Джан Шпрехер осматривал свои владения в лесу, который местные жители называли Корв, на предмет ущерба, нанесенного ночной бурей. На открытых участках в низинах ветер с корнем вырвал несколько сосен. Сломанных деревьев он не обнаружил, все были повалены. Он потом сделает инвентарную опись и подаст заявку в кантон на возмещение убытков. Нет худа без добра.

Он вернулся к опушке леса, к заросшей лесовозной дороге, где оставил трактор. Белесая утренняя кисея тумана размыла все очертания. Взгляд Джана скользнул по долине и надолго застыл на «Гамандере». Этот «человейник» причудливой формы казался необитаемым. Шпрехер сел на металлическое сиденье, отполированное до блеска его задом, и завел мотор.

Лепестки герани на улице — все равно что банановая кожура. Анна Бруин смела их в кучу. Перед ее магазином никто не сломает себе шею. Ночная буря сильно подпортила внешний вид деревни. Еще вчера из-за густых зарослей герани на окнах и балконах не видно было ящиков для цветов. А теперь они торчали голые, как будто их только что повесили. Анна Бруин уже представляла себе следующую надпись на своем рекламном щите: «Акция: герань по сниженным ценам!»

Кучу она оставила в водосточной канаве. Нечего баловать дворников!

Джип Рето Баццеля стоял на автостоянке «Гамандера». Цистерну Рето оставил дома: сбор молока начинался еще только через час. Рето сидел за рулем и курил марихуану. Отличный нижнеэнгадинский товар его собственного изготовления, прошлогодний урожай.

Он закрыл окна машины и сделал музыку тише. «Ziggy Marley & The Melody Makers». «Look Who's Dancin'». До папаши этот Зигги, конечно, не дотягивает, но тоже парень не промах.

Со стоянки ему были видны и окно в мансарде, почти полностью скрытое кроной березы, и велнес-центр. Массажистка вместе с хозяйкой отеля и Казуттом, ночным портье, стояла на краю бассейна. Казутт был в нижней рубашке.

Соня помчалась к стойке портье и разбудила Казутта. Тот всю дорогу до бассейна бормотал, что не спал, а просто задремал на минутку. Он умолк, лишь подойдя к воде.

На выложенном бирюзовыми плитами дне бассейна, словно куча палочек микадо, пылал загадочный подводный костер.

— Dimuni! — пробормотал Казутт.

— Что это такое? — спросила Соня.

Казутт, словно очнувшись, снял пиджак и бросил его на пол.

— Что вы собираетесь делать?

Он снял жилет.

— Не вздумайте лезть в воду! Вдруг это взорвется.

Он развязал узел галстука.

— Или они какие-нибудь радиоактивные.

— Надо это убрать, пока она не пришла.

Казутт расстегнул рубашку.

— Вы же все равно не сможете это скрыть.

Он бросил рубашку на пол и испуганно посмотрел на Соню.

— Вы же никому не расскажете?..

— Нет. Но вы сами все расскажете.

Казутт покачал головой, нагнулся и развязал шнурок на ботинке.

Соня положила ему на плечо руку.

— Так, все, хватит. Не делайте глупостей. Мы сейчас выйдем отсюда, закроем дверь на ключ и разбудим начальницу.

Казутт оттолкнул ее руку и снял левый ботинок. В этот момент вошла Барбара Петерс. В купальном халате, не в фирменном, гостиничном, которые висели во всех номерах, а в своем собственном. Она выглядела свежей и хорошо отдохнувшей. При виде Казутта в нижней рубахе ее лицо изменилось. Она вопросительно посмотрела на Соню.

Казутт, покорившись судьбе, молча ждал, пока начальница не подойдет ближе и сама не увидит то, что было на дне бассейна.

— Что это?

— Я как раз хотел это достать оттуда, — ответил Казутт.

— А как это туда попало?

Казутт беспомощно развел руками.

И тут Соня наконец узнала другую, незнакомую ей Барбару Петерс. Ее красивое, всегда счастливое лицо стало вдруг суровым, а приветливый, почти нежный голос — резким.

— Мы еще поговорим с вами. Потом. А пока позовите Игоря. И позаботьтесь о том, чтобы ни один гость не попал сюда до моего особого распоряжения!

Казутт направился к двери.

— О боже, да оденьтесь же сначала!..

Барбара Петерс с сердитой усмешкой смотрела, как Казутт собирает свои вещи и одевается. Соня подняла с пола ботинок, лежавший в стороне, и поднесла его Казутту. Тот поблагодарил ее кивком.

— Он спал, когда вы спустились в холл? — спросила Барбара Петерс, как только он ушел.

Соня отрицательно покачала головой.

Прошло некоторое время, прежде чем появился Игорь. Казутт явно вытащил его из постели.

