Начало декабря 1774г. от Сошествия

Дымная Даль; Флисс (герцогство Альмера)

«Минерва р. Янмэй

18 лет, жен.

Источник

Начальные:

Пульс – 95

Дыхание – поверхностное, быстрое; 3—4с

Цвет кожи – умеренная бледность

Температура – норм.

Поведение – пассивное, подавленное, молчит

Взяты соки»

Страницы книги были аккуратно разлинованы в таблицы. Заглавием каждой стояло имя человека. На полях значились отсчеты времени: «начальное», «4ч», «8ч», «12ч»… В строках таблиц шли телесные показатели, относящиеся к данному часу. Между блоками показателей стояли короткие пометки о произведенных процедурах: «Взяты соки», «Дана пища», «Оказано воздействие»…

Зачем я читаю это?

Суденышко идет на веслах вниз по Дымной Дали. Первый мокрый снег ложится хлопьями. Небо серое, озеро – черное, ветер царапает кожу. Как назло, встречный. На палубе зябко и неуютно, при всякой возможности люди прячутся вниз. Не так уж много укрытий предоставляет кораблик. Трюм – темный, тесный и набитый грузом. Нижняя палуба: в центре помещение для гребцов, в носовом отсеке – камбуз и кубрик, на корме – каюта капитана и еще две для важных гостей. Гвардейцы толкутся в кубрике, иногда садятся на весла вместе с гребцами. Дело не в доброте душевной, а в холоде: работа согревает. Итан и Шаттерхенд делят одну гостевую каюту, вторая отдана Минерве. В каюте имеются два крохотных круглых оконца, так плотно покрытых налетом, что почти не пропускают света. Есть мягкая койка, привешенная к стене, сундук для вещей и стул. Эти три предмета исчерпывают пространство каюты, оставляя лишь двухфутовое свободное пятно. Мира честно попыталась спать в этом помещении первую ночь и вторую, но не смогла. Каюта слишком напоминала темницу Уэймара. Девушка перешла наверх и нашла место на открытой палубе, недалеко от штурвала. Там и проводила почти все время.

Навес защищал от снега, но не спасал от ветра. Однако ветер успокаивал Миру: в подземельях воздух всегда неподвижен. Было зябко, но терпимо. Если хорошенько закутаться в плащ и одеяло, можно даже спать. Ночью на мачте горел фонарь, сквозь облака виднелась луна, поскрипывали снасти, плескалась вода. Вокруг лежал простор, куда ни посмотри – взгляд уйдет вдаль, не упираясь в преграды. Все это давало чувство безопасности. На палубе Мира, наконец, сумела уснуть. А когда было светло, она сидела там же, под навесом, и читала книгу.

Люди, означенные в заглавиях, делились на «источники» и «пробы». Имелось несколько различий меж ними. Страницы источников пестрели пометками: «взяты соки». Что это означает, Мира помнила из собственного опыта. У проб соков не брали, напротив, им давались некие номерные снадобья: «Дана пища и субстанция образца №…» Также к пробам применяли воздействия, обозначенные буквами: «Воздействие А», «воздействие В», «воздействие С». Нигде не говорилось, что имеется в виду. Но после каждого воздействия шли краткие записи о показателях тела: «пульс возрос в 2 раза и составил…», «цвет кожи сменился на пятнисто-красный», «температура повысилась, началось отделение пота». Очевидно, воздействия представляли собой разные способы пыток.

Срок жизни каждого человека определялся последним временем на его странице. Линдси значилась источником, ее записи кончались меткой: «76 ч. Пульс не слышен. Дыхание отсутствует. Источник опустошен». Другие источники выдерживали дольше: восемьдесят, девяносто часов, кто-то перевалил за сто.

Пробы умирали куда быстрее. После сорока или шестидесяти часов воздействий черту подводили слова: «проба завершена». Рядом с именем Джейн стояло зачеркнутое «источник» и заново вписанное «проба». Она провела в руках Аптекаря восемнадцать часов, к ней дважды применили воздействие А, по разу – В и С.

Зачем я это читаю?..

Записи велись с леденящей скрупулезностью. Прослеживалась четкая, ясная, кошмарная логика. Ровно половина людей служила источником жизненных соков, вторая половина нужна была для испытаний различных формул эликсира. И те, и другие в итоге умирали, однако с разной целью. Источников убивали для того, чтобы их тела выработали субстанцию жизни. Проб – затем, чтобы увидеть, как долго они продержатся. Срок выживания проб говорил о качестве испытуемой формулы. Наилучшим пока что оказалось снадобье №12, взятое у источника «Неизв. жен. благород. (нижний круг)». Это снадобье принимала Мэри С. (прост., 21 год, жен.) и умерла на семьдесят втором часу, после тридцати пяти воздействий.

