Без помощи вашей

Суржиков Роман

Монета

 

 

– Прошлым летом в Алеридане я видел рыцарский турнир, – сказал Хармон Джоакину невзначай, от скуки, когда они объезжали большой мраморный карьер в холмистой части Южного Пути. – Хочешь, расскажу?

Еще бы Джоакин не хотел! Впрочем, Хармон рассказал бы все равно, а коли охранник не хочет – так пусть не слушает.

Турнир был устроен с подлинным размахом, как и все затеи герцога Альмерского. О предстоящем действе оповещено было еще зимой, в качестве приза чемпиону назначена громадная сумма в шесть тысяч эфесов, а второму месту, как и победителям среди арбалетчиков и конных лучников – по три тысячи. Ристалищем служила арена Дэймона Великого – одна из крупнейших в Империи. На трибуны легко могло вместиться все население небольшого города, такого, как Смолден, и все равно в дни турнира они были забиты до отказу. Бои шли по северным правилам: если после трех сломанных копий оба противника оставались в седле, то они обязаны были спешиться и продолжить поединок на мечах. Многие зрители – Хармон был в их числе – предпочитали пешие поединки традиционной рыцарской сшибке. Исход конной атаки решался в единственный миг – когда копье бойца разбивалось в щепки о щит или латы противника. Этот миг был до предела драматичен, но столь же краток. Мечевой же поединок длился порою до пяти минут и в полной мере показывал мастерство бойцов, а зрителям давал возможность всласть попереживать.

В первый день на ристалище вышли менее знатные воины – небогатые и молодые рыцари. Они не баловали красотой доспехов и яркостью попон, однако толпа приветствовала их с восторженным азартом. Лорды рождены для воинских успехов, и их победы воспринимались как должное. Куда больше восторга вызывала у людей доблесть и отвага, проявленные небогатыми воинами. Любимцами публики в этот день стали двое. Одним был сир Карл Красавчик из гвардии герцога Альмера. Он дрался с дерзким задором, на грани безрассудства. Пускаясь в атаку, держал копье поднятым к небу и опускал его, когда конь уже несся во весь опор, перед самым столкновением. Это давало некоторую выгоду – противник не мог предугадать, куда придется удар. Но и риск был велик: при такой тактике легко промахнуться. Однако сир Карл с неизменной точностью нацеливал копье то в плечо, то в шлем, то в грудь противнику. Он спешил четверых рыцарей с первого же удара и лишь раз довел дело до мечей. После каждой победы сир Карл проезжал круг по арене, приветствуя публику. Он снимал шлем, и густые рыжие волосы ниспадали на плечи к зависти и восторгу зрительниц.

Другим героем стал сир Лорен из Надежды. Плечистый воин среднего роста в сером плаще и промасленной кольчуге, с бурым щитом в руке, он не выглядел приметной фигурой. Но когда сир Лорен вступал в поединок, казалось, будто он выточен из гранитной глыбы. Ни один удар вражеского копья не заставил его даже пошатнуться в седле. В мечевых поединках сир Лорен действовал с неторопливым, уверенным напором. Не прибегал к финтам, ложным выпадам и обходам, а методично теснил противника, вынуждал пятиться, наконец, сбивал с ног и приставлял клинок к смотровой щели шлема, обозначив этим свою победу. Сир Лорен и гвардеец Карл стали победителями первого дня.

Тут Хармон поглядел, слушает ли его Джоакин. Тот слушал, да так увлеченно, что чуть не выронил вожжи. Пришлось напомнить: ты, мол, приятель, слушать слушай, а о деле не забывай. Снайп отпросился подремать в задней телеге, фургоном правишь ты – вот и старайся. Джоакин подстегнул лошадей, а Хармон продолжил рассказ.

Во второй день на арену выехали первородные – это было зрелище! Могучие боевые кони красовались под цветастыми попонами, блистали тяжелые латные доспехи, золоченные шлемы рыцарей изображали то оскаленную тигриную морду, то медведя или кабана, а то и орла, раскрывающего крылья. Предплечья бойцов украшали гравированные наручи со славными родовыми эмблемами, гербы пестрели и на щитах. Собрался цвет Поларийского воинства: из тринадцати Великих Домов одиннадцать прислали на турнир своих рыцарей, не было лишь Шиммерийцев и Ориджинов. Каждый воин выезжал на арену в сопровождении оруженосца, несшего знамя; трубили фанфары, герольды дважды провозглашали имя и титул рыцаря; публика громко обсуждала бойцов, выкрикивала приветствия. Особенно одобрительным шумом встречали обладателей самых ярких доспехов, а также чемпионов прошлых лет.

В этот день победителем вышел сир Адамар рода Янмэй – кузен владыки Адриана. На его шлеме сверкали три золотых капли – символ Милосердной Праматери, а на щите перекрещивались императорские перо и меч. Сир Адамар казался самим воплощением рыцарства: высокий, статный, с горделиво приподнятым подбородком. Он бил копьем точно в центр вражеского щита – такое попадание считается наиболее почетным на турнире и наименее опасно для бойца. Ни здоровенный барон с Запада, ни опытный литлендский военачальник с седыми бакенбардами, ни капитан Лазурной гвардии – двукратный победитель былых турниров – не устояли перед сиром Адамаром.

Не уступал ему в доблести Клыкастый Рыцарь – второй сын графа Нортвуда. Свое прозвище молодчик получил благодаря диковинному черному шлему в виде разинутой медвежьей пасти, из которой торчали четыре устрашающих серебряных зуба. Клыкастый Рыцарь, как и сир Адамар, разделался с пятью противниками и стал вторым победителем дня. Толпа предвкушала потрясающее зрелище на третий день, когда кузен владыки сойдется в бою с удалым нортвудцем.

