1

Тюрьма Мулен-Изер

Ноябрь 2001 года

Погода установилась серая и дождливая. Местные знают, что теперь она продержится как минимум неделю. Но заключенным тюрьмы Мулен-Изер нет дела до ноябрьской сырости и слякоти. Летом и зимой они остаются за решеткой. Поэтому им, в сущности, от этого всего ни жарко ни холодно. Чего они хотят — так это выбраться отсюда поскорее. Живыми или мертвыми. Скорее живыми, чем мертвыми.

У ворот тюрьмы собралась толпа женщин. Сегодня день посещений. Они смиренно и терпеливо стоят на промозглом ветру. Молодые, старые, матери, жены, невесты, сестры — с пакетами, весьма тщательно досматриваемыми на входе. И всем им, конечно, не раз приходилось слышать эту магическую фразу: «Клянусь тебе, я не вернусь к прежнему».

Они пришли сюда ради еженедельного получасового свидания — правда, в нем может быть отказано, если их заключенный сидит в карцере. И все так же смиренно они вернутся сюда через неделю со своими пакетами.

А внутри тюрьмы начинается очередной день. По длинному коридору, наводящему уныние казенно-блеклым колером своих стен, когда-то, видимо, выкрашенных в более жизнерадостные тона, идут два заключенных; они толкают перед собой тележку, груженную постельным бельем. К этим двоим никто не пришел. Они не разговаривают, они равнодушны друг к другу. Тот, что поменьше ростом, бредет с совершенно отсутствующим выражением, словно лунатик. Однако это лишь видимость; на самом деле все его чувства напряжены, особенно зрение: он пристально разглядывает двух рабочих, в сопровождении охранника выполняющих в пятнадцати метрах впереди какой-то ремонт. Заключенный направляет тележку в их сторону, заметив на крышке ящика для инструментов отвертку и сразу решив ею завладеть. Он знает, как ее применить. Проходя мимо рабочих, он как бы случайно наклоняет тележку, и с нее сваливается кипа простыней; машинально, с отсутствующим видом он подбирает упавшее, а заодно и отвертку. Никто ничего не заметил, хотя все являлись непосредственными свидетелями происходившего. Теперь отвертка находится в груде простыней и полотенец. В прачечной она перекочует в рукав его рубашки, и тогда можно будет считать, что ему вполне удалось разыграть последний акт пребывания в тюрьме. Он выходит из прачечной и отправляется к остальным, на кухню.

Маленький человек, в числе прочих, работает на кухне, но он не готовит, а моет посуду, наводит чистоту, выдает заключенным завтрак, обед и ужин. Ножи для разделки мяса лежат в шкафу, запираемом на ключ. Они все пронумерованы, их возвращают в руки повару под бдительным взглядом надзирателя. Как только разделка заканчивается, охранник забирает ножи и кладет их в шкаф, под ключ. Маленький человек уже после первых дней пребывания в этом заведении перестал и думать об этих ножах, являющихся предметом вожделения всех заключенных. И вот благодаря счастливому стечению обстоятельств у него появилась отвертка.

В отличие от американских тюрем во французских нет столовых. Никаких бунтов, никакой шумихи, никаких предметов, пригодных для стука по столу. Тюрьмы перенаселены, и этой скученности вполне достаточно для сохранения постоянного напряжения. Прием пищи происходит в камерах. Человек десять заключенных трудятся у плиты, еще несколько человек развозят тарелки на тележках по камерам под присмотром надзирателя. И каждый раз в ожидании своей порции сидельцы, рискуя сорвать свои голосовые связки, оповещают о том, что им-де надоело жрать дерьмо. Это неотъемлемая часть ритуала.

Тюрьма — замкнутое пространство, где ежедневно творится невообразимое насилие: запугивания, драки, кражи, изнасилования, убийства, — обусловленное наличием или отсутствием наркотиков. Секс, наркотики — и никакого рок-н-ролла. Обладание ножом или каким-либо другим колюще-режущим предметом может довести до карцера, зато является некой гарантией выживания. Каждый решает для себя сам, стоит ли это карцера.

Прогулка. Маленький человек стоит во дворе, прислонившись к стене. Безучастно. Другие проходят мимо него так, словно его и нет. Они играют в футбол, бегают, орут, строят какие-то планы, обмениваются сим-картами для сотовых телефонов. Погруженный в свой собственный мир насилия, в хаос мыслей, он ничем не выдает беспокойства, царящего в его душе. Он хочет лишь одного — быть невидимым, серым, как стены тюрьмы, и безмолвным. В этом смысле он своего добился.

Обед завершен, на кухнях все вымыто и прибрано. Возвращение в камеры. Наконец-то он один. Он обретает покой на своих девяти квадратных метрах, хотя, ввиду перенаселенности тюрем, примерно такая площадь полагается шестерым. Он один из немногих заключенных, томящихся в своей камере в одиночку. Уж он-то знает, в чем причина, и именно она побуждает его к действию. Если все пойдет по плану, эта история скоро закончится. Он лежит на койке и ждет, когда надзиратель, завершающий обход, осмотрит камеры через глазки и вырубит свет. Во всех камерах, кроме его собственной, есть телевизор. Это не в наказание, он сам не захотел. Порой соседи всю ночь смотрят ящик, предпочитая программы, показывающие порнуху. От этого у них еще больше съезжает крыша, и потому для кое-кого остаток ночи превращается в сущую муку.

Он осторожно вынимает отвертку из рукава и принимается ее рассматривать и ощупывать. Это именно то, что ему нужно. Инструмент длиной около тридцати сантиметров, с плоским концом. Красная деревянная ручка — ему кажется, что она слишком большая и бросается в глаза. Он слезает с койки и начинает водить рукоятью по цементному полу, используя его как рашпиль. Работает медленно, стараясь как можно меньше шуметь, обрабатывая рукоятку. Подлаживается под ночные звуки, дабы никто не услышал производимой им возни. Ему не впервой превращать отвертку в грозное оружие. Он уже представляет себе, что будет делать дальше, и от этого его лоб покрывается испариной, пот щиплет ему глаза. Их приходится вытирать тыльной стороной ладони, замирая и прислушиваясь. Ему никак нельзя попадаться. Он сметает пыль с пола, засовывает отвертку в металлическую ножку своей койки и ложится. Нервы его натянуты, он на пределе, но внешне это никак не проявляется — разве что кулаки плотно сжаты. Заснет он только на рассвете, и звуки тюрьмы, стоны и рыдания, уже не отвлекающие его внимания, ему не помешают. Все ближайшее время он будет торопливо возвращаться в свою камеру, чтобы ночью заниматься отверткой.

Спустя неделю он опытным взглядом рассматривает результат своего труда: наконец отвертка превратилась в грозное оружие. Красная краска сошла с деревянной ручки, и та значительно уменьшилась, теперь ее было легко держать в руке. Он несколько раз взмахивает инструментом, с поразительным проворством, лицо его при этом остается бесстрастным. Самые заметные перемены произошли с наконечником отвертки, ставшим после заточки о цемент острым лезвием. Он проводит по оружию пальцами, трогает острие, обретая уверенность в том, что этой отверткой можно нанести противнику серьезные увечья. Остается только ждать. Спокойно, терпеливо. Отвертку он каждый день будет носить в рукаве или на бедре, под брюками. У него в запасе не более полутора месяцев для того, чтобы привести свой план в исполнение. Он воспользуется для этого первым же случаем.

Декабрь 2001 года

Кухня. После обеда заключенные моют посуду и занимаются уборкой. По радио оглушительно звучит музыка, передаваемая какой-то популярной радиостанцией; время от времени ее прерывают рекламные объявления. То и дело входит надзиратель и убавляет громкость приемника, но через несколько минут какофония возобновляется.

— Эй, парни, вы задолбали своим дебильным рэпом. Если кто-нибудь еще раз сделает громче — я заберу приемник. Неужели так уж необходимо врубать его на полную мощность?

Четверо молодых заключенных поднимают крик: они решили свести замечание к шутке:

— Командир, вы просто не понимаете: оказавшись здесь, причем не по своей воле, мы все-таки не должны отставать от братанов в своем развитии, иначе они еще подумают, что мы не волочем в мейнстриме. Вот мы и поддерживаем, так сказать, свой культурный уровень.

— Ладно, ребята, но только делайте это без излишнего сотрясания воздуха.

Остальные заключенные только смеются, а маленький человек, кажется, и вовсе не слышит радио. Сегодня его очередь мыть посуду. Он уже наметил свою будущую жертву: это верзила двухметрового роста, сто десять килограммов мышц. Заметив маленького человека, здоровяк не спускает с него глаз. Но у того еще более отсутствующий вид, чем обычно, а своим ростом метр семьдесят и весом шестьдесят килограммов он вообще никогда никого не впечатлял. Насторожившаяся было жертва расслабляется, видя, с каким трудом маленький человек тащит тяжелые металлические подносы: ведь сам он с легкостью держит двадцать штук одной рукой. Маленький человек наблюдает за перемещениями остальных заключенных по кухне: он знает, что окажется лицом к лицу со своей жертвой лишь на две-три секунды. Он едва удерживает десять подносов двумя руками. Жарко, голова болит так, будто вот-вот лопнет; он опускает глаза, так как знает: в них сквозит откровенная ненависть, — и всякий, кто заметит это, без труда угадает все, что произойдет дальше. Он знает, что делать. Парни отчищают пол скребками, выливают воду на пол и сгребают ее к центральному стоку. Жертве придется остановиться и подождать две-три секунды, прежде чем пройти. В этот момент они и поравняются друг с другом.

Приблизившись, рослый парень рассматривает его, стоящего с десятью подносами в руках, — и все же что-то тут не так, но до жертвы это доходит секундой позже, чем следовало бы. Кипучая ярость удваивает силы маленького человека: он держит подносы одной только левой рукой, а в правой, словно по волшебству, возникает какой-то острый предмет. Стремительным движением снизу вверх он вонзает его в сердце своего противника, и тот падает, не успев ничего поделать: ни отвести удар, ни закричать. Верзила делает два шага, валится на пол под грохот рассыпающихся подносов и практически испускает дух, касаясь головой кафельных плит. Все, уставившись на лежащего навзничь бедолагу и ничего не понимая, начинают смеяться, полагая, что парень поскользнулся. Однако тот лежит без движения, вокруг него медленно растекается лужа крови. Повисает тревожное молчание. Сам на то не рассчитывая, маленький человек выиграл от перепалки между заключенными и охранником по поводу громкости музыки. Он идет дальше как ни в чем не бывало. Кто-то выключает радио, молчание становится тягостным. Все понимают, что произошло убийство и совершивший его находится среди них. Маленький человек поворачивается спиной к остальным, ставит подносы в раковину и опускает руки в воду.

Сердце его бешено колотится, пульс достигает, наверное, трехсот ударов в минуту, ему трудно дышать, но если его сейчас схватят — он не будет особо переживать. Все кончено, он сделал то, что нужно было сделать. Ему удается успокоиться, его лихорадочное состояние никто не заметил, он сумел остаться серым, невидимым, безмолвным. В голове у него бушуют и роятся всевозможные мысли. Смятение на кухне достигло своего апогея. Никто не видел, что именно произошло, и надзиратель хорошо понимает, что его ждут неприятности со стороны начальства, а рождественская премия определенно накрылась. Приходят охранники, чтобы засвидетельствовать произошедшее. Смертельно раненный потерял слишком много крови и не может говорить. Восьмерых заключенных, находившихся на кухне, отправляют в карцер. Полицейское расследование поручено комиссариату Мулен-Изера. Полицейские выясняют обстоятельства покушения, проводят допросы, очные ставки. Никто ничего не видел, и это правда. Покойный, отбывавший срок за двойное убийство, вообще-то не вызывает ни у кого сочувствия. У фликов из комиссариата слишком много всяких нераскрытых дел, чтобы терять время в тюрьме; кроме того, они уверены, что ничего больше выяснить им не удастся.

2 января 2002 года

В судебной канцелярии всего двое служащих, они оформляют документы на освобождение заключенного, чей срок истекает в новом году. Рассказав друг другу о том, как провели новогоднюю ночь («Ну и весело же было!»), и особо подробно остановившись на таких моментах, как ужин, развлечения, танцы, похмелье, чиновники занялись подготовкой материалов, необходимых для текущей работы. Тот, что постарше, случайно обращает внимание на имя освобождаемого и присвистывает. Этот протяжный свист оканчивается восклицанием:

— Черт, он выходит!

Тот, что помоложе — он первый год служит в тюремной администрации, — вопросительно смотрит на коллегу, отдавшему службе двадцать лет, при этом пятнадцать из них проведшему в Мулен-Изере.

Умудренный опытом служащий, важный от сознания того, что владеет некой информацией, не торопится разъяснять причину своего восклицания; он достает сигарету, раскуривает ее от пламени зажигалки и принимается за рассказ:

— Такие, как этот тип, не часто будут попадаться тебе за время службы. Его закрыли в январе 1990 года, когда парижский суд приговорил его к пятнадцати годам заключения за изнасилование одной старой женщины. Пострадавшая — ей было уже восемьдесят с лишним — не оправилась от случившегося. От шока она полностью потеряла дар речи. Этот тип даже не пытался скрыться, он оставался рядом со своей напуганной до смерти жертвой всю ночь. Пришедшая утром домработница обнаружила его в квартире и бегом бросилась в комиссариат.

— Парень не скрылся с места преступления? Вдобавок ко всему он еще и осел!

— Подожди, это далеко не вся история, мальчик мой. Явились флики, мужик по-прежнему не двигался с места. Он ничего не сказал ни им, ни своему адвокату, ни следователю, молчал и на суде. Ничего. Я об этом читал в «желтой прессе», вовсю мусолившей его дело. Бабулька умерла спустя два года, так ни разу и не раскрыв рта. Когда его привезли сюда, любопытное это было зрелище. Он не разговаривал.

Молодой служащий решил уточнить:

— Ну так почему же он помалкивал, этот парень?

— Почему? Ну ты даешь! Кто же знает? Он месяцами не говорил, годами. Кроме того, очень скоро здесь у него начались неприятности. Поначалу он сидел в одной камере с тремя другими заключенными. Но вот через полтора года его обнаружили в камере в состоянии комы. Как выяснилось позже, на протяжении всего этого времени трое сокамерников трахали его. Вообще так обычно и происходит с насильниками, со «стеклорезами», как их называют в местах заключения. Он попытался повеситься на собственной простыне, но чего-то не дотянул. Врач, составивший кое-какое представление о причинах, приведших его к попытке самоубийства, тщательно его осмотрел и пришел к некоему заключению. А этот тип так и не заговорил.

— Он не заложил своих обидчиков? Ну он и чудной, этот гусь. Ему ведь было нечего терять, — удивился молодой служащий.

— Он ни разу не пожаловался. Но только вот нюанс в том, что три его сокамерника несколько безвременно друг за другом отошли в мир иной. Первый истек кровью два года спустя: пока он мылся в душе, ему перерезали сонную артерию. Рядом с ним находились пятнадцать заключенных, в том числе и тот, о ком мы говорим, и никто ничего не видел. Можешь мне поверить: если бы кто-нибудь заметил, как он это делает, его бы заложили. Но поначалу его подозревали не более, чем остальных. Второго удушили шнурком в библиотеке. Это случилось через три года после первого убийства. В тот раз тоже вокруг было пятнадцать или двадцать заключенных, да еще и надзиратели, и никто ничего не видел. И наш парень тоже оказался рядом.

— И они ничего не заподозрили, ни директор, ни охранники?

— Я был единственным, кто говорил об этом с директором и с фликами, ведшими расследование. Они мне ответили, что я слишком много сморю кино. Третьего замочили в прошлом месяце. Скажу тебе: этот здоровый детина все время был начеку, старался никогда не встречаться с тем парнем один на один и очень надеялся на свою физическую силу. Он знал, что того типа освободят в январе, и ему не терпелось лично удостовериться в этом. Не повезло, однако: закончил свой жизненный путь на кухне. Я беседовал об этом с новым директором, но тот посоветовал мне не лезть не в свое дело: дескать, не я веду расследование.

— А этот тип, он ни разу не попадался, его никогда не отправляли в карцер?

— Нет, мой мальчик, ничего такого. Ничегошеньки. Все двенадцать лет, что он тут провел, держался очень спокойно. Вел себя образцово-показательно. Только вот думается мне, что этих троих парней убил именно он. Другие заключенные избегали его, они его не любили и, вероятно, что-то подозревали. Он здесь выучился на водопроводчика. Родители два года назад погибли: кажется, их автобус разбился во время туристической поездки. Директор тюрьмы отпускал его на сутки, чтобы он мог поприсутствовать на похоронах, в сопровождении полицейских, конечно. Но этот тип взял и отказался. Впрочем, он даже не принимал ни писем, ни посылок от родителей. Жуткий тип, если хорошенько подумать! Кроме того, он отказывался от отпусков из тюрьмы, предоставляемых судьей по исполнению наказаний. Ну, теперь критический этап его жизни завершается… или только начинается.

— Как зовут этого парня?

— Арно Лекюийе.

В этот момент два охранника вводят в канцелярию маленького человека: тот ступает, опустив голову, сгорбившись. Младший из чиновников с любопытством разглядывает его.

Пожилой, разыгрывая перед своим юным коллегой скепсис и незаинтересованность, оглашает без какой-либо торжественности в голосе постановление об освобождении:

— Арно Лекюийе, родившийся 17 марта 1970 года в тринадцатом округе Парижа, регистрационный номер 900137, содержащийся в тюрьме с 7 января 1990 года. Начиная с сего дня, 2 января 2002 года, вступает в силу постановление о вашем условно-досрочном освобождении. Прежде чем вы распишетесь в журнале о своем освобождении, я должен передать вам сумму в 530 евро — это накопления с вашего личного счета. Будьте любезны указать здесь адрес, по которому вы намерены зарегистрироваться. Я также возвращаю вам ваши вещи: водительские права, государственное удостоверение личности, ключи от дома, адрес которого вы нам сообщили по прибытии сюда, маникюрные ножницы.

Согласно указаниям судьи по исполнению наказаний я также сообщаю вам адрес работодателя, к которому вы обязаны являться начиная с завтрашнего дня, то есть с третьего января, а также адрес назначенного судом психиатра. Вам вменяется впредь находиться под его наблюдением. Первый ваш визит к нему назначен на седьмое января, на половину двенадцатого. Повестку к судье по исполнению наказаний вы получите по вашему парижскому адресу. Несоблюдение данных условий может повлечь за собой аннулирование вашего условно-досрочного освобождения и полное отбытие назначенного вам срока. Если вы согласны, распишитесь здесь.

Секретарь протягивает Лекюийе ручку, тот подписывает постановление об освобождении. Он забирает 530 евро, свои личные вещи и адреса, упомянутые выше секретарем. Он одет в синие брюки, белую рубашку, черный свитер и бежевую куртку. Больше у него ничего нет. Он ждет. Секретарь по внутреннему телефону вызывает охранника. Тот, соблюдая все формальности, открывает дверь секретариата и препровождает маленького человека к выходу. Бывший заключенный все же сохраняет молчание. Они пересекают двор. Проходят контрольно-пропускной пункт и оказываются перед воротами тюрьмы. И вот те со скрежетом, как бы нехотя, открываются. Он на свободе. Все позади.

Молодой охранник, наблюдавший за этой сценой, замечает, обращаясь к своему коллеге:

— Черт, ты прав. Ну и рожа у него! На этого типа смотреть страшно! А глаза! Он на весь мир зол, или что? К тому же он ничего ни сказал, ни слова! Вообще голоса не подал.

— Ты должен научиться понимать заключенных, мальчик. В тюрьме большинство из них ведут борьбу за выживание. Я говорю это не в их оправдание.

— Да, но такого типа нельзя выпускать. Это же бомба замедленного действия. Нужно предупредить полицию о его выходе на свободу.

Его коллега усмехается, давя окурок в пепельнице, и отвечает, покачав головой:

— И что же ты скажешь полиции? «Есть один чокнутый парень, он только что вышел из тюрьмы»? Да они тебя на смех поднимут. Им и без того хватает возни с чокнутыми, разгуливающими на свободе и черт-те что вытворяющими, то и дело совершая преступления и всякие мерзости, на какие только способны люди. И заниматься еще теми, кто, может быть, сотворит что-то подобное… Кроме того, ты упускаешь еще один момент, мой мальчик: человек, отсидевший свой срок, как говорится, отдал долг обществу, ведь после тюрьмы заблудшие должны вернуться в него. Так что, судя по всему…

На самом деле пожилой секретарь не находил столь уж абсурдными рассуждения своего молодого коллеги. «Как бы там ни было, — рассуждал он про себя, — он еще даст о себе знать, здесь или в другом месте, и еще много бед натворит».

