Олег всем своим видом вызывал у меня неприязнь. Его синие от наколок руки, золотые передние зубы, хрипловатый голос, особая манера смотреть на собеседника — исподлобья, словно с презрением или превосходством. И лицо, похожее на сотни других подобных лиц.

Олег был прямиком с тёмной стороны жизни, им можно было бы пугать непослушных детей.

А ещё он был убийцей.

Олег убил своего отца. В прямом смысле этого слова.

За это преступление он отсидел 6 лет, «откинулся» только 4 месяца назад. Сейчас ему 32 и он пришёл за помощью к нам в отделение. Медсестры долго перешептывались у него за спиной и вопрошали меня, зачем мы его взяли. Но отказать я не видел повода. Даже не так: я не видел необходимым отказывать ему в помощи. Чем он отличается от других «невротиков»? За своё преступление он уже отбыл наказание и не мне его судить...

— Как ты сказал, тебя звать? — пренебрежительно бросил он.

— Обычно меня не зовут, я сам прихожу, — я постарался максимально спародировать его пренебрежительный тон.

Олег резко глянул на меня, но тут же в углах его глаз появились маленькие морщинки. Он был явно заинтересован и сейчас изучал меня.

Я решил прервать эту «зрительную дуэль»:

— И ещё раз: звать меня Илья Александрович, но если вам сложно запомнить, то можете называть меня просто: Илья Александрович.

Олег не отреагировал, склонив голову на бок, он спросил:

— Сколько тебе лет, док?

Я, было, не ответил заготовленной фразой «Столько не живут», но осёкся. Обычно вопросы про возраст вызывали во мне смешанные чувства. Я знал, что вслед за ними обязательно последует обесценивающий комментарий или какая-нибудь ухмылка, типа, «Ай, что с тебя взять, ты такой молодой?».

— А что вы будете делать с моим ответом? — ответил я, не прибегая ни к каким «уколам».

Олег равнодушно пожал плечами.

— Ясно, — несколько наигранно сказал я. — Но, скажите Олег, когда вы очень сильно хотите есть, вам не всё равно, кто вам еду подаёт?

Вместо ответа Олег вновь пожал плечами. Я же почувствовал, что теряю поле битвы, вернулось знакомое ощущение, что я — наивный юный шарлатан. Вот передо мной сидит пациент, с которым я ничего не смогу сделать своими скудными психотерапевтическими навыками. И мне придётся назначить ему привычный прозиум и вести формальный опрос... Я словно загнан в угол: «лечить нельзя помиловать».

Хотя с другой стороны: передо мной сидит человек, привыкший бросать вызов, привыкший строить своё общение на манипуляциях. И, похоже, что сейчас я втягивался в эту психологическую игру.

Нужно было срочно менять тактику.

— Ну что, Олежка, — расслабленно произнес я, покачиваясь вместе со стулом. — Понимаю, вот перед тобой сидит молодой психотерапевтишка без категории. Да ещё и бородатенький...

Олег округлил глаза.

«Попался, сученок!» — мелькнуло у меня в голове.

— Но, видишь ли, — продолжал я, — я всё равно буду лечить тебя. И не потому, что мне придётся это делать. О, нет! Я могу с легкостью передать тебя другому доктору, да и ты сам можешь выбрать себя врача. А потом ещё одного, а потом ещё одного. Пока не убедишься, что «все доктора-пустословы». Но нет. Со мной такой манёвр не сработает. Хорошая попытка, но нет.

Взгляд Олега поменялся с удивленного на явно озлобленный.

«Главное, не перегнуть.», — подумал я.

— А теперь, душа моя, поднимайся и ступай в палату, тебя позовут за назначениями.

— Я... — открыл он рот.

— Всё завтра, — резко обрезал я. — Давай всё завтра.

Олег с задумчивым видом вышел из кабинета.

Сменив манеру общения, я попытался поставить его на место, показав, что я не собираюсь бояться или относиться формально к работе. Это было достаточно рискованно, так как требовало от меня играть не совсем типичную роль.

Сейчас, спустя несколько лет, я могу признаться самому себе, что было и ещё кое-что: похоже, я рассчитывал на то, что Олег совершит какое-нибудь нарушение режима и это приведёт к его исключению из отделения. Он запросто мог прийти после закрытия дверей, напиться или нахамить кому-то. Тем более что медсестры были настроены к нему крайне враждебно. В палате его тоже не очень приняли: кого обрадует соседство с бывшим ЗК?

Да, я надеялся, что пациент саботирует лечение и тем самым избавит меня от ответственности.

