Середина июня 1774 года от Сошествия Праматерей

герцогство Южный Путь

Хармон Паула Роджер всей душой надеялся, что барон Деррил примет предложение и купит Предмет. Барон пугал торговца до чертиков, Хармона передергивало от мысли о новой встречи с ним. Однако торговец понимал: лучше продать Светлую Сферу здесь, в Лабелине. Следующий покупатель живет в Фаунтерре, потребуется недели три, чтобы добраться туда. За это время Хармон еще сильнее свыкнется с Предметом, святыня пустит корни в его душу так глубоко, что ему попросту не достанет духу ее продать. Нужно совершить сделку в Лабелине.

Обнадеживало то, что барон практически согласился с названной ценой. И уж тем более он не станет торговаться после того, как увидит Сферу во всей ее красе. Никто не стал бы!

Оставалось как-то скоротать время до получения письма. Хармон решил отправиться на прогулку в город, и не просто на прогулку, а с определенной, весьма заманчивой целью — присмотреть себе дом. Он взял Джоакина в качестве охраны, затем прикинул — и позвал также Полли. Девушке полюбились поезда, а он ведь намерен осматривать дома около рельсов, так отчего бы не доставить ей удовольствие?

После памятной беседы о будущем отношения Джоакина с Полли ухудшились. Они говорили друг с другом надтянуто, будто нехотя; Джоакин легко раздражался, девушка впадала в молчание. Целовались всего несколько раз, а ночи проводили порознь. Если бы кто предположил, что Хармона это радует, то, уж верно, не ошибся бы.

Для прогулки по городу торговец нанял бричку. Полли он усадил рядом с собою, а Джоакину отвел место на козлах, рядом с возницей. Они покатили с ветерком по широким улицам Лабелина. Стоял погожий летний день, солнце играло в стеклах домов. Джоакин хмуро помалкивал, девушка поначалу вторила ему, но вскоре ее жизнелюбивая натура взяла верх. Полли начала радоваться незнакомым местам, причудливым строениям, забавным людям.

В Лабелине действительно было на что посмотреть. Улицу, идущую вдоль рельс, населяли богачи. Каждый старался выделиться роскошью, необычностью своего жилища. В некоторых городах — к примеру, в Алеридане, Первой Зиме, — феодалы следят за архитектурой и не допускают строительства слишком роскошных домов или слишком уродливых, или даже таких, чей фасад выбивается из облика улицы. В итоге город обретает некие общие черты, складывается в цельный рисунок. Однако Лабелина это никак не касалось — здесь строили кто во что гаразд, опираясь лишь на фантазию зодчего и толщину кошелька хозяина.

Вот дом идет ступенями, и на каждой террасе — цветущий сад. Вот дворец, стоящий на арках, будто мост, а под ним — пруд. Вот роскошная фреска во весь фасад, рисующая сцены охоты. Здесь колонны, опирающиеся на спины львов, а там — колонны с медными орлами вместо капителей. Вот фасад смотрит на улицу двумя мозаичными окнами — круглыми и несуразно огромными, будто глаза стрекозы.

— Чудесная улица! Никогда не видела подобной! — дивилась Полли.

— Купеческое кубло, — ворчал Джоакин через плечо.

— Обрати внимание, — показывал Хармон девушке, — все дома стоят так, чтобы из окон было видно рельсы. Потому здания по правой стороне улицы выше, чем по левой. Они словно выглядывают поверх противоположных крыш.

И верно. По левую руку дома были разлаписты и коренасты, по правую — тянулись к небу, словно мачтовые сосны. Полли ахнула, увидав пятиэтажную громадину, сплошь усыпанную скульптурами и фресками, будто собор. Две островерхие башенки на крыше чуть ли не царапали облака.

— Как же прекрасно тут жить! Там, наверху, должно казаться, что ты живешь среди неба!

Да, хорош, — подумал Хармон, — вот только стоит он, наверное, больше трех тысяч. Этакий мне не по карману.