— Проверьте, закрыта ли дверь в лыжный подвал, и принесите пару мешков для мусора!

На Игоря тоже мгновенно подействовал непривычный командный тон. Он покинул велнес-центр почти бегом. Барбара Петерс надела свою купальную шапочку и сняла халат.

— А если это какие-нибудь радиоактивные штуковины и вода теперь заражена? — заметила Соня.

— Сразу видно, что вы далеки от парусного спорта. Это всего-навсего хемилюминесцентные фонари. Для использования в воде и даже под водой. Нужная вещь во время бедствия на море.

— Может, все-таки лучше вызвать полицию? Это уже как-то начинает действовать на нервы…

— Нет уж, этого удовольствия я им не доставлю.

— Кому?

— Тем, кто проделывает все эти фокусы.

— А вы знаете, кто именно?

— Какие-нибудь местные недоумки.

— А зачем они это делают?

— Представления не имею. Более того: я даже не желаю ломать себе голову на эту тему.

Вернулся Игорь.

— Нет, не закрыта… дверь.

Барбара Петерс сердито кивнула и соскользнула в воду. Нырнув, как тюлень, она подняла со дна бассейна две светящиеся палочки. К ним были прикреплены свинцовые рыболовные грузила. Игорь взял их у нее и сунул в мешок для мусора.

В общей сложности их оказалось тридцать пять штук.

— И что мне с ними делать? — спросил Игорь.

— Выкинуть, что же еще!

Барбара Петерс приступила к выполнению своей ежеутренней нормы по плаванию.

Соня спустилась по лестнице вниз. Темный коридор, в котором теплилась лишь лампочка аварийного освещения, показался ей ловушкой. А что, если тот, кто устроил этот зловещий перформанс, спрятался где-то здесь, внизу?

Вход в аппаратную находился в конце коридора, за зеркальной стеной. Соня отодвинула зеркало в сторону и осторожно открыла дверь. В лицо ей ударили тепло и запах хлорки. Она вошла в помещение и остановилась. Перед ней на стене горели зеленые, желтые и красные лампочки приборов. Спрятаться здесь можно было только за фильтровальным резервуаром циркуляционного насоса. И, как назло, именно там располагался ящик с предохранителями, который ей был нужен.

Она прислушалась, но ни дыхания, ни каких-либо других звуков, которые могли бы выдать затаившегося там человека, не услышала. Она медленно сделала несколько шагов вперед, и, осторожно заглянув за овальный резервуар, облегченно вздохнула. Никого.

Нащупав выключатель, она нажала кнопку. Вспыхнул неоновый свет. Только теперь она почувствовала, как колотится ее сердце.

На стене висела инструкция — на какие кнопки и в какой последовательности нажимать, когда и какими переключателями пользоваться. Соня знала все это наизусть.

В зале отдыха звучала тихая, плавная музыка. В такт этой музыке тропические рыбы в аквариуме медленно бороздили отведенное им пространство. Соня нарушила эту подводную гармонию, высыпав в аквариум несколько щепоток корма. Потом добавила лавандового масла в картридж ароматизатора. Это тоже входило в ее обязанности во время утреннего дежурства.

Проверяя кабины для водолечебных процедур и процедурные кабинеты, она заметила, что блестящая хромированная табличка на одной из дверей повернута стороной «занято», и уже хотела перевернуть ее, но услышала из-за двери плач ребенка. Она не видела, как пришла фрау Феликс.

сегодня утром на дне бассейна лежали хемилюминесцентные палочки

это еще зачем?

представления не имею 35 штук

я бы испугалась

я тоже

День прошел в том же сюрреалистическом ключе, что и утро. В десять часов «Гамандер» подвергся нашествию южногерманских туристов, вооруженных ваучерами на римско-ирландские ванны. Тридцать шесть матерых завсегдатаев велнес-центров, купивших «оздоровительно-омолаживающий тур» по Швейцарии, Австрии и Италии. Из-за утреннего происшествия в термальном бассейне и сбоя системы бронирования Соня, Мануэль и фрау Феликс были застигнуты врасплох. В обычно таких тихих саунах, парных и бассейнах царило небывалое оживление, а на щеточный массаж выстроилась длинная очередь.

Соня и Мануэль стояли, как на конвейере, у массажных столов и обрабатывали пациентов специальными щетками. Круговые движения справа, от конечностей, к сердцу. Едва успев превратить очередное белое туловище в розовое и намазав его маслом, они принимались за следующее.

Три часа они без устали утюжили тридцать шесть громогласных, свободных от каких бы то ни было комплексов туристов, которые вели себя в этом мраморном подземелье так раскованно, как будто с самого рождения привыкли ходить голыми.