Однако этому поединку не суждено было случиться. В последний день турнира победителям из числа первородных надлежало сразиться с победителями из незнатных рыцарей, лишь затем состоялся бы финальный бой. Никто не сомневался, что лучше экипированные лорды на прекрасных конях легко разделаются с небогатыми соперниками. Сир Адамар оправдал это ожидание: он выехал против Карла Красавчика и первым же ударом копья опрокинул его. Затем серый сир Лорен из Надежды схватился с Клыкастым Рыцарем. Первые копья сломались, не принеся никому успеха; затем вторые. Графский сын заметно злился: на мечах он был слабее сира Лорена, потому рассчитывал разделаться с противником при помощи удара копья, а для этого оставался последний шанс. Нортвудец свирепо бросился в третью атаку. Нещадно пришпорил жеребца, набрал бешеную скорость и твердо нацелил копье в грудь сира Лорена. Удар был такой силы, что его слышали далеко за пределами арены. Щит сира Лорена разлетелся в щепки, рыцарь шатнулся назад, судорожно вцепился в поводья – и чудом сумел удержаться в седле. Его собственный удар пришелся Клыкастому Рыцарю в плечо. Нортвудец покачнулся, утратил равновесие… и под тяжестью латных доспехов вывалился из седла. Трибуны взорвались восторженными воплями.

Таким образом, сиру Лорену предстояло сразиться с кузеном владыки за титул чемпиона. Герцог Альмера растянул драматическое ожидание по всем правилам театральной сцены, отдав большую часть дня соревнованиям арбалетчиков и конных лучников. Лишь перед закатом состоялся финальный рыцарский поединок.

Сир Адамар выехал на арену во всей красе, сверкая доспехами; знаменосец следовал за ним. Кузен императора подъехал к балкону знати и, поклонившись, посвятил бой герцогской дочери. Сир Лорен не сказал ни слова, просто кратчайшим путем выехал на позицию.

Всадники ринулись в атаку, земля задрожала под копытами боевых коней. Сир Адамар сумел нанести удар первым, сир Лорен из Надежды пошатнулся, и его копье вовсе прошло мимо цели. Во второй сшибке оба сломали копья о щиты друг друга, но удар императорского родича вышел сильнее и точнее, сир Лорен с трудом удержался в седле. Сир Адамар превосходил противника ростом и мастерством, однако и третьей атакой не сумел выбить его. «Стойкий Лорен», – орали трибуны. Согласно правилам, противники спешились и сошлись на мечах.

Вот теперь они были равны: рост давал сиру Адамару преимущество, однако воин из Надежды брал свое скоростью и ловкостью. Тяжелые доспехи теперь служили Адамару дурную службу: они сковывали движения, а против затупленного турнирного меча хватило бы и кольчужной защиты. На два удара императорского кузена сир Лорен отвечал тремя своими, заходил то слева, то справа, вынуждая противника неуклюже вертеться на месте. При особенно удачной атаке сир Лорен сумел сшибить шлем с Адамара. Тот устоял на ногах, но оказался перед сложным выбором: сдаться либо продолжить бой без шлема, рискуя тяжелым увечьем, а то и смертью. Сир Лорен опустил меч и позволил Адамару поднять шлем. Трибуны одобрительно гудели. Восстановив защиту, кузен владыки ринулся в атаку. Выпад, второй, третий, мощный удар щитом, новая атака, развивающая успех, – и вот сир Лорен оказался на земле. Тут сир Адамар сделал шаг назад и крикнул:

– Поднимитесь, сир Лорен. Возвращаю вам долг.

К полнейшему восторгу зрителей бой продолжился. Он длился еще добрых десять минут – настолько противники были достойны друг друга. Наконец, сир Адамар в своих тяжелых латах начал уставать, движения замедлились, сделались менее точны. Одна его неловкость решила исход поединка. Совершая выпад, он выдвинулся слишком далеко, нарушив равновесие. Сир Лорен тут же отшагнул вбок и со всей мощью ударил щитом в плечо Адамару. Кузен владыки упал наземь, и рыцарь Надежды приставил клинок к его забралу.

– Так что же, турнир выиграл низкородный воин?! – возбужденно вскричал Джоакин.

– Ну, Лорен из Надежды был рыцарем, но не лордом, – сказал Хармон. – А чему удивляться? Нередко бывает так, что у человека низкого происхождения больше мужества и отваги в сердце, чем у избалованных с рождения лордских сынков. Благородство сердца важнее благородства крови – помнишь, как в Песне о Терезе?

Эта мысль пришлась Джоакину по душе, он со значением кивнул.

– А что же было дальше? Сир Лорен получил свой приз?

– Дальше была еще одна занятная сценка, – продолжил рассказ Хармон Паула.

Одержав победу, сир Лорен велел подвести ему коня. Сел в седло, сделал круг почета вдоль трибун и остановился перед балконом знати.

– Прекрасная леди Аланис, – прогудел его басовитый голос, – я посвящаю свою победу вам.

Дочь герцога остра на язык – это столь же известно, как и то, что она – первая красавица империи.

– Добрый рыцарь, – сказала с лукавой усмешкой леди Аланис, – что-то я не слышала от вас подобных слов перед поединком. Вы, видимо, не очень-то верили в свой успех?

– Миледи, – ответил сир Лорен, не смутившись, – истинный рыцарь служит даме свершенными делами, а не обещаниями.

Юная леди улыбнулась такому ответу и бросила сиру Лорену цветок. Герцог пригласил чемпиона за свой стол на праздничный ужин.

– Стало быть, вы ее видели?.. – спросил Джоакин Ив Ханна.

– Кого – ее?.. Аланис Альмера?

Джоакин кивнул и невзначай тронул карман на груди, где, как знал Хармон, хранилась сложенная вчетверо страница из «Голоса Короны».

– Конечно, видел! Она была от меня – вон как та береза – ярдах в двадцати.

– И… какова она?

– Ты в соборах бывал? – невпопад спросил Хармон.

– Ясное дело. А при чем тут?..

– Не в захолустных церковках, которых в каждом селе понатыкано, а в больших, древних храмах, где по праздникам сам епископ службу ведет, где ветровые трубы на башне, витражи, скульптуры из мрамора – в таких бывал?

– Ну, да.

– А в каких?

Джоакин перечислил:

– В Лабелине, конечно: в базилике Святой Софьи и в соборе Мудрости Праотцов. Потом, в Реклине – в детстве с отцом ездили, там церковь Сошествия. В Первой Зиме – не помню, как собор звался. В монастыре Елены и Глории – в Блэкхилле, что на северо-западе Альмеры. Ну, и в Смолдене, конечно. Там здоровенный собор горожане выстроили, едва на площадь вместился.

