— Милый Фандор, дурачок мой Фандор, я сейчас поделюсь с тобой одним соображением, которое, может быть, тебя рассердит, а может, и обидит, но которое зато полностью соответствует истине. Ты ведешь себя как человек чрезвычайно легкомысленный, предельно глупый или очень наивный. Одним словом, физически невозможно доказать, являешься ли ты последним кретином или тончайшим дипломатом. В конце концов, что тебе рассказал Бузий?
Так Фандор беседовал сам с собой. Журналист уже давно усвоил привычку к таким монологам, ибо он считал, по образцу философов древности, что мысль приобретает точность, если высказать ее вслух.
В этот день Фандор стоял на берегу Сены, между мостом Гренель и Трокадеро. Одет был он более чем скромно, вернее, можно сказать, что он вырядился самым удивительным образом. На голове его красовалась старая соломенная шляпа с полями, сильно пострадавшими от долгого употребления; на шее не было воротничка, на мятой рубашке недоставало пуговицы, пиджак был весьма поношен, а пожелтевшие брюки спадали причудливыми складками на старые стоптанные башмаки.
Что же понадобилось, черт возьми, доброму другу Жюва на речном берегу в три часа дня, да еще в таком нелепом наряде?
Чтобы узнать это, достаточно прослушать его монолог.
— Так что же тебе рассказал Бузий? — продолжал Фандор. — А вот что: «Встретился мне на днях неподалеку от баржи «Жанна-Мари», пришвартованной у набережной Гренель, некий юнга, мальчишка, вызвавший у меня подозрение своим видом и повадками. Купил он у меня женское платье и забросал неприятными вопросами»… Вот что тебе рассказал Бузий, — продолжал Фандор, — только это и ничего более. А ты уже вышел на военную тропу и готов ко всему!..
Говоря это, воображая, что находится на военной тропе, Фандор прозаически следовал по набережной, направляясь к Трокадеро.
Он добавил:
— Ты, голубчик мой Фандор, вообразил, что существует некая связь между подозрительным юнгой, замеченным этим молодцом Бузием, и поразительным появлением световых пятен на Сене, но вообще-то ничто не доказывает, не наводит даже на мысль о том, что у тебя есть хотя бы ничтожные основания для подобных предположений… Итак, повторяю, если вдруг окажется, что он прав, если вдруг будущее подтвердит верность твоих гипотез, ты с полным основанием сможешь считать себя великим человеком; если же этого не случится, ты заслуживаешь звания круглого дурака, ибо, скажем прямо, действуешь ты наудачу, исходя, из данных, столь же верных, как те, что позволили каким-то ученым считать, будто рыбы ударами хвостов порождают волнение в Океане…
Произносить монологи — это, конечно, хорошо. Однако не тот человек был Фандор, чтобы удовольствоваться таким бесплодным занятием.
Накануне он пережил сильнейшее потрясение из-за событий в «Пари-Галери», долго беседовал о них с Жювом и расстался с сыщиком, твердо решив посвятить все силы выяснению таинственных явлений и трагических происшествий, в которых опять было замешано имя Фантомаса.
Однако Жюв и Фандор не во всем были согласны друг с другом.
В то время как сыщик, глубоко взволнованный катастрофой в «Пари-Галери», собирался опять продолжать, в течение всего дня, расследование в магазине, пока не найдет хоть какой-то след, знак, указание на то, что тут действовал Фантомас, Фандор, со своей стороны, утверждал, что надо совершенно изменить характер поисков.
— Друг мой Жюв, — сказал Фандор, следуя своей, на вид несколько странной логике, — по-моему, мы идем по неверному пути, упорно стараясь найти ключ ко всем тайнам в «Пари-Галери». Там нам следовало узнать только одно, и мы это узнали, а именно то, что во всем участвует Фантомас, но больше нам там узнавать нечего. Мы ведь стоим сейчас перед неразрешенной загадкой: какова роль Фантомаса в этих делах? Он ли похитил Раймонду? Или не он? Узнать это можно, во всяком случае, не в «Пари-Галери»… С другой стороны, вы систематически пренебрегаете расследованием появления световых пятен. И вы неправы, это феномен, достойный Фантомаса. А кто нам докажет, что это не связано с другими его поступками? Давайте займемся ими, возможно, это и есть уязвимое место.
