Было без пяти двенадцать, и заседание суда должно было вскоре начаться.

Это происходило во Дворце Юстиции, в том его помещении, где разбирают уголовные дела. Одиннадцатый зал должен был открыться первым, в двенадцать пятнадцать, а перед тамбуром с двойной дверью, через который надо было пройти в зал, уже теснилась густая толпа. Величественный, горделивый и наводящий страх солдат муниципальной гвардии заслонял могучей фигурой подступы к тамбуру, и держатели повесток почтительно топтались позади этого представителя власти, с ангельским терпением дожидаясь указанного в расписании часа, когда публику начнут пускать в зал. Внезапно толпа всколыхнулась оттого, что из темноты неожиданно возник уродливый, кривобокий человечек в бархатной ермолке и грязной, заплатанной визитке. Он подошел к солдату муниципальной гвардии, что-то прошептал ему на ухо с весьма таинственным видом и тотчас же исчез, как будто его ждали очень важные, неотложные дела. Завсегдатаи уголовного суда — а их в толпе было немало, — знали, что означает это явление, которое на театре непременно назвали бы «комическим выходом». А означало оно, что сей персонаж, числящийся в администрации Дворца Юстиции, сообщил муниципальному гвардейцу, что зал суда готов к приему публики и, следовательно, ее разрешено впустить.

Толпа ринулась к тамбуру, но солдат тотчас же преградил ей дорогу, требуя, чтобы каждый предъявил повестку. Те лица, которых действительно вызвали в суд, пользовались правом занять сидячие места, зевакам же предстояло остаться на ногах.

Залы суда уголовной полиции построены по единому принципу, с широкими окнами, выходящими во двор Сент-Шапель, и благодаря яркому дневному свету не кажутся столь торжественными и даже несколько угрожающими, как залы старых помещений Дворца Юстиции. Напротив, они выглядят светлыми и приветливыми, хоть и обставлены без малейшей роскоши. Впрочем, в той части зала, что предназначена для членов суда, можно заметить некое подобие комфорта. Ступени, ведущие к судейскому столу и креслу прокурора, затянуты зеленым сукном; по обе стороны, за перегородками, находятся два небольших отсека: в тот, что примыкает к окнам, можно пройти из зала, там расставлены пюпитры — это ложа судейской прессы, откуда репортеры, входящие в ее состав, следят за ходом сенсационных процессов. В другой отсек, напротив первого, проходят через потайную дверь, скрытую в стене и ведущую в коридоры «мышеловки», — он предназначен для арестованных, которых приводят в суд в сопровождении четырех-пяти конвойных. На языке преступного мира это место называют «турникетом». Что касается самого зала, то он напоминает скромный театральный зал: в первых рядах, ближе всего к Суду, на мягких, обтянутых кожей банкетках, сидят адвокаты, а позади них расставлены простые деревянные скамьи, узкие и жесткие, где рассаживаются зрители.

В этот день одиннадцатый зал уголовного суда был заполнен до отказа, так как судьи, ведущие там дела, известны были своей суровостью; к тому же в этот день судили схваченных с поличным и, стало быть, по мнению завсегдатаев, могли иметь место любые неожиданности, любые непредвиденные эпизоды.

Дважды в неделю Уголовный суд разбирает с быстротой, вовсе недостойной величия возложенной на него задачи, все дела, которые, благодаря своей очевидности, не требуют предварительного следствия.

Чаще всего это мелкие проступки, по которым суд должен вынести решение: пьяный дебош, оскорбление полицейских, нарушение порядка на улице, мошенничество всякого рода, карманные кражи или воровство любого вида — при условии, что преступник схвачен с поличным и не пытается отрицать свою вину.

В то время как толпа стремительно заполняла предназначенные ей места, «турникет» оставался пустым, зияя слева от судейского стола, как большая дыра. По залу пронеслось долгое «ах», когда дверь, скрытая в стене, наконец приоткрылась. Первым вошел один солдат муниципальной гвардии; ему было очень жарко, он отирал пот со лба и шел со скромным видом, опустив глаза, что вовсе не соответствовало его важной роли. Он уселся на кончик скамьи белой бородой, который, согнувшись в три погибели, следовал за ним, пытаясь скрыть от глаз толпы эту цепь, превратившую его в жалкого арестанта.

