское платье. В списке оказывается не меньше дюжины имен, первою стоит Янмэй Милосердная, крайнею — леди Сибил Нортвуд.
— Отчего я ни разу не видел тебя на проповеди? — спрашивает архиепископ.
— Я посещала службы вместе с матерью, а она старалась избегать людных мест. Мы ездили в церковь Дня Сошествия.
— Вы избегали людных мест? Странное поведение для людей с чистой совестью.
Это было в мае, когда над графиней насмехалась половина двора, потому приходилось сторониться светского общества. Однако леди Сибил вряд расстроится, если заговорить о времени ее унижения.
— Ваша светлость, мы с матушкой считаем, что не стоит превращать службу в показуху. Хорошо молиться в уединении и тишине, а не среди толпы, наряженной в пух и прах. Потому мы избегали центральных соборов.
— Какая ересь!.. — бурчит приарх. — Ты не любишь молиться в толпе, стало быть, стесняешься своей веры?
— Нет, ваша светлость. Я лишь не желаю кичиться ею. Предпочитаю, чтобы молитва была таинством между мною и Праотцами.
— Отрекись от этой глупости. Добрый прихожанин молится во всеуслышание, чем показывает силу своей веры. А сплетенные воедино голоса многих людей придают молитве благостной мощи, так же, как ручейки сливаются в могучую реку.
— Я запомню это, ваша светлость. Ближайшим воскресеньем буду иметь огромное удовольствие услышать вашу проповедь в Соборе Праотцов.
— Проповедь не должна быть в удовольствие, — срезает гость. — Проповедь — пища для ума, которую необходимо разгрызть и переварить. Слово священника заставляет душу прихожанина трудиться, а не отдыхать.
— Не смею спорить с этим, ваша светлость.
— Расскажи-ка, о чем была последняя проповедь, которую ты слушала?
Приарх упорно зовет Миру на "ты", и это начинает бесить. Она — совершеннолетняя первородная аристократка, человек любого ранга должен говорить ей "вы", пока она не позволит иного. Даже император не считал себя исключением!
Кроме того, архиепископ непрерывно жует, говоря с нею.
— Вспомни-ка, — подсказывает Мире леди Сибил, — позапрошлым воскресеньем мы слушали о благочестии мещан. Священник рассказал притчу про дворника, гончара и лорда. Помнишь?
Занятно: графиня надела к обеду роскошное золотистое платье с изумрудами. Отчего же она просила меня одеться строго? Я должна выглядеть смиренной и благочестивой девушкой, сама же леди Сибил, как может, подчеркивает свою красоту. Сделано в угоду старомодным взглядам священника? Девушка должна быть скромной, замужняя дама — роскошной?
— Несомненно, миледи, — говорит Мира, — мне пришлась по душе эта проповедь. Я вынесла из нее, что горожанам следует чутко заботиться друг о друге. Когда люди сдавлены крепостными стенами, им не хватает свободы и хочется обособиться. Но это желание порочно. Город — единое целое, и лишь тот мудр, кто думает о целом, а не о себе одном.
Графиня лучезарно улыбается, довольная ответом. Она хочет, чтобы я понравилась приарху?.. Но зачем?
— Какие пустые слова, — жует священник. — Идет грозное время, перемены потрясают мировые устои. Следует говорить об этом и бороться с растущим злом, а не повторять без конца всем известные притчи!
— Не смею спорить, ваша светлость, — говорит Мира, остро ощущая желание вогнать шпильку в сочленение его брони. Блестящие доспехи из самовлюбленности и гордыни… где-то должна быть щель.
— Впрочем, ваша светлость, еще лучше мне запомнилась другая проповедь — в ней шла речь о роли мужчины и женщины.
— Роль женщины — передать детям свое благородное имя, — прерывает архиепископ, — и более ничего.
— Священник на той проповеди говорил, ваша светлость, что женщина — первый человек, кого видят дети. Чтобы дети выросли умными, смелыми, решительными, достойными, женщина должна содержать в себе ростки этих качеств. Не правда ли, ваша светлость?
— Дети способны выжить лишь тогда, когда повинуются отцу. Без отца они попросту умрут, вот и весь разговор. А жена должна воспитать детей так, как будет угодно ее мужу.
На словах "жена" и "муж" леди Сибил чуть заметно улыбается…
И вдруг Миру бросает в дрожь. Она с ужасом понимает, чему посвящено это застолье. Бекка предупреждала: графиня попытается выдать Минерву замуж! Высокородная девица, получившая известность, — ценное приобретение. Так сказала южанка, и наивная Мира, помнится, тогда возмутилась. И вот теперь Бекка оказывается права!
Конечно, в этом все дело! Галлард Альмера все еще не женат — нет обручального браслета. Лорд Кларенс говорил — тогда, в спальне — что графиня слишком дружна с приархом. Стало быть, своему давнему приятелю леди Сибил решила уступить высокородную сиротку! От Миры требуется проявить смирение и благочестие, этому и служит ее строгая одежда. Сама же леди Сибил в своем шикарном платье, со светлыми локонами, белыми руками, полной грудью — словно обещание на будущее: когда девушка расцветет, вы получите настоящее сокровище! Не упустите шанса, ваша светлость!
Мира утирает платочком губы, маскируя смятение и ужас.
Этот Галлард Альмера — чудовищен! Упрямец, твердолобый ортодокс, ненавидящий все новое. В грош не ставит чужое мнение, обожает, чтобы перед ним пресмыкались, заглядывали в рот. К тому же, он стар и прескверно воспитан. Должно быть, графиня видит в нем какие-то достоинства: не верится, чтобы она хотела отдать воспитанницу такому мерзавцу.
— Почему молчишь? — требовательно молвит Галлард.
— Разве ваша светлость задали вопрос?
Приарх окидывает девушку взглядом, задержавшись на ее груди, тщательно сдавленной платьем, но все же заметной. Мира окончательно убеждается в своей догадке.