Наконец все закончилось. Так же внезапно, как и началось. Соня вновь слышала доносившиеся сверху плеск четырех водопадов и умиротворяюще-расслабляющие звуки медитативной музыки.

Они ходили по велнес-центру, собирали мокрые полотенца и вытирали забрызганный водой пол.

— Расскажи, что это за история со светящимися палочками, — попросил Мануэль, когда они отдыхали внизу от неожиданного аврала.

Соня пила чай, Мануэль курил, фрау Феликс дежурила наверху в бассейне.

— Они просто лежали на дне бассейна и светились. Целая куча.

— Классное, наверное, было зрелище.

— Ну, не знаю… Меня это зрелище испугало.

— Испугало?

— Это была не просто безобидная шутка. Это угроза. Как и история с фикусом.

— Ты думаешь, это как-то связано?

— Наверняка.

Соня встала из-за стола, взяла у него из руки сигарету, сделала затяжку и отдала сигарету обратно.

— Как тебе наш пианист?

— Очень даже неплох.

— Кажется, я втрескался в него.

— А он что, голубой?

Мануэль с сомнением пожал плечами.

— Я думала, вы сразу это видите.

— Я, например, не вижу. А ты как думаешь? Голубой он или нет?

— Ничего женственного я в нем не заметила.

— Я тоже. Мне нравится как раз мужское начало.

В этот вечер Соне не хотелось быть одной. Она пригласила Мануэля на ужин в «Горного козла», заказала вторую бутылку вина еще до того, как они допили первую, и осталась сидеть за столиком, когда Мануэль ушел. Ему утром надо было на дежурство.

В «Горном козле» было довольно много народа. Еще полчаса назад за одним из соседних столов сидели Лютгерсы. Хойзерманны, оставив детей дома, что-то отмечали. День рождения, годовщину свадьбы или помолвки, примирение после какого-нибудь супружеского конфликта или еще что-нибудь в этом роде.

Украшенный таиландскими орхидеями главный зал с накрытыми белыми скатертями столами был отделен от смежного с ним трактира гимнастической стенкой, увешанной старыми предметами крестьянского быта. Там, за перегородкой, за тремя столами играли в карты. Чуть поодаль, один за столиком, сидел крестьянин, которого Соня уже несколько раз видела: он время от времени проходил мимо отеля, сильно хромая. Уставившись неподвижным взглядом в пустоту, он чуть заметно шевелил губами в каком-то немом сердитом диалоге со своим бокалом красного вина.

Неожиданно перед Сониным столиком вырос повар с подносом.

— Черничное мороженое с кокосовым кремом. Заведение угощает.

Он поставил перед ней вазочку, но не торопился уходить. Соня попробовала мороженое.

— Очень вкусно, — сказала она.

Но повар не уходил. Он был тщательно причесан. На лбу краснела вмятина от поварского колпака, на груди справа синими нитками было вышито «ПБ».

— Что же вы не садитесь?

Он сел и стал наблюдать, как Соня ест десерт.

— Не слишком сладко?

— Если честно — есть немного.

— Это из-за крема. Таиландский рецепт. Они там любят сладкое. Им нужно — после этих острых карри. В следующий раз я положу меньше пальмового сахара.

— И давно вы готовите такие вещи?

— С этого сезона.

— Поздравляю.

— Тут такого не заказывают.

— Гости отеля наверняка будут заказывать. Сегодня они были представлены здесь уже в количестве трех столиков.

Он ухмыльнулся.

— Рекорд!

— Слух о ваших деликатесах быстро разлетится по отелю.

— В котором двадцать гостей? Это для «Горного козла» не выручка.

— Для «Гамандера» тоже.

— А ему и не надо выручки.

За стойкой портье сидел Игорь. Он был в темном костюме и в галстуке.

— Стремительный взлет по служебной лестнице? — сказала Соня.

Он развел руками.

— Что же я, по-твоему, должен был отказаться?

Соня направилась к лестнице.

— Теперь ты хотя бы можешь спокойно спать! — крикнул он ей вслед приглушенным голосом.

— Посмотрим, — пробормотала она.

В Багдаде террорист-смертник взорвал сорок молодых полицейских. Циклон «Макс» по-прежнему висел над Адриатикой и портил северным соседям начало летнего сезона. Ни один из сотен сигналов от населения, поступивших в правоохранительные органы в связи с поисками маньяка-живодера, не дал положительных результатов.

В четыре часа утра ее разбудил звук, похожий на льдисто-синеватую стеклянную палочку. На комоде светился дисплей ее мобильного телефона. Она со стоном поднялась и включила свет.

привет из «Меккомакса»

я сплю

ну извини спи дальше

я уже проснулась что у тебя?

его звали Пабло?

кого?

ну того с лсд

да а что?

может мне тоже попробовать?

что?

и то и другое

нет

что именно?

