Ноябрь – начало декабря 1774г. от Сошествия

Герцогство Надежда; герцогство Литленд

– Твоя каша, Колпак, – говорит Форлемей.

Он опускает серебряный поднос на стол, с методичной неспешностью ставит перед Менсоном фарфоровую тарелку и золоченный кубок, выкладывает приборы – по три с каждой стороны, как полагается. Движения Форлемея точны и небрежны, отточены до полного бездумья. На столе возникает яйцо в чашевидной подставочке, цветочная креманка с салатом, хлебница, похожая на ажурную лодочку, стеклянный кувшин с молодым вином, и, наконец, главное блюдо в пузатой глубокой миске. Снежная белизна посуды испещрена узорами, вензелями на эмалевых медальонах. Форлемей сдергивает крышку с главного блюда, наклоняется, тянет ноздрями идущий из миски дымок.

– Твоя каша, – повторяет он. – Ешь давай.

В миске – бобы с грибами и телятиной, приправленные сырным соусом. Но Форлемей всегда говорит одно: «Твоя каша», и не подстраивает слова под нынешнее меню. Менсон не хочет есть. Утром у него никогда нет аппетита, и Форлемей, хорошо зная это, сыплет в тарелку три ложки бобов – ровно столько, сколько Менсон сможет в себя впихнуть. Затем наливает вина в кубок, срезает макушку у яйца всмятку, докидывает в тарелку одну ложку салата. Форлемей – линялый и блеклый, как сотню раз стираный мундир. У него тусклые глаза, брыластые щеки, оттопыренная нижняя губа. Усы густые и пушистые, но бессильные. Уныло свисают ниже подбородка, отчего все лицо Форлемея кажется вытянутым.

Он раскрывает походный складной табурет и подсаживается к столу справа от Менсона. Придвигает к себе бобы с телятиной, запускает вглубь ложку, которой только что насыпал кушанье, и принимается есть прямо из миски. Менсон цедит вино и смотрит, как работают челюсти адъютанта. От этого зрелища в нем просыпается робкий аппетит. Шут берет серебряную вилку, ковыряет кушанье.

– Не вороти носом, а ешь быстрее, – говорит Форлемей. – Мы сегодня не выступаем, но это не значит, что ты можешь рассиживаться. Не успеешь поесть – пеняй на себя.

Говоря это, Форлемей не смотрит на Менсона и, конечно, не рассчитывает на ответ. Он мог бы с тем же успехом жевать молча, но тогда традиция была бы нарушена.

Менсон пробует салат. Хороший: вкусом похож на бирюзовый цвет. Менсон запивает бирюзу коралловым вином. Адъютант хрустко работает челюстями.

Сложно поверить, но Форлемей – дворянин и гвардеец. Его приставили к Менсону семнадцать лет назад, при старом императоре. Подавать пищу Менсону должен был надежный, военный человек, чтобы кто-нибудь мягкосердечный не сподобился отравить шута. Выбор пал на Форлемея. За какую провинность владыка Телуриан наказал его таким образом – теперь уж и не вспомнишь. В год, когда это случилось, Менсон еще не был кончен, жило в нем еще нечто янмэйское – гордость, возможно. Он решил не говорить с тюремщиком, ни при каких условиях не раскрывать рта.

Прошли годы. Стражник Форлемей за верную службу был переименован в адъютанты. А менсонов обет молчания потерял смысл: забылась причина его, стерлась гордость, да и человека, давшего обет, уже не было в природе. Но традиция сложилась и окрепла: адъютант говорит, шут молчит. Однажды, год на шестой, Менсон спросил было Форлемея:

– Что сегодня на ужин?

Тот уставился на него, будто на старика в пеленках, и выронил:

– Вконец одурел!..

С тех пор шут не заговаривал с ним.

…Менсон отправляет в рот последнюю вилку салата и осушает чашу. Форлемей, расправившись с бобами, вытирает усы и губы салфеткой, комкает ее, бросает в опустевшую миску. Из-под косматых бровей глядит на подопечного, говорит:

– Ну, наконец-то. Я думал, помру, пока ты доешь. Теперь вставай, одеваемся. Чего сидишь? Вставай!

Менсон все еще не проснулся до конца. Пробуждение – всегда пытка. Сон – нечто вроде котла со смолою. Вечером Менсон ложится в него и медленно погружается в тяжелую липкую тьму. Утром мучительно долго барахтается, силясь вынырнуть, высунуть голову на свет, а смола все липнет к телу и тянет обратно в бездумную темень.

Едва соображая, Менсон встает из-за стола, омывает в медном тазу лицо и ладони, скидывает бархатный халат. Форлемей подает ему рубаху, Менсон крутит и мнет ее, никак не может найти рукава и воротник.

– Вот старый болван, – говорит адъютант. – Голову сюда, руки сюда, ну! Давай, просовывай! Теперь чулки… Сам надевай, помогать не стану. Только не спутай: чулки на ноги, не на уши.

Менсон впихивает ступни в чулки. Ноги корявы, как дубовые корни. Просто чудо, что ткань не рвется.

– Надел?.. Ну, слава Праматери. Теперь бриджи. Да вот эти, золоченые. Сегодня никуда не едем, нечего тебе ходить чучелом, будешь красивый. А теперь башмаки… Не сапоги, а башмаки. Сказал же: сегодня скакать не придется. Ты чем слушаешь? Будто не человеку говорю, а камню.

То же самое Форлемей вещал и вчера, и позавчера, и третьего… Армия императора уже пятый день стоит у бухты Секрет, а может, седьмой – Менсон не силен в подсчетах. Все дни дует ветер, пыльный и теплый.

– Теперь держи шерстяной жилет. Надевай, кому говорю. Ты же мерзнешь все время, что петух без перьев!

Кривясь, Менсон надевает жилет. Форлемей что-то бурчит себе под нос – как всегда, как все семнадцать лет. В те годы, когда двор потешался над Менсоном, его бурчание казалось проблеском доброты и заботы. Сменилось время, сменился император. Придворные быстро учуяли странную симпатию, питаемую владыкой к шуту. Теперь никто не рискнул бы назвать Менсона старым болваном или петухом без перьев. Никто, кроме Форлемея: тот не счел нужным измениться ни на йоту. Пожалуй, он заслужил это право – семнадцать лет при шуте, как никак…

– Теперь последнее, наконец-то.