— А как тебе нравится вон тот? — он указал Полли на двухэтажный особняк, выстроенный из глыб белого известняка. Каждая глыба была огранена так, что казалось, будто стены дома состоят из алмазов.

— Забавный, но он такой… костлявый немного, кажется неуютным. Вон тот домик — смотрите, хозяин, он такой милый!

Строение по левую руку было небольшим, но смотрелось весьма привлекательно. Его крышу подпирали изящные витые колонны, по стенам струилась виноградная лоза, а портал был сложен из угловатых кусков гранита и напоминал тенистый грот.

— А ты умеешь выбрать, — улыбнулся Хармон. — Я бы тоже не отказался жить в таком. Приметный домик! Вот только он вряд ли продается. Видишь, как хорошо ухожен виноград, как вылизан дворик. Хозяева любят свое жилище и не захотят съезжать.

— Продается?.. — с удивлением повторила Полли. — А вы смотрите дома, что на продажу? Зачем, хозяин? Граф поручил вам продать землю, а взамен купить городской дом?

Хармон таинственно подмигнул в ответ. Джоакин бурчал себе под нос:

— Другого дела нет, как дома разглядывать… Здешние торгаши для того и строили побогаче, чтобы приезжие простаки восхищались.

Он был раздражен тем, что Полли едет не с ним, а с хозяином. А еще больше — тем, что Полли радостна, а не молчит угрюмо заодно с ним. И чем меньше девушка обращала внимания на Джоакинову злость, тем больше он злился.

Они услышали рев, и в просвет между строениями увидали поезд. Золоченые перо и меч на морде тягача означали, что состав идет в Фаунтерру. Вагоны сияли лакированными боками, несколько барышень на верхних балконах укрывались от солнца ажурными белыми зонтиками. Из труб позади вагонов поднимался легкий белый дымок.

— Почему вагоны дымятся?.. — удивилась Полли. — Что-то горит?

— Это не дым, а пар, — сказал Хармон и пояснил, что, благодаря искре, в поезде всегда имеется горячая вода — для чаепитий и для омовения.

— Ах!..

— Тоже мне, — фыркнул Джоакин, — омовения! Будто в поезде заняться нечем, кроме водичкой плескаться!

Состав ушел, Полли мечтательно смотрела ему вслед.

— Да и вообще, — добавил охранник, — глупость эти поезда. Искру нужно пускать на благородное дело: освещать замки, заряжать очи. А для странствий лучше добрый конь, а не бронзовое чудище!

Проехали еще квартал, и вот Хармон приметил подходящее здание. Добротный трехэтажный дом с эркерами, украшенный богатой лепниной в виде листьев и цветов. На скошенных углах строения располагались уютные балкончики.

Торговец велел остановить, сказал Джоакину:

— Сходи-ка, приятель, разузнай: чей это дом и примет ли нас хозяин.

Воин с неохотой отправился выполнять.

— Видишь, — сказал Хармон девушке, — дом хорош, но не неухожен: окна грязные, цветы у входа вялые, штукатурка с трещинами. Стало быть, у хозяев с монетой дела плохи. Если предложить им заманчивую цену, то, глядишь, и согласятся продать.

И после паузы добавил:

— Как бы тебе понравилось тут жить?

— Еще бы не понравилось! — воскликнула Полли. — Роскошный дом на красивой улице, из окон видно поезда!..

Вдруг она уловила намек в Хармоновых словах.

— Хозяин, постойте-ка, почему вы спрашиваете, понравилось бы мне? Ведь не из простого любопытства?

— Я, милая Полли, подумываю над тем, чтобы прикупить себе это здание.

Ее брови полезли на лоб.

— Но сколько же оно стоит?!

— Полагаю, не меньше тысячи золотых.

— Тысяча золотых?! У вас есть такие деньги?!

Хармон значительно улыбнулся.

