Когда Жером Фандор по указанию Жюва заглянул в реестр и сделал неожиданное открытие — свидетелями Элен оказались злодей Фантомас и граф д’Оберкампф, старший камергер королевы Голландии — он совсем потерял голову.
Что все это означало?
Как посмел Фантомас, если санитар Клод действительно был Фантомасом, подписаться своим настоящим именем? Почему граф д’Оберкампф назвался крестным отцом Элен и утверждал, будто настоящее ее имя — Элен де Майенбург?
Необыкновенные события последних дней до такой степени взволновали и растревожили Фандора, что в голове у него все перепуталось.
Понять что-нибудь он и не пытался.
Так велика была его печаль, что ни о чем другом, кроме болезни Элен, он не мог и помыслить.
— Оставим это, Жюв, — пробормотал он, — какая разница!
Как безумный, он вновь опустился на колени у постели умирающей Элен и стал смотреть на нее — глаза в глаза.
На какой-то миг Жюв заколебался.
Он читал и перечитывал роковую строку; санитар Клод четко вывел подпись — Фантомас!
— Ах, мерзавец! — бурчал себе под нос Жюв. — Даже у постели умирающей дочери он посмел бросить мне вызов, насмеяться надо мной. Что верно, то верно, Фантомас не отступает ни перед чем.
Сомнения раздирали Жюва.
Ему безумно хотелось, не теряя ни секунды, броситься в погоню за Гением преступников, снова вступить в борьбу с коварным злодеем, который, прикинувшись Миньясом, сумел ускользнуть от него в зале суда, а теперь, в облике санитара Клода, опять обвел Жюва вокруг пальца и в очередной раз избежал ареста.
— Негодяй! — воскликнул Жюв.
Он двинулся было к двери, спеша отдать приказания, направить своих подчиненных по следу Фантомаса, но тут заметил Фандора, на коленях стоявшего у постели Элен, увидел, как за спиной журналиста врач выразительно качает головой.
Чего бы только не отдал Жюв, чтобы сию минуту кинуться в погоню за бандитом!
Но он остался…
Нечеловеческим усилием принудил он себя остаться в этой маленькой палате, где едва заметно, но неотвратимо угасала Элем. «Я не могу его оставить, — думал Жюв, глядя на Фандора, представляя, каким безысходным будет его отчаяние, когда неизбежное свершится. Смерть подошла совсем близко, две-три минуты — и все будет кончено».
Священник, только что совершивший обряд бракосочетания, негромко забормотал скорбный, заунывные молитвы, какие читают над покойником.
Позади него, обнажив головы, в глубоком волнении застыли заместитель мэра и Президент республики. Только секретарь суда, дабы скоротать время, как ни в чем не бывало нумеровал страницы, ему и в голову не приходило, что такое безразличие отдавало чем-то постыдным, бросало вызов.
Жюв остался.
Он весь ушел в себя и на какое-то время позабыл о Фандоре.
Драма, какой была для него вечная борьба с бандитом, меркла перед драмой смерти Элен, смерти бедной девушки, несчастной новобрачной — волей случая оказалась она в этой лечебнице, волей случая свадьба ее стала такой трагической и мрачной.
Жюв и не замечал, как летело время.
Он стоял на коленях и плакал. Он так страдал, добряк Жюв, так печалился из-за смерти Элен, так переживал за Фандора, которого любил, как сына!
— Бедный мальчик! — расстраивался Жюв.
— Бедные дети! — прошептал он, взглянув на Элен.
Мертвая тишина стояла в палате.
Лишь иногда шелестели страницы реестра, перелистываемые равнодушным служащим.
Прошло еще несколько минут.
Неожиданно врач нарушил молчание.
— Господин Фандор, — медленно сказал он, — прощайтесь с женой.
Фандор в ужасе взглянул на него.
— Скорее, — торопил врач.
Фандор склонился над восковым лицом.
Губы его коснулись губ Элен. Он вобрал в себя последнее ее дыхание. Он думал, что сердце его разорвется, когда почувствовал, как леденеют ее губы, становятся безжизненными, податливыми, когда понял, что она умерла.
Врач коснулся запястья умирающей, нащупал слабеющий пульс, беспомощно развел руками — наука бессильна перед таинством смерти.
— Кончено! — сказал он очень тихо.
Фандор отошел в угол и безутешно зарыдал.
— Она умерла? — спросил Жюв, как если бы не понял страшной правды и то, что говорил врач, было святотатством — невозможным, недопустимым.
Врач утвердительно кивнул:
— Она умерла! — сказал он. — Бедняжка совсем не страдала. Взгляните, как спокойно ее лицо.