Похоже, что я искренне боялся Олега и всеми силами стремился не работать с ним. Однако на то момент я не смог признаться себе в этом.

Когда я уже переодевался, для того чтобы уйти с работы, в кабинет постучали. Это был Олег.

Он в упор посмотрел на меня и сказал:

— Хорошо, док, я тебя понял.

— Неужели? — я старался не выказывать внутреннего ликования и продолжал застегивать пуговицы на пальто.

— Я готов поработать, док, — Олег переступил через порог.

— Вы куда это лыжи навострили? — искренне удивился я и недоуменно взглянул на него.

— Я сваливаю отсюда, а работать мы начнем завтра, — я вновь вернулся к трудоемкому процессу застегивания пуговиц.

Боковым зрением я видел, что Олег чуть заметно ухмыльнулся, чему-то одобрительно покивал и вышел. В этот раз мне удалось отстоять свои границы.

Итак, похоже, он понял, что манипулировать мной у него не получится. Точнее сказать, он может попытаться, но успеха никогда не увидит. Я знаю, что самый простой способ общения с людьми для него — манипуляции. Арсенал велик: от страдальческих рассказов о тяжелом детстве, до шокирующих откровений о родителях и убийстве отца. Всё это было направлено лишь на одно — вызвать у окружающих те реакции, которые были удобны Олегу. Сам того не ведая, он вредил себе таким образом. В его понимании манипуляции — самый просто способ заставить человека что-то почувствовать, не объясняя ему свои переживания. В тоже время, добиваясь типичных реакций, Олег оставлял свой внутренний психопатический мир нетронутым, так как не делился страданием и оставался одинок. Да, большинство людей реагировали на него (а точнее это были эмоции от его манипуляций) отказом от общения: «Фу, он такой ненормальный не хочу больше мараться об него...» или «Какой ужас, он же уголовник!».

На следующий день Олег был уже более лоялен ко мне и терапии в целом.

— Док, пойми, — добродушно говорил он. — Большинство людей слепые.

Я мысленно ещё раз напомнил себе, что в прошлом он убил как минимум одного человека. Как минимум.

— Что и я? — я посмотрел на Олега.

Он улыбнулся и ответил:

— Нет. Ты, Док, слеп только на один глаз.

— Ну, в стране слепых и одноглазый — король, — пафосно процитировал я.

Этот разговор сильно отличался от предыдущего. Несмотря на то, что Олег продолжал держаться закрыто, он уже более уважительно относился ко мне. Я не чувствовал типичных манипулятивных эмоций: жалость, вину, обиду, стыд. Складывалось обманчивое впечатление, что он доверяет мне.

Мы обговорили правила его пребывания в больнице, и я свято пообещал ему, что при малейшем нарушении режима, он будет выписан.

— Это моё условие, — настоял я.

Олег понимающе покивал:

— Согласен... Док, пойми, я хочу исправиться, мне 32 года, я потерял 6 лет жизни... я понимаю, что если дальше продолжу идти этим путем, то мне кранты. Я сдохну где-нибудь под забором.

— Это точно, — согласился я.

Олег поседел в раздумьях несколько секунд, потом посмотрел на меня умоляющим взглядом и спросил:

— Док, что со мной? Почему меня бросает из одной стороны в другую, почему я не могу просто быть «нормальным», почему я не могу просто ходить на работу, что не так?

Я пристально посмотрел на Олега и сказал:

— Всё просто, Олег, вы — психопат.

Отлично. Сказать психопату, что он психопат...

Олег уперся в меня своим тяжёлым взглядом, под которым я почувствовал себя ущербным. Но если я хочу что-то доказать этому антисоциалу и наладить с ним терапевтический контакт, мне нужно будет дать понять ему, что об меня он сломает зубы.

— А что дальше? — Олег все же отвел взгляд.

— Что дальше? — я говорил с некоторым апломбом. — После осознания своей психопатической личности идут действия по её коррекции. Личность можно изменить, но для этого нужны длительные сознательные усилия. Только через реальные поступки можно что-то изменить, только через реальные действия.

Я собирался дать Олегу шанс на исцеление, но, возможно, это было ошибкой и просто тратой сил.

В одном из вариантов варианте всё это, могло оказаться сложной, многоходовой манипуляцией. Я не знал, так ли это и мне сложно было представить себе, какую пользу для себя он мог извлечь.

С другой стороны, личностное расстройство Олега могло быть более тяжёлым и глубоким, нежели я представлял себе.