— Ты согласна, что покорность — главная черта добродетельной жены?
— Не смею спорить, ваша светлость, — отвечает Мира, однако теперь ей не удается скрыть сарказм.
— Жена так же следует за мужем, как и ребенок за отцом! — вспыхивает гость. — Женщины слабы, как и дети. Удел слабого — следовать за сильным, никак иначе!
Глаза священника обращаются в щелочки. Приятная мысль возникает у Миры: а ведь он еще не уверен, что я ему подхожу! Галларду требуется покорная жена, такая, чтобы ходила на цыпочках и говорила только шепотом. А лучше вовсе молчала, лишь ахала от восторга, слушая его великомудрые речи. Ваша светлость пришли оценить, такова ли я? Что ж, полюбуйтесь!
— Не следует ли слабому, ваша светлость, хотя бы понимать, в какую сторону ведет его сильный?
— Зачем? Для покорности не требуется понимания.
— Стало быть, вы предпочли бы получить в жены дуру?
— Что?..
— Умный человек стремится понять других. Лишь глупец способен покоряться слепо.
— Женщина должна подчиняться! — отрезает Галлард. — Стоящий ниже покоряется стоящему выше!
При этих словах графиня морщится, не скрывая досады, а Мира бросается в бой с двойным азартом:
— А если взять для примера племянницу вашей светлости — леди Аланис Альмера. Когда она сделается государыней, полагаете, станет слепо подчиняться мужу?
Приарх меняется в лице, аж темнеет. Злобно шевелятся желваки. Мира даже не ожидала такого эффекта.
— Аланис — испорченное, избалованное создание! Она — пример того, какой не должна быть женщина! Надеюсь… — приарх замолкает, осекшись.
— Надеетесь, она никогда не станет императрицей? — угадывает Мира.
— Не помню, чтобы я позволял тебе задавать вопросы, — цедит Галлард.
— Но и запретить вы не можете. Я не ниже вас по крови, я не ваш вассал, и вы — гость в нашем доме. Мне не требуется разрешения, чтобы спрашивать. Правда, вы можете не отвечать, если мои вопросы ставят вас в тупик.
— Дитя мое, это невежливо! — восклицает графиня. Мира пожимает плечами:
— Я лишь пытаюсь понять, миледи. Разве не это следует делать, услышав мудрость? Разгрызть и переварить пищу для ума, верно?
— Я не потерплю насмешек! — кричит Галлард Альмера.
Но Мира не собирается останавливаться: глупо отступать, когда удача на твоей стороне! Мира мчится в атаку, земля гудит под копытами боевого коня. Хотите меня в жены, ваша светлость? Вы уверены? Точно-преточно?
— Скажите, ваша светлость, если супругой императора станет не Аланис Альмера, а другая — например, Валери, — должна ли она, по-вашему, слепо повиноваться воле владыки?
— Он ее муж и государь! Что за вопросы?!
Мира опустила копье, целя в шлем противнику.
— И государыня не должна перечить словам своего мужа, обязана соглашаться с ним, признавать его правоту?
— Как любая добродетельная жена!
— Я поняла, ваша светлость! — восклицает Мира. Укрывшись щитом и привстав в стременах, она нацеливает копье. — Если бы я стала женою владыки Адриана, то поддерживала бы его во всем. Разрезала ленточки на новых рельсовых станциях, открывала бы университеты, училась слать письма по проводам, поощряла ученых, что исследуют Предметы!
Баммм! Наконечник копья, увенчанный стальным кулачком, ударяет точно в лоб. Галлард Альмера с грохотом летит наземь.
— Ты… ты… как смеешь! Потворство еретику… — он не находит слов от злобы. Мира делает триумфальный круг, трибуны ликует. — Потворство греху — тоже грех, запомни это!
— Моя девочка не хотела, — растерянно шепчет графиня, — она просто не подумала! Она сейчас же извинится. Да, Глория?!
Приарх наклоняется к уху леди Сибил и произносит шепотом несколько фраз. Губы графини кривятся от досады. Она угрюмо приказывает:
— Оставь нас, дитя. Нужно поговорить наедине. Если понадобишься, мы тебя вызовем.
Мира убегает из трапезной со сладостным торжеством победы. Взбегает по лестнице в свою комнату. "Если понадобишься, мы вызовем"… Нет уж, я уверена: не понадоблюсь. Его светлость Галлард Альмера не вызовет меня даже если я останусь единственной девушкой на свете!
Стоп.
Его светлость вызовет. Эти слова — почти как в письме.
Влетев в комнату, Мира хватает ларец с бумагами, вынимает письмо капитана Корвиса, трижды перечитанное утром. "Герцог Айден Альмера призывает меня к себе, завтра я должен отправиться в Алеридан". Почему он написал: призывает? Почему он написал: должен отправиться?! Согласно книге герцога, капитан сам решил ехать в Алеридан, чтобы отговорить сюзерена от визита в столицу. То есть, отправился по собственной воле! Естественней было бы сказать: "Завтра я отправлюсь в Алеридан повидать герцога". Но не: "Меня призывают, я должен ехать"!
По версии Айдена, капитан приехал сам. По версии капитана, Айден его вызвал. Но зачем?..
Под пыткой Корвис выдал секрет заговора. Пытки — факт несомненный: их описание Мира встретила не только в книге, но и в протоколах суда над заговорщиками. Не может ли быть так, что герцог вызвал Корвис в Алеридан именно для того, чтобы отдать под пытки? Он заподозрил капитана в заговоре и решил допросить, чтобы проверить подозрения? Но зачем тогда лгать на страницах книги? Зачем скрывать тот факт, что именно герцог добивался встречи с капитаном, а не наоборот?
Объяснение одно: Корвис был чем-то опасен для сюзерена. Капитан не случайно погиб под пытками, герцог намеренно его умертвил! Но зачем вообще было пытать? Зачем вызывать в свой родовой замок? Не проще ли послать убийц в Фаунтерру?..