Итан часто приходил поговорить с Мирой. Приносил еду или горячий чай, поправлял одеяло на плечах девушки, усаживался рядом с нею. Пытался начать беседу и вскоре оказывался в затруднении. Расспрашивать Миру об Уэймаре – все равно, что теребить пальцем открытую рану. А рассказывать самому – о чем? Мира вежливо слушала все, что он говорил, и даже вставляла: «Благодарю за рассказы, мне очень любопытно». При этом совершенно не менялась в лице и смотрела мимо Итана в туман. Мира спросила его лишь о двух людях: Адриане и Марке. Итан с горечью ответил, что оставил Ворона Короны в Первой Зиме, в когтях мятежника, и ничего не знает о его судьбе. А императора Итан не видел очень давно и приказ получил не напрямую, а через капитана Бэкфилда – нового начальника протекции. На все остальное, что мог поведать Итан, Мира только рассеянно роняла:

– Прошу, продолжайте… я слушаю с большим интересом…

Всякий раз при его приближении она быстро закрывала книгу. Однажды он спросил:

– О ч… чем в ней написано, миледи? Позвольте взглянуть.

Мира вздрогнула.

– Боюсь… без комментариев вам будет непонятно.

Он не решился просить комментариев.

Почему я читаю это?.. – она снова и снова спрашивала себя.

Один ответ состоял в людях. Их было тридцать шесть, за вычетом Джейн и самой Миры. Они исчезли без малейшего следа. Тела, запечатанные в бочках, невозможно опознать. Где родились, кем были, какого нрава, из какой семьи – ничего теперь нет, только имя в заглавии страницы. У многих нет и имени, лишь пометка в духе: «Неизв. муж., взят на сев. окраине. Простолюд., 24 года». Следовало понять это так: под пытками у него узнали возраст, чтобы вписать в нужную колонку, однако имени не спросили – оно не имело значения для Мартина с Аптекарем. Невидимые, обезличенные жертвы. Хотя бы кто-то должен знать о них, хоть кто-то должен их оплакать. Хотя бы Мира.

Но плакать ей не удавалось – глаза отвыкли от слез еще в монастыре. Потому все больше склонялась к другому объяснению: не столь благородному и куда более мрачному. Мира не могла расстаться с книгой потому, что та содержала неразрешимую загадку. Северянка и дочь рыцаря – конечно, она вдоволь слышала о войнах и жестокости. Видела смерть отца. Сама умирала от яда… Однако не могла даже заподозрить существования того, о чем рассказывала книга. Это не была просто жестокость, и не ненависть, и не убийство, не пытки… а нечто куда более темное, чему нет названия. Когда это появилось в мире, он изменился. Мир больше не будет таков, каким девушка его знала. Она не могла ни понять, ни осмыслить перемену, ни смириться с нею. И книга притягивала внимание, как человек, пораженный страшной и неизвестной хворью.

Молчаливая Мира, день и ночь сидящая под открытым небом, сильно тревожила провожатых. Итан не оставлял попыток убедить ее спуститься в каюту. Уверял, что на палубе ужасно холодно и мокро, что Мире грозит хворь, что люди сильно беспокоятся за нее. Она отвечала, что северянке не к лицу бояться холода, а в каюте немногим теплее (это, кстати, было правдой); что бравые гвардейцы и так сделали для нее очень многое, она весьма признательна и умоляет не беспокоиться. Итан сказал:

– Пощадите себя! В… ваша кожа может обветриться и стать не такой п… прекрасной.

Мира ответила:

– Моя кожа осталась на теле, и это уже хорошо. Нечего желать большего.

Итан перешел к откровенному шантажу:

– Если вы не спуститесь, то я тоже останусь спать на палубе, возле вас.

Она позволила отвести себя в каюту и даже сумела задремать, но проснулась, крича от ужаса. Тесная комната, дощатые стены… Мире приснилось, что она в бочке.