Форлемей повязывает Менсону пестрый шейный платок и надевает камзол – алый, с непомерно огромными галунами и вензелями. Так мог бы нарядиться ребенок, желающий изобразить генерала.

– Причесать бы тебя…

Форлемей погружает расческу в серые с сединой космы шута, делает несколько движений. Менсон подвывает от боли.

– Тьфу, напасть! Что ты только ночью делаешь? Весь свалялся, как пакля!

Форлемей совершает еще попытку, Менсон снова скулит. Адъютант бросает расческу и нахлобучивает шуту на голову широкополую шляпу.

– Вот. Так, вроде, не видно.

Менсон хмурится и осматривается в поисках колпака. Он не любит ходить в шляпе: под полем – будто в сумерках. И не слышно звона бубенцов, без него как-то неуютно.

– Неа, не надейся, сегодня никакого колпака. Там ветер, без шляпы последние мозги выстудишь.

Он застегивает на Менсоне камзол, вдевает запонки в манжеты, поправляет платок на шее.

– Готов. Теперь не стыдно его величеству показаться.

Форлемей откидывает полог шатра, и оба выходят на свет.

Крупное пустынное солнце стоит на полпути к зениту. Оно уже нагрело бескрайние просторы Надежды, и порывистый ветер несет с запада лоскуты сухого тепла. Продолговатая долина наполнена людской разноголосицей, шарканьем шагов, конскими всхрапами, перезвоном железа, хлопаньем ткани на ветру. Багровеют шатры, полощутся флаги, куда-то бегут солдаты, кто-то управляется с телегой, кто-то катит бочку, с копытливым стуком проносится верховой курьер. Оглушенный этой суетой, Менсон запрокидывает голову, ищет взглядом покоя. Скалы, окружившие долину, усыпаны руинами. Разрушенные домики лепятся к склонам, заполняют террасы. Некоторые здания встроены прямо в скалу, входы открываются черными жерлами в глубину породы. На вершине утеса маячит огрызок башни. Когда-то здесь был город – пристанище пиратов Крайнего Моря. Они не подчинялись ни Короне, ни герцогам Надежды, не знали над собой другой власти, кроме ветра и волн. Своим убежищем они выбрали эту долину, куда не было иного пути, кроме морского… Больше нет ни пиратов, ни города. Остались лишь руины на скалах и бухта Секрет, едва заметная с моря. Менсон сводит взгляд вниз, вдоль долины, нащупывает мягкую пенистую синь.

Бухта изменилась с вечера: теперь ее всю, сколько хватает глаз, пятнают цветы парусов.

– Вот и дождались, – говорит Форлемей. – Шиммерийцы прибыли. Здравствуйте.

* * *

Как выглядит триумф? Менсон Луиза рода Янмэй всегда хотел знать это.

Он испытал в жизни все – от алмазных вершин почета до унижения более смрадного, чем жижа в выгребной яме. Но вкуса триумфа не пробовал никогда. Много лет назад, когда еще не носил колпака с бубенцами, он надеялся испытать этот вкус. Теперь Менсон лишился амбиций. Увидеть чужой триумф – было бы вполне довольно для дворцового шута.

Он сказал владыке:

– Возьми меня с собой, возьми, возьми! Покажи триумф. Тррриумф!

От возбуждения Менсон тряс головой, издавая тонкий серебристый перезвон.

– Что ж… – Адриан помедлил. – Полагаю, ты имеешь на это право.

В октябре восемь полков Южного искрового корпуса выступили из Фаунтерры на юго-запад, вдоль рельсовой дороги к Сердцу Света. Мир покрывался октябрьским дождем, словно мешковиной. Солдаты кутались в плащи, прятали головы в капюшоны. Ни блеска кольчуг, ни пресловутых алых рубах, ни грохота шагов – дорожная грязь сглотнула все. Однако шуту войско виделось огромным полотнищем красной ткани. Туго натянутое поверх дороги, это бесконечное знамя слегка подрагивало от ветра, шло величавыми волнами. Ни один фут земли не проглядывал сквозь него – до того плотной была ткань. Когда Менсон всматривался, становились заметны золотые нити, вплетенные в штандарт. Они расходились паутиной от центра к краям, можно потянуть за нити – и край ткани подберется, отогнется угол, повернется полотно. Впрочем, всех сил Менсона не хватило бы, чтобы дернуть хоть одну такую нить.

Менсон был молчалив и все думал о триумфе. Он едва представлял, где находятся север и юг, но хорошо знал, что с севера движется на Фаунтерру другое войско – оно казалось Менсону черным облаком с багровыми пятнами птиц. Имперское знамя, будто гонимое тем же ветром, что и облако, уносилось на юг от столицы. Странное и тревожное чувство рождалось у Менсона: будто владыка бежит от триумфа, а не навстречу ему. Шут не говорил об этом, только терзал от беспокойства свою шляпу. Подобно зеркалу, он отражал состояние Адриана, а тот был хмур и сер, как камень.

За неделю войско достигло залива Мейсона. Шут не любил названия, созвучного с его именем, и предпочитал говорить, как говорят в простонародье: Крайнее Море. Край Земель Короны, край цивилизации, край мира и покоя. По ту сторону Крайнего Моря лежит Литленд, охваченный войной.

Огибая море, армия двинулась вдоль берега на запад и вступила в герцогство Надежда. Леса, которыми изобилуют Земли Короны, сразу исчезли – будто кто-то отсек их одним взмахом огненного меча. По какой-то причуде климата граница герцогства была пугающе явной: рощи, поля, деревни, затем гряда каменистых холмов – и за нею безлюдная прерия. Существовало объяснение, Менсон знал когда-то… Не то граница бассейна Ханая, не то влияние сухих ветров из глубины материка… Здесь росли только кустарники да кривые деревца с плоскими, будто крыши, кронами. Они не сбрасывали листву: западные ветры приносили тепло, здешняя зима напоминала октябрь в Фаунтерре. Гвардейские лошади выедали подчистую всю зелень, какую встречали. Солдаты вырубали стволы на костры. Войско оставляло по себе редкие тощие пеньки, огрызки кустов, да жирный след из навоза. Быть может, если случится новая война, а потом одна и еще, то армии наносят достаточно удобрений, и пустыни Надежды превратятся в сады. Впрочем, Менсон не раз видел, как сады превращаются в пустыни, и никогда – наоборот.