 

2

Мулен, вокзал

2 января 2002 года

Арно Лекюийе только что купил билет на поезд.

— До Парижа, второй класс, — пробормотал он кассирше глухо.

Эти деньги он видит впервые. Когда его посадили, в ходу были франки, а теперь уже евро. В тюрьме им читали лекции об этой денежной единице, но он на них не ходил. Его это не интересовало. Впрочем, его вообще ничто не интересовало. Кассирша испытывает некоторую неловкость перед этим типом и рада, что от него ее отгораживает окошко. Она чувствует облегчение после его ухода.

Взглянув на себя в зеркало в туалете, Лекюийе убеждается в том, что его вид действительно внушает страх, но ведь не может же он целыми днями ходить опустив глаза. Правило номер один: всегда оставаться незаметным. Всегда. Быть таким, как все, серым, прозрачным и призрачным. Он входит в один из привокзальных магазинчиков и покупает солнцезащитные очки, самые скромные, а еще газету и карты. Последним он весьма доволен, играючи перебирает их в руках, заставляет туза исчезнуть и так далее. Именно благодаря своему таланту фокусника он натворил столько дел. Вспоминая об этом, он испытывает сладостную дрожь и думает о своей коллекции, ему не терпится до нее добраться. Как бы там ни было, она надежно припрятана, а если бы ее нашли — вот бы шумиха поднялась!

Лекюийе сидит в вагоне, по ходу поезда, рядом с окном. Место около него свободно. Сиденья на противоположной стороне занимают мать и сын, мальчонка лет десяти.

Лекюийе рассматривает свое отражение в стекле, перемежающееся с заоконным пейзажем, туннелями, столбами электропередачи, чредой пролетающими мимо: солнечные очки как бы обезличили его. Занятый своими мыслями, он перебирает в руках карты.

Маленькому человеку удалось обмануть тюремного психиатра. Он рассказывал ему всякую чушь, и тот старательно записывал ее в толстую тетрадь. Сила Лекюийе — в его памяти. Его ни разу не поймали на слове. С первого визита к психиатру он разыгрывал роль самого обычного, заурядного человека и по мере продолжения сеансов оттачивал этот образ. Психиатр задавал ему вопросы по поводу того, что он говорил или делал месяц или два назад, и маленький человек спокойно отвечал ему своим глухим голосом. Его ни разу не уличили. Он сочинил себе новую биографию, изобилующую невыразительными рассказами о трудном детстве, неблагополучной семье и тлетворном влиянии среды. Иногда в камере, прежде чем заснуть, он в своем воображении отправлялся к этой вымышленной семье, а наутро с трудом вспоминал, кто он такой на самом деле. Ему требовалась минута или две, чтобы спуститься с небес на землю. Психиатр пытался найти в его речах причину и объяснение нападения на старушку. Маленький человек охотно предавался этой игре. Но свой восторг он тщательно скрывал, разводил руками, выставляя ладони, и более, чем когда-либо, превращался в такие моменты в серого, невзрачного человечка, отводившего глаза, обычно бывающие у побитой собаки, и неуверенно стоявшего на полусогнутых ногах.

— Сам хотел бы знать. Спасибо, что помогаете мне, доктор, мне это явно на пользу, — смущенно бормотал он.

Однако по завершении сеанса психиатр убеждался в том, что его расследование ходит по кругу.

Лекюийе возвращался в свою камеру, весь взмокший от пота, по спине бежали мурашки, он с трудом сдерживал ярость. Но прилагал большие старания к тому, чтобы скрыть переполнявшую его злость, и продолжал играть свою роль человека маленького. Он дожидался, пока шаги надзирателя смолкнут вдали, после чего бросался на койку и корчился в судорогах, словно от сильной боли. Иногда он вскакивал на ноги: ему казалось, будто надзиратель бесшумно вернулся и наблюдает за ним через глазок в двери камеры. Тогда он выпрямлялся и не моргая глядел в глазок, пытаясь выяснить, не шпионит ли кто-то за ним. Он с такой пристальностью таращился на эту светящуюся точку, визуально соединявшую камеру с коридором, что в глазах появлялась резь, голова начинала кружиться, и он, совершенно обессилев, валился на койку.

— Дяденька, дяденька, ты как делаешь этот фокус?

Из задумчивости его выводит детский голос: кто-то трогает его за рукав. Внезапная тревога охватывает его, ему не хватает воздуха. Почему этот ребенок обращается к нему? Фраза эхом звучит в его ушах и отдается в голове, как будто несколько детей разговаривают с ним одновременно. Он вскакивает, карты падают на пол. Лекюийе понимает, что находится в поезде, а мальчишка сидит около него.

Мать встает и отводит сына обратно на его место.

— Простите, месье, мальчик любопытен, его заворожили ваши фокусы с картами. Вы так ловко это делаете! Эрик, сиди тут. Нельзя беспокоить людей.

Лекюийе бормочет что-то невнятное и подбирает карты с пола. Погруженный в свои мысли, он даже не заметил, что играл ими: он делал это машинально. В голове у него звучит сигнал тревоги. Громко, оглушительно.

Набережная Орфевр, 36

Центральное управление полиции Парижа

Тот же день

Секретарша улыбается стоящему перед ней полицейскому, снимает телефонную трубку, нажимает кнопку и произносит:

— Мадам директор, пришел месье Мистраль. Проходите, она вас ждет.

Директор Центрального управления полиции Парижа Франсуаза Геран — первая женщина, занимающая это место. Дочь полицейского, женщина с характером, за свою карьеру поработавшая почти на всех трудоемких должностях в парижской полиции. Она радушно встречает вошедшего.

— Здравствуй, Людовик, рада видеть тебя снова. Мне сказали, ты с пользой провел эти полгода в Соединенных Штатах. Я счастлива, что ты теперь второй человек в отряде криминалистов. Тем более что на данный момент пост руководителя там формально остается вакантным. Жан Шапель отправился на пенсию, а преемника ему еще не прислали. Ближайшие переназначения на данном уровне грядут только через полгода. Поживем — увидим. А пока отряд криминалистов будешь возглавлять ты.

Людовик Мистраль счастлив вернуться на набережную Орфевр после полугода стажировки в ФБР.

— Спасибо за такой прием! После курса переподготовки в ФБР я очень рад вернуться к активной деятельности, тем более в отряде криминалистов. Что можно сказать о кадровом составе?

— Отдел по борьбе с терроризмом возглавляет Филипп Мартиньяк, симпатичный парень, так что тут без перемен. Но у нас еще нет начальника одного из подразделений, мы надеемся на его появление со следующей волной назначений. Еще один глава отдела — Сирил Дюмон, по мнению Шапеля, мог бы прийти ему на смену. Но я сдержанно отношусь к такой перспективе. Кроме того, перед уходом он, еще раз поразмыслив над этим вопросом, признал, что подобное назначение не слишком хорошо отразится на эффективности работы. Дюмон — хороший флик, но он слишком занят собой, все время у него «я» да «я». Думаю, с ним вы более или менее поладите. В общем, нужно как-то работать в ожидании назначений. Так как твоя стажировка? Эти американцы из ФБР — так ли они хороши, как о них говорят?

— Стажировка того стоила. Утром — активные физические занятия, днем — лекции на английском. Очень насыщенное расписание. Особенно они хороши в вопросах анализа поведения лиц, совершающих преступления против личности. Сильно нас обгоняют. Нужно брать с них пример. Если ты согласна, я поговорю с нашим отделом повышения квалификации — пусть посмотрят, что можно сделать. Что касается Дюмона — у меня уже была возможность немного с ним пообщаться и убедиться в том, что у нас мало точек соприкосновения. Но и враждовать с ним я тоже не собираюсь. А вообще, чем мы нынче занимаемся?

Франсуаза Геран ввела его в курс дел, разрабатываемых отрядом криминалистов. Хотя она и возглавляет Центральное управление полиции, то есть ей подведомствен целый ряд подразделений, ей особенно близка к сердцу деятельность именно этой службы — видимо, потому, что когда-то ею руководила.

— На данный момент ничего особенного. Отдел по борьбе с терроризмом собирает информацию о возможном нахождении в Париже исламистских террористов. Что касается общеправовых дел — тут у нас несколько простых убийств, их быстро раскрыли. Хотя вот группа, руководимая майором Венсаном Кальдроном, ведет одно интересное дельце: двойное убийство, — но Кальдрон утверждает, что он уже собрал информацию, необходимую для того, чтобы завершить эту историю. Однако еще с прошлого года зависло семь нераскрытых дел. Трех женщин убили на парковке, двух — у них дома; и еще двух, отправившихся на поиски легких приключений, — в Булонском лесу.

Последние слова Франсуаза Геран произносит с иронией. Людовик Мистраль прощается с директором, а затем заносит в предоставленный ему кабинет свои вещи и совершает обход отдела. Он коротко и формально беседует с Дюмоном и более радушно — с Мартиньяком, после чего направляется к Кальдрону. Мистраль и Кальдрон знакомы. Оба уроженцы Прованса, являются близкими земляками, имеют даже общих знакомых. Однако это не мешает им вести себя как полагается начальнику и подчиненному: сорокашестилетний Кальдрон, будучи на десять лет старше Мистраля, строго соблюдает субординацию. Кальдрон двадцать лет прослужил в отряде криминалистов и уже работал с Мистралем, когда тот возглавлял одно из подразделений отряда по борьбе с бандитизмом, оказывавшее им подмогу в особо трудных случаях. Они двое сразу же по достоинству оценили друг друга. И потому, как только Мистраль вошел в кабинет Кальдрона, последовали долгие рукопожатия и улыбки.

— Я счастлив, что моим патроном будете вы, — просто сказал Кальдрон.

— Очень рад видеть вас здесь. Мы с вами хорошо поработаем. Геран сказала мне, что у вас сейчас идет какое-то расследование?

Кальдрон приготовил две чашки кофе и протянул одну из них Мистралю.

— Сахар?

Мистраль отрицательно покачал головой.

— Семейную пару владельцев кафе в одиннадцатом округе нашли мертвыми: их застрелили в собственном заведении из помпового ружья вскоре после закрытия. Осмотр места преступления и тел ничего не дал, никаких проб на ДНК или отпечатков взять не удалось. Туда, по обыкновению, явились ребята из окружного отделения и, вместо того чтобы охранять место преступления, все захватали руками — в общем, после них делать там было нечего. Хотел бы я знать, чему их только учат в этих школах! Им же все долбят о том, что следует осторожно обращаться со следами и отпечатками, но это не помогает. Хоть бы они детективы по телевизору смотрели — по крайней мере знали бы тогда, что нельзя ничего трогать. Особенно когда имеется пара трупов, не нуждающихся в чьем-либо участии. Так что, ввиду отсутствия материала для анализа, мы изучаем другие зацепки. В общем, подводить итоги пока несколько преждевременно.

— Ладно, двинусь дальше — надо заглянуть еще в несколько подразделений. Спасибо за кофе.

Арно Лекюийе сходит с поезда на Лионском вокзале. Все эти бегущие люди, эта совершенно обескураживающая суета и плотная толпа, стремящаяся к выходу, оттесняют его к краю перрона. Он уже более двенадцати лет не видел такого скопления народу, и теперь просто сбит с толку. Человеческий поток подхватывает его и выносит на станцию метро. При первой же возможности он прижимается к стене, чтобы перевести дух и собраться с мыслями. Прийти в себя, не привлекать к себе внимания. Он подходит к кассе, покупает билеты и спрашивает дорогу, так как с трудом ориентируется в когда-то знакомых местах.

Площадь Италии. Теперь ему уже ясно, куда двигаться дальше. Он интуитивно находит дорогу к дому родителей. Квартал Бют-о-Кай, тринадцатый округ Парижа. Он спускается по бульвару Бланки, сворачивает на улицу Мулен-де-Прэ, а потом сразу на улицу Жерар, выводящую как раз на искомую улицу Самсон. Он замечает, что все машины стоят по правой стороне, а по краям тротуаров возвышаются чугунные столбики, практически исключающие возможность парковки.

Первый приступ тревоги. «А если меня узнают?» — думает он. Но потом успокаивается, непроизвольно пожимая плечами. «Собственно, и что это изменит? А в сущности, меня никто уже не сможет узнать».

На улице Самсон сердце его начинает биться сильнее, чем он ожидал. Прохожие, попавшиеся ему на пути, даже не взглянули на него, такого невзрачного, почти невидимого. Он машинально отмечает пару ресторанчиков, которых двенадцать лет назад здесь не было.

Наконец Арно Лекюийе добирается к себе. Это скромное старое здание за номером сорок шесть по улице Самсон однажды снесут. Второй этаж, дверь справа. Он вернулся. Отныне эта маленькая трехкомнатная квартирка его единственная собственность. С тех пор как умерли его родители, прошло два года, тетя сделала все необходимые отчисления с их сбережений. Ему об этом сообщил судебный исполнитель, что однако оставило его равнодушным.

С сильно бьющимся сердцем он достает из кармана куртки ключи. Его руки трясутся. Не в силах с ними совладать, он вставляет ключ в замок, чувствуя, как где-то в глубине души оживают сложные и противоречивые чувства, — он и не представлял, что снова сможет их испытать. Ему жарко. Он прижимается лбом к двери, стискивает в руке ключ. В ушах пульсирует кровь, он широко открывает рот: ему не хватает воздуха. А вдруг они там?! Он медленно поворачивает ключ в замке: один оборот, два — и дверь открывается. Перед ним — большая комната, совмещающая функции гостиной и столовой. Унылая обстановка: стол, четыре стула, какой-то бесформенный сундук, телевизор в углу и пара кресел перед ним. И на всем этом толстый слой пыли.

Он медленно закрывает дверь и тихо, как-то по-детски произносит:

— Папа, мама, это я, Арно.

После этого семеня обходит стол, широко расставив руки в стороны. Он изображает самолет, как делал это, приходя из школы, в возрасте восьми лет. Когда все было хорошо. Когда они были счастливы. До того как все пошатнулось. До того как все рухнуло. Лекюийе семенит вокруг стола с широко расставленными руками, и ему кажется, будто он видит перед собой того ребенка, каким был. Он убыстряет шаг, словно пытается догнать и схватить этого мальчика, уже не ощущая разницы между реальным и пригрезившимся. Какое-то время он и призрачный мальчик бегают наперегонки вокруг стола. Пот щиплет ему глаза, сердце, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди, бьется сильно-сильно, ему трудно дышать, он задыхается.

Лекюийе прекращает носиться вокруг стола: мальчик убежал, не дождавшись его. Он надевает солнечные очки, вытирает глаза рукавом куртки и садится на стул, уперевшись локтями о стол и обхватив голову. В таком положении он пребывает несколько минут, не отваживаясь открыть глаза. И постепенно приходит успокоение, дыхание возвращается в норму, становится ровным.

Возникает странное ощущение: вроде хочется плакать, но из этого ничего не получается. Он открывает глаза и смотрит на выцветший бежевый ковер на стене, на висящие рядом картинки: мама вырезала их из крышек коробок с шоколадными конфетами, купленными на Рождество, и вставляла в рамочку.

Лекюийе выходит в коридор. Три двери. Налево — его комната, направо — спальня родителей, напротив — туалет и ванная. После некоторых колебаний он входит в спальню родителей. Щелкает выключателем — ничего. Ну конечно же, электричество отключено. Но несмотря на полумрак он замечает, что ничего здесь не изменилось. Кровать, платяной шкаф, две тумбочки. Стены голые. На одной из тумбочек, с маминой стороны — свадебная фотография. Лекюийе спокойно вынимает фото из рамки и разрывает его на мелкие кусочки. Потом идет к тумбочке отца, достает оттуда пакет со свечками и большую коробку спичек. Он зажигает четыре свечки. Обстановка создается явно ритуальная, но он не отдает себе в этом отчета. Лекюийе садится на корточки перед открытой тумбочкой и вынимает из нее стопочку порножурнальчиков. Он не забыл, что его отец был большим любителем данного жанра. Похоже, до конца жизни не переставал их пролистывать. Впрочем, он приобщал к этому увлекательному занятию и сына. Маленький человек торопливо их просматривает и бросает на пол: они его больше не интересуют. Потом он поднимается и оглядывает комнату.

Смотрит на постель — и его начинает тошнить. Он вспоминает тот день, среду: ему было восемь с половиной лет, он не пошел играть с друзьями. Мать отправилась по магазинам, а отец, оставшийся дома, окинув его странным взглядом, взял за затылок, оттащил в свою комнату и изнасиловал. Мальчик много раз вновь и вновь переживал это событие: отец сделал ему больно, бросил плашмя на постель, заломил руку. Но он не понимал причин произошедшего. Вернувшаяся вечером мать все сразу же поняла. Последовали крики и ругань. Но случившееся повторялось снова и снова. Мать молча приняла происходящее. Может быть, она боялась потерять мужа и относительную стабильность финансового положения, коим была ему обязана. Как бы там ни было, она ничего не сделала для того, чтобы этот кошмар прекратился. А он, Арно, покатился вниз. Запустил школу, говорил с большим трудом, его сажали под замок, и он снова становился жертвой насилия и жестокости. Школьные врачи всерьез не искали причин этой внезапной перемены, а о подобных вещах в семидесятых говорили мало.

Отец насиловал его на протяжении пяти лет кряду, но именно он, Лекюийе-младший, положил этому конец. В тот день Арно сидел за столом в гостиной. Отец встал и с явным намерением отвести его в свою комнату положил правую руку ему на затылок. Нащупав лежавшие на столе ножницы, он схватил их не раздумывая и изо всех сил воткнул в руку отца, пронзая ее. Пригвоздил его словно бабочку. Тот не издал ни единого крика. Ничего. Но с тех пор, видимо, понял, что сына нельзя больше трогать. Арно было тринадцать лет. Потом он несколько раз убегал из дому, куда его неизменно возвращали. Никто не догадывался о причинах такого поведения. Он сам о них не рассказывал. Его освободили от воинской службы по состоянию здоровья. По достижении совершеннолетия он учился там и сям, в разных школах, на каких-то курсах. Единственное, что ему удалось, — получить водительские права. В момент заключения под стражу он кое-как работал электриком, а из тюрьмы вышел, получив специальность водопроводчика.

Арно Лекюийе берет дюжину свечей и идет в свою комнату. Здесь тоже ничего не изменилось. Помещение больше похоже на детскую, чем на комнату юноши или молодого человека. Односпальная кровать, секретер, стул, платяной шкаф — все это было заказано по каталогу. Обои в цветочек, постеры с изображением животных. Лекюийе зажигает свечи и расставляет их по всей комнате. Садится на постель и вспоминает прошлое. Грусти он не испытывает — его переполняет одна лишь ненависть.

Привычным движением — он тысячу раз его совершал — Лекюийе сует руку под кровать и выдвигает оттуда волшебный ящик. Он так надеялся обнаружить его на месте. И не обманулся. Тут же нахлынули воспоминания. Ящик — подарок тети на день рождения, тогда ему исполнилось десять лет. С этой вещицей он пережил удивительные мгновения. Благодаря исключительной ловкости рук он достигал феноменальных результатов в карточных фокусах, заставлял исчезать монеты и шарики, выполнял всевозможные трюки, вызывающие у зрителей доверие к человеку, показывавшему их. Он открывает ящик, все на месте. Будет ли эта штука работать как прежде? А почему бы и нет?

Лекюийе берет свечу и идет на кухню, находит там большой разделочный нож, возвращается в комнату родителей и принимается медленно кромсать постель: втыкает нож, рвет, раздирает в клочки простыни, одеяла, матрас. Он уже выбился из сил, но останавливается, только когда гаснут свечи. Потом выходит из спальни, закрывает за собой дверь, зная, что больше никогда не вернется сюда, отправляется в свою комнату и разыскивает там припрятанную им когда-то коллекцию. Он находит ее в секретере, целую и невредимую, незаметную среди множества книг, никогда не открываемых Лекюийе. Поразмыслив, он приходит к заключению, что она, собственно, и не была толком спрятана. Большая тетрадь среди книг и таких же тетрадей.

Когда флики его арестовали и привезли домой, в наручниках, забрав у него, как водится, пояс и шнурки, он весьма сильно струхнул: а вдруг они найдут его коллекцию. Флики на скорую руку провели в его комнате обыск. На самом деле, они не знали, что искать. А в таких случаях ничего и не находится. Лекюийе стал мало-помалу приходить в себя, слушая беседу двух полицейских с его родителями:

— Ваш сын изнасиловал пожилую даму, там его и схватили.