Гвардейцы во главе с лейтенантом тоже приходили к ней на палубу – справиться о здоровье и воззвать к чувству самосохранения. Мира сомневалась, что второе у нее имеется. Что до первого, то она была здорова. Тем здоровее, чем больше вокруг свободного пространства. Она не сдавала позиций. Все переговоры кончались тем, что гвардейцы приносили Мире очередной плащ или одеяло, так что вокруг нее образовалось целое гнездо из теплых вещей. Кроме того, к ней был приставлен охранник: кто-то из гвардейцев посменно нес дежурство на палубе. Казалось, это новая уловка – ей должно быть стыдно, что воин вынужден из-за нее мерзнуть.

Больше всего девушке нравилось отношение рулевого. Этот бородатый альмерец часами стоял за штурвалом в нескольких ярдах от нее, но не цеплялся ни с расспросами, ни с заботой. Казалось, ему и вовсе не было дела до пассажирки. Единственный раз, когда он обратился к Мире, это вышло очень уместно. Ветер тогда особенно усилился и заползал подо все плащи. Рулевой вынул из-за пазухи флягу чего-то крепкого, хорошенько приложился к ней, потом глянул на Миру и спросил:

– Хотите, барышня?

Она не отказалась.

Мире не хватало духу прочесть от начала и до конца записи, связанные с одним и тем же человеком. Фантазия начинала рисовать то, что стояло за отсчетами: «32 ч»… «40 ч»… «60 ч»… Становилось настолько страшно, что не помогал уже ни ветер, ни шум снастей. Потому она металась со страницы на страницу, не погружаясь, а выхватывая фрагменты тут и там.

Мира отлично умела видеть закономерности. Ей не составило труда понять, что Мартин скрывал от брата свою работу: особенно усердно вел опыты как раз в то время, когда граф Виттор был в столице и Первой Зиме. Мира поняла, что данная книга – первая и единственная: поначалу Аптекарь еще не приноровился и ошибался в том, сколько места оставить под каждого человека. Стало быть, свое чудовищное дело Мартин начал полтора года назад – такова дата первой записи. Выяснила и то, что опыты не принесли успеха. Самые лучшие эликсиры давали жертвам только лишний десяток часов, не больше. Этот факт немного утешил Миру – настолько, насколько вообще возможно утешение. Если бы нашлась надежная формула, если бы вдруг стало известно, что экстракт из крови одного человека может продлить жизнь другого… Мир стал бы куда темнее, чем сейчас.

Она задумалась о том, что сделает с Мартином леди Иона. Кажется, всех пыток мира мало для этого монстра. Однако под пытками Мартин может выболтать палачу, что знает рецепт снадобья жизни, пусть и очень ненадежный. Это скверно. Нельзя, чтобы малейший слух об этой дряни вышел за двери темницы. Пожалуй, лучшее, что может сделать Иона – убить Мартина немедленно, причем руками преданного кайра, а не палача. Но Иона не сможет казнить брата мужа, тем более, пока муж в отъезде! Тьма. Мире стоило самой покончить с Мартином, пока могла. Отчего не подумала?!

Глупая Минерва. Если бы в ту ночь ты могла ясно мыслить, то умерла бы от ужаса.

– Кончайте читать эту мерзость! – потребовал Шаттерхенд тоном приказа.

Мира дернулась:

– Откуда знаете, что мерзость? Вы читали?

– По вашему лицу вижу. Бросьте книгу за борт, пока она вас не добила. И идите погрейтесь с нами в кубрике. Третий день уже торчите на холоде!

– Я не замерзла.

– У вас губы синие.

– Не беспокойтесь обо мне, я в порядке.

– Я видал мертвецов, бывших в большем порядке, чем вы.

– А вы очень любезны, лейтенант. Умеете угодить девушке.

– Угождать – это по части Итана, миледи, но он так и не смог затащить вас в тепло. Пора действовать по-военному. Идите сами, или отнесу на руках.

В кубрике было душно и дымно, смердело табаком. Гвардейцы и матросы разом умолкли и поднялись на ноги, завидев Миру.

– Ваше высочество!

Ей сделалось не по себе.

– Прошу, не обращайте внимания…

Она ссутулилась, задвинулась между Итаном и лейтенантом, уперлась взглядом в стол. Как раз перед нею на столешнице было криво нацарапано: «СУЧИЙ ХВОСТ».

Когда иссяк поток вопросов о ее самочувствии, гвардейцы вернулись к прежней теме, а говорили они о войне. Теперь везде и всюду говорили о войне – точнее, о войнах.

Адриан выступил против кочевников со всем южным крылом имперской армии. Это было еще тогда, когда отряд гвардейцев отправлялся на задание. Теперь владыка уже, вероятно, пришел в Литленд и задает перца Степному Огню. У западников нет и шанса: восемь искровых полков – шутка ли!