– Вот, – кивнул Хармон, – значит, бывал. А теперь припомни все иконы Праматери Агаты, какие ты видел. Хорошо припомни, поставь перед глазами.

Джоакин сощурился, закатил зрачки:

– Ага…

– Выбери из них самую красивую.

– Пожалуй, та, что в Первой Зиме… – тут Джоакин смекнул, куда клонит торговец, и широко раскрыл глаза: – Хотите сказать, Аланис красива, как эта икона?

– Неа, – мотнул головой Хармон, дал парню время скривиться от разочарования и добавил: – Леди Аланис намного краше иконы.

– Правда?

– Стану я тебе врать!

– А… насколько краше?

– Настолько же роза красивей одуванчика.

Джоакин мечтательно закатил глаза и облизнул губы. Хармон ухмыльнулся:

– На эту дамочку, знаешь ли, немалый спрос. Среди тех, кто посвящал ей поединки, были и графские сыновья, и герцогские, и военачальники, и гвардейские капитаны. Все первородные, на каждом золота сверкало больше, чем в петушином хвосте – перьев.

– Но победил их всех простой рыцарь! – вставил Джоакин.

– На ристалище-то победил, а вот за герцогским столом ему не позавидуешь. Наверняка, сник бедный сир Лорен среди этой братии. Кошачью шкурку не продашь за песцовую, верно я говорю?

Джоакин нахмурился и тихо буркнул в ответ:

– Благородство сердца важнее титулов.

Хармон не стал спорить.

Позже они тогда пили эль в трактире у Торгового Тракта, очаг пылал огнем, а в закрытые ставни барабанил дождь. Хармон обронил между делом:

– Хорошо бы к концу июля наведаться в Фаунтерру…

– Зачем, хозяин? – испуганно спросил Вихорь. Он питал благоговейный ужас перед большими городами, а в имперской столице и вовсе никогда не бывал.

– Летние игры будут. В последний день игр император хочет объявить, кого он выбрал в невесты. И, понятное дело, кого бы он ни выбрал, в любом случае праздник будет – не горюй! Помолвка владыки не каждый год случается.

– Да, я тоже слышала об этом! – подхватила Полли. – Говорят, есть три претендентки, одну из них император осчастливит.

– А что за девицы? Богачки, небось? – полюбопытствовала Луиза. – Хоть чем-то хороши, кроме богатства?

Хармон перехватил инициативу и ответил сам:

– Самая кроткая и милая среди них – Валери из Южного Пути, племянница здешнего правителя. Самая родовитая – Бекка из Литленда, она к тому же чемпионка-наездница. А красивейшая и богатейшая – конечно, Аланис Альмера.

Джоакин встрепенулся и внезапно проявил интерес к разговору:

– Леди Аланис сватается к императору? Тогда он, наверняка, ее и выберет! Кто может с нею сравниться!..

Отец Аланис – герцог Айден – первый советник двух императоров, так что, надо полагать, брак Адриана с Аланис – вопрос уже решенный. Однако вслух Хармон сказал другое:

– Ну, вовсе не точно, что ее.

– Почему же? Неужели две другие лучше?

– Не лучше, но владыка сомневается, брать ли в жены девицу, которой служат едва ли не больше мечей, чем ему самому.

– Войско Альмеры так сильно?

– Говорят, может поспорить с Ориджином.

Джоакин мечтательно закатил глаза.

Хармон не забывал и подначивать.

Раз увидал, как молодой воин мечет кинжал в дерево. С десяти шагов, с пятнадцати, с двадцати – клинок снова и снова бойко вонзался в кору. Сара хлопала в ладоши, Вихренок просил научить, Полли отчаянно предложила подержать яблоко. Хармон же, увидав это действо, ехидно хохотнул:

– Это в каком же замке тебя научили так над клинком издеваться? Раздобыл дворянскую вещицу, а орудуешь ею как разбойник с большой дороги. Кто же мечет искровый кинжал? Немудрено, что очи вылетели!

– Он такой и был, без очей, – процедил Джоакин. – Раздобуду деньги – куплю новые.

– Да я не про очи, – фыркнул Хармон, – а про тебя. Ты, конечно, ловкий воин, но дикий, как варвар. Благородные тебя на смех поднимут, коли среди них окажешься.

Джоакин пометал еще немного, чтобы не показать, как его задела насмешка, но больше это занятие не повторял.

На одной переправе путникам довелось долго ждать парома. Полли с Луизой хлопотали над стряпней, Джоакин маялся безделием. Хармон отозвал его в сторонку и попросил:

– Почитай про бал. Мои глаза уже не те, трудно печатные буквы разбирать.

– Про бал?.. – удивился воин. – Так вам же неинтересно!

– Это тогда, на судне, неинтересно было. А теперь уж две недели, как из последнего города уехали. Изголодался по новостям. Пусть и про бал, а все равно развлечение.

Джоакин извлек драгоценную страницу, осторожно развернул и принялся читать.

Понятное дело, шла речь о том, какой шикарный и богатый прием устроил владыка Адриан, что за расчудесная знать собралась, какие все были красивые и благородные… Вельможи – большие любители похвалиться друг перед другом. Хармона вовсе не интересовала заметка. Цель была в другом: заставить Джоакина лишний раз перечесть лестное описание леди Аланис. Причем вслух, чтобы парень сам себе проговорил все эти витиеватые красивости. Джоакин действительно увлекся: стоило ему добраться до упоминания леди Альмера, как глаза загорелись, голос наполнился вдохновением. Однако, читал он, как и прежде, скверно: спотыкался о слова, в которых имелось больше семи букв, и с трудом, в два-три захода, преодолевал их. Слово «нас… след… ница» в итоге покорилось ему, «перв… воро… вород… родная» составила серьезное препятствие, а эпитет «неприз… непервз… неперевез… проклятье какое-то!.. непревзведенная!» поверг молодого воина в смятение, близкое к панике. Хармон расхохотался.

