Конец апреля 1774 г.

Кристальные горы — поселок Спот

Неженка. Когда, от кого Эрвин впервые услышал это словечко?

Уж конечно, не в глаза. В глаза-то он был милордом. Но когда днями ползешь по горной тропе вместе с тремя дюжинами мужчин, а вечерами ютишься с ними же на тесной стоянке вокруг костра, и стоит вокруг прозрачная, хрустальная тишина, — то многое услышишь из того, что тебе и не предназначено.

Наверное, началось это в первый вечер простуды. Эрвин жался к огню, специально для него разведенному, кутался в оба плаща и овчинную шкуру поверх, стучал зубами от озноба и раз за разом подзывал Томми, чтобы тот вскипятил ему чашу вина. Получив очередную чашу горячего вина с имбирем и перцем и радостно вцепившись в нее, Эрвин отправлял грея взмахом руки, и тот возвращался к солдатскому костру. Томми усаживался на свое место среди воинов раз, пожалуй, в пятый, когда до Эрвина донеслось:

— Наш неженка совсем расклеился…

Тут бы подозвать болтуна, поставить навытяжку подальше от костра и переспросить: что-что ты сказал? Да так и оставить стоять на всю ночь, чтобы поразмыслил. Но очень уж скверно было тогда Эрвину, и оттого на все плевать, к тому же, он не смог понять по голосу, кому принадлежали слова. Короче, он спустил воину наглость. А потом было поздно — прозвище прижилось. Солдатня любит прозвища…

— Неженке огонь нужен, — слышалось ему на дневном привале, когда пара греев раскладывали очаг. Спутники Эрвина днем вполне обходились холодной водой из реки, лепешками и солониной, а костер жгли только вечерами. Но Эрвину не удавалось впихнуть в себя лепешки с ледяной водой — от холодного у него начинался мучительный кашель.

— Буди неженку, — бросал один из кайров на рассвете, обращаясь к Томми. Эрвин отлично слышал это, поскольку уже не спал. Он вообще довольно мало спал, большей частью коротал ночи за одним из трех увлекательных занятий: кашлял, чихал и дрожал.

— Неженка что, на двух одеялах спит? — говорил грей, снимая багаж со спины осла, а другой отвечал ему:

— Верно, и еще двумя укрывается. Так что давай все пять, не ошибешься.

Под вечер на тенистой тропе Эрвин припадал к лошадиной спине, согнувшись в три погибели и стараясь думать, что в такой позе ему хоть немного теплее. Ветер все равно пробирал до самых костей, но все-таки, кажется, чуть слабее. Чтобы поменьше глаз пялилось на его сгорбленную и дрожащую спину, Эрвин ехал в хвосте отряда. Однако это не помешало ему услышать, как барон Филипп Лоуферт сообщил одному из кайров:

— Нежная нынче молодежь пошла. Женщины воспитывают их, вот и вырастают одуванчики.

Кайр промолчал в ответ, но Эрвин не сомневался, что рыцарь полностью согласен с Филиппом.

Так быть не должно, — думал молодой лорд Ориджин. Нужно пресечь это со всей строгостью. Поймать момент, когда кто-то снова ляпнет "неженку", и всыпать плетей. Но Эрвин рассуждал об этом вяло и не слишком старался претворить угрозу в жизнь. Простуда привела его в состояние безразличия, тупой апатии. Отчасти он даже радовался этому: мучила боль в горле, постоянный кашель и озноб по ночам, но все прочие тяготы дорожной жизни отошли на второй план, сделались малозначимыми и незаметными. Эрвину попросту не хватало сил, чтобы ощущать неприятности так же остро, как прежде. Мерзкая пища, ослиная вонь, несправедливость отца больше не волновали его. Эрвин полз по тропе, невидящим взглядом уставясь перед собой и заботясь лишь о том, чтобы не выпасть из седла. День проходил за днем…

Отряд выбирал наиболее пологий путь, искал самый удобный маршрут для будущих рельсов. Похоже, все участники эксплорады, кроме Эрвина, ничуть не сомневались в успехе рельсовой стройки среди Кристальных гор. По просьбе механика то и дело совершали остановки и терпеливо ждали, пока Луис делал замеры при помощи странной штуковины на треноге и карандашом записывал числа в соответствующем участке карты. Луиса нельзя было упрекнуть в недостатке стараний: он перебегал с места на место со своей треногой, дважды проверяя каждый замер, а когда помечал на карте маршрут, то высовывал кончик языка и давил на карандаш так, что тот издавал душераздирающий скрип. Порою кайры задавали ему вопросы о том, как рельсы преодолеют ту или иную преграду на пути — завал, скалу или пропасть. Луис пояснял, что груженный состав неспособен идти резко в гору — не хватит силы тягача. Он может взять лишь очень небольшой подъем. Существует правило пяти медяков: нужно взять футовую деревянную линейку и один конец ее положить на землю, а второй — на стопочку из пяти медных монеток. Линейка ляжет под легким наклоном к земле. Вот такой наклон пути и способен преодолеть поезд.

Воины спрашивали: что же делать, если на пути попадается уступ или впадина? В горах того и другого предостаточно! Луис отвечал, что через впадины и ущелья необходимо будет построить мосты, а небольшие ложбины попросту завалить камнями. Крутые скалы потребуется обходить, прокладывая путь по серпантинному маршруту. Порою придется давать крюк в лишний десяток миль только для того, чтобы наклон дороги оставался допустимым. А если же гору обойти невозможно, придется прорезать ее туннелем. Мало кто из воинов когда-либо видел туннели, и Луис пояснил, как они выглядят и как строятся. Есть несколько методов проделать дыру в скале, больше прочих слушателей поразил водный метод. Осенью вглубь породы проделывается ряд продолговатых отверстий, похожих на раны от широкого меча. Отверстия долбят вручную при помощи молотов, всегда под наклоном: одновременно вглубь горы и вперед по ходу маршрута. Перед наступлением холодов в дыры заливают воду. Зимою вода замерзает и разламывает скалу. Порода трескается по линии, соединяющей отверстия. Весной отделенные от скалы глыбы извлекают с помощью рычагов и противовесов. Чтобы всем было понятнее, Луис изобразил схему простейшего рычажного крана. Познания механика поразили воинов, и какое-то время конопатый низкородный Луис Мария пользовался немалым уважением.

Этому пришел конец, когда Луис потерял коня.

Проснувшись одним утром, Эрвин увидел, как механик с жалким видом бродит по лагерю, смущенно подкрадывается то к одному, то к другому воину и о чем-то спрашивает. Луис избегал сталкиваться с кайрами и расспрашивал только греев, но и те реагировали на его обращения неизменным смехом. Механик задал свой вопрос и Томми — грею лорда Эрвина. Томми посмеялся сам, а затем решил поделиться забавой с господином:

— Милорд, представьте: наш Луис потерял коня!

— Это как — потерял? Конь что же, под камень закатился или сквозь дыру в мешке выпал?!

— Луис привязал его с вечера, но плохо. Да к тому же не на лужайке, где травы много, а чуть в стороне. Конь отвязался и пошел пастись на лужайку. Потом, видать, покумекал, вспомнил, что в долине Первой Зимы пастбища всяко богаче, чем здесь, да и пустился в обратный путь. Только его и видывали!

Эрвин хохотнул, но тут же сбился на кашель. Спросил:

— А что же часовые?

— Так ведь часовые не помнят, чей это конь! А что не привязан — никого не удивило. Кайры своих коней не привязывает — их кони выучены, как следует. Часовые и подумали, что животное принадлежит одному из рыцарей.

Луис, глядя со стороны, понял, что лорду уже известно о приключении. Набрался духу, подошел поближе, красный, как томат. Исследуя взглядом камушки под сапогами Эрвина, сказал:

— Милорд, простите мою оплошность… Я совершил такую глупость, что и сказать стыдно… Милорд, ведь сир Томас поведал вам о том, что случилось, да?

— Это я — сир Томас? — хохотнул Томми. — Не забудь всем рассказать!

— Поведал, — кивнул Эрвин. — Вы потеряли верхового жеребца, которого даровал вам мой отец.

Как любой дворянин, Эрвин разбирался в конях и прекрасно знал, что сбежавший жеребец немолод, труслив, узок в груди и стоит от силы несколько елен. Однако лорд намеренно напустил на себя строгий вид, желая путем эксперимента проверить, достиг ли Луис дна смущения, или способен смутиться еще больше. Оказалось, вполне способен — механик вжал голову в плечи наподобие черепахи и раза четыре облизнул губы прежде, чем выдавить:

— Умоляю, простите меня, милорд! К сожалению, у меня было очень мало опыта обращения с лошадьми… Будьте так великодушны, смилостивитесь и велите послать людей… Ну, чтобы поймали и вернули его, понимаете?..

— В горах есть волки, милорд. Они остерегаются приближаться к нам, но рыщут около, — задумчиво произнес Томми и поглядел на запад, куда, по всей видимости, ушел жеребец. — Взгляните, милорд…

Эрвин присмотрелся. Милях в трех от лагеря над тропою кружили грифы. Выписывали кольца в опасной близости к скалам, то и дело опадали вниз, теряясь из виду, но вскоре снова всплывали и принимались кружить на распластанных крыльях.