"Лейла Агнес Франческа, леди Тальмир. Она живет в доме на Линден-сквер, около Церкви Мужества". Вот кто может знать больше о секретах злосчастного капитана!
* * *
Когда Мира выбежала из дому, привратник крикнул ей вслед:
— Миледи, миледи! Сударь вас давно дожидается!
Лишь теперь она заметила экипаж, прислонившись к дверце которого стоял имперский секретарь Итан Гледис Норма.
— Ох, Итан, как вы здесь оказались?..
— Миледи, как же… ведь вы приняли мое приглашение. Я хотел показать вам Янтарную галерею живописи…
Внезапно она вспомнила: действительно, он прислал записку с приглашением, и Мира ответила согласием. Все вылетело из головы. Замуж за Галларда Альмера, подумать только!
— Извините меня. Я непростительно забывчива. Вы давно ждете?..
— Вовсе нет, миледи. Не стоит извинений!
Его лоб блестел от крупинок пота, а ворот рубахи был ослаблен. Итан провел на жаре у ее дома не меньше часа.
— Простите, прошу, — повторила Мира. — Я так рада вас видеть!
Итан поклонился и отвесил изысканный комплимент. Сегодня секретарь и сам выглядел франтом — в белой рубахе с кружевным воротом, синем шейном платке, остроносых туфлях, да еще со шпагой на поясе. Даже лицо его не страдало извечной бледностью.
— Итан, я хотела бы отложить Янтарную галерею. Если можете, сопроводите меня в одной поездке.
— Конечно, миледи.
— У меня имеется дело в месте под названием Линден-сквер.
Итан нахмурился.
— Но миледи!.. Это скверное место, оно… там лучше не появляться благородным девушкам.
— Хотите сказать, площадь Линден-сквер проклята? Над нею витают плотоядные призраки, охочие до дворянской крови?
— Нет, миледи, просто это — городские трущобы. Там околачивается всякий сброд.
— Я разыскиваю женщину, что жила там прежде. И эта дама — леди.
— Когда-то вокруг Линден-сквер квартировалась алая гвардия. Район был шумен и знаменит, его населяли небогатые дворяне. Но позже гвардейские корпуса перенесли на левый берег Ханая, а район Линден пришел в упадок. Поверьте, там неспокойно и грязно.
— Тем не менее, мне нужно именно туда. Если желаете со мною поспорить — продолжим спор в дороге.
— Нет, миледи, как я посмею?.. — он раскрыл перед Мирой дверцу экипажа.
Район оказался не так плох — по крайней мере, на первый взгляд. Попахивало нечистотами — видимо, канализации здесь не было и в помине. Дома серели от въевшейся пыли, штукатурка зияла проплешинами, кое-где оконные проемы были наглухо заколочены. Зато радовало отсутствие людей: несколько крестьян лениво торговали овощами с телег, дремал на жаре чистильщик обуви, двое косматых мужиков, привалившись спинами к стене дома, хлебали из бурдюка пиво. Вот и все. Ни толп голодной черни, ни банд головорезов, какие могла бы вообразить Мира по рассказам Итана.
Церковь Мужества радовала высотою двух изысканных башен. Впрочем, одна из них стояла в лесах, а доски прогнили насквозь: если кто и заботился о восстановлении башни, то давно бросил это нелегкое дело. К церкви примыкали четыре дома. Капитан Корвис имел в виду один из них… но который?
К левой стене храма прилипла двухэтажная деревянная хибарка — мастерская башмачника. Домишко был неказист: грубые доски, мелкие оконца, никаких украшений. Сложно представить, чтобы двадцать лет назад здесь жила леди. Пожалуй, в те времена этого дома и вовсе не существовало: доски чернеют от времени, за двадцать лет они сделались бы темней бурого медведя, а эти имели оттенок глины.
Сооружение, что соседствовало с мастерской, сложно было назвать домом: пожар оставил от здания лишь обугленный остов. Нагромождение черных камней, в которых с трудом угадываются очертания стен. Здание сгорело много лет назад, это ясно. Дощатая мастерская рядом с пепелищем не пострадала только потому, что во время пожара ее еще не было. Однако хозяева не восстановили здание — видимо, погибли при пожаре.
Справа вплотную к церкви примыкал кабак. Из его дверей так едко несло кислятиной и плесенью, что Мира не смогла заставить себя войти туда. Понадеялась, что не это — бывшее жилище леди Лейлы. Тем более, кабак не походил своим устройством на жилой дом: первый этаж был наполовину вкопан в землю, как полуподвал, лишь узкие отдушины выглядывали над мостовой и выдыхали тот самый отвратительный запах.
А вот следующее за трактиром здание подавало надежды: то был четырехэтажный доходный дом, знававший некогда времена процветания. Вокруг окон вились лепные украшения, двустворчатые двери поблескивали бронзой. Вот оно! Самый подходящий вариант. Леди Лейла снимала здесь этаж или пол-этажа. Мира постучала молотком в дверь.
Ни на первый стук, ни на второй отклика не последовало. Итан взял у нее молоток и заколотил, что было силы, морщась от собственной грубости. Итог был тем же — никакого ответа. Итан потянул створку двери. Тяжко скрипнув, она отворилась. Внутри стоял полумрак. Вверх уходили ступени, застеленные бурым ковром. Темная обивка стен поглощала те немногие лучи, что проникали в узкие окна. Мира не сразу заметила человека. Лохматый мужик, возрастом ближе к деду, лежал на топчане в углу холла, сбоку от парадных ступеней. На нем был сюртук того сорта, какие носят привратники на службе. Сюртук был расстегнут, открывая взорам волосатую грудь.
— Чего стучите?… Открыто же, — вяло проворчал мужик.
— С…странно ты служишь, — удивился Итан. — Разве не т…тебе полагается открывать дверь?
— А зачем? Кто свой — сам войдет. А чужие нам не нужны.
— Н…не нужны гости? Разве это — не доходный дом?