Вместо ответа Жюв пожал плечами.
— Чушь! Ерунда!
И ушел.
Но если Жюв не выказал доверия к предположениям Фандора, Фандор, со своей стороны, был слишком упрям, чтобы склонить голову перед скептицизмом Жюва. «Пусть Жюв хоть всю жизнь просидит в «Пари-Галери», — решил он, — а я прогуляюсь в сторону Гренель, проверю рассказы Бузия».
К несчастью, между лучшими намерениями и их выполнением часто встают непреодолимые трудности. Сейчас, когда Фандор стоял на берегу возле баржи «Жанна-Мария», он не знал, как взяться за дело.
«У меня нет никаких оснований, — думал журналист, — и никакого повода для беседы с речниками на борту этой баржи… И так же нет ни малейшего, более или менее благовидного предлога, чтобы расспросить этого юнгу…»
Обычно изобретательный ум Фандора подсказывал ему хитроумные ходы и замыслы расследования. На этот же раз он ничего не мог придумать, ни один план не приходил ему в голову.
Что же делать?
Журналист надел на себя старое тряпье, смутно надеясь смешаться с грузчиками, которые, как он думал, работают на разгрузке баржи, но его постигло разочарование — никаких работ по разгрузке или загрузке не велось. Какой же найти предлог, чтобы подняться на борт, не привлекая внимания?
Фандор, погруженный в печальное раздумье, прошел мимо «Жанны-Марии», унидел пустую палубу и уселся на кромке берега, свесив ноги и устремив глаза в небо.
Яростный ветер гнал тяжелые дождевые облака, готовые вот-вот пролиться дождем, быстро наступала темнота.
«Вот черт, — подумал Фандор, — неужели никто из них не пойдет до вечера за покупками? Юнга, парнишка юнга, сказал мне Бузий, я его сразу узнаю и заговорю о чем попало, будь что будет…»
Фандор был в этот день плохо настроен, угрюм и мрачен; все не ладилось, расследование зашло в тупик; Жюв, по его мнению, шел неверным путем, но сам он тоже не представлял себе, как вести розыск. Минуты пробегали, а он продолжал, по всей видимости, бездействовать, в действительности же напряженно думал.
— Ну поди сюда, старая псина, поди сюда, тащи с собой всех своих блох! Ты, пес, на вид довольно славный малый. Не красавец, конечно, хвост короче, чем следует, уши обвисли, но ты мне по душе пришелся такой, как есть.
Фандор, обернувшись, увидел, что на него пристально смотрит большая собака, не то овчарка, не то дворняга, тощая донельзя, кожа да кости. Журналист любил животных. Он подозвал пса, погладил его и, когда тот доверчиво подставил спину и поднял на него слезящиеся глаза, Фандор продолжал разговор с новым знакомцем.
— Ну что ж, бедолага, — серьезно говорил он, — я-то знаю, что тебе сейчас подошло бы — густая похлебка, верно? Что поделаешь, чего нет — того нет, и не смотри на меня умоляющими глазами, бесполезное дело, у меня ведь даже цыплячьей косточки нет в кармане; и вообще, откуда ты такой взялся, — продолжал Фандор, — чей ты? Ошейника-то нет? Знаешь ли, очень ты смахиваешь на бродягу… Черт возьми! Это некстати. Если у тебя и впрямь нет хозяина, старик, а я тебе, видимо, приглянулся, ты ведь сейчас увяжешься за мной; а я, как бы ни хотел, не могу привести тебя к себе по той простой и убедительной причине, что моя консьержка не терпит в своем доме тебе подобных. Так что, сам понимаешь…
Фандор преспокойно беседовал с несчастной бродячей собакой, всей душой сочувствуя ее беде. Он все гладил ее, почесывал ей голову, а собака в благодарность ласково лизала ему руку.
— Да, конечно! Конечно! — заключил Фандор. — Ты, пес, не красавец, но зато добрый малый, ясное дело…
Внезапно он вздрогнул. Сзади него раздался низкий, суровый голос:
— Ваша собака?
Фандор вскочил на ноги.
— Нет, а что?
Отвечая, журналист рассматривал того, кто заговорил с ним. Странный был вид у этого человека. Он был высок ростом, хорошо сложен, широк в плечах и, по-видимому, крепок, но в то же время, трудно сказать почему, чувствовалось, что он из тех, кого образный язык улицы называет «дурно-мечеными».
