1
– Наконец-то! – Начальник Санкт-Петербургского дома предварительного заключения платком протирал очки, торопясь прочитать письмо заключенного из сто девяносто третьей камеры. – Ну, что же, посмотрим… Почитаем, о чем Ульянов написал в первом своем письме на волю… А почему он так долго не писал – больше двадцати дней ведь прошло после заключения его под стражу? Странно… Но что гадать – почитаем первое письмо, узнаем, что думает этот Ульянов…
Сколько писем заключенных прочитал на своем веку начальник Дома предварительного заключения – не сосчитать. Ведь ни одно слово отсюда не выходило без разрешения начальника. Ни одно слово!
Но…
Но первое письмо заключенного в камере № 193, представленное сегодня начальнику на просмотр, было, между нами говоря, уже… не первым письмом Ульянова. Да, представьте себе: вторым было это письмо. А то, которое на самом деле первое, он сумел переправить на волю как-то так, что тюремное начальство об этом даже и знать ничего не знало. Это было шифрованное письмо участнице Петербургского «Союза борьбы» – Надежде Крупской. Владимир Ильич сообщал, какие показания он давал на допросе после ареста, чтобы, в случае чего, товарищи были в курсе дела…
Но что там говорить о первом письме: начальник «предварилки» его не то чтобы читать – в глаза не видел. Зато письмо, теперь принесенное на просмотр, начальник рассматривает долго, каждую строчку в отдельности. И только руками разводит:
– Уму непостижимо…
•
Поскольку пребывание в тюрьме, в одиночной камере Санкт-Петербургского дома предварительного заключения, стало фактом, Ульянов решил позаботиться, чтобы новую обстановку подчинить своим интересам. Он продолжал готовить оружие для революционеров России – оружие слова: книги, листовки, брошюры…
Спокойно, по-деловому начиналось письмо Ульянова на волю, датированное 2 января 1896 года, – первое письмо, попавшее в руки начальника «предварилки».
«У меня есть план, который меня сильно занимает со времени моего ареста и чем дальше, тем сильнее, – пишет Ульянов. – Я давно уже занимался одним экономическим вопросом (о сбыте товаров обрабатывающей промышленности внутри страны), подобрал некоторую литературу, составил план его обработки, кое-что даже написал, предполагая издать свою работу отдельной книгой, если она превзойдет размеры журнальной статьи. Бросить эту работу очень бы не хотелось, а теперь, по-видимому, предстоит альтернатива: либо написать ее здесь, либо отказаться вовсе.
Я хорошо понимаю, что план написать ее здесь встречает много серьезных препятствий. Может быть, однако, следует попробовать?»
Ульянов решает твердо: работать, писать книгу! Вся дальнейшая часть письма – подробнейшая инструкция родным: где доставать нужную литературу, как ее доставлять в тюрьму. «Это уж не то, что принести пару-другую книжек: необходимо периодически, в течение продолжительного времени, собирать их из библиотек, приносить и относить, – пишет Ульянов. – …Список я прилагаю длинный, потому что намечаю его на широкие рамки работы».
– Не письмо – какая-то задача, непонятная мне! – признается начальник. И снова руками разводит: – Уму непостижимо!
•
Спустя несколько дней после ареста Владимир Ильич, по всем правилам тюремного распорядка, испросил у начальства разрешение писать книгу – научный труд под названием «Развитие капитализма в России». Разрешение было получено. Но где хранить литературу, необходимую для работы? 16 января 1896 года – радостные строки в письме Ульянова сестре Анне: «…относительно книг наводил справки: небольшой ящик можно будет поставить здесь в цейхгауз…» И в том же письме просьба: «Надо будет достать II том „Капитала“».
Трудность работы над книгой тем более возрастала, что Владимир Ильич намеревался издавать ее легально. Поэтому нужно было каждую фразу продумать особенно тщательно: ни на йоту не уступить в смысле идейной точности и вместе с тем не вызвать гнева цензора, не заставить его прибегнуть к красному карандашу, а то и к ножницам. И название труда не должно выдавать действительное содержание сочинения. Владимир Ильич говорил: «Заглавие более скромное и более тяжеловесное удобно в видах цензурных».