На берегу пиратской бухты, за двадцать миль от ближайшей деревни, армия остановилась и провела в ожидании пять дней. Адриан становился мрачнее с каждым днем, Менсон отражал его настрой. Вестей не было, да и не могло быть: нет голубей, знающих дорогу сюда. Приходилось полагаться на веру. Леди Катрин Катрин, отправленная с посольством, должна привести сюда флот шиммерийцев. Император должен ждать. И верить в преданность южан и надежность женщины…

Менсон чувствовал вину. Это ведь были его слова: «Туда и обратно». Он не рискнул бы сказать, что дал совет императору. Он вообще не до конца понимал, что именно значили его слова, просто видел в них некий смысл. Когда произнес их, они вылетели изо рта красивой золотистой стайкой. Адриан улыбнулся – он-то сразу уловил значение. И тем же вечером леди Катрин Катрин отбыла в Шиммери на самом быстром корвете его величества. А теперь армия ждала у пиратской бухты на полпути от Фаунтерры к Литленду, и Менсон делал только три дела: спал, смотрел на море, чувствовал вину.

Тем утром, когда адъютант подал к завтраку салат, похожий на цвет бирюзы, флот королевства Шиммери подошел к бухте.

Прядь черных волос падает на правый глаз мужчины. Зрачок хищно поблескивает сквозь нее, будто глядит на мир из засады. Вся одежда на мужчине сияет белизной: парадный эмалевый нагрудник поверх белой рубахи, снежный плащ с серебряными лунами на плечах, отполированный до зеркального блеска рогатый шлем на голове. Однако глаз перевешивает все остальное. Гектор Неллис-Лаймон, принц королевства Шиммери, выглядит плотоядным и наглым созданием.

Рядом с его высочеством – женщина: худая, смуглая, поджарая, как дикая кошка. Говорят, что леди Катрин Катрин – лучшая любовница на свете. У Менсона нет собственного мнения по данному вопросу.

За спиной принца Гектора две дюжины свиты: южные вельможи и генералы. Их доспехи покрыты узорами и гербами, гравировкой и чеканкой, золотой вязью и серебряными медальонами. Все это сверкает так беспорядочно ярко, что у Менсона кружится голова, словно от взгляда в калейдоскоп. При каждом южном генерале по две-три женщины, они наряжены в странную смесь шелков и мехов. Принцева свита богата, сыта, довольна жизнью. Менсон кричит:

– Добррро пожаловать на бал, господа!

Принц Гектор ухмыляется, кланяясь Адриану:

– Ваше величество устраивает славный праздник. Южное Королевство Шиммери от всей души благодарит за приглашение. Тем более, что его принесли ручки такой прелестной дамы.

Он гладит Катрин Катрин по спине.

– Со мною – мои спутники: славные дворяне Шиммери, вы познакомитесь с ними ближе во время пиршества. А за нашими спинами – восемь тысяч танцоров, которых я привел на бал вашего величества.

– Премного благодарен за внимание, – отвечает император. – Средь вашего блеска совсем затерялся человек, по просьбе которого мы, собственно, собрались. Лорд Даглас, приветствую вас.

Даглас Литленд, брат правителя Малой Земли, подходит ближе. Он похож на старого голубя: ступает гордо, как все птицы, но перья истрепаны, а голова подрагивает. С ним только адъютант и пара рыцарей стражи.

– Ваше величество, нижайший поклон от герцогства Литленд.

– Каковы последние новости, милорд?

Даглас Литленд начинает говорить, и Менсон видит, как из его рта клубами валит черный дым. Тянется от лорда к императору, окутывает… Шаваны Рейса перешли Холливел два месяца назад. За то время они взяли – следует перечень городов; разбили войска – идет список лордов, что пытались сражаться; сожгли – число деревень; убили – количество людей; угнали – цифра голов скота. Менсон не вслушивается в список потерь, числа трудно даются ему. Однако хорошо видит дым: тот опутал императора и генералов, рыцарей лазурной гвардии, роскошного принца Гектора со смуглой любовницей…

Даглас Литленд продолжает речь, изрыгая новые клубы дыма. Вожак кочевников Моран Степной Огонь пользуется большой славой на Западе. Шаваны охотно идут за ним. Не одна тысяча воинов Холливела и Мельниц уже присоединилась к походу. Говорят, войско Закатного Берега тоже идет на помощь Степному Огню. Очень скоро Литленду придется бороться с ордами лошадников из четырех графств. От дыма становится трудно дышать, хочется прокашляться. Слезятся глаза. Степной Огонь уже прошел всю луговую часть Литленда. Он не тратит времени на штурм замков, а быстро рвется вперед, на восток, сжигая деревни и города. Его всадники уже подступили к краю джунглей. Мелоранж (столица герцогства) и Бэссифор (родовое гнездо Литлендов) со дня на день окажутся под ударом.

– Так сколько же всего западников явилось к вам? – спрашивает принц Гектор, морщась от дыма, которого не видит.

– Не меньше тридцати тысяч, ваше высочество.

– Тридцать тысяч – и все на лошадях?

– У Степного Огня нет пеших воинов. Вся его армия – конница.

Принц южан встряхивает головой, отгоняя дым, и говорит с ухмылкой:

– Девять полков искровой пехоты его величества с нашей помощью сожрут дикарей! Мои лучники нашпигуют лошадников стрелами еще на подходе, а искровики добьют тех, кто останется в седле. Нас ждет веселый праздник, не правда ли, ваше величество?

По правую руку от императора – генерал Уильям Дейви, в прошлом командующий Северного корпуса, теперь – полковой командир. Он прочищает горло со звуком, похожим на рык:

– Гррррхм. Очень веселый праздник, лорд Гектор, это чертовски точно. Со времен Первой Лошадиной войны такого не было. Тогда, помнится, спалили всю Альмеру, Надежду и кусок Короны – во как повеселились. Правда, тогда Ориджины были с нами, а теперь прут на нас всей северной толпой. Забавно, правда?

Принц Гектор подмигивает в ответ:

– Добрый праздник должен длиться много дней. Сперва развлечемся в Литленде, потом порезвимся на Севере. Правда, золото мое? – он хлопает Катрин Катрин чуть ниже талии. – Флот Шиммери – триста двадцать кораблей – подождет здесь, пока мы щелкнем по носу лошадников. Затем перебросит нас на Север и пойдет домой, груженный трофеями. Согласны ли ваше величество?