– Слышала бы леди Аланис, как изящно ты о ней читаешь!

– Читайте сами, – обиделся Джоакин, спрятал страницу в карман и ушел.

Полли цвела и благоухала, словно майская сирень. Ее радовало все вокруг. Солнце было нежным, дождь – уютным, луна – мечтательной, Звезда – по-особому прекрасной. Дорога шла гладко, еда выходила – пальчики оближешь. Полли радовалась новым местам, встречным людям на тракте, улыбалась путникам и желала счастливой дороги. В полнейший восторг ее привела кобыла. Хармон отдал Полли до поры одну из трофейных лошадей, отнятых у своры сира Вомака. Прочих он собирался продать в Солтауне, а самую красивую – игреневую, с белыми отметинами на ногах – решил приберечь и позволил девушке ездить на ней. Вскоре, правда, пожалел об этом: Джоакин продолжил свои уроки верховой езды, Полли быстро училась, и вскоре парочка, оседлав коней, уже по полдня пропадала в полях, далеко обогнав остальной обоз. Возвращались они неизменно счастливые, перехихикиваясь, щеки парня розовели, у Полли сияли глаза. Спрашивается, какой толк от охранника, который разгуливает с девицей вместо того, чтобы быть при хозяине? Хармон подумывал устроить Джоакину взбучку, но понял, что Полли сочтет его злым и придирчивым, а этого не хотелось. Девушка и без того почти не обращала внимания на Хармона со дня памятного поединка. Презирает за трусость и ложь?.. Или просто все ее силы уходят на красавчика-воина?.. В любом случае, неприятно и досадно.

Хармон загонял ревность в темный угол души и твердил себе: ничего, дайте срок. Время мне на руку играет.

Ближе к Солтауну торговец стал замечать, что Джоакин не отказался бы побеседовать с ним. При случае, воин садился около хозяина и бросал взгляды, будто с вопросом. Однако, Джоакин помалкивал, и это было весьма необычно. Остальная свита Хармона постоянно точила лясы. Доксет рассказывал военные небылицы; Вихорь бурчал, недовольный всем вокруг; Луиза отмечала, чем придорожные села отличаются друг от друга: у этих, к примеру, коровы черные, а у тех – пятнистые; тут вот церковь из рыжего кирпича, а там – оштукатуренная известью; колодец вот с «журавлем» – значит, неглубокий… Хармон видел, что все эти глубокомысленные беседы оставляют Джоакина равнодушным. Имелась у парня одна заветная, волнующая тема, которую не мог поддержать ни Доксет, ни Вихорь, ни даже Полли – один лишь хозяин. И Джоакин все чаще терся около него, поглядывал, хотя и остерегался заговорить самому, чтобы не наткнуться на новую насмешку.

Хармон избегал этой темы несколько дней, дал Джоакину поголодать. А после, на петлистой дороге среди холмов, что вращали крыльями мельниц, Хармон уселся на козлах возле охранника и сказал:

– Знаешь, они чем-то похожи. Угадывается одна порода: темные глаза, скулы резко прорисованы, а брови чуть изломаны, как от удивления. И запястья очень тонкие.

Джоакин сразу понял, о ком идет речь, встрепенулся.

– А кто красивее?

– Спросишь! Конечно, леди Аланис. Северная Принцесса рядом с нею – свеча против искровой лампы.

– Правда ли, хозяин, что они – родственницы?

– Да, хотя очень далекие. Они обе – рода Агаты, это говорит само за себя.

– Говорит?.. Что говорит?

– Темень ты! Рвешься в мир благородных, а ни черта про них не знаешь.

Джоакин умолк и засопел. Чуть погодя, Хармон смилостивился.

– Ладно, слушай. Первородные меж собою постоянно чем-то меряются: у кого мечи острее, замок крепче, земли просторнее, у кого в тайниках хранится больше Священных Предметов. Но главное, чем они похваляются, – это родовое имя. Наши Святые Праматери упомянуты в Писании в определенном порядке. На алтаре любого собора этот список тоже увидишь. Темноокая Мириам, за ней – Янмэй Милосердная, потом Величавая Софья, Светлая Агата, Елена, Глория, Сьюзен… ну, всех перечислять не стану. Важно то, что их всегда пишут одним и тем же порядком: первая – Мириам, последняя – Ульяна. Дальше еще говорится, что все Праматери в равной степени велики и святы, и ни одной из них боги не отдавали предпочтения… но дворянам начхать на эту приписку. Они решили меж собой: чье родовое имя стоит в Писании выше, тот, значит, и благороднее.

– Ну, это не тайна, – кивнул Джоакин.

– Ага. Вельможи никогда не упустят повода похвастаться. Тут у тебя с ними есть нечто общее… Так вот. Понятное дело, большинство семейств стараются улучшить свою кровь и взять невесту родом повыше, чтобы дети унаследовали ее имя. Скажем, потомки Сьюзен всегда не прочь жениться на барышнях рода Глории, еленовцы мечтают о невестах рода Софьи, софиевцы – о пра-правнучках Милосердной Янмэй. Это как разведение племенных скакунов: каждый заводчик старается раздобыть лошадку лучшей крови и получить от нее потомство.

– А что же род Агаты?

– Дело в том, что агатовцы в этой гонке не участвуют.

– Да ну!..

– Род Агаты стоит особняком. Они не спешат смешивать кровь ни с родом Софьи, ни даже Янмэй. Агатовцы считают, что их порода и без того самая лучшая. Шестьсот лет они правят Ориджином и всегда старались брать невест только своего же рода. Два века назад другая агатовская ветвь получила под власть Альмеру и установила ту же традицию. Потому родовые черты у агатовцев особенно хорошо заметны – как во внешности, так и в норове.

– И что это за черты? – жадно спросил Джоакин.

Давным-давно, при жизни своей в Алеридане, Хармону довелось составить мнение о потомках Светлой Агаты. Высокомерные спесивцы, уверенные, что оказали честь миру людей, родившись в нем. Тепла и душевности в них было чуть меньше, чем в ледяной статуе. Хармон-торговец примерно так и сказал Джоакину, только немного другими словами. Это ведь не ложь, верно?