ни то ни другое иди спать

Соня снова легла в постель и закрыла глаза. Ей вспомнился Казутт. Ну что ж, теперь он, по крайней мере, сможет спать с чистой совестью. Она попыталась представить его себе спящим, без застывшей улыбки. Но у нее ничего не получалось.

Может, эти странные диверсии были направлены против него? Во всяком случае, он потерял из-за них работу. Но зачем кому-то понадобился такой сложный сценарий, чтобы отравить старику последние годы перед пенсией?

Может, у кого-нибудь из деревни с ним какие-нибудь старые счеты? Он ведь родом из этих мест. Где-то вдалеке церковный колокол угрожающе пробил первую четверть пятого часа. Соня встала и пошла в ванную. Тусклый свет уличных фонарей слабо озарял накрытую покрывалом клетку Паваротти. Соня открыла кран в раковине, дождалась, когда пойдет ледяная вода, и, наполнив стакан, выпила. У воды был вкус холодной воды. Ни формы, ни цвета, ни звука.

Она опять легла в постель.

А если все это сделал он сам? Звонок из конторы он мог выдумать. Чтобы налить в кадку с фикусом кислоты, у него была целая ночь. Чтобы набросать светящихся палочек в бассейн — тоже.

Но какие у него могли быть на это причины? Никаких. Может, у него просто с головой не все в порядке. Во всяком случае, его застывшая улыбка — это гримаса сумасшедшего.

Много лет назад, на курсах ки-гонг в Бад-Вальдбахе, она училась уподоблять свои мысли плывущим мимо облакам. Но Казутт, этот ухмыляющийся псих, намертво повис над ней тяжелой свинцовой тучей.

Колокол пробил половину.

Прохладное утро. Перед почтовым отделением шофер выгружал из машины мешок с почтой. Соня, пробегая мимо, кивнула ему. Она была в спортивном костюме и в кроссовках. Новая попытка отвлечь дух плотью.

Фрау Бруин стояла перед своим магазином, скрестив на груди руки. На рекламном щите была надпись: «Акция: герань по сниженным ценам!» Соня на бегу помахала ей рукой.

Через двадцать метров она повернула в боковую улочку. Здесь начиналась дорожка, которая описывала вокруг деревни широкую дугу. Сначала она круто уходила в гору, но потом, резко сменив нрав, добродушно петляла мимо крестьянских усадеб и пансионов и вновь спускалась к главной улице.

На подъеме Соня, запыхавшись, перешла на шаг и последние метров двадцать протопала пешком. Наверху она остановилась перевести дух.

Впереди, перед одним из крестьянских домов, стоял джип с цистерной. Водителя видно не было. Но Соня повернула назад. Убедившись, что она уже вне пределов видимости, она снова побежала.

У церкви она опять перешла на шаг. Положив ладони на бедра, она смотрела на дорогу и потому не сразу заметила женщину, преградившую ей путь.

— Извините, пожалуйста! Можно у вас кое-что спросить?

Это была женщина, которая приводила сына к фрау Феликс.

— Конечно… — тяжело дыша, ответила Соня.

— Вы ведь тоже специалист по лечебной гимнастике?

Соня кивнула, стараясь поскорее восстановить дыхание.

— У меня больной ребенок… Кристоф.

— Я знаю.

— Мы уже почти год лечим его с помощью войта-терапии. Три раза в неделю у фрау Феликс и два раза в день дома, сами. Но это не помогает. И он все сильнее плачет во время процедур. — Ее глаза набухли слезами. — Фрау Феликс говорит, что войта-терапия — единственное средство, которое может помочь. Это правда?

Соня ответила не сразу.

— Есть еще бобат-терапия.

— А что это за терапия?

— Она мягче.

— А вы умеете ее применять?

— К сожалению, нет.

Женщина посмотрела на нее с таким отчаянием, что Соня поспешила прибавить:

— Но в Энгадине наверняка кто-нибудь этим занимается.

Женщина протянула ей руку.

— Спасибо вам. Меня зовут Ладина.

— Соня.

Она проводила женщину взглядом. Ей было лет тридцать пять, не больше, но издали она выглядела почти старухой.

«Гамандер» стоял, словно кинодекорация, под софитами раннего утреннего солнца на фоне зловеще черного неба. Когда Соня вошла в свою комнату, перед полуоткрытой фрамугой трепетала вздувшаяся парусом занавеска и откуда-то издалека доносились ленивые раскаты грома. Она закрыла окно и пошла под душ.

Когда она вышла из ванной, в комнате было уже так темно, что ей пришлось включить свет. За окном поблескивали толстые стеклярусные нити дождя.

В бассейне тоже горел свет. Ветер хлестал дождем в стеклянную стену. Снаружи было так темно, что Соня видела свое отражение. Она стояла на краю термального бассейна, маленькая и одинокая, словно на берегу глубокой реки.