— Внизу пируют волки, милорд, — пояснил Томми. — Грифы пытаются урвать свой кусок, а серые их отпугивают.

Луис схватился за голову и вскричал:

— Бедный, бедный мой малыш! Боги, какая страшная гибель ждала тебя по моей вине! Я — глупейший из смертных…

Его горе было столь искренне, что Эрвин испытал некоторое сочувствие. Томми, напротив, позабавился:

— Будешь ты теперь, Луис, сам себе служить конем. Потащишь на спине свою треногу. Гляди, как бы и тебя волки не сожрали.

— Как же?.. — воскликнул Луис, испуганно выпучив глаза. — Как же мне идти пешком? Ведь у меня угломер, линейки, карты, отвесы! И это вдобавок к моим личным вещам. Как же все это донести на себе?

Томми не удержался от смеха:

— Бедняга! Угломер тебе тащить тяжело! А не пробовал отшагать сотню миль, неся на себе два щита — свой и господский, — две кольчуги, два копья, топор, охотничий лук, да еще фунтов десять жратвы? Вот тогда бы…

— Томас, — оборвал его Эрвин, грей умолк. — А с вами, Луис, не знаю, что и делать теперь.

— А не найдется ли… простите меня, милостивый лорд, но не найдется ли при отряде… еще одной, лишней лошади?

Томми хохотнул, но воздержался от комментариев. Вообще-то Луис прав: трое из кайров отряда взяли с собою по паре лошадей. Так поступил и сам Эрвин — с ним был вороной Дождь и игреневая красавица Леоканта. Однако те, кто мог позволить себе второго коня, были знатнейшими участниками эксплорады, и лошадей держали подобающих — ценою от сотни золотых. Кто захочет отдать такое сокровище рассеянному недотепе!

— Поедете верхом на осле, сударь, — решил Эрвин.

— Не знаю, как и благодарить вас, милорд! — воскликнул Луис, прижав руки к груди.

Полдня воины забавлялись от души, глядя на то, как конопатый блондин пытается поладить с осликом. Чтобы убедить животное двигаться в нужную сторону, Луис применил все возможные средства, начиная от нежных уговоров и поглаживаний по загривку, заканчивая шантажом, взятками и призывом страшных проклятий на головы всей родни ишака по материнской линии. Серый упрямец никак не мог взять в толк, с чего вдруг на его спину взгромоздилось двуногое беспокойное животное, если прежде там мирно дремали тюки с поклажей. Эта перемена долго не укладывалась в мировосприятие осла. Он испробовал ряд путей выхода из ситуации: стоял на месте, разворачивался поперек тропы, подобно маятнику качался из стороны в сторону, ревел так, что закладывало уши, а в качестве крайнего средства садился на задницу. Суровые воины хохотали, даже Эрвин присоединился к ним, несмотря на кашель. Кайр Джемис сказал ему:

— Благодарю вас, милорд, за забаву. Прекрасное решение — усадить Луиса на осла. Ему там самое место.

Эрвин улыбнулся было в ответ, но встретил холодный, без тени усмешки взгляд кайра.

К обеду Луис сумел найти с осликом общий язык и вполне сносно управлял им без посторонней помощи. Однако с его репутацией было покончено. Механик сделался посмешищем. Никто больше не расспрашивал его о туннелях и мостах. Если кто из воинов и обращался к Луису, то лишь затем, чтобы справиться о настроении и здоровье его племенного скакуна.

Миновало две недели со дня отправки, и эксплорада вошла в ту часть Кристальных гор, которую толком никто не знал. Приходилось ориентироваться по карте. Составленная больше века назад, карта не баловала точностью. Тропы, отмеченные на ней, оказывались завалены и непроходимы; очертания горных склонов иногда настолько отличались от своего изображения, что сложно было понять, в каком месте находишься.

Луис Мария принялся исправлять карту. Старательность не позволяла ему наносить объекты "на глаз". Прежде, чем нарисовать поверх карты линию, он почитал делом чести спешиться и произвести замеры, проверить стороны света, сосчитать количество шагов до соседнего ориентира, чтобы уточнить масштаб карты. Эрвин полагал, что невозможно двигаться медленнее, чем они шли прежде. Луис убедил его в обратном. Отряд сделал больше десяти остановок и прошел за день три с половиной мили. Эрвин прикинул, что такими темпами они не вернутся в Ориджин даже к будущей весне, и отнял у Луиса карту.

— Я сам займусь исправлениями карты, — объявил лорд, — а вы делайте замеры, которые нужны для рельсов, и говорите мне числа.

Эрвин кое-что помнил о картографии из Университета — весьма смутно, надо заметить. Но особенной точности, по его мнению, и не требовалось: сто лет никто не заходил в эту часть гор, и еще сто лет не зайдет. Эрвин изображал скалы, тропы, ущелья, чувствуя себя скорее художником, чем ученым. Он заботился прежде всего о том, чтобы очертания рельефа выглядели красиво, и, надо сказать, вполне преуспевал в этом. Карта, созданная Эрвином, не слишком превосходила точностью прежнюю, зато на нее определенно было приятнее смотреть.

Увлеченный делом, Эрвин начал понемногу забывать о простуде. Именно так — забывать. Пряные отвары, которыми каждый вечер потчевал его лекарь, не приносили никакого облегчения — от них только клонило в сон. Не больше толку было и от той смердящей дряни, которую Фильден втер в грудь Эрвину. Молодой лорд провел тогда всю ночь без сна: зелье, кажется, пропекло насквозь кожу, ребра и легкие, и подбиралось к позвоночнику; а кашель все равно не унимался. "Дайте срок, милорд. Всякому снадобью нужно время, чтобы подействовать", — утешал лорда Фильден. Снадобье начало действовать, когда Эрвин увлекся картой и перестал обращать внимания на боли. Медицина — странная наука. Умный человек не станет принимать ее всерьез.

Отряд теперь двигался быстрее, с редкими остановками, с каждым днем удаляясь от Первой Зимы на пятнадцать-двадцать миль. Места вокруг становились все более дикими. Пологие склоны зарастали густым ельником, из которого, словно исполинские клыки, торчали гранитные утесы. Снежные вершины остались за спиной и по сторонам, лишь одна маячила впереди над горизонтом, мглистая и неясная из-за расстояния. Могучий пик, царапающий вершиной облака, звался Служанкой — из-за примыкающего к склону плоскогорья, белого, словно передник горничной. Перейдя Подол Служанки, отряд прибудет в Спот — последний поселок на краю Запределья.

Лесистые склоны изобиловали живностью. Теобарт отправлял верховых кайров на охоту. Им трижды удавалось подстрелить косулю, к большой радости соратников, уставших от бобов и солонины. Встречались следы медведя; пару раз ночью Эрвин слышал волчий вой. Серые хищники боялись приближаться к шумному отряду, а вот лисы повадились пробираться ночью в лагерь и рыться в запасах. Юркие ворюжки прогрызали мешки, утаскивали лепешки и солонину, однажды взяли трофеем даже кусок сыра из личных запасов молодого лорда. Потом за дело принялась овчарка Джемиса. Хозяин оставил ее на ночь у шатра с припасами, а утром псина принесла ему лисью тушку. Овчарка оказалась прекрасно выучена: она не грызла пойманную дичь, а лишь перекусила ей шею, и Джемису досталась целая, не испорченная пушистая шкурка. В качестве награды кайр позволил собаке следующий день ехать с ним вместе в седле. Эрвин не видал такого прежде: овчарка легко запрыгнула на спину лошади и устроилась перед хозяином, поперек конского хребта, подобрав под себя лапы. Собака осознавала свою исключительность: глядела самодовольно и надменно, будто полководец во главе парада. Джемис то и дело поглаживал овчарку, почесывал ей шею.

— Не знаешь ли, каково имя этого волкодава? — спросил Эрвин у Томми.

— Пса зовут Стрелец, — ответил грей. — Он у кайра уже шесть лет, кайр Джемис любит его не меньше, чем своего коня.

— Я заметил.

Эрвину вспомнился покалеченный мальчишка-грей, которого Джемис пинал ногами.

Когда до Служанки оставалось не больше дневного перехода, отряд зашел в тупик. Старая карта, являвшая собою коллекцию погрешностей и неточностей, содержала один подлинный шедевр: на ней было неправильно изображено русло реки. Согласно карте, река должна была вывести отряд прямо на Подол Служанки. Вместо этого, идя вдоль русла, они уперлись в отвесную скалу. С вершины утеса, ревя, низвергался водопад. Он срывался в пропасть тугой струею, набирал скорость и со всей своей мощью таранил два уступа, выдающихся из отвесной стены. Гранит держался стойко. Сталкиваясь с уступами, водопад крошился, разбивался в белую пургу. Метель кружилась, окутывала подножие скалы туманным искристым маревом. На много ярдов вокруг камни и прилепившиеся к ним деревца блестели от влаги, повсюду зеленел жадный до сырости мох.

