— ...ДА ВЫ ДОСТАЛИ МЕНЯ УЖЕ СВОИМИ ИДИОТСКИМИ ВОПРОСАМИ, ОТВЕТЫ НА КОТОРЫЕ САМИ ЗНАЕТЕ!!! Зачем вы мне их задаете?!! — кричала на меня Катя.

— Угууу... — протянул я елейным тоном. — Что-нибудь еще?

— ДА ПОШЛИ ВЫ В!..

— Да я там родился! — резко оборвал я Катю, но сделал это без тени раздражения.

Она замолчала, краска подступила к её лицу, и вскоре потекли слезы. Катя плакала навзрыд.

Слёзы... Это не то, что я хотел от первой беседы. Нет-нет. Я не ставил себе цель «довести» Катю, и вообще доводить кого- либо — как-то не гуманно. Такой ловкий шарлатанский прием: после того, как человек выплакался, эмоциональное напряжение спало и он чувствует себя лучше. Здесь, хитрый специалист может сказать: «Вот видите, вам уже лучше, вам полегчало...» и оставить пациента без дальнейшей когнитивной переработки, без дальнейшего осмысления. Нет, не мой вариант. Уже давно прошло то время, когда я мерил качество сеанса по количеству соплей и слёз.

В больницу Катю привела эмоциональная несдержанность. Её аффективные вспышки представляли большую проблему для окружающих. Несколько раз её увозили по «скорой» с суицидальными попытками во время таких «взрывов». Поводом могло служить что угодно, но последнее время всё чаще и чаще это происходило просто так. В один из таких раз Катя попала в общее отделение, у неё подозревали психотическое расстройство. Но уже через несколько дней она была выписана, Катя полностью успокоилась, а её рациональность и холодность рассудка поразила всех. Кроме того, Катин маргинальный образ жизни вызывал сильную тревогу у её гиперопекающей матери.

Катя продолжала плакать и останавливаться не собиралась.

— Возьмите, — я протянул Кате салфетки.

— Спасибо... — ответила она, хлюпая носом.

Прошло ещё некоторое время. Я смотрел на Катю с добродушной улыбкой, внимательно разглядывая её внешность.

Ей было около 25 лет на вид, круглое лицо с вздернутым вверх носом, карие глаза. Пара лишних килограмм у неё явно присутствовали. Она была симпатичной, но во всей мимике читалась какая-то грубость. Русые волосы были подстрижены странным образом: часть прядей доходили до подбородка, а часть были выстрижены под корень. Картину прекрасно дополняли уши, увешанные десятком маленьких серебряных колечек. Эта странная, в чем-то подростковая, грубость в мимике и поведении вызывали живой интерес у моего «внутреннего психиатра», который цеплялся за любую странность в других людях, побуждая меня исследовать и узнавать.

— Всё? — спросил я, когда Катя затихла.

— Всё, — ответила она спокойно, не глядя на меня.

— Ну, хорошо. Вы же понимаете, что я не хочу вас обидеть?

Катя покосилась на меня.

— Давайте так, — продолжал я, — в классической психотерапии мы можем потратить пару встреч на знакомство, пять встреч на преодоление сопротивление, еще несколько встреч на определение цели терапевтического воздействия... Но здесь наше время ограниченно. Так что я предлагаю пропустить момент «знакомство» и «сопротивление» и сразу перейти к делу, решив, что мы доверяем друг — другу.

Может быть я и говорил с самодовольным тоном, но небольшой эффект это, всё же, возымело. Катя кивнула, ещё раз хлюпнула носом и развернулась на стуле ко мне лицом.

— Итак, в тот момент, когда нас прервала ваша аффективная вспышка, я спрашивал вас о том. Есть ли у вас парень? — начал я.

— Да, только вы сами ответили на свой вопрос, сказав, что «О чём это я? Вряд ли», — Катя передразнила мою интонацию.

Я улыбнулся:

— Ну, да, точно... Вот и говори после этого, что не хотел обидеть.

Признаться, я недоумевал, как мне удалось ляпнуть настолько некорректную фразу. Для меня это произошло незаметно и, если бы Катя не отметила это, я бы благополучно забыл о своей оплошности.