Родители были поражены, ошеломлены и даже не попытались заговорить с ним, просто отвернулись… Впрочем, к тому моменту они и так уже не разговаривали друг с другом два или три года. Лекюийе точно не помнил, и ему это было абсолютно безразлично. В последний раз он видел их во время процесса. Точнее было бы сказать «заметил», а не «видел». Они сидели на скамейке для публики, слева от него. Чтобы увидеть их, ему достаточно было повернуть голову. Но он сидел с каменным лицом, прямо, с совершенно безучастным видом…

Итак, его коллекция. У фликов же не было какой-то конкретной цели. Этот тип изнасиловал старушку и остался на месте преступления. Легкое дело. Они заявились к нему домой просто так, следуя обычной рутине. Пробыли в доме всего несколько минут, больше искали глазами, чем руками. В итоге, как пишут в протоколах следствия, обыск оказался простой формальностью. До свидания, мадам и месье.

Лекюийе осторожно раскладывает на своей постели тетрадь, состоящую из восьми двусторонних листов, трогает ее, внимательно рассматривает и, охваченный трепетом, осторожно касается ее пальцами. Закрывает глаза — и снова видит события, приведшие к созданию этой коллекции. Арно впадает в своего рода транс, глаза закатываются от охватившего его духовного подъема. Он уже не сидит на своей постели, а находится в каком-то ином месте, совершенно не связанном с действительностью. Прежде чем закрыть свою коллекцию, он снова ее пролистывает. Шесть листов заполнены с двух сторон, а остальные две — только с одной, с той, что слева. Лекюийе страдает, глядя на эти незаполненные страницы. К тетради прилагается подборка вырезок газетных статей, содержащих информацию о нем. О нем. Полиция прозвала его Фокусником. С величайшими предосторожностями, боясь разорвать или отклеить сложенные втрое или вчетверо газетные листы, он разворачивает их и перечитывает несколько статей, стараясь не вспоминать о том, какой ужас внушало его имя жителям Парижа. Тем не менее он помнил, сколь могущественным ощущал себя в ту пору, подбодренный этими статьями: ведь их авторы смешивали фликов с грязью. Ему очень понравилось это прозвище — Фокусник. Оно ему льстило в отличие от клички Детоубийца, коей его наделили поначалу.

Немного успокоившись, он возвращает коллекцию на место и напоминает себе о том, что ее нужно завершить.

Арно Лекюийе, держа перед собой свечу, входит в ванную. Разумеется, воды тоже нет. Он открывает шкафчик с гигиеническими принадлежностями и заглядывает внутрь. На одной из полок стоит флакон с туалетной водой, купленный ко Дню отцов по меньшей мере двадцать лет назад. Он машинально встряхивает флакон: там еще осталось немного жидкости. Несколько капель сорвалось на воротник и плечи.

Он замерз, чувствует голод и усталость. Слишком много было эмоций, слишком много воспоминаний. Выйдя на улицу, он направляется в сторону Пляс-д-Итали. Входит в «Макдоналдс», там полно молодежи. Он стоит в очереди к кассе, оглушенный гвалтом, издаваемым большим скоплением народа. Когда девушка за стойкой спрашивает его, что он хочет заказать, он теряется, поднимает глаза к фотографиям с изображением различных блюд и указывает на одно из них, наугад. Съедает все за три минуты. Вернувшись домой, он отправляется в свою комнату и, не раздеваясь и даже не снимая обуви, ложится на постель и засыпает, стиснув кулаки в карманах куртки.

 

3

Половина восьмого. Мистраль завтракает со своей женой Кларой. Они живут в новом красивом доме в Ла Сель-Сен-Клу, в престижном парижском пригороде. Его жена работает в должности парфюмера-дегустатора в торговом доме «Шанель». Она автор двух знаменитых ароматов, приносящих ей вполне приличный доход в виде процентных отчислений с продаж. Благодаря этому Мистрали обзавелись домом и получили возможность предаваться некоторым излишествам — например совершать путешествия. Людовик, начинавший свою карьеру комиссара в полиции Марселя, познакомился с Кларой в Грасе, в центре парфюмерной промышленности, на одном из предприятий которой она работала. Он сказал ей, что она похожа на Луизу Брукс. Сейчас она трудится в Париже, но часто ездит в Грас.

Это относительное финансовое благополучие раздражает кое-кого на набережной Орфевр, в особенности Дюмона. Клара и Людовик абсолютно счастливы, у них двое детей: девятилетний Матье и шестилетний Антуан.

За завтраком Людовик слушает «Франс инфо» — это повторяется каждое утро, став алгоритмом полицейского, желающего с момента своего пробуждения быть в курсе того, что случилось за ночь. Он поступает так скорее по привычке: ведь если бы в Париже действительно произошло что-нибудь серьезное, ему бы просто позвонили из комиссариата.

Клара и Людовик обсуждают предстоящий день. Дети завтракают, не отрывая взгляда от коробки с хлопьями, внимательно читают цветные надписи. У Клары заканчивается недельный рождественский отпуск, она собирается отвезти детей в парк — покататься на каруселях. Людовик делится с ней своими восторгами по поводу того, как ему повезло работать в этой столь идеально подходящей ему организации, где он надеется применить на практике то, чему научился в ФБР.

Восемь. Мистраль садится в служебный «Пежо-406», переключает рацию на полицейскую частоту и отправляется на набережную Орфевр.

Половина седьмого. Арно Лекюийе сидит на постели. Он непроизвольно проснулся в тот час, когда в тюрьме побудка, поскольку его внутренний будильник был установлен на это время на протяжении двенадцати лет кряду. Ему потребовалось несколько минут для того, чтобы осознать, где он находится. Сегодня была его первая ночь на свободе. Но ему еще с трудом в это верится. Он в своей спальне. Ему страшно выходить из дому, на холод. Он достает из кармана куртки две бумаги, переданные ему судебным исполнителем — адреса работодателя и психиатра. На второй написано: «Жак Тревно, Париж, пятнадцатый округ, улица Конвенсьон, 288». На первой: «Да Сильва и сын. Любые работы по ремонту зданий. Париж, восемнадцатый округ, улица Шампьоне, 93».

Пятнадцать минут восьмого. Арно Лекюийе выходит из дому в серую мглу холодного, зимнего парижского утра, водрузив на нос солнцезащитные очки. Он стоит на пороге своего дома и пытается сообразить, где находятся магазины и кафе. Он проходит метров сто, до перекрестка с улицей Бют-о-Кай, сворачивает направо, вспомнив, что где-то здесь есть газетный магазин, кафе и булочная. Дрожащий от холода, он входит в бар. За стойкой сидят постоянные клиенты, телевизор непрерывным потоком передает спортивные передачи и красочные рекламные ролики. Лекюийе ничего не видит, ему на все наплевать. Он заказывает кофе с круассаном, еще не в состоянии осмыслить в полной мере, какое удовольствие может доставить этот первый утренний кофе человеку, только что оказавшемуся на свободе. До него словно не доходит, что он уже на свободе. Он просто находится там, где находится, — и все. Да и хозяин бара не обращает внимания на него, невзрачного типа с тусклым, изможденным лицом, в разгар зимы, ранним утром сидящего в солнечных очках. Ему, наверное, кажется, что перед ним какой-нибудь поистаскавшийся гуляка.

Проглотив свой кофе, Лекюийе на автопилоте покидает бар, и ноги сами несут его к станции метро «Пляс-д-Итали». Несколько минут поблуждав там, неуверенно, ощупью, он наконец выходит на нужную линию и к девяти часам уже у своего потенциального работодателя. Еще с улицы он видит светящуюся вывеску над витриной: «Да Сильва и сын». На стене — белый щит, на нем синими буквами расписана деятельность фирмы: «Ремонт. Установка. Устранение неисправностей». За покрытым пылью стеклом витрины просматривается в тусклом свете помещение и табличка: «Офис — вход слева». Лекюийе направляется к означенному подъезду. Рядом — маленький дворик, в нем припаркован белый мини-вэн. Он толкает дверь, раздается тоненький и пронзительный звук электрического звонка. Внутри царит хаос. За громоздкой деревянной стойкой сидит мужчина лет под семьдесят, в очках, плотно угнездившихся на носу.

— Добрый день, месье Да Сильва, я Арно Лекюийе, только что вышел из тюрьмы Мулен-Изер, имею специальность водопроводчика. Мне предписано явиться к вам сегодня утром, — бормочет маленький человек.

Мужчина за стойкой благоговейно слушает гороскоп по «Европе-1» и жестом правой руки просит Лекюийе подождать две минуты. Реклама. У этого господина добродушный вид, синий комбинезон поверх рубашки в клетку, каска сдвинута на затылок; он улыбается и протягивает Арно руку:

— Луи Да Сильва-отец. Вот каждое утро слушаю гороскоп, сегодня он благоприятный. Я в него верю, он редко врет. Так, значит, это ты Лекюийе? С таким голосом, как у тебя, лучше уж быть водопроводчиком, чем певцом. Что у тебя с глазами? Почему ты в солнечных очках?

— Ничего особенного, слегка воспалено веко. Возможно, виноват кондиционер в поезде.

Да Сильва разглядывает маленького человека.

— Знаешь, парень, вот уже пятнадцать лет, как я взял за правило помогать бывшим заключенным, и до сего дня ни разу об этом не пожалел. Надеюсь, отныне ты встанешь на верный путь. Сегодня ты поработаешь с моим сыном, он тебе покажет, в чем состоит наше ремесло. Если у тебя получится, в следующий раз пойдешь по вызову один. Для начала я назначу тебе минимальную зарплату. По утрам, перед работой, придется мыться и бриться.

— Да, месье.

— Видишь ли, у нас тут в некотором смысле семейная фирма. Мой сын Жорж — водопроводчик, как и я, но сам я уже не занимаюсь ремонтом, предоставляю действовать молодым. У нас еще работают слесарь, электрик, два маляра, каменщик и облицовщик. Ты будешь седьмым в этой бригаде.

— Я смогу работать только водопроводчиком.

— Это уже неплохо, парень. Тебе выдали в тюрьме свидетельство об окончании курсов?

— Да.

— Это хорошо, у тебя в руках настоящая профессия. Мой сын должен скоро подойти. Остальные рабочие — на вызовах. Давай-ка попьем кофе, и ты мне расскажешь, как живешь.

«Уж конечно, не так, как ты предполагаешь», — думает про себя Арно Лекюийе. Он жалуется на то, что дома у него нет ни электричества, ни воды, и он не знает, как решить эту проблему. Да Сильва слушает понимающе, записывает его адрес и обещает заняться этим вопросом, пока Лекюийе будет совершать обход вместе с Жоржем.

Первый рабочий день Арно Лекюийе предстоит провести в компании сына Да Сильвы. Благодаря присущей ему ловкости рук и расторопности Арно производит хорошее впечатление, хотя что-то в его манере держаться беспокоит Жоржа. Что именно? Он не может объяснить. К концу дня Арно Лекюийе сообщает, что в понедельник он придет на работу попозже, так как на утро у него назначен визит к психиатру.

Маленький человек сразу возвращается домой, купив по дороге пиццу и бутылку кока-колы. Вода и электричество восстановлены. При свете квартира производит на него еще более унылое впечатление. Он включает телевизор, но не смотрит его, хотя звук и изображение помогают ему чувствовать себя менее одиноким. Он не слушает музыку, ему ничего не нравится. Он засыпает в кресле, стоящем перед телевизором, и просыпается, как обычно, в половине седьмого. Телевизор по-прежнему работает. Суббота. Первые выходные на свободе. Он спрашивает себя, чем бы ему заняться.

На протяжении двух дней он будет бесцельно бродить по Парижу, возвращаясь к себе только для того, чтобы поспать. Безостановочно, сжав кулаки в карманах куртки, с утра до вечера не снимая черных очков. Когда ему хочется есть — он покупает сандвич, когда хочется пить — заказывает кофе. Он проходит по улицам, уводящим его на много лет назад. В его воспаленном сознании сменяют друг друга картины насилия, крики, фигуры бегущих людей. Широкие освещенные проспекты, потоки машин, шум немного пугают его. Ему кажется, будто все они собрались, чтобы посмотреть на него, прочитать его мысли, разглядеть в нем чудовище, пока еще пребывающее в летаргическом сне. Но нет, у него такая заурядная внешность, что прохожие просто его не видят. В висках со страшной силой пульсируют вены. Он прислоняется к стене, чтобы перевести дух и попытаться остановить калейдоскоп сцен насилия, всплывающих в его памяти, — пока еще туманных, но грозящих вот-вот стать ясными. Крики, звуки, сопровождающие подобные сцены, доносятся до него неотчетливо, искаженно. Похоже, что это кричат дети. В тюрьме их не было слышно, но на свободе их голоса снова начинают звучать.

Пот льет ручьями, несмотря на достаточно ощутимый январский холод, порой ему больно дышать. Ночь застает его на Елисейских полях. Лекюийе кажется, будто он находится в каком-то туннеле, ослепляющем его светом и оглушающем грохотом. С трудом отыскав вход в метро, добирается домой, буквально выбившись из сил, зная, что его прежние демоны возвращаются к нему. Они уже здесь, притаились в тишине, забились в дальние уголки его подсознания и выжидают, чтобы заставить его вести себя как раньше. Явственно слышно их шушуканье, и, несомненно, скоро они заговорят с ним громче. Занимаясь каким-то делом, он их почти не слышит, ему даже удается заставить их замолчать. Арно садится на постель, достает магический ящик: половину ночи он будет развлекаться или упражняться в своем искусстве — он точно еще не знает. В конце концов он засыпает одетый.

Половина седьмого, подъем. Нужно произвести хорошее впечатление на психиатра. В ванной Лекюийе обнаруживает бритву и мыло для бритья, принимает душ, надевает чистую одежду и придает своему лицу необходимое выражение, чтобы его можно было принять за учтивого и опрятного парня, вполне подготовленного тюрьмой к возвращению в общество.

Психиатр пристально рассматривает его. Спрашивает, зачем ему солнцезащитные очки. В ответ слышит заготовленную заранее версию насчет воспаленного века. Врач задает ему множество вопросов: о детстве, о кончине родителей, о тюрьме, о свободе. Арно Лекюийе, отлично освоивший роль маленького невзрачного человечка, отвечает ему односложно и уклончиво, бормочет, мямлит, избегает определенностей, делает вид, что ему неловко. Психиатр смотрит на часы: пятнадцать минут прошло. Именно столько отводится на подобные визиты. Он ставит печать в карточку Арно, назначает ему прийти через две недели, надеясь, что этот тип, замкнутый как устрица, в чем-нибудь да откроется ему.

Лекюийе выходит из кабинета и отправляется к Луи Да Сильве. В руке он вертит монету: прячет ее между пальцев, заставляет исчезнуть и появиться в другой руке, делает это машинально, уставившись в пустоту. Пассажиры, сидящие рядом с ним в метро, улыбаются, наблюдая за ловкостью его движений, но он их не видит. Фокусники всегда нравятся людям, так как создают иллюзию того, что их магия сильнее разума. Но это к нему не относится. Демоны, осаждающие его, ведут себя все агрессивнее. Он проявляет к ним терпимость, хотя немного побаивается их.

Следственный отдел, январь

Обычная рутина. Мистраль пользуется таким положением дел, чтобы получше изучить работу команды. Он непосредственно контролирует деятельность трех групп, расследующих уголовные преступления. Одну из них возглавляет Венсан Кальдрон ввиду отсутствия комиссара — главы отдела. Обживая свой кабинет, он распаковал часть вещей: книги по юриспруденции, специальные журналы и тому подобное. Он оглядывает свое новое место работы и делает следующий вывод: чтобы все выглядело менее официально, нужно принести сюда какие-нибудь предметы более личного характера. У него в гараже есть пара коробок с сувенирами и амулетами, ассоциирующимися с предыдущими местами службы и с выдающимися операциями, — он с удовольствием снова вытащит их на свет. С Сирилом Дюмоном отношения корректные, но не более того. Последнему явно нелегко отчитываться перед Людовиком за дела, расследуемые его группой.

— Сирил, ты должен уяснить, что начальник тут — я. Понятно, тебе это не нравится, но таково положение дел. Пока ты в отряде, оно не изменится. Ты волен найти себе другое место работы, — заявил Людовик однажды, когда Дюмон переступил черту.

Тот не ответил и вышел из кабинета Людовика обиженный.

Арно Лекюийе, январь

Однажды, вернувшись домой, Лекюийе обнаружил в почтовом ящике конверт с грифом Парижского Верховного суда. В нем лежало официальное уведомление, предписывающее получателю явиться на будущей неделе к судье по исполнению наказаний. Лекюийе, сидя за столом, какое-то время сосредоточенно разглядывал поступившее послание. Он знает, что представляют собой судьи по исполнению наказаний. На протяжении двенадцати лет своего заключения он встречался с двумя такими деятелями, и ему удалось их одурачить, как и всех прочих, им подобных. Последний раз один такой объявил ему подчеркнуто торжественно:

— Своим примерным поведением вы заслужили условно-досрочное освобождение.

Хотя судья и не рассчитывал на то, что на него обрушится лавина благодарности, ему казалось, что он все-таки мог бы удостоиться пары слов признательности. Но Лекюийе остался верен себе: он не издал ни звука и ничем не проявил своих чувств. Был незыблем как стена. А внутри все в нем сотрясалось от гомерического хохота. «Три убийства не исключают примерного поведения. Превосходно!».

Поразмыслив, Лекюийе решает, что сейчас у него нет причин вести себя иначе. Он продолжит разыгрывать с новым судьей все тот же спектакль, будет рассказывать ему небылицы, и тот проглотит их как миленький. Все дело в тренировке. А в этой игре ему нет равных.

Что касается работы, то тут Лекюийе всех устраивает своей расторопностью, добросовестностью и честностью; вот уже несколько дней он в одиночку ездит по вызовам на белом мини-вэне «пежо-эксперт». Домой он возвращается поздним вечером, объем работ ему определял непосредственно Луи Да Сильва-отец, встречавшийся с ним по понедельникам, средам и пятницам. При этом Лекюийе забирает у него список клиентов и передает ему деньги, полученные за ремонт. У Жоржа есть кое-какие соображения на его счет, и он не скрывает их от отца:

— Ему можно полностью доверять в том, что касается работы, но в остальном этот тип меня напрягает. Однако я не могу объяснить, чем именно.

Отец, покачивая головой, отвечает:

— Я с тобой согласен. Но двенадцать лет в камере — такое кого хочешь перекосит. Думаю, он там много выстрадал — ну, во всяком случае, так мне кажется, хотя мне и не все о нем рассказали.

С психиатром у Лекюийе тоже все получается довольно складно. Ему удалось создать образ маленького человека, попавшего в жернова непреодолимых обстоятельств. На прием он приходит без солнцезащитных очков, часто опускает глаза, сутулит плечи, отвечает всегда тихо и односложно. Психиатр занимается им минут пятнадцать, причем довольно формально. Потом он выводит свое заключение: «Не склонен к откровенности, аналитический подход не дает результатов», — и ставит очередной штамп в карточке Арно. Все довольны, все получают свое: психиатру не нужно никому сообщать, что тип, выпущенный условно-досрочно, к нему не является, а Арно Лекюийе исполняет свои обязательства перед судом и таким образом ограждает себя от обвинений в нарушении предписанного ему режима. Он попросил у психиатра снотворное. Тот ответил:

— Да, конечно, только не следует этим злоупотреблять, — и прописал ему рогипнол. И еще теместу — принимать по вечерам, «в случае необходимости».

Лекюийе, купив лекарства, укладывает их на дно своего рюкзака.

Что до частной жизни, то тут у Лекюийе катастрофа. Квартира превратилась в настоящую помойку с грудой грязной посуды; кухня завалена мешками с мусором, по ночам там резвятся тараканы. В его спальне пол завален грязным бельем. На людях он лишь делает вид, что все в порядке.

В его голове творится сущий ад. Демоны прочно обосновались там и подталкивали Лекюийе к действиям. Они говорят с ним громко и властно. Он больше их не гонит и не боится, зная, что неотвратимое свершится снова, — это вопрос лишь нескольких дней или недель, а также благоприятной возможности. По вечерам он часами сидит над своим волшебным ларцом. Это приводит его в экстаз. Иногда он поражается своему проворству — в обращении с картами, костями, шнурками и вообще такого рода предметами. Телевизор работает двадцать четыре часа в сутки, звук приглушен. Время от времени он бросает взгляд на экран, но не понимает, о чем там идет речь; в любом случае ему все равно.

Лекюийе переменил обстановку в своей комнате. Он откопал в шкафу свою детскую палатку — подарили на Новый год, когда ему было семь лет. Это палатка на одного, в индейском стиле, вигвам из набивной ткани, натянутой на трубчатый каркас. Она долгое время стояла в его комнате и служила для него укрытием и убежищем. Иллюзорным убежищем, но все-таки. А потом, через год, жизнь его превратилась в ад, поскольку отец регулярно брал его за затылок и уводил к себе в спальню. Но если в такие моменты Арно прятался в своей палатке, отец не осмеливался вытаскивать его оттуда. Палатка была снабжена электрической лампочкой и подушкой.