Зрелище было потрясающе красивым, и Эрвин вспомнил сестру. Иона обожает кручи и водопады. Непременно нужно будет рассказать ей об этом месте! Правда, тогда она потребует, чтобы Эрвин привел ее сюда. Странное дело: мысль о том, чтобы когда-нибудь повторить трехнедельное путешествие до Подола Служанки, не показалась Эрвину такой уж пугающей. Неужели он начал привыкать к дорожной жизни? Или солнце сделалось светлее с того момента, как утихла лихорадка?

— Милорд, — обратился к нему капитан Теобарт, — куда прикажете двигаться?

Все карты находились в руках молодого лорда, капитан вынужден был обращаться к нему за советом, и это радовало Эрвина.

— Я полагаю, если забраться вон на ту скалу, то можно рассмотреть дальнейший путь. Кто из отряда лучше всех умеет лазать?

— Греи кайра Освальда, милорд.

Капитан отдал приказ, упомянутый кайр вышел вперед, а с ним — трое греев. Они были, как на подбор, плечисты, светловолосы и голубоглазы — по всей видимости, братья. Сам кайр Освальд выглядел на их фоне неказистым, как дубовая коряга: крепким, но кривым.

— И полчаса не пройдет, как мои молодцы будут на вершине! — похвалился кайр.

Братья-пехотинцы кивнули: "Да, господин", — и, взяв веревки и крючья, направились к скале. Кайр Джемис смотрел им вслед, поглаживая Стрельца, и словно примеривался. Подозвал своего грея — стараниями Эрвина, единственного оставшегося — и шепнул ему что-то. Грей побежал к утесу.

— Эй, Освальд, — насмешливо крикнул Джемис, — гляди, как один мой обойдет твоих трех!

— Не делай глупостей, кайр, — ответил низкорослый Освальд. — Скала крута, твой бедняга расшибется насмерть! Будешь дальше сам коня чистить.

Джемис лишь ухмыльнулся в ответ. Его грей разулся, примерился к утесу, выбирая путь, ухватился за первый выступ и полез. Белокурые молодцы Освальда только обвязывались веревками.

— Что за чушь!.. — фыркнул Эрвин и повернулся к Джемису, чтобы отдать приказ.

— Прошу вас, милорд, — встрял капитан.

— Что — просите? — вызверился Эрвин. — Лезть на двухсотфутовую кручу без страховки — не дурость, по-вашему?

— Дурость или нет, но это дело Джемиса и его грея. Вассал моего вассала — не мой вассал. Так было всегда, милорд.

— Кайр Джемис — мой вассал, и я прикажу ему.

— Вы можете приказать ему самому забраться на скалу, и он это сделает, милорд. Но он волен распоряжаться своим греем, так же, как конем и псиной.

Конечно, капитан прав. Просто Эрвин давно не был дома и успел отвыкнуть.

— Долгие лета Первой Зиме, — проворчал молодой лорд.

Греи Освальда приступили к подъему. Они двигались уверенно, сноровисто. Вгоняли крючья в трещины породы, нащупывали надежные выступы, закреплялись на них и поочередно поддерживали друг друга. Когда один переносил вес тела с уступа на уступ, двое остальных страховали, надежно вцепившись в камни.

Грей Джемиса обгонял их на добрые двадцать футов. Ему не приходилось тратить времени на страховку, и он полз без остановок, прилипнув к скале всем телом, будто ящерица. Казалось, он не становился на камни, а вился по ним, как плющ. Перетекал с выступа на выступ так плавно, что невозможно было заметить миг, когда он переносил свой вес.

— Каков!.. — с восхищением обронил Томми. — Дерзкий и быстрый, под стать господину!

— Какое имя будет на его могильном камне? — поинтересовался Эрвин.

— Хэнк Моряк, милорд. Только могила не понадобится. С чего бы ему падать?

Действительно, с чего бы?.. Хэнк Моряк прощупал рукой очередной камень, тот выкрошился и улетел вниз. От ближайшего надежного уступа грея отделяли футов семь голой стены. Хэнк помедлил, примерился и пополз, вцепившись пальцами в такую крохотную трещину, что с земли она даже не была видна.

— Кайр Джемис! — не вытерпел Эрвин. — Велите вашему грею вернуться!

— Зачем, милорд? Он справляется лучше, чем бездельники Освальда. Пока они долезут до вершины, наступит ночь.

— Если Хэнк покалечится, то вы сами повезете его в Первую Зиму. Я не дам еще одного осла для перевозки раненых. Мы — эксплорада, а не походный госпиталь!

В голосе Эрвина звучала злость, и Джемис, заметив это, ухмыльнулся:

— Благодарю за заботу, милорд. Но вы не бойтесь, мой Хэнк прекрасно…

Со скалы донесся сдавленный не то крик, не то стон. Эрвин вздрогнул, резко обернулся, ожидая увидеть на камнях изувеченное тело. Но звука удара не было. Один из греев Освальда болтался на веревке и пытался уцепиться за ближайший выступ, братья держали его, краснея от напряжения. Хэнк Моряк продолжал ползти, даже не взглянув в их сторону.

— Вот видите, милорд, — обронил Джемис, — если уж вам угодно волноваться, то волнуйтесь за этих белокурых болванчиков.

Кайр Освальд скрипнул зубами, но промолчал. Эрвин тоже не нашелся с ответом.

Грей Джемиса добрался до вершины, обогнав соперников на добрых сорок футов. Он огляделся и крикнул, что видит дорогу. Кайр Освальд с досадой поглядел на своих верхолазов и велел им окончить подъем, хотя смысла в этом уже и не было.

— Правильно, — сказал Джемис, — дорога уже известна, но на вершине, поди, цветочки растут. Пускай твои греи соберут букетик!

Кайры хохотнули, Джемис осклабился, довольный собою. Лишь два человека в отряде не улыбнулись, чувствуя себя полными идиотами: кайр Освальд и лорд Ориджин. Ты — наследник герцогства и глава отряда, — напомнил себе Эрвин, — не малое дитя! Заставь замолчать свое больное самолюбие. Дело сделано, дорога известна. Грей Джемиса справился наилучшим образом, все остались живы и целы. Чего тебе еще?!

Однако остаток дня он был мрачен, и, под стать настроению, вернулся кашель.

К следующему вечеру отряд выбрался на Подол Служанки. Едва ли не всю ширину плоскогорья заполнял ледник — именно он окрашивал Подол в белый цвет. Край ледника был не ровен, причудливо изгибался и оползал языками, издали похожими на оборку передника. Проходимой была лишь самая кромка плоскогорья, ограниченная слева глыбами льда, а справа — глубокой пропастью. На этой полоске камня, испещренной снежными пятнами, отряд вынужден был остановиться на ночлег: до восточного края Подола оставалось еще полмили, когда солнце стремительно закатилось и упала тьма.

Костров не разжигали — на кромке Подола и не пахло деревьями. Обошлись и без шатров: для них не хватало места, да и слишком велика была опасность, что шатры сдует ветром с гладкого камня. Воины перекусили лепешками с луком и улеглись спать на земле. Эрвин кутался в плащи и шкуры, прижимался спиною к груде мешков с продовольствием и опытным путем искал ответа на вопрос: может ли человек выкашлять собственные легкие? Потом он задремал, воспользовавшись достаточно долгим затишьем меж порывами ветра.

А позже его разбудил Томми, настойчиво тряся за плечо:

— Проснитесь, милорд! Тревога!

Эрвин разлепил глаза и ничего не смог рассмотреть, кроме силуэта своего слуги. Но он услышал звук — глухой, низкий рокот.

— Лавина, — сказал Томми.

— Теобарт! — крикнул Эрвин, и капитан тут же отозвался:

— Здесь, милорд.

— Капитан, прикажите…

Эрвин осекся. Куда бежать? Стояла безлунная темень, идти вдоль пропасти в такую ночь — равносильно самоубийству. Утробный рев, наползающий со стороны Служанки, стелился по леднику, дробился, искажался эхом. Невозможно было понять, куда катится лавина. Казалось, она движется прямо на отряд, но с тем же успехом могла пройти и в полумиле позади или впереди. При всем желании сорваться и броситься бежать, правильным решением, похоже, было иное.

— Остаемся на месте, — сказал лорд.

Уловив вопрос в его словах, Теобарт подтвердил:

— Да, милорд. Это лучшее, что мы можем сделать.

— Есть ли возможность укрыться?

— Прижмемся к краю ледника. Укроемся за ним, чтобы нас не смело в пропасть.

Отряд зашевелился, отрывисто перекрикиваясь. Люди разыскивали трещины и углубления в кромке ледника, вжимались в них, надеясь, что снежный вал промчится над головами. Наибольшим укрытием, которое смог впотьмах отыскать Эрвин, была глыба смерзшегося снега меньше ярда высотой. Молодой лорд сгорбился за нею, вскоре к нему присоединился Томми. Перекрывая гул обвала, раздалось истошное ржание. Вторя ему, заревел осел.

— Что с лошадьми?

— Крепко привязаны, милорд. Сходят с ума от страха, но если лавина пройдет мимо, то останутся целы.

Подоспели Филипп и Луис. Скрючились в три погибели, прячась под ненадежной защитой и прислушиваясь к растущему рокоту.

