— Голденю! Солнышко моё! Как ты выросла! Невеста уже.

— Бабуля, ты меня задушишь, — Голда тоже была удивлена. Она смотрела на бабушку и не узнавала её. Как будто они не виделись лет десять.

— Какое-там задушишь… Сил совсем нет. Ну, рассказывай. Мэйдэле, тебе же скоро…

— Шестнадцать…

— Только подумать… Мне было шестнадцать, когда замуж выходила. А Зусе, земля ему пухом, двадцать два. Старичок. Ну что это я сама говорю?

— Бабуль, ты же всё знаешь. Мы учимся, папа работает, мама шьёт. Я думаю поступать на иняз. Хочу знать много языков: немецкий, английский, может, ещё испанский.

— Голденю, зачем столько?

— Мне легко даются языки. Особенно немецкий, он почти как наш.

— А мама мечтала, что ты будешь врачом. Помнишь маму? Хоть чуточку? — Хана

чувствовала, что её голос дрожит. Она так давно не говорила о старшей дочери…

— Мне же три года было…

— А ей двадцать восемь. Или двадцать девять… Так и стоит перед глазами. Ну что это я всё говорю и говорю? Ты же голодная…

— Бабуля, а у тебя хлеб есть?

— Какой хлеб? Вычистила всё, как могла.

— У нас же в городе мацы нет. Вот мы и ходим к соседям: они нам хлеб дают.

— Как? Аврум и Рива… в Пейсах?

— Нет, папа с мамой не едят. А нам разрешают.

— Понятно.

Хана налила большую миску прозрачного, ароматного супа. И поставила рядом золотистый пирог.

— Вот тебе бульон с кнейделах. А вот сладкая бабка. Посмотрим, захочешь ли ты ещё хлеб.

Голда не заметила, как миска оказалась пуста.

— Ну и вкуснятина! У тебя добавка есть?

— А хлеба не хочешь? Может, мне сходить к соседям?

— Что ты… Какие соседи…