Моряки отвечали на это: чем биться с кочевниками, лучше бы владыка здесь, под боком навел порядок. Когти уже в Лабелине, да еще и без боя взяли – виданное ли дело! Этак мятежник поверит, что все может, и решит завоевать весь мир! Они, моряки, прежде ходили из Флисса в Стоункип, что в Южном Пути, возили торговцев с грузами. Но теперь половина Южного Пути под северянами, и торговли нет: страшно. Герцог, говорят, почти как Темный Идо: едва появится на поле боя, вся армия врага разбегается в ужасе. Так было и в Дойле, и под Лабелином. Недаром кайры наступают без потерь – им и биться-то не приходится!

Гвардейцы хохотали в ответ: это все выдумки, басни! Мы видели герцога когтей при дворе: он тощий, как девчонка, и ни черта не страшный. Эти слухи сами же северяне распускают, чтобы набить себе цену. Но недолго им осталось наглеть: Адриан выставил против мятежника своего генерала Алексиса. Недаром его зовут Серебряным Лисом: серебро – цвет мудрости, а лис – символ хитрости. Никто в Империи не знает военное дело лучше Алексиса. Он побьет Эрвина так лихо, что тот даже не успеет ничего понять.

Скорей бы уж, – ворчали моряки. Ведь пока стояли в Уэймаре, слышали такое: на помощь мятежнику идет Клыкастый Рыцарь Нортвуд, а с ним пять тысяч всадников и десять – пехоты. Если клык соединится с когтем, то вместе они прочно окопаются в Южном Пути, уже не выбьешь.

Гвардейцы заявляли, что разведка императора работает отменно, и если Нортвуд выступил в поход – значит, генерал о том знает. Перехватит сперва Нортвуда, потом Ориджина, обломает одному клыки, а второму – когти.

Армейская болтовня умиротворяла. Война – понятное дело. Храбрые люди честно убивают друг друга на поле брани. В сравнении с Мартином Шейландом и Сибил Нортвуд война казалась чуть ли не детской сказкой: простой, доброй и наивной.

Мира спросила:

– Не слыхал ли кто-нибудь о судьбе графини Нортвуд?..

– Отчего не слыхать, ваше высочество! Медведица с дочкой взяты под стражу. Пятнадцатого декабря будет суд – это через две недели.

– Как полагаете, какой вынесут приговор?

– Смертная казнь, – не колеблясь, ответил лейтенант. – Заговор, убийство, покушение на ваше высочество, да еще и в планах государственный переворот – что же тут еще присудить?

Кто-то из гвардейцев бодро добавил:

– Мы успеем к представлению, миледи!

По его мнению, это должно было порадовать Миру. Она, как смогла, изобразила радость. «В Фаунтерре вас ждет суд, миледи», – так говорила Иона. Мира постаралась не думать об этом. Адриан не стал бы спасать ее из лап одной смерти, чтобы бросить в пасть другой. Вероятно, не стал бы. Скорее всего…

«Сучий хвост», – было нацарапано на столешнице. Хорошие слова. Уместны во многих ситуациях.

Мира снова попробовала спать в каюте и снова проснулась от собственного крика. Снился Эф с дырой вместо глаза. Он танцевал с Линдси, а после грубо отпихнул ее со словами: «Поди прочь, ты меня недостойна, уродина!» Это звучало обидно, ведь Линдси вовсе не была дурнушкой. Она выглядела ровно так, как и должен двухнедельный труп.

* * *

Накануне прибытия во Флисс Мира все-таки простудилась. Проснулась с резью в горле и сухим болезненным кашлем. Лихорадка не заставила себя ждать. Жар охватил ее и свалил с ног. Когда корабль причалил во Флиссе, Миру снесли на берег. Идти она не могла.