Думы – только о книге. В одном из писем Ульянов сообщал родным: «Сплю я часов по девять в сутки и вижу во сне различные главы будущей своей книги».
•
Работал Владимир Ильич над книгой, как мы знаем, с разрешения тюремного начальства. Но наряду с этим занимался в тюрьме и некоторыми другими важными делами, на что разрешения ему никто не давал. Да он и не просил. На свой страх и риск действовал. И действовал успешно.
Анна Ильинична, старшая сестра, приходя на свидания, высказывала опасения: не повредят ли брату еще больше занятия революционными делами во время пребывания в тюрьме? Владимир Ильич отвечал с юмором:
– Нет, не повредят. Я в лучшем положении, чем другие граждане Российской империи, – меня теперь арестовать не могут…
2
Уже не первый месяц Ульянов и его товарищи находятся в заключении, а Россия продолжает бушевать…
Бастуют теперь уже не десятки, даже не сотни – тысячи, многие тысячи рабочих. По нескольку фабрик и заводов сразу. Бастуют труженики Петербурга, Москвы, Костромы, Риги, Нижнего Новгорода…
Еще недавно царское правительство строго-настрого запрещало огласку данных о фабричных беспорядках. Запрещало газетам писать о стачках или печатать отчеты фабричных инспекторов. Дела зачинщиков стачек не разбирались в обыкновенных судах, открытых для публики. Короче говоря, правительство делало вид, будто в среде российских пролетариев вновь воцарились тишина и покой. Будто рабочие, довольные своими хозяевами, только и знают, что хвалят их, славят.
И вдруг…
В «Правительственном вестнике» за июль 1896 года нежданно-негаданно появилось официальное сообщение царского правительства о… стачках последних месяцев.
Почему правительство решилось вдруг на подобный шаг?
«Оттого, что на этот раз на помощь рабочим пришли социалисты… – заявила новая листовка „Союза борьбы“, выпущенная в ответ на сообщение, напечатанное в „Правительственном вестнике“. – Листки социалистов потребовали правительство к ответу, и правительство явилось и дало ответ… Таким образом, рабочие отучили правительство от гнусной полицейской лжи: они заставили его признать правду, когда поднялись массой, когда воспользовались листками для оглашения дела».
Многое вынуждено было признать царское правительство. Но оно пыталось при этом, что называется, и тень навести на ясный день. Попыталось все свести только к отдельным непорядкам, которые якобы вызваны лишь «особенностями бумагопрядильного и ниточного производства», а не положением пролетариата в России вообще. Попыталось отрицать, что усилия социалистов-марксистов встретили одобрение рабочих, получили их горячую поддержку.
«Отчего же, добрые гг. министры, – спрашивала в ответ на это листовка „Союза борьбы“, – рабочие читали нарасхват и требовали листков, в которых говорилось совсем не о бумаге и нитках, а о бесправии русских граждан и о диком произволе правительства, прислуживающегося к капиталистам?..»
Под нажимом событий, раскрыв, наконец, рот, правительство надеялось уверить всех, будто стачки совсем не носят политического характера, будто рабочим чужда политика и занимаются ею одни только социалисты-интеллигенты. Это была ложь.
Почти за год, минувший после декабря 1895 года, к судебной ответственности по делу «Союза борьбы» в Петербурге был привлечен 251 человек, в том числе 170 рабочих. За что же их арестовывали, судили за что? Ясно за что: «Союз борьбы» – организация политическая.
Недолго пожила на свете ложь, пущенная царским правительством. Листовка «Союза борьбы» на убедительных примерах доказала:
«Стачки 1895 – 1896 годов не прошли даром. Они сослужили громадную службу русским рабочим, они показали, как им следует вести борьбу за свои интересы. Они научили их понимать политическое положение и политические нужды рабочего класса ».
•
Откуда же взялась и быстро облетела фабрики и заводы Петербурга и других городов России эта новая листовка «Союза борьбы», названная вызывающе-дерзко: «Царскому правительству».
Кто написал листовку?