— Простите, — спохватилась Полли, — это был бестактный вопрос. Я очень рада за вас! Великолепное место! По-моему, сложно и придумать лучше.

— За себя тоже порадуйся, — бросил Хармон новый намек.

— Вы хотите, чтобы я продолжала служить вам, когда поселитесь здесь?.. — удивилась Полли. — Это прекрасное жилище, а вы — добрый хозяин, но ведь я — не горничная. Простите, но я не думала становиться служанкой.

— А я и не к этому вел… — проворковал торговец.

Скрипнула дверь, из недр здания возник Джоакин.

— Дом принадлежит виконту Лакси, — сообщил воин, взобравшись на козлы. — Виконт отправился в церковь, якобы должен вернуться вскоре.

— Виконту, говоришь? — ответил Хармон. — Ну, это неудивительно. Купец никогда не довел бы свой дом до такой ветхости.

Джоакин насупился:

— Можно подумать…

— А что же, это для тебя новость? Дворяне не умеют вести дела — это всем известно. Сплошь и рядом кто-то из них разоряется, а имущество достается нашему брату — торговцу. Хочешь видеть свое имение в порядке — поручи его купцу; хочешь развалить — поручи дворянину.

— Миром правят благородные, — отрезал Джоакин.

— Мечами и замками правят благородные, — уточнил Хармон. — А золотом давно уже заправляют купцы.

— Вот потому весь мир и превращается в навозную кучу!

Хармон нахмурился.

— Ты, приятель, за языком-то следи. Не забывай, что ты с купцом беседуешь.

Джоакин промолчал. Если и было у него желание извиниться, то парень его успешно скрыл. Неожиданно для самого себя, торговец начинал злиться. Прежде он посмотрел бы сквозь пальцы на Джоакинову спесь, но сегодня… Может, дело было в светлых кудрях Полли, слегка касавшихся его плеча, а может, в четырех тысячах эфесов, которые Хармон уже привык считать своими.

— К слову сказать, — произнес Хармон, — я вот подумываю купить себе этот самый дом. Что ты на это скажешь?

— Дом возле рельсов?! — даже Джоакин понял, что это дорогая штука. — Неужели вы столько денег своими телегами наездили? Не верится.

— Зря не веришь. Наш брат купец умеет свою жизнь построить и звонкую монету заработать. Не пройдет и пары месяцев, как я стану хозяином этого дома, а ты будешь внизу у дверей вахту нести.

Перекошенная физиономия Джоакина немало порадовала торговца.

— Монетой хвалится тот, у кого нет иных достоинств, — процедил парень.

Хармон хохотнул:

— О, да, в похвальбе-то ты знаешь толк получше моего! Тут я тебе уступлю первенство.

— Я никогда не хвалюсь почем зря! Но и скрывать свои достоинства не приучен.

— Твои достоинства? Хо-хо! Это какие же?

Джоакин презрительно фыркнул и щелкнул пальцами по рукояти меча. Полли попыталась разнять перебранку:

— Ну что же вы, что вы! Такой прекрасный день, чудесная прогулка, не нужно портить ее ссорой!

Оба мужчины восприняли ее слова как поощрение продолжить схватку. Хармон сказал с насмешкой:

— Ты, видать, считаешь, что умение махать мечом — главная ценность на свете? Так я тебя расстрою. В тебе этого умения на эфес, а дури в башке — на десять, а самолюбия — на сотню. Прежде головой нужно орудовать, а после уже клинком. Если не умеришь свою гордыню, никакой меч тебе не поможет.

— Ты слыхала, как он заговорил? Отчего-то в поле перед сиром Вомаком наш славный купец другую песенку пел! Полные штаны наклал! Не будь меня, где бы он теперь оказался?

Джоакин обратился к Полли, однако не нашел в ней поддержки.

— Он в чем-то прав, Джоакин, — осторожно сказала девушка. — Гордыня может испортить жизнь человеку.