Я осознавал все риски (хотя, как мне кажется сейчас, переоценивал свои навыки и способности) и был готов рискнуть.

Понадобилось ещё некоторое время, прежде чем Олег стал раскрываться больше и перестал проверять прочность моих профессиональных и личных границ. Он также ответственно следовал тем рекомендациям, что я давал ему.

В определённый момент он стал всё больше рассказывать о своём прошлом.

— Понимаешь, Док, — Олег не смотрел на меня, было видно, что ему так проще, — отец всегда был уверен, что лучше он меня лишний раз накажет, чем похвалит.

— Ага, — я сочувственно кивнул, — боялся захвалить?

— Типа того. Поэтому единственное, что я помню про него — это побои. И постоянный страх, «а что будет сегодня»?..

— Что первое вы помните, Олег?

Олег задумался. Через минуту он проговорил с ухмылкой:

— Док, если бы ты спросил меня об этом лет пять назад, то я бы ответил, что мои первые воспоминания это 12 лет...

Плохой признак. Чаще всего, если человек не помнит себя в детстве, значит, ему есть, что не помнить.

— Но нет, — продолжал Олег, — на тюрьме я вспомнил себя совсем сопляком.

Олег резко посмотрел на меня, на лице играла улыбка, но глаза были мокрые.

— Мне девять лет, — он начинал говорить всё быстрее и быстрее, — у меня день рождение, отец с дружками и матерью нажрались в хлам, а про меня забыли. А когда вспомнили, то ему не понравилось, что я хожу с грустным видом! Ведь сегодня, сука, праздник! Он орал на меня, а я плакал. А его дружки смеялись. А он орал на меня до тех пор, пока я не обмочился и потом тоже стал смеяться. Мать пыталась что-то говорить против, но быстро сдалась и уснула. Она тоже была бухая. И вот я мокрый от мочи и соплей, в окружении взрослых гогочущих мужиков. «С днём рождения, Олеженька!»

Последнюю фразу он проговорил со злобой, упираясь своим стальным взглядом в меня.

Жгучий страх, стыд, боль, ярость и жуткое нежелание всё это знать и помнить — вот эмоции и чувства, которые бились во мне. Всё внутри меня кричало от адской несправедливости и от жалости к этому маленькому девятилетнему мальчику.

Но внешне я был бастионом спокойствия.

Стальной взгляд Олега смотрел в самую душу, он больно колол, вызывая желание отказаться от всей этой грязи и закончить работу с ним. Уверен, многие до меня испытывали этот взгляд, сбегая от переживаний, оставляя его одного.

Я покивал, показывая, что я всё ещё здесь, и мы идём до конца.

— Шесть лет, — продолжал Олег с все той же ухмылкой, — батя избивает мать. Обзывает её шалавой и ещё много как... Она кричит, она истошно вопит. Я хватаю нож и кричу на отца: «Убью!!!».

Олег замолкает, смотрит вниз.

— Отец подходит ко мне. Он смеётся. Берёт меня за нож, приставляет к своему животу и говорит: «Ну, давай, убей.». Я выпускаю нож из рук. Он усмехается, говорит что-то про то, мол, взялся за лезвие, так коли. А потом бьёт меня по лицу. И я разом лишаюсь всех молочных зубов слева.

Он вспоминает ещё и ещё. Память раскручивает перед ним картины, одно тянется за другим, целая вереница воспоминаний. Страх, боль, ненависть.

— Олег, — говорю я в конце второго часа, — то, что с вами было это. Так нельзя. Это не должно происходить. Никто не заслуживает подобного. Это страшные вещи. А страшнее всего то, что это ваш отец и, что вас некому было защитить. Похоже, что вы ненавидите его за это.

Олег вздыхает, и я чувствую, что это вздох облегчения.

— Знаешь, Док, то, что нас не убивает, делает сильнее.

— Э, нет, — оборвал я его. — Я не позволю вам обесценить эти воспоминания. Да, вы правы: «То, что не убивает, делает нас сильнее», однако есть и два других варианта этой поговорки. «То, что не убивает, делает нас калеками» и «То, что не убивает, делает нас убийцами».

Олег бросает резкий взгляд на меня.

У меня в голове все путается... переносы-контрпереносы... мои и его эмоции, воспоминания... Я чувствую, что мне всё тяжелей вести беседу и преследовать тему. Это слишком много для меня одного. Тяжело слушать других...

— Я не собираюсь вас осуждать или оправдывать, — внешне я сама уверенность, никто не узнает, что по ту сторону, — Вы уже были наказаны за своё преступление.

