— Гита знает, что ты написал заявление?

— Ещё нет. Завтра скажу.

— Почему не сегодня?

— Хочу прожить ещё один день без слёз.

— Изя, но ведь это ничего не значило?

— Не скажи. Пусть бы призвали вместе со всеми. Зачем было устраивать спектакль? Делать из нас добровольцев?

— Но это, может быть, ненадолго.

— Зяма, мы не на партсобрании. Кто знает, сколько продлится эта война? Как будет, так будет.

— Слушай, но какой смысл грызть себя? Что это даёт?

— Гурништ. Ты молодец, что закончил институт. И бронь получил.

— Не знаю. Я же штурман. А бронь сегодня есть, завтра нет. У тебя тоже была.

— Какой ты «штурман»? Сколько у тебя полётов? Не смеши. Если будет возможность — работай. На войну всегда успеешь.

— Изя, я тебя не узнаю. Ты же всегда был самый решительный из нас.

— Я не вернусь. Да помолчи ты, дай договорить! Ты знаешь, что я не трус. Только умирать не хочется. Совсем не хочется. А придётся…

— Успокойся. Пошли, я тебя провожу. Ты обязательно вернёшься. Гита тебя дождётся.

— Гитка у меня хорошая. Дочку жалко: кроха совсем.

Братья вышли из дома и медленно пошли по вечерним улицам. Говорить не хотелось. Они молча курили. Младшему — Залману — предстояла целая жизнь: сорок с лишним лет. А старшему — Исааку — оставалось встретить всего один, тридцать третий день рождения.