– Черты рода Агаты – гордость, хладнокровие и красота. Только красота особого свойства, как горные вершины: неприступная, холодная, таинственная. Знаешь, в Ориджине говорят: «Лишь северянин умеет любить Север. Лишь Агата может понять Агату».

Джоакин Ив Ханна ловил каждое слово. Его взгляд туманился, устремлялся сквозь торговца куда-то вдаль. В неприступную и таинственную даль, надо полагать.

Из недр фургона выбралась Полли, обняла любимого за шею, шепнула на ухо:

– Хочешь яблочко? Конечно, прошлогоднее, но сочное и сладкое!

– Что?.. Чего?.. – Джоакин не без труда вернулся на козлы скрипучей телеги, насквозь пропахшей чаем, пылью и потом. – А, яблоко… Ну, давай.

 

* * *

В Солтауне Хармон продал трех сквайровских коней и выручил за них четырнадцать золотых – больше, чем ожидал. Неплохой улов, но и расходы предстояли немалые.

Гобарт-Синталь, возможный покупатель Предмета, владел торговым флотом из пятидесяти кораблей. Через его руки проходили тысячи, а то и десятки тысяч эфесов. Чтобы такой человек снизошел до разговора с тобой, вид ты должен иметь подобающий.

Перво-наперво Хармон разыскал в багаже серебряный браслет члена купеческой гильдии Южного Пути. Он состоял в гильдии, но редко надевал браслет, зная, что торгаши Южного Пути славятся скупостью, и в других землях с ними неохотно ведут дела. Но сейчас выдался подходящий случай надеть эмблему.

Затем он прошелся богатым портовым рынком. Расспросил побольше о Гобарт-Синтале, убедился, что сейчас корабельщик находится в городе, и занялся покупками. Хармон приобрел алые замшевые сапоги и кожаные штаны с белым узором, какими щеголяла здешняя купеческая знать. Хорошенько поторговался с ювелиром, разжился массивной золотой цепью на шею и серьгой в виде священной спиральки в левое ухо. Дополнил одеяние красным шелковым кафтаном, жилеткой из мягкой кожи теленка, а также поясом с массивной золотой бляхой. Прикупил и кое-что еще.

После Хармон нанял открытую бричку с бархатными сиденьями, разукрашенную бронзовыми вензелями и сверкающую свежим лаком на боках. Вольготно рассевшись в ней, раскинув руки на всю ширину заднего сиденья, Хармон выглядел преуспевающим купцом: удалым, наглым и богатым. Жаль, по улицам не висят зеркала – он охотно оглядел бы себя со стороны!

Вернувшись к свите, он вызвал восторженные охи у Луизы, Сары и Доксета, и даже Полли похвалила его наряд.

– У меня для тебя кое-что есть, – сказал ей Хармон, отозвав девушку в сторону.

Он протянул Полли замшевый мешочек. Девушка развязала тесемку и нашла внутри стеклянный пузырек.

– Неужели это?..

– Ванильный парфюм с юга. Я купил тебе в подарок.

Полли заколебалась, отнюдь не уверенная в своем праве принять такой дорогой дар. Хармон был готов к этому замешательству:

– Ты просто открой и понюхай.

Девушка выдернула пробочку и избавилась ото всех сомнений – столь сладкий, яркий, сочный аромат жил в склянке! Полли изменилась в лице так, словно на миг перенеслась в сказку. Она обняла Хармона одной рукой, второй прижав к груди пузырек. В качестве слов благодарности Полли сказала:

– Вы так… Вы такой!.. – и убежала.

Хармон довольно улыбнулся ей вслед и позвал Джоакина.

– Пойдешь со мной к покупателю, потому хочу, чтобы ты выглядел, как следует. Держи.

Он развязал мешок и протянул парню роскошный новый плащ – изумрудный с оторочкой из лисьего меха. Джоакин оглядел его и одобрительно кивнул: по его мнению, такой плащ вполне подходил доблестному воину.

– Это не все.

Хармон вложил в ладонь Джоакина десять золотых, вместо обещанных давеча пяти.

– Сейчас отправляйся на рынок и купи себе новые сапоги, а также кольчугу.

– Кольчугу?.. – не поверил ушам воин.

– Ага, – ухмыльнулся Хармон, – это броня из переплетенных стальных колечек.

– Я знаю, что такое кольчуга! – фыркнул Джоакин. – Просто не ожидал… Благодарю, хозяин!

– Пока еще не благодари. Потом поблагодаришь, сперва дай руку.

Джоакин протянул руку, и Хармон положил ему на ладонь два кроваво-красных граненых камушка.

– Это… это очи?!

– Очи, – кивнул торговец, наслаждаясь произведенным эффектом.

Воин выхватил кинжал с такой прытью, словно намеревался зарезать хозяина на месте. Вогнал камушки в отведенные им выемки, зажал проволочками. Очи встали прекрасно, как влитые – недаром Хармон аккуратно снял мерку, пока Джоакин забавлялся с Полли в ручье.

Парень поиграл кинжалом, сделал ложный выпад.

– Осторожно, очи заряжены, – предупредил торговец.

– Заряжены?!

Зарядить камушки – это была целая история. Купчина, с которым Хармон торговался за очи, объявил: «Зарядка – не моя забота. Сам возись». Хармон ответил: «Почем тогда мне знать, что это вообще очи, а не просто розовые камушки?» Купчина возопил: «Да я – купец такой-то, родом оттуда-то! Меня знает все побережье! Я, по-твоему, мошенник какой-нибудь? Ты оскорбил меня, подлец!» Хармон смиренно поклонился: «Прости, дорогой, не хотел тебя обидеть…», и убрал монеты в карман. Купчина пошел на попятную: «Ладно, пожалуй, ты прав, но для зарядки искра нужна, а где я ее возьму?» Подумали, решили. Вместе подались в собор, разыскали ризничего. Вложили ему в руку агатку и спросили, есть ли в храме искра. Ризничий сказал: «Вы, никак, дураки приезжие? Наш собор по праздникам сияет, что Звезда в небе!» Дали ему еще агатку и показали очи. Ризничий, скотина, взял монету и помотал головой: «Это не ко мне. Чтобы зарядить, нужна особенная приспособа, а в соборе только фонари». Отправились за приспособой. Заявились во двор к одному вельможе – их прогнали. Заявились ко второму – у того не нашлось искры. Во дворе третьего вельможи застали оружейника. Задобрили словами, отсыпали серебра и, в конце концов, уговорили.