— Так ты с ним заодно?!

Хармон довольно усмехнулся:

— Помяни мое слово: коли будешь и впредь так высоко задирать нос, то недолго твоя голова удержится на плечах. Кто-то из обожаемых тобою дворян ее и оттяпает. Впрочем, не скажу, что это тебе очень уж во вред пойдет. Твоя башка все равно одним самодовольством наполнена, больше ничего в ней полезного нет.

На скулах Джоакина заиграли желваки.

— Я не потерплю, чтобы какой-то купчина так говорил со мной! Я — сын рыцаря! Вам следует извиниться!

— Ха-ха! Перед тобою, что ли? Ты, видать, позабыл, кто из нас кому служит! Я тебе монету плачу, несмотря на твой длинный язык. А могу и не платить.

— Так и не платите, — зло бросил Джоакин.

— Ты что же, хочешь, чтобы я рассчитал тебя?

— Будто мне много радости служить торгашу!

Хм. Джоакин мог пригодиться Хармону при сделке с бароном — как никак, придется везти телегу золота в Лабелинский банк. Но пойти на попятную торговец не мог: отступи он теперь, Джоакин сядет ему на шею и ноги свесит, а Полли решит, что он, Хармон, безвольный слабак.

— Уходи, ты свободен, — сказал Хармон. — Коли купец не годится тебе в наниматели, а мещанка — в жены, то ступай на все четыре стороны. Поглядим, как быстро ты найдешь нового хозяина. У меня-то с новым охранником не возникнет никаких затруднений.

Джоакин спрыгнул на мостовую и, не прощаясь, ушел прочь. Полли подалась было следом за ним, но остановилась, упершись взглядом в спину парня.

— Правильно, — сказал Хармон. — Не беги за ним, он тебя не стоит.

Когда Хармон и Полли вернулись в гостиницу, Джоакиновой гнедой кобылы уже не было в стойле.

* * *

Хармон проснулся в гостиничной комнатушке от робкого стука в дверь. Было далеко за полночь, лунный свет едва просачивался сквозь щели в ставнях.

— Кому это не спится?.. — раздраженно проворчал торговец.

— Впустите, хозяин, — послышалось из-за двери. Голос принадлежал Вихренку.

— Чего тебе надо?

— Хозяин, есть дело… прошу, впустите.

— Какое еще дело?

Пауза.

— Срочное, хозяин.

Хармон встал, чертыхаясь, наощупь добрался до двери. Голос Вихренка звучал сдавленно, будто испуганно. Спросонья Хармон не успел понять, что мог означать этот испуг. Он отодвинул засов и толкнул дверь.

Там, действительно, был Вихренок. У его горла поблескивало лезвие ножа. За спиной паренька стоял мужчина в кожаной броне, рядом второй. В руках второго была масляная лампа и короткий меч.

Хармон бросился назад, вглубь комнаты. Двое ринулись за ним, отшвырнув Вихренка. Тусклый свет лампы плеснул на стены. Торговец наткнулся на табурет, устоял на ногах, развернувшись, пнул. Стул врезался в колени чужаку, тот вскрикнул. Хармон метнулся к столу, схватил арбалет. Проклятое оружие не было взведено, торговец просто замахнулся им, как дубиной, и ударил изо всех сил. Враг попытался защититься мечом, но удар был слишком силен и внезапен. Клинок улетел к стене, вторым ударом Хармон вышиб у врага лампу. Стекло звякнуло о половицы, огонек погас, комната рухнула в темноту. Хармон ринулся к окну — на лунные проблески меж ставен. Схватился за щеколду, открыл. Глухо грохотнули шаги за спиной, рука схватила его за шиворот. Развернувшись, он стукнул арбалетом, и снова, и снова. Кажется, попал: силуэт отшатнулся назад. Распахнув ставни, Хармон перемахнул через подоконник и ухнул со второго этажа.