В спортивном бассейне Барбара Петерс невозмутимо наматывала свои утренние километры. Соня спустилась вниз, в лечебницу.

В комнате для персонала она увидела Мануэля. Он стоял на голове, опершись голыми пятками о стену. Глаза его были закрыты. Соня тихо закрыла дверь и прошла в зал отдыха. Там было темно; только слабо светился аквариум. Она подошла к выключателю.

— Пожалуйста, не надо!

Соня вздрогнула.

— Простите, что испугал вас.

Это был доктор Штаэль. Он лежал на кушетке под махровой простыней, в зеленоватом свете, исходившем от аквариума.

— Как ваши дела? — спросил он.

— Не знаю. Мне все вокруг кажется таким нереальным. — Соня присела на соседнюю кушетку. — Как вы думаете, это связано с ЛСД?

— ЛСД изменяет биохимию мозга. Он настраивает его на другую волну и задает ему другие параметры восприятия. Это не мои слова. Это сказал Альберт Хофман. А он как-никак открыл ЛСД.

— Мне это непонятно.

— То, что мы воспринимаем как действительность, рождается в нашем мозгу. Наш глаз принимает лишь десятую или сотую долю электромагнитных волн, излучаемых предметами. А мозг преобразует их в цвета.

— Недавно я видела радугу. И на краю спектра у нее был цвет, которого не существует.

— Вы знаете, из чего состоит спектр радуги? Из электромагнитных колебаний в диапазоне между 0,4 и 0,7 миллимикрона. Возможно, эйсид настроил ваш мозг таким образом, что он стал видеть на пару стотысячных больше.

— И это изменение так долго сохраняется?

— Мозг — очень понятливый и переимчивый орган.

Соня смотрела на аквариум, на странные зеленоватые блики, играющие на пустых кушетках и на неподвижном теле доктора.

— Значит, получается, что действительности, которую мы видим, вообще не существует?

— Напротив: существует бесконечное множество действительностей. И они не исключают друг друга. Они дополняют друг друга, образуя некую всеобъемлющую, вневременную, трансцендентальную действительность. Это тоже сказал Хофман — не какой-нибудь хиппи, а всеми признанный естествоиспытатель.

— Мне бы сейчас справиться хотя бы с одной действительностью… — произнесла Соня.

В коридоре было тихо. Тишину нарушал лишь плеск искусственных водопадов наверху. Когда Соня проходила мимо процедурного кабинета № 2, дверь неожиданно распахнулась, и фрау Феликс жестом пригласила ее внутрь. Закрыв за собой дверь, фрау Феликс встала перед Соней, приняв воинственную позу. Она была почти на голову ниже ее. Соня видела седину в ее черных волосах, чувствовала ее запах — смесь пота и дезодоранта. Фрау Феликс с ненавистью смотрела на нее сквозь толстые стекла своих изогнутых голливудских очков. Сонин пульс, пришпоренный внезапным страхом, забарабанил ей в виски.

— Если вы еще раз попытаетесь отбивать у меня пациентов, вы проклянете тот день, когда приехали сюда! — сдавленным голосом произнесла фрау Феликс.

— Вы о чем? — с трудом удалось выговорить Соне.

— «О чем, о чем»! — передразнила ее фрау Феликс. — Вы знаете, о чем. Вы прекрасно знаете о чем! — Она открыла дверь и прошипела: — А теперь — вон отсюда!

Соня послушно вышла, как ребенок, которого отчитали и отправили в угол.

Мануэль уже стоял на ногах.

— Что случилось? — спросил он с тревогой, когда Соня вошла.

«Ничего», — хотела она ответить, но смогла лишь покачать головой. Мануэль обнял ее, и она разрыдалась.

Мануэль был на высоте. Он ничего не спрашивал, ничего не говорил, не похлопывал ее ласково по спине, чтобы утешить. Он просто держал ее в объятиях, терпеливо дожидаясь, когда она выплачется. И источал какой-то тонкий, мужской аромат с преобладанием ярко-бирюзовой ноты.

Когда она наконец отстранилась от него, он уже держал наготове бумажный носовой платок. Она высморкалась.

Он с улыбкой смотрел на нее. Соня заставила себя улыбнуться ему в ответ.

— Похоже, здесь мне оставаться больше нельзя.

Он молчал, но в его улыбке появилось сожаление.

— И вернуться назад — тоже.

— Почему?

— Может, тогда я и смогла бы там остаться. Но вернуться сейчас туда — нет, это мне не под силу.

После обеда Соня услышала, как кто-то кашляет в римской бане. Она не видела, чтобы кто-то туда входил, и решила заглянуть внутрь. Там, на гранитной ступеньке, сидел господин Казутт. Небритый и голый. В раскаленном воздухе стоял крепкий запах алкоголя. Увидев Соню, Казутт встал.