— Он, да… — согласился мужик. — Дом господина Харриса. Хотя не такой уж и доходный… Что вы тут забыли?
— А если мы желаем нанять квартиру?.. — поинтересовалась Мира.
— Что, прям-таки желаете?.. — с сильным недоверием проворчал мужик.
— Н…ну, не совсем, — ответил Итан.
— Вот видите… Шли бы вы лучше, — посоветовал привратник и улегся на спину.
— Мы желаем поговорить с хозяином, — сказала Мира.
— А он с вами хочет говорить?.. — буркнул мужик, не поднимаясь.
Мира подошла поближе, чтобы он мог разглядеть дорогое платье, и швырнула пол-агатки.
— Захочет, не сомневайся.
С неожиданной прытью мужик подобрал монетку и убежал по лестнице. Мира с Итаном ждали в сумрачном холле, вдыхая запах пыли, въевшейся в обивку.
— Не удивлюсь, если окажется, что здесь квартируются только призраки. Они наняли мрачного гнома спать у входа, чтобы тот отпугивал живых гостей.
— Ж…жаль, миледи, что на в…вас это не подействовало.
На лестнице появился хозяин доходного дома. Он не походил на призрака — скорее, на того, кто только проснулся и едва соображает от жары и похмелья. Шаркая подошвами, сошел по ступеням. Запахнул поплотнее халат, плюнул на ладонь и пригладил волосы. Придав себе, как ему казалось, подобающий вид, хозяин спросил:
— Чем могу служить милорду и миледи?
Он масляно улыбался, и золотой зуб, сверкающий посреди рта, придавал улыбке кровожадный вид.
— Мы хотим разыскать одну даму. Она жила у вас некогда, а может быть, живет и поныне.
— Даму, значит?.. Э… хм… да, бывают у нас…
— Ее зовут Лейла Агнес Франческа, леди Тальмир.
— У-ууу… — хозяин почесал грудь и больше ничего не сказал.
— Вы не знаете такую?
— Думаю… Припоминаю… — хозяин даже скривился от усилия. — Нет, никак. Не помню такую.
— Н…но она должна быть записана в ваших книгах, — подсказал Итан.
— О, верно! — хозяин просиял. — Идемте со мной… только, эээ…
Он замялся, будто забыл что-то в холле. Итан вложил ему в ладонь монетку.
— Да, верно, в книгах записана! Идемте!
Старые учетные книги хранились в самом неподходящем для них помещении: сыром подвале. Искрового освещения не было и в мечтах. Хозяин дома шаркал вниз по узким влажным ступеням, неся канделябр на три свечи. Рука дрожала, и огоньки отплясывали судорожную пляску. Мира держалась за локоть Итана, поскольку больше держаться было не за что: лишь стены из скользкого, замшелого камня.
— У вас нет ощущения, — шепнула девушка, — что мы спускаемся в усыпальницу?
— М…миледи… — вымолвил Итан. Ему удалось вложить в единственное слово максимум заботливой укоризны.
Мира не так уж погрешила против истины: подземная комната, где они очутились, была усыпальницей учетных книг. Сложенные стопками вдоль стен, они лоснились от влаги и плесени.
— Смотрите книги, — любезно предложил хозяин, — в одной из них есть леди Лейла.
— Не подскажете ли, в какой? — осведомилась Мира, зная ответ наперед.
— В какой-то!.. — хозяин улыбнулся и ушел, поставив канделябр на бочку соленых огурцов.
Чего не сделаешь ради истины! — сказала себе Мира и взяла платочком первую книгу. Она тут же рассыпалась: обложка осталась в руке, страницы ляпнулись на пол сырым комком. Мертвая плоть… да уж.
Они провели в могильнике добрый час. Здесь не было и подобия порядка: алфавитного или какого-либо другого. Треть записей превратились в синие чернильные пятна, скоро такой же цвет приобрел платочек Миры, а затем и пальцы. Радовало одно: каждая книга относилась к определенному году. Девушка отобрала те, что велись в год Шутовского заговора, предыдущий и последующий. Вдвоем принялись внимательно просматривать их, страницу за страницей, в поисках упоминания леди Лейлы. Корявый почерк со множеством ошибок принадлежал малограмотному человеку. Огоньки дрожали и чуть не задыхались в сыром воздухе. Приходилось едва ли не касаться носом страниц, чтобы разглядеть буквы. И все же Мира предпочла дважды проверить книги, каждый лист.
Нет, ошибки не было: леди Лейла Тальмир никогда не проживала в этом доме.
— К…как жалко, миледи… — с сочувствием промолвил Итан. — К сожалению, придется…
— Лицемер! — отрезала Мира. — Не торжествуйте раньше времени: еще есть надежда на кабак и башмачную. Возможно, один из тех домов прежде принадлежал леди Тальмир.
Они вернули хозяину канделябр с огарками свечей и на всякий случай еще раз спросили, не вспомнил ли он леди Лейлу. Нет, он не смог припомнить не только ее, но даже никого похожего. Ни Леонора, ни Елена, ни Лиола не останавливались в доме. Как жаль, миледи. Он сверкнул золотым зубом на прощанье.
На выходе у Миры возникла мысль, девушка бросилась обратно в здание.
— Подождите меня на улице, Итан! Я всего на минуту.
Догнав хозяина, он спросила:
— А не знаете ли, кому принадлежал тот дом, что сгорел? Слева от церкви, второй после башмачной.
— Отчего же не знать, миледи? Это шумная история была. Там жила ведьма!
— Неужели?
— Именно, ведьма. Она поселилась тут вместе с женихом. То был славный парень — рыцарь, гвардеец. Только ведьма его своротила на черные дела: стал заговорщиком, пошел против самого владыки!
— И чем же все закончилось?
— Ну, известно, чем. Гвардейца казнили, как и всех переворотчиков… не то казнили, не то замучили на дыбе — словом, не позавидуешь ему. А с ведьмой народ решил поквитаться: взяли да и подожгли ей дом. Правда, там внутри ее не оказалось — сбежала накануне, предчувствовала! Темный Идо своим нашептывает…
— А как звали эту ведьму?