Хваленая приспособа была похожа на тиски: два железных цилиндра, в зазор меж которых оружейник вложил око и, покрутив вороток, зажал. «Осторожно, не суньте руки, а то шибанет», – предупредил мастер и рванул рычаг. Приспособа загудела, камушек издал сухой щелчок, будто кнут, и – ей богу! – поменял цвет. Был розовым – стал густо алым. То же самое оружейник проделал со вторым оком, а затем пояснил, как правильно их использовать.

Хармон пересказал это Джоакину:

– Под гардой, в основании рукояти, есть два железных лепесточка – по одному на каждое око. Когда касаешься клинком противника, жмешь один лепесток. Око говорит «клац!», и искра из него выходит на клинок, а с клинка – в тело вражины. Все, противник лежит. Второй лепесток – для второго ока. После пора заряжать.

– Надо вогнать острие в тело или достаточно коснуться?

– Просто коснись, хоть плашмя приложи. Главное – нажать лепесток.

– А как потом зарядить?

– Нужна искра и зарядная приспособа. Так что, хорошо бы тебе поскорей свести дружбу с кем-то из дворян – чтобы искрой угощаться.

– Снова смеетесь?.. – заподозрил Джоакин.

– И не думал. Ты теперь экипирован не хуже их, а бьешься – получше многих. С чего бы им тебя сторониться?

Джоакин поверил. Поблагодарил хозяина, крепко, до хруста, пожал руку и отправился за кольчугой.

 

* * *

В новой экипировке Джоакин сиял, как корона на государевом лбу. Наполированный шлем отбрасывал блики, кольчуга переливалась благородным маслянистым блеском, плащ ниспадал с плеч, подчеркивая атлетическое сложение воина. Стоял теплый вечер, и таскать на себе двадцать фунтов железа было не самым приятным развлечением, но вид явно оправдывал усилия.

Воин еще раз поблагодарил хозяина и подошел к Полли. Взяв ее за руку, сказал:

– Пойдем, красавица, я покажу тебе море.

Конечно, девушка и не думала возражать. Они ушли рука об руку и вернулись далеко за полночь.

А Хармон Паула попрощался со Священным Предметом. Дождался, пока все улягутся спать, заперся в своей комнатке в гостинице, закрыл ставни, зажег все свечи. С легкой дрожью в пальцах развернул материю и положил на стол Светлую Сферу. Долго глядел на два мерцающих кольца, связанных воедино невидимой силой. Дотронулся ладонями, погладил – ласково, словно девичьи волосы. До чего же она гладкая! Безукоризненная, идеальная форма! Капля воды на стекле показалась бы топорной работой в сравнении с этим.

Хармон поставил Предмет на ребро, набрался смелости и щелкнул по внутреннему кольцу – так, как делал это граф Виттор. Мелькнула мысль, что Сфера может и не завертеться в руках такого недостойного существа, как он. Ведь он низкого рода, не потомок Праматерей… Однако, кольцо пришло в движение, закрутилось, размазалось в шар. Теперь, при свечах, шар мерцал желтовато-оранжевым и был еще прекраснее, чем в свете дня. Казалось, крохотный лоскут пламени заключили в незримую сферу, и он трепещет внутри нее, бьется, стараясь выскочить наружу. Торговец затаил дыхание от восторга.

Завтра, – подумал он, – я продам это… это… Назвать святыню вещью или товаром, даже про себя, у него не повернулся язык. Сделка должна принести ему четыре тысячи золотом и сделать богатым человеком до конца жизни… но Хармон почему-то чувствовал печаль.

Захотелось помолиться. Он понятия не имел, как следует молиться Священному Предмету. Что говорить? И говорить ли вообще? Может быть, вместо этого Предмет нужно целовать или держать над огнем?.. Хармон не смог решить. Он вынул серебряный медальончик с изображением Праматери. Святая Елена Прозорливая была покровительницей путников и купцов, именно ей Хармон молился в тех редких случаях, когда чувствовал потребность облегчить душу. Медальон был сработан довольно грубо, святая Праматерь выглядела носатой сварливой теткой. Ее можно было узнать лишь по каноническому символу – фонарю в руке, да по корявой надписи, идущей краем медальона: «СВ ПМ ЕЛЕНА ПРОЗОР».

– Мать Елена… – начал Хармон и запнулся. Светлая Сфера на столе переливалась огненными сполохами. – Я живу, вроде, как следует… Не посягаю на чужое, не получаю удовольствия через страдание, тружусь усердно. Хочу сказать… благодарю тебя, милостивая мать, что выбрала меня. Дала мне в руки такое чудо – я никогда не забуду твоей доброты! В каждом храме, какой встречу, стану заказывать тебе благодарственные песни. Перечту Писание, буду жить, как надо, как вы завещали. Ты останешься довольна мною.

Он положил медальон и обеими руками взялся за внешний обод Предмета, позволив мерцающему шару парить меж его ладоней. Кто еще из смертных видывал такое?!

– Благодарю тебя от всей души, предобрая мать!

Во внезапном порыве он добавил:

– И знаешь… я прошу тебя, прости графа Виттора, что он продал святыню. Пожалуй, ему не следовало… но ты же видишь, он только из любви это сделал.

 

* * *

Негоциант Гобарт-Синталь разбогател на торговле с южным королевством Шиммери. Его галеоны огибали весь материк Поларис вдоль восточного побережья, с севера на юг, груженные мрамором, серебром и сталью, а возвращались с полными трюмами шелка, чая, пряностей, крокодиловой кожи и страусовых яиц. Он гордился своей тесной и крайне выгодной связью с южанами, и при любой возможности выпячивал ее: носил чалмы, просторные шаровары и шелковые безрукавки, пил кофе и пряный чай, даже имя взял сдвоенное, на шиммерийский манер, присобачив к данному с рождения унылому Гобарту романтически-загадочный довесок.

