Сколько Эрвин ни вспоминал впоследствии тот день, он не мог припомнить, как выбрался из ложа Дара.

Вероятно, он очнулся в гроте, поскольку именно там лишился чувств ночью. Очевидно, стал искать путь наверх и нашел. В стене были выбиты ступени и ухваты для рук – дикари, что разрабатывали Дар, устроили себе лазы. Вероятно, подъем занял очень много времени: когда Эрвин выполз на поверхность, солнце стояло в зените. Он позвал:

– Помогите! Ко мне, я здесь!

Никто не спешил.

Эрвин поднялся на ноги. Все тело было ватным и тяжелым, слепленным из мокрой шерсти. Левая рука едва шевелилась. Грудина занемела под ремнем и ныла тупой, приглушенной болью. Мучила жажда.

– Томми! Теобарт! Фредерик! На помощь…

Ни ответа, ни помощи. Эрвин побрел к лагерю, спотыкаясь через шаг.

На удивление мало изменилось с вечера. Шатры стояли, как ни в чем ни бывало; темнели кострища. Только никакого движения – ни людей, ни лошадей. И тишина. Бездонная, глухая.

– Вы спите, что ли?.. – спросил Эрвин вполголоса. Хотел крикнуть, но не повернулся язык. По спине побежала ледяная струйка.

У всех шатров были откинуты пологи. Из-под некоторых тянулись какие-то темные языки. Эрвин двинулся к одному, и каждый шаг почему-то выходил короче предыдущего. Остановился у шатра и долго смотрел в сторону, все не решаясь заглянуть. Прошептал:

– Эй… есть кто?..

Да, внутри были люди. Эрвин увидел их, когда заставил себя посмотреть. Тела были изрублены так, что сложно различить. Месиво. Кровавая каша с ошметками ткани и плоти. Лишь один мертвец остался узнаваем: коренастый кайр Освальд.

Эрвин сдержал приступ тошноты. Отвернулся, двинулся дальше. Он больше не пробовал звать. Методично, один за другим, обходил шатры. В некоторых были трупы, иные – пусты.

В четвертом Эрвин обнаружил имперского посланника Филиппа Лоуферта. Его выдавала лишь козлиная бородка – верхнюю половину лица Филиппа снес удар меча.

Под открытым небом также лежали мертвецы: ближе к лесу, из которого пришла атака. Восьмерка часовых и еще десяток воинов. Здесь Эрвин нашел Фередрика и Мэтью. Все тела были изуродованы, но на каждом угадывался один смертельный удар: стрела в глазу, зияющая рана на шее, раздробленный череп. Очевидно, часовых истребили в считанные мгновения, затем расправились со спящими в шатрах, а после искромсали все тела, чтобы в темноте случаем не пропустить выжившего. Нападавшие были омерзительно хороши. Как могли дикари столь мастерски сражаться?!

Тело Томми, лежавшее у дальнего кострища, терзал коричневый волк. Упираясь лапами и мотая головой, пытался оторвать кусок от ноги мертвеца. Эрвин вынул кинжал. Зверь увидал человека, рванул еще раз и скрылся за деревьями, унося в зубах мясо. Молодой лорд не сомневался, что к ночи волк вернется и приведет с собой стаю.

Вскоре Эрвин нашел труп чужака. Рыжий бородач в полной кольчуге и алой рубахе поверх нее, горло рассечено мечом. Кольчуга?.. Кузнечное дело?.. Наваждение какое-то! И где другие тела врагов? Их должны быть десятки! На вахте стояли восемь воинов Первой Зимы – чтобы одолеть их, понадобилось полсотни дикарей, никак не меньше! Наверное, остальных мертвецов унесли соратники, чтобы похоронить, а этого, рыжебородого, потеряли в темноте. Возле мертвеца лежала странная штука: обрубок древка с раздвоенным наконечником. Похоже, дикарь был вооружен копьем, и острие снес удар меча.

Ориджин осмотрелся внимательнее и поодаль, у кустарника, заметил еще одного мертвого чужака. Когда молодой лорд подошел к нему, из кустов донесся хрип. Эрвин вынул кинжал и вгляделся в перекрестье веток. Судя по звуку, тот, кто прятался там, был тяжело ранен и угрозы не представлял. Но у него мог оказаться взведенный арбалет.

– Милорд… – сказал лежащий в кустах, и Эрвин узнал голос капитана Теобарта.

