Марк был обычным современным подростком, таких можно встретить повсюду: торговых, центрах и кафе. Окружающим они кажутся шумными и дерзкими, а стиль одежды вызывающим. Старшее поколение упрекает их за частое использование гаджетов, а основной проблемой считает интернет зависимость, причитая, что, мол, в наше время мы такими не были...
Между нами лежала огромная пропасть. Частично проблема была в возрасте, а частично дело было в «подневольном» положении Марка. Выглядело так, что происходящее здесь ему было совершенно ненужно и даже чуть-чуть вредило.
На мой стандартный вопрос «Чтобы вы хотели изменить в себе?», он с лёгким презрением ответил, что с ним как раз всё нормально и меняться надо не ему.
— И вообще, — с раздражением воскликнул он, — что вам всем от меня надо?!!
Он не реагировал на спокойное взрослое предложение, обсудить с какими трудностями он столкнулся сейчас в своей жизни. Всем своим видом он показывал, что единственная его «трудность» — это не в меру навязчивый психотерапевт.
Заботливый тон он также отвергал:
— Боже, — с ещё большим раздражением воскликнул он. — Хватит уже сюсюкать, я не маленький!!!
В какой-то момент я почувствовал, что он добился своей цели — достал меня. Я ощутил закипающую «ярость огня» внутри себя.
После очередного гневливо-презрительного пассажа с его стороны я решил прекратить подобное поведение.
— Послушайте, Марк, мне кажется, вам происходящее здесь нужно ещё меньше, чем мне, — сказал я, прямым немигающим взглядом, смотря ему в глаза.
Он ответил на взгляд, потом отвел глаза и пожал плечами.
— Так понимаю, что вы предпочли бы находиться сейчас в другом месте, — продолжал я.
— Забавно, что на «вы» называете, — сказал он с улыбкой.
У меня возникло странное неприятное ощущение от этого комментария. Похоже, что не совсем осознанно, он попытался обесценить смысл моего прямолинейного обращения к нему, обратив внимание на детали. Это не выглядело как его собственное изобретение, и я предположил, что он научился этому у кого- то из своего окружения.
— Марк, вам это не нужно, а мне это нужно ещё меньше, чем вам...
— Вам платят за это, — перебил он меня. — Это ваша работа.
Вновь как пощёчина: внезапно, неожиданно болезненно
и как-то чужеродно.
С одной стороны, я видел, что он бунтует и сопротивляется единственным доступным для себя способом. Он здесь не по своей воле, а лишь потому, что так захотели его родители. Однако с другой стороны я видел, что он не чувствовал возможным просто встать и уйти. Возможно, норма поведения удерживала его от этого, но также был маленький шанс, что он на самом деле хочет принять помощь, просто не знает как это — просить и принимать участие и поддержку.
Так или иначе, вначале необходимо было призвать его к порядку.
— Моя работа — помогать людям, которые хотят, чтобы им помогли, — я строго посмотрел на него.
— Ясно, — ответил он равнодушным тоном и уставился в окно.
— Послушай, — я без предупреждения перешёл на «ты», — твоя мама попросила тебя проконсультировать. Хочешь ты этого или нет, но до 18 лет ей решать, что с тобой будет. Поэтому мы проведем этот час или, разговаривая о том, как я могу тебе помочь или каждый из нас будет просто заниматься своими собственными делами. Уверен, мы сможем найти занятие себе по душе: я продолжу свою писанину, а ты сможешь вдоволь насмотреться в свою ведроидную лопату.
Я видел, как на какое-то мгновение он растерялся от такой прямолинейности.
— Мне уже ничего не может помочь, — с апломбом сказал он.
О, да, похоже, ещё один подросток с позицией «Я знаю мир -
он стар и полон дряни». Я подавил в себе желание цокнуть языком и закатить глаза как Тони Старк на известной картинке.
— Вы не верите мне? — он посмотрел прямо на меня. — Конечно вы не верите мне... Кому я вообще нужен.
А вот в этих словах излишней патетики уже не было, за ними чувствовалась настоящая внутренняя боль.
Я ощутил укол совести из-за того, что у меня появилось желание обесценить его переживания. Да, я ничего не высказал вслух, но мысленно отреагировал автоматически и абсолютно неосознанно. Возможно, только его слова про то, что я не верю ему, привели меня «в чувства».
— Ты ощущаешь себя ненужным? — спросил я.
— Я... Да кому, какое дело?!
И он вновь закрылся от меня.
Это сложно — помогать тому, кто не хочет, чтобы ему помогли. Хочется просто сказать: «Ой, ну и идите тогда!». В такие моменты у меня возникает ощущение, что психотерапия, которая здесь происходит, мне нужна больше, чем клиенту. Странное и неприятное чувство, вероятно, означающее психологическую игру.