— Да нет, я понимаю, о чем вы хотели сказать, — сказала Катя, прервав полет моих мыслей. — Но, есть у меня парень или нет — не имеет к делу никакого отношения, — продолжала она, глядя в сторону.

— Ну, вообще-то всё имеет к делу отношение. А наличие или отсутствие отношений тем более, — возразил я, но тут же покривился из-за тавтологии в своих словах.

Катя еле заметно улыбнулась углом рта, посмотрела на меня, сощурила глаза и тут же перевела взгляд в сторону.

Выглядело так, что она что-то скрывала, но после своей нелепой ошибки, я боялся делать какие-то предположения. Мне нужна была реабилитация в глазах клиента.

— Хорошо, моя вина, — примирительным тоном сказал я. — Что тогда «не так»? Что привело вас сюда?

— Ну, там же всё написано, — кивнула Катя на историю болезни на моём столе.

— И точно ведь, написано, — я пролистал несколько страничек и демонстративно отодвинул «историю» в сторону. — Но на заборе тоже написано и знаете что?

— Что?

— Я проверял! Там нет.

Катя улыбнулась, за тем рассмеялась. Напряжение окончательно спало. Мы продолжили беседу более непринужденно.

Стандартные жалобы на сниженное настроение, плохой сон, тревогу... Ничего выделяющегося и ничего конкретного: Катя не открывалась. Тем не менее, мне казалось, что она хотела, чтобы я спросил её о чем-то. Но о чем? Что может быть такого, о чем она хочет рассказать, но не может?

В этот раз я не стал ломать голову и решил пойти самой простой дорогой — просто спросить:

— Знаете, у меня создаётся впечатление, что вы что-то хотите мне рассказать, но никак не решаетесь и ждёте, что я прочитаю ваши мысли.

Часто, когда я не понимаю, что происходит, когда я путаюсь в эмоциях пациента, я просто рассказываю ему об этом. И это всегда имеет свой результат.

— Да... — Катя вдруг резко стала серьёзной, улыбка пропала с её лица. — Вы правы... Есть кое-что, о чём я не рассказывала прочим докторам... Да они и не спрашивали.

— Я тоже могу не спрашивать, не хочу вырывать из вас информацию клешнями, — как можно более сочувствующим голосом произнёс я.

— Да тут дело в моём отце...

Катя украдкой бросила взгляд на меня — проверяла реакцию. Я одобрительно кивнул.

— Да... Отец... Понимаете, он бросил мою маму, меня. Нашу семью, когда мне было 10 лет...

— Понимаю, — отозвался я.

Это была не самая лучшая фраза, ведь на самом деле я не знал, какого это, когда тебя бросает отец.

— Мне кажется, я понимаю — продолжил я, — вам тогда пришлось повзрослеть. Детство кончилось.

— Да... — ответила Катя, смотря перед собой пустым взглядом. — Мне так и сказала мама, что теперь детство закончилась, и я должна помогать ей. Она сильно плакала тогда.

— С какими эмоциями вы вспоминаете уход отца? Насколько это было сильные негативные переживания?

— Очень сильные...

— И до сих пор?

— Да...

На глазах у Кати навернулись слёзы.

Это были важные переживания: утрата детства, потеря отца,

крушение иллюзий и надежд. В тоже время, меня не покидало ощущение, что она не говорит о чём-то ещё.

— Так или иначе, Катя, но это было, — начал я. — Что поделать, но плохие вещи случаются. Мы живём с ними и несём в себе. Тяжелые воспоминания есть у всех нас и с годами их будет становиться больше. Однако они не должны тянуть нас назад, они не должны придавливать нас к земле и выбивать работу из рук. Но негативное событие всегда останется негативным, о нём не вспомнишь с улыбкой, однако и мешать оно тоже не должно.

Катя вытерла слёзы рукавом и постепенно успокоилась.

— Я хочу избавиться от этого, — сказала она. — Хочу, чтобы это больше не влияло на мою жизнь.