— Да, господа, — попробовал пошутить Эрвин, — зодчие пожалели камня, когда возводили эту крепостную стену. Только лежачий воин сможет укрыться за ней.

— И зубцов недостает, — добавил Томми. — Мастеровые, подлецы, весь гранит украли!

Дрожащим от страха голосом Луис прошептал:

— Ч-что нам д-делать, милорд?

— Как — что? Ждать, вести светскую беседу.

— Держите плащ наготове, — посоветовал Томми. — Если вдруг что, укройтесь им с головой и расставьте руки, постарайтесь сохранить под плащом побольше воздуха.

— В-вдруг ч-что?.. — в ужасе переспросил Луис. Очевидно, он понятия не имел, что такое лавина.

— У вас над головой окажется несколько ярдов снега, — жизнерадостно пояснил грей. — Выкапываться будете пару часов, не меньше. А дышать-то в это время чем-то нужно!

— Не волнуйтесь, — добавил Эрвин, — эти трудности предстоят лишь в том случае, если нас не сметет в пропасть.

Луис принялся молиться громким шепотом.

Рев обвала нарастал мучительно медленно. Где-то в верхней части ледника, в нескольких милях от отряда, вал из камней, снега и осколков льда пожирал расстояние, набирал силу, расправлял плечи.

Снова ржал конь. Его крик заставлял вздрогнуть — столько ужаса было в нем. Ослы орали как один, надсаживаясь поверх грохота лавины. Ы-ааа! Ы-ааа!

— Ну и м-м-место… — сказал Филипп Лоуферт. — К-к-какого черта мы сюда вылезли, п-п-почему не заночевали внизу?..

Его красноречие куда-то подевалось. Сложно оставаться блестящим оратором, когда зуб не попадает на зуб.

— Здесь романтичнее, — пояснил Эрвин.

— Вильгельмина… — буркнул Филипп вполголоса. — Джанет…

Кажется, в качестве молитвы он принялся перечислять имена своих бывших пассий. Эрвин внезапно развеселился:

— Вы — мужественный человек, барон! Верны себе даже на краю гибели.

Филипп не ответил на издевку. Грохот обвала заглушил слова. Рев сделался могучим и низким, заполнил все вокруг — воздух, снег, камни. Скала задрожала, из самой ее утробы донесся протяжный стон.

— Боги! — выкрикнул Луис. — О, боги!

Не соображая что делает, он вцепился в плечо лорда. Что-то стукнуло вверху, небольшой камушек перескочил снежную преграду и пролетел над головами людей. Пальцы Луиса судорожно сжались.

Почему-то Эрвин не чувствовал страха. Было возбуждение — напряженное, звенящее, как тетива на взводе. От возбуждения по телу разливался жар.

— Сейчас бы орджа, — крикнул Эрвин.

— Самое время, милорд! — проорал Томми.

Еще несколько осколков просвистели над макушкой. Рев сделался непереносимым, продавливал уши, заполнял голову.

— После смерти ведь орджа не выпьешь!

— Кто зна… лорд!

— Что?!

— Я говорю: кто знает, ми…!

Справа, на западе, тяжело ухнуло — огромная и вязкая масса обрушилась на землю. Скала вздрогнула, дыхнул ветер. Половину неба заволокло снежной паволокой. Глядя на пляшущие белые точки — внезапно, неуместно красивые! — Эрвин не сразу сообразил: рев утих.

— Мимо прошла!

Тишина так звенела в ушах, что он не расслышал слов грея и переспросил.

— Виноват, — ответил Томми. — Мимо прошла, милорд.

Луис, наконец, отпустил плечо Эрвина.

Наутро они узнали, насколько близко прошла лавина. В сотне шагов на западе возникла снежная стена выше человеческого роста — поперек дороги от ледника до пропасти. Если бы отряд прошел накануне сотней шагов меньше и остановился на ночлег десятью минутами раньше, он был бы накрыт обвалом.

— Да, господа, в такие минуты и понимаешь, что ничего в мире не происходит случайно, — заявил барон Филипп. Он вполне оправился от ночного потрясения, и ораторские навыки вернулись к нему. — Боги спасли нас, отведя в сторону орудие, нацеленное смертью. Нет сомнений, что нам предстоят великие дела, если владыки Подземного Мира заботятся о продолжении нашего путешествия!

— Причем тут боги! — ухмыльнулся кайр Джемис. — Эти лишние сто шагов мы прошли за то время, что выиграл для нас мой Хэнк!

Он глянул искоса на Эрвина. Молодой лорд раздраженно бросил:

— Отставить болтовню. Снимаемся с места и убираемся отсюда, пока не сошла новая лавина.

Отряд принялся собираться, а Эрвин подошел к ледяной стене, приложил к ней ладонь и прошептал:

— Благодарю тебя, Светлая Агата. Я уже начал было думать, что ты на меня в обиде.

* * *

Следующим днем, спустившись с Подола Служанки, они прибыли в пограничный поселок Спот.

Миллионы акров лугов и долин западнее Кристальных гор, усыпанные деревнями, городками и замками, издавна были собственностью герцогов Ориджин и назывались их именем. Сами Кристальные горы — скалистые, величавые и холодные, — также относились к владениям Ориджинов. А восточнее гор располагался лишь один-единственный населенный пункт с двумя сотнями жителей — примерно по сотне рыбаков и звероловов. Восточная граница герцогства Ориджин, она же — граница империи Полари, она же — край всей земли, населенной людьми и нанесенной на карты, пролегала по руслу речушки Льдянки, что сбегала со склона Служанки, рассекала предгорье и скатывалась в море. Весною Льдянка наполнялась талой водой и выходила глубиной аж по пояс взрослому мужчине; летом она ссыхалась до ручья, который можно перешагнуть, не замочив ноги. Поселок Спот лежал западней речушки, и принадлежал, таким образом, к владениям Ориджинов. А вот лес, начинающийся кустарниками на восточном берегу Льдянки, и постепенно сгущающийся до тенистой чащи, не принадлежал никому. Феодалам империи не было дела до того, что находилось за краем земли. Поэтому жители Спота могли беспрепятственно охотиться в лесу: сколько угодно, в любое время года, не боясь лесников и егерей. Пушнина, зайчатина, оленина, а еще неплохой улов рыбы были той наградой, ради которой горсть охотников поселилась когда-то в забытой богами земле.

Спот был странным местом. Все его жители уродились либо рыжими, либо желтоволосыми и курносыми — в напоминанье о том, что все они произошли от нескольких семей. Они строили избы из камней, что скатила с гор Льдянка, скрепляя их известью и глиной, потому дома выходили крепкими, мелкими и кособокими. В них не было окон, лишь узкие щели, затянутые оленьими пузырями и почти не пропускавшие света — слюде или стеклу неоткуда было взяться в этом захолустье. Меха, столь ценимые за горами, в Споте были повсюду: заячьи шапки, лисьи воротники, беличьи и норковые шубы, платья с оторочкой из куницы — на первый взгляд казалось, поселок населяют одни богачи. Однако обычные, досужие вещи, без которых сложно представить себе жизнь, оказывались в Споте огромной редкостью и даже роскошью: хлеб, крупа, молоко, овощи, эль, вино, льняные рубахи и сарафаны, тканое исподнее, железное оружие и инструменты. Лишь раз в месяц приходил сюда парусник из Беломорья или Клыка Медведя, ловкие торговцы привозили несколько бочек муки или вина да десяток-другой дешевых топоров и кинжалов, и взамен набивали трюмы пушниной до отказу.

Появление Эрвинова отряда вызвало в Споте чрезвычайный переполох. Их приметили за несколько миль; многие сельчане поспешили им навстречу, крича приветствия, пристроились по обе стороны колонны, так что в Спот отряд въезжал в сопровождении нескольких дюжин юнцов. Все, кто был в поселке, высыпали на улицу, беззастенчиво таращились, пытались заговорить с чужаками, а то и дотронуться рукой. Шутка ли: пожаловали разом сорок человек, да все при оружии, да многие верхом на добрых конях! В любой другой деревне Севера вид вооруженного отряда герцогских воинов вызвал бы опаску, но здесь, на отшибе, любопытство и жажда новостей были куда сильнее страха. Одна только внешность всадников даст сельчанам пищу для разговоров на месяцы вперед! А кто был этот? А кто — вон тот? Какие мечи? Какие кони? Герб вышит серебром — да нет, золотом! А седло какое чудное, а плащ — роскошный, а сапоги-то, сапоги!.. А тот воин, вишь, со шрамом на щеке — видать, от шпаги… да нет, от стрелы! А этот — нарядный, весь в узорах — это, никак сам наследник! Быть не может! Да верно я тебе говорю, он самый, ни кто иной!

Сельчане обступили барона Филиппа Лоуферта в его алом петушином камзоле с золотыми вензелями, обнажили головы, низко поклонились. Кто-то опустился на колени, и остальные последовали его примеру. Филиппа окружило кольцо коленопреклоненных фигур, уткнувшихся лбами в землю. Имперский наблюдатель не выказал никакого удивления и принял такие почести в свой адрес как должное.

— Здравия вам, люди, — пробасил он с важностью.