С другой стороны, если клиент пришел и сидит напротив меня, то значит, он хочет получить помощь и моя задача — дать ему эту помощь (даже если для этого сначала понадобиться объяснить ему, почему жить счастливой и здоровой жизнью — это хорошо). В конце концов, преодоления сопротивления — тоже часть психотерапии и часть работы.
— И как будет проходить это? — спросил он.
— Ты имеешь ввиду психотерапию? — не понял я.
— Ну, да... я смотрел пару фильмов и там.
— И там людей привязывают к кровати и бьют током?
— Нууу...
— Мне бы очень хотелось применять электрошок, но сертификата на это у меня нет. Поэтому будем работать по старинке: вопрос — ответ, потом слезы — сопли, перенос во все стороны... А после расстаёмся, и ты мечтаешь стать психологом.
Это было самое короткое и точное описание процесса психотерапии, которое я когда — либо давал.
Марк покачался на стуле и покусал губу.
— Я... мне правда плохо, понимаете?
— Ммм, — я помедлил, подбирая максимально честный ответ. — Я не знаю, каково тебе, но я верю, что тебе плохо.
— Почему?
— Что почему?
— Ну, почему вы верите, что мне плохо?
Вопрос был достаточно неожиданным.
— Потому что ты сказал об этом, — ответил я.
Он опустил голову, пряча мокрые глаза — похоже, ответ был для него настолько же неожиданным.
В нём чувствовалась какая-то надломленность. А ещё мне казалось, что он всё время меняется и ускользает от меня. Я не знал, чего ожидать от него в каждый следующий момент. Это не было похоже на обычную «взрослую» предсказуемость. Обычно структура личности была видна более или менее сразу, через короткое время всё складывалось в единую картину и человек представал передо мной в своём уникальном многообразии. С Марком было по-другому. Было ощущение отсутствия некоторых «взрослых» частей: четкой личной этики, способности позаботиться о себе и каких либо целей.
Он был потерянный.
Надломленный и потерянный — вот, пожалуй, два самых точных определения для Марка.
Я дал ему некоторое время прийти в себя. Похоже, что он впервые столкнулся с тем, что кто-то просто верит ему и его чувствам, не пытаясь переубедить или обвинить. Постепенно, он вновь стал контролировать свои эмоции и снова закрылся
от меня.
Я сделал глубокий вдох и сказал серьёзным тоном:
— Ок, я вижу, что тебе плохо и есть о чём поговорить, но ты испытываешь трудности. Мы можем либо преодолеть их вместе, либо...
— Либо что?
— Либо ждать пока тебя укусит радиоактивный паук и с «большой силой придёт большая ответственность», — таким же серьезным тоном закончил я.
— Круто... — он мечтательно посмотрел в окно. — Тогда я стану супергероем...
— Понеслась душа в рай...
— И мне понадобится имя...
— Ага, «Мёртвый Бассейн», как тебе?..
— Я буду очень крутым супергероем...
— А ещё лучше: «Капитан Мёртвый бассейн», а?
— И у меня будет супер сила...
— А также красные трусы поверх синих трикошек...
— Я смогу сделать столько всего...
— Проснуться по первому будильнику? Лечь спать до одиннадцати вечера?
— ...Тогда я изменю свою жизнь.
Это фраза прозвучала с отличной от других интонацией: похоже, что Марк сказал о чём-то действительно важном для себя. Это означало, что я смог установить с ним контакт.
Я кивнул и спросил мягким, но серьезным тоном:
— А как бы ты тогда изменил свою жизнь?
Он наморщил лоб и сразу стал очень взрослым.
— Я... — секунду он медлил, но потом попытался продолжить «игру»:
— Я вырыл бы себе бэт-пещеру! — он улыбнулся, но это не была настоящая улыбка — уголки его глаз не улыбались.
— Да-да, нанял бы себе дворецкого, купил бы черный кожаный обтягивающий костюм, — сказал я скороговоркой и повторил тем же мягким и серьезным тоном:
— Но что бы ты хотел изменить в себе? Как бы ты хотел изменить свою жизнь?
— Я... я хотел бы сам решать, что мне делать и что мне хотеть в этой жизни! — это было сказано с некоторым гневом.
Это была эмоция, которую Марк смог показать мне благодаря тому, что раскрылся. Признаться, этот процесс требовал больших усилий от меня и если бы мозг мог потеть, то сейчас мне было бы необходимо полотенце для него.
— Ты злишься, — я назвал его чувство, чтобы он лучше осознал, что с ним происходит сейчас.
— Ну, а как тут не злится?!!
— Хорошо, похоже, что ты очень сильно на что-то злишься, и ты имеешь на этот гнев право.
На мгновение его лицо замерло, но потом на нем появилась гримаса боли.
— Нет, — он затряс головой, — нет, нет. Я не могу злиться на них. Это не хорошо.
— Ты имеешь право испытывать все свои чувства, даже если они социально неприемлемы, — я выдержал паузу, чтобы до него лучше дошли мои слова.
— И порой злиться бывает полезным, — продолжал я. — Это помогает отстоять свои границы и отделиться.