Одет он был прилично, но костюм его был черным и плохо скроенным, а котелок был ему явно велик, да он еще нахлобучил его на низкий лоб, вернее, на слишком густые черные брови, сросшиеся на переносице. Глаза его были маленькие, налитые кровью, и мигал он непрерывно. На красном, словно пылающем лице его застыло злобное и хитрое выражение, говорившее о холодной жестокости.
Фандор в один миг все это заметил, заметил также и руки, ухоженные, но удивительно толстые и грубые, руки рабочего человека, но странной была, видимо, его работа. Ногти были в порядке, но очень коротко обрезаны, белья под рукавом не было видно. К тому же на нем были простые башмаки из грубой кожи, на толстой подошве. Что делает этот человек на берегу Сены?
Фандор повторил:
— Почему вы спрашиваете?
Тот пожал плечами и весьма невежливо ответил:
— Чтобы знать… и вообще, не ваше дело!
— Нет, это мое дело, точь-точь как и ваше, — возразил Фандор. — Я разговаривал с собакой, вы мне помешали. Мы с ней отлично ладим, а третий — лишний.
Фандор все это высказал довольно враждебным тоном, с некоторой издевкой, но, собственно говоря, упрекнуть незнакомца было не в чем, разве только в излишнем любопытстве.
— Так бы сразу и сказали, что помешал, — ответил незнакомец. — Однако, вы же меня не знаете?
— Если бы я вас знал, вы, может быть, и не помешали бы мне.
— Это еще вопрос…
Ответ был несколько загадочным, и Фандор собирался предложить незнакомцу пояснить свою мысль, как вдруг собака, до тех пор спокойно сидевшая позади журналиста, прервала их разговор. Она внезапно прыгнула вперед, рыча и скаля зубы, как будто была готова броситься на собеседника Фандора.
— Тихо! Тихо! — сказал незнакомец. — Чертова зверюга! Уже и кусаться готова… — И тихо, как бы самому себе, добавил. — Каков инстинкт у животных-то. — Но тут же он оборвал фразу и опять спросил: — Стало быть, не ваша собака?
Фандор ответил машинально, так как еще старался разгадать скрытый смысл услышанных слов:
— Нет, собака не моя, должно быть, бродячая…
Прохожий сперва промолчал, подумал, потом сказал:
— Вы ее уведете с собой?
— Я? — возразил Фандор. — Нет.
— Тогда я бы ее взял…
— Хотите приютить?
— Гм!.. Приютить… Значительное слово, молодой человек… Я просто хочу увести ее…
— Это одно и то же.
— Не совсем. Насильно приютить нельзя.
— Не понимаю.
— Еще бы!
Фандор удивлялся все больше. Решительно, разговор с этим прохожим становился странным. И что-то было в нем таинственное, что взволновало молодого журналиста.
Собака все еще рычала. Фандор наклонился, чтобы погладить ее.
— Слушайте, — заметил он. — Не знаю, охотно ли она пойдет с вами… Нрав у нее, как видно, крутой…
— Никто не идет за мной охотно!
Фраза эта прозвучала так неожиданно, что Фандор невольно воскликнул:
— Кто же вы такой?
Но этот человек, казалось, его не слышал.
— Но зато, — как бы продолжил он свою мысль, — я увожу с собой кого вздумаю… и последнее слово всегда остается за мной…
Фандор хотел еще что-то возразить, чуть ли не вступиться за собаку, которая все еще глухо рычала и показывала клыки незнакомцу, когда тот внезапно добавил, по-прежнему как бы обращаясь к самому себе и не замечая волнения и беспокойства Фандора:
— Друзья в наше время — редкость… Собака… могла бы стать другом… Другом! Пожалуй, друг мне очень нужен.
И тут же заявил громким голосом и очень резко:
— Друзья! Я их беру силой!
— Силой? — переспросил все более и более заинтригованный Фандор. — Это не лучший способ приобретать друзей. А что касается собак, то, по-моему, они любят того, кто с ними ласков…
— Быть может, — возразил загадочный незнакомец. — Однако, как вы сейчас убедитесь, молодой человек, ласковое обращение ничего не дает.