Мы договорились, что следующие несколько встреч посвятим её переживаниям по поводу ухода отца. Не смотря на то, что папы ей не хватало на протяжении всей жизни, она идеализировала его образ. В своей голове она полярно назначила мать роль «плохой» (ведь разве от хороших уходят?), а отцу отвела роль «хорошего» родителя. Ей легко удавалось фантазировать о том, как он поддерживал бы её в подростковом возрасте и помогал решать проблемы отношений со сверстниками. Мать, которая была вынуждена много работать и часть домашних хлопот переложить на дочь, на этом фоне выглядела деспотичной и отстранённой. Однако в реальности она стремилась проявлять чрезмерное количество удушающей заботы. Катя игнорировала или искажала реальность.

— Она всё время загоняла себя работой, всегда была уставшей и серой, как мышь, — вспоминала Катя. — Мне она оставляла готовку и уборку, а я же ребёнок, мне 10 лет! Мне с девчонками тусить, да сериалы смотреть!

— Вы можете вспомнить моменты, когда мать была дома? На праздниках или в выходные дни?..

— Да... Она и тогда мало со мной общалась... — Катя задумалась, на её лицо легла тень. — Словно, она была виновата в чём- то передо мной, и поэтому ей тяжело было со мной общаться...

Я не сразу понял смысл этого замечания и Катину реакцию.

Постепенно образы родителей стали приобретать более реалистичные очертания, и Катя позволила себе даже разозлиться на отца. Она кричала и яростно колотила специальную подушку для битья, неистово кусая её за край. После Катя всегда обессилено плакала, свернувшись в комок на кресле.

Она имела право злиться на него, но сила гнева была действительно огромна, и это настораживало меня.

Я сопереживал и направлял её, игнорируя свои собственные переживания. Признаюсь, мне приходилось не редко давить в себе слёзы, ощущая комок в горле и контролировать голос — чтобы он не дрожал. А когда Катя злилась, и её гнев вырывался наружу, я замирал внутри, постоянно напоминая себе, что злится она не на меня.

На одной из встреч Катя сказала:

— Я вчера вечером очень явственно представила себе картину ухода отца... — она стёрла слёзы с лица и продолжила:

— А потом я поняла, что это хорошо.

— Хорошо? — не понял я.

— Да... то, что он ушел. Появилась мысль, что это хорошо, что иначе было бы ещё хуже.

В голове я мысленно перебрал возможные варианты, почему, по мнению Кати, уход отца — это хорошо. Затем я обратил внимание на её лицо, точнее с каким отвращением она смотрела на меня. Внутри меня всё похолодело.

Догадка была настолько очевидна и ужасна, что я не хотел об этом думать или произносить вслух. Внутри меня всё кричало: подобное просто не должно происходить с детьми! Но в жизни Кати это уже случилось и прошлого не изменить.

— Это было, — сказал я нейтральным тоном и продолжил, осторожно подбирая слова:

— Тогда вы не могли защитить себя, а мать...

Лицо Кати напряглось, глаза превратились в щёлочки — она злилась.

— А мать, — продолжил я, — не смогла вас защитить...

— Или не захотела, — сказала, как отрезала.

— Оправданий ей я искать не буду, она знала, о том, что происходит в семье.

Катя кивнула, её лицо расслабилось.

— Но вы можете пообещать себе, — сказал я более заботливым тоном, — что это больше никогда не повторится с вами или с вашими детьми. Ведь теперь вы сами можете себя защитить.

Я замолчал, повисла длинная пауза, и это было спасительной передышкой для меня.

— Знаете, — задумчиво произнесла Катя, — то, что было... это было мерзко. Это было ужасно. Он не должен был так поступать.

Она усмехнулась:

— А ведь он, спустя несколько лет, неожиданно «нашёлся». Да, около двух месяцев назад он написал мне, мол, давай встретимся, пообщаемся, все дела... И я понимала, что должна бы радоваться, но меня как парализовало: я тогда застыла перед компьютером, тупо пялилась на его письмо и чувствовала, как дрожат руки. Так и не ответила ему...

Катя посмотрела на меня, я выжидающе молчал.

— То, что было останется со мной, — продолжила она. — Но это не влияет на мою жизнь. Тогда я была беспомощной и не могла что- то изменить, не могла дать отпор или сказать «Нет!». Вся эта боль скопилась во мне, всё это привело к тому, что я...

Катя осеклась и покосилась на меня. Я поднял брови.

— Да, теперь я поняла, почему это со мной происходит, — сказала она, задумчиво глядя сквозь меня.