Следующие дни стали кошмаром. Трясясь от лихорадки, Мира качалась на грани между бредом и явью. Наяву была серая комнатушка какой-то гостиницы, засиженное мухами окно, запах плесени и сырой постели. Мерзкий лекарь с козлиной бородкой вливал ей что-то в рот, клал на голову мокрые тряпки, от которых озноб становился нестерпимым. Итан с плаксивым лицом пытался утешать ее, но ясно было, что он сам нуждается в утешении. Если бы Мира смогла сказать: «Не тревожьтесь», сказать: «Пустое», пошутить как-нибудь, Итан зарыдал бы от счастья. Но говорить было очень сложно: слова путались с мыслями, а те с воспоминаньями. Она начинала: «Не волнуйтесь, я северянка, у меня крепкое здоровье», – но изо рта вылетали не слова, а красное облачко, делилось на капельки, сыпалось на простыни… нет, в колбы с ярлыками. А козлиная бородка лекаря все росла, росла, заполняя комнату, спутывала Мире руки и ноги, сдавливала шею… Она принималась кашлять, внутри что-то разрывалось, клочки легких вылетали изо рта… Лекарь подбирал их, клал в колбы. А Итан рыдал уже взахлеб, слезы лились ручьями, и тоже стекали в колбы, а Итан закрывал ладонями лицо, а когда отнимал их, то был уже не он, а Инжи Прайс. «Поговорите с нею, она любит слушать. Поговорите, чтобы ей было не так страшно. Когда вытащите наружу ее внутренности, все равно говорите: ей будет не страшно. Она – золотое дитя!» Лекарь брал нож и тянулся к ней, и медлил в сомнении: отрезать грудь?.. Распотрошить живот?..

– А-аааа! – кричала Мира, заходясь кашлем, и подскакивала в постели.

Стояла темень, никого рядом. Сорочка на Мире насквозь мокра от пота. Девушка стаскивала ее, голая куталась в одеяла, омерзительно сырые на ощупь. Сырые, как рассол. Как погреб. Вокруг темно, будто в бочке. Да, это бочка: доски вокруг, крышка над головой. Но странным образом Мира видела, что рядом стоят другие бочки, а в них – другие люди. Линдси. Джейн. Адриан. Отец.

Ее отец. В бочке. В рассоле.

Она кричала и металась, пыталась разбить доски, опрокинуть, вырваться… От этого темень становилась только глубже, плотнее. Никого больше не видно, кроме отца. Глазницы пусты, лицо изуродовано. Его нельзя узнать, Мира только чувствует, что это – отец.

– Нет, нееет! Помогите!..

Кто поможет? Она в бочке, в одной из многих в ряду. А вдоль ряда прохаживается Мартин Шейланд в красном кафтане, похожий на бубнового короля. И кто-то спрашивает:

– Как дела, бубновый? Все по плану?

Мартин оглядывается. Мира оглядывается. Там, в конце погреба, стоит Эрвин Ориджин. Мятежник. Держит за шею свою сестру.

– Сложно идет, – говорит Мартин. – Плох материал. Попалась одна Янмэй, и та больная.

– Держи, попробуй с этой!

Эрвин швыряет ему Иону, будто куклу. Мартин сует ее в бочку, Иона успевает крикнуть:

– Нет, милый братец! Не отдавай меня! У тебя сильный жар!..

Причем тут жар?.. К чему это?..

Но голос повторяет:

– Да, жар сильный. Сейчас мы поставим припарочку…

Ей на лоб ложится мокрая марля. Мира корчится от озноба, заходится в кашле. Видит лекаря. Это явь?..

Да, и не только это. Эрвин, злодей из кошмара, он тоже был явью. Кто, как не он, стоит за всем? Теперь это ясно, как день. Если бы не болезнь, Мира поняла бы намного раньше! Эрвин нанял братьев Шейландов. Для него они ведут идовы эксперименты, по его указке ищут снадобье бессмертия. Вот в чем секрет самонадеянности Эрвина: он станет бессмертным! Ни искра, ни Персты уже не будут ему страшны!

А Иона… бедная благородная Иона – только жертва. Он отдал сестру Шейландам в оплату за их жуткие труды. Боги!.. Нужно спасти ее!

И Мира вскакивает с постели, бежит, бежит меж рядами бочек. Не успела с Линдси, но успеет теперь. Скидывает крышки одну за другой, ищет Иону, видит гниющие трупы. Один из них – отец. Он поднимается из бочки, тянет руки к дочери, хочет обнять.

– А-аа! А-аааааа!

Мира отлетает назад и падает, споткнувшись. Кто-то подхватывает ее.

Эрвин. Красивый, изящно одетый. Горячий, полный жизни. Чужой жизни, высосанной из сотен жертв!

– Хочешь, Мия, я подарю тебе престол? – сладко шепчет он. – А хочешь, весь мир? Только один поцелуй – и все на свете будет твоим.

Он клонится к ее шее. Зубы Эрвина удлиняются, превращаясь в звериные клыки.

– Аааааа!..