Снова воздвигнув для себя это укрытие и поместив в него лампу, подушку и свою коллекцию, он подолгу сидит, раскачиваясь, закрыв глаза и скрестив ноги, как индеец. Но это сходство его не забавляет. Ему не до того. На коленях у него лежит его коллекция.

Однажды январским вечером, вернувшись с работы, Арно Лекюийе почувствовал, что больше не может и не хочет сдерживать свои порывы. Он направился в большой книжный магазин, прошелся по отделам и купил каталог заказов по почте, предварительно пролистав несколько подобных изданий. Этот поступок, совершенно тривиальный, если бы речь шла о среднестатистическом человеке, для Лекюийе явился началом подготовительного периода, стал для него своего рода сигналом к действию. Он решительно двинулся в тринадцатый округ, зная, что там расположено множество секс-шопов.

Остановив машину на улице Клиши, он пешком отправляется в квартал Пигаль. Он не хочет, чтобы его ассоциировали с его автомобилем. Войдя в секс-шоп, он осматривается, выискивая камеры видеонаблюдения. Обнаружив их, он всякий раз сразу же покидает заведение, не выдавая своих опасений. Ему нельзя фигурировать на записи. Попадая наконец в магазин, не оборудованный камерами, он разыгрывает из себя эдакого рассеянного посетителя, машинально рассматривающего все вокруг. Но вот его взгляд останавливается на порножурналах. За двенадцать лет их содержание сильно изменилось. Больше извращений, много зоофилии. Он ищет традиционное порно, а его становится все меньше и меньше. Тем не менее он все-таки находит нужные ему образцы в отделе уцененных товаров, покупает штук пять или шесть, расплачивается наличными и спокойно уходит, с журналами, упакованными в пакет без надписей и картинок. Затем в машине возвращается домой.

Хотя Лекюийе и возбужден, он продолжает действовать очень осторожно. Начиная с этого дня, он должен вести себя идеально и избегать оплошностей. В тюрьме он достаточно начитался и наслушался советов опытных людей и знает, что делать, но это все ему пригодится позже.

Прежде всего машину водить надо очень осторожно, всегда пристегивать ремень безопасности и до миллиметра соблюдать правила дорожного движения. Глупо привлекать внимание полицейских банальными нарушениями. Кроме того, следует при каждой возможности смешиваться с толпой, никому не смотреть в глаза, не переходить на бег — даже после того, как все произойдет; одеваться прилично и ничем не выделяться. К сожалению, от солнцезащитных очков пришлось отказаться. Но он носит их с собой на всякий случай. И тренируется, стараясь придать своему взгляду отчужденность и невыразительность. Тем не менее, оставаясь наедине с самим собой, в машине или, еще лучше, в палатке, он дает волю ярости и не противится появлению у него этого взгляда, полного ненависти.

Лекюийе дома. Как только дверь за ним закрывается, он со всеми своими покупками спешит в палатку, не забывая прихватить по пути ножницы и тюбик клея. Усевшись по-турецки в тесноте своего вигвама, он кладет на колени каталог заказов и торопливо его листает, добираясь таким образом до раздела, посвященного детской моде. Девочки его не интересуют, а потому он сосредоточивается на одежде для мальчиков. Рассматривает все внимательно. Некоторые манекенщики ему нравятся. Взяв ножницы, он аккуратно вырезает у семи или восьми из них головы. В палатке жарко. Лекюийе в своем мире. Он закрывает каталог и берет порножурналы. С ними дело обстоит проще. Здесь вырезаются парочки, преимущественно гомосексуальные. Закончив, он подклеивает головы детей поверх к выбранным фигурантам. Результат поразителен, от него бросает в дрожь: тела взрослых в порнографических позах с головами десятилетних детей.

Да, он сумеет завершить свою коллекцию. Наконец-то. Это всего лишь начало. Сравнивая получившиеся картинки с фотомонтажом, выполненным двенадцать лет назад, он видит, что лица у детей теперь другие, а вот тела взрослых почти не изменились. Он рассматривает свою маленькую коллекцию, сделанную до тюрьмы: всего восемь двусторонних листов.

Лекюийе мастерит новые коллажи. Фото располагаются на страницах слева. Новые он помешает на следующие пять левых страниц. Те, что справа, остаются пустыми. Он листает альбомчик, возвращаясь к первым листам, и, закрывая глаза, проводит рукой по правым страницам, едва касаясь их, предаваясь чувствам и воспоминаниям. Эмоции охватывают его, он дрожит. Тогда он открывает глаза и спокойно захлопывает альбом. Он сказал своим демонам «да», трепеща от страха и желания одновременно. Он выходит из своего вигвама и, одетый, ложится на постель. Завтра ему снова предстоит идти к клиентам, а что будет дальше, никто не знает. Он засыпает глубоким сном, полным кошмаров.

В кабинете Венсана Кальдрона сидит молодая пара: обоим лет по двадцать, руки за спиной закованы в наручники. Кальдрон задает вопросы, юный лейтенант стучит по клавиатуре — вводит в компьютер показания девушки и молодого человека. Иногда он повторяет формулировки вслух, продолжая печатать, чтобы уточнить уже запротоколированные данные.

Людовик Мистраль присутствует при этом: стоит потихоньку за их спинами, прислонившись к двери. Процедура проходит свою последнюю стадию, пара делает признание.

— Да, я являюсь организатором вооруженного ограбления табачного магазина на улице Амло, — тихо произносит молодой человек.

В кабинете повисает тягостное молчание.

— Кто стрелял? — сухо спрашивает Кальдрон.

Можно было бы спросить так: «Кто в упор застрелил владельцев магазина из помпового ружья?» — но Венсан имеет большой опыт проведения дознаний; он тонкий психолог и знает, как много зависит от формулировки вопроса. Смысл один и тот же, но слова разные. Если выразиться слишком резко, тот, кто совершил непреднамеренное убийство, может замкнуться, осознав «истинную реальность» своего деяния. Услышав вопрос: «Кто стрелял?» — заданный бесцветным тоном, будто «просто для информации», пара переглядывается, тишина и напряженность становятся физически ощутимыми.

Лейтенант, уставившийся в монитор компьютера, знает, что допрос достиг решающего момента, и поэтому старается оставаться незаметным. Мистраль все время молчит. Являясь знатоком в такого рода делах, он, несомненно, одобряет тактику, избранную Кальдроном. А тот выжидает, понимая, что проявлять поспешность в подобном деле нельзя. У него есть сведения о совершивших вооруженное ограбление, но нет информации о том, кто стрелял. Свидетелей нет. Если у парочки хватит сообразительности, они могут направить фликов по ложному следу, измыслить некоего третьего подельника, известного им якобы только по имени, и его адрес им, дескать, неизвестен, — и тогда об установлении истины можно будет забыть. За активное участие в вооруженном ограблении полагается от семи до восьми лет, за убийство — двадцать.

Пока пара молчит, Кальдрон как бы машинально, с нарочитой небрежностью перебирает материалы дела. Вещественные доказательства. Обнаруженное на месте преступления помповое ружье — без каких-либо следов и отпечатков, — телефонные карточки и коробки сигар, изъятые при обыске у них дома. Кальдрон не торопит события. Теперь у него в руках заключение научно-технического отдела полиции, но оно не содержит ничего, что позволило бы установить того, кто стрелял. Но всем своим видом Кальдрон как бы говорит: «С уликами, имеющимися в моем распоряжении, я вполне могу вас утопить».

Он снова смотрит на них, почти ласково, и спокойно произносит:

— Так что?

— Это я.

Голос девушки еле слышен.

Кальдрон, не проявляя каких-либо эмоций, спрашивает, как она это сделала. Молодой лейтенант замер, он ждет от Кальдрона соответствующей отмашки.

Наконец тот говорит:

— Ну хорошо, теперь мы все это зафиксируем в письменном виде.

И поворачивается к лейтенанту:

— Поехали.

Мистраль ждал развязки дела, неподвижно стоя у двери. По окончании процедуры он жестом поздравил Кальдрона с успехом, подняв вверх большой палец правой руки, и тихонько вышел из кабинета; пара при этом даже не обернулась в его сторону.

 

4

Лекюийе предупредил своего шефа накануне. На следующий день, в половине десятого утра, ему предстоит явиться к судье по исполнению наказаний. Во Дворец правосудия он направился на метро. И это позволило ему вжиться в образ бедняги, обиженного жизнью. Его походка и осанка внушают скорее жалость, чем страх. Он доволен своим отражением в окнах вагона. В приемной Дворца правосудия он робко сжимает в правой руке повестку. Секретарша не глядя указывает ему, куда идти. И вот он сидит на скамье рядом с прочими условно-досрочно освобожденными, ожидающими встречи с судьей. В коридоре дежурят жандармы. Сгорбив плечи, Лекюийе безучастно рассматривает свои ботинки. Судья опаздывает уже на час, Лекюийе не проявляет ни малейшего нетерпения. «Люди, покорные своей судьбе, ведут себя именно так», — говорит он себе.

Он слышит свое имя. Поднимает глаза и видит обращающуюся к нему женщину, уже раздраженную тем, что не получила ответа с первого захода. Лекюийе встает, сжимая в руке повестку. Женщина разворачивается и жестом приглашает его следовать за собой. В коридоре, освещенном тусклыми неоновыми лампами, открыта одна из дверей, чтобы в него проникал свет снаружи. Женщина останавливается, пропуская Лекюийе вперед. Потом хлопает дверью. С внешней стороны двери болтается табличка: «Вход запрещен, идет слушание».

Лекюийе стоит в центре кабинета, доверху заваленного стопками папок с тесемками; на каждой значится номер и фамилия. Перед массивным письменным столом стоят два стула. За столом невзрачный нервный человек перебирает бумаги. Он бросает на Лекюийе мутный взгляд и прерывает свое занятие. Жестом приглашает столь же невзрачного маленького человека, оказавшегося перед ним, садиться. Тот, как будто извиняясь, присаживается на самый краешек. Глянув искоса, Лекюийе видит, что приведшая его женщина сидит теперь за монитором компьютера и ждет указаний от судьи.

Лекюийе присматривается к чиновнику. Беспокойное лицо, воспаленные глаза, вид неуравновешенный. Покрутив в руках досье, на титульной стороне которого Лекюийе разобрал свое имя, судья начинает свою речь, попеременно заглядывая в бумаги.

— Я вижу, вас освободили условно-досрочно за примерное поведение. Парижский суд приговорил вас к тюремному заключению за изнасилование в 1989 году.

Наконец он поднимает глаза на Лекюийе, и взгляд его говорит: «А вот сейчас повеселимся». Тем не менее Лекюийе позволяет себе обратить на своего собеседника вопросительный взор.

— У вас не было… э-э… проблем в тюрьме, вследствие того что вы… э-э… были осуждены за изнасилование?

Лекюийе отрицательно качает головой и добавляет:

— Другие арестанты со мной не разговаривали, и я с ними тоже не общался.

— Ладно. Однако в вашем досье указывается, что в начале срока вы подвергались сексуальной агрессии со стороны заключенных, отбывавших наказание в одной камере с вами.

Судья смотрит на Лекюийе и ждет ответа.

— Это было в начале моего пребывания в тюрьме, как вы и сказали. Я уже забыл об этом. Потом я сидел в камере один.

Лекюийе говорит все тише и понемногу начинает нервничать.

«Куда это он клонит, этот гад? Игру нужно вести осторожнее. Сосредоточься. Он хитрее, чем ты думал».

Судья продолжает листать дело с показной небрежностью.

— Похоже, вы человек не слишком открытый. Тюремные психиатры отмечают, что вы мало склонны к откровенности. Почему?

В голове Лекюийе мгновенно проносится: «Потому что если я открою вам, кто я такой, вы все тут же разбежитесь». Однако он только пожимает плечами, продолжая играть роль маленького человека, воплощение мировой скорби.

— Я никогда не умел о себе рассказывать. Это трудно.

Судья задает Лекюийе еще несколько относительно безобидных вопросов, тот испытывает облегчение, и ему удается взять себя в руки. Лекюийе разглядывает судью. Когда тот открывает рот, чтобы что-нибудь сказать, слюна образует нечто вроде перемычки между его губами. Как бы выражая свое недовольство тем, что его собеседник умолк, он вопросительно смотрит на него. После несколько затянувшегося молчания судья начинает говорить более громко:

— Месье Лекюийе, я задал вам вопрос. Как у вас с работой?

Лекюийе, встряхнувшись, достает отчетную ведомость по зарплате за две недели и кладет ее на заваленный бумагами письменный стол.

— Вот, я работаю водопроводчиком и вполне доволен. Мой начальник считает, что у меня все хорошо получается.

Лекюийе знает, что теперь судья должен задать ему последний вопрос.

— Вы дважды в месяц приходите на прием к судебному психиатру. Можете ли вы показать мне свою карточку посещений?

Лекюийе хорошо отрепетированным неловким движением достает из кармана карточку. Судья проверяет, на месте ли положенные штампы, подтверждающие его визиты.

— Хорошо. Постарайтесь и впредь вести себя тихо. При малейшей выходке я снова отправлю вас в тюрьму. В ваших силах сделать все необходимое, чтобы избежать возвращения туда.

— Можете не сомневаться во мне. С меня достаточно тех лет, что провел там.

Выходя из кабинета судьи, Лекюийе обливается потом. У него такое впечатление, будто этот тип играл с ним в кошки-мышки, все время на что-то намекая. «Нужно быть сверхосторожным с этим слюнявым господином, иначе он тебя снова упрячет в тюрьму, и, закончив собирать свою коллекцию, ты ее больше не увидишь».

В метро он возвращается к тому месту, где оставил машину, не выходя из образа бедняги со сгорбленными плечами. «Это результат упражнений, а нужно, чтобы у меня все получалось рефлекторно». День движется медленно, досрочники слишком много болтают. Лекюийе же все это раздражает. Ему не терпится вернуться домой.

Маленький человек почти не спал. Он снова всю ночь просидел в вигваме со своей с коллекцией, поглаживая страницы и благодаря этому вновь воскрешая мгновения, прожитые много лет назад. Выходя из вигвама, Арно Лекюийе смотрит на часы. Половина седьмого. Пора отчаливать в кафе. Он отправляется в ванную, небрежно проводит по щекам электробритвой, смачивает водой лицо и волосы, затем тщательно вытирается полотенцем. Потом надевает куртку, заглядывает в список клиентов и, прежде чем выйти из дома, орошает себя несколькими каплями туалетной воды из флакона отца.

Выйдя из дому, он несколько секунд стоит на тротуаре в нерешительности, после чего направляется в сторону улицы Бют-о-Кай. Там он входит в уже известный ему бар и робко заказывает кофе. Постоянные посетители потягивают кальвадос, читая «Ле-Паризьен». Хозяин ставит перед ним маленькую чашечку с дымящимся напитком. Лекюийе берет продолговатый пакетик с сахаром, осторожно отрезает кончик и высыпает содержимое прямо в рот, после чего пьет кофе.

Половина девятого. Первый клиент — владелец цветочного магазина из пятнадцатого округа. Лекюийе трудится у него около часа, приводя в порядок систему стока воды. Упорный в своей работе, он не вступает в разговор с не в меру болтливым заказчиком. Работа окончена и оплачена. Спасибо и до свидания.

Лекюийе нравится, что на его машине нет никакой рекламы. Так он чувствует себя более неуязвимым при перемещениях по Парижу. Водит он всегда очень спокойно, тщательно соблюдая правила дорожного движения, стараясь не обращать на себя внимания, и постоянно находится в общем потоке. Он приезжает по второму адресу — назначено на десять часов, — но дверь заперта. Он несколько минут терпеливо ждет, затем возвращается к машине. Вызов в никуда. Лекюийе не знает, чем ему заполнить время, оставшееся до третьего заказа, назначенного на одиннадцать с чем-то. Он трогается, медленно едет по улице. Высматривает. Прочесывает взглядом тротуары справа и слева. Постепенно он начинает осознавать, что вышел на охоту. Хищный зверь, притаившийся в своей неприметной машине, он чувствует себя просто отлично: могущественным и невидимым.

Его пульс учащается, губы пересыхают. По тротуару идет ребенок. Один. Это мальчик лет десяти. По тому, как он себя ведет, видно, что ему скучно. Он пинает ногой крышечку от бутылки, потом теряет к ней интерес. А для Лекюийе ничего больше не существует в мире. Все стало призрачным, кроме маленького мальчика, чья фигура четко и обособленно выделяется на фоне окружающего пейзажа. Лекюийе удостоверяется в том, что ребенок действительно один. Никого из взрослых поблизости. Демоны овладевают им, он с удовольствием отдает бразды правления в их руки, хотя несколько раз подряд повторяет себе: «Слишком рано, слишком рано, ты еще не готов». Однако он предоставляет демонам свободу действий. Он не испытывает желания сражаться с ними, ему нравится их слушать. Он объезжает мальчика и паркуется в нескольких сотнях метров впереди. Лекюийе преобразился, он чувствует свою силу. «Все начинается снова», — говорит он про себя, улыбаясь. А ведь он не улыбался уже больше двенадцати лет. В последний раз это случилось, страшно сказать, во время нападения на бабульку. Когда Лекюийе улыбается, это означает лишь, что рот его растягивается вправо и влево. И все. Взгляд его при этом не меняется.

Эта тактика уже не раз доказывала свою эффективность. Лекюийе стоит, прислонившись к стене. Он уже убедился в том, что в кармане его брюк есть все, что ему нужно. Довольный своей собранностью, он достает монету и вертит ее в пальцах, время от времени заставляя ее исчезать. Результат не заставляет себя долго ждать. Заскучавший было мальчишка останавливается, чтобы посмотреть, что он там вытворяет. А Лекюийе продолжает вести себя так, будто он один, делает вид, что не замечает присутствия мальчика, тем временем подошедшего еще ближе. «Как рыба, заглотнувшая наживку, — замечает про себя Лекюийе. — Нужно будет ее вытащить, не сломав удочки». Он знает, что не утратил ловкости рук. Мальчик стоит перед ним. Их разделяют полметра. Охотник заманил дичь в свои сети. Его рука приближается к голове мальчика: тот, остолбеневший, пытается уяснить, каким образом исчезает монета. Лекюийе показывает ему обе руки ладонями кверху. Ничего нет!

— Как ты это делаешь, дядя?

Лекюийе снова слышит эту волшебную фразу.

— Монета лежит в кармане твоей рубашки, — произносит он.

Мальчик тут же сует туда руку и с восторгом достает монету.

— Здорово. Ты меня научишь?

«Ничего не меняется», — думает Лекюийе. Все те же, прежние фразы подстрекают его продолжать. Он отвечает совершенно машинально:

— Да, конечно, это легко.

Они вместе идут по бульвару. Демоны в голове Лекюийе поздравляют его с удачей. «Браво, так держать, продолжай, пусть тебя ничто не останавливает». Ободренный, Лекюийе двигается дальше, несмотря на некоторый страх, возбуждающий его до дрожи.

Сначала несколько вопросов, направленных на то, чтобы вызвать доверие мальчика: нужно улыбаться, разыгрывать из себя любезного месье.

— Как тебя зовут? Сколько тебе лет?

— Меня зовут Жиль, мне десять. А тебя?

— Жерар. Ты сегодня в школу не идешь?

— По средам я никогда туда не хожу. А ты не знал, что сегодня среда?

— Я забыл. Дай мне руку, я тебе кое-что покажу.

Жиль с готовностью протягивает ему руку. Лекюийе берет монетку, кладет ее мальчику на ладонь.

— Сначала ты должен как следует почувствовать монету и научиться перемещать ее пальцами.

Мальчик пытается произвести эти манипуляции, но монета падает на землю. Лекюийе несколько раз показывает ему, что надо делать. Потом смотрит на часы. Остается не более двадцати минут. У него пересыхает в горле. Его желание так сильно, что он придумывает план на ходу. Он уже не может остановиться, однако нужно действовать как можно осторожнее. Он не ожидал, что все случится так быстро. На несколько секунд в голове его проясняется, и он понимает, что играет с огнем. Надо остановиться, ведь ничего не готово. Но он уже не может бороться с этим, не хочет. Нужно все сделать до конца. Будь что будет. Демоны рычат и подбадривают его. «Давай, парень, все идет хорошо!»

Пытаясь совладать с волнением и вести себя как можно естественней, он говорит:

— Жиль, мне нужно проверить электричество в подъезде вон того дома, справа. Если пойдешь со мной, я открою тебе секрет волшебной монетки.

— Нет, я не могу, мама мне сказала, что я не должен никуда ходить с незнакомыми людьми.