Скамья подсудимых быстро заполнялась. За стариком последовал негр, потом растрепанная краснощекая толстуха. Ей не сиделось на месте, она то и дело болтала с соседями, ерзала, поглядывая вправо-влево. Рядом с ней, стремясь быть незаметным, сидел молодой апаш с напомаженными волосами. Но вот появилась еще одна подсудимая, сразу приковавшая к себе все взгляды и внимание. Это была удивительно красивая молодая девушка, стройная, элегантная, несмотря на скромную одежду. Она была без шляпы, и в ее белокурых кудрявых волосах, обрамлявших лицо, были только черепаховый гребень и синяя бархатная лента.

Этой девушкой была наша бедная Раймонда, арестованная накануне в роскошном особняке Матильды де Бремонваль, Раймонда, которую ждал суд по унизительному обвинению в том, что ее якобы поймали с поличным! Девушка была очень бледна, а когда увидела перед собой эту беспощадную, ненавидящую ее толпу, ее охватило чувство безмерного стыда, страшного отчаяния, рыдания подступили ей к горлу, и глаза наполнились слезами.

Что же такого она сделала, чтобы заслужить это предельное оскорбление, из-за которого она оказалась в одном ряду с подлейшими преступниками, и, быть, может, по приятному заранее решению правосудия, ей предстояло стать той жертвой, которую Общество приносит Праву и Справедливости?

Конечно, дочь Фантомаса обладала бесстрашной душой и в свое время не дрогнула даже в самых опасных, самых зловещих обстоятельствах. Но появиться здесь, испытать позорное обвинение в воровстве — это было для нее невыносимым оскорблением, страшным ударом судьбы!

И несчастная Раймонда, которая сохраняла хладнокровие при чудовищных катастрофах, теперь трепетала, как сотрясаемый ветром листок, при одной лишь мысли о том, какой ужасный час ей предстоит пережить!

О, она дрожала не от страха перед наказанием, каким бы оно ни было, ей было безразлично, каковым будет решение суда. И свобода была ей не нужна — тюрьма ее не пугала! Свобода! На что ей она? Ах, конечно, решись она заговорить, рассказать, кто она такая и как случилось, что ее обвинили в краже драгоценностей у светской дамы, известной всем под именем Матильды де Бремонваль, а ей еще известной как любовница и сообщница Фантомаса, знаменитой леди Бельтам, — конечно, она добилась бы всяческого внимания со стороны суда! Но Раймонда решила, что ответит презрительным молчанием на все вопросы членов суда и ни при каких обстоятельствах не выдаст своего отца, а следовательно, никому не откроет, кто она такая.

Что ей, в конце концов, жизнь, честь, доброе имя? Не потеряла ли она всяческую надежду с тех пор, как убедилась — справедливо или ошибочно — в поведении тех, на чью защиту рассчитывала? Ничто теперь на этом свете не могло привлечь ее внимания!

Внезапно Раймонда широко раскрыла глаза и чуть не лишилась чувств. Она увидела среди людей, толпившихся в глубине зала, лицо, чьи знакомые, благородные черты так волновали ее когда-то и из-за которых так билось когда-то ее сердце!

— Фандор! — прошептала она. — Жером Фандор здесь!

Несчастная не хотела его видеть. Она закрыла глаза, чтобы изгнать из памяти лицо этого человека. Но внезапно ей пришлось открыть их. Хорошо знакомый голос, голос Жерома Фандора что-то прошептал ей на ухо!

Журналисту удалось пробиться сквозь толпу и приблизиться к скамье подсудимых! Не думая о том, что могут сказать или подумать, он наклонился к девушке и тихим, взволнованным голосом позвал ее. Но Раймонда вздрогнула и всем своим существом выразила протест. Глазами, полными ненависти, она в упор посмотрела на журналиста.

— Подлый, подлый человек! — молвила она сквозь стиснутые зубы, изменившись в лице. — Я вам так доверяла, а вы меня продали! Я надеялась на вас одного, а вы бросили меня!

Журналист, в свою очередь, побледнел. Он совершенно не понял яростных слов девушки и, рискуя привлечь всеобщее внимание, собрался уже ответить ей, потребовать объяснения. Но внезапно его грубо вытолкали оттуда, где он стоял, и вывели в глубину зала. Это сделал один из солдат муниципальной гвардии, схватив его за плечо.

В это же время на одну из ступенек поднялся судебный исполнитель и громко провозгласил:

— Суд идет, господа!

Все поднялись. Потом председатель суда снял головной убор, и заседание суда началось.