Мира подскакивает в постели. Снова мокрая ночнушка, снова темень, спутанные одеяла. Дрянной запах болезненного пота. Ее запах…

Сучий хвост. Самый сучий изо всех хвостов.

* * *

– Позвольте войти, миледи.

Мира позволила. В голове гудело, нос едва дышал, слабость не давала пошевелиться. Но хоть не было жара – и то радость. Отчего же не принять гостей?

Вошли Итан и Шаттерхенд. Оба имели до странности торжественный вид, Итан при шпаге, лейтенант при мече. Будь у мужчин с собой мундиры – пожалуй, надели бы их. Мира села, опираясь на подушки; пригладила волосы, чинно сложила руки поверх одеяла. Подумала: вот и все, Минерва, твои дни сочтены. Адриан спохватился и решил все-таки отдать тебя имперскому суду. Или лекарь спохватился и возвел твою болезнь в ранг смертельных. Так или иначе, чихать осталось недолго. Радуйся…

Мира чихнула и утерла нос платочком.

– Простите.

– Миледи, мы пришли сообщить вам новость.

– Так и поняла. Я вся внимание.

Мужчины замялись. Видимо, не решили, кто будет говорить. Стесняетесь сказать, что меня ждет суд? Я знаю решение проблемы.

– Господа, предлагаю тянуть спички. Кто вытянет короткую, тому слово.

Шаттерхенд усмехнулся:

– Короткую вытянул Итан, а говорить мне. Но это такая новость, что нужно по-особому…

Мира снова утерла нос, прокашлялась, села ровно.

– Я готова.

– Миледи, когда скажу новость, вы сразу выздоровеете.

Сомневаюсь, – подумала Мира, но промолчала. Внимательно смотрела в лицо гвардейцу, ждала. Тянулась пауза. Мужчины переглянулись с каким-то неясным выражением.

– Говорите, прошу!

Лейтенант сказал.

Мир поменял цвет. Был серым, как несвежие простыни и старая побелка на потолке, как облака в небе и пыльное оконное стекло. Стал – желтым с отливом в золото: осеннее солнце, рукоять Вечного Эфеса на монете, императорская корона. И слабость исчезла, и мокрота в горле, и гул в висках. Мира вовсе не чувствовала тела – будто выскочила из него, невесомая взмыла в воздух.

Теперь Мира понимала, почему они медлили. Сказать это быстро – обесценить слова. А эти слова – такие, что их хочется прочувствовать, прожить, вдохнуть полной грудью, как воздух.

– Прошу вас, повторите!

Лейтенант улыбнулся и произнес:

– Генерал Алексис разбил мятежника.

Добрую минуту Мира молчала, разглядывая этот новый, золотистый, светлый мир. Потом спросила:

– Как он это сделал?

– Владыка обхитрил Ориджина. Вся Империя знала, что император пошел с войском на юг, в Литленд. Вот только войска с ним было всего три полка! Он вывел из Фаунтерры десять полков и провел через Землю Короны и часть Надежды, на виду у всех. Но на берегу залива Мейсона, в крохотной пиратской бухте он погрузил семь полков на корабли и отправил на север, сам же двинулся дальше только с тремя. Эрвин не знал этого, но, видно, чувствовал подвох: долго медлил, не решался идти на Фаунтерру. В итоге все же соблазнился тем, что столица осталась беззащитна, и двинулся из Лабелина на юг. Тем временем семь искровых полков высадились в Южном Пути, во владениях Грейсендов, и присоединились к войскам генерала Алексиса. Серебряный Лис собрал неслыханную силищу: двенадцать искровых полков, четыре тысячи тяжелой конницы, восемь тысяч морской пехоты, один полк алой гвардии, да еще вся кавалерия Южного Пути, которую увел из-под Лабелина барон Деррил. Со всей этой мощью он внезапно обрушился на Эрвина. У мятежника просто не было шансов!

Если бы Инжи Прайс увидел сейчас свою хмурую «деточку», то не узнал бы ее: Мира сияла в улыбке.

– У вас есть время, лейтенант? Я не хочу кратко. Расскажите о битве подробно, со всеми деталями. Расскажите так, будто я разбираюсь в тактике!

– Т… так и знал, что это понадобится, – подмигнул Итан и расстелил на одеяле карту Южного Пути.