Под окном торчали какие-то бочки, торговец грохнулся на них, боль резанула по ноге. Он свалился с бочек на землю, попытался подняться. Едва успел заметить тень, что двинулась на него вдоль стены. Тупой удар обрушился на его затылок, Хармон провалился во тьму.

Когда он пришел в себя, волосы и лицо были мокры. Чья-то рука еще раз плеснула ему в глаза холодной водой, раздался голос:

— Гляди-ка, оклемался.

Хармон сидел на большом деревянном стуле, его руки были прижаты колодками к подлокотникам. Вокруг царил багровый полумрак. В комнате не было окон, ее освещали лишь два факела, вставленные в кольца на каменных стенах. Тусклое мерцание источали также угли в жаровне. Перед Хармоном располагался длинный стол, по ту сторону сидел человек. На нем была серая холщовая сорочка со шнуровкой на груди, волосы человека имели мышиный цвет, лицо казалось худым и невыразительным, единственной приметной деталью выделялась горбинка на носу.

В руках человек держал Светлую Сферу.

Долгую минуту он молча глядел на Хармона, затем тихо проговорил:

— Откуда это у тебя?

— Где я? — прошептал Хармон. — Кто вы?

Человек за столом кивнул. Второй — тот, что поливал торговца водою, — стукнул Хармона дубинкой по колену. Хармон заорал от боли, нога дернулась, и тут же веревки резанули голую щиколотку, не давая пошевелиться. Человек с дубинкой — на нем был грязный кожаный фартук — ударил еще раз.

— Аааа!.. оооох…

Наконец, торговец утих и перевел дух.

— Кх-кх, — привлек его внимание горбоносый человек. — Откуда это у тебя?

— Мне дал это граф Виттор Шейланд. У меня есть охранная грамота от него, она в гостинице…

Горбоносый потеребил рукой два свитка, лежащие на столе.

— Стало быть, вы прочли? Этот Предмет — собственность землеправителя, вы не…

Хармон осекся, когда человек снова кивнул напарнику. Вулкан боли взорвался внутри коленной чашечки. Торговец захлебнулся криком, перед глазами опустилась алая пелена.

— Значит, тебе дал это граф Виттор Шейланд, — произнес горбоносый немного погодя. — А зачем?

— Он хотел, чтобы я продал Предмет.

— Граф хотел, чтобы ты продал Предмет, — повторил человек за столом. — По какой цене?

— За сорок одну тысячу эфесов.

— Граф Виттор Шейланд дал тебе Священный Предмет, чтобы ты продал его за сорок одну тысячу эфесов.

— Да, верно. — Хармон собрался с духом и выдавил: — Передайте барону, что леди Иона знает о продаже.

— Леди Иона?

— Да, Иона Ориджин. У графа нет секретов от своей молодой жены. Если барон возьмет Предмет, за ним придет не чахлое воинство Шейланда, а батальоны Ориджинов!

Горбоносый прищурился. Хармон сжался в ожидании новых побоев. Но человек на сей раз не дал приказа помощнику. Он осторожно отложил в сторону Светлую Сферу и накрыл бархатной тряпицей. Затем взял со стола какую-то вещь и поднял так, чтобы Хармон хорошо видел ее. Это были железные щипцы.

— Знаешь, зачем это нужно?

Взгляд Хармона метнулся к жаровне.

— Знаешь, — понял горбоносый. Отложил щипцы и поднял другую железку: — А это?

В его руке оказался зазубренный крюк с кольцевидной рукояткой.

Хармон сглотнул.

— Я вам скажу все, что хотите. Не нужно делать этого… не нужно, прошу!

Горбоносый пояснил:

— Крюк сработан с таким расчетом, чтобы входить в просвет между ребер и захватывать одно из них. Затем человека подвешивают с его помощью, либо рывком вбок изымают из тела ребро. Голыми руками это сделать сложно, потому существует приспособа.

Он погладил длинный ржавый рычаг на опоре.