Он раздвинул кусты и присел возле воина. Кайр лежал, сложив руки на животе. Под его ладонями и вокруг них, сползая на землю, расплывалось красно-бурое пятно, подбородок и шея были испачканы кровью. На Теобарте не было ни брони, ни сапог – лишь сорочка. Он не стоял в карауле ночью, атака застала его в шатре. Капитан схватил меч, выбежал на поляну, и тут же получил удар в живот. Ответным выпадом он заколол врага, а сам упал и отполз сюда, в кусты, прежде, чем кто-то из нападавших заметил.

Эрвин взял его ладонь.

– Позвольте взглянуть, Теобарт.

– Зачем?

– Я знаю немного о медицине.

Эрвин отнял руки воина от живота и осмотрел рану. Его замутило, он отвел взгляд.

Наверное, надо что-то сказать. Тьма, а это не просто. Эрвин видел немало смертей, но ни разу ему не доводилось говорить эти слова. Может, соврать? «Закройте глаза, расслабьтесь, не волнуйтесь. Я что-то придумаю. Лежите спокойно…»

– Ваша рана смертельна, капитан. Тут ничем не поможешь.

– А то я не знаю.

– Что… что я могу сделать для вас?

Лицо старого воина исказилось гримасой, он фыркнул. Тут же зашелся мучительным кашлем, сплюнул кровь.

– Сделать… для меня!.. Зажимал рану всю ночь и утро… ждал – может, кто выжил. Надеялся, один из моих… из кайров. Сказал бы: найди их, отомсти… поклянись. – Он перевел дух, отдышался. – Но выжил ты… еще и раненый.

– Я отомщу!.. – прошептал Эрвин и хотел добавить: «Клянусь», но осекся, наткнувшись на взгляд капитана, полный страдания и горькой насмешки.

– Отомстишь… ты…

Он поманил Эрвина пальцем, и тот придвинулся ближе к голове воина. Теобарт перешел на шепот.

– Сделай вот что. Сделай это… слушай внимательно. Отыщи бумагу, перо… Садись, пиши. Пиши, сколько хватит сил, пока не зайдет солнце… Потом зажги факел, пиши дальше. Все напиши, что здесь было, понял?.. Напиши: их было тридцать. Напиши…

Внезапная злость проснулась в груди лорда. Он оборвал раненого:

– Всего тридцать? Как, тьма вас сожри, три десятка дикарей одолели вас?! Что вы за воины?!

– Дикари?.. Дикари?!

Лающий, давящийся кашель – неверное, это смех.

– Какие они дикари?! Посмотри на тела! У них были искровые копья! Мечи, хауберки, алые рубахи. Это… – кашель, сгустки крови, – …люди Короны.

Эрвин оторопел. Люди Короны? Искровая пехота владыки Адриана?! Умирающий воин, наверное, бредит!

– Быть не может, – отрезал Ориджин.

– Да посмотри на тела! Копья, форменные рубахи, гвардейские сапоги! И говор был – как на Востоке, в Землях Короны! – Теобарт перевел дух, глядя на лорда с бессильной яростью.

Люди Короны! Эрвина оставил раненого и оглядел труп чужака. Алая рубаха поверх кольчужной брони, кожаные бриджи, высокие сапоги – все было добротное, форменное, сшитое в цехах Фаунтерры. А обрубок древка, что он нашел прежде, – ведь это было острие искрового копья!

Эрвин вернулся к Теобарту.

– Боюсь, что вы правы.

– Еще бы, я прав… Напиши все это, запомнил? Про искровиков, про Дар, ночную атаку…

– Да, капитан. Что потом?

– А потом… Листы с записью прибей кинжалом к дереву. На теле не оставляй – волки растащат вместе с мясом. Прибей к дереву повыше, понял? Но так, чтобы увидели… А потом… – Эрвин похолодел, поняв, что услышит сейчас. – Взведи арбалет, если хватит сил. Направь вот сюда, под нижнюю челюсть… Быстрая, легкая смерть, без усилий. Ты сможешь…

– Постойте, Теобарт! – вскричал молодой лорд. – Я жив, разве не видите? Я остановил кровь, рана заживет! Пойду в Первую Зиму, осенью буду там! Я отомщу за вас, слышите?

Губы Теобарта изогнулись в болезненном оскале. Он горячечно зашептал, схватив Эрвина за ворот:

– Ты понял меня? Запиши все, прибей к дереву. Взведи арбалет. Это проще, чем перерезать себе горло.

– Я выживу, – сказал Эрвин.

– Ты… ты… – капитан отвел глаза. – Кто бы другой… Но ты.

– Я выживу, Теобарт, – прошипел сын герцога, чувствуя, как злость разгорается в груди. – Тьма тебя сожри, я выживу! Вернусь в Первую Зиму. Я выживу, слышишь!