– Ешшшче как! – выкрикивает шут. – Владыка обожает, когда решают за него. Не нужно думать самому, только слушать и кивать – прррелесть!

Адриан мягко улыбается:

– Не стоит, Менсон. Принц Гектор помогает мне советом, и я признателен. Ведь вы хотите помочь мне, верно, ваше высочество?

– Всей душою и сердцем, ваше величество!

– Сколько, говорите, кораблей вы привели, славный Гектор?

– Триста двадцать, и ни одним меньше. Достойнейшие купцы и вельможи Шиммери предоставили свои суда ради победы вашего величества.

– Прекрасно, ваше высочество. Я воспользуюсь вашим флотом, чтобы отправить на север пять искровых полков. Мы немедля приступим к погрузке. Не возражаете?

Принц Гектор смахивает со лба прядь волос, теперь оба его глаза пристально смотрят на владыку.

– Пять полков вашего величества уйдут на север, а здесь останутся… только три?

– Восемь минус пять всегда равнялось трем, – бурчит генерал Дейви. – Или на Юге другая арифметика?

– Ваше величество планирует идти на Степного Огня с тремя полками искры?

– Еще ваши славные лучники, принц. Не забывайте о них.

Южанин моргает несколько раз и не находит ответа. Шут, подскочив к нему, прикладывает ухо к шлему, будто слушает мысли в черепе принца. Кричит:

– Император – глупец! Степняки нас растопчут. Отсылать войска – дурррость! Но как сказать, чтоб не обиделся? Эээ…

Катрин Катрин ловит его за ухо и оттаскивает в сторону. Принц хмуро молчит. Император тоже молчит, лукавая усмешка трогает его губы. Молчание длится, длится… И вдруг становится светлее, будто луч промелькнул меж двумя военачальниками. Принц расплывается в понимающей улыбке:

– Выходит, мы разобьем орду, ваше величество?

– Вне сомнений, ваше высочество.

– И двукратный перевес не спасет дикарей?

– Разумеется, нет.

– Янмэй Милосердная поможет нам?

– Она и сейчас с нами, принц. Разве вы не ощущаете?

Принц Гектор смеется:

– Значит, праздник еще веселее, чем я думал!

Адриан кивает в ответ:

– Ярчайший изо всех, что вы видели.

День шла погрузка, и тем же вечером весь флот снялся с якоря, унося большую часть армии владыки. Потом было пиршество, которое спуталось в сознании Менсона и выпало из памяти. Чаши, громкие голоса, смех, южанки – пестрый клубок. А следующим днем остатки войска выступили на юг.

* * *

Неизвестно, что за люди жили на землях Надежды до Сошествия, но одно ясно: чем-то они прогневили богов. Священная река Холливел, питающая своими водами Пастушьи Луга, Альмеру, Рейс и Литленд, выгнулась на запад и обошла Надежду. Герцогство осталось покрыто сухими прериями, где каждый колодец – чье-то ленное владение, а ручей или озерцо – стратегический пункт. Правда, позже боги сжалились над этой землею и рассыпали по ней золотоносный песок…

Когда Надежда осталась позади, солдаты сразу ощутили перемену. Сухая глина под ногами сменилась травой. Середина ноября, а под ногами – трава! Чуть пожухлая, и только. А погода стояла такая, что воины на марше скидывали плащи и расстегивали рубахи. Солнце, не добравшееся до зенита, грело по-особенному ласково. Облака были из ваты, небо – из морской лазури. Благословенный Литленд – земля добрых и мягких людей, влюбленных в жизнь.

Впрочем, людей по пути не встречалось – ни души. Луга лежали безмятежным зеленым простором. Сколько ни шарь взглядом от горизонта до горизонта – не найдешь ни человека, ни животного. Ничто не движется, разве только сокол царапнет по небу темной черточкой, да трава пойдет волной от ветра… Этот покой навевал чувство опасности. Менсон держался возле императора, в самом сердце войска, окруженный сотнями пехотинцев… И все равно ощущал болезненную, колкую тревогу. Слишком тихо в этих лугах. Тишина похожа на стеклянную крошку, парящую в воздухе. Вдыхаешь – воздух режет легкие.

– Вы, милорд, жаловались, что ваша земля лежит в руинах, – с усмешкой говорил принц Гектор лорду Литленду. – А мы видим тишь да благодать. Уж не кончилась ли война без нашего участия?..

Даглас Литленд отвечал, не глядя на шиммерийца:

– Это и есть руины, принц. Два месяца назад здесь паслись стада в сотни и тысячи голов. Теперь не встретишь и одной клячи.

Принц безмятежно пожал плечами:

– Быть может, они теперь пасутся в другом месте. Где-нибудь, где трава послаще.

Леди Катрин хихикнула, сочтя шутку забавной. Император тоже улыбнулся. Все, кроме шута и Литленда, были в приподнятом настроении духа. Война оказалась не так страшна, как ожидали. Война, видимо, сама их боялась: убегала, поджав хвост.

На третий день встретили останки двух деревень: горелые остовы хижин да черные деревья во дворах. Людей не было и здесь: ни живых, ни мертвых. Кто-то предположил, что шаваны забрали их в качестве трофеев. Почему-то это развеселило вельмож. Стали шутить о том, на что может сгодиться молоденькая безмозглая пастушечка или сельский силач-дурачина, или старая ведьма с бородавкой на носу. По какой цене шаваны продадут их и кому?.. Вот счастье-то привалит новым хозяевам! Даглас Литленд потемнел от обиды, и принц Гектор смилостивился:

– Не горюйте, милорд, мы всех до единого освободим. Разве вы не слыхали: Гектор Шиммерийский – прославленный спаситель сельской черни!

Южане дружно расхохотались.

На четвертый день увидели то, что, кажется, не должно было вызвать смеха. Городок назывался Мейпл – так гласила карта и табличка на дорожном столбе. Городок представлял собою лысое пятно среди лугов с грудами горелых бревен вместо домов. Во всем Мейпле уцелело одно строение – каменная церковь. Солдаты заглянули туда в нее и доложили генералу Дейви.

– Господа, не ходите в церковь, – посоветовал он южанам.

– Господа, не ходите в церковь, – смеясь, повторил принц Гектор. – Это звучит, как философское напутствие. Посетите храм – задумаетесь о грехах и погрязнете в тоске!