Сперва раздавался только смутный, неразборчивый шум; судебный исполнитель расхаживая взад-вперед среди публики, являясь как бы связующим звеном между залом и членами Суда; затем он подвел нескольких человек к судейскому столу и председатель очень торопливо, с равнодушным видом произнес решение суда, которое он, в заботах об истине и правосудии, откладывал целую неделю. Затем перешли к перечислению предстоящих дел. Наконец, назвали имена обвиняемых, присутствующих в зале суда. И тотчас же судья без приличествующих случаю вступительных слов, обратив вопрошающий взгляд на сгорбленного старика с длинной белой бородой, спросил, что привело его на эту позорную скамью. Это печальное и постыдное дело было рассмотрено чрезвычайно быстро: речь шла о посягательстве на невинность, совершенном этим человеком, который до сих пор вел приличную, безупречную жизнь. Старик лил обильные слезы и чуть было не лишился чувств, когда его приговорили к восемнадцати месяцам тюрьмы без права обжалования.

Стража увела его почти что в обморочном состоянии.

Зал развеселился, когда начался допрос негра, обвиняемого в том, что не хотел платить за комнату в меблирашках под тем предлогом, что однажды ночью, когда он вернулся очень поздно, хозяин его не впустил, утверждая, будто он так пьян, что не сумеет подняться по лестнице. Поскольку негр задал хозяину трепку, он получил две недели тюремного заключения, чем, видимо, остался вполне доволен.

Затем председатель вступил в долгий и нудный спор с болтливой толстухой, торговкой вразнос, которую обвиняли в том, что она отказалась уйти с облюбованного места, как ей велели полицейские, да еще, как водится, обозвала их суками и шлюхами.

После этого наступила очередь Раймонды. Председатель подал знак, и девушка, выпрямившись, поднялась с позорной скамьи, бледная, как смерть. Судебный исполнитель пробежал глазами свои бумаги, заволновался и объявил пронзительным голосом:

— Дело о краже на улице Лоран-Пиша… Соблюдать тишину, господа! Свидетели явились? Господа Руллош, Жермен Дюваль, девица Огюста, госпожа де Бремонваль, бригадир Массон!..

В зале возникла суматоха, свидетели по очереди подходили к судебному исполнителю, и он, отметив их отсылал прочь. Г-жа де Бремонваль не явилась. Председатель суда с иронической усмешкой передал своим помощникам надушенную записочку, в которой эта знатная дама, под предлогом внезапной болезни, сообщала о невозможности присутствовать на заседании суда.

Меж тем Фандор, смешавшись с толпой, дал волю своему удивлению. Он подтолкнул локтем Жюва, стоящего с ним рядом.

— Жюв, — сказал он, — вы узнали, кто они такие?

Жюв кивнул.

— Конечно, — ответил он шепотом, — этот Руллош никто иной, как таинственный Фонарь, имени которого мы до сих пор не знали… Дюваль и Огюста, по-видимому, слуги этой госпожи де Бремонваль. Что касается бригадира Массона — нам ли его не знать!

— Жюв, — сказал опять Фандор, указывая на противоположный конец зала, где стоял какой-то человек, явившийся, видимо, поглазеть на процесс. — Жюв, никак это Глазок? Закадычный приятель Фонаря?

Это и впрямь был Глазок, который, забившись в угол, присутствовал на судебном заседании, в котором его лучший друг неожиданно принимал участие, против обыкновения, в качестве не обвиняемого, а свидетеля.

Однако Жюв и Фандор не стали терять попусту времени на закадычного друга таинственного Фонаря; их чрезвычайно беспокоил вопрос, чем кончится дело, героиней и, вероятно, жертвой которого оказалась Раймонда.

Сыщик и журналист по чистой случайности узнали в это самое утро об аресте девушки и странном обвинении, предъявленном ей.

На какой-то миг Жюв, давно проникшийся глубочайшим скептицизмом за долгие годы общения с разными людьми, подумал было, что вполне возможно, Раймонда действительно виновна! Но Фандор, как человек очень непосредственный и далеко не такой пессимист, как инспектор Сюртэ, так горячо вступился за девушку и привел столько доказательств ее невиновности, что Жюв мало-помалу дал себя убедить.

— Это все штуки Фантомаса! — говорил Фандор. — Слава богу, мы здесь, чтобы не дать им ходу!

Фандор со свойственной ему пылкостью готов был еще до начала слушания дела пойти к председателю суда, рассказать ему, кто такая Раймонда, и вступиться за нее, даже не зная толком, в чем состоит обвинение, но уверенный, что оно ложное.

Жюв, более рассудительный, чем его друг, был против этого преждевременного вмешательства.