Олег кивну, его лицо расслабилось, ему явно легче.

— Что сейчас у вас в голове? — спросил я. — Вижу, что вам легче и у вас появились какие-то мысли, но вы не привыкли делиться своими переживаниями. Давайте, сейчас можно.

Глаза у Олега становятся совсем мокрыми, он старается спрятать лицо от меня.

— Когда вы сказали про эту пословицу, — Олег осторожно всхлипнул, — Мне вдруг стало страшно.

— Страшно?

— Да, сначала я испугался стать таким же, как и мой отец...

— А потом?

— А потом страх усилился, так как я подумал: что же такое сделали с отцом в его детстве, что он стал таким...

— Вам стало жалко его?

— Нет... — Олег наморщил лоб. — Это не жалость, это что-то другое, что-то...

— Незнакомое?

— Да... это... это...

— Это называется сочувствие, — сказал я.

Олег только кивнул, он смотрел широко открытыми глазами перед собой, в его голове явно шла активная работа, незнакомая ему до сих пор.

— И можно продолжить, — проговорил я, тщательно подбирая слова, — нести этот страх дальше. Можно даже передать его своим детям... А ещё можно, увидеть это в себе.

Олег с надеждой посмотрел на меня.

— Знать своих демонов и ничего с ними не делать — преступление, — закончил я.

— Знаешь, Док, а ведь мы с отцом только раз поговорили по-человечески, — лицо Олега расслабилось, и он говорил уже более свободно.

Я вопросительно поднял бровь.

— Ага... Мне тогда 20 лет было. Я принес траву домой, отец это увидел и с усмешкой предложил мне накуриться вместе... И мы накурились, а потом ещё выпили. Вот тогда-то мы поговорили... Очень хорошо поговорили. Тогда я почувствовал, что у меня есть отец... Жаль, что это было только один раз.

Олег справился — отец, который раньше вызывал только негативные эмоции, теперь вспомнился ему в хорошем свете. Психотерапия не ведёт к фальсификации воспоминаний и однозначно негативное событие таковым и останется в памяти, но оно уже не будет влиять на поведение как раньше.

Надо сказать, что в больнице Олег держался хорошо, всячески подчинялся режиму, не грубил медицинскому персоналу, когда сталкивался с ворчанием по какому-либо поводу. Постепенно в палате приняли его, я заметил, что он стремится больше общаться с мужчинами пожилого возраста. Казалось, Олег стремился получить от них то, что так и не дал ему отец.

На одной из встреч я завёл речь о его матери.

— ...Мы с Саней пошли ко мне домой, нам тогда алгебру надо было делать, — говорил он, глядя перед собой. — Подходим к дому, а там тело лежит под скамейкой... Всё в говне и моче... Пьяное тело... Саня смотрит и говорит: «Олег, это же твоя мамка!».

Он замолчал.

— Именно это и есть ваше воспоминание о маме... — констатировал я.

— Да, — Олег вздохнул. — Пьяное, обоссаное, обосранное тело... Не мать, а именно тело...

— А что сейчас стало с вашей мамой?

— Пока я был... — Олег осекся, ему почему-то не хотелось говорить про тюрьму.

— Я не знаю, что с ней, — продолжил он. — Я на самом деле не знаю, где она теперь.

Олег поморщился, нахмурился и замолчал. Он словно выстраивал невидимую стену между собой и мной. «Посмотрите, как мне плохо, вы не знаете, каково это», — говорил весь его вид.

— Да, я не знают каково вам, — ответил я Олегу на его немую реплику. — Но я могут почувствовать вашу боль. Просто примите моё участие. Сейчас.

И тут лицо Олега расслабилось, он поднял глаза и с благодарностью посмотрел на меня. Я кивком головы пригласил его рассказать, что произошло.

— Она совсем не плохая, — сказал Олег. — Нет. Она любила меня. Я помню хорошее, помню, как мне было 2 или 3 года и мы пошли в парк... Все вместе. Было жарко, я катался на «Веселых горках» и ел сладкую вату... Она... Она же не от хорошей жизни так сильно пила... Нет, ей было от чего убегать в алкоголь... Как и мне...

В завершении встречи я попросил Олега подвести небольшой итог. Он долго обдумывал свой ответ и наконец, сказал:

— Знаете, сегодня у меня появилась мечта: я хочу завести семью и детей. Но я хочу дать им то, что у меня не было в детстве... Да, а для начала я найду это для себя.