Я начал понимать, в чем проблема Марка, но одно дело, когда я «читаю мысли» и совершенно другое, когда клиент сам говорит об этом. Я решил не торопиться и двигаться в темпе Марка.
— Злиться — не значит относиться к кому-то плохо, — сказал я максимально заботливым тоном. — Это нормальная эмоции, такая же, как и радость или печаль.
Марк опустил глаза.
— Мне кажется, что если я начну злиться, то. — он замолчал.
— Боишься, что это заполнит тебя?
— Боюсь, что не смогу остановиться. — Марк всхлипнул, но слезы предпочёл спрятать, опустив голову.
Я проглотил подступивший к горлу комок.
— Сейчас ты не решаешь сам за себя, — я говорил с максимальной заботой, на которую был способен, — но скоро ты достигнешь возраста самостоятельности. И тогда гнев поможет тебе отделиться и самому управлять своей жизнью.
Я выждал паузу и продолжил:
— Но, даже отдаляясь и становясь независимым, ты всё равно можешь нуждаться в поддержке и сопровождении.
— Вы противоречите сами себе, — Марк сказал это без злобы или вызова, просто констатировал факт.
— Даже становясь независимым, ты всё равно можешь нуждаться в помощи и это нормально. Именно благодаря своей независимости ты сможешь сам решить, когда прибегнуть к чей-либо поддержке, а когда нет.
Марк посмотрел в окно, он молчал, было видно, что в голове у него идет серьёзный мыслительный процесс. Я вновь не стал торопить его и позволил ему побыть наедине со своими мыслями.
Мне хотелось поддержать его, помочь ему преодолеть этот этап жизни. Он нуждался в заявлении своей независимости и в тоже время, он был еще слишком юн, чтобы оценить все проблемы сепарации, и ему необходима была помощь. Можно сказать, что я перенимал часть родительских функций: поддерживая, принимая, помогая научить различать эмоции, позволяя бунтовать и отдаляться, но при этом нуждаться в поддержке и помощи. Я надеялся, что Марк запомнит меня, сохранит в своей голове образ поддерживающего взрослого, который готов без обесценивания позаботиться о нём.
После нескольких встреч с Марком со мной связалась его мама. Мне пришлось выслушать от неё достаточно длинный и неприятный монолог, о том, что её мальчик «стал всё сам за себя решать» и «ему уже ничего невозможно навязать». Она призналась, что ожидала иного итога: «Мне надо было, чтобы он стал более послушным, а теперь он мне как кость поперёк горла! Везде приходится учитывать его мнение!». Марку было запрещено посещать психотерапию, и с этим запретом я ничего не мог
сделать. В конце она сказала, что очень сильно разочаровалась во мне как в специалисте, ведь: «В результате этой вашей терапии люди становятся неудобными!».
* * *
У меня нет своих детей, и часто по этому поводу окружающие задают неудобные вопросы. Однако есть много людей, которые могли бы назвать меня своим родителем. Парадоксально, но некоторые из них значительно старше меня в возрасте. Издержки профессии, что ещё сказать?
Подходить к общению с подростком с позиции: «Если ты требуешь независимости, значит ты уже взрослый» — ошибка. Да, в них есть необходимость отделяться и бунтовать против любой опекающей или контролирующей фигуры, но это естественная потребность возраста.
Они стремятся отдалиться и разорвать связь со своим прошлым, но всё ещё нуждаются в направлении и помощи от родителей.
Временами подростки могут быть невыносимы и даже несколько нарциссичны, считая себя уникальными, а свои страдания единственными в своём роде. Это нормально, обычно это проходит.
Они как губка готовы впитать поведение любого взрослого (или того, кого они сами посчитают «взрослым») в своём окружении. Это налагает огромную ответственность на родителей: с одной стороны придерживаться единого стиля воспитания и выполнять свои функции, а с другой быть примером в том, как решать проблемы, любить, заботиться о себе, мечтать и вообще жить.
В психотерапии важным моментом будет этап установления контакта и выстраивания лечебного альянса. Будет ошибкой рассчитывать на обычную «взрослую» разумность и понимание того, что «терапия — это хорошо». Терапевту придётся общаться на другом уровне, находя путь через собственное прошлое.
Большинство из нас было детьми и подростками — это не стоит забывать (как не стоит, и стыдиться этого). От того, насколько терапевт сам примирился со своим прошлым и принял свои подростковые части, будет зависеть успех терапии.
Обычно я не работаю с детьми, в большинстве случаев проблема бывает не в самом ребенке, а в родителях и ближайшем окружении. Не то, чтобы я из тех терапевтов, которые во всех проблемах клиента винят их родителей и тяжелое детство. Я скорее из тех, кто говорит, что «как быть родителями не учат и поэтому ошибки неизбежны» и «никогда не поздно иметь счастливое детство»... Хотя, пожалуй, стоит признать, что я как раз из «тех» терапевтов.