Один из сельчан разогнулся — это был седовласый старичок в замшевом жупане, держащий в руке роскошную беличью шапку. Он обратился к Филиппу с глубоким почтением:

— Меня зовут Ховард Катрина Вильям, я имею честь занимать место старейшины Спота. От имени всех жителей, я премного приветствую вашу светлость, желаю предолгих лет здравия и процветания вам, вашему славному отцу и милостивой матери, и прекрасной сестре.

Видимо, старейшина Ховард являлся лучшим оратором к востоку от Кристальных гор. Несколько мужиков даже подняли головы, чтобы лучше расслышать чудесную речь старейшины. Филипп Лоуферт ответил с благосклонной улыбкой:

— И я, в свою очередь, желаю вам благополучия, охотничьих успехов и богатых наделов… то есть, уловов. Я глубоко польщен вашими словами, старейшина Ховард. Вы словно бы обучались красноречию в университете. Вот только вы немного ошиблись: у меня нет сестры.

Эрвин не спешил вмешиваться в беседу: он от души развлекался, наблюдая за Филиппом, готовым вот-вот лопнуть по швам от важности, и за старейшиной, чье лицо выразило сильное замешательство, а затем — испуг.

— Ваша светлость, как же!.. — прошептал Ховард Катрина. — Нет сестры? Что вы такое говорите?!

— Говорю: нет, — значит, нет. Уж мне-то виднее, сударь.

— Неужели леди Иона… о, боги! Ваша светлость, я глубочайше соболезную…

Не найдя, что еще сказать, старичок покраснел и согнулся в поклоне до самой земли. Эрвину стало его жаль.

— Ваша светлость — это обращение к герцогу. Филипп Дорис Лаура, с которым вы беседуете, носит титул барона. Если вам нужен герцог, то я к вашим услугам. Мое имя — Эрвин София Джессика рода Агаты, наследный лорд Ориджин.

Поняв свою ошибку, сельчане принялись кланяться Эрвину с двойным усердием, а старейшина изверг фонтан многословных извинений и приветствий. Ориджин взмахом руки прервал все это.

— Его светлость герцог Десмонд шлет вам дары, — молодой лорд бросил старику мешочек серебра, и Ховард принялся было благодарить, но Эрвин продолжил:

— Это — малая часть, прочие дары отправлены кораблем, который должен встретить нас здесь, в Споте. Не прибыло ли еще судно?

Нет, корабль еще не прибыл, и старейшина Ховард сообщил об этом столь виноватым тоном, словно опоздание судна лежало целиком на его, старейшины, совести.

— Но мы все глубоко надеемся, ваша светлость, что вы соизволите почтить нас радостью и погостите в Споте с вашими людьми, пока корабль не придет! Не побрезгуйте разделить с нами нашу скромную трапезу и наш кров.

Корабль запаздывает… Эрвин ощутил досаду. Не столько от самого опоздания, сколько от надежды, живущей в душе и оставшейся пока неудовлетворенной. Месяц назад отец отправил его в бессмысленную ссылку, не дав никаких объяснений, еще и унизив напоследок. Все это время Эрвин надеялся — осторожно, весьма сдержанно, но все же ощутимо — что его светлость смягчится. Пусть не отменит поход, но скажет доброе слово, как-нибудь пояснит свое странное решение. "Сын, не считай это наказанием. У меня была причина отправить тебя, и она такова…" Или хотя бы: "Легкого пути, Эрвин. Возвращайся здоровым". Отец мог бы сказать это на свадьбе Ионы или в день отправления эксплорады, но — нет. Корабль, что привезет припасы для продолжения пути, — последняя возможность связаться с отрядом. Эрвин ожидал, что через капитана судна герцог Десмонд передаст письмо. Что ж, подождем еще.

Он спешился.

— Старейшина Ховард, мы с радостью примем ваше угощенье.

Тут же образовался людской водоворот. Из домов на улицу вытаскивали грубо сбитые столы, скамьи и пеньки, выступавшие стульями. Столы шустро заполнялись яствами. Кушанья состояли почти исключительно из вяленой рыбы да соленой оленины и зайчатины. Гарниром служили лишь пучки каких-то горных трав и ягодные соусы. Ну, а чего еще ожидать? Лица сельчан, мелькавшие вокруг, были костлявы, кожа с желтушным оттенком, кое у кого недоставало зубов. Видимо, зимой здесь побывала цинга… Эрвина замутило. Если бы не долг вежливости, он с удовольствием сбежал бы отсюда.

Меж тем, его спутники восприняли трапезу с большим воодушевлением. Мигом спешились, разгрузили ослов, привязали коней. Коновязь представляла собою великолепно абсурдное зрелище: кусок изгороди перед кособокой избой, к которому привязаны полторы дюжины роскошных, могучих животных, просто таки сказочных созданий — по здешним меркам. У коновязи собралась стайка сельчан, желающих поглазеть. Они шумно переговаривались, восторженно окали; самые смелые тянули к лошадям руки, впрочем, не решаясь дотронуться. Наибольшее восхищение вызывала игреневая Леоканта. Ее льняной хвост, пышный, как девичья коса, свешивался до самой земли; бока блестели, под шкурой играли мускулы. Взволнованная вниманием, Леоканта встряхивала светлой гривой и постукивала копытом. Сельчане приговаривали: "Ну и красавица!"

— Разогнать их, милорд? — предложил Томми.

— Пускай себе… — ответил Эрвин. — Леоканте нужно привыкать к людям. Она боится толпы, это скверно.

Путники заняли места за столами. Греям было позволено сесть рядом с кайрами, как на праздничной трапезе. Сельская знать — старшие из охотников — разделили кушанье с гостями. Женщины и молодежь вертелись вокруг, прислуживая за столами и глазея.

Провозгласили несколько здравиц. Эрвин поднял кубок во славу святой Агаты, и тут же пожалел об этом: здешняя сивуха была до того отвратительна, что Праматерь могла бы и оскорбиться такой "почести". Филипп и старейшина Ховард устроили состязание на самую длинную речь. Они нагромоздили такую череду слащавых витиеватостей, что Эрвин впал в тоску, а сельчане захлопали в ладоши. Капитан Теобарт сказал лишь:

— Да пошлют нам боги сил.

Чаши вновь и вновь наполнялись, воины хмелели, застолье разгоралось. Сельчане, робея все меньше, наседали на гостей. Кто-то тащил сюда, к столу меха, совал их воинам, одетым получше: отличная бурая лиса, всего агатка за шкурку, добрый господин! Кто вкладывал в руки гостям рога и лил в них мутное пойло; кто упрашивал показать меч, ощупывал кольчугу. Девицы — столь же костлявые, малокровные, как и все сельчане — льнули к воинам, шептали что-то; одна уже восседала на коленях барона Лоуферта, другую, стоящую рядом, он обхватывал за талию свободной рукой… От выпивки, сытной пищи и обилия внимания щеки гостей быстро розовели, а взгляды становились тупыми, коровьими. Жители Спота терлись о чужаков, силясь урвать себе кусочек: слово, монетку, касание, объятие за талию…

Эрвин едва прикасался к еде и ждал того благословенного момента, когда приличия буду соблюдены, и он сможет убраться из-за стола. Во время пиршества люди переживают удивительное превращение, — думал молодой лорд. Каждый садится за стол, будучи личностью, наделенной своим, неповторимым нравом. Но на протяжении трапезы люди странным образом смешиваются, слипаются в единую гогочущую массу, и характер у них тоже становится один общий: крикливый, задиристый, одновременно жестокий и плаксивый. Эрвин не любил даже находиться рядом с этой массой, а тем более — являться ее частью.

— Ваша светлость, отчего вы не пьете? — спросил старейшина Ховард. — Наше угощение вам не по нраву? Конечно, в замке ваша светлость привыкли к более изысканным…

— Дело не в этом, — соврал Эрвин. — Нас ждет непростое путешествие, и я хочу иметь трезвую голову, чтобы как следует обдумать дорогу.

— Позвольте спросить вашу светлость, куда вы направляетесь и какова цель путешествия?

Эрвин ответил. Старейшина нахмурился.

— В чем дело, сударь?

— Видите ли, ваша светлость… Скажите, насколько хороши ваши карты? Имеются ли у вас надежные проводники?

Эрвин сказал как есть: карты прескверны, и никто из отряда прежде не бывал по эту сторону гор. Но ведь мы идем к Реке, которая тянется с севера на юг на много сотен миль. Мы просто не сможем ее проскочить, верно?

— Река-то да, — ответил Ховард, — с Рекою нет вопросов, ваша светлость. Но прежде вам придется пересечь Мягкие Поля. Это огромная опасность.

— В чем она состоит?

Старейшина глянул на лорда как на слабоумного. Эрвин счел нужным пояснить:

— Я понятия не имею, что такое Мягкие Поля. Для меня это просто штрихованное пятно на карте.

— Ваша светлость, Мягкие Поля — это огромное болото, гнилая топь. Кое-где имеются отмели, по которым можно пройти. Поверх топи растет трава-сеточница. Она может спасти: где трава густа, по ней можно пройти или проползти. Но она же может и погубить: из-за травы не видно, где отмель, а где полынья. Только самые смелые и опытные люди могут перейти Мягкое Поле.