— Что вы хотите узнать? Про графа? Про Предмет? Я все расскажу! Умоляю…

— Вот этот инструмент, — продолжил горбоносый, кладя руку на стальные челюсти, скрепленные клиновидным винтом, — зовется Голодным Волком. Он вводится в рот человеку. Затем, при вращении воротка, Голодный Волк постепенно раскрывается…

Он покрутил рукоятку, и стальные челюсти разошлись, оскалились разинутой пастью.

— …раскрывается до тех пор, пока не вырывает нижнюю челюсть из сустава. Она продолжает висеть на лоскуте кожи. Недостаток в том, что становится сложно получать от человека показания.

— Боги… — прошептал Хармон. — Боги, за что?..

— Ты должен знать, как работает вот это, — человек прикоснулся к следующему предмету на столе. — Известная штука.

Хармон почувствовал, как слезы наворачиваются на глаза.

— Это Спелое Яблочко… Прошу вас, ради Святых Праматерей прошу!.. Не надо!

— Верно, Спелое Яблочко. Надевается на ногу или руку, подгоняется винтами таким образом, чтобы лезвия входили в кожу. Затем Спелое Яблочко берут вот за эти рукояти и начинают вращать. Лезвия снимают шкуру с конечности длинной лентой — точь-в-точь как кожуру, срезанную с яблока.

Хармон зашептал горячечной скороговоркой:

— Добрый господин, ваша милость!.. Я — не рыцарь, не воин, я не могу терпеть боль. Я все вам расскажу, лишь бы вы не делали этого! Граф Шейланд хотел продать Предмет. Ему нужны были деньги для выкупа за невесту. Он поручил мне потому, что меня хорошо знал кастелян графа. Я предлагал Предмет Гобарт-Синталю из Солтауна, но тот посулил за него лишь тридцать три тысячи. Тогда я приехал к вашему лорду, барону Деррилу. Дальше вы все знаете, ваша милость! Заклинаю вас именем Янмэй Милосердной, сжальтесь надо мною! Сжальтесь, добрый господин!

Горбоносый помедлил, затем взял со стола следующий инструмент: круглый казанок с плоским днищем.

— Куховарка. Она ставится на спину или грудь, потом внутрь засыпаются угли. В сравнении с кипящим маслом или калеными щипцами, Куховарка имеет особенность: ее толстое дно нагревается медленно. Может пройти полчаса прежде, чем вещица разогреется в полную силу. После резкой вспышки боль всегда притупляется, поэтому постепенно нарастающий ожог дает явные преимущества против быстрого ожога.

— До… добрый господин, этот Предмет, Светлая Сфера, он почти умеет го… говорить. Умоляю, пощадите меня! Я научу вас…

Горбоносый убрал тряпицу с Предмета. Божественная святыня заблестела среди ржавого пыточного железа.

— Возьмите ее двумя пальцами, добрый господин, и по… поставьте на ребро. Д…да, вот так. Потом ще… щелкните по меньшему колечку.

Горбоносый заколебался. Даже он побаивался прикасаться к святыне. Наконец, решился и сделал щелчок. Светлая Сфера завертелась и расцвела. В ее пламенистом мерцании темнел отблеск ржавчины пыточных орудий.

Палач в кожаном фартуке шумно выдохнул.

— Чудо!.. — сдавленно прошептал горбоносый и округлил глаза. Впервые его лицо выразило какое-либо чувство.

— Видите, добрый господин? Видите, я все расскажу! Я уже все рассказал!

— Ты уже все рассказал… — неторопливо произнес горбоносый и махнул рукой.

Помощник вопросительно хмыкнул:

— У?..

— Куда? К Джеку отведи, к Джеку.

Прежде, чем поднять Хармона со стула, помощник натянул ему на голову мешок. Затем его отвязали и поволокли куда-то по холодным сырым камням. Был порог, коридор, порог, ступени, коридор. Что-то раскрылось с лязгом и стуком — похоже, люк. Хармона толкнули, он больно грохнулся на камни. Люк, лязгнув, закрылся над головой.