Капитан захрипел, зрачки закатились. Жизнь, однако, оставалась в теле: ребра поднимались и опускались.

– Я выживу, – повторил Эрвин и порывисто встал.

Голова закружилась, круги поплыли перед глазами. Он мучительно закашлялся. Зажал рот рукой, а после придирчиво осмотрел ладонь: ни капельки крови. Просто улыбка Праматери: удар ножа не задел ни сердце, ни легкое. Значит, Теобарт ошибается: все не так уж плохо! Следует обработать рану – промыть орджем, смазать лекарским снадобьем и наново перебинтовать. Потом нужно убираться из лагеря. Похоронить погибших – об этом не приходится и думать. Значит, на запах мертвечины соберутся волки… к ночи их будет целая стая.

Куда идти? У подножия холма отряд проходил небольшой ручей. До него ярдов пятьсот. Ручей – хорошее место. Рана будет заживать не меньше двух недель, это время придется как-то пережить. Следует взять с собой запас пищи, арбалет с болтами, лекарские снадобья, одеяло… немного воды… Мысли отчего-то стали вялыми, безучастными. Словно кто-то другой будет собирать припасы и оружие, идти к воде, а Эрвин тем временем… ляжет спать. Да, чертовски хотелось спать, веки слипались. Так бывает от жары и духоты, если приходится сидеть в тесном помещении летним днем. Может быть, прилечь? Вреда от этого не будет… Лекари говорят: человек выздоравливает во сне. Вчера рана болела нестерпимо, а сегодня – меньше; вот только слабость в теле и вялость мыслей, и дрожь в руках… Возможно, после сна и это пройдет?..

Кайр Теобарт вдруг открыл глаза и тихо, но внятно произнес:

– Удар милосердия.

Эрвин вздрогнул.

– Удар милосердия, милорд, – повторил раненный воин.

Если ты рожден на Севере в благородной семье, рано или поздно тебе придется убивать. На сей счет Эрвин не питал иллюзий. Но чтобы первой его жертвой стал верный отцовский рыцарь, к тому же безоружный и беспомощный – это было слишком.

– Нет, кайр, – Ориджин покачал головой. – Простите.

– Ты откажешь мне?.. – Теобарт словно не поверил ушам.

Эрвин отвел глаза.

– Неженка… – бросил воин и мучительно закашлялся. – Овца.

Лорд вынул из ножен кинжал и положил на грудь Теобарту. Кайр взял оружие обеими руками. Он был бледен, как полотно, и двигался с огромным трудом. Едва слышным шепотом воин начал молитву. Эрвин молча встал, отошел. Он не захотел подарить раненному милосердие и не сумеет похоронить его. Оставить рыцаря наедине со смертью – единственное, что мог для него сделать.

Вскоре Эрвин услышал короткий сдавленный стон. Наступила тишина. Теперь он один.

– Я выживу, – решил Эрвин София Джессика.

Сонливость отступила – возможно, ненадолго. Он понимал, что это время нужно использовать с умом. Прежде, чем снова нахлынет слабость, необходимо обработать рану, собрать припасы и дойти до ручья.

Найти труп лекаря оказалось нетрудно. Стараясь не смотреть на тело, Эрвин перерыл его вещи и раздобыл кожаный сундучок. Внутри нашел несколько острых ножей различного размера, кривую иглу с нитью, моток белой материи, пару щипцов-зажимов, клещи для удаления зубов, несколько склянок со снадобьями и беличью кисточку для нанесения мази. В своем багаже взял ордж, миску и кружку, бурдюк с водой, запасной кинжал. Приготовления сделаны.

Эрвин щедро хлебнул орджа. Благословенное хвойное пойло! Выпил столько, что в ушах зашумело, а голова слегка закружилась. Потом расстегнул ремень и оторвал тряпицу от раны. Выступила темная густая кровь. Не хлынула, а только просочилась, как смола на дереве. Свернулась за ночь и перекрыла узкий ножевой разрез. Что ж, тем лучше – нет риска истечь кровью. Дышать, правда, трудно: скопившаяся в грудине кровь давит на легкое… Ну, неважно. Трудно, но можно же. Хватило сил даже выбраться из ложа!

А вот то, что предстоит теперь, будет не очень-то приятно.

– Светлая Агата, помоги мне. Позволь задержаться в подлунном мире, ради славы нашего рода и мести нашим врагам. Дай мне сил, чтобы выжить. О большем не прошу.

Эрвин наклонил горлышко бурдюка и тонкой струйкой пролил в рану ордж. Боль резанула по ребрам, но терпимая – слабее той, что пылала ночью. Он ожидал, будет хуже. Возможно, ордж не добрался в самую глубину.