— Господин Казутт?..

Он стоял перед ней, худой, с круглой спиной и впалой грудью. Его стеклянные глаза влажно блестели, зубы были оскалены.

— Теперь вы поняли, чего стоит ее любезность? — произнес он, тяжело дыша.

— Вам здесь нельзя находиться.

— Здесь может находиться каждый, кто купил входной билет.

— Это вредно для вашего кровообращения. Вы же выпили.

— Это вредно для отеля… Для его репутации… Труп ночного портье в римской бане… Дохлый портье, уволенный с работы! Это не пойдет ей на пользу…

Казутт опять сел и вызывающе уставился на Соню. Та сходила в комнату для персонала и привела Мануэля. Но тому тоже не удалось убедить пьяного портье покинуть баню. Не успел Мануэль прибегнуть к силе, как дверь распахнулась и на пороге появилась фрау Феликс. Протянув Казутту полотенце, она спокойно произнесла:

— Всё, закончили процедуру.

Казутт встал, обмотал полотенцем бедра и вышел. В коридоре стояла фрау профессор Куммер в ядовито-зеленом купальнике. Ее дряблая кожа была похожа на плиссированную ткань.

Одним из уютнейших помещений «Гамандера» был читальный зал с большим стрельчатым окном в стиле модерн, из которого открывался вид на сосны и лиственницы, окаймлявшие территорию отеля. Две стены занимали книжные стеллажи в том же стиле, что и ароматная кедровая обшивка стен. Мягкая мебель — два утопленных в стену дивана и несколько кресел для чтения — тоже была частью первоначального внутреннего убранства отеля. На торцевой стене пестрели фотографии, иллюстрирующие историю строительства и открытия «Гамандера»: гости, прибывающие в карете, гости в вечерних платьях и карнавальных костюмах, гости, катающиеся на коньках, групповые фото с поварами, официантами, прачками и горничными. Над дверью висело большое распятие — явно из той же эпохи, потому что оно четко вписывалось в нишу, врезанную в обшивку стены. Единственной данью времени было несколько галогенных ламп для чтения, приятно дополнявших оригинальное освещение.

Библиотека состояла из пестрого собрания книг, оставленных гостями за восемь десятилетий, и маленькой, профессионально подобранной коллекции новых изданий в твердой обложке и карманных томиков на разных языках.

Соня зашла сюда по просьбе Мануэля, который прочел очередной том своего «Мегрэ» и хотел бы начать следующий. Он сегодня дежурил до восьми вечера и умирал от скуки в пустом велнес-центре.

Единственным посетителем читального зала в этот день оказался один из сыновей Хойзерманнов. Он сидел в мягком кресле, самозабвенно щелкая кнопками и клавишами своего «Game boy», издававшего возбужденные электронные звуки, и даже не заметил Соню.

Она быстро отыскала полку с романами Сименона, взяла «Ошибку Мегрэ» и поставила принесенный том на ее место.

На приставном столике рядом с креслом, мимо которого она хотела протиснуться, беспорядочно лежало несколько книг, как будто кто-то выбирал себе подходящее чтение, но неожиданно вынужден был прервать это занятие. Одна из них была раскрыта. Название другой, лежавшей рядом, наверху небольшой стопки, вызвало у Сони зрительный образ — два слова, написанные на пыльном стекле черного лимузина: «Миланский черт».

Она взяла старый, потрепанный том в руки. Золотыми, растрескавшимися от старости буквами на темно-зеленом холщовом переплете было оттиснуто название: «Миланский черт», а под ним, более мелким шрифтом: «и другие альпийские легенды».

Соня взяла книгу с собой.

— Он и в самом деле голубой.

— Нет.

— А чего же он тогда играет Цару Леандер?

— Он играет это для тебя, Соня.

Она сидела с Мануэлем в баре. Их сюда «заманила» Барбара Петерс, объявившая, что для сотрудников напитки отпускаются по специальному прейскуранту. Потому что, мол, нет более удручающего зрелища, чем пианист, играющий в пустом баре.

Когда они вошли, пианист мельком взглянул на них и вновь углубился в свою игру «для собственного удовольствия». Его звали Боб. Боб Легран из Канады. Мануэль узнал это в конторе. Он мог бы и сам спросить его, но не хотел, чтобы тот подумал, что он его клеит.

— Ну и что тут такого? — спросила Соня. — Ты же и в самом деле хочешь его склеить?

— Нет, — возразил Мануэль. — Я хочу, чтобы он склеил меня.

Боб, судя по всему, был далек от подобных намерений. Он сидел за роялем и в глубокой задумчивости внимал звукам, извлекаемым его руками.