— Вполне, — заявил он, — и даже, думается мне, можно наверняка сказать, что это обвинение, обрушившееся на хорошенькую головку Раймонды, состряпано ее страшным отцом! Но было бы неосторожностью показать, что мы собираемся защищать эту несчастную девушку, пока не знаем толком, что ей угрожает! Подождем, пусть события развернутся, будем ко всему готовы, но вмешиваться пока что не станем, чтобы не было хуже.

Фандор согласился с этим мудрым решением. Однако за последний час он дошел до точки кипения, в особенности после того, как Раймонда в нескольких коротких, но — увы! — решительных словах выразила ему свое презрение.

Начинался новый допрос. Ответом было молчание. Раймонда не решалась заговорить. Ведь от ее ответа будет зависеть весь дальнейший ход этого трагического события!

Девушка глубоко вздохнула, чтобы голос ее не дрожал, и, скрывая волнение под мнимым спокойствием, небрежно ответила:

— Меня зовут… девчонка-Букетик!

Председатель покачал головой.

— Девчонка-Букетик? — повторил он, напуская на себя важность в угоду публике и почесывая пером бакенбарды. — Это не фамилия! Скажите хотя бы ваше имя!

Раймонда промолчала.

— Ну, отвечайте же, — сказал председатель уже более сурово.

Раймонда упрямо повторила:

— Девчонка-Букетик, нет у меня другого имени!

Председатель не стал настаивать.

— Сколько вам лет?

— Не знаю.

— Где вы живете?

— Нигде!

Судья, несколько удивленный этими уклончивыми и в то же время четкими ответами, почти что ласково взглянул на девушку: ее красота, бесспорно, вызывала его жалость, чуть ли не симпатию. Он слегка пожал плечами, по привычке смиряясь с обстоятельствами, и снова заговорил, помня о слушателях в зале:

— В наших досье вы не значитесь… Вы еще ни разу не были судимы, по крайней мере, здесь, в Париже… Напрасно вы скрываете, кто вы такая. От вашей искренности зависит доброе отношение суда к вам…

Раймонда тихо склонила голову, но ничего не ответила.

— Вы обвиняетесь в том, что явились вечером в дом госпожи де Бремонваль под предлогом продажи цветов и, воспользовавшись тем, что слуги зазевались, присвоили драгоценности — кольца и броши — на сумму примерно пятнадцать тысяч франков. К несчастью, а вернее будет сказать, к счастью, — смотря, кто говорит, — один из слуг застал вас, а при вас были найдены эти драгоценности, причем две из них — в ваших туфлях. Тогда послали за полицией, которая и препроводила вас в участок. Признаете ли вы эти обвинения?

Раймонда с гордостью выпрямилась и, всем своим видом отрицая обвинение, воскликнула:

— Я никогда не воровала! Я честная женщина!

— Однако, — настаивал председатель, — вас взяли с поличным?

Раймонда не дала ему договорить!

— Не было этого! — закричала она не своим голосом. — Не было!

Судьи пожимали плечами. Председатель распорядился:

— Переходим к допросу свидетелей.

Судебный исполнитель тотчас же подошел к двери, которая вела в коридор, где находились свидетели.

— Бригадир Массон! — позвал он.

Полицейский вошел в зал суда и грубым твердым голосом дал показания: его вызвали из участка, чтобы арестовать воровку, которую слуги госпожи де Бремонваль схватили и связали в доме своей хозяйки. При краже он не присутствовал, но зато при нем из туфли этой девушки вынули спрятанные там бриллиантовые кольца.

— Руллош! — позвал затем судебный исполнитель.

И появился Фонарь.

Долговязый апаш, резко перейдя из темноты коридора в светлый зал, нерешительными шагами двинулся к судейскому столу. Искоса он бросал взгляды то туда, то сюда, как затравленный зверь, но в тоже время пытался делать вид, что ему все нипочем. Весьма неуместным приветствием: «Добрый вечер, дамы-господа», — он вызвал бурю восторга, прекратившуюся, только когда исполнитель пригрозил вывезти всех из зала.

Затем Фонарь присягнул, что будет говорить «правду и только правду», утер усы обшлагом и пустился в невероятно запутанный рассказ, пытаясь объяснить судьям, как и почему «Белобрюхий» послал его за фараонами ввиду того, что «поймал цыпочку на хазе».

— Прошу прощения, — еле сдерживая улыбку, спросил председатель, — кого вы имеете в виду под «Белобрюхим»?