Менсон заглянул в церковь. Не все жители Мейпла сдались без боя. Примерно сотня оказала сопротивление. Обыкновенно степняки сжигают мертвецов: верят, что человек после гибели заслуживает свободы, и его пепел должен вольно летать вместе с ветром. Но этой сотне горожан последняя свобода не полагалась. Церковь заполняли истерзанные трупы. На лавках, у алтаря, вдоль стен, в проходах – всюду. Вороны пировали, залетая в разбитые окна.

Адриан приказал солдатам похоронить тела. Южные генералы двинулись дальше с авангардом, чтобы не портить себе аппетит. Менсон остался – решил, что должен увидеть погребение. Он чувствовал в этом смысл, хотя и не понимал, какой. Похороны смотрелись мерзко. Земля расплавилась, стала жирной и жидкой, как болото. С чавканьем всосала в себя тела, и они растворились без следа. Тогда земля затвердела.

На шестой день в Литленде армия прошла еще один разоренный город. Дорожный столб не сохранился, так что название осталось тайной. Город был больше Мейпла – примерно двести или триста домов. Пара дюжин уцелела. Солдаты обыскали их – без надежды найти что-то полезное, просто для порядку. И заметили пару чумазых мальцов, что следили за воинами из-за развалин сарая. Лейтенант позвал детей, и те убежали со всех ног.

– Поймать их, милорд? – спросил лейтенант у генерала Дейви.

– Зачем? Ничего они не знают, толку от них не будет.

– Они – дети, милорд. Может, остались сиротами. Может, им помощь нужна…

– Прекрасная идея! – воскликнул принц Гектор. – Я думал, полковые дети бывают только в книгах. Поймайте их и возьмите на воспитание. Они будут талисманом нашего войска!

– Пусть бегут к черту, – огрызнулся Дейви.

Армия встала на ночлег среди развалин города. Южные вельможи заняли один из уцелевших домов и устроили оргию. Всю ночь в окнах мигал свет, слышался хохот, женский визг, хриплые стоны. На утро вели себя так, будто возвращались со свадьбы: устало перешучивались, улыбались сладко и туповато, альтессы нежно терлись о своих мужчин… или хозяев – поди разбери.

Уильям Дейви, занятый построением полков, улучил минуту, чтобы спросить принца:

– Южане всегда так воюют, а? Пьют и веселятся, пока враг не лопнет от зависти?

– Мы, южане, живем в удовольствие, – принц Гектор хлопнул его по плечу. – Если приходится воевать – мы делаем это с удовольствием!

На восьмой день армия императора подошла к краю джунглей – веревочных лесов, как зовут их здесь. Открылась прямая дорога на Мелоранж. До столицы герцогства оставалось тридцать миль по высохшему руслу реки. А у русла лежало поле битвы.

Никто не слышал ничего об этом сражении. Войско императора так и не встретило в Литленде ни единой живой души, кроме тех двух мальцов, – не у кого было узнать новости. Однако течение боя и его исход прекрасно читались по следам на земле.

Рыцари Литленда расположились в месте, которое должно было дать им сил: за спиною – древний и славный Мелоранж, рядом – священные джунгли, добрые к своим, непроходимые для чужаков. Орда нахлынула из лугов: широченная полоса травы вытоптана конями, усыпана навозом. Литлендцы приняли бой по всем правилам рыцарской тактики: бросили вперед тяжелую латную кавалерию, следом шла легкая конница – бедные рыцари и сквайры, пехота наступала двумя шеренгами по флангам, сильно отставая от всадников. Глубокие следы боевых коней впечатались в грунт, можно даже оценить их численность: тысячи две тяжелых всадников, следом тысячи четыре легких. Серьезная армия. Все, что было у герцога Литленда.

На что рассчитывали рыцари Маленькой Земли? И это несложно угадать. Орда в несколько раз превосходила их числом, но сильно уступала в качестве доспехов. Мощной атакой по центру рыцари надеялись пробить порядки врага, расколоть его войско – все равно, что ударить молотом в середину щита и разнести на щепки. Затем уже попробовать справиться по отдельности с разрозненными отрядами. Пехота тем временем прикрывала фланги, чтобы степняки не взяли рыцарей в кольцо.

Река глубоких следов шла от джунглей в луга и не встречала преград. Волны мелких следов западных лошадей расходились в стороны. Быстрые и маневренные всадники Степного Огня перехитрили рыцарей: они расступились, пропустив железный кулак сквозь свое войско. Потом развернулись и ринулись в погоню за рыцарями, убивая ударами в спину. Среди лугов в тысяче ярдов от джунглей начинались кости. Остовы коней, людские скелеты… Спустя триста ярдов их было особенно много: здесь рыцари развернулись и попытались пробиться обратно к пехоте, а шаваны атаковали их разом с трех сторон. Кто выжил в этой бойне, рванулся дальше в луга. Шаваны преследовали и добивали. Новые, новые скелеты. Чем дальше от джунглей – тем реже… После сражения с мертвецов сняли доспехи. Шакалы и вороны устроили пир, за считанные дни расправились с телами. Остались кости. Длинной россыпью тянулись на мили вглубь лугов. Дорога костей…

– Не тррриумф, – сказал шут императору. Подумал, подобрал более точные слова: – Мне стрррашно.

– Не бойся, – ответил владыка. – Мы пришли победить – и победим.

Менсон был очень близок к тому, чтобы усомниться. Это выглядело так: фигура владыки задрожала, подернулась рябью, будто в знойном мареве. Но снова обрела четкость.

Следы литлендской пехоты нашлись в джунглях. Здесь тоже были кости, но гораздо меньше, чем среди лугов. Шаваны не устраивали погоню в веревочных лесах, только подстрелили тех, кого успели достать луками. Степняки тоже понесли потери – немалые, если судить по размерам пепелищ от погребальных костров.

– Может, они отступили? – предположил кто-то из южан. – Полегло несколько тысяч шаванов. Все знают, что дикари трусливы. Пока пахнет наживой – дерутся, когда пахнет кровью – бегут.

– Не отступили, милорд, – Катрин Катрин покачала головой. – Позвольте, я покажу вам кое-что.

На краю джунглей имелась поляна. К стволам деревьев лепились большие пятна черной слизи. Не сразу поймешь, что это. Пришлось присмотреться. Генерал Дейви ругнулся, южного вельможу вывернуло наизнанку, с лица принца Гектора впервые сползла самодовольная ухмылка. То были трупы, прибитые гвоздями к стволам деревьев. Их облили смолой, чтобы замедлить гниение. Знак должен был как можно дольше сохранить свой жуткий смысл.