Президент республики и заместитель мэра молча откланялись. Они незаметно исчезли, не решаясь нарушить чужую скорбь; ведь если отчаяние неподдельно, слова соболезнования неуместны.
Врач отвел Жюва в сторону.
— Состояние вашего друга внушает мне опасения, — сказал он, — слишком велико его отчаяние! Не отпускайте его от себя, господин Жюв. Постарайтесь отвлечь его, делайте с ним, что хотите, но не давайте ему думать об этой печальной свадьбе, об ужасной смерти Элен. У человеческого мозга — свой предел сопротивляемости, глаз не спускайте с вашего друга.
От дурного предчувствия Жюв содрогнулся.
Ему почудилось, что над ним нависло новое несчастье, что этот траур и эти слезы — не последние. Могла произойти новая катастрофа.
В секунду Жюв вообразил самое худшее: Фандор сходит с ума, Фандор погружается в безумие!
Неужто это возможно?
Не ошибся ли врач, с серьезным видом произнесший страшные слова?
Заикаясь, Жюв пролепетал:
— Боже мой! Вы правы, доктор, правы!..
Жюв обернулся, взглядом ища Фандора.
В ужасе он замер на месте, от неожиданности потеряв дар речи.
Фандора в палате не было, Фандор исчез.
Поначалу Жюв не поверил собственным глазам. Он всплеснул руками, выбежал в коридор.
Фандор не мог уйти далеко, он где-то здесь, рядом. Наверное, Фандор обезумел от боли, решил бежать из палаты, где покоилась мертвая Элен; прислонился где-нибудь к стене и обливается слезами — сейчас Жюв его отыщет.
В коридоре никого не было!
Жюв засуетился, вернулся в палату.
— Фандор!.. Фандор!..
Врач и старая Фелисите хлопотали возле усопшей, в последний раз совершали ее последний туалет, убирали постель цветами.
— Фандор!.. Фандор!.. — метался Жюв.
Вошел санитар и протянул Жюву визитную карточку.
Жюв схватил карточку и уставился на нее, не веря собственным глазам.
Это была карточка Фандора!
Дрожащей рукой, вкривь и вкось, журналист набросал на карточке несколько строк — Жюв сразу узнал его почерк. С трудом можно было понять, о чем идет речь:
«Жюв, не бойтесь… я страдаю… я так страдаю, но я буду стойким. Я не могу здесь оставаться — пойду, куда глаза глядят. Не отходите от Элен, заклинаю вас — не оставляйте ее ни на одну минуту… Я вернусь.»
Из этой записки Жюв мало что понял.
— Господи! — шептал он. — Что все это значит? Неужто Фандор и впрямь сошел с ума?
Жюв опустился на колени подле усопшей. Он закрыл лицо руками и разрыдался.
Точно тяжелой ношей пригнуло его к земле, он весь дрожал, плечи его судорожно поднимались и опускались.
Мало-помалу Жюв успокоился, перестал плакать.
Рядом с ним преклонила колени монахиня — сестра милосердия из общины Сен-Венсан-де-Поль. Она принялась перебирать четки. Тихо было в палате, лишь пощелкивали бусины четок, отсчитывая секунды.
Зажгли свечи, запахло плавленым воском. Началось бдение над усопшей.
Жюв не трогался с места.
* * *
На следующий день, часа в четыре пополудни, министр иностранных дел Франции принял его превосходительство графа д’Оберкампфа, старшего камергера ее величества королевы Голландии.
Швейцар плотно притворил за графом двери министерского кабинета.
Француз и голландец обменялись приветствиями.
— Вы хотели, ваше превосходительство, получить у меня аудиенцию? — осведомился министр иностранных дел. — Очень рад, я к вашим услугам.
— Господин министр, — заговорил граф д’Оберкампф, — благодарю вас за оказанную мне любезность, визит мой неофициален, я в Париже инкогнито, но мне непременно надо было увидеться с вами. Я весьма признателен вам за то, что вы покинули заседание Совета министров и согласились принять меня.
Министр иностранных дел поклонился.
— Я счастлив оказать вам услугу, ваше превосходительство. Могу я узнать, какова цель вашего визита?
— Сейчас вы обо всем узнаете, господин министр.
Граф д’Оберкампф придвинул кресло поближе к огромному письменному столу, за которым сидел французский министр, и с многозначительным видом понизил голос, как если бы собирался сообщить нечто крайне важное.
— Господин министр, — сказал он, выдержав паузу, — надеюсь, вы в курсе последних событий, потрясших весь Париж?
Министр иностранных дел не скрывзл удивления.