— Да кто ее упомнит… кажись, как-то на Л… из благородных была, во как.
У хозяина не возникло даже мысли, что ведьмой и была искомая леди Лейла. Чтобы такая миловидная барышня, как Мира, интересовалась исчадьем тьмы — быть не может.
— Не остался ли в живых кто-то из слуг ведьмы? — осторожно полыбопытствовала Мира.
— А вам-то зачем, миледи? Думаете, они что-то про вашу Лейлу знают? Откуда бы им знать!
— Я хочу расспросить о ведьме. Любопытная история, очень мне такие по душе.
— Нехорошо таким любопытствовать… не к добру это… — Мира вложила в ладонь хозяина агатку, тот не сменил тона, даже не запнулся: — Был у меня один слуга — он прежде у ведьмы служил мажордомом… Звать его Эшби. Высокий, только на старости лет сгорбатился. Он хорошо всю историю знает.
— Могу с ним поговорить?
— Ну, миледи, если не околел, то можете. Он в госпитале святой Терезы лежал — знаете, три квартала в сторону реки?
— И давно он там?
— С тех самых пор, как захворал… Полгода уже будет, или больше.
— А чем хворает?
— Да обычная старческая хворь. Руки-ноги не гнутся, ходить не ходит, а только кряхтит. Но язык, вроде, еще шевелился. Так что, может, и поговорите…
* * *
Итан с тревогой встретил предложение Миры:
— М…миледи, нам не следует!.. Это плохое место для вас. Г…госпиталь Терезы — богадельня, нищие калеки доживают там свои дни. Страшно представить, что вы войдете туда!
— Оставьте, сударь, — отрезала Мира. — Ни один дворянин Дома Нортвуд не свернет на полпути.
— Вы не представляете, миледи, к…каково там.
— Итан, я знаю, что такое госпиталь: большой дом, в нем палаты, на кроватях лежат больные. Вряд ли это меня напугает.
Итан смирился. Он, как и прежде, не чувствовал за собою права спорить с высокородной леди.
Большой дом, в нем палаты, на кроватях — больные. Примерно это и увидела Мира в госпитале святой Терезы. В общих чертах, она оказалась права. В самых общих.
Был смрад. Ударил в ноздри, стоило только Мире переступить порог здания. Смесь запахов мочи, крови, грязной одежды, горькой травы, блевотины и чего-то еще — сладковатого, тошнотворного. Мира с ужасом поняла: то был смрад гниющего мяса.
Стоял сумрак. Массивное здание, похожее на каземат, имело узкие окна. Крупицы света едва процеживались сквозь пыльные стекла. Стены и своды, когда-то белые, давно стали серо-желтыми. Такими же были и простыни.
Больные лежат на кроватях… так представлялось Мире. Здесь были кровати, хворых было раза в три больше. Дощатые нары стояли у окон и являли собою, видимо, привилегированные места. Большая часть хворых лежала на тюфаках или одеялах, расстеленных по полу. Вдоль всех стен, и еще ряд — посреди залы. Каждая палата вмещала до полусотни человек.
Ряды тел на полу, накрытых грязными простынями. Мороз пошел по коже. Мира подавила желание выбежать из палаты, заставила себя опустить глаза и рассмотреть их. Они не были мертвы, хотя и мало отличались от покойников. Первый, на кого упал взгляд девушки, имел красную опухоль в половину лица. У второго губы ввалились внутрь беззубого рта. Третий был лыс, бурые пятна покрывали морщинистый череп.
— Здесь одни старики?..
— Не только, но их много, — ответила сестра милосердия. — Ведь мы — единственная богадельня в районе Линден… Со всего района их приводят.
Разговоров почти не слышалось — лишь редко, кое-где. Однако тишины не было в помине: больные издавали звуки. Кашляли, постанывали, кряхтели. Кто-то дышал с посвистом, кто-то — с хрипом. Кто-то бубнил себе под нос. Взгляд упал на старика, что непрерывно чесал себе руку и стонал.
Впрочем, немало было и тех, кто лежал тихо и неподвижно, уставясь в потолок. Эти пугали Миру больше других. Они не говорили, не мучились от боли, не читали, не смотрели по стороным, похоже, даже ни о чем не думали. Мира похолодела, когда осознала: единственным занятием молчаливых больных было ожидание смерти.
Она увидела трех мужчин, игравших в кости на полу у окна. На голове одного красовался лишай, другой был худ настолько, что ребра вдавились в грудь. Однако Мира долго смотрела на них с неким подобием радости: у этих трех остался хоть какой-то интерес! На глазах у девушки лишайный выиграл горстку семечек. Потом он заметил взгляд Миры и проворчал:
— Смотрите-ка: благородная…
Трое игроков уставились на нее. Она отвела глаза, но продолжала слышать их переговорку:
— Вот так да! Чистюля…
— Давно таких не видал…
Мира поймала за рукав сестру милосердия:
— Скоро ли мы увидим Эшби?
— Почем мне знать?..
Девушка опешила.
— Но ведь вы же нас ведете!
— Вы сказали, его привезли в январе. Зимние — в дальнем крыле, на втором этаже.
— Разве вы не записываете больных поименно?
— Зачем?..
Они перешли из палаты в другую, а дальше — в третью. Всюду тот же смрад, всюду — смесь из кашля, стонов и тихого ворчания. Все чаще Мира ловила на себе взгляды. Нищие изможденные люди провожали ее глазами, поднимали головы. Некоторые шуршали:
— Ишь, какие… Красавчики явились… Вот те на…
Но многие молчали, лишь зрачки поблескивали на костлявых лицах. Мире вдруг стало тесно и душно в своей одежде. Шелковое платье с жемчугом на лифе. Замшевые туфельки. На волосах серебристая сеточка.