Нужно настоять на своем, но при этом не давить. И так спокойно, как он только может, хотя голос его слегка дрожит от волнения, Лекюийе произносит:

— Моя мама говорила мне то же самое. Но ведь ко мне это не относится. Ты меня знаешь, меня зовут Жерар. Кроме того, я ведь могу посвятить тебя в тайну исчезающей монетки. В школе все от зависти позеленеют.

«Неплохо, — оценили демоны, — но давай все-таки потихоньку, не форсируй события».

Ребенок разрывается на части между боязнью нарушить запрет и желанием научиться проделывать этот замечательный фокус.

— Хорошо, я согласен, но только давай побыстрее.

Лекюийе едва сдерживается, чтобы не взвыть от удовольствия.

— Можешь на меня положиться, я все делаю быстро.

«Держи себя в руках, держи себя в руках, — повторяет он, — ты почти у цели». «Ты выиграл», — шепчут демоны.

Лекюийе и мальчик проходят через массивный подъезд здания, потом следуют мимо дворика, где стоят мусорные баки на колесиках. Лекюийе бегло оглядывается по сторонам. Нет, слишком рискованно, слишком близко от улицы. Они оказываются в большом дворе. Внимание Лекюийе привлекает металлическая дверь с надписью: «Для велосипедов». За ней тянется анфилада помещений, где хранятся велосипеды и детские коляски. У стены навалена огромная гора тряпья и одеял, рядом стоит тележка из супермаркета, в ней — груда картонных коробок и всякого хлама. Сердце Лекюийе начинает сильно биться, кровь в висках пульсирует. Наконец-то этот долгожданный момент настал. Он чувствует, как его просто распирает от чувства всесилия.

Стараясь, чтобы голос не выдавал охватившего его волнения, он произносит:

— Неполадки с электричеством в одной из комнат. Я это улажу за две минуты.

Ему все труднее и труднее сдерживать охватывающее его возбуждение. По спине бегут мурашки. Ноги подкашиваются.

— Мне страшно, я хочу уйти, — начинает хныкать мальчик.

Лекюийе понимает, что нужно действовать быстрее. Он хватает ребенка за руку и тащит его в комнату, где стоят в ряд полуразобранные мопеды.

— Отпусти меня, мне больно, я хочу уйти.

Жиль плачет.

Лекюийе охватывает паника. «Ты слишком поспешил», — говорит он себе, зная, что пути назад нет. Он достает из кармана отвертку с очень тонкой ручкой и заточенным острием. Это его оружие-талисман, сработанное им уже после выхода из тюрьмы; прежняя осталась в животе того верзилы, на кухне.

Он берет отвертку за острие и дважды сильно ударяет мальчика рукояткой по голове, тот падает.

Демоны уже кричат: «Поторопись, опасно!»

Лекюийе тяжело дышит, так, словно пробежал пару километров. Он кладет ребенка животом вниз, повернув его лицом в сторону, разводит ему руки, прижимает ладони к полу, расставляет пальцы. Придавая ему позу жертвы ритуального убийства, он вспоминает, как проделывал то же самое с шестью другими. Картины подготовки к шести убийствам накладываются на происходящее. И уже трудно понять, где это происходит — во сне или в реальном мире. Перевозбужденный, вошедший в раж, он поднимается, чтобы полюбоваться на результаты своей работы. Внезапно сильная рука хватает его за шею сзади.

— Ты что это делаешь с мальцом?

Лекюийе едва сдерживается, чтобы не заорать. Его словно поразило ударом молнии. Вытаращив глаза, он широко раскрывает рот и хрипит, более не в состоянии дышать. Рука, сжимающая его горло, усиливает свою хватку. Его куда-то тащат; ощущение такое, будто затылок его зажали в тиски.

— А ну-ка иди сюда, я хочу разглядеть твое лицо на свету, — шепчет ему на ухо схвативший его человек.

Лекюийе, сжимая рукоять отвертки, изо всех сил пытается отбиться от огромного мужика, волосатого, грязного, в лохмотьях.

Лекюийе в ужасе. Хрипя и задыхаясь, он вонзает свою заточку снизу вверх в сердце противника: тот как будто ничего не почувствовал. Лекюийе, вытащив отвертку, пытается сбежать. Нападающий все еще удерживает маленького, по виду безумного, человека, уже ощущает сильную боль в сердце и осознает, что скоро умрет: как будто кто-то залезший к нему в грудную клетку пытается вырвать у него сердце. Его рука рефлекторно сжимает плечо убийцы и застывает, не выпуская из пальцев лоскут, вырванный из куртки Лекюийе. Тот же, объятый страхом, отскакивает к приоткрытой двери. Нападавший делает еще несколько шагов и падает прямо на стоящие рядом велосипеды. Лекюийе выбегает на улицу и тут же переходит на размеренный шаг, стараясь не привлекать к себе внимания.

«Снимай свою рваную куртку!» — подсказывают ему раздосадованные демоны. Он тут же ее сдергивает, сворачивает и сует под мышку. Ему безумно хочется реветь и бежать, словно некая всесильная рука толкает его в спину.

«Никаких резких движений: это может привлечь к тебе внимание; тогда кто-нибудь проследит за тобой и заметит твою машину», — предостерегает он себя, направляясь к своему автомобилю. Лекюийе старается держаться поближе к деревьям, надеясь, что никто его в таком случае не заметит. Люди всегда смотрят на середину тротуара и почти никогда — на его края. Добравшись до машины, он с трудом открывает ее — так сильно трясутся руки. Оказавшись внутри, он падает на сиденье и прерывисто дышит, широко открыв рот, словно только что чуть не утонул.

«Нужно уезжать отсюда. Спокойно, трогаться не резко». Он пристегивается, поворачивает ключ зажигания, включает левый поворотник, смотрит в зеркало заднего обзора — теперь можно отъехать от тротуара. И в этот момент появляется полицейский автомобиль. Паника. Но патруль следует дальше: проезжая в двадцати метрах от убийцы. Лекюийе трогается, сердце его стучит так, словно вот-вот разорвется. Мучительно переживая свой провал, он корчится на сиденье, закрывая рот рукой, сдерживая рыдания. У него есть четверть часа на то, чтобы успокоиться и доехать до места, указанного в третьем вызове. Не добившиеся своего демоны больше не осмеливаются с ним заговаривать.

Людовик Мистраль наконец-то завершил обустройство своего кабинета. Мысленно он сравнивает свое рабочее место с тем, что повидал у своих американских коллег, и улыбается. Сотрудники полиции в Нью-Йорке и Вашингтоне работают в помещениях в стиле хай-тэк, в их распоряжении имеются передовые информационные и телекоммуникационные системы. Кабинет, ныне занимаемый им, несомненно, перекрашивали год или два назад, но оборудование явно отстает от американского. Хорошенько поразмыслив, он понимает, что ему больше нравится работать в центре Парижа, в легендарном здании под номером тридцать шесть по набережной Орфевр, увековеченном Сименоном, нежели чем в здании из стекла и стали, без имени и прошлого. В этом он убеждался всякий раз, глядя на черно-белую фотографию Жоржа Сименона, курящего трубку, на фоне таблички с номером тридцать шесть, висящую на видном месте в кабинете директора Центрального управления полиции.

Хотя она и женщина, но не любит, когда ее называют директрисой, предпочитает обращение «мадам директор». Это обращение было установлено в служебной записке за номером один, сразу после ее назначения за подписью префекта. Он же первым и схлопотал внушение от госпожи Геран.

— Значит, теперь мы будем говорить «мадам директриса»? — предположил он слащаво, с хитрецой в глазах.

В ответ она широко улыбнулась и сказала:

— Я настаиваю на том, чтобы меня называли «мадам директор» — полагаю это не даст повода усомниться в моей гендерной принадлежности.

Мистраль развесил на стенах несколько фотографий, заказал комнатные растения и расставил на рабочем столе кое-какие дорогие ему личные вещи: в частности, совершенно замечательные часы, подаренные директором ФБР. Его раздумья прерывает телефонный звонок — сигнальная лампочка указывает на то, что с ним хочет поговорить начальник оперативного отдела.

— Людовик, ребята из первого патрульного дивизиона сейчас находятся на бульваре Мюра, в шестнадцатом округе, в связи с убийством клошара. Оно произошло на велосипедной парковке. Самое противное в том, что в соседнем подвальном помещении обнаружили мальчика в бессознательном. Пока больше ничего выяснить не удалось. Инспектор, побывавший на месте, составил отчет и передал его по телефону заместителю генерального прокурора, но тот считает, что криминалисты должны высказать свое мнение по этому поводу.

— Да, конечно, — соглашается Мистраль. — Я даже съезжу туда с дежурной группой, а то уже засиделся в кабинете. Кто у нас заместитель прокурора?

— Брюно Делатр. Довольно симпатичный молодой человек. Не забывай держать нас в курсе. Привет.

Мистраль заглядывает в лист дежурств и видит, что сегодня очередь Кальдрона. Короткий разговор по внутреннему телефону.

— Венсан, берите свою группу. Едем в шестнадцатый округ: убийство клошара, — но так как в этой истории замешан и ребенок, заместитель прокурора хочет, чтобы мы высказали свою точку зрения по поводу того, кому следует заняться этим делом: окружному отделению полиции или нам.

Кальдрон ведет машину, Мистраль сидит рядом, еще два автомобиля следуют за ними.

Никто не нарушает молчания. Наконец Кальдрон решает высказаться:

— Не люблю я, когда в такие дела замешаны дети. Нет ничего хуже.

— Да, но пока что жертва не ребенок, а некий бродяга, — замечает Мистраль. — Разберемся. Впрочем, я с вами согласен: преступления в отношении детей всегда задевают за живое.

— У вас есть дети? — интересуется Кальдрон.

— Два мальчика. Шести и девяти лет. А у вас?

— Нет. Мы прошли все возможные обследования. Судя по всему, дело во мне. Я консультировался со многими специалистами, но результата нет. Ничего не поделаешь. Моя жена стойко это перенесла. Поначалу я был очень подавлен, боялся, что наш союз не выдержит подобного испытания. В женщинах материнская жилка весьма сильна, нередко пары распадаются из-за невозможности иметь детей.

— Не пробовали усыновить ребенка?

Кальдрон печально улыбается:

— Конечно, пробовали. Проблема в том, что во Франции очень мало детей, подпадающих под категорию усыновляемых. Когда появляется такой малыш — на него уже тут же претендуют пятьдесят семей. Так что тут у нас тоже ничего не вышло.

— Я знаю людей, усыновивших детей из других стран, и они вроде довольны.

Кальдрон горько усмехнулся:

— Это мы тоже пробовали… Мы ездили в Бразилию, в Гватемалу, в Непал и во Вьетнам. Реальность такова, что там нужно заплатить целому ряду посредников, продажным адвокатам, специализирующимся в этом бизнесе. Ведь это бизнес. Они дорого берут с граждан стран Запада. В какой-то момент у нас возникло ощущение, что мы покупаем себе ребенка. В общем, мы отказались от этих планов и забросили свои попытки. Будем считать, что нам не суждено иметь детей.

Мистраль, понимая, что Кальдрон никак не может смириться с таким положением дел, решает не развивать эту тему и не рассказывать о своих двух ребятах и о том, как они вместе проводят время.

Кальдрон, помолчав несколько минут, поворачивается к Мистралю и добавляет с деланной иронией в голосе:

— И животных у нас тоже нет. Ни собаки, ни кошки, ни птички, ни даже золотых рыбок. Никого. С трудом представляю, как бы я возвращался домой вечером и говорил собачонке, как некоторые: «А вот и папа пришел!»

Мистраль, улыбнувшись, переводит разговор на другую тему.

— Обожаю Париж. Я в самом деле испытываю большую радость после возвращения из Америки.

— Да, но только сейчас в городе переполох в связи с прокладкой трамвайных линий и выделением полос для общественного транспорта. В сущности, какое счастье, что полицейские машины с мигалками имеют право по ней ездить.

Кальдрон время от времени смотрит в зеркало заднего обзора, чтобы удостовериться в том, что сопровождающие машины по-прежнему следуют за ними. И вот они прибывают на бульвар Мюра. Без проблем отыскивают нужный адрес. Указателем служат припаркованные в два ряда фургон «скорой помощи», машины окружной и муниципальной полиции, весьма заметно было здесь и присутствие патрульного дивизиона.

Было видно, что все они явно заждались Мистраля и Кальдрона. Их приветствует один из полицейских.

— Я провожу вас туда, где находится тело.

Мистраль уходит вместе с полицейским, а Кальдрон тем временем делает знак восьми приехавшим вместе с ним оперативникам оставаться в машинах. Мистраль, а за ним Кальдрон и их молодой коллега, лейтенант, проходят на велосипедную стоянку. Видя, что повсюду люди, а зона обнаружения трупа никак не обозначена, Мистраль понимает: шансов что-либо найти на месте преступления крайне мало. Полицейские в штатском осматривают тело клошара, лежащее навзничь на опрокинутых велосипедах, и что-то помечают у себя. Старший по наряду, два агента и человек в синем рабочем халате стоят на некотором отдалении. Присутствующих коротко представляют друг другу. Мистраль просит, чтоб его ввели в курс дела. Лейтенант поспешно достает блокнот, готовясь вести протокол.

— Кто обнаружил тело?

Человек в синем халате выходит вперед. Он нервно вертит в руках связку ключей. Мистраль машинально замечает, что карманы, видимо, служат ему для хранения инструментов. Прежде чем ответить, парень сует ключи в карман брюк, достает платок сомнительной чистоты и протирает им очки.

— Кто вы, месье? — спрашивает Мистраль.

— Жоао Фернандес. Я работаю вахтером при этих домах, — отвечает человек в халате со множеством карманов для хранения инструментов.

Мистраль взглядом просит его продолжать. Полицейский, стоящий на некотором отдалении, держит в руке лист бумаги.

— Я все записал, если хотите, я…

Мистраль не дает ему закончить фразу, жестом обрывая на полуслове.

— Не надо, месье Фернандес нам все расскажет.

Фернандес, явно ободряемый Мистралем, продолжает:

— Как я уже рассказал двум фликам… э-э… то есть полицейским, не хочу, чтобы вы сочли, что ответственность за это убийство лежит на мне. Это ведь убийство, да?

— А почему на вас?

— Потому что я позволял этому человеку здесь ночевать. Зимой холодно, он никому не мешал, даже не пил, а днем уходил просить милостыню — или я не знаю, что он там делал. По вечерам после обеда в какой-то благотворительной организации он ночевал тут, в углу. В эту суровую зиму он предпочитал оставаться здесь, а не отправляться в ночлежку.

Фернандес кивнул на гору тряпок и картона.

— Не волнуйтесь, ответственность за убийство — это совсем другое. Продолжайте.

По мимике Фернандеса стало понятно, что он более или менее успокоился.

— Он обитал здесь с конца ноября. Сказал мне, что его зовут Роже, и все. Его фамилии я не знаю. Если коротко, то этим утром примерно… — он смотрит на свои часы, — примерно без четверти одиннадцать я вошел в подсобку и увидел, что Роже лежит навзничь среди велосипедов. Я подумал, что ему плохо. Перевернул его, увидел, что он весь в крови, и понял, что он мертв. Я уже собирался бежать за подмогой, как вдруг услышал стоны, доносящиеся из соседнего помещения. Я бросился туда, в кармане у меня был фонарь: он у меня всегда с собой, ведь никогда не знаешь, что может случиться, да и лампочка может перегореть…

Мистраль деликатно вернул его в русло рассказа.

— Месье Фернандес, вы услышали стоны — и что?

— Э-э… да! Я посветил там своим фонарем и увидел ребенка, лежащего на полу, лицом вниз. Я тут же подошел поближе, осторожно его перевернул, чтобы посмотреть, не пырнули ли и его чем-нибудь, как Роже. Но нет, к счастью, нет! Я поднял его на руки, вышел во двор, отнес к себе в комнатку, вызвал Службу спасения и фликов… ой, пардон, полицию. Простите, просто «флик» — это ведь не ругательство, так все говорят, даже по телевизору.

— Нет, это не ругательство. Вы знакомы с этим ребенком?

— Я его уже видел в нашем квартале, но имени не знаю. Просто в лицо запомнил. В любом случае живет он не здесь, то есть не в наших домах.

Мистраль оборачивается к Кальдрону:

— Выясните у врача «скорой помощи», насколько серьезно пострадал мальчик, и попытайтесь с ним поговорить.

Мистраль просит старшего по наряду подойти поближе.

— Вы приехали первыми?

— Да. Мы патрулировали этот квартал, и тут получили наводку по рации. Через пять минут мы уже были на месте. Месье Фернандес нас ждал. «Скорая» прибыла одновременно с нами. Медики занялись парнишкой. А мы пошли в подсобку и увидели мертвого клошара, лежащего на спине, раскинувшись и на полу, и на опрокинутых велосипедах. И кругом полно крови. Мы ничего не трогали. Я сообщил по рации, что у нас труп. Мы следили за тем, чтобы место преступления оставалось в том виде, в каком мы его застали. А потом прибыли агенты из первого дивизиона окружной полиции.

Двое полицейских подтвердили сказанное. Ввиду того, что в этой истории был замешан мальчик и что явно не он убил клошара, они связались с оперативным отделом. К моменту прибытия бригады криминалистов они только начали устанавливать обстоятельства произошедшего.

Мистраль, полицейские и вахтер выходят из подсобки. Мистраль сразу отмечает, что Кальдрон очень бледен, на лице его написано смятение. Он подходит к Мистралю.

— У меня отвратительные новости. Фокусник вернулся.

— Фокусник? Это кто?

— Убийца детей. В конце восьмидесятых он за два года убил и изнасиловал шестерых мальчиков примерно десяти лет, еще двое чудом избежали этой участи.

Мистраль кивает в сторону машины «скорой помощи».

— Он ранен?

— Ничего серьезного. — Кальдрон пытается говорить спокойно. — Отделался двумя большими шишками. Его отвезут в больницу, чтобы сделать рентген. Он продиктовал нам свой адрес, это здесь, рядом. Я отправил одного из своих ребят за матерью. Парнишка рассказал, что ему встретился какой-то возникший словно ниоткуда тип по имени Жерар, показывавший фокусы с монеткой. Он пошел вместе с ним — тот собирался поменять лампочку. Когда мальчик вдруг испугался и закричал, тот тип его вырубил. Все это отлично согласуется с обстоятельствами убийств и попыток убийств, совершенных более двенадцати лет назад.

— Я вызову подкрепление, чтобы опросить соседей. Заместителю прокурора я скажу, что мы берем это дело себе. А потом мы поговорим подробнее об этом Фокуснике, — резюмировал Мистраль.

Пока Кальдрон молча ведет машину в направлении набережной Орфевр, Мистраль делает три звонка со своего мобильного. Первым делом он информирует Франсуазу Геран. Директор реагирует на его сообщение следующим образом:

— Я надеялась, что никогда больше не услышу о Фокуснике: это сущий кошмар, и вот теперь он начинается снова.

Второй звонок — в оперативный отдел. Сообщив всю необходимую информацию, Мистраль считает нужным добавить:

— Ну вот, теперь ты все знаешь, но нельзя, чтобы хоть что-то просочилось в прессу.

Третий звонок — заместителю прокурора. Тот в заключение разговора признается:

— Когда я учился в Государственной юридической академии, нам рассказывали об этом деле серийного убийцы как о некоем экзотическом и нетипичном для Франции казусе. Кроме того, оно так и не было раскрыто. Я очень рад, что мне предстоит им заняться.

— А уж я-то как рад! — вздохнул Мистраль.

Мистраль заканчивает свою телефонную мини-конференцию только при въезде на ведомственную парковку набережной Орфевр. Он даже удивляется тому, что доехали так быстро. Полностью поглощенный беседой, он совсем не смотрел по сторонам. Кальдрон и Мистраль с озабоченным видом быстро поднимаются на четвертый этаж. Лифт здесь отсутствует.

 

5

Мистраль входит в свой кабинет, на ходу снимая пальто, за ним следует Кальдрон.

— Расскажите мне историю Фокусника.

— Где вы были в конце восьмидесятых, а точнее — с восемьдесят восьмого по восемьдесят девятый год?

— В Ливане, — отвечает Мистраль после краткого раздумья. — В то время я служил в отделе по борьбе с наркотиками и всего себя отдавал этой работе. В самом деле, до меня, кажется, доходили какие-то отрывочные сведения о Фокуснике, но не более того. Когда я вернулся во Францию, о нем уже перестали говорить.

— О’кей. Тогда слушайте эту историю с самого начала. В 1988 году мы расследовали три убийства детей — точнее, мальчиков: их сначала оглушили, потом задушили и изнасиловали. Всем троим было между десятью и двенадцатью годами. Ребят находили в подсобных помещениях домов — в основном в подвалах; во всех трех случаях они лежали в одной и той же позе: ничком, с расставленными в стороны руками, с лицами, повернутыми в правую сторону. И никаких — то есть совершенно никаких — следов.