— А почему вы расстались — ты и твой муж?

Соня залпом допила свое шампанское и, подняв бокал, дала понять бармену, что желает повторить.

— Что, такая длинная история? — спросил Мануэль.

— Нет, такая скучная.

— Расскажи.

— Все произошло, как это чаще всего и бывает: мы стали чужими друг другу. Вернее, мы всегда были чужими. Мы постепенно заметили, что чужие друг другу.

— Оба?

— Да. Но призналась в этом только я. Для него это было не важно. По-моему, для него так даже было лучше. Жизнь, которой он жил и которой собирался жить дальше, возможна лишь с чужим человеком.

— И что же это за жизнь?

Ванни принес ей новый бокал шампанского.

— Жизнь напоказ. Как живут все его друзья, его родители, его братья и сестры. Как все, кому он стремился подражать.

Мануэль откинулся на спинку кресла, как ребенок, слушающий сказку на ночь.

— А потом?

— Как обычно: у него были какие-то женщины, и он считал, что в этом нет ничего особенного. Потом у меня были какие-то мужчины, и он уже не считал, что в этом нет ничего особенного.

— И вы расстались?

— Я рассталась. Он был за то, чтобы мы попытались «притереться» друг к другу, но я не большой любитель этого вида спорта и сначала переехала на другую квартиру, а потом подала на развод.

— И проиграла процесс?

— Выиграла.

— Так зачем же тебе работать? Насколько я понимаю, капусты у него хватает. Я думал, ты вынуждена работать…

— Я не вынуждена. Я хочу работать.

— Почему, черт побери?

— Расскажу как-нибудь в другой раз.

Пианист прекратил игру. Соня помахала ему рукой, приглашая к ним за столик.

— Ты что, с ума сошла? — прошипел Мануэль.

Пианист ткнул себя пальцем в грудь и вопросительно посмотрел на Соню. Та кивнула. Он встал и подошел к их столику. Соня предложила ему сесть. Он заказал пиво.

Боб Легран оказался солистом камерного оркестра из Квебека, с которым был на гастролях в Европе, где и остался по окончании турне и жил, пока не кончились деньги. А теперь устроился бар-пианистом в «Гамандер». Это была его первая работа, с тех пор как он оставил оркестр.

Ровно через пятнадцать минут он вернулся к роялю.

— Ну вот, я же говорил! — вздохнул Мануэль. — Никакой он не голубой.

Соня не стала возражать.

внизу плачет какая-то женщина

на каком этаже?

не знаю, что делать?

вызови полицию

они спросят что я здесь делаю

ты в гостях

ок

Эсэмэс вырвала ее из зыбкого, отравленного алкоголем сна. Она долго просидела в баре. Пианист во время каждой паузы садился за их столик и выпивал бокал пива. Она каждый раз из солидарности выпивала бокал шампанского. В одиннадцать Мануэль откланялся. Она просидела до конца.

Сейчас было без двадцати два. Она попробовала снова уснуть. Но ее тело отказывалось подчиняться мозгу. Она чувствовала собственный пульс. В левом ухе раздался тонкий, высокий звук. В затылке что-то покалывало, грозя к утру перерасти в мигрень. А еще было какое-то невнятное чувство, связанное с пианистом.

Она включила свет и взяла мобильный телефон.

она перестала плакать

все равно позвони в полицию

типа на помощь!

какая-то женщина перестала плакать!

Соня выключила мобильник и взяла с тумбы-умывальника «Альпийские легенды». Между страниц она обнаружила черно-белую почтовую открытку с изображением козьего стада на деревенской улице и надписью «Привет из Нижнего Энгадина!». Текст на открытке, которой была заложена заглавная история, отсутствовал, но кто-то шариковой ручкой обвел голову козла, идущего впереди стада.

Миланский черт

Высоко-высоко в горах, за самой Валь-Солитарией, там, где солнце даже летом не светит дольше трех часов, а сосульки в расселинах скал не тают до самого праздника Посещения, [20] когда-то было пастбище Альп-Джета. Скудной жесткой травы и то и дело замерзающего источника едва хватало двадцати тощим козам и пастушонку, чтобы не умереть от голода и жажды. Там, в этой горной выси, было днем с огнем не сыскать хоть одного полена, чтобы обогреть жалкую хижину. Пастушок еще с раннего вечера загонял коз в хижину и ложился среди них, чтобы не замерзнуть ледяной горной ночью.

На пастбище это посылали лишь детей бедняков, и многие из них не доживали до осени.

В самое холодное лето после Тридцатилетней войны дошел черед и до Урсины, младшей дочурки одной бедной вдовы. Девочка, которой едва исполнилось девять, была еще мала для Альп-Джеты, но мать выдала ее за десятилетнюю. Ей было не обойтись без тридцати крейцеров, которые община платила летом пастуху.