— Отчего они глядят на меня?.. — с обидой прошептала Мира, хотя прекрасно знала ответ.
— Не волнуйтесь, миледи, здесь нет моровых, — сказала сестра милосердия. — У кого мор, мы живо распознаем и отправляем.
— Отправляете?..
— Есть отдельный корпус за пустырем.
Мира поежилась, сестра добавила:
— Слава богам, там сейчас никого.
Миновали еще палату. Девушка обратила внимание, что возле многих больных стоят горшки или тазы.
— Это для кровопускания?.. — предположила Мира.
Хворый старик, кряхтя, привстал, спустил штаны и наглядно показал, для чего нужны горшки. Мира зажала глаза ладонью. Кто-то скрипуче хохотнул, кто-то буркнул:
— Гляди, какая нежная!..
Итан взял ее за локоть:
— Миледи, снова прошу вас: уйдемте отсюда.
— Нет, — процедила Мира, упрямо шагая за сестрой.
На своем пути они повидали всевозможные хвори — такие, о каких Мира слыхала лишь раз, а то и не слышала вовсе. Сестра иногда называла их: чесотка, белый лишай, бурый лишай, кровохарканье, костяная немощь, бумажная хворь. А вот кого здесь не было, так это лекарей. Только дважды они встретили ученого вида мужчин с медицинскими саквояжиками.
— В…вы хоть как-то лечите этих несчастных? — спросил сестру Итан.
— Снадобья стоят денег, — холодно бросила сестра. — Инструменты стоят денег. Лекари стоят денег.
— Р…разве никто не оказывает помощь?..
— Кто-то что-то дает.
— Хотя бы на питание хватает?
— Можно так сказать.
Мира прошла в неосторожной близости от хворого, и тот схватил ее за подол:
— Дай монетку, барышня…
Девушка рванулась, освободилась с невероятной легкостью. Хворый был слабее щенка.
Я никогда не окажусь в таком месте, — сказала себе Мира. Любой ценой. Лучше умереть, чем вот так.
— Мы пришли, — объявила сестра. — В этой палате лежат зимние. Где-то тут ваш слуга. Через площадку — женская палата, но она вам не понадобится.
— Благодарю вас…
Мира вынула кошелек, что прятался в складках подола, протянула сестре пару агаток.
— Миледи, — сестра наклонила голову и быстро спрятала деньги.
За тот короткий миг, когда серебро показалось на ладони, несколько взглядов прилипли к нему. Головы поднялись над одеялами и поворачивались, следя за Мирой.
— Помогите мне, Итан. Я боюсь с ними говорить.
— Да, м…миледи, — секретарь повысил голос: — Ищем Эшби, что работал в доходном доме Харриса.
Никакой реакции. Дальние не слышали, ближние просто игнорировали. Хмуро глядели на Итана, даже не думая отвечать.
Секретарь двинулся меж рядами хворых, Мира не отходила от него.
— К… кто здесь Эшби из дома Харриса? От… зовитесь!
— Кх-кх… да вон он! — бросил кто-то, указав на тело, накрытое одеялом до макушки.
Итан подошел к нему:
— Эшби, это вы? П…прошу, отзовитесь.
Мира откинула одеяло и ахнула в ужасе. Там лежала мертвая старуха. Кожа была смятой желтой бумагой. Рот раскрыт, чернели беззубые десны. В лицо Мире дыхнула волна зловония.
— Что, окочурилась?.. — шутник, указавший на старуху, привстал поглядеть. — Вроде, вчера живая была.
Итан брезгливо взял одеяло за уголок, чтобы накрыть тело. Едва сукно коснулось лица покойницы, как та согнулась и с резким хрипом села.
Мира вскрикнула, отскочила от нее, Итан отшатнулся. Они бросились вглубь палаты, подальше от старухи, а та продолжала корчиться и хрипеть.
— Эш…Эшби, что служил леди Лейле, потом — Х…харрису!.. — с отчаянием воскликнул Итан. — Эшби, отзовитесь!..
— Леди Лейле, вы сказали?.. — вдруг произнес дед на кровати у окна. — Идите-ка сюда. Я служил Лейле.
Мира не могла перевести дух от испуга. Итан за руку подвел ее к кровати и заговорил сам:
— В…вы Эшби?
— Я-то? А то кто же. Ясно, что Эшби.
— В год з…заговора вы служили у леди Лейлы на Линден-сквер?
— У нее служил, у нее, — дед шепелявил от нехватки зубов, но говорил бойко и охотно. — Ну, и красивая была — глаз не отвести! Все соседи на нее засматривались. Верхом на лощади прекрасная, а как идет на своих двоих, каблучками цокает, — то еще краше.
— Мы хотим найти ее. Г…где можем ее разыскать, не скажете ли?
— Так ведь дело вот какое… не знаю я, где ее искать. С красивыми леди оно как бывает? Приехал, значит, рыцарь, очаровал ее да и увез.
Мира достаточно пришла в себя, чтобы удивиться. Да, ее отец должен был увезти Лейлу в безопасное место. Но очаровывать?..
— Вы уверены, что так все было? Рыцарь обольстил леди Лейлу?
— А то как же! Изо всех сил обольщал. Ночью всякие песни горланил под окном. А утром, как она вышла, то видит: вся площадь перед домом цветами засыпана! Цельная телега цветов пошла, не меньше! А он, рыцарь, прямо по лепесткам на своем коне гарцует. И конь у него — что снег. Не смогла Лейла устоять, бедняжка. Да и кто бы смог…
Это было странно, до крайности странно. Но полумертвая старуха в дюжине шагов все хрипела и хрипела, а другие хворые с неприятным вниманием прислушивались к разговору, сверля Миру глазами. Нужно было поскорее убираться отсюда.
— Эшби, скажите, куда он увез леди Лейлу?
— Он-то?
— Да. Этот рыцарь, что приехал за нею.