Охранники прямо с ног сбились, повсюду рыская в поисках автора листовки. Многих подозревали, допрашивали строго – автора так и не нашли. Весь Петербург, все пригороды облазили – безрезультатно.
Да и как найти, если человек, который написал дерзкую листовку «Царскому правительству», находится в… царской тюрьме: сидит, спрятанный за плотными стенами «предварилки». Отсюда, из одиночной камеры № 193, текст листовки тайно переправлен был на волю, передан оставшимся на свободе товарищам из «Союза борьбы». И теперь, отпечатанная во множестве экземпляров, листовка эта распространяется по Петербургу, по всей России.
Не знает преград слово Ульянова!
•
Текст листовки «Царскому правительству» Ульянов писал между строк научной книги, которую ему разрешили доставить с воли в тюрьму, а потом через родственников на волю передать. Однако каждую такую книгу тюремщики рассматривали тщательно – по страничкам листали. Обнаружь они хотя бы слово, написанное чернилами или карандашом, – задержали бы книгу немедленно. Ульянова, конечно, взяли бы под еще более строгий надзор, запретили бы ему писать, вконец лишили бы возможности помогать «Союзу борьбы».
Как же быть? Как хитрых тюремщиков снова перехитрить?
Ульянов перехитрил.
По состоянию здоровья тюремные врачи разрешили Владимиру Ильичу покупать в лавочке «предварилки» молоко. Вот он и использовал молоко вместо… чернил.
Да, да: молоко вместо чернил! Окуная в молоко обычное перо, Ульянов писал то, о чем не должна знать тюремная администрация. Писал между печатными строками книг. Потом давал написанному просохнуть, а тогда уже никакая администрация даже при самом строгом просмотре не могла ничего обнаружить. Книга как книга, обычная книга.
Для чернил нужны чернильницы? А как же иначе! Владимир Ильич искусно лепил их из мякиша хлеба – отличные получались маленькие чернильницы. В них он наливал молоко – и писал, писал…
Иногда при свидании с родными жаловался, полушутя-полусерьезно говорил:
– Вчера не вполне удачный был день, работалось с трудом. Целых шесть чернильниц пришлось съесть…
Это означало: любопытный надзиратель дежурил накануне в тюрьме. Все ходил да ходил по коридору, каждый раз заглядывая в «глазок» – щелку, специально прорезанную в дверях для наблюдения за обитателями камер. И Владимир Ильич, едва заслышав шаги дежурного возле двери своей камеры, во избежание недоразумений хлебную чернильницу, наполненную молоком, быстро отправлял в рот. Потом, когда надзиратель следовал дальше, Ульянов новую чернильницу лепил. Снова наливал в нее молоко. Снова писать принимался…
Получив от Владимира Ильича из тюрьмы книги с условными отметками, Анна Ильинична, Мария Ильинична и Надежда Константиновна Крупская осторожно грели нужные страницы над керосиновой лампой.
Написанное молоком между книжных строк проявлялось, как изображение на фотографической пластинке. Открывался невидимый до того знакомый мелкий почерк, билась, как пульс, воплощенная в слова и фразы трепетная мысль не знающего покоя борца… Проявленный «молочный» текст переписывали обычными чернилами в обычную тетрадь, которая передавалась «Союзу борьбы» для печати, для распространения.
Так и появилась в Питере и широко разошлась в рабочей среде пламенная листовка, названная вызывающе-дерзко: «Царскому правительству».
Потом Владимир Ильич умудрился написать в тюрьме и переслать на волю целую брошюру «О стачках».
Напечатана брошюра «О стачках», однако, не была. Рукопись брошюры погибла во время налета жандармов на нелегальную типографию…
•
Каждый день, каждый час мысли узника камеры № 193 всецело заняты завтрашним днем родной страны, судьбами рабочего класса. Он все больше убеждается: чтобы избавить трудящихся от гнета, нужно создавать революционную марксистскую партию.
Ульянов написал в тюрьме «Проект и объяснение программы социал-демократической партии». Большой путь открывала она перед рабочим классом России: свержение царского самодержавия и завоевание политической свободы, ликвидация власти капиталистов и помещиков и установление власти пролетариата, построение в России социалистического общества.