Я продолжал молчать.

— Я не хочу, чтобы это повторилось и знаю, что не повторится! — продолжала Катя. — И эта злость. Сейчас она не имеет смысла. Я не должна хранить её так долго. Он больше не имеет власти надо мной.

Она замолчала.

Я покивал головой, не хотел своими пустыми измышлениями мешать ей, не хотел разрушать момент. Катя пристально посмотрела на меня, словно пытаясь прочитать мои мысли.

А я, в свою очередь, думал о том, что Катя переживёт эту утрату и сможет примириться с прошлым. По крайне мере, теперь она не боялась признаться сама себе в том, что с ней случилось, и что она пережила. Ей предстоял ещё долгий путь, и я был готов сопровождать её как психотерапевт.

* * *

Когда я приступал к написанию этой истории, то имел самые смутные представления о Пограничном личностном расстройстве. Мне понадобилось некоторое время, чтобы до конца понять, что же имеют ввиду разные авторы, когда употребляют термин «borderline». К моему удивлению, я отметил, что большая часть самых сложных и неоднозначных клиентов несли в себе черты «пограничности». Однако ещё большим удивлением стало нераспространённость данного диагноза в отечественной психиатрии. В памяти всплыло множество клинических разборов «сложных» пациентов и замудрённые нозологии, которые формулировали высокие учёные лбы. Я ощутил смесь смущение и страха — так как разом осознал значительную часть своих собственных ошибок. В своё оправдание могу сказать, что неправильные диагнозы и непоследовательное лечение в итоге приводило к ремиссии. Однако теперь я понимал, что улучшения можно было бы добиться «меньшей кровью».

Пограничное расстройство всегда проявляется в отношениях и поэтому, если специалист удерживает обезличенный контакт «врач-пациент», динамика будет слабой. Ровно до той поры, пока профессиональная отчужденность не начнёт спадать. История начинается с гневной вспышки Кати и это демаркационная линия смены отношений в данной терапии. Мне хочется верить, что с моей стороны это был ловкий психотерапевтический трюк, необходимый для диагностики и развития динамики. По крайней мере, я надеюсь, что это был «трюк», а не проявление непрофессионализма.

В первой версии истории Катя была бисексуальна, точнее в тексте я окольными путями догадывался о её лесбийском опыте. Данный факт должен был подчёркивать нестабильность её сексуальной ориентации, что, при наличии прочих симптомов, также указывает на пограничное расстройство.

В тексте упоминается уход отца — как значимая психотравма, однако умалчивается, что то, что было до ухода является ещё более значимым и длительным психотравмирующим событием, растянувшимся на годы. Однако не стоит думать, что именно это привело к пограничному расщеплению. Данная патология формируется гораздо раньше, но всё последующие события могу усугубить положение вещей. Я отдаю себе отчёт, что данный рассказ недостаточно хорошо описывает этот процесс, но целью было описать именно динамику взаимодействия.

Я слышал много различных историй за то сравнительно небольшое время, что работаю психотерапевтом. И большая часть из них ужасала, так как открывала неизвестные стороны жизни: сексуальное насилие над детьми и взрослыми, жестокие преступления и холодящие кровь расправы, несправедливые поступки людей и острая боль равнодушия других... Всего не упомнить. Каждая история уникальна и индивидуальна, наполнена личными смыслами и настоящими эмоциями. Часть сюжетов случается в недавних событиях, но большая устремляется в далёкое прошлое человека. И оттуда, влияет на настоящее.

Да, я слышал много историй своих пациентов и видел, как их прошлое влияет на выбор сейчас. Как человек остаётся во власти событий, которым может быть много лет. Это поражает и пугает, ведь получается так, что те важные события, которые происходят с нами сейчас, будут оказывать влияние на наш выбор в будущем.

В истории выше Катя не могла оставить своё прошлое, оно всё ещё было слишком важным и «горячим», оно всё ещё слишком влияло на её выбор и поведение. Расставшись с теми переживаниями, она не изменила то, что было (это невозможно, как я и писал уже много раз), но она поставила под сомнение часть личного опыта, своих выводов про жизнь и отношения с другими людьми. А это имеет связь уже с текущей реальностью и с тем, что будет с Катей дальше.