Он отошел на несколько шагов и внезапно свистнул, подзывая собаку:
— Эй! Пошли со мной! Иди сюда, иди же…
Одновременно он пошарил в кармане, вытащил оттуда что-то красное и липкое, что Фандор сразу и не признал.
— Что вы ей даете? — спросил он.
— Сырое мясо.
— Вы в кармане носите сырое мясо?
— Как видите…
Закончить он не успел.
Собака, двумя прыжками, как бешеная, бросилась на него с яростным лаем.
— Берегитесь! — закричал Фандор.
Но тут журналист от изумления опустил руки и вытаращил глаза.
Незнакомец даже не пошатнулся, когда собака с размаху прыгнула на него. Он просто протянул вперед руку, отразив оскаленные клыки, а потом схватил животное за загривок и без всяких видимых усилий отбросил его на десять шагов от себя…
— Вот! — заявил он. — Вот как действует ласка! Видели, молодой человек? Я угощаю эту скотину мясом, а она хочет перегрызть мне горло! Неблагодарный пес. Он мне нравится… Это почти человек…
Фандор удивлялся все больше и больше. Сцена, разыгравшаяся у него на глазах, казалась ему совершенно непонятной.
Несомненно, несчастный пес, которого он только что гладил, был голоден… Он страшно хотел есть… и в то же время отказался от еды, которую ему так щедро предложили. Почему? И что за мизантроп этот незнакомец? Почему он с такой настойчивостью хочет увести эту собаку с собой, тогда как она, напротив, злится все больше и больше, а рычанье ее стало просто зловещим?
— Да оставьте вы ее! — посоветовал журналист. — По всей вероятности, ей не хочется идти с вами…
— А я ее мнения не спрашиваю! Если бы я спрашивал, хотят ли идти со мной те, кого я увожу, они бы все отвечали — нет!
Говоря это, незнакомец приблизился к собаке, а она, удивленная тем, как он отразил ее нападение, распласталась на берегу и все еще угрожающе ворчала.
— Ты пойдешь со мной, — приказал незнакомец, — волей-неволей, а пойдешь… Ты что, думаешь запугать меня?
Фандор был так изумлен всем услышанным, что замер в молчании и неподвижности.
Незнакомец, казалось, вовсе позабыл о нем. Он вытащил из кармана платок, свернул его наподобие шнура, обвил им шею собаки и затянул петлей.
— Видишь, придется идти! — упрямо повторял он, таща за собой собаку, которая действительно принялась перебирать лапами.
— Она вас сейчас укусит! — сказал Фандор.
На это замечание журналиста незнакомец обернулся и, не выпуская собаку, спокойно сказал:
— А вам какое дело? Прощайте.
Прощание это было столь неожиданным, что Фандор не успел ответить. К тому же в последние мгновения его охватило какое-то беспокойство, какая-то мысль тревожила его.
Он все поглядывал туда, где только что стоял таинственный незнакомец, пока не убедился, что плиты набережной там, где незнакомец предлагал собаке мясо, запачканы кровью.
Журналист размышлял: все-таки это странно, ничего более странного не придумаешь, чтобы бродячая собака, искавшая, видимо, что поесть и где приткнуться, вдруг отказалась от мяса, которое ей любезно предлагают…
Это и было, собственно, основным в беспокойных размышлениях Фандора.
«Собака отказывается от мяса, — думал он, — ну, это в романе можно прочитать; мясо в таком случае должно быть отравленным, да ведь и на деле собаки часто попадаются на отравленное мясо… Значит, не этим можно объяснить, но тогда чем же? Вообразить, скажем, что это не обыкновенное мясо, а такое, что хорошая собака его есть не станет… гм!.. загадочно… и потом, как случилось, что прилично одетый человек, пусть даже хамоватого вида, таскает в карманах куски свежего сырого мяса? Нет, решительно, все это очень странно…»
Раздумывая таким образом, он шел по набережной, следя издалека за незнакомцем, уводившим собаку.
Внезапно он остановился, побледнев… Да, он был бледен, как мертвец, Жером Фандор, и крупные капли пота катились у него со лба.
«Что же это такое… чудится мне, что ли? Ясно ли я видел? Нет, я ошибся, наверняка ошибся… Это мясник. Никто иной, как мясник…»
Журналист повернул назад, разглядывая камни набережной.