— Так холуя же! Который горшок за господами выносит! С шести утра и до самой ночи ходит — на заду хвост, а перёд до пупа распахнут — форма у него, значит, такая…

В глубине зала Глазок устроил сущий балаган, — притоптывал ногами, держался за бока от хохота:

— Во дает Фонарь, разрази его гром! — орал он, сплевывая направо и налево, — Вот трепач-то! С таким не соскучишься! С три короба наговорил этим следакам, ему бы в «болтуны» или в священники податься, он для такого ремесла на свет родился! Ух ты, Фонарь треклятый!..

Судебный исполнитель всерьез разозлился — с него хватит, при малейшем шуме удалит всех из зала.

Но Фонарь свое уже отговорил. Раскачиваясь на ходу, как длинный стебель спаржи со слабым корнем, он смешался с толпой, не забыв отвесить несколько поклонов суду. К тому же успел бросить насмешливый взгляд в сторону Раймонды и даже подмигнул ей, в то время как несчастная, упав на скамью, изо всех сил старалась не потерять сознание.

Фонарь уселся, наконец, рядом с Глазком.

— Здорово я ей дал прикурить! — прошептал он, указывая на Раймонду. — Поделом ей, она-то попробовала было меня сделать.

После Фонаря настала очередь «Белобрюхого». Это был Жермен Дюваль, — по крайней мере так он называл себя. Правосудию он был известен как дворецкий г-жи де Бремонваль, но Раймонда-то отлично знала, что это ее отец, она давно узнала в нем Фантомаса!

Изменив голос под стать лицемерию — подобострастной манере держаться — бандит очень тихо, едва слышно, излагал суду мельчайшие подробности происшествия. Он отлично разглядел в зале Жюва и Фандора. До сих пор он старался остаться незамеченным ими, но как быть теперь, когда к нему было приковано всеобщее внимание?

Но главное — сейчас, возле него, совсем рядом с ним, в упор глядя на его поразительно светлыми глазами, сидела Раймонда, его дочь, Раймонда, которую вчера он обвинил в воровстве, Раймонда, которую из-за него должны осудить и заключить в тюрьму! Зачем он это сделал?

Несомненно одно: его поступок, с первого взгляда непонятный, имел точную цель, ибо Фантомас никогда и ничего не оставлял на волю случая.

Как же твердо был уверен в себе этот человек, как убежден был, что никто, включая даже его дочь, не выдаст его, не раскроет, кто он такой! Впрочем, вполне возможно, что он все же не исключал того непредвиденного случая, если Раймонда скажет: «Тот, кто обвиняет меня, это мой отец, а я — дочь Фантомаса!» И, конечно, заговори она так, Фантомас все же сумел бы скрыться от тех, кто бросился бы на него, прибегнул бы к какой-нибудь невообразимо хитрой уловке, на которые он был столь непревзойденным мастером!

Но все шло гладко, как он и предвидел, и Фантомас, оставшись дворецким в глазах всех присутствующих, закончил свои показания, выслушанные судом с полнейшим равнодушием. Он сумел все это изложить настолько неинтересно, что никто просто не обращал внимания на его речь. К тому же, суд считал дело совершенно ясным — кражу отрицать было невозможно, виновность подсудимой была несомненной!

Мнимый Жермен Дюваль незаметно проскользнул в глубину зала и затерялся в толпе; он мало-помалу приближался к выходу на тот случай, если произойдет что-то неожиданное: например, вдруг он почему-либо покажется подозрительным Жюву и Фандору, до сих пор не обращавшим на него ни малейшего внимания, и они сообразят, кто он такой!

А между тем, пока судьи тихими голосами совещались, Жюв и Фандор вели между собой оживленный разговор.

— Жюв, — умолял журналист, — вмешайтесь же! Пора! Надо ее спасать! Вы же сами только что мне сказали, что у вас при себе есть все сведения, все доказательства, которые могут избавить Элен от тюрьмы, невзирая на ее непонятное упрямство?

Жюв кивнул, молча пожал ему руку и, проталкиваясь через толпу, подошел к ограждению судейского стола.

— Господин председатель суда! — сказал он громким, уверенным голосом.

Судьи, удивленные, даже несколько недовольные, подняли головы.

— В чем дело? — произнес председатель, в то время как судебный исполнитель и секретарь поднялись с места и направились к дерзкому незнакомцу. Не смущаясь этим, Жюв продолжал своим четким, глубоким голосом:

— Разрешите представиться, господин председатель суда! Жюв, инспектор Сюртэ! Я должен сделать суду чрезвычайно важное заявление, и очень прошу вас любезно предоставить мне для этого несколько минут.