– Это дезертиры, – пояснила Катрин Катрин. – Пытались сбежать с трофеями, и Степной Огонь казнил их. На Западе шаван может уйти с войны в любой момент, когда решит, что награбил достаточно. Но только не в том случае, если речь идет о кровной мести. Литленды убили графа Рейса и пытались убить Морана. Запад пришел за кровью Литлендов и не уйдет без нее.

– По вашему, миледи, степняки у стен Мелоранжа?

– Или уже в городе.

Император задумался о чем-то, поглаживая Эфес.

– До Мелоранжа тридцать миль – меньше дня в седле.

– Точно так, ваше величество, – кивнул Уильям Дейви. – При желании, Степной Огонь сможет завтра атаковать нас.

– Тогда нам необходимо перестроиться, – приказал Адриан. – Генерал Дейви, уберите все имперские флаги. Должны остаться лишь знамена Шиммери. Принц Гектор, прошу вас вывести свои полки вперед. Вы пойдете авангардом, искровая пехота – за вами.

Южанин откинул волосы со лба, нахмурился.

– Ваше величество, мы уповаем на помощь Праматери Янмэй, разве не так?

– Янмэй Милосердная держит руку на нашем плече.

– Не будет ли Праматерь добрее к нам, если в авангарде пойдут ее полки, а не мои?

– Военная хитрость поможет победе, – милостиво пояснил император. – Ваша армия сейчас многочисленнее моей. Она выглядит весьма внушительно. Если вы пойдете впереди, Степной Огонь не станет атаковать в лоб и захочет обойти нас. Имея вдоволь конницы, он легко сделает это и нападет с тылу. Вот там-то, при помощи Янмэй Милосердной, его и встретит моя пехота.

– Премного благодарю, ваше величество.

Принц Гектор скомандовал перестроение. Шиммерийцы выдвинулись вперед, сверкая полированными щитами. Имперские полки опустили знамена, разбились на роты, рассредоточились между телегами обоза. В таком порядке и двигалось войско вечером, когда впервые встретило западных разведчиков. Несколько всадников появились в поле, приблизились на расстояние ясной видимости – и умчались прежде, чем южане организовали погоню.

– Скоро, – кратко отметил Дейви и выставил двойные караулы.

Этой ночью шиммерийцы развлекались с особым усердием. Кто-то бегал голышом из шатра в шатер, визг и смех не смолкали до рассвета. На марше Уильям Дейви с негодованием доложил императору:

– Южные павлины спят в седлах! Все, как один, клюют носами! Ни на что не способны. Ваше величество, запретите оргии!

Владыка равнодушно пожал плечами:

– А ты как думаешь, Менсон? Запретить?..

В своей жизни Менсон потерпел одно большое поражение. Не из-за пьянства или усталости, или низкой дисциплины. Катастрофа вообще не зависела от Менсона: она произошла по вине дурной случайности и одного благородного идиота. Если бы Менсону предложили провести последнюю ночь перед гибелью так, как принц Гектор с Катрин Катрин, он бы вряд ли отказался.

– Неважно, владыка, – ответил шут. – Все это неважно. Пускай себе, что хотят…

– Я согласен с Менсоном, генерал. Оставьте южан в покое.

Тем днем они снова встречали разведки врага. Шиммерийские лучники даже подстрелили одного шавана. Без никаких пыток он рассказал, что войско Степного Огня в сутках пути – под стенами Мелоранжа. Выдал и численность – легко, без колебаний: двадцать восемь тысяч. Число было не тайной, а предметом гордости.

Эту ночь южане провели так же, как и прошлую.

Следующим днем, когда над горизонтом уже поднялись башни герцогской столицы, степняки атаковали.

* * *

Менсон не видел сражения. Оттуда, где он находился, мог видеть только полдюжины телег обоза и десяток солдат из тылового прикрытия. Эти солдаты ни с кем не сражались. Всю битву простояли на постах, красные от напряжения нервов, и по очереди бегали узнать, как идут дела на передовой. Так что императорский шут не видел ничего существенного, зато слышал все звуки битвы. Звуки были видимы и осязаемы, имели цвет, плотность, фактуру.

Сначала с востока повеяло холодом, и небо стало черным, как вспаханное поле. Тьма и холод надвигались, заполняя весь мир, будто гигантская змея всасывала войско. Вдруг грянул гром, и все изменилось: мороз сменился жаром, тьма – огнем. Передовая гремела и полыхала, и все вокруг розовело от зарева… Потом затрещало, захрустело, заскрежетало. Нечто огромное проломилось, рухнуло, разбиваясь на части. Небо покрылось кровавыми пятнами, они растекались между облаков, багровые капли дождем сыпались вниз. А мир на востоке – совсем рядом! – ломался и рушился. Земля проседала, кренилась. Менсон стоял на четвереньках, цепляясь за траву, чтобы не скатиться в пропасть… Встряска – и грунт ушел из-под ног. Лежа на спине, Менсон смотрел, как в красном небе вспыхнули россыпью лазурные искры. Грохот сменился скрипом металла, звоном натянутых струн. Мир закачался в шатком, неустойчивом равновесии. Когда склонялся к востоку, можно было увидеть край бездны…

Видимо, шут потерял сознание. Спустя время Форлемей привел его в чувства, брызжа в лицо холодной водой. Усадил, дал выпить орджа. Менсон увидел небо: голубое, как полагается. Земля стояла ровно. Он хлопнул по ней, чтобы убедиться: не дрожит, держится прочно. Менсон задышал спокойнее. Не ожидая вопросов, Форлемей рассказал обо всем.

Дорога на Мелоранж, по которой шла армия, была руслом реки Оранж, высохшей в незапамятные времена. По левую руку от него стояли веревочные леса, по правую стелились луга. Сухое русло чертило границу меж царством деревьев и империей травы.

Джунгли прикрывали правый фланг войска, и владыка не боялся атаки оттуда. Но луга на левом фланге были родной стихией шаванов. Всадники Запада без труда могли обойти имперское войско сбоку или с тыла. Впрочем, Моран Степной Огонь не стал хитрить. Иногда самая тонкая игра – в отсутствии игры.

Конная орда ринулась в атаку кратчайшим путем – по сухому руслу Оранжа. Прямиком навстречу шиммерийскому авангарду. Без проволочек, без предупреждений. Во фронт.