Следующий шаг – снадобье. В лекарском сундучке имелось полдюжины разных мазей. Эрвин знал, что чуть ли не каждый воин берет в поход склянку снадобья, и у каждого оно – свое, особенное. Фамильный секрет, мазь прабабушки-знахарки, рецепт, взятый из ученых книг, или подсмотренный у столичного лекаря, или даже – древнее средство Ханны-целительницы… Огромное разнообразие смесей наводило на неприятный вывод: надежного снадобья от гнилой крови не знал никто. Лекари обрабатывали раны бойцов то соком папоротника, то козлиной мочой, то хвойной эссенцией, то смесью золы и патоки. Иногда рана заживала – кто знает, было ли тому причиной целебное средство или крепкое тело воина, или сила молитвы.

Эрвин открыл первую попавшуюся склянку. Снадобье имело коричневый цвет и отвратительно смердело. Ориджин поспешно заткнул склянку и открыл другую. Здесь оказалось нечто желтовато-бледное, похожее на гной. Нет… Третья мазь была маслянисто-жидкой и пахла апельсином. Уже лучше. Эрвин глубоко вдохнул, чтобы края раны разошлись, смочил кисточку в снадобье и провел по ране. Что ж, и это оказалось терпимо. Он даже испытал нечто вроде гордости. Не так уж и больно, не так страшно.

Кто-то внутри него нашептывал, что рану следовало обработать глубже. Нож вошел в тело дюйма на три… Но почти весь разрез заполнен свернувшейся кровью, что уж делать? Теперь до дна не доберешься.

Покончив со снадобьем, Эрвин тоскливо посмотрел на кривую иглу. Кто-то внутри него шепнул, что рану нужно зашить. Эрвин представил себе, как вонзает в собственную плоть это мерзкое острие, протягивает сквозь кожу нить… и велел кому-то умолкнуть. Кинжал был остер, рана – узка, кровь почти не течет. Достаточно просто перевязать, что он и сделал.

Проверил собранные вещи: лекарский сундучок, кинжал, арбалет с болтами, вода – это не подлежит сомнению. Еда: сухари, сыр, вяленая оленина. От меча или шпаги пришлось отказаться: вряд ли удастся дотащить до ручья увесистую железку. Мешок еды вкупе с арбалетом уже казался неподъемным. Одежда – это важно. Сейчас тепло, но погода может перемениться, может и пойти дождь. Эрвин взял пару сорочек, плащ и самое легкое из одеял. Кое-как запихал все в мешок, закинул за плечо, пристроил кинжал на пояс, как вдруг подумал о бумаге и чернилах. «Напиши все, ты понял?.. Их было тридцать, они – люди Короны…»

Нет. Эрвин покачал головой и отказался от письменных принадлежностей. Взять чернила и перо означало допустить мысль, что он, Эрвин, последует совету Теобарта и окончит жизнь, вогнав болт в собственную голову. Нет уж. Ни за что!

Он двинулся в путь.

Хорошо, что дорога шла вниз по холму. Не так уж и сложно идти. Конечно, дыхание сбивается, в голове шумит, ноги наливются тяжестью и еле сгибаются. Но идти-то все-таки можно! Даже сложно поверить. Люди с ножевым ранением в грудь не ходят, а лежат на носилках и торопливо прощаются с жизнью. Я – особенный? – подумал тогда Эрвин. Любимчик Светлой Агаты! Она не дала Луису попасть в сердце. Она дала мне сил остановить кровь и выбраться из ложа. Она поможет добраться до ручья и пошлет скорейшее выздоровление. Никто не поверит, что я справился с таким. Тьма, я бы и сам не поверил!..

Эрвин прошел шагов двести. Деревья сомкнулись за спиной и отгородили его от ужаса, оставшегося в лагере. В тот же миг силы исчезли. Он налетел на торчащий корень, упал – и не смог подняться. Не помощь Праматери, а ужас держал его на ногах, заставлял сердце отчаянно биться, перекачивал кровь, приводил в движение мускулы и мысли. Страх исчерпался, с ним отхлынула жизнь.

Эрвин забыл об Агате, и о ручье, и о том, чтобы пытаться встать на ноги. Осталась единственная забота: сохранить сознание и доползти до ближайшего укрытия. Он увидел землянку дикарей – одну из тех, на которые отряд набрел вчера. В ней не будет ни воды, ни пищи, ни солнечного света, но это теперь было совершенно не важно. С минуты на минуту остатки сознания улетучатся, он провалится в небытие и достанется волкам.

Эрвин успел заползти в нору и задвинуть за собой входной щит прежде, чем лишился чувств.

Считай, снова повезло.