— На что намекает ваше превосходительство?
— Я имею в виду, сударь, — продолжил граф д’Оберкампф, — трагические события, которым сегодня посвящены все специальные выпуски газет.
— В таком случае, вы говорите о свадьбе in extremis журналиста Жерома Фандора и о смерти бедной Элен, дочери Фантомаса?
— Да, господин министр.
Министр иностранных дел снова поклонился.
— Что имеет сообщить мне по этому поводу ваше превосходительство?
— Господин министр, речь пойдет о вещах крайне важных и для вас неожиданных. Известно ли вам, кто были свидетели невесты?
Министр иностранных дел нахмурился.
— Я только что узнал об этом в Совете министров. Мне известно, что свидетелями жениха были Президент республики и сыщик Жюв, а свидетелями невесты — вы, ваше превосходительство, и неуловимый злодей Фантомас… Ваше превосходительство, по-видимому, не желает, чтобы его участие в этом деле было предано огласке, не с этим ли связана ваша просьба?
— Вовсе нет, — возразил граф д’Оберкампф.
Пока встревоженный министр терялся в догадках, граф д’Оберкампф торжественно заявил:
— Господин министр, я позволю себе сообщить вам то, чего вы не знаете: покойная Элен, ставшая in extremis женой журналиста Жерома Фандора, вовсе не является дочерью Фантомаса.
— Я знаю об этом, — поспешил уверить его министр иностранных дел. — Но ведь и вы, ваше превосходительство, не можете не знать, что в брак она вступила как рожденная от неизвестного отца и неизвестной матери.
— Увы! — невесело улыбнулся граф д’Оберкампф. — Господин министр, сейчас я не могу вам сказать, кем были родители Элен, которую считали дочерью Фантомаса… Но вы должны знать, господин министр, она голландка и принадлежит к знатному роду.
Эти слова так поразили министра, что он забыл о положенной дипломатам сдержанности.
— Боже мой! — воскликнул он. — Неужели она эрцгерцогиня?
Он вспомнил, что в соответствии с голландским дипломатическим протоколом крестными эрцгерцогов становятся придворные камергеры.
Граф д’Оберкампф отрицательно покачал головой.
— Элен была более знатного происхождения.
— Княгиня?
— Выше, господин министр.
Министр иностранных дел совсем растерялся.
— Ваше превосходительство не вполне взвешивает свои слова, — возрззил он, — выше княгинь никого нет.
— Есть королевы, — с поклоном отвечал граф д’Оберкампф.
Затем, точно сам испугавшись неосторожно вырвавшегося слова, он поспешил добавить:
— Повторяю: к великому моему сожалению, я не могу доверить вам чужую тайну. Я специально приехал в Париж, чтобы переговорить об этом с французским правительством, но — так уж получилось — приехал слишком поздно: если бы об этой смерти стало известно, вся Голландия погрузилась бы в глубокий траур… Поймите меня правильно, господин министр, в этом деликатном деле умолчания неизбежны. В реестре актов гражданского состояния я записал Элен под именем Элен де Майенбург. Имя это вымышленное. А между тем именно под этим именем несчастная уйдет в небытие. Господин министр, я пришел сюда не только затем, чтобы изложить вам все эти престранные факты. Я пришел просить вас об одной милости. В вашем лице я взываю ко всему французскому правительству, и взываю не только я, но вся Голландия.
Прежде чем произнести последние слова, граф д’Оберкампф поднялся. Теперь он выступал в качестве полномочного министра своей страны.
Министр поклонился ему.
— Говорите же, ваше превосходительство, — сказал он. — Ваше превосходительство знает, что Франция будет счастлива оказать услугу Голландии; если просьба, с которой вы соблаговолили обратиться к нам, не заключает в себе невозможного, считайте, что она уже исполнена. Если же исполнить ее невозможно, правительство Франции сделает все, чтобы устранить существующие препятствия.
Граф д’Оберкампф торжественно вскинул руку.
— От имени моей милостивой правительницы, королевы Голландии, от имени всего голландского народа, я имею честь просить выдать нам тело очень несчастной и очень знатной Элен де Майенбург. Мое правительство уже направило в Шербур линкор, чтобы доставить в Голландию гроб с прахом одной из самых знатных и самых несчастливых представительниц королевской фамилии. Разрешив нам вернуть на родину бренные останки той, кому подобает покоиться в королевском склепе, французское правительство будет гордиться собой.
Озадаченный, ошеломленный, министр иностранных дел отказывался верить своим глазам и ушам.
Кем же была Элен?
Кто скрывался под именем дочери Фантомаса?