* * *

Ханай со многими своими притоками на карте напоминает дерево: вот могучий ствол, уходящий корнями в залив Мейсона, а вот тонкие гибкие ветви, торчащие кверху, на север. Меж этих ветвей вниз, вдоль ствола, наступало войско Ориджина. Одна ветвь, в отличии от прочих, изогнулась вниз, будто под тяжестью плодов. Это речушка Мила, мелкая летом, но набравшая силу по осени. Есть, таким образом, кусок земли, ограниченный водою с трех сторон: на западе – руслом Ханая, на севере и востоке – изгибами Милы, лишь на юге имеется открытый выход. Этот карман мятежнику следовало пройти по пути к столице.

Ориджин навел шесть мостов через Милу и по ним переправил свое пятидесятитысячное войско. Кроме семнадцати тысяч кайров и греев, с Эрвином были двенадцать тысяч воинов Нортвуда, шесть тысяч наемных стрелков и тринадцать тысяч пехотинцев Южного Пути, перешедших на сторону мятежников. Вся эта сила вошла в водный карман и двинулась на юг вдоль Торгового тракта.

У городишки Пикси армия остановилась на ночь. Генерал Алексис находился меньше, чем в дюжине миль. Укрыв свою армию в лесу, он выдвинул на опушку лишь несколько мелких отрядов под флагами Южного Пути. Разведка северян приняла их за ополчения местных лордов и не обнаружила искровых войск.

Серебряный Лис, не в пример северянам, имел точные сведения. В полночь он узнал, что мятежник сделал привал в окрестностях Пикси, на расстоянии одного пешего марша от имперских войск. Генерал поднял полки и под покровом тьмы двинул к северянам. На рассвете дозорные Эрвина забили тревогу: искровики подошли на расстояние видимости.

Ориджин построил свои батальоны. Армия Лиса приблизилась, и мятежник оценил ее численность. Имперских войск было вдвое больше, чем он мог ожидать. Возможно, северяне имели шанс на победу: все-таки кайры есть кайры. Но Эрвин своими руками отнял этот шанс: еще до начала схватки он бежал с поля боя. Каким бы хитрым ни был лорд-неженка, он не выдержал испытания на прочность и струсил в критический момент. Армия лишилась головы.

Командование принял на себя генерал-полковник Стэтхем – прим-вассал Ориджина. Но по факту барону Стэтхему подчинилась не вся армия. Клыкастый Рыцарь с полками Нортвуда игнорировал его приказы, а граф Майн Молот выполнял их выборочно. На поле боя вышло не единое войско, а три отдельных куска.

Серебряный Лис двинул в центр свои лучшие полки – искровые. На один фланг послал путевскую кавалерию Деррила, усиленную алой гвардией, на другой фланг – имперскую конницу вместе с морской пехотой. На обоих флангах северяне отбили атаку кавалерии: на правом фланге Нортвуд, на левом – граф Лиллидей. Перегруппировавшись, конница ударила снова, и вновь откатилась. Крейг Нортвуд, окрыленный успехом, начал контратаку. Стэтхем не давал такого приказа. Нортвуд просто увидел спины врагов – и не устоял на месте, ринулся вперед.

Тем временем искровые полки Лиса схватились с центральными корпусами северян – Стэтхемом, Молотом и Робертом Ориджином. Искровики показали себя с лучшей стороны. Несколько тысяч мятежников сразу же легли под разрядами копий. Вскоре, однако, выяснилось, что большинство солдат, оглушенных искрами, – не северяне, а переодетые путевцы. Кайры, выставив путевцев во фронт, сберегли свои силы. Первые шеренги искровиков разрядили очи и отступили, войско должно было перегруппироваться. В этот момент Стэтхем двинул свои полки вперед.

То был самый опасный момент для имперской армии. Клыкастый атаковал на фланге, Стэтхем – по центру, а полки Алексиса были заняты перегруппировкой. Если бы кайры сумели врубиться в строй искровиков, разрушить шеренги, то исход был бы страшен. Но атаку северян сгубила несогласованность. Ведь Крейг Нортвуд рванул вперед раньше времени, не дождавшись приказа. Стэтхему пришлось подстроиться под него и нагонять медведей. Обилие раненых, разрушенные передние шеренги, неповоротливая путевская пехота – все это замедлило атаку Стэтхема. Он отстал от Нортвуда. Между фланговым корпусом мятежников и центром появилась дыра. Генерал Алексис не преминул этим воспользоваться.

Всю тяжелую конницу Серебряный Лис бросил в зазор между Нортвудом и Стэтхемом – и рассек надвое войско мятежников. Нортвудцы оказались отрезаны. А искровые полки Короны, перегруппировавшись, с новыми силами атаковали центральный корпус северян.