— Изнасилование предполагает наличие спермы, а ее можно взять на анализ, то есть определить ДНК. Определили? — спрашивает Мистраль.

— Этот тип во время изнасилования использовал презервативы, а еще в то время не проводился анализ спермы на ДНК. Единственное, что сообщила нам лаборатория, — это группу крови. В сущности, не много. Опрос соседей вообще ничего не дал: свидетелей, как это обычно бывает, тоже не нашлось. Между собой мальчики не были знакомы, они даже разными видами спорта занимались, и не имели никаких общих увлечений, учились в разных школах, к врачам ходили разным, жили в разных кварталах. Ничего. Ничего с большой буквы Н. Как будто детей убил какой-то инопланетянин. Сами понимаете, к концу 1988 года моральный дух среди криминалистов был на нуле.

— А пресса?

— Касательно двух первых убийств — полная тишина. В курсе были только две или три газеты. Но журналисты, выполняя нашу просьбу, не допустили утечки информации. А вот после третьего эпизода блокаду прорвало. Родители жертвы, вне себя от горя, рассказали обо всем репортеру, и поднялась шумиха, вспомнили и о двух предыдущих случаях. Вы и представить себе не можете, что тогда началось.

— Кто вел эти дела? Руководитель группы?

— Жан Ив Перрек и его ребята. Я тогда работал в другой группе, но мы тоже пахали на них. По сути, все следователи занимались Фокусником. Перрек четыре или пять лет назад ушел на пенсию. Это был выдающийся полицейский: бретонец с жутким характером, но с огромным сердцем. В группу криминалистов его перевели из отдела по делам несовершеннолетних, где он занимался борьбой с детской порнографией и всякими типами, совершающими развратные действия с детьми. Вообще же отдел по делам несовершеннолетних весьма тесно с нами сотрудничал, они выявили немало педофилов, со временем способных дойти и до убийства, — словом, хорошо поработали!

Мистраль встает, открывает холодильник.

— У меня тут почти ничего нет. Пиво?

Мистраль протягивает Кальдрону банку и стакан, себе тоже берет.

— Нужно будет встретиться с Перреком. Но об этом мы поговорим позже, а пока продолжайте.

Кальдрон делает большой глоток холодного пива и принимается рассказывать дальше.

— В восемьдесят девятом нам показалось, что мы его вот-вот поймаем. В феврале в подвале обнаружили мальчика без сознания — совсем как сегодня. Похоже, что этот тип не успел завершить начатое. Мальчик рассказал нам, что увидел на улице мужчину, показывавшего карточные фокусы. Они подружились, виделись после этого еще раз или два, и вот как-то тот парень, пояснив, что ему надо поменять лампочку, заманил ребенка в подвал. Мальчик доверчиво пошел за ним, и незнакомец его оглушил. Так или иначе, но мы получили довольно точное описание нападавшего: маленький рост, лет двадцати с небольшим, короткие каштановые волосы, неброского вида одежда. Фоторобот мало что нам дал: получился какой-то невзрачный тип. Но, имея на руках этот фоторобот и словесный портрет, мы вернулись к трем предыдущим расследованиям. Результат оказался нулевым. Разве что теперь мы знали, как он действует.

— И наверняка вскоре после этого он снова принялся за свое. Верно?

— Верно. Спустя месяц в очередном подвале нашли мертвого мальчика. В той же позе. Потом на три или четыре месяца настало затишье — и снова убитый паренек. Расследование опять ничего не дало. Через месяц еще одному мальцу удалось выбраться. Ему повезло. Тот же почерк, но только на сей раз преступник показывал фокусы с монеткой, заставляя ее исчезать и появляться вновь. И произошло все это в выгородке для мусорных баков. Нападавший не смог довести свое дело до конца, мальчик спасся — мы так и не знаем почему. В восемьдесят девятом году, в сентябре, был убит еще один ребенок — и после этого наступило затишье.

— Представляю себе, что тогда творилось, особенно учитывая отсутствие у вас каких-либо результатов.

— Все было ужасно! Расследование застыло на месте. Пресса ругала нас на чем свет стоит. Телевидение от нас не отставало. Тогдашнего директора уголовной полиции перевели на кладбище слонов, глава отряда криминалистов перекочевал в какую-то сомнительную службу министерства внутренних дел, а мы годами продолжали работать над этими восьмью делами, кое-как пытаясь оказывать помощь семьям. Впрочем, ни одно дело так и не закрыли. И вот Фокусник вернулся.

— Судя по тому, что вы мне рассказали, нам придется нелегко. Префект полиции скоро на нас насядет. Очень мало пространства для маневра. Директор Центрального управления не допустит жертв, так что нам придется действовать на пределе. Нужно будет поднять всю документацию, изучить все, что писала пресса.

— Хорошо, я этим займусь.

— Анализы проб, взятых у жертв и на местах совершения преступлений, действительно не дали ничего, что можно было бы сейчас использовать?

Задавая этот вопрос, Мистраль и не скрывает своего волнения, в глазах его читается надежда.

— Мне жаль вас разочаровывать. Но у нас совершенно ничего нет. Каждый раз к моменту нашего прибытия на место происшествия оказывалось, что уже по меньшей мере человек десять прошлись вокруг убитого мальчика. Несмотря на то что отреагировали мы действительно быстро, а криминалисты, вооруженные самым разнообразным инструментарием, проявили максимум усилий, чтобы ухватиться хоть за какую-нибудь ниточку или волосок, никаких реальных результатов получить не удалось. Каждый раз Перрек как безумный мчался на место преступления. Он орал, выгонял всех праздношатающихся, но это не могло ничего изменить. Досужее любопытство и глупость зевак создавали непреодолимые препятствия. И потому мы всем службам устроили нагоняй, когда получили в свое ведение эти дела.

— Ладно, на сей раз постараемся сработать лучше. Я поеду в отдел статистики и документации, пороюсь в архивах: начальник этого ведомства — мои приятель, — пояснил Мистраль.

— Надеюсь, вы что-нибудь найдете прежде, чем он снова выйдет на охоту, но особых иллюзий на этот счет не строю.

Мистраль смотрит на Кальдрона и говорит, интонационно подчеркивая каждое слово:

— Венсан, обычно следующее такое убийство или его попытка совершаются вскоре после предыдущего. Серийный убийца — мне, кстати, не нравится это выражение, так как оно слишком уж ассоциируется с американским кино и подразумевает рассмотрение этого явления в формате цикла, состоящего из шести определенных фаз.

Первая — отрыв от окружающей действительности. Убийца пребывает в своем мире, в голове у него — одна мысль. Он знает, что должен выйти на охоту.

Вторая — охота. Он ищет себе жертву. Хищник подстерегает добычу. Ему нужен тот, кто вплоть до малейших деталей будет удовлетворять критериям, порожденным его воображением.

Третья — сближение. Он привлекает выбранную добычу к себе. Наш использует для этого фокусы. У него нет причин менять свою тактику, свой почерк.

Четвертая — захват. Ребенок попадает в ловушку в подвале. Больше тут нечего добавить.

Пятая — убийство. Преступник находится на пике эмоционального напряжения. Его рассудок буквально взрывается.

Последняя фаза — депрессия, следующая непосредственно за убийством. Он нокаутирован. Ему нужно пережить и еще раз прочувствовать совершенное им убийство, прежде чем возвращаться на исходную позицию, а на это уходит довольно много времени.

Фокусник прошел четыре фазы. Он постепенно набирает обороты, но до пятой, самой важной фазы, еще не добрался. Его заклинило. Сейчас этот тип напоминает включенный электрочайник с перекрытым выходом пара. Значит, он снова пустится во все тяжкие, не в состоянии больше терпеть. Вот так. Однако на данном этапе расследования невозможно установить, когда это случится и кто станет его жертвой.

— Вас в ФБР этому научили? — не удержался от вопроса Кальдрон.

Мистраль кивает, как бы говоря: «Именно».

— Все это так и есть, а потому особого оптимизма не внушает, да и вообще как-то страшновато — знать, что среди нас существуют подобные типы. Вы будете рассказывать об этом цикле директору и префекту?

— Разумеется. Следует всем понять, что, коль скоро мы имеем дело с убийцей такого рода, мы должны играть по иным правилам, нежели чем при расследовании обычных убийств.

— Но почему он снова взялся за старое? Какое-то время мы думали, что он умер.

— Возможно, он уезжал куда-нибудь. Надо узнать в Интерполе, не совершались ли подобные преступления в других странах. Еще есть вероятность, что он сидел в тюрьме за что-то совсем иное. Это мы выясним, когда арестуем его.

— Я ценю ваш оптимизм, и мне хотелось бы его разделять, но если он нам снова устроит то же, что двенадцать или тринадцать лет назад… — Кальдрон не закончил фразу. — И еще кое-что. В первый период активности Фокусника в расследовании участвовал ваш друг, — он произносит это слово с улыбкой, — Дюмон.

— Как это? Дюмон тринадцать лет назад служил в следственном отделе? — удивился Мистраль.

— О да! Он уже тогда имел офицерское звание, а после прохождения конкурса на должность комиссара завершил обучение и возглавил комиссариат квартала. Ну а шесть или семь лет спустя снова появился в следственном отделе, весь такой улыбчивый, самодовольный, ходит вразвалочку — как он это умеет.

Продолжая слушать Кальдрона, Мистраль выдвинул ящик стола и достал оттуда толстенный том — персональный регистр комиссаров полиции. Самая настоящая энциклопедия, позволяющая отследить карьеру того или иного старшего полицейского чина. Фамилии там стоят в алфавитном порядке. Он громко читает, а Кальдрон, не отвлекаясь, внимает ему:

— «Школа — 1993 год. Выпуск — 1995 год. Первое назначение — комиссариат семнадцатого округа Парижа. Следственный отдел — 2000 год». Чем он занимался во времена Фокусника?

— Он был инспектором низшего звена, лейтенантом, как сейчас говорят. Разгребал мусор. Опрос соседей, допросы свидетелей — его работа заключалась в этом. Он не входил ни в группу Перрека (тот его не выносил), ни в мою. Участвовал в расследовании этого дела, как и все. На протяжении года другие полицейские службы брали на себя все другие дела по убийствам. Невозможно было одновременно разыскивать Фокусника и заниматься чем-то еще. Мы и так не справлялись.

Эти рассуждения нарушил вошедший в кабинет Мистраля молодой лейтенант.

— Я только что завершил опрос соседей. И мне удалось узнать следующее. Женщина, вытряхивавшая у окна постельное белье, видела, как из подсобки, где хранились велосипеды, выходил мужчина. Он шел очень быстро, почти бежал, а потом замедлил шаг. Ее внимание привлекла его бежевая куртка: верхний кусок правого рукава отсутствовал. Затем этот тип снял куртку и сунул ее под мышку.

Все это полицейский рассказывал, сверяясь со своими записями. Потом добавил:

— Речь идет о человеке маленького роста, худощавом, с короткими каштановыми волосами. Лица его она не видела, он не оборачивался. Это все.

— Хорошая работа, дружище. Теперь иди зафиксируй все это в письменном виде, а я сейчас подойду, — похвалил его Кальдрон.

— Это тот самый! И теперь мы знаем о вырванном куске ткани!

Мистраль поспешно хватает телефон и звонит Фернандесу. Действительно, в правой руке клошара Роже был зажат кусочек ткани, но Фернандес, думая, что это просто тряпка, вынул ее из руки трупа, чтобы все выглядело более благопристойно. Вероятно, этот лоскут все еще лежит рядом с велосипедами, там, куда его бросил Фернандес.

Кальдрон отправляет бригаду на место происшествия.

— Осторожно возьмите его пинцетом и положите в специальный пакет. Не исключено, что там есть какие-нибудь отпечатки, — говорит он, хотя сам не слишком в это верит.

Прежде чем спуститься в кафетерий, Мистраль звонит Кларе, но умалчивает о попытке убийства мальчика и о самом факте существования Фокусника. Этот разговор с супругой — он представляет себе ее в домашней обстановке, вместе с двумя детьми — успокаивает Мистраля. Семья помогает ему легче переносить тяготы службы. Он отличается от тех своих коллег, что курят сигареты одну за другой и ежедневно выпивают бутылку виски, не торопятся возвращаться домой после работы и не ведают, что их ждет завтра.

Мистраль скорее человек семейного склада, что не мешает ему очень добросовестно выполнять свою работу. Он любит поболтать о том о сем со своей женой, послушать разговоры двух малышей, неизменно задающих ему один и то же вопрос:

— Папа, сколько нехороших людей ты сегодня арестовал?

И Мистраль, в зависимости от обстоятельств, отвечает: одного, двух, нескольких. Дети довольны.

Он кладет трубку, берет пальто и спускается вниз по лестнице. Уже на улице ноги сами несут его в нужную сторону. Налево до перекрестка с бульваром дю-Пале, через мост Сен-Мишель, потом направо — и вот он бредет по набережной Сены, останавливаясь у прилавков букинистов. Эта прогулка придает ему силы. Он покупает путевые заметки Брюса Чатвина «В Патагонии», когда-то уже читанные им. «Нужно будет свозить туда семью», — тут же мелькает мысль.

Побродив таким образом около часа, он поворачивает обратно, останавливается у бара на бульваре Сен-Мишель, быстренько проглатывает там сандвич и кофе и возвращается на набережную Орфевр. Стоит начало февраля, довольно холодно, над Парижем низко нависает серое небо. «Того и гляди пойдет снег», — думает он. Хотя эта прогулка по набережной и доставляет ему удовольствие, в сознании его прочно засел Фокусник; теперь ясно, что этот персонаж оставит его в покое лишь после того, как будет арестован или как-то иначе обезврежен.

Войдя в свой кабинет, он видит перед собой большой коричневый конверт из крафтовой бумаги. Заглянув внутрь через надорванный край, он с облегчением вздыхает, так как там лежит кусок ткани с куртки Фокусника. «Разумеется, это не бог весть что, но все-таки нечто имеющее отношение к убийце», — рассуждает он.

Кальдрон оставил ему на столе записку, сообщая в ней, что отправился на место преступления поговорить с Фернандесом и с соседями, а в случае необходимости с ним можно будет связаться по сотовому телефону. Если врачи разрешат, он также поедет навестить мальчика в больнице. Франсуаза Геран, обсудив с ним ситуацию, сообщает, что префект полиции хочет видеть ее у себя к концу дня.

Удостоверившись в том, что знакомый ему глава отдела статистики и документации уже на месте, Мистраль спускается к нему на первый этаж. Он рад встрече с Лораном Мартинесом, «пожизненным директором архива», как он обычно представляется. Ему пятьдесят с лишним лет, волосы седые, вид лукавый. Он находится в этой должности около пятнадцати лет и не собирается куда-то отсюда уходить. Продвижение по службе здесь идет медленно, но ему нравится быть хранителем памяти всего полицейского управления. Кроме того, он много усилий прилагает к модернизации и компьютеризации архива.

Мартинес, верный традициям гостеприимства, подает кофе.

— Сахару не надо, — замечает Мистраль.

После обмена любезностями и вопросов типа «А где ты был до того, как пришел работать в следственный отдел?» или «Ты женат?», «У тебя есть дети?», Мистраль переходит к сути.

— Лоран, я заглянул к тебе в связи с тем, что Фокусник вернулся.

— Вот черт! — восклицает Мартинес, и на лице его появляется смятение.

— Ты очень верно выразился, — иронизирует Мистраль. — Сегодня утром он снова нанес удар, но, к счастью, мальчонка жив. Предположительно его спугнул клошар, обитавший в том подвале. Бедняга мертв, Фокусник сбежал, но ребенок в результате спасся. Ну вот, теперь ты все знаешь. Мне нужны любые документы, имеющие к этому отношение, фотографии — в общем, все, что у тебя есть.

— Нет проблем. Я сейчас кого-нибудь вызову, чтобы тебе принесли досье.

Пока Мартинес дает указания своим людям, Мистраль допивает кофе; мысли его всецело заняты делом Фокусника.

— Вижу, ты погружен в размышления, и вид у тебя озабоченный. Я тебя понимаю. Я застал первую серию убийств — ты не представляешь, какой бедлам у нас тут творился. Ребята ночами не спали. Мужайся! Если тебе что-нибудь понадобится — обращайся не раздумывая. Через час или два досье будут в твоем кабинете.

Они прощаются.

Мистраль возвращается в свой кабинет, звонит телефон: это Кальдрон, он в больнице у мальчика. В ходе обследования ничего особенного не выявили. Пострадавший отделался парой ушибов и головной болью. Родители пообещали привезти сына в полицию, как только это станет возможным.

Мистраль открывает конверт и осторожно вытряхивает на стол обрывок бежевой ткани сантиметров в тридцать.

— Пока что у нас на руках только это, и его трогали по меньшей мере два человека: клошар и Фернандес, — так что надежды на определение ДНК весьма призрачны, но все-таки попытаться стоит.

Его отвлекает звонок телефона. Звонит дежурный из приемной.

— Ваша жена, месье.

— Проводите ее в мой кабинет, она не знает дороги, — отвечает Мистраль, удивленный появлением супруги.

Клара входит в кабинет, широко улыбаясь.

— Мальчики у соседей: там празднуют день рождения сына. Я отправилась по магазинам и, поскольку оказалась неподалеку от Дворца правосудия, решила заглянуть!

Клара сразу же видит, что муж чем-то обеспокоен. Мистраль не стал уклоняться от расспросов и рассказал ей о Фокуснике. Первая реакция Клары:

— Люди скоро узнают об этом, и в Париже начнется настоящий психоз. Я думаю о родителях предыдущих жертв: им снова предстоит пережить весь этот ужас. Ты уже напал на след?

— Пока что у нас ничего нет. Единственная улика — обрывок ткани с его куртки, с верхней части правого рукава, если верить свидетелю.

Клара, движимая любопытством, вскакивает со своего места, чтобы посмотреть.

— Только не трогай его! — поспешно предупреждает ее Мистраль.

Подойдя поближе и нагнувшись, она пару минут старательно нюхает кусочек ткани. Мистраль наблюдает за ней: сосредоточена, глаза закрыты.

— Ты уверен, что этот тип молод? Дело в том что туалетная вода, запах которой хранит его куртка, явно перестояла, — заявляет она, выпрямляясь.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что эта дешевая туалетная вода, испортившаяся и уже даже начавшая разлагаться, продавалась в семидесятых в супермаркетах. Сильная, стойкая штука, называлась, кажется, «Рок Вириль» или что-то вроде. Мода на нее прошла в восьмидесятых. Так что если этот тип ею пользуется — значит, ему по меньшей мере пятьдесят лет и у него есть старый флакон в запасе.

Мистраль, проникнувшись значимостью этого комментария, развивает версию:

— Или же он моложе, но использует старый флакон, принадлежавший кому-то постарше — другу, родственнику, отцу; я более склонен придерживаться этой гипотезы. А ты действительно молодец, что пришла.

Мистраль торопливо что-то записывает под изумленным взглядом Клары.

— Твой нос, наверное, всегда будет преподносить мне какие-нибудь сюрпризы. Весьма ценное наблюдение. Быть может, благодаря ему откроются перед нами такие перспективы в деле раскрытия личности убийцы, о каких я даже не подозревал до твоего прихода. Но что тебя побудило применить свои уникальные способности относительно этой тряпочки?

— Ну ты же не велел ее трогать. Поэтому я и припала к ней, это рефлекс… ну и профессиональная привычка.

Их беседу прервало появление трех сотрудников отдела с картонными коробками.

— Месье Мартинес поручил нам принести вам эти документы.

Мистраль просит поставить коробки рядом с его рабочим столом.

Клара, понимающе глядя на это, задает вопрос, хотя заранее знает на него ответ:

— Вернешься поздно, да? Подозреваю, что ты сейчас примешься за чтение этой макулатуры.

— Не факт. Я, конечно, должен этим заняться, но мне несколько дней понадобится на то, чтобы изучить все эти материалы. Но скорее всего я вечером возьму с собой работу на дом и тогда смогу повидаться с нашими сорванцами. Я тебя провожу до проходной, потом тебе останется лишь спуститься вниз на два этажа — и увидишь выход.

Возвращаясь в свой кабинет, Мистраль останавливается у автомата с напитками, выбирает кофе без сахара. Он вяло ждет, наблюдая, как наполняется стаканчик: мысли его по-прежнему заняты Фокусником.

— Я вас искал, — раздается у него из-за спины.

Он оборачивается и видит Кальдрона с какой-то бумагой в руке.