Ясным днем конница врага была видна издали, и шиммерийцы имели добрый час, чтобы построиться в боевые порядки, перегородить русло стеной копейщиков, расставить стрелков по флангу среди джунглей, рассыпать перед фронтом железные колючки и вколотить в землю заостренные колья. Тщетные усилия: шаванов было слишком много.

Волна налетела на строй шиммерийцев – и напоролась на копья и стрелы, расшиблась. Но за нею шла вторая и третья, и четвертая… Бессмысленно считать. Ведь это не волны, а сплошная река из мяса и железа. Южная пехота выстояла, сколько могла – минут десять, может, двенадцать. Потом хлынула врассыпную: в джунгли, в луга, назад по руслу. Шаваны преследовали шиммерийцев, гикая и визжа, вращая кривыми мечами. Рубили, сшибали, топтали копытами. Искровики императора стояли в тылу, укрывшись за телегами обоза, и офицеры цедили сквозь зубы:

– Ни с места. Ни с места, тьма сожри! Ждем!

Ошалелые от ужаса южане хлынули в просветы меж телег. Теряя оружие, бежали мимо искровых отрядов, вопили с ненавистью:

– Персты! Давайте Персты! Бейтесь, трусы!..

– Стоять! – орали своим солдатам офицеры владыки. – Ждем!!!

Гвардейцы покрепче перехватывали искровые копья, утирали ладони от пота.

– Стоять!!!

Остатки шиммерийского войска нырнули в тыл. Шаваны, разгоряченные погоней, пьяные от крови, не видящие ничего, кроме спин врагов, влетели в просветы меж телег. Капкан сработал.

Искровое копье убивает мгновенно. Первая сотня кочевников погибла, не успев даже вскрикнуть. Ей на смену уже летели новые – и тоже ложились под ударами искры. Шаваны оказывались в тесноте, толчее, неразберихе, спотыкались о тела, вертелись в панике – и падали под сухой треск разряда.

Наконец, Степной Огонь понял, что происходит, и сумел остановить свое войско. Конница сгрудилась в сухом русле, не решаясь больше атаковать обоз. Тогда на правом фланге из-за деревьев выступили имперские лучники и принялись расстреливать неподвижных дикарей. Отряд шаванов рванулся туда, но напоролся на прикрытие из искровой пехоты, откатился назад в русло. Толпа из тысяч конников, замершая в открытой низине, – сложно придумать лучшую мишень для лучников! При всем желании промахнуться, не сможешь. Стрелы сыпались градом, войско Запада рушилось в пыль.

Шаваны предприняли еще одну отчаянную атаку: спешившись, кинулись на обоз. Их все еще было намного больше, чем имперских пехотинцев, а искровые копья уже истратили заряды. Однако атака захлебнулась. Может, дело в мастерстве искровиков, отточенном годами тренировок. А может, в том, что шаванам пришлось сражаться, стоя на трупах своих братьев…

За несколько часов исход битвы был решен. Потеряв почти треть воинов, Степной Огонь отступил в луга. Израненное войско владыки не нашло сил для погони.

* * *

Литлендцы – странные люди. Они умеют испытывать чистую радость, без примеси печали, насмешки, высокомерия, стыда или похоти. Что еще удивительней, не стесняются показывать ее.

Войско императора Адриана одержало победу второго декабря – в день Сошествия Праматерей. Третьего декабря армию встречал праздничный Мелоранж. От фундаментов до флюгеров на крышах город превратился в палитру ярчайших красок. Фасады домов увешаны бумажными фонариками, блестящими жестяными звездами и спиралями, сосульками и шариками из дутого стекла. На оконных стеклах нарисованы смешные сказочные зверьки – так, будто выглядывают из домов. Ставни украшены кедровыми ветками, над улицами протянуты разноцветные гирлянды, а у дверей сидят прелестные куклы, какие делают только в Литленде: со льняными волосиками, огромными темными глазами и крохотными губками бантиком.

Армия заполнила всю главную улицу, а горожане толпятся в переулках и на балконах, высовывались в окна, сидели, свесив ноги, на крышах. Люди наряжены в самые пестрые, яркие, цветастые платья. Их лица раскрашены радужными кляксами, в их волосы вплетены шелковые ленты. Они машут руками, приплясывают на месте. Они поют! Не орут привычное сухое «слава Янмэй», а выводят звонким хором обрядовые песни, каждый квартал – свою. Здесь слышишь «Радостные вести! Радостные вести!..», там – «Светлое начало», вот бойко пляшет, кружится «Зима – лето, земля – небо», а вот взлетает, набирая силы «Счастье, которому нет конца». Люди бросают под ноги воинам лепестки цветов и бумажное конфетти. Те, что на крышах домов, сыплют на улицу пригоршни не то ягод, не то горошин. Менсон ловит одну – она выглядит съедобной, и он кладет ее на язык. То оказывается крохотная конфетка, вроде леденца. Менсон улыбается. Все вокруг напоминает триумф. Он не может судить с уверенностью, поскольку никогда не видел триумфа, но выглядит очень похоже.

Принц Гектор Неллис-Лайон, едущий бок о бок с императором, зло скрипит:

– Лесные идиоты. Тысячи людей погибли, а они празднуют! Кретины блаженные!

Менсон знает: во вчерашней битве полегло две с половиной тысячи шиммерийцев, и еще тысяча на краю смерти от ранений. Но знает и то, что Юг – не Север. Львиная доля погибших – наемники, не феодальные рыцари. Они не вассалы принцу Гектору, он не принимал у них присягу, большинство из них он даже в глаза не видел. И его высочество отнюдь не похож на того, кто станет убиваться из-за смерти чужих ему людей.

Пришпорив коня, Менсон въезжает между принцем и императором, говорит:

– Владыка, владыка! Позволь, перрреведу!

– Да, Менсон.

– Пррринц недоволен. Владыка отослал большинство своих на Север. Вместо солдат владыки погибли люди принца. Нечестно, думает принц.

– Мои люди в этот самый час бьются с кайрами Ориджина. Принц предпочел бы оказаться на их месте?

Гектор Неллис-Лайон молчит, хмуро глядя поверх толпы, а шут ведет дальше вместо него:

– Пррринц думает: владыка обманул. Владыка обещал Перррсты и не дал.

– Владыка не обещал Перстов, – улыбается Адриан. – Владыка сказал: Янмэй с нами. Принц Гектор неправильно его понял.