Судьи теперь уже с дружелюбным любопытством смотрели на знаменитого сыщика, стоявшего перед ними, — в зале же, словно чудом, установилась полная тишина.

Сперва все повторяли имя Жюва. Это короткое, односложное, известное каждому имя перебегало из уст в уста, потом все стали внимательно слушать, желая узнать, что скажет полицейский.

— Господа! — заявил Жюв. — Девушка, чью участь вы сейчас собираетесь решать, имеет право на ваше снисхождение, ибо по своему возрасту она действовала «без разумения». Следовательно, я имею честь просить у суда ее оправдания. Несколько минут тому назад ее защитник сказал, что общество должно проявить сострадание к несчастьям молодых. И общество готово это сделать: мне поручено обратиться к суду с просьбой отправить эту девушку, до ее совершеннолетия, на Сельскохозяйственную Ферму Дочерей Франции.

Сельскохозяйственная Ферма Дочерей Франции была, как это отлично знал уголовный суд, одним из самых уважаемых «исправительных заведений» для несовершеннолетних правонарушителей. Это благотворительное учреждение, основанное одним из бывших президентов Республики, находилось в сельской местности Пикардии и славилось своим серьезным и честным отношением к делу, за что и пользовалось большим уважением судебного ведомства.

— Простите, — перебил его председатель суда, — господин Жюв, мы были бы готовы выполнить вашу просьбу, но, к сожалению, нам неизвестно, достигла или нет эта девушка совершеннолетия, так как она отказалась сообщить свое имя и дату рождения.

— Дело в том, господин председатель, что она сама их не знает, — ответил Жюв, приветливо взглянув на Раймонду, которая в крайнем изумлении, буквально впитывала слова полицейского, — но мне-то лично они известны.

И Жюв продолжал, приводя весьма удивительные доказательства. Молодую цветочницу звали на самом деле Элен Гюрн, она родилась в Южной Африке и ей только-только минуло шестнадцать лет. Жюв не довольствовался одними словами, он собирался предъявить письменные доказательства и уже торопливо перебирал их в своем бумажнике. Изумление председателя возрастало с каждой минутой.

— Но зачем, — спросил он, — зачем было держать все это в тайне? Элен Гюрн?

— Элен Гюрн! — воскликнул Жюв дрожащим от волнения голосом. — Неужели вы забыли, господин председатель, ужасающую драму, которая потрясла Париж примерно десять лет тому назад? Гюрн — это никто иной, как неуловимый бандит, которого преследует все человечество, а Элен Гюрн — дочь Фантомаса!

Если бы в зале разразился удар грома, он бы не вызвал большей сумятицы! Потрясенные судьи едва могли усидеть на своих местах. Прокурор Республики воздел руки к небу, а потом в полном отчаянии с размаху уронил их на свой стол.

— Фантомас, Фантомас! — вопили кругом. — Это — дочь Фантомаса!

Тщетно судебный исполнитель пытался добиться тишины. Что касается солдат национальной гвардии, они были не в силах справиться с толпой. Но внезапно раздался страшный крик. Это закричала Раймонда и упала на скамью. В то же время кто-то со страшной силой набросился на Жюва и, повалив на пол, лишил всякой возможности сопротивляться. Сыщик, в свою очередь, закричал от ярости и отчаяния. Кто-то вырывал у него из рук бумажник, и этот «кто-то» был «Белобрюхий», как назвал его Фонарь, человек, только что дававший суду показания против девушки! Бумажник украл никто иной, как дворецкий! С поразительной ловкостью этот странный субъект взбежал прямо на ступени, ведущие к судейскому столу. Окно, выходившее во двор Сент-Шапель, было раскрыто настежь, но несмотря на то, что зал суда помещался на третьем этаже, человек выскочил в окно и исчез! Однако перед этим он успел раскрыть Жюву свое истинное лицо. На мгновение они встретились глазами, и с искривленных ненавистью губ мнимого дворецкого, подобно плевку, сорвался вызов:

— Чтоб Жюв завладел дочерью Фантомаса? Никогда в жизни! Дочь Фантомаса принадлежит Фантомасу! — И еще тише он добавил. — Принадлежит мне!

Вот в этот-то миг полицейский и узнал неуловимого бандита.

Да, Фантомас еще раз победил своего неутомимого преследователя!

Но куда же он делся?