— Я звонил приятелю Перрека, майору из отдела по делам несовершеннолетних. По его информации, Перрек со своей женой находится сейчас в Туке. У них там дом. Она занимается талассотерапией, а он бродит среди дюн. Мы пытались связаться с ним по мобильному, но абонент не отвечает. Его приятель сказал, что он часто не берет трубку. Если мы хотим с ним повидаться — нужно ехать туда. Сообщение я решил пока что не оставлять.

— Хорошо, едем.

Мистраль, подув на кофе, делает глоток, морщится и смотрит на Кальдрона:

— На самом деле, кофе не так чтобы очень. Но какой-никакой горячий напиток. Хотите?

— Да, спасибо. Все выражают по этому поводу свой скепсис, однако по три-четыре раза в день мы пересекаемся около этого кофейного аппарата.

Если бы Арно Лекюийе мог рассуждать спокойно, он бы охарактеризовал для себя этот день как наихудший с момента выхода из тюрьмы, породивший в нем лишь досаду, ярость и разочарование. А ведь так хорошо все начиналось. Мальчик — как раз из тех, о каких он мечтал. Легкая добыча: вокруг никого не было. Место — именно такое, какое он обычно подбирал. Откуда взялся этот клошар, зачем он пришел и все испортил? Погубленный день. Подсознательно, не смея самому себе признаваться, Лекюийе упрекает себя. Он слишком поспешил. Забыл об осторожности. Вел себя импульсивно. Он пытается найти себе оправдание. И не понимает, почему демоны заставили его действовать столь неосмотрительно. Хотя они ведь должны были как раз успокоить его. Но следует же понять, что он ждал этого мгновения более двенадцати лет. Лекюийе все вынес ради того, чтобы снова пережить подобное. Почти все его сны, пригрезившиеся ему на нарах — точнее, кошмары, — приводили его в подвалы с детьми. Однако его никогда не могли поймать — не смогут и на этот раз.

Во время обеденного перерыва он остается в своем фургончике, уединившись с сандвичем и бутылкой минералки, так как хочет как можно меньше контактировать с окружающими. Маленькому человеку хорошо в этом коконе, он чувствует себя защищенным от внешнего мира. Несомненно, скоро снова предстоит действовать. Для него это жизненно необходимо. Ощущаемая в животе своеобразная тяжесть, мешающая ему дышать и переваривать пищу, напоминает о недавней неудаче. Весь день Лекюийе приходилось притворяться любезным, отвечать на абсурдные вопросы клиентов о всяких протечках и прочей чепухе. Но поскольку он отделывался односложными фразами, его быстро оставляли в покое. Демоны больше не заговаривали с ним; после утренней катастрофы им не хотелось заявлять о себе.

Под конец дня Лекюийе отправляется к патрону, чтобы передать чеки и счета. В кабинете Луи Да Сильвы так жарко, что даже на стеклах скапливается испарина. Кругом царит невообразимый беспорядок. Среди настенных календарей и рекламы инструментов стоят два стула, заваленных каталогами, и стол с грудой бумаг на нем и венчающей все пепельницей, переполненной окурками. Да Сильва постоянно обещает как-нибудь в воскресенье прийти сюда вместе с сыном и привести все в порядок: на неделе у него нет времени.

Да Сильва-отец принимает Лекюийе, разбирая документы. При виде этого маленького человека он снова испытывает некоторую неловкость. Какое-то неясное беспокойство. Особенно его напрягает взгляд Лекюийе — или, точнее, отсутствие такового. Да Сильва видит, что его новый работник перестал носить солнечные очки. Зато теперь он ходит, немного опустив голову, а когда ему нужно посмотреть на Да Сильву, медленно поднимает глаза и взгляд его останавливается. Это более всего смущает Да Сильву.

Но какие-либо другие тревожащие признаки отсутствуют, и Да Сильва никак не может определить, в чем, собственно, состоит неладное. Разговаривая по телефону, он думает о чем-то своем. Когда звонит клиент, Луи Да Сильва включает громкую связь, проводит рукой по регистрационному журналу по диагонали, сверху вниз и справа налево, берет черный фломастер и старательно записывает адрес, причину вызова, а также время проведения работ и фамилию того, кто будет их проводить. Он находит, что это удобнее, чем писать, зажав телефон между ухом и шеей. Повесив трубку, он возвращается к разговору с Лекюийе.

— Скажи-ка, Арно, почему ты в одной рубашке: ведь на улице холодно. Где твоя куртка? Ну, та, бежевая, уже довольно поношенная, в какой ты все время ходишь.

Перед глазами Лекюийе снова проходит сцена с клошаром в подвале, и он пытается усмирить нахлынувшие эмоции, пока они не захлестнули его с головой.

— Я зацепился за гвоздь, когда ездил к клиенту, она порвалась.

Да Сильва идет к шкафу и, порывшись там, достает длинную темно-синюю куртку из плотной ткани.

— Вот примерь. Мне кажется, она тебе слегка великовата, но если надеть под нее свитер — будет в самый раз.

Лекюийе облачается в куртку, застегивает ее, поднимает воротник, сует руки в карманы и бормочет слова благодарности, смотря при этом на Да Сильву снизу вверх своим неподвижным взглядом. Поведение Лекюийе производит на старого водопроводчика все такое же странное впечатление. «Маленький человек, почти тщедушный — и, однако же, я его боюсь, — размышляет он, оглядывая Лекюийе в новом наряде. — Есть о чем подумать, есть о чем подумать… да нет, ничего», — заключает он, но вслух ничего не высказывает.

И продолжает с наигранной радостью в голосе:

— Ну вот, теперь тебе есть что носить до весны. В феврале и в марте в Париже частенько бывают холода, а эта куртка защитит тебя от них. Я уже и не помню, кому она принадлежала раньше. Ладно, вот твой список вызовов на завтра. Начинаешь работать в десять тридцать. Кажется, в девять ты идешь к своему доктору, верно?

— Да, так и есть.

Лекюийе отмечает про себя, что Да Сильва предпочитает говорить «твой доктор» вместо «твой психиатр».

Оказавшись на улице, Лекюийе идет медленно, словно размышляет о чем-то. Ему вполне комфортно в новой куртке. Поднятый воротник закрывает шею, а карманы достаточно глубоки, чтобы положить туда карты, монеты и разные вещички, помогающие ему заманивать детей. Внезапно ему становится совершенно ясно: «Водопроводчик мне не доверяет, нужно быть крайне осторожным».

Восемь часов вечера. До своего квартала он добирается только в сумерках. Унылое серое небо без облаков, целый день висевшее над городом, и холодный ветер не располагали парижан к прогулкам. Бют-о-Кай, сохранивший своеобразный пасторальный дух предместий, — это густонаселенный квартал тринадцатого округа, и мест для парковки тут довольно мало. Лекюийе едет медленно. Он помнит, что нельзя обращать на себя внимания или бросать машину где попало — например на пешеходном переходе, — даже несмотря на то что ночью вероятность попасть на штрафстоянку мала. Покружив по улицам, он наконец отыскивает место на бульваре Бланки, в нескольких сотнях метров от своего дома. Покупает пиццу. После ужина он закроется в палатке со своей коллекцией. Лекюийе входит в подъезд ветхого здания и поднимается к себе на второй этаж. Каждый раз, подходя к дверям квартиры, он ощущает как бы покалывание в сердце, некое беспокойство и тревогу. В тот момент, когда он намеревается вставить ключ в замок, до него доносится разговор на площадке верхнего этажа.

Говорят, судя по тембру голоса, две пожилые женщины. Он прислушивается. Они жалуются друг другу на тошнотворные запахи: если так будет продолжаться дальше, они вызовут санинспекторов. Лекюийе застывает на месте с широко раскрытым от удивления ртом и вытаращенными глазами.

— Мое мнение — что этот запах идет со второго этажа, ну, знаете, я имею в виду того месье, сидевшего в тюрьме. Но я, конечно, ни малейшего желания не испытываю идти к нему и звонить в дверь.

— Я тоже, — поддакивает вторая.

Две женщины расходятся, Лекюийе слышит, как хлопают двери.

Паника. Маленький человек входит в свою квартиру. «Черт возьми, так ты скоро попадешься!» Можно было бы, конечно, пренебречь этими запахами, но ведь они могут привлечь к нему внимание. Он заглядывает на кухню, то есть в помещение, считающееся таковым. Глядя на свалку мусора, быстро подсчитывает, что мусора здесь мешков на тридцать. Если выносить по паре, придется сделать пятнадцать ходок к контейнерам — на это потребуется около часа. Он снимает куртку и принимается за мешки.

Не прошло и часа, как кухня пустеет, остается лишь стойкий запах; Чтобы он быстрее выветрился, Лекюийе открывает окно. В квартире воцаряется ледяной холод. Маленький человек не зажигает свет — только телевизор, работающий нон-стоп, сутками напролет, распространяет по комнате бледное мерцание. Лекюийе замерз, он надевает куртку, поднимает воротник и, устроившись в кресле, в котором прежде обычно сидела его мать, поглощает свою холодную пиццу, завороженно уставившись в телевизор. Там показывают какой-то фильм. Если бы его спросили, что за фильм и о чем там идет речь, он бы затруднился ответить. Около часу ночи он наконец встает с кресла, закрывает окна, снимает куртку, отправляется в свою спальню, берет коллекцию и залезает в палатку. Он с трудом там помещается, но это единственное место, где ему хорошо. Маленький человек осторожно открывает коллекцию, страницы, изготовленные после убийства тех шестерых мальчиков. И вспоминает о двух других. Тогда ему пришлось прервать начатое — совсем как сегодня утром.

Ласково, еле слышно он бормочет;

— Это ведь не повторится, правда, мой маленький Арно?

Маленький человек включает надетый на голову фонарь, что позволяет ему соблюдать одновременно три условия; комната остается во мраке, в палатке светло, а руки его свободны. Он с вожделением рассматривает страницы, а правой рукой тихонечко поглаживает правые страницы, чтобы ощутить их неровности. Эти прикосновения уносят его в далекое прошлое, вызывают сильную дрожь. Лекюийе, закрыв глаза, вновь переживает каждое мгновение, проведенное с жертвами. Он помнит всех детей. Имена он узнавал уже после того, как все свершалось, и спешил записать их вверху на правой странице — странице эмоций.

Лекюийе, находясь в состоянии, близком к трансу, слышит голоса детей: «Дядя, как ты делаешь этот фокус? Дядя, куда ты меня ведешь? Дядя, мама не разрешает мне ходить с чужими. Я боюсь, отпусти меня. Отпусти мою шею, мне больно».

Лекюийе, чувствуя, как желание его растет, спокойно закрывает свою коллекцию, несмотря на дрожь во всем теле. На сей раз ему никто не помешает. Он знает, как действовать. Полиция никогда его не арестует. Он уже убил шесть мальчиков — а флики ничего не нашли. Если бы они проведали о его предыдущих преступлениях, то знали бы, где его искать. Лекюийе слишком разволновался, чтобы лечь в постель и заснуть. Он берет в руки колоду карт, усаживается за стол в гостиной и, закрыв глаза, играет с этими пятьюдесятью двумя картами, развлекаясь тем, что быстро-быстро их тасует. Не открывая глаз, он раскладывает карты на столе веером, а потом одним щелчком переворачивает их все вместе. Наконец, раззадорившись, Лекюийе открывает глаза. Сначала он сосредоточенно мешает карты, затем сдает их невидимым игрокам. Он знает, какие именно карты кому попадают. Нет никого проворнее его в шулерстве. Однако эта ловкость в тюрьме чуть не стоила ему жизни. Заключенные предложили ему сыграть партию в покер, желая заполучить его сбережения. Будучи по природе осторожным, Лекюийе воздерживался от какого-либо рода красивых жестов при раздаче карт и во взятках. Только выигрывал он почти все время, так как, будучи удивительно талантливым шулером, знал, какие у противников карты, не глядя в них. В конце концов он получил сбережения троих игроков. Тогда один из них встал и достал из ботинка лезвие ножа — короткое, но устрашающе заточенное. И сказал ему просто:

— Мы продолжим играть, но ты все спустишь, иначе я тебя выпотрошу, как кролика.

Лекюийе ничего не ответил, просто встал из-за стола, оставив свой выигрыш, и поклялся никогда больше не играть в карты в тюрьме. Нередко по ночам, прежде чем заснуть, он представлял себе, как играет в покер и всех обирает, ничем не рискуя.

Но теперь, на свободе, расклад поменялся. Карты у него в руках, и он сам их всем сдает. Включая полицию. Лежа на постели, одетый, приняв позу зародыша и зажав руки между коленями, он смутно чувствует, как в нем растет особого рода могущество. Глаза его широко открыты и неподвижно смотрят в темноту. Он вспоминает разговоры, слышанные им в тюрьме. Он многому научился от заключенных, хотя почти никогда ни с кем не разговаривал за все время отбывания срока. Он только слушал. И фиксировал услышанное в своей уникальной памяти. Один день отложился в его голове особо. С тех пор прошло два или три года. Время для него решительно ничего не значит.

Это случилось во время прогулки. Лекюийе обычно делал два или три круга по двору, стараясь избегать собравшихся в группы других заключенных, чтобы ни с кем не разговаривать. Эта тактика приносила свои плоды. Поскольку он годами вел себя как молчаливый невидимка, остальные арестанты привыкли не обращать на него внимания. А Лекюийе наблюдал и слушал. Он видел, как арестанты обменивались сим-картами для мобильников, ножами, маленькими пакетиками с наркотиками и прочими вещами, очень нужными и высоко ценимыми в тюрьмах. Он мог бы сказать, чем некоторые из них намеревались заняться, выйдя на свободу, то есть какой банк подвергнется нападению, какой ювелирный магазин будет ограблен или где в таком-то городе осуществится сделка по продаже наркотиков. Но все это ему было совершенно безразлично и его не касалось. Он знал, как вести себя, чтобы надзиратели не обращали на него внимания. Ему уже удалось грохнуть двоих в тюрьме, и его не поймали, а теперь вот выслеживал третьего. Выжидал удобный момент. Важен лишь результат. Лекюийе сделал свои два круга по двору и сел на солнышке, прислонившись спиной к стене. Серый на фоне серого камня. Мысли его были полностью поглощены тем, чем он занимался до того, как оказался в тюрьме, и что намеревался предпринять, выйдя из нее. В душе его все кипело. Это единственное, что поддерживало в нем жизнь. Тут к нему подошли трое — точнее, к той стене, у которой он находился. Он сидел, обхватив колени руками, опустив голову. Издали можно было подумать, что это куча одежды валяется у стены. Лекюийе понадобилось меньше секунды, чтобы понять, кто эти трое. Им было лет по двадцать, родились они в проблемных пригородах Парижа и проявляли склонность к агрессии и дракам. Он не шелохнулся.

Они расположились в двух или трех метрах от маленького человека и некоторое время молчали. Один из них дернул головой в сторону Лекюийе, указывая на него подбородком, второй знаком объяснил остальным: мол, это чокнутый, — покрутив пальцем у виска. Трое молодых людей закурили сигареты и начали беседу, судя по всему, начатую еще до того, как они подошли к нему. Один из них явно пользовался у прочих особым авторитетом. Лекюийе знал, что заключенные называют этого парня Авторитет. И он действительно играл свою роль, так или иначе контролируя остальных. Лекюийе рефлекторно навострил уши, внимая их разговору. «Все, что они скажут, надо взять на заметку». И вот теперь настало время вспомнить этот разговор, отпечатавшийся у него в памяти.

— Нужно стать невидимкой, приятель, — поучал Авторитет. — Чем меньше ты говоришь — тем лучше. Натворишь что-нибудь — не беги, иди спокойно. Люди обращают внимание на тех, кто ведет себя не так, как они. Если ты будешь идти спокойно, когда вокруг сумятица и все орут, никто тебя не заметит. Убийца никогда не бежит. Никогда никому не смотри прямо в глаза, особенно когда только что вышел из здания, ограбленного тобой: люди навсегда запомнят того, кто на них пристально поглядел, а ведь в твоих глазах отражается напряжение, обычно присущее тем, кто натворил что-то. Понимаешь? Не одевайся слишком заметно или вызывающе шикарно, иначе тебя засекут. Флики всегда хватают тех, кто слишком бросается в глаза. Если ты не оставишь следов, отпечатков, своих волос на месте преступления — ничего такого, по чему можно будет определить ДНК, — никто тебя не вычислит. Никогда.

Авторитет умолк, оценивая эффект, произведенный его словами на почтительно внимающую ему аудиторию.

— Ну хорошо. Но ведь ребята все это знают, но флики их все равно ловят.

Видимо, у одного из слушателей все-таки возникли сомнения.

— Верно, но так ты все же сводишь риск к минимуму. То же относится и к той ситуации, когда ты сидишь в своей машине, — продолжает Авторитет. Вести тачку надо спокойненько, ремень пристегнуть, не забывать включать поворотники, соблюдать скоростной режим, правила дорожного движения. Будь образцовым водилой, никогда не разговаривай по телефону за рулем. Пусть твоя таратайка будет самой обычной, как у всех. Послушно клади бабло в кассовые аппараты при парковках. Не заезжай на подземные стоянки, потому что там есть камеры слежения. А это решительно ничего хорошего не сулит. Если соблюдать эти правила, ты никогда не спалишься. Понимаешь? Никогда.

Авторитет сделал паузу и оглядел собравшихся на этот импровизированный мастер-класс — те были очень внимательны и прямо-таки смотрели ему в рот. Удовлетворенный такой реакцией, он продолжил:

— Эти уроды, флики, копы, — они кого хватают? Тех, кто много из себя воображает, — это раз. Второе — дебилов, бросающихся в бега сразу после того, как что-то натворили. Третье — тех, кто разряжен как новогодняя елка: золотые цепи, кольца из желтого металла с сапфирами, слепящие глаз за пятнадцать километров. Это все равно как если бы у этих парней над головой возвышался щит с надписью: «Смотрите, какой я крутой, во всем новом, я удачно толкнул наркоту, и теперь у меня полно бабла». Четвертое — у кого отпадная тачка с опущенными стеклами и музыкой на полную несется, все сметая на своем пути. Ну и флики останавливают их для проверки и обязательно находят за что вздрючить. И пятое: если ты провернул дело в одиночку — молчи.

Авторитет стоял, держа левую руку ладонью вверх, широко расставив пальцы, не спуская глаз со своей аудитории.

— Руководствуясь этими пятью принципами, братья, вы выберетесь из любой передряги и станете хозяевами положения. Ясно?

Один скептически настроенный тип не удержался от вопроса, видимо давно назревшего у слушателей этого краткого курса по повышению квалификации:

— Если ты все это знаешь — почему же ты тут сидишь, парень?

Авторитет улыбнулся.

— Из-за несоблюдения правила номер пять. Я попался, потому что меня заложили, но это совсем другая история.

Заключенные затушили бычки и поднялись: время прогулки истекло.

Лекюийе все усвоил, хорошенько запомнил услышанное и дал себе слово, выйдя из тюрьмы неукоснительно следовать этим пяти заповедям. С того времени он также взял себе за привычку слушать разговоры других заключенных. Учился он на чужих ошибках весьма успешно. Взломщики, налетчики, воры, мошенники, убийцы и наркоторговцы разговаривали между собой, пересыпая свои истории ругательствами и фразами типа: «Ты прав, пацан». Они считали Лекюийе чокнутым геронтофилом, а потому принимали как должное то, что его трахали в камере. Но если бы они знали настоящего Лекюийе и то, что он замышлял по выходе из тюрьмы, то прибили бы его без малейших колебаний, сожалея лишь о том, что не сделали этого раньше.

Годы, проведенные в тюрьме, Лекюийе старательно усваивал услышанное от заключенных и сопоставлял это с тем, к чему уже сам подошел интуитивно. Вывод его был таков: «Двенадцать лет назад я делал что хотел, не имея никакого опыта, и тем не менее мне все сходило с рук. Теперь я вполне подготовлен — следовательно, нет оснований опасаться, что меня снова повяжут. При условии, что я не сорвусь с нарезки». А последнее труднее всего соблюсти, и Лекюийе отлично это осознает.

Рассуждая таким образом, Лекюийе успокаивается, однако он совсем не может уснуть. Уставившись в темноту широко открытыми глазами, он не собирается принимать снотворное, хотя у него теперь есть большая пачка таблеток. Память не дает ему покоя, совершая виражи между совершенными им убийствами детей, годами, проведенными в тюрьме, и его нынешней жизнью. Образы, звуки, голоса сталкиваются друг с другом, три периода смешиваются между собой, порой в сознании его все мутится, и он не знает, где находится в данный момент.

Лекюийе мало-помалу успокаивается. Теперь он думает о предстоящей встрече с психиатром.

«Нужно и дальше водить его за нос», — решает он.