Постепенно мы переключились с обсуждения его прошлого на его ближайшее будущее. Олег строил вполне реалистичные планы и пытался проанализировать трудности, с которыми он может столкнуться. Главные — поиск работы и выход из своего старого круга общения.

Момент расставания настал очень быстро, 30 дней прошли.

Я собрал группу для выписывающихся пациентов, чтобы они смогли поделиться результатами лечения и порадоваться друг за друга. Олег был очень учтив со всеми и прямо таки святился довольной улыбкой и рассыпался в благодарностях.

В какой-то момент я был вынужден отлучиться и поэтому дал всем самостоятельное задание: придумать коллективную сказку.

Вернувшись, я увидел, что каждый член группы сидит по отдельности и пишет что-то к себе в тетрадь.

Увидев моё удивление, одна из участниц пояснила:

— Понимаете, мы начали сочинять сказку вместе, но она быстро превратилась из сказки в кошмар, нам стало страшно и поэтому мы решили, пусть каждый напишет свою сказку, личную...

— И что там у вас в сказках? Розовые пони кушают радугу и пукают феями? — не переставал удивляться я.

— Ну, да... — она растерянно посмотрела в свой блокнот.

— Ага... то есть вы начали придумывать сказку и столкнулись со страхом, столкнулись с тем, что из глубин вашего коллективного бессознательного вылезло что-то страшное. И вы бросили это дело, испугавшись того, что всплыло. Вместо этого каждый из вас написал мне какую-то ванильную сказочку про свой идеальный уютненький мир, где вы — победители? — с беззлобной усмешкой подытожил я.

Участница хмуро оглянулась на группу:

— Говорила же я вам, что это неправильно и что опять будет: «Фу-фу-фу!»...

— Илья Александрович! — поднял руку Олег. — А я решил дописать ту сказку, которая у нас получилась.

— Не побоялись пойти туда, где темно и страшно? — спросил я у него.

— Да... Можно прочитать?

— Конечно!

— Хорошо, — он улыбнулся. — Итак, сказка... Сказка про то, что не надо бояться встречаться с демонами внутри нас...

* * *

Я помню, как в один из моментов также поддался массовой истерии и псевдо обожанию социопатии. Киношные и комиксовые суперзлодеи, бросающие запоминающиеся цитаты и выигрывающие даже в своей смерти. Всё это пленило и тянуло, как часть недоступной «тёмной стороны Силы». Я присматривался к антисоциалам в жизни и всё больше разочаровывался — большинство из них были «мелкими» и мало походили на Злодеев, творящих зло ради зла. Наоборот, все свои дурные поступки эти люди оправдывали необходимостью и мнимой полезностью. Даже в программе политических новостей звучали жалкие оправдания и до смешного унизительные манипуляции на чувствах других людей (что не мешало им быть достаточно эффективными). Нет, эти люди также не творили зло ради искусства.

В итоге пришлось признать, что Суперзлодеи существуют только там, где есть Супергерои.

Перечитывая записи про Олега, я понимаю, что, скорее всего, ошибся в диагнозе: он не был антисоциалом. Ну, по крайней мере, на столько, насколько мне казалось. Да, он имел все черты этого личностного расстройства, однако в итоге, выглядело так, что он учёл свой прошлый опыт и извлёк из этого какой-то урок для себя. Можно сомневаться в том, был ли он до конца искренен со мной и не использовал ли он терапию в своих тайных целях. Если так, то снимаю шляпу — в этот раз он переиграл меня (но в итоге всё равно потерпит поражение, ведь это удел социапата).

Меня всегда учили оказывать врачебную помощь людям, несмотря на их статус. Наверное, в этом есть доля романтики и героизма — лечить того, кто лечения-то не заслуживает. Но да, не мне решать, виновен или не виновен человек, я не могу относиться предвзято к больному человеку. Мне должно лечить его болезнь, а не разбираться в хитросплетениях морали.

Это в цивилизованном мире организуют психотерапевтические группы для педофилов и убийц. У нас работа психиатра в тюрьме ограничивается «коррекцией поведения». Как лечить и психотерапировать того, кто не знает, что он болен? Того, у кого больна мораль, а не душа или тело. Я, прежде всего, врач и обязан помогать нуждающемуся в помощи... Хотя это в сего лишь сентенции. Пустое резонёрство...

Что делать, если ты находишься в плену у своего прошлого, если невольное повторение судьбы своих родителей — единственное что есть у тебя?

И как страшно бывает пойти туда, где темно. В самую глубину, в самую тревогу, туда, где живут кошмары...