– Перстами Вильгельма мы бы разделали дикарей в два счета. Люди принца бы выжили.

– Или, напротив, дикари успели бы доскакать до стрелков и завладеть Перстами. Такое оружие в чистом поле, где хозяйничает конница врага, – рискованная штука.

Менсон клонится к принцу, будто выслушивая его мысли, и говорит:

– Пррринц думает, владыка обманул дважды. Сказал: удар будет с тылу, и поставил южан во фронт. А удар вышел с фронта. Владыка прррикрылся южанами, как щитом.

– Нужна была приманка. Шаваны не полезли бы прямо на искровые копья, если б не преследовали бегущих южан.

– Принц думает, владыка мог пррредупредить.

– По приказу никто не побежит так естественно, как от страха. Степной Огонь разгадал бы хитрость.

– Пррринц думает… – Менсон прислушивается, – думает: все ррравно обидно. Думает: я это припомню.

– Замолкни, дурак! – рявкает принц Гектор. – Владыка, шут городит чушь!

– Полагаете, ваше высочество?

– Ваше величество, в Шиммери есть поговорка: обида не делает дел. Хочешь прибыли – поступай по уму, а не по обиде.

– Отрадно слышать, ваше высочество.

Натянув вожжи, Менсон отстает от венценосной пары. Улыбается, глядит по сторонам. С неба сыплются конфетки. Барышни машут с балконов конскими хвостами из пестрых лент, поют: «…этому счастью не будет конца!» Быстроногие мальчишки бегут впереди головного отряда, оглядываются на гвардейцев, вопя от восторга.

Девчонка лет семи дернула Менсона за стремя и протянула ему куклу. Он взял. Кукла смотрелась так умильно, что не поймешь, смеяться или плакать. Менсон захохотал, сжимая тряпичную игрушку. Утер рукавом глаза и сунул куклу обратно хозяйке, но та закрылась ладошками:

– Нет-нет, сил, это вам! Ее зовут Элли!

Он не стал спорить и запихнул куклу за пазуху. Услышал, как девчушка кричит:

– Мама, мама, Элли поедет в Фантеллу!

* * *

Лорды Литленда устроили царственный прием воинам владыки. Мелоранж, готовясь к осаде, доверху наполнил закрома. Но благодаря быстрым действиям Адриана город не пробыл в осаде и двух недель. Герцог Уиллас приказал открыть склады и накрыть столы для пиршества прямо на городских площадях. Каждому солдату армий владыки и принца Гектора нашлось место за столами. И если южане были более привычны к лакомствам, то о воинах Фаунтерры можно сказать наверняка: они в жизни не слыхали про такие фрукты, вина и блюда, какие смогли попробовать сегодня.

К сожалению, немало нашлось воинов, кого не волновало пиршество. Раненые боролись со смертью и нуждались в помощи. Жизнелюбивые литлендцы всегда славились здоровьем, потому в Мелоранже имелось только три госпиталя, вытесненных на самые городские окраины. Они не могли вместить и половины раненых. Остальных, кому не нашлось места на больничных койках, приютили в собственных домах горожане. Они считали своим долгом обеспечить раненым наилучший уход. Немногочисленных лекарей буквально разрывали на части, а аптекари за день распродали весь товар. В дюжине домов раненые умерли первой же ночью, и литлендцы рыдали над ними, как над собственными детьми. Зато многие другие быстро пошли на поправку, и хозяева домов, сияя от счастья, хвастались друзьям и соседям, говорили: «Праматерь Сьюзен заглянула к нам!» Хотя правят Литлендом потомки Янмэй, но Сьюзен – хранительница здоровья – здесь любима и почитаема всеми.

Что же до владыки Адриана, принца Гектора и их генералов, то герцог Уиллас Литленд встретил их земным поклоном, вручил каждому чашу, вырезанную из ореха креду, сам же наполнил чаши медовым вином из погребов Моллиса Лукавого. Герцог Моллис – величайший коллекционер вина – правил Литлендом в середине прошлого века, так что возраст напитка выходил никак не меньше ста двадцати лет. Говорят, с годами вино превращается в уксус… но не в том случае, если это медовое вино Моллиса Лукавого! Император просиял от удовольствия, принц Гектор забыл обо всех обидах, хмурый Уильям Дейви расплылся в улыбке, хищная Катрин Катрин размякла и стала похожа на кошку, греющуюся у камина.

Затем герцог проводил полководцев в родовой замок Бэссифор, где устроил в их честь трехдневный пир. Здесь собралась вся семья Литлендов: герцог Уиллас и его брат Даглас с женами, четверо сыновей Уилласа – гордые лорды джунглей и побережья, трое дочерей Дагласа – очаровательные девушки, сияющие внутренним светом. Среди них была и леди Ребекка – Бекка Лошадница, чемпионка летних игр. Изо всех, кого Менсон видел в Мелоранже, Ребекка единственная не была прозрачна. Остальные не скрывали ничего: если радовались, то хохотали, если грустили, то плакали. Ребекка же таила что-то за своей улыбкой, прятала туман в глубине зрачков.

– Не печалься, – сказал ей Менсон. Подумал, что этого недостаточно, поискал аргументов. Веско добавил: – Тррриумф!

– Да, наверное… – ответила Ребекка с ласковой грустью и погладила шута по плечу.

Играла музыка, взлетали кубки, кто-то плясал, кто-то пел, кто-то произносил речи… Если описать, то выходит похоже на придворный бал. Но Менсон видел разительное отличие: оно – в цвете и звуке. Все пиры во Дворце Пера и Меча окрашены в пурпур и золото, а звучат как фанфары. Праздник в Бэссифоре имел все цвета радуги, а звучал – как июньский ливень.

– Тррриумф? – спросил Мэнсон Адриана. – Триумф, да, владыка?

Император обвел взмахом руки ликующий зал:

– Это?.. Нет, Менсон, просто забавки.

Из кармана парадного камзола он вынул крохотный стерженек, скрученный из бумаги. Положил на ладонь шута:

– Вот – триумф.

Развернув ленту, Менсон прочел:

«Ваше величество!

Полная сводка в другом письме. Здесь – кратко. Волею богов, мы победили! Северяне разбиты и отступают. Мятежник бежал с поля боя. Братья Нортвуды в плену. Завтра войдем в Лабелин.

Слава Янмэй Милосердной!

Ген. Алексис Смайл»