За странными речами графа д’Оберкампфа последовало требование выдать тело Элен, в его лице с этой просьбой обращалась вся Голландия, а голландское правительство уже направило в Шербур линкор, чтобы доставить на родину прах усопшей.
Совсем сбитый с толку, министр иностранных дел отвесил очередной поклон.
— Ваше превосходительство, — забормотал он, — французское правительство счастливо выполнить вашу просьбу, а в вашем лице — просьбу всей Голландии; думаю, на этот счет у вас вряд ли могли быть сомнения. Та, что для нас была дочерью Фантомаса, не имеет родителей… По нашим законам, труп ее может быть выдан тому, кто его потребует; ваше превосходительство вправе по своему усмотрению выбрать любой похоронный обряд.
А в это время в Париже, наводненном специальными газетными выпусками, распространялись самые невероятные слухи.
Что и говорить; трагическая смерть бедной Элен не прошла незамеченной! Комментариям по поводу необычного бракосочетания не было конца!
Санитары проболтались, и в прессе замелькали сообщения о том, какие необыкновенные свидетели присутствовали на свадьбе.
Все уже знали, что одним из свидетелей был Фантомас, что рядом с его подписью оставил свой росчерк Президент республики; знали, что вечером из Голландии в Шербур прибыл линкор с приспущенным траурным флагом, что этот линкор увезет на родину прах несчастной Элен; поговаривали, будто она принадлежала к одной из самых знатных королевских фамилий Европы.
Пожалуй, наивысшего накала страсти достигали в префектуре полиции.
Опубликованные в газетах сенсационные новости, потрясшие весь Париж, были там далеко не единственным предметом обсуждения.
Еще более жарко спорили там по поводу двух других новостей — необычных, страшных, предвещавших новые непредсказуемые события…
В лечебнице после долгого ночного бдения дочь Фантомаса стали готовить к погребению.
На сей счет из голландского посольства поступили строгие, обязательные к исполнению распоряжения.
Тело усопшей уложили в великолепный дубовый гроб, обитый белоснежным атласом.
Когда гроб закрыли и две его половины сомкнулись навеки, новое тревожное известие буквально парализовало всех, присутствовавших на траурной церемонии.
Знаменитый журналист Жером Фандор, муж покойной, так и не появился — и это было замечено.
После кончины Элен он исчез, и с тех пор о нем ничего не знали.
Но и это было еще не все!
Когда из похоронного бюро доставили гроб, рядом с усопшей находился сыщик Жюв, погруженный в мрачные размышления.
Как только тело уложили в гроб, все заметили, что Жюва нигде нет. Вслед за Фандором исчез и сыщик. Никто не знал, куда он подевался, никто не заметил, как он ушел.
В палате остались лишь четверо гвардейцев под командованием младшего лейтенанта — их для охраны тела прислало французское правительство — да две монахини, сестры милосердия, которые без устали перебирали четки и, испросив на то разрешение, намеревались сопровождать тело до самой Голландии.
В префектуре полиции все были очень встревожены исчезновением Фандора и Жюва.
* * *
В Шербуре, под грохот пушечного салюта — это военные корабли отдавали Элен последние почести — гроб медленно опустили в парусную шлюпку, украшенную голландскими флагами.
Флаги были приспущены, матросы взяли на караул.
Едва только гроб доставили на голландский линкор, корабль простился с землей, снялся с якоря и исчез в морской дали.
Жюв и Фандор так и не появились.
Элен, загадочную Элен, которую долго считали дочерью Фантомаса и чье подлинное имя, похоже, знали только королева Голландии и граф д’Оберкампф, линкор уносил к берегам земли туманов, озер и каналов.
Ни один француз не сопровождал гроб с ее телом. Еще печальнее было то, что не сопровождал его и никто из близких.
Может, и была Элен голландкой, чуть не королевой, одной из самых знатных представительниц царствующих в Европе монархий, но на борту голландского линкора над гробом ее проливали слезы лишь две монашенки — бледные, скорчившиеся под своими похожими не треуголки белыми чепцами.
Затем произошел инцидент, еще более подчеркнувший, какими удручающе печальными были эти помпезные похороны.
Простившись с Францией двадцатью одним пушечным залпом, голландский линкор устремился в открытое море; гроб спустили в большую каюту, зажгли свечи.
С разрешения адмирала граф д’Оберкампф тоже плыл на линкоре, он и распорядился относительно последних почестей.
— В каюте останется только гроб, — приказал он, — у дверей встанут на карауле два морских пехотинца; смена караула — каждый час.
Неужели никто не будет бодрствовать над телом?
Неужели достаточно для бедной усопшей почетного королевского караула?