То лето выдалось таким холодным, что козам чуть ли не до самого Варфоломеева дня [21] приходилось добывать себе траву из-под глубокого снега, и пересохшие вымена их иссякли. Вскоре съеден был последний кусок козьего сыра и выпит последний глоток козьего молока. Терзаемая холодом и голодом, сидела Урсина среди блеющих коз и молила всех святых о помощи.

Но чем жарче была ее молитва, тем яростней дул ледяной ветер сквозь ребра покосившейся хижины, задувая в нее колючие, как иглы, снежинки.

— Ах, коли ангелы не хотят выручить меня из беды, пусть поможет хотя бы черт! — не выдержав, в отчаянии воскликнула девочка.

Ветер тотчас улегся, и в тишине раздался низкий голос:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Голос исходил от старого козла, стоявшего против нее и таращившего на нее свои желтые глаза. Страх охватил Урсину, ибо она знала, что черт ничего не дает даром.

— Какова твоя цена? — спросила она дрожащим голосом.

Но козел ничего не ответил. И во все время выпаса не услышала она от него больше ничего, кроме блеянья.

Зато в ту же ночь снег растаял. Утром солнце приласкало луга, и повсюду зазеленела сочная зеленая трава. И так было все лето. Осенью же, когда пришли крестьяне за стадом, козы были тучными, а в клети круглились тридцать головок сыра. Сама Урсина окрепла и похорошела. Зубы ее сияли белизною, а белые кудри блестели на солнце.

С той поры, пока не исполнилось ей шестнадцать лет, каждое лето год от года гоняла она разрастающееся стадо на Аль-Джету. Крестьяне же, довольные юною пастушкою, начали платить ее матери уже целый гульден за лето, а потом и два, и даже три. Девушка расцвела и стала такою красавицей, какой прежде не видали в долине даже старики.

Но вот за десять дней до ее девятого лета на горном пастбище в деревню въехала пыльная карета. Единственным пассажиром ее оказался благородный пожилой господин. На нем было платье из черного шелка, на поясе висела серебряная шпага, а на шляпе красовалось алое перо. На итальянском языке он велел позвать Урсину, изъявив желание говорить с нею.

— Кто вы? — молвила Урсина, лишь только они остались одни.

— Не утруждай молитвой Бога, Миланский черт тебе подмога… — отвечал незнакомец.

Урсина задрожала, услышав слова, произнесенные в ту холодную ночь на Альп-Джете старым козлом.

— Стало быть, вы желаете получить плату? — пролепетала она.

— О нет, — молвил черт, — все, что ты получила от меня до сего дня, ничего не стоит. Плату я потребую лишь, если ты пожелаешь большего.

— Но чего же я еще могла бы пожелать?

— Несравненной красоты, вечной молодости, богатства, счастья, замок с сотней окон и тридцатью башнями…

Юная Урсина, которая, повзрослев и снискав себе своею красотой и трудолюбием любовь земляков, была к тому времени бойкой девушкой, не побоялась спросить:

— И какова же будет ваша цена, Миланский черт?

— Как обычно, Урсина: твоя душа.

Девушка рассмеялась и сказала:

— Высока цена ваша, слишком высока!

Черт улыбнулся.

— Прежде чем отказаться, выслушай условия. — И, склонившись к ней, молвил ей на ухо:

FB2Library.Elements.Poem.PoemItem

Урсина трижды просила черта повторить условия и, убедившись, что все поняла верно, дала согласие.

Простившись с матерью, с братьями-сестрами, сродной деревней и с козами, она села в карету. Прежде чем достигли они цели путешествия, красота ее увеличилась во много крат. Всюду, где бы ни останавливалась карета, ее тотчас же обступали люди, непременно желавшие увидеть красавицу Урсину. Замок на холме, высоко вознесшийся над плодородною долиной, и вправду имел сто окон и тридцать башен с золотыми кровлями.

Миланский черт простился и исчез. Лишь раз в году навещал он Урсину, и та устраивала пир с музыкой и танцами. У черта были изысканные манеры, и он никогда не упоминал о заключенной меж ними сделке.

Но вот в один прекрасный июльский день…

Закончилась страница 82. Текст, начинавшийся на следующей странице, не имел никакой связи с предыдущими строками:

…и отблески пламени над долиной далеко видны были в ночном небе. А когда жители деревни на следующее утро копались в дымящихся развалинах замка, они не нашли ничего, кроме ожерелья Урсины, которое она надела в ту ночь для своего любовника.

Но с тех пор всякий раз, когда летом погода внезапно менялась и на пастбища начинал сыпаться снег, люди с опаской смотрели в небо и говорили: «Смотрите-ка, Урсина вытряхивает перину!»