Граф Майн Молот самовольно, без приказа, ринулся на помощь Крейгу Нортвуду – видимо, из личной к нему симпатии. Центр северян ослабел, и Стэтхему пришлось отозвать с левого фланга часть кайров Лиллидея. Мятежная армия перекосилась: сильный правый фланг выдвинулся далеко вперед и раздробился на части, слабый левый фланг стал сминаться под ударами. Опытный полководец, глядя на эту картину, уже понял бы: катастрофа близка.

Крейг Нортвуд тем временем торжествовал. Он пробился так далеко, что зашел в тыл искровикам, увидел штабные повозки и личный вымпел Серебряного Лиса. Не думая ни о чем, кроме близкой победы, он рвался дальше. При помощи сигнальных флагов Стэтхем приказывал ему развернуть полки, но Нортвуд плевать хотел на это. Если бы он сумел добраться до штаба Короны, пленить Лиса и офицеров – он решил бы исход битвы.

Но он не сумел. Опытный Лис держал в резерве два самых надежных искровых полка. Увидев приближение Нортвуда, Лис прикрылся полками резерва, как стальным щитом. Войско медведей обрушилось на него – и не смогло пробить с налету. Как только Нортвудцы сбавили ход, замедлили продвижение, их тут же окружила конница Короны и Южного Пути.

Стэтхем и Роберт Ориджин на протяжении целых двух часов держали оборону в центре и нанесли искровикам немалые потери. Кайры отражали атаки, наемные лучники били навесом через их головы, нарушая порядки имперской пехоты, греи лупили в упор из арбалетов. Всеми силами северяне сдерживали искровиков, давая Нортвуду время разбить искровиков ударом с тылу… но сами уже мало на что могли повлиять. Кайрам оставалось лишь удерживать позицию и надеяться на Нортвуда. Случилось то, чего с самого начала добивался Лис и опасался Стэтхем: инициатива и решающая роль в сражении досталась не кайрам, а воинам Крейга Нортвуда. Медведи могли похвастать и силой, и мужеством, но им чертовски не хватало координации. Попав в окружение, они не сумели построить круговую оборону. Какое там! Крейг Нортвуд до конца верил, что атакует, а не защищается. Его полки таяли под боковыми ударами, а он продолжал рваться вперед. Наконец, искровый удар убил коня под Нортвудом. Он продолжил бой пешим, но был сражен ударом булавы и попал в плен. Дональд Нортвуд, пытаясь спасти брата, получил тяжелую рану: меч барона Деррила пробил его забрало и раздробил челюсть. Теперь вассалы Нортвудов осознали отчаянное положение, в котором оказались, и, наконец, начали отход.

Потеряв оба фланга, Стэтхем больше не надеялся на победу. Теперь ему приходилось думать о том, чтобы самому не попасть в кольцо. Вдобавок в бою погиб граф Молот, его вассалы упали духом и дрогнули. Стэтхем сделал лучшее, что еще мог сделать: скомандовал общее отступление.

Генерал Алексис весьма успешно организовал преследование. Легкие всадники вооружились копьями, в которых еще имелись заряды, и ринулись в погоню. Они были маневренны и отлично вооружены, бегущие мятежники никак не могли защититься. Тысячи северян усеяли телами пространство от Пикси до Милы. Если бы мятежники не навели столько мостов, Мила стала бы наковальней, на которой Серебряный Лис расплющил бы остатки северного войска. Но благодаря мостам, которые удерживали кайры Роберта Ориджина, почти двадцать тысяч северян смогли покинуть западню и уйти за Милу.

Тем не менее, потери мятежников огромны. Путевская пехота полностью развеяна. Больше двух тысяч кайров и пяти тысяч греев погибли или попали в плен, оглушенные искрой. Убит один из главных полководцев Ориджина, а сам герцог бесследно скрылся. Войско Нортвуда уменьшилось почти вдвое и лишилось сюзерена. Разрозненные отряды отступают к Лабелину, но совершенно ясно, что они не смогут организовать оборону города. Их состояние плачевно, а Лабелин лишен укреплений. Очевидно, они минуют город и побегут дальше на север. Генерал Алексис намерен задержаться в Лабелине – пополнить припасы и восстановить искровые заряды, – затем продолжить погоню. Куски северной армии еще смогут какое-то время удерживать крепкие замки, вроде Дойла. Но уже сейчас ясно: это конец мятежа.

Генерал Алексис объявил приз в тысячу эфесов за голову беглого Эрвина Ориджина.