Обитал Гобарт-Синталь в плавучем доме. Два скалистых полуострова выдавались далеко в море и защищали от штормов живописную солтаунскую бухту. Лазурное море пестрело кораблями и лодками, входящие в гавань шхуны белели соцветьями парусов. Набережная, опоясавшая бухту, была широка и тениста благодаря череде могучих платанов. Роскошный вид манил сюда богачей: вся городская знать обзаводилась домами, виллами, дворцами вдоль набережной, не жалела денег на изящные колонны, цветущие террасы, причудливые скульптуры на крышах. Но Гобарт-Синталь перещеголял всех – он превратил в дворец один из своих галеонов. Судно было крепко заякорено у набережной, в самом выгодном расположении – так, чтобы центральная улица города упиралась прямо ему в борт. Мачты и все палубные надстройки были удалены, а взамен на корпусе судна вырос трехэтажный особняк из белого дерева, украшенный филигранной резьбой, похожий на ларец для драгоценностей. С борта плавучего дома на берег перекинулся мост, устеленный коврами. У моста денно и нощно несли вахту устрашающие скульптуры южных пещерных исчадий, рядом с ними, скромные, будто оруженосцы, стояли стражники в шиммерийских доспехах: широкополых бронзовых шлемах и броне из виноградной лозы.

Бричка Хармона остановилась перед мостом в назначенный час. Накануне он передал негоцианту письмо, полное лести и многозначительных намеков, и сумел заинтересовать Гобарт-Синталя. Благословение отцу, научившему Хармона писать витиевато! Торговец назвался стражнику, тот кивнул:

– Вас ожидают.

В сопровождении сверкающего Джоакина торговец поднялся на борт. Его встретил слуга-карлик в гигантских алых шароварах и повел через дом. Приемная зала, пусть и стесненная размерами судна, выглядела впечатляюще: стена, выходящая на море, почти сплошь состояла из окон, пол устилался, словно пухом, мягчайшими коврами, журчал фонтан, вдоль стеклянной стены розовели от цвета крохотные деревца, которым Хармон не знал названия. По ветвям важно переступали пестрые птицы с гребешками из перьев, загнутыми клювами и неприлично длинными хвостами. Они взирали на торговца с видом наглого превосходства. Одна птица заметила, что Хармон смотрит на нее, и со знанием дела испражнилась. Торговец мог поклясться: пернатая нахалка сделала это нарочно. «Привезите мне птицу с южной душою», – не без ехидства вспомнил Хармон.

Карлик велел Джоакину остаться у фонтана, а Хармона провел по лестнице вверх, на террасу, что нависала над залой. Она выполняла роль кабинета корабельщика. В глубине террасы восседал на груде подушек сам Гобарт-Синталь.

Негоциант оказался невысоким щуплым мужчиной с холеной седой бородкой. Он был облачен в красно-золотой шелковый халат, а на голове восседала роскошная снежная чалма. Быстрым, цепким взглядом Гобарт-Синталь окинул Хармона, словно оценил на глаз, а затем одарил радушной улыбкой:

– Здравия тебе, Хармон Паула. Садись, раздели со мной угощение.

У правого плеча корабельщика располагался столик с фарфоровыми чашками, серебряным кофейником и блюдом, полным южных сладостей. Хармон уселся на подушки по другую сторону от столика, не без труда обрел равновесие и сумел сохранить сидячее положение, вопреки стараниям подушек свалить его набок.

– По вкусу ли тебе шиммерийский кофе? – осведомился Гобарт-Синталь.

Хармон некогда пробовал этот странный напиток и, по правде, терпеть его не мог – одна горечь во рту от него.

– С большим удовольствием выпью чашечку, любезный господин.

Он вовремя вспомнил, что знатные южане предпочитают обращение «господин» привычным «сударям» и «милордам». Гобарт-Синталь улыбнулся. Карлик наполнил чашку Хармона черной пахучей желчью.

– Расскажи же, как обстоят дела в моей родной земле? Какими известиями порадуешь? – спросил негоциант.

Разумеется, корабельщик прекрасно знал все здешние новости, но вступительная неспешная беседа – столь же важная часть хорошей сделки, как и спор о цене. Хармон многословно поведал негоцианту о том, какой пригожей выдалась теперешняя весна, как мудро правит герцогством его светлость Лабелин, сколь быстро продвигается рельсовая стройка, дающая надежды, что вскоре и до Солтауна доберутся искровые поезда. Отведав медовых пряников и халвы с изюмом, которая кое-как перебила кофейную горечь, Хармон спросил о делах Юга, сознался при этом, что никогда не бывал в Шиммери, о чем всей душой сожалеет. Гобарт-Синталь заявил, что на всем свете не найдется другой столь прекрасной земли, как южное королевство, и подтвердил это описанием нескольких шиммерийских диковинок: дворца на водопаде, Облачной Бездны, десятимильной Аллеи Магнолий, и, конечно, великолепных Львиных Врат. Хармон ахал, всплескивал ладонями и изъявлял восторг с подобающей случаю старательностью.

Наконец, Гобарт-Синталь велел карлику в третий раз наполнить чашки и отослал его с террасы, давая понять, что пришло время разговора о деле.

– Твое письмо, Хармон, вызвало у меня любопытство. Ты не слишком ясно дал понять, о чем ведешь речь. Обычно так пишут те, кому нечего предложить, но тут чутье подсказало мне, что дело может оказаться стоящим. И вот, я решил тебя выслушать.

– Предположим, – начал Хармон Паула Роджер, сделав глоток кофе, – странствовал по миру один путник. Случилось так, что милостью богов попал ему в руки весьма непростой товар. Товар до того диковинный, редкостный, что не продашь его ни на ярмарке, ни с корабля; до того ценный, что мало кому придется по карману. Очень мало кому. Поразмыслил путник и поступил так. Отправился в богатый портовый город, разыскал среди городских купцов самого видного, знатного и явился к нему на прием. Подумал: покажу товар купцу, он непременно заинтересуется и тут же спросит о цене. Но как сложить цену товару, который продается столь редко? А если назову, сколько хочу, то не в обиде ли останется купец? Не прогонит ли меня за наглость? Так рассудил путник и сказал купцу иное. Ты, купец, ловок и умен, – сказал путник. – Погляди на меня, послушай, что говорю, и угадай, какова цена моему товару, не глядя на него. Назовешь справедливую цену – тут же уступлю тебе от нее десятую часть.