— Насколько велико это болото?

— В ширину — миль двести, наверное. Никому не удавалось обойти. А в глубину — шесть дней пути при большой удаче.

— Шесть дней пути по болоту?!

— Возможно, и больше, ваша светлость. Как повезет. Среди топей встречаются сухие островки, где можно сделать привал. Но иногда приходится ночевать и прямо на болоте.

Эрвин отметил, что неуклюжая витиеватость исчезла из речи старейшины. Он говорил сухо и точно, как бывалый офицер. Очевидно, Ховарду доводилось пересекать Мягкие Поля, и воспоминания о них были все еще остры.

— При большой удаче, говорите. А при неудаче? Что может случиться на полях?

— Отмели можно найти, ваша светлость. Я поясню вашим людям, как это сделать. Однако нет отмелей, что проходят сквозь все болото. Временами придется идти над глубиной — а тут уж нужна удача… и молитва. Кроме того, в топях много живности, порою весьма неприятной.

Прелестно! Нам предстоит идти по шею в жиже, кормить собой комаров и змей, и радоваться, что грязь достает лишь до шеи, а не до макушки. Любопытно, хорошо ли знал отец, куда меня отправляет?! Может быть, это такой способ сэкономить на подземной усыпальнице? Если я утону в болоте, то мне уж точно не потребуется склеп…

У Эрвина возникла идея, он спросил:

— Старейшина, не найдется ли в Споте бывалых следопытов, кто согласится послужить нам проводниками? Под руководством опытного человека будет легче перейти топи, верно?

— Прекрасная мысль, ваша светлость. Я уверен, многие почтут за честь стать вашим проводником! Вот только… ваша светлость… мы — нищие люди. Звероловы бедны, и у многих есть семьи, малые детишки…

Эрвин поморщился. Что за привычка у черни — сводить любой разговор к деньгам! Благородный человек не станет торговаться и клянчить лишнюю монету, в особенности — когда дело еще не сделано.

— Я заплачу по двадцать агат каждому, кто пойдет с нами. Разумеется, нужны лишь те, кто хорошо знает Мягкие Поля.

Глаза старейшины округлились. Видимо, никто здесь и за год не зарабатывает таких денег.

— Это очень щедро, ваша светлость! Не сомневайтесь, я…

Шум на той стороне стола привлек внимание Эрвина. То был тонкий девичий голос:

— Иди домой, тебе не место здесь!

Женские голоса давно уже звучали за столом, вплетаясь в грубую мужскую речь. Тут и там сельчанки терлись около воинов. Путники усаживали девиц себе на колени, обнимали и тискали, вызывая игривые смешки. Несколько девушек поглядывали даже на Эрвина — опасливо, через стол, — и перешептывались, хихикая. Голос, что привлек его внимание, выделился из общего хора: он был не веселым, а тревожным и злым.

Высокая темноволосая девица сидела на коленях Хэнка Моряка — Джемисова грея. Она и Хэнк оглядывались через плечо на крепкого деревенского парня, что стоял позади них. Лицо парня было пунцовым, он хватал девушку за руку.

— Ты пойдешь со мной, слышишь?!

— С чего бы? Я свободная женщина, делаю что хочу!

— Ты — моя невеста! — гневно воскликнул парень и повторил, обращаясь к Хэнку: — Эта девушка — моя невеста! Отпусти ее сейчас же.

— Ага, конечно, — Хэнк показал парню непристойный жест. — Она никуда не пойдет.

Эрвин напрягся, наблюдая за сценой. Сейчас деревенщине лучше было бы убраться восвояси, да потише. Но на беду эти люди слишком редко имели дело с герцогскими воинами… а может, и вовсе не имели. Парень был здоров и широк в плечах, он полагал, что и сила, и справедливость на его стороне.

— Последний раз говорю: идем со мной, — прорычал он и потянул девушку.

Хэнк отшвырнул его руку и процедил:

— Убирайся, пока цел, баран.

Парень расставил ноги и сжал кулаки, глаза налились кровью. Эрвин сказал ему:

— Эй, ты, слышишь! Уймись!

Парень не обратил внимания — его взгляд был прикован к Хэнку. А вот кайр Джемис — тот заметил беспокойство лорда. Поглядел в лицо Эрвину, криво ухмыльнулся, обернулся к спорщикам, которые до сего момента вовсе его не занимали.

Деревенский парень протянул ручищу и сгреб Хэнка за ворот. Тот на миг оторопел от подобной наглости, а кайр Джемис плавно привстал со скамьи.

— Джемис! Стой! — крикнул Эрвин.

Он опоздал. Тьма, до чего же быстро! Эрвин сотни раз видел кайров в деле — и все равно поражался этой недоступной глазу быстроте. Вот кайр Джемис только поднимался на ноги — а вот он уже стоит с опущенным мечом, и по клинку стекают капли, а рука парня зияет кровавым обрубком на месте локтя. Звон стали, вышедшей из ножен, со странным запозданием достиг слуха. Потом заорал калека.

Кайр Джемис вытер клинок о рубаху раненого и сунул в ножны. Деревенская девушка схватилась с места, рыдая. Яростно оттолкнула Джемиса, подскочила к бедолаге, схватила его, силясь удержать.

— Помогите! Помогите же!

Парень обмяк и рухнул, увлекая девушку за собой.

Эрвин встал.

— Фильден! Немедленно окажите помощь раненому. Теобарт! Поднимайте людей и выводите из поселка. Трапеза окончена. — Он пытался сохранить хладнокровие, но голос подрагивал от злости и досады. — Кайр Джемис! Ко мне.

Воин приблизился к Эрвину, неспешно обойдя стол. Остальные суетились, поднимаясь; сельчане грудились вокруг калеки, девушка рыдала. Джемис был совершенно спокоен, когда остановился лицом к лицу с Эрвином.

— К вашим услугам, милорд.

— Вы издеваетесь надо мною, кайр?!

— Никак нет, милорд.

— Я же приказал вам этого не делать!

— Неужели?.. — Джемис пожал плечами. — Какая досадная ошибка, милорд! А мне показалось, напротив, что вы недовольны дерзостью этого щенка и хотите, чтобы я его проучил.

Эрвин скрипнул зубами.

— Я лишил вас одного из греев. Вы проявили неповиновение. Я простил вам и думал, что с того момента мы в расчете. Но нет, вы продолжаете метать шпильки, поступаете мне назло при любом удобном случае! Зачем вы это делаете? Чего добиваетесь?

Джемис изобразил удивление:

— Не понимаю, о чем вы, милорд.

— Да вот об этом! — Эрвин яростно махнул в сторону раненного.

— Всего лишь деревенский скот, — хмыкнул Джемис. — Я же не знал, что вы так расстроитесь.

Эрвин бессильно сжал кулаки. Всю злость, сколько бы ее ни было, необходимо скрыть, загнать вглубь. Чем больше эмоций видит Джемис на его лице, тем больше убеждается в его слабости — и тем меньше шансов добиться повиновения.

— Этот деревенский скот — подданный моего отца, — холодно произнес Эрвин. — Все, кого вы видите вокруг, — подданные моего отца, герцога Десмонда Ориджина. Вам ясно это?

— Да, милорд, не спорю.

— Вы повредили собственность моего отца.

— А вы — мою.

Эрвин сорвал с пояса кошель серебра и ткнул Джемису.

— Возьмите. И знайте: если вы еще раз вспомните тот случай на тропе, то горько пожалеете.

— Да, милорд.

— А теперь потрудитесь выплатить штраф за свой проступок.

Джемис взвесил кошель на ладони. Развязал, выгреб пригоршню агаток, сунул в карман. Пояснил:

— Сельское отребье стоит дешевле грея, милорд. Ведь вы не станете с этим спорить?

— Не стану.

Джемис протянул кошель с остатком денег Эрвину:

— Приношу извинения за то, что повредил подданного вашего отца, милорд.

— Не мне, — сказал Эрвин, — им.

И указал на раненого и его невесту, что сидела на земле, вздрагивая от рыданий. Джемис переменился в лице — впервые за время разговора хладнокровие покинуло его, губы искривились от обиды и злобы.

— Просить прощения — у них? У черни?!

— Вы меня слышали, кайр, — с улыбкой произнес лорд.

Мелкая, недостойная месть. В иное время Эрвин устыдился бы, что так радуется унижению Джемиса. Кайр стиснул зубы, вздохнул. Помедлил, колеблясь.

— Вы чего-то ждете, кайр?

Джемис не решился перечить. Двинулся вокруг стола, подошел к группе сельчан, те опасливо расступились. Девушка увидела его, заплаканное лицо исказилось от ненависти. Калека попытался сесть, опираясь на оставшуюся руку, упал, затравленно уставился на кайра. Джемис протянул вперед ладонь, бросил: "Приношу извинения", и перевернул развязанный кошель. Струйка серебра вытекла на землю.

Сельчане не притронулись к деньгам, пока Джемис был рядом. Но едва он ушел, калека сгреб в кулак несколько агаток, а девушка торопливо подобрала раскатившиеся монетки.