«Куда он бросил этот кусок мяса?»
Фандор увидел на камнях расплывшиеся звездочками капли крови.
«Он стоял здесь, черт возьми! Вот и следы… Да, это там! Он, должно быть, бросил этот кусок мяса в Сену…»
Фандор стоял неподвижно и пристально смотрел на красные капли. Потом он тряхнул головой.
«С ума я схожу, — повторял он, — все эти дела ударили мне в голову, мне повсюду чудятся ужасы и преступления… Нет! Нет! Я ошибся! Я просто не разглядел!..»
На мгновение он умолк, пытаясь отвлечься, но это ему не удалось. И он повторял, сжимая кулаки:
«И все же, все же, когда он наклонился, чтобы обвязать платком эту злополучную собаку, я увидел под распахнувшимся жилетом рубашку в красных пятнах, в пятнах крови… Ах! Ну и страшный же субъект!»
Наконец совсем стемнело. Фандор уже терял терпение — больше четырех часов прогуливался он вдоль берега, ожидая чтобы кто-нибудь сошел, наконец, с баржи «Жанна-Мари».
«А может быть, на борту никого нет? — подумалось ему. — Ладно! Пойдем ва-банк!»
Журналист, так и не сумев вернуть обычное свое хладнокровие после встречи с таинственным незнакомцем, ускорил шаг и ступил на доску, соединявшую баржу с набережной наподобие хрупких сходней.
— Эй, там! — крикнул он. — Есть там кто-нибудь на борту «Жанны-Мари»?
На его голос одновременно вышли на палубу два человека.
Один из них оказался на носу — это был папаша Дени, который до сих пор дремал там, на полу, в растяжку.
Он спросил:
— Что вам надо?
Фандор стоял на сходнях.
— Это вы — хозяин «Жанны-Мари»?
— Он самый, а что вам нужно?
В этот миг Фандор пожалел, что не оделся поприличней. Видимо, хозяину баржи не пришелся по вкусу его наряд безработного. Однако, набравшись нахальства, он ответил:
— Кое-что спросить нужно.
Папаша Дени сделал несколько шагов.
— Так что же вы, поднимайтесь на борт, не стойте тут, — крикнул он. — Пройдет какое-нибудь судно, вас тут же волной сбросит в Сену, а в такой темноте…
Фандор только этого и ждал. Он быстро пробежал по дрожащей доске и ступил на палубу «Жанны-Мари».
— Не очень-то светло, — признался журналист. — как бы мне и без волны не свалиться в воду.
— Подождите, я фонарь принесу.
Папаша Дени спустился вниз. Фандор стоял неподвижно на узком борту баржи. Машинально скинув взглядом палубу, на которую падал слабый отблеск горевших на набережной фонарей, он заметил, что его пристально рассматривает молодой парнишка, стоящий на корме «Жанны-Мари».
«Черт! — подумал Фандор, — Уж не тот ли это юнга, о котором говорил Бузий?»
И долго не раздумывая, он шагнул по направлению к юноше.
И тут случилось нечто очень странное. Не успел Фандор сделать шаг-другой, как парнишка внезапно прижал руку к груди, сдерживая возглас, попятился, оступился на низком борту баржи и упал в воду, сильно ударившись головой о штурвал.
— Тысяча чертей! — крикнул Фандор. — На помощь!
Папаша Дени как раз в это время вылезал из трюма с фонарем в руке.
— Что случилось? Что случилось? — закричал он в свою очередь, с удивлением глядя, как Фандор бежит, сломя голову, на корму баржи.
— Ваш юнга упал в воду!
— Мой юнга?
Папаша Дени остановился.
— Ну, если дело в нем, нечего беспокоиться! Он плавает как рыба… и потом, послушайте-ка, я ведь знаю, куда он отправился… Пристрастился мальчишка к этому делу… Вон, смотрите! Он ведь, знаете ли, не упал, а сам прыгнул…
Фандор посмотрел туда, куда указывал папаша Дени.
В кромешной тьме он не мог разглядеть упавшего в воду юнгу, который, должно быть, как уверял папаша Дени, преспокойно плыл к берегу, ко зато на самой середине Сены он увидел, с изумлением и ужасом увидел световое пятно, то самое необычайное световое пятно, на которое уже однажды смотрел с моста Пти-Пон!