По едва заметному огоньку в глазах негоцианта Хармон понял, что покупателя заинтриговала его загадка.

– Что сказал бы тогда купец путнику? – спросил Хармон Паула.

– Пятьдесят эфесов, – заявил Гобарт-Синталь.

Хармон только улыбнулся.

– Сотня.

Хармон промолчал, бросил в рот розовый кубик зефира.

– Триста эфесов?.. – не то предложил, не то спросил корабельщик.

Хармон улыбнулся шире, взор его был ясным и невинным – ни дать, ни взять счастливое дитя.

– Уж не хочет ли этот путник сказать, что цена его товару больше пятисот золотых?

– Путник долго странствовал. Боги были милостивы к нему…

Гобарт-Синталь подался вперед, пристально оглядел Хармона с ног до головы, проутюжил взглядом бляху на поясе, золотую цепь, браслет гильдии, уперся в глаза гостя – лукавые, умные, с морщинками от уголков.

– Тысяча эфесов.

– Тысяча эфесов… – неторопливо повторил Хармон, сделал глоток из фарфоровой чашки. – Тысяча эфесов – хорошая цена. Село с мельницей и церковью можно было бы продать за эти деньги, или крупное поместье с лесным угодьем… Но разве путник похож на землеторговца?

– Купец никак не возьмет в толк, – процедил корабельщик, – какую чертовщину продает путник. И по правде, купца это начинает злить.

– Путник был бы очень расстроен, услышав от купца такие слова, и кланялся бы до самой земли, умоляя купца быть милостивым. Но никак не мог бы путник показать товар, услышав цену всего лишь в одну тысячу.

– Всего лишь в тысячу?! – Гобарт-Синталь хлопнул ладонью по столу. – Да ты хоть знаешь, что можно купить за тысячу золотых?

Хармон прижал руку к груди и примирительно склонил голову.

– Смиренный путник знает многое, не зря же он странствовал столько лет. Знает, к примеру, что за тысячу золотых никак нельзя купить вещь, чья цена состоит из пяти цифр.

Корабельщик схватился на ноги:

– Десять тысяч?!

– Путник не сказал – десять тысяч, – с безмятежным спокойствием произнес Хармон Паула Роджер. – Путник сказал: число из пяти цифр. Среди подобных чисел десять тысяч – наименьшее, и, признаться, путник мог бы счесть это за обиду.

– Да иди ты во тьму! – рыкнул Гобарт-Синталь. – Убирайся, не морочь мне голову!

Хармон не двинулся с места.

– Неужели купцу не интересно было бы узнать, какой товар имелся у путника? Разве купец дал бы путнику уйти, не получив ответа?

Корабельщик скривился от бешенства, пригвоздил Хармона взглядом, и вдруг… внезапно он догадался, какой – единственный на свете! – товар мог бы оправдать подобную цену и самоуверенную наглость продавца. Гобарт-Синталь недоверчиво склонил голову, почесал бородку. Сел, хлебнул кофе, облизал губы. С расстановкой сказал:

– Шестнадцать тысяч золотых монет. По тысяче в честь каждой святой Праматери.

– Путник теперь видит, что купец понял, о каком товаре идет речь. Это наполняет сердце путника радостью! Правда, слегка досадно, что купец думает, будто путник не знает справедливой цены своему товару… – Хармон отправил в рот еще кусочек лакомства. – Кроме того, путнику жаль, что всего шестнадцать Праматерей пришли к нам из Подземного Царства. Сколь прекрасным и благостным стал бы наш мир, если бы каждая Праматерь привела с собой сестру! Или двух…

– Ты обезумел, – процедил Гобарт-Синталь, указав пальцем в грудь Хармону. – Я не дам тебе столько денег. Слышишь? Этого не будет. Заплачу двадцать пять тысяч золотых эфесов в том случае, если ты сейчас же покажешь товар, и на нем не найдется ни единого вот такусенького изъяна!

Хармон развел руками:

– Милейший купец должен понимать, что в подобном товаре по самой его сущности не может быть изъянов.

– Положим. Но один товар не равен другому!

– Как горько говорить, что мудрый купец снова заблуждается. Один бесценный товар равен другому – именно бесценность и равняет их. И если человек получает шанс купить бесценную вещь всего лишь за сорок пять тысяч золотых, то ему следует считать это божьей милостью.

Хармон ожидал новой вспышки гнева, но корабельщик только устало покачал головой.

– Сам Темный Идо подвесил твой язык… Двадцать пять тысяч – крайняя цена. Это все, что я могу собрать, не продавая судов.

– Что ж, смиренно прошу прощения за то, что занял ваше время.

С этими словами Хармон поднялся с подушек.

– Стой! – рявкнул Гобарт-Синталь. – Я найду, у кого занять еще семь тысяч к послезавтрашнему дню. Я дам тебе тридцать две. Слышишь? Только сейчас же покажи товар! Если он будет так прекрасен, как ты описал, – ты получишь тридцать две проклятущих тысячи эфесов!

В эту минуту Светлая Сфера покоилась на груди торговца, плотно притянутая платком, однако, сам не зная почему, Хармон ответил:

– Сожалею, но товар не при мне. Я должен помолиться богам и спросить, считают ли они вашу цену справедливой. Если получу утвердительный ответ, принесу товар на осмотр завтра к полудню.

– Тридцать две тысячи – хорошая цена, – проскрипел Гобарт-Синталь.

– Не спорю с этим, добрый господин. Но подобные дела делаются лишь с благословения богов. Мне необходимо помолиться.

– Передай богам, что я добавлю еще тысячу эфесов.

– Вы очень щедры. Я непременно сообщу вам, какой знак подали мне боги.

На том он откланялся. Покидая плавучий дворец негоцианта Гобарт-Синталя, Хармон уже знал, что не вернется.