* * *

Вечером в лагере царила тоска. Воины хмуро переговаривались у своих костров, несколько голосов затянули песню, но вскоре умолкли. Разумеется, причиной тому было отнюдь не сочувствие к парню, лишившемуся руки, а значит, и средств к существованию. Воинов расстроило пиршество, что обещало стать веселой забавой, но так внезапно оборвалось. К чему лукавить: даже Эрвина больше задела дерзость кайра Джемиса, чем жестокость его поступка. В итоге Ориджину удалось приструнить кайра, однако на душе остался паскудный осадок. Эрвина преследовало чувство, будто он что-то сделал не так, совершил ошибку. А кроме того, все случившееся было унизительно: для него, для кайра Джемиса, для бедных сельчан.

Эрвин устроился в стороне от воинов, приказал Томми развести третий костер, потребовал горячего вина. Воинам не дозволялось употреблять спиртное в походе, кроме тех случаев, когда лорд разделит с ними чашу. Однако Эрвин не имел ни малейшего желания продлевать общую попойку. Он в уединении выпил вина, зажег масляную лампу и принялся за чтение.

Книга звалась: "Первая Лошадиная война. Детальное рассмотрение причин успехов Дариана Скверного с надлежащими выводами о политике" — редкое беспристрастное жизнеописание опаснейшего врага империи Полари за всю ее историю. В 16 веке от Сошествия Дариану удалось поднять западных лошадников на мятеж против Короны. Он стер с лица земли графство Мидлз, смял Литленд, покорил Альмеру и Надежду. Четверть столетия империя, сжавшаяся до размера трех герцогств, трепетала перед Дарианом Скверным и истекала кровью под его ударами. Впрочем, величайший подвиг Дариана, вызывавший глубокое восхищение Эрвина, был не воинским, а политическим. Мятежному аристократу удалось объединить под своими знаменами все пять строптивых западных народов и добиться от них беспрекословного повиновения! Ни до него, ни после, это не удавалось никому другому.

Эрвин наткнулся в книге на любопытную цитату — высказывание Дариана о природе власти. "Подлинная власть произрастает из любви и страха. Авторитет, щедрость, суровая дисциплина, полководческий опыт — все это даст вам лишь долю власти, но не всю ее полноту. Вселяйте в сердца бойцов любовь и страх — то и другое единовременно. Поражайте их величием души. Наказываете ли вы либо милуете, ведете ли сражение на поле брани или беседу за столом переговоров — делайте все с полным размахом. Будьте жестоки либо милосердны, щедры или кровожадны — но никогда не мелочны и обыденны. Подобно тому, как деяния богов недоступны разуму ученых, так талантливый полководец должен быть выше понимания его солдат — и они пойдут за ним в огонь и воду".

Строки подтолкнули Эрвина к осознанию. Сегодня в Споте он поступил не так, как поступил бы сильный человек. Его действия — порывистая злость, мелкая мстительность — были к лицу обидчивому ребенку, но не лорду. В чем-то он был прав, но это не имеет значения. Север уважает силу, а не справедливость. Эрвин нахмурился и отложил книгу. Проклятье, отчего же так сложно управлять людьми, которые по закону обязаны тебе подчиняться!

Захотелось поговорить с кем-нибудь не военного сословия. Таких людей в лагере было двое… нет, один. Филипп Лоуферт запропастился куда-то. Очевидно, он счел, что стоит выше воинской дисциплины, и остался в Споте с какими-нибудь девицами. А вот механик Луис Мария находился здесь: сидел поодаль на земле и в тусклом лунном свете водил карандашом по листу бумаги. Как он только различает что-то!

— Луис, — позвал его Ориджин, — идите сюда, садитесь за мой стол. Писать при свете лампы будет удобнее.

— Благодарю вас, милорд, — радостно отозвался Луис и быстро уселся рядом с Эрвином.

— Чем вы там заняты? — спросил молодой лорд. — Проверяете маршрут?

Он заглянул в планшет механика и, вместо карты, обнаружил там чистый лист с четырьмя короткими строчками текста. Две из них были зачеркнуты.

— Пишете стихи?.. — удивился Эрвин.

— Да, милорд. Для моей леди. Вот, послушайте: "Твои глаза чище неба, А губы — как маковый цвет…" Дальше пока не придумал, только знаю, что в конце пойдет"…в мире нет". Хорошо зарифмуется, правда?

Эрвин улыбнулся.

— Я бы оказал вам помощь, но боюсь, что ни одна леди не станет терпеть мой сарказм.

— Ах, милорд…

— Только один совет: не называйте ее на "ты". "Ваши глаза", а не "твои".

— Но мы уже перешли на "ты" с моей леди, милорд!

— Это в разговоре, а сейчас вы обращаетесь к ней в стихах. Стихи на "ты" — уличная вульгарщина.

— Правда?..

Луис пососал кончик карандаша, зачеркнул, исправил. Добавил еще строку, подумал, погрыз карандаш. Отложил его, склонился поближе к Эрвину и тихо сказал:

— Я так благодарен вам, милорд, что позволили сесть возле вас.

— Пустое.

— Мне было так… не по себе, как-то.

— Еще бы, холодно же! Сели бы у костра — и мигом согрелись.

— Как раз у костра мне и было не по себе, милорд. Среди этих… — Луис поискал слово, — людей, милорд. После того, что случилось сегодня…

— А, вот вы о чем. Это Север. Привыкайте.

— Боюсь, что не смогу привыкнуть к такому, милорд. Вот так, на ровном месте, не говоря ни слова, Джемис взял и… о, боги.

— Кайр Джемис, — мягко поправил Эрвин. — Будьте осторожны, только лорд имеет право называть воина по имени, пропустив титул.

— Да, да, конечно, кайр Джемис… Бедный искалеченный юноша! Как он проживет теперь!

— По правде, этот паренек сегодня получил больше серебра, чем мог бы заработать за несколько лет. Если выживет, то будет доволен, что продал руку за такую хорошую цену.

Эрвин попытался успокоить Луиса, но, похоже, достиг обратного эффекта.

— Святые Праотцы! — вздохнул механик. — Разве это не бессердечно!

— Существуют традиции. Простолюдин не должен поднимать руку на воина. Какие бы чувства его не обуревали, он должен знать свое место, или пострадает.

— Простолюдин… конечно, — печально вымолвил Луис.

Его задело, ведь он и сам был выходцем из низов. Пусть не из крестьян, но из мастеровых, что стоят ненамного выше. Поразмыслив, он спросил:

— Милорд, позавчера, когда мы зашли в тупик у водопада… Тот случай тоже потряс меня. Кайр Джемис с такой легкостью рискнул жизнью своего оруженосца! Ведь Хэнк — воин, а не простой крестьянин!

— Такое нередко случается. Кайры любят устраивать своим греям всевозможные проверки и испытания. Нырнуть с головой в выгребную яму или простоять на часах два дня без еды и питья — это цветочки. Из более забавного — ночью пройти по стене герцогского замка на одной ноге, перепрыгивая с зубца на зубец. Или пересечь озеро по октябрьскому льду, или отправиться на зимнюю охоту в одном исподнем и не возвращаться без дичи.

— Но ведь это смертельно опасно!

— В том и соль.

— Милорд, разве может рыцарь так запросто рисковать жизнью оруженосца?

— Грея, а не оруженосца. Не путайте, Луис. Здесь большая разница. Положение греев сильно отличается от положения оруженосца при южном рыцаре. Грей недостоин сражаться плеч-о-плеч со своим господином. Кайры выезжают на поле боя верхом, серые плащи выходят в пешем строю. Оруженосцы южных рыцарей часто развлекаются наравне с хозяевами: охотятся, пьют, ходят в бордели, порою даже участвуют в турнирах. На Севере греи ниже рыцарских развлечений. Вне ратного поля серые плащи обязаны заниматься лишь двумя делами: совершенствовать свое мастерство и служить господину. Служба может принимать любые формы. Всякое дело, которое кайр посчитает слишком грязным, хлопотным, бесчестным, физически утомительным, он поручит своему грею. Любое препирательство с господином окончится жестоким наказанием. Если кайр сочтет, что грей выполнил приказ недостаточно старательно, результат будет тем же. Оруженосец — помощник и соратник рыцаря; грей — пес своего господина.

Луис переварил услышанное и осторожно спросил:

— Но все же, неужели жизнь слуги ничего не стоит?

— Кайр станет беречь грея, что прослужил уже несколько лет и кое-чему обучился. Но свежий новобранец, ничего не умеющий, не представляет особой ценности. Случись что, ему легко найдется замена. Простите, Луис, это звучит жестоко, но так и обстоят дела.

— Откуда же берутся желающие служить в греях?