* * *

Помещение было квадратным и имело в ширину меньше пяти футов. Лежать в нем невозможно, однако, можно сесть, привалившись спиной к стене.

Было темно, будто в гробу. Футах, наверное, в восьми над головой располагался люк. Ни один луч света не просачивался в щели — над люком царила такая же темень, как и в камере.

Стоял зверский холод. Сырые камни высасывали тепло из тела. Хармона била дрожь, казалось, даже кости мерзнут под мясом.

Кормить пленника не собирались. Прошло много, очень много времени, Хармон успел впасть в забытье, очнуться, обессилеть от голода, мороза и страха, вновь лишиться чувств и прийти в себя — а люк так ни разу и не открылся.

В камере была вода: она стекала тончайшей струйкой вдоль ложбинки между камнями одной из стен, затем уходила сквозь щели в полу. Прижавшись лицом к стене и вдавив язык в ложбинку, можно было через какое-то время сделать глоток. Спустя еще время — второй глоток. Затем — третий…

Хармон обнаружил эту струйку, ощупывая стены и пол. Надеялся найти еду и питье — думал, что, пока он был в забытье, люк открывался, и пленнику сбросили хоть какую-то пищу, хотя бы пару сухарей. Но нашел лишь струйку… и кое-что еще.

Рука наткнулась на нечто округлое и ворсистое, будто покрытое волосами. Тут же раздался глухой костяной стук. В ужасе Хармон отшатнулся, вжался в противоположную стенку, покрылся холодным потом. Теперь он знал, почему горбоносый сказал: "Отведи его к Джеку". Торговец делил камеру с покойником.

Он провел несколько часов, прижимаясь к стене и боясь пошевелиться, чтобы не наткнуться на гниющую плоть. Тело затекло, одеревенело от неподвижности. Холод продирал насквозь, забирался под кожу. Пленник был беззащитен перед холодом: страх настолько сковал все члены, что не получалось даже вздрогнуть. Шло время, Хармон превращался в скрюченную ледяную статую.

В какой-то момент он осознал, что вместо озноба чувствует теперь странное тепло, растекающееся в груди, а ноги и руки вовсе не ощущались, будто пропали. "Я замерзаю", — понял Хармон. Это была первая ясная мысль с момента заточения, она пробила удушливое одеяло страха. Я замерзаю. Я замерзну насмерть, если что-то не предприму.

Следом пришла и вторая мысль: на мертвеце должна быть одежда.

Хармона передернуло. Надеть на себя тряпье, склизкое от гнили!.. Однако в камере не было того тошнотворного смрада, какой источает разлагающаяся плоть. Стоял запах сырости и сладковатый отголосок давней, давней смерти. Торговец осторожно потянулся к покойнику. Затекшая рука едва повиновалась, в нее вонзились сотни иголок, когда кровь снова забегала по жилам. Переждав боль, Хармон нащупал пальцами мертвое тело.

От плоти не осталось и следа. Это был скелет, скорчившийся в углу. На нем имелись штаны, остатки сорочки, камзол.

Хармон размял ноги и руки, сумел подняться, несколько раз неловко подпрыгнул, чтобы стряхнуть оцепенение. Затем принялся раздевать скелет. Кости грохотнули, высыпавшись из рукавов и штанин. Ребра застряли в камзоле, Хармон трясся от отвращения, стягивая с них одежду. Под ладонь попался череп, волосы посыпались с него, как труха. Вскрикнув, торговец отшвырнул его. Наконец, он напялил на себя камзол и штаны мертвеца поверх ночной сорочки и подштанников. Поднялся, попрыгал еще, поколотил себя по груди и плечам, силясь согреться. Пугающее неестественное тепло стало уходить из тела. Вернулся прежний озноб, Хармон забился крупной дрожью. Размахивая руками, дрожа, подпрыгивая, он принялся ходить из угла в угол: два шага — стена — поворот — два шага — стена — два шага…

Голод терзал немилосердно: скручивал кишки в узел и выжимал их, будто стиранное белье. Хармон не мог сидеть — когда он садился, голод делался невыносимым, буквально выгрызал внутренности. А вскоре настигал и мороз. Потому торговец ходил — непрерывно, из угла в угол, часами, делая остановки лишь для того, чтобы сунуть язык в ложбинку и напиться.