— Ну, уж он мне не доложил. Но я-то так думаю: раз он был с Запада, то к себе, на Запад, значит, и увез. Куда еще? У него там замок и имение, вот в замке-то он Лейлу и поселил. Там она ему детишек нарожала…
— Он с Запада? Быть не может!
— Еще как может! Уж вы мне верьте, западник как есть. Темноволосый такой, с усами, и глаза лихие!
— Идемте, миледи, — шепнул Итан.
Мира оглянулась: хворые переместились, слиплись полукругом за ее спиной.
— Монетку бы… — сказал один, протянув ладонь.
— Мы ничего не узнали!..
— Неважно. Идемте.
Секретарь потянул ее за руку. Стена людей сомкнулась, преградив путь. Кто был в грязных сорочках, кто в лохмотьях, кто голый по пояс. Почти все — старики. Пятнистая кожа, жилистые шеи, плешивые головы. На многих телах зияли следы хворей: язвы, подтеки, рубцы…
— Монетку дай, чистюля!
— Куда собралась? Не спеши-ка!
— Помоги немощным, помоги!
Голоса слились в ворчащий хриплый гул. К Мире потянулись руки с растопыренными пальцами. Кто-то уцепил за платье, кто-то пытался схватить кошелек. Она шарахнулась назад, едва не споткнулась о нары. Старый Эшби дернулся и поймал ее за ногу, Мира вырвалась, затравленно озираясь. Куда? Куда? Вокруг, со всех сторон, обтянутые кожей скелеты.
— Помоги на еду!
— Дай денег!
— Помоги…
Итан заслонил Миру собой и потянул из ножен шпагу. Выставил клинок вперед, очертил круг, расталкивая хворых острием.
— Назад! Дорогу! Н…назад, я сказал!
Они не слишком боялись. Чего им бояться? Они живут в могиле.
Тот, в чью грудь указывал клинок, неохотно делал полшага назад, но остальные надвигались. Ворчанье прекратилось, повисла сопящая угрюмая тишина.
— Назад, не то заколю! Клянусь! — заорал Итан, сделав выпад.
Клинок оставил точку на чьем-то боку. Красная капелька едва выдавилась из тела. В них что, даже крови не осталось?..
Хворые придвинулись еще на шаг, некоторые полезли через койку Эшби. Мира с Итаном прижались к стене, вокруг оставалось два фута чистого пространства. Дальше — клетка из рук, ребер, лиц.
— Отступите… убью!.. — в панике крикнул секретарь.
Им было плевать. Убивай, коли угодно.
— Помоги… — простонал один и сунул руку в складки платья, где Мира прятала кошелек.
Она коленом оттолкнула его руку и вынула кошель на свет, рывком развязала. Хворые замерли, ошалев от вида серебра, что посыпалось на ладонь девушки. Она не носила медных монет — лишняя тяжесть. В кошеле были полтинки, агатки и глории, даже несколько елен. Горка, что выросла на ладошке Миры, стоила харчей на пару лет жизни. Девушка размахнулась и швырнула деньги над головами хворых. Серебряный дождь зазвенел у дальней стены.
…Потом они бежали, Итан отшвыривал тех, кто попадался на пути, кого-то бил рукоятью шпаги. Мира отбрыкивалась на бегу, вырывалась из чьих-то рук. Но их было мало. Большинство ползали на четвереньках, переругиваясь, остервенело разбрасывая одеяла, выдирая друг у друга монетки…
Каким-то чудом они оказались на улице. Мира опомнилась, сидя на брусчатке, и глотая воздух, как загнанная лошадь. Хотела вытереть пот и все не решалась: руки казались отвратительно грязными.
— Миледи, — досадливо приговаривал Итан, — я же говорил…
— Ужасное место… Почему? — прошептала Мира. — Почему так?..
Итан пожал плечами.
— Б…бедность и хворь, миледи…
— Неужели так должно быть? Как могут люди превращаться в… в… такое? Зачем боги это делают?..
Чей-то хриплый голос обронил:
— Богам плевать, миледи.
Мира подхватилась на ноги. В двух шагах стоял босой старик в длинной рубахе и полотняных штанах. Худоба не оставляла сомнений: он — один из обитателей богадельни святой Терезы.
— Что вам нужно? — прошипела Мира.
— Эшби, миледи. Я — Эшби.
— Лжете. Эшби другой.
— Мартин Бондарь любит поговорить… Лежит здесь уже год, а все не лишился болтливости. Готов плести любые байки, лишь бы его слушали.
— Стало быть, Эшби — это вы?
— Именно, миледи. Давайте-ка присядем. На ногах тяжело.
Он уселся на мостовую, Мира осталась стоять.
— Почему вы не сказали сразу?
— Сперва думал, вы — ищейки… — старик пожал плечами. — Поначалу их много ко мне приходило, все расспрашивали о госпоже. Потом поостыли…
— Откуда мне знать, что вы не лжете? Так же, как ваш этот… Бондарь.
— Рыцарь, что приехал за госпожой, был северянином, служил в имперской гвардии. Прищуренный, лицо широкое, волосы каштановые. Чуть на вас похож.
Мира опустилась на камни рядом со стариком.
— Куда он увез леди Лейлу?
— Они не сказали мне, миледи.
— Не сказали?.. — вздохнула Мира.
— Рыцарь говорил, нужно уезжать срочно и в тайне. Сказал, госпоже грозит опасность. Нельзя, чтобы кто-то знал, где она. Нужно затеряться. А госпожа говорила: я не крыса, чтобы прятаться. Они громко спорили. Так уж вышло, что я слышал.
— Что еще они сказали?
— Рыцарь просил госпожу ехать с ним на Север — кажется, в Шейланд. Сказал, там у него имение, он найдет жилье госпоже и сможет ее защитить. А она — ни в какую. Говорила: я родилась и выросла в столице, не желаю гнить на окраине. А он сказал: здесь вас найдут в два счета. Желаете умереть в столице — это исполнится, и куда раньше, чем вы думаете. Госпожа сказала: если надо, сменю имя и дом, но не желаю слышать про Север. Не уеду дальше Бледного Луга. Они еще попререкались, а после госпожа собрала вещи, оделась по-простому и уехала вместе с рыцарем. Я больше ее не видел. А следующей ночью дом подожгли.