Не сговариваясь, обе монахини отправились к голландскому адмиралу — они хотели остаться возле гроба и всю ночь читать над покойницей молитвы.
Сначала адмирал удивился.
— По голландским обычаям это не принято, — возразил он.
Монахини продолжали настаивать.
Адмирал, растроганный их самоотверженностью, не захотел показаться бессердечным и дал свое согласие.
— Будь по-вашему! — уступил он. — Я отдам необходимые распоряжения, сударыни, вы сможете провести ночь у гроба.
Опустившись на колени с двух сторон от дубового гроба, монахини принялись перебирать свои четки.
Час шел за часом!
Выйдя в открытое море, корабль слегка покачивался на мягких волнах.
Время от времени то одна, то другая монахиня прерывала свою молитву, чтобы поправить свечку, поднять соскользнувший на пол венок, подобрать осыпавшиеся лепестки.
Так прошел не один час.
Четыре раза у дверей каюты, где лежала покойница, раздавались команды и происходила смена караула.
Одна из истово молившихся монахинь перестала перебирать свои четки.
— Сестра моя, — обратилась она к своей спутнице, — вам бы надо прилечь. Идите-ка в свою каюту, а через час меня смените.
Вторая монахиня отказалась.
— Нет-нет, — негромко сказала она, — я дала обет прочитать десять молитв, перебирая четки, для успокоения души усопшей. Отдохните сначала вы, сестра, смените меня на рассвете.
Долго еще святые девы оспаривали друг у друга право читать над гробом молитву.
Ни одна из них не хотела уступить другой.
— Сестра моя, вы устали.
— Сестра моя, нельзя так истязать свою плоть. Вам нужен отдых.
— Сестра моя, уставом нашего ордена запрещены слишком долгие молитвы.
— Не мешало бы вам самой, сестра моя, не забывать об этом.
Монахини разом встали и — странное дело — похоже, они смотрели друг на друга враждебно.
Внезапно в каюте что-то хрустнуло, как будто скрипнула сдвинувшаяся с места расшатанная мебель.
В общем-то на борту судна подобный звук — явление нередкое, да еще рядом с гробом. Тем не менее обе монахини вздрогнули.
При свете свечей было видно, как лица их, и без того бледные, побледнели еще сильнее.
— Сестра моя!
— Сестра моя!
Вдруг кто-то выругался. Голос был явно мужской и очень сердитый.
— К чертям собачьим! Что ж, тем хуже!
Затем произошло нечто совсем уж необычное.
Одна из монахинь, опрокидывая свечи и растаптывая венки, кинулась к гробу.
Из кармана она достала отвертку.
И принялась открывать гроб!
Тут не выдержала и вторая монахиня. Казалось, она догадалась, что за чудной бес вселился в ее товарку. Вытащив из своей сумы точно такую же отвертку, она тоже с ожесточением набросилась на винты, накрепко скреплявшие гроб.
Всего несколько секунд понадобилось монахиням, чтобы сорвать злосчастную крышку.
— Элен! — крикнула одна из них.
— Элен! — вторила ей другая.
Внезапно обе сестры милосердия в один голос изумленно воскликнули:
— Гроб пуст!
— Гроб заполнен песком!
С криками ярости сестры милосердия отскочили назад, а гроб рухнул на пол.
— Кто вы такая? — завопила одна из монахинь, вытянув руку, в которой угрожающе блеснул револьвер.
Вторая сестра милосердия не замедлила сделать то же самое.
— Маски долой! — свирепо приказала она.
Левой рукой обе монахини одновременно сорвали с себя белые чепцы.
Немыслимые события разворачивались в ставшей часовней каюте, у гроба, в котором трупа не оказалось, но зато было полным-полно песку.
Скинув чепцы и с вызывающим видом отшвырнув их в сторону, монахини, трясясь от бешенства, пристально всматривались друг в друга.
Монахини?!
Нет, это были не монахини.
С губ загадочных персонажей одновременно сорвались полные ненависти крики:
— Фантомас? О, Фантомас!
— Жюв!.. Жюв!
Одной из монахинь оказался сыщик Жюв, другой — злодей Фантомас!
С минуту два заклятых врага молча смотрели друг на друга, готовые к жестокой схватке, затем Фантомас медленно сказал:
— Нас обоих обвели вокруг пальца, Жюв, — и вас, и меня… Гроб пуст, победа осталась за Фандором.
Тон был насмешливый, но револьвера Фантомас не опускал. Жюв тоже продолжал целиться.
Что хотел сказать Фантомас?
Куда подевался труп Элен?
Что будет дальше?..