Он попробовал наполнить желудок водой и тем облегчить голодные терзания. Не вышло: каждый глоток занимал слишком много времени, Хармон не мог так долго терпеть неподвижность.

Попробовал считать шаги и через них вести учет времени. За минуту можно сделать сотню шагов, а если учесть повороты, то полсотни. Значит, один час состоит из трех тысяч шагов. Число ужаснуло его, однако он принялся считать. Сбился со счета на полутора тысячах, потом на двух, а на двух с половиной бросил счет, чтобы прильнуть языком к ложбинке. Миновал примерно час. Потом второй, третий, четвертый…

Хармон быстро изнемогал от голода и ходьбы. Обессилев, он садился у стены и проваливался в мучительный, тревожный сон. Просыпался замерзший до костей, собирал волю в кулак, поднимался, вновь принимался ходить… Сколько длился его "день"? Сколько длилась "ночь"?..

Хармон предполагал, что, однажды, сев у стены и забывшись, он замерзнет насмерть и уже не проснется. Это была жуткая мысль… Но, по правде, она пугала его не больше, чем воспоминание о пыточных инструментах, аккуратно разложенных на столе. Он не смог бы точно сказать, надеется ли на то, что люк вскоре откроется, или на то, что не откроется никогда. Хармон не думал о спасении, о будущем, о Предмете — ни о чем не думал. Грызущий голод заглушал все мысли.

Лишь когда случайно задевал ногой одну из костей, в голове мелькало: Джек-покойник… как он умер? Что убило его? Мороз?.. Голод?.. Страдания, что причиняли раздробленные кости и вывороченные суставы?.. Кровь, гниющая в жилах, отравленная ржавым железом палача?.. А может быть, Джек сам убил себя — перегрыз собственные запястья?.. Хотел он избавиться от страданий или пытался утолить голод своею же плотью?..

Хармон настолько отупел от голода, что ни одна из этих мыслей почти не пугала его. Думал отстраненно, будто глядя со стороны, пропускал мимо сознания подлинный, чудовищный смысл. Какую смерть выбрал Джек? Через что пришлось ему пройти? Как долго он протянул в этой камере?.. Хармон не представлял. Он знал только одно: Джек был дворянином. Хармон сумел нащупать вышитый на камзоле вензель.

Вновь и вновь узник впадал в забытье, вновь и вновь, волею милостивых богов, просыпался живым. Цеплялся пальцами за стыки в каменной кладке, поднимал себя на ноги. Сотрясаясь от озноба, двигался с места, делал шаг, второй, поворот. Шаг, второй, поворот. Шаг, второй, поворот. Шаг, второй, поворот. Шаг, второй…

Прижимался лицом к стене, ощущал, как холодит вода царапины на языке. Глотал. Шаг, второй, поворот. Шаг, второй, поворот.

Испражнялся в углу, возле костей. Шаг, второй, шаг, второй, шаг, второй…

Спотыкался о череп. Думал: будь ты проклят, Джек! Почему ты не помер где-нибудь в другом месте? Зачем нажил себе таких лютых врагов? А коли нажил, то почему не зарубил их всех и не завалил это прокятое подземелье?! Будь ты проклят, Джек. Шаг, второй. Будь ты проклят… Шаг, второй, поворот. Как же ты умер? На какой день?.. Шаг, второй, поворот…

Шаг, второй… семисотый… десятитысячный…

Забытье.