— Бледный Луг — что это за место?
— Почтовый городишко. На запад от Фаунтерры миль семь.
— Думаете, леди Лейла там?
— Кто знает. Я, было, хотел отправиться туда, разыскать. Но потом пошли ищейки, и я побоялся. Вдруг поеду — да их с собой приведу.
— Как вы поняли, что мы не ищейки?
Старик перевел взгляд с Миры на Итана и обратно, хмыкнул.
— Зеленые вы… за госпожой не такие приходили.
Мира раскрыла кошель и вытряхнула на ладонь оставшиеся деньги. Жалкая пара монеток — агатка и полтина. Но глаза старика успели блеснуть прежде, чем он стыдливо отвел взгляд.
— Простите, Эшби, у меня совсем не осталось денег… Но есть вот это.
Мира сняла с груди брошь из черного жемчуга и протянула старику — смущенно, боясь унизить этим жестом.
— Она стоит несколько елен, миледи, — сказал Эшби.
— Прошу вас, возьмите. Извините, что причиняю вам неловкость. Меня зовут Глория Нортвуд, если у скупщика возникнут какие-то вопросы, пусть обратится ко мне.
Он осторожно взял, словно опасаясь, что брошь окажется раскаленной.
— Благодарствую, миледи.
— Вы очень помогли мне. Я желаю… пусть боги будут милостивы к вам.
— От них нечего ждать милости.
— Тогда — люди.
Он хмыкнул и спрятал брошь. Мира собралась встать, но Эшби удержал ее и сказал на ухо, очень тихо:
— Вижу, вы — хорошая девушка. Найдите себе другого провожатого. Не такого, кто станет грозить шпажонкой больным старикам. Найдите мужчину.
* * *
Леди Сибил ждала ее. Не спала, не читала, не отправилась на прогулку. Сидела одна в трапезной с кувшином вина.
— Ты сбежала. Я сказала, что ты можешь понадобиться, а ты сбежала.
— У меня была назначена встреча, — устало ответила Мира. Сейчас начнется схватка, а сил для сражения уже не осталось.
— С секретарем. Привратник видел, кто за тобою приехал. Ты сбежала от архиепископа ради прогулки с секретарем.
— Миледи, Итан — секретарь самого императора.
— Собачонка… — отмахнулась графиня.
Странно: в ее движениях, голосе тоже сквозила усталость. Еще — печаль, но не злость.
— Миледи, — спросила Мира, — вы хотели выдать меня за Галларда Альмера?
— Да. И что же?
— Он мне противен, миледи. Упрямый, закостенелый лицемер! Все, что он говорил, — сплошное лукавство. — Леди Сибил не прерывала, и Мира продолжила: — Забота о людях, о благе государства — ведь это ложь. Он хочет только власти, причем без меры. Если Галлард жаждет, чтобы сам император плясал под его дудку, то чего он потребует от жены? Супруга не посмеет даже сделать вдох без его позволения. Неужели же вы хотели для меня такой участи?..
Леди Сибил покачала головой.
— Дитя мое, ты ошибаешься в нем. Да, желает власти… а кто из первородных ее не желает? Что же до остального, то Галлард упрям, но это и к лучшему. Поверь, за таким мужем ты была бы как за крепостной стеною. Он тверд, а значит, на него можно положиться. Он не подведет и не предаст, защитит от любой опасности. Я знаю его давным давно, дитя мое. Мы познакомились в тот год, когда Шейланд получил Дар. Тебя еще на свете не было. Поверь, Галлард — надежный человек. Он много лучше своего брата.
Неожиданная мысль сбила Миру с прежнего пути.
— Миледи, так архиепископ — ваш давний друг?
— Давний и хороший знакомец, скажу так.
— И вы сватаете меня за него? Но ведь это — обман! Рано или поздно он узнает, что я — не ваша дочь!
— Он уже знает это, дитя мое. Галларду известно, кто ты такая.
Мира ахнула.
— Он знает?.. Вы посвятили его в нашу тайну?!
— Я же сказала: Галлард — надежный человек.
Девушка с трудом перевела дух. Вот так сюрпризы! Один за другим, и один тревожней другого! Совсем недавно они с Беккой говорили о том, что Галлард Альмера наравне с великими лордами может быть заговорщиком. А теперь оказывается, что ему известна тайна Миры!
— Миледи, как давно вы сказали ему?
— О тебе? Еще до бала, дорогая.
От сердца немного отлегло. Будь архиепископ Лордом С, он имел бы предостаточно времени, чтобы убить Миру. К тому же, вряд ли он стал бы свататься к своей жертве. Похоже, Галлард непричастен к заговору. Но все прочие "достоинства" остаются при нем!
— Миледи, — взмолилась Мира, — не принуждайте меня. Этот человек мне отвратителен! И он стар, а вы ведь хорошо знаете, каково это — быть женою старика. Позвольте мне самой сделать выбор!
— Любопытно, и кого ты выберешь, если дать тебе волю? Секретаря Итана или владыку Адриана?.. Да-да, не делай такие глаза! Я все прекрасно вижу. Ты обладаешь дивной способностью: выбирать самых неподходящих мужчин.
Мира покраснела, словно пойманная на горячем. Не нашла слов для ответа.
Леди Сибил вздохнула.
— Впрочем, все это не имеет значения. Ты уже добилась своего. Твое воспитание привело Галларда в ужас. Он не желает тебя в жены.
— Не желает?.. — радостно ахнула Мира.
— Да. Ты победила, — в словах графини слышалась горечь.
— Не серчайте, миледи!
— Нет, что ты… Ступай, ложись спать.
Леди Сибил опустила взгляд и приложилась к кубку. Кажется, она считала, что Мира сделала очень плохой выбор.