— О, этих желающих — хоть отбавляй. Видите ли, греи не всегда принадлежат к благородному сословию. Крестьянин или ремесленник, если он силен, дьявольски вынослив и упрям, как сто ослов, может надеть серый плащ, отслужить греем положенное число лет, пройти посвящение и сделаться кайром. Это — редкая, сказочная возможность для простолюдина перескочить в высшее сословие. Кайр уступает положением лишь лорду и стоит несравнимо выше мещан, купцов, ремесленников. Лорд, посвятивший кайра, берет его к себе на службу. Традиционное жалованье составляет три-четыре золотых эфеса в месяц — такую сумму крестьянин едва ли может скопить даже за десять лет. Кайр обладает всеми правами дворянина: делит с лордом стол и кров, боевые трофеи; может взять в жены благородную девицу; может вызвать благородного воина на поединок и, в свою очередь, принять вызов. Нередко за особые заслуги в бою сюзерен дарует кайру и ленные владения. Впрочем, даже это — мелочь в сравнении с чувством гордости, осознанием принадлежности к лучшему воинству всех времен и земель! Но, чтобы добраться до вершины, необходимо пройти серый плащ.

— И многим ли удается стать кайрами, милорд?

— Не многим, — просто ответил Эрвин.

Как-то отец показал ему группу юношей, пришедших в замок, чтобы надеть серые плащи.

— Смотри, — говорил Десмонд Ориджин, — вот стоят пятьдесят щенков. Мы испытаем их на силу и выносливость. Пусть пробегут тридцать миль без остановки, затащат на башню бочку смолы. Сорок не справятся, останутся десять. Мы оденем их в серое. Трое из десяти погибнут или покалечатся в первый же год службы, еще трое — в последующие пару лет. Четверо протянут достаточно долго, чтобы выйти на посвящение. Один пройдет его и сделается кайром. Трое провалят, попытаются повторно, провалят снова и так навсегда останутся в греях. Из них будет состоять наша пехота — лучшая в империи Полари, исключая, разве что императорских искровиков.

Верховые кайры превосходили южных рыцарей мастерством и храбростью, но уступали толщиной доспехов и выносливостью коней. При равном числе кайры побеждали, но при полуторном перевесе в пользу южной кавалерии исход битвы становился непредсказуем.

С пехотой ситуация была иная. В большинстве земель попросту не существовало профессиональной пехоты. Пешие отряды сколачивались из крестьян, наспех собранных под знамена при начале войны. Сказать, что греи превосходили их на голову, — не сказать ничего. Стойкая, бесстрашная, высоко маневренная, обученная построениям пехота Ориджинов разметала и обращала в бегство вражеских ополченцев, почти без потерь со своей стороны. Кайры ни за что не признали бы этого, но нередко победы достигались силами презренных серых греев. Пехотная мощь северян происходила, если разобраться, из несбывшихся мечтаний юношей о черно-красном плаще кайра. Разбитые надежды и выросшее из них величие — Эрвину виделось в этом нечто весьма философское.

Лорд и механик на время погрузились в раздумья.

Погодя Луис сказал:

— Мне кажется, милорд, вы — не такой, как ваши соратники.

— Да?

— Я имею в виду, в хорошем смысле, милорд. Ну, вы — добрый.

— Никогда не обвиняйте Ориджина в доброте. Вас могут вызвать на поединок.

— Но я же видел, милорд. Вы позаботились об этом бедняге из Спота, и о грее, что сломал ногу, и вы переживали, когда Хэнк взбирался на скалу.

В каждом случае вы видели не доброту, а больное самолюбие, — подумал Эрвин и предпочел увести разговор в сторону.

— А я видел, как вы рыдали из-за погибшей лошади и как гладите по холке своего осла. Когда кончилась лавина, первым делом вы побежали проверить, в порядке ли ослик. Моя сестра говорит: по-настоящему добр тот, кто добр к животным.

— О, как же не быть к нему добрым! — Луис широко улыбнулся. — Этот ослик такой милый! Мне сказали, его имя — Силач, но я зову его Серый Мохнатик.

Эрвин рассмеялся.

— Вы — самый странный человек к северу от Хайрока.

* * *

Корабль пришел под вечер следующего дня. Круглобокая шхуна из Беломорья с когтистым нетопырем Ориджинов на флаге стала на якорь в двух сотнях ярдов от берега. Крохотный рыбацкий причал не годился для торгового судна, а залив был опасно мелок. Матросы, люди Эрвина, рыбаки из поселка сновали на лодках к шхуне и обратно, перевозя припасы: мешки крупы, картофеля, лука, бочонки орджа и эля. Эксплорд пересекала горы налегке с небольшими запасами, продовольствие для дальнейшего пути было отправлено кораблем. Его оказалось более чем достаточно — из расчета, пожалуй, месяца на четыре без пополнения припасов. Из бочек и мешков выстроилось на берегу столь внушительное сооружение, что Эрвин всерьез забеспокоился, смогут ли десять несчастных осликов потащить на себе все это. Даже девять — за вычетом Серого Мохнатика, которого Эрвин неосмотрительно отдал Луису. Однако, как выяснилось, герцог предусмотрел это затруднение: следом за продовольствием, шхуна выпустила из трюмов дюжину крепких мулов. Вьючные животные боялись воды и никак не желали сходить с палубы судна в шаткие, ненадежные лодчонки. Матросы и греи проявили чудеса ловкости, спихнув в лодку одного из мулов — самку. Остальные упирались уже не так отчаянно, и на закате были перевезены на берег. Сошла на землю и команда, сельчане встретили моряков радушно и принялись обустраивать новое застолье.

Эрвин отыскал капитана шхуны.

— Сударь, не передавал ли с вами письма его светлость герцог Десмонд?

— Нет, милорд, никаких посланий для вас не имеется.

Эрвин переспросил и вторично получил тот же ответ.

— В таком случае, — скрывая надежду, произнес он, — возможно, герцог велел вам передать сообщение на словах?

— Что вы, милорд! Я его даже не видел. Герцог Десмонд не приезжал в порт, одни лишь его слуги.

Только теперь Эрвин осознал в полной мере горечь и разочарование. Десмонд Герда Ленор рода Агаты, герцог Ориджин — суровый, безжалостный человек, выкованный из железа. Но, тьма холодная, я же его сын, единственный сын! Я умен, честен, я ничем не посрамил его (если только само мое существование не считать позором). Отчего же отец обращается со мной как… как… пожалуй, как лучник со стрелою! Взвел тетиву — и отправил в полет. Ни бесед, ни лишнего внимания — зачем? Стрела уйдет туда, куда направлена — у нее попросту нет выбора. Если попадет в цель, лучник подберет ее и сунет обратно в колчан. А если промахнется — может, и искать не станет, велика ли важность.

Капитан глядел на Эрвина, и тот поспешил бросить новый вопрос, чтобы не выдать своего замешательства:

— Какие из припасов предназначены в подарок жителям Спота?

— Вон те мешки с мукой, милорд.

— Всего?..

Капитан осторожно промолчал. Никто не станет указывать вельможе на его скупость.

Ориджин оглядел неприлично скромный герцогский дар и гору продовольствия, предназначенного для проклятущей эксплорады.

— Старейшина Ховард, — крикнул молодой лорд, — подойдите ко мне. Людей своих возьмите — тех, что покрепче.

Пара дюжин сельчан во главе со старичком выстроились перед Эрвином.

— Великий Дом Ориджин дарит Споту половину этих припасов. Разделите весь груз, каждый второй мешок и бочку возьмите себе.

Старейшина опешил:

— Милорд, я боюсь, что по глухоте своей не вполне расслышал ваши высочайшие…

— Все верно вы поняли, — Эрвин поднял голос, чтобы слышали другие сельчане, — половина груза с корабля — ваша. Берите!

Ховард принялся рассыпчато благодарить, запутался в словах, сбился. На его глазах появились слезы, это выглядело столь жалко, что Эрвин отвел взгляд. Спотовские рыбаки уже растаскивали мешки с крупами и овощами, подхватывали на плечи бочонки эля. Они сновали шустро, опасаясь, как бы лордский сынок не передумал — ведь кто знает, что на уме у этих первородных. Мальцы и девушки собирались вокруг, привлеченные суетой, пересказывали друг другу событие, с недоверчивым восторгом поглядывали на Эрвина.

Капитан Теобарт приблизился к господину.

— Милорд, я должен предупредить, что вы не достигнете своей цели таким образом. Когда запасы еды окончатся, мы не повернем назад: среди моих людей не менее дюжины хороших охотников. Придется питаться одним мясом да ягодами, но воину не привыкать.

Эрвин прекрасно владел этим умением: по совершенно бесстрастному лицу прочесть недосказанное. Воину-то не привыкать к скудному питанию, а вот избалованному лорденышу — другое дело.

— Не понимаю, кайр, вы обвиняете меня в срыве эксплорады?

— Милорд, я имею четкий приказ от его светлости: двигаться на восток, пока не обнаружим место для искрового цеха. Если пожелаете вернуться, я выделю воинов для вашего сопровождения в Первую Зиму, но остальной отряд пойдет дальше.

— Тьма вас сожри, кайр! Я всего лишь выказал сострадание к черни!

— Я восхищен щедростью, которую вы проявили, милорд.

Снова красноречивая недомолвка: щедростью, которую вы проявили за чужой счет. Вы-то едите за отдельным столом, милорд неженка.

— За ужином учтите, чтобы в солдатском котле хватило бобовой похлебки на мою долю.

— Да, милорд.

Вот теперь читалось неясно: никак, удивление?..