Пока Лекюийе строит свои планы, еще один человек на расстоянии примерно пятнадцати километров от его квартиры тоже не спит. Людовик Мистраль наливает себе еще чашку чаю, встает, делает несколько шагов по своему домашнему кабинету, потягивается, зевает, растирает затекшие руки и шею. Чтобы не расхаживать туда-сюда по дому и не шуметь, он еще с вечера заполнил термос — и вот только что его допил. Он еще раз потягивается, растирает лицо руками и машинально смотрит на часы. Четверть шестого. Глаза, покрасневшие от недосыпа и от многочасового чтения, слегка пощипывает. Он ознакомился с половиной дел, сделал заметки в своем блокноте. Снимки мальчиков, ставших жертвами Фокусника, сделанные фотографами-криминалистами, разложены на столе. У всех детей одна и та же поза: они лежат на животе, лицо повернуто вправо, руки расставлены в стороны, кисти на уровне плеч, пальцы растопырены. Он внимательно изучает все подробности. Несколько раз перечитывает заключения судмедэксперта. Везде одна и та же схема поведения: преступник оглушал их, затем душил и насиловал. Тела никуда не перемещал, действовал на месте.

Среди ночи Мистраль отходил поглядеть на своих спящих детей. Долго смотрел на них. Слушал их дыхание, гладил их волосы — одними кончиками пальцев, чтобы не разбудить, а потом подтянул повыше одеяло младшего: тот раскрылся во сне.

Он складывает бумаги, садится в кресло и размышляет: «Если этот тип допустил оплошность, я еще пока не понял какую. В противном случае нам будет нелегко его найти». Он в последний раз изучает свои записи и решает хотя бы на часок прилечь и вздремнуть. Около семи его будит Клара: не проронив ни звука, она ведет его завтракать. Мистраль следует за ней на кухню, садится за стол. Сражаясь со сном, он смотрит, как она занимается обычными утренними делами: достает мисочки с именами детей, ставит молоко на плиту, включает чайник, подает тосты и ставит перед ним маленькую чашечку кофе. Для Мистраля это своего рода ритуал: он всегда пьет кофе перед завтраком. Для аппетита.

— Ты все прочел?

— Только половину дел. И во всех — одна и та же история. Самый ужас описан в мельчайших подробностях, сухим официальным стилем, без эпитетов и прикрас. И от этого факты кажутся еще более жуткими. В уголовном деле все четко, точно и бесстрастно. Простые слова, такие как «задушен», «мертвый», «изнасилован», уже сами по себе несут достаточную смысловую нагрузку, но если еще и знать, что они относятся к детям девяти-десяти лет, — это еще страшнее. И выражения, например используемые для характеристики места обнаружения ребенка или для описания тела, тоже весьма сильны. Протоколы, акты и заключения экспертов, ничего, кроме сухой фактуры.

Мистраль говорит монотонно, тихо, без эмоций, блуждая взглядом где-то в пространстве. Клара слушает его молча.

На коленях у него лежит блокнот, он просматривает его, медленно переворачивая страницы; читает отмеченные фрагменты:

— «Подвал без электричества, двенадцать метров в длину, шесть метров в ширину; неиспользуемое техническое помещение, стены покрыты граффити; найдено тело ребенка примерно десяти лет: рост метр тридцать, худощавого телосложения, поза… и так далее, и так далее, и так далее. На шее — следы удушения, признаки трупного окоченения еще не появились и так далее». Какое счастье, что родителей не допускают к этой писанине. Иначе они бы узнали обо всех подробностях и обстоятельствах смерти своего ребенка. А это хуже, чем статья в газете, где будет масса красочных эпитетов, но, в сущности, это всегда криминальная хроника и эмоции, то есть то, что ты уже тысячу раз читал: ведь журналист, не прорвавшийся на место преступления, пишет, руководствуясь своим воображением. Видишь ли, Клара, я провел около сотни расследований, но каждый раз, когда жертвами являются дети, мне очень тяжело. Тяжело потому, что они ни в чем не виноваты, они просто случайно оказались на пути извращенца, заманившего их куда-то, чтобы убить.

Клара, заслушав его длинный монолог, произносит:

— Я прекрасно понимаю, что ты чувствуешь.

Она отправляется будить детей и, проходя мимо сидящего за столом и пьющего маленькими глотками кофе Мистраля, гладит его по голове. Появившись на кухне, малыши бросаются к отцу, как и каждое утро. Младший говорит:

— Ты колючий, — целуя его в небритую щеку.

А старший усаживается ему на колени и произносит:

— Папа, я хочу спать.

Все их утра похожи одно на другое. Они завтракают, как обычно, вчетвером. Дети поглощены чтением надписей на коробке с хлопьями. Мистраль долго на них смотрит, а потом, заинтригованный, задает им вопрос, уже давно занимающий его:

— Почему вы каждое утро так внимательно читаете одни и те же надписи на своих коробках с хлопьями?

Дети смотрят на него так, будто он спросил у них какую-то нелепицу, и отвечают совершенно естественно:

— Потому что это интересно.

Мистраль тыкает пальцем в календарь:

— Завтра суббота, и мы идем на представление в парк Монсури или в Люксембургский сад.

Дети вопят от радости.

— А велосипеды возьмем? А можно мне блинчики с шоколадом?

— А мне вафлю!

— Все, что пожелаете, даже воздушный шарик, — отвечает им Мистраль.

А через полчаса, приняв душ, побрившись, окончательно проснувшись, он уже едет на набережную Орфевр, думая о Фокуснике.

 

6

Мистраль торопливо поднимается по ступенькам, направляясь к проходной; дежурный, завидев его, открывает раздвижные стеклянные двери. Как всегда, до начала работы он заглядывает в оперативный отдел, расположенный сразу за проходной. В кабинете текущего планирования офицеры готовят папки для директора и ее заместителя. Эти материалы будут рассматриваться во время утренней планерки. В папках — телексы и сводки о событиях истекшей ночи. Там зафиксированы как незначительные происшествия, так и важные события; информация о последних отмечена красного цвета штампом со словами: «ПРЕССЕ НЕ СООБЩАТЬ». Это предупреждение делается для того, чтобы полицейские службы могли работать над делом спокойно, не испытывая давления со стороны журналистов. Правда, это срабатывает только в теории: ведь в наше время все тайное слишком быстро становится явным.

На данный момент подобным грифом отмечено лишь одно дело. Полиция остановила известного депутата, в состоянии алкогольного опьянения несколько раз проехавшего на красный. Согласно рапорту, диалог между агентом и депутатом постепенно перешел на повышенные тона, и последний оказался под арестом за оскорбление представителя сил правопорядка и оказание сопротивления. Мистраль, читая об этом происшествии, не смог сдержать улыбки. Он видел дюжины подобных отчетов. Ночная жизнь с ее маленькими и большими событиями. Он торопливо откладывает папку. Ничего серьезного.

— Привет, Людовик, кофе хочешь?

— С удовольствием, старина!

Мистраль пожимает руку своему коллеге, начальнику оперативного отдела, и отправляется вслед за ним на примыкающий к кабинету дежурных пищеблок, обеспечивающий питанием работающих здесь людей. Мистраль вспоминает, как во время ночных дежурств много лет назад он приходил сюда побеседовать с офицерами. По остаткам еды в тарелках на столах можно было судить о том, кто из офицеров из какой провинции родом. Во время ночных дежурств сотрудники оперативного отдела традиционно готовят здесь деловые ужины. Происходит это около двух часов ночи, когда Париж спит и вокруг воцаряется спокойствие. Переговоры по рации становятся менее интенсивными, телексы умолкают. Офицеры из «Ночного дозора» по очереди отправляются на кухню и приносят оттуда блюда, приготовленные на местной кухне. Обо всем этом хорошо известно, и комиссары не отказываются от ночных смен, чтобы поболтать с подчиненными… и ради экзотических местных блюд.

Мистраль вспоминает обо всех этих традициях, когда отвечает:

— Без сахара. — И берет свой кофе.

Начальник оперативного отдела продолжает:

— Полчаса назад у меня был Кальдрон. Он попросил нас с особым вниманием относиться ко всем происшествиям, касающимся детей. Мы договорились с дежурной группой отдела по делам несовершеннолетних. Обо всем, что может иметь отношение к Фокуснику, они нам обещали немедленно докладывать, а ты при этом будешь получать папку с копией телекса или рапорта. Что скажешь?

— Меня это устраивает. Пусть это положение повышенной готовности сохраняется до тех пор, пока его не возьмут за жабры. Нужно мобилизовать всех. До настоящего момента он всякий раз проскакивал у нас между пальцами. Следовательно, мы должны поплотней их сжать. Ладно, я пошел. Спасибо за кофе.

Выйдя из оперативного отдела, Мистраль замечает, как секретарша директора быстрым шагом идет к лестнице, ведущей в направлении следственного отдела.

— Кристиан, держу пари, вы ищете меня.

Секретарша, подвижная тоненькая женщина, оборачивается и, заметив Мистраля, произносит, облегченно вздохнув:

— О да, месье Мистраль, это верно: я искала именно вас! Мадам директор ждет вас в своем кабинете, она просила передать, что это срочно.

Направляясь на встречу с директором, Мистраль понимает, что речь может идти только о Фокуснике. Секретарша забегает вперед и открывает дверь в кабинет. Франсуаза Геран как раз заканчивает говорить по телефону.

— Здравствуй, Людовик. Через десять минут нас ждет у себя префект — он хочет, чтобы его ввели в курс дела Фокусника. Это дело мне очень не по душе. У тебя со вчерашнего дня никаких новостей нет?

— Абсолютно ничего. Нужно донести до префекта, что мы не сидим сложа руки, мы подняли дела по преступлениям тринадцатилетней давности и делаем все возможное.

— Именно так я и собиралась поступить. Я также скажу ему, что все подразделения уголовной полиции брошены на поимку Фокусника, а ты все координируешь.

— Еще ему следует напомнить, что мы, помимо убийств, совершенных Фокусником, работаем еще над семью зависшими делами и их нельзя просто так взять и бросить.

— Да, я понимаю. Но, зная префекта, скажу тебе: надо сообщить ему, каковы наши приоритеты.

Продолжая дискуссию, они направляются в префектуру, расположенную на бульваре дю-Пале. Геран и Мистраль не в первый раз пересекают порог этого учреждения, а потому проходят по внутренним коридорам дома за номером тридцать шесть по набережной Орфевр, откуда можно попасть во Дворец правосудия. Им останется лишь перейти на другую сторону бульвара дю-Пале — и они окажутся у входа в префектуру полиции. Это солидное здание прямоугольной формы, в нем размещается не только префектура, но и руководство других подразделений полиции, прежде всего службы по сбору и анализу оперативной информации, службы охраны общественного порядка и окружной полиции. В центре находится огромный двор, используемый одновременно для парковки полицейских автомобилей и проведения торжественных парадов и прочих официальных церемоний.

Менее чем через десять минут они уже входят в приемную префекта.

Сразу же секретарь во фраке и белых перчатках проводит их в кабинет префекта, представляющий собой просторное помещение со столом для заседаний, рассчитанным на восемь человек. Несколько неброских картин и скульптура, олицетворяющая Корсику, рассказывают посетителям о происхождении хозяина кабинета.

Целая батарея телефонов, из которых один обеспечивает непосредственную связь с президентом, а второй — с министром внутренних дел, много говорит о том, насколько важные функции исполняет работающий здесь человек. Во время знаковых событий — например когда в столице подряд совершается чреда тяжелых преступлений — он из своего кабинета слушает переговоры по рации. Но когда ситуация действительно становится критической, он спускается во второй подвальный этаж префектуры полиции, где находится командно-информационный пункт Управления общественного правопорядка и дорожной безопасности, чтобы получать сведения о событиях из первых рук. Опытным взглядом он рассматривает поступающие на экраны данные с камер наружного наблюдения, фиксирующих происходящее в городе. Весть о присутствии префекта распространяется среди руководителей отделов на местах, словно пламя по бикфордову шнуру. Они получают шифровку с сообщением: «Префект в здании», — и все знают, что он без колебаний сам вмешается, если события будут развиваться не так, как ему бы хотелось. И тогда провинившимся не поздоровится.

Геран и Мистраль быстро переглядываются, видя, что префект явно не в духе. Ему шестьдесят два года, он занимает эту престижную и для многих завидную должность вот уже семь лет. Рекордный срок. Он пережил двух президентов и двух премьер-министров и стал незаменимой фигурой вне зависимости от того, какой нынче в стране политический курс. Один журналист как-то назвал его кукловодом. Он умело дергает за веревочки. Но сегодня утром он явно не настроен действовать мягко, хотя голос, тональностью которого он в совершенстве умеет управлять, звучит спокойно, агрессивные нотки в нем не прослушиваются.

— Благодарю вас за то, что пришли, — начинает он.

Мистраль тут же про себя восклицает: «Как будто у нас был выбор!» Префект встает со своего места, чтобы поприветствовать вошедших.

— Я только что говорил с министром внутренних дел.

Геран и Мистраль невольно глядят на батарею телефонов, как будто тень министра незримо присутствует где-то там. Мистраль тут же переводит для себя фразу как «Меня только что разнесли в пух и в прах».

— Я прошу вас сообщить мне всю имеющуюся у вас информацию по делу, проходящему у вас под кодовым названием «Фокусник». Слушаю вас.

Он складывает руки на столе и ждет, внимательно глядя на Геран и Мистраля.

Геран предоставляет слово Мистралю, и тот на протяжении пятнадцати минут рассказывает о шести убийствах и двух попытках, совершенных ранее, и о последнем случае, указывающем на то, что история пошла по второму кругу. Он подолгу останавливается на своих умозаключениях и умалчивает о том, что Клара распознала туалетную воду, пропитавшую кусочек ткани. «Еще рано», — думает он. Мистраль также делится с префектом своими опасениями: Фокусник, по его мнению, скоро снова перейдет к активным действиям, дабы избавиться от состояния глубочайшей фрустрации, в каковом он наверняка оказался из-за вмешательства клошара, погибшего в этой переделке.

После этого высказывается префект полиции, он делает это легко и непринужденно, все тем же мягким голосом излагает вывод, сложившийся у него в голове:

— Итак, вы хотите сказать, что, вероятно, в ближайшее время в городе произойдет убийство ребенка и мы не в силах воспрепятствовать этому. Правильно ли я вас понял, господин комиссар?

— Боюсь, что так, господин префект, — отвечает Мистраль глухим голосом.

Франсуаза Геран подтверждает слова Мистраля, немного смягчая их. Она отмечает, что вся полиция столицы в первую очередь занимается именно этим делом и полицейские, работающие на местах, получили указание быть особенно бдительными в отношении детей, в одиночку разгуливающих по улице, и соответствующим образом реагировать на преследование их с чьей-либо стороны.

— Вы солидарны в своей оценке ситуации, это хорошо.

Мистраль переводит: «Если провалитесь — уволю обоих».

— Однако негусто. Не говоря уже о том, что количество детей, в одиночестве бродящих по улицам столицы, огромно. Пока вы излагали мне обстоятельства дела, я размышлял. Весть о возвращении Фокусника слишком рано доносить до сведения парижской публики. Она породит психоз и неконтролируемый накал страстей в средствах массовой информации. Быть может, он больше ничего не совершит. Мы ведь, в сущности, ни в чем не уверены.

Геран и Мистраль не рискуют перебивать префекта, но чувствуют угрозу, притаившуюся за каждой из этих вкрадчивых фраз. И действительно, совсем скоро она проявляется, скрывать ее их собеседник не слишком старался.

— Очевидно, что, если он снова проявит себя, я потребую от вас результатов. И быстро. За тринадцать лет наука значительно продвинулась вперед, особенно в анализе образцов ткани для определения ДНК, и я очень надеюсь, что в этом отношении вы добьетесь успехов.

Прием окончен. Префект звонком вызывает своего секретаря и снова встает, прощаясь с гостями. Геран и Мистраль понимают, что — применительно к их карьере в полиции — пуля просвистела совсем близко и в следующий раз это будет прямое попадание в голову.

— Забавный он, этот префект, со своей ДНК. Конечно, мы можем определить ДНК по волосу, найденному на месте преступления, и, может быть, даже установить, кому принадлежит этот волос. Но ведь это все значит лишь, что тот, кто его потерял, присутствовал в означенном месте, однако вовсе не обязательно он был там с мальчиком. Идентифицировать кого-то по волосу и доказать, что этот кто-то убийца, — это действия, между которыми пропасть.

— Тебе следовало сказать ему, что анализ на ДНК не является решением всех проблем. Он бы, несомненно, принял данное замечание к сведению.

Геран произнесла последнюю фразу с легкой иронией в голосе.

К Мистралю, вот уже минут десять находящемуся у себя, входит Кальдрон и сообщает, что родители привезли пострадавшего мальчика. Мистраль просит провести их в кабинет. Он сразу же замечает, что родители просто убиты от осознания того, какая трагедия могла бы произойти с их сыном. У матери глаза до сих пор красны от слез, а отец явно думает лишь об одном: «Только оставьте меня с этим гадом наедине на десять минут». По мальчику видно, что он перенес шок и не слишком хорошо понимает, какой опасности избежал. Он играет в какую-то электронную игру.

Мистраль старается успокоить пару, проявляя при этом большой такт и деликатность. Он объясняет им, что вскоре будет сделан фоторобот нападавшего. Родители с беспокойством спрашивают, каким образом это предполагается сделать. Мистраль отвечает, что в службе криминалистического учета есть художник. Настоящий мастер своего дела, помимо своих основных занятий являющийся и автором комиксов. Он будет задавать ребенку вопросы и постепенно рисовать. Отец вспоминает, как смотрел какую-то передачу по телевизору, рассказывавшую о том, что при составлении фоторобота кальки накладываются друг на друга и в результате получается искомое лицо. На одних изображен овал лица, на других — глаза, нос, рот и так далее. Мистраль кивает понимающе и отвечает:

— Да, это у нас тоже имеется, но поскольку есть у нас и настоящий художник, воспользоваться его услугами будет гораздо более целесообразно: формирование портрета пройдет в игровой форме, и ребенок испытает не столь сильный стресс. Нет никаких сомнений, что все пройдет хорошо: кроме того, вы останетесь с ним — при условии, что не будете разговаривать.

Приходит художник. Это мужчина невысокого роста, со светлыми волосами и начальными признаками лысины, он не выпускает изо рта трубку, даже когда она прогорает. Его хорошо знают в уголовной полиции. Свитер с отвернутым воротником и слегка поношенные бархатные брюки уже стали легендарными. У него забавная подпрыгивающая походка, как у месье Юло в исполнении Жака Тати. Сходство усиливает все та же трубка, но на этом оно кончается: художник маленький и кругленький. С собой он носит сумку с блокнотом для рисования и невероятным количеством карандашей — простых и угольных. Он все время рисует. Его рисунки и карикатуры украшают значительную часть кабинетов на набережной Орфевр.

Кальдрон уступает ему свой кабинет, где он до того сидел в обществе мальчика и его родителей. Мистраль и Кальдрон спускаются вниз, к кофейному аппарату.

— Когда я провожал родителей в ваш кабинет, мамаша сказала мне, что ее сын все время спрашивает, почему тот тип его оглушил. Он даже не подозревает, какой опасности подвергался.

— Это даже хорошо. Но если Фокусник снова проявит себя и пресса поучаствует в этом деле, есть риск, что он все поймет. Нужно посоветовать им обратиться к детскому психологу.

Спустя час родители, ребенок и художник входят в кабинет Мистраля. Лица у всех спокойные. Художник передает Мистралю лист бумаги форматом двадцать на тридцать. На нем углем изображено лицо человека анфас. Щеки у него немного впалые, губы очень тонкие, нос прямой, волосы короткие, каштановые, небольшая лысина на макушке. Но Мистраля поражают его глаза. Художник наделил его взгляд такой силой, что Мистраль инстинктивно прикрывает их пальцем и видит: если отвлечься от этого взгляда, внешность у преступника поразительно заурядная.

Мистраль обращается к ребенку. Мальчик ерзает на стуле.

— Ну, что ты об этом думаешь? Знаешь, тебе придется поставить оценку за этот рисунок. Из двадцати баллов сколько бы ты поставил?

Ребенок снова внимательно смотрит на фоторобот, а потом указывает пальцем:

— Трудно сказать. Он выглядел похоже, когда я был с ним в подвале. Но в начале, когда он показывал фокусы, у него было приятное лицо.

Ребенок колеблется. Никто больше не произносит ни слова, позволяя ему высказаться. У него скучающий вид, но он не хочет разочаровывать взрослых и потому бормочет:

— Рисунок отражает и то и другое, но больше похоже на то, как он выглядел в подвале. Значит, я должен поставить оценку? Это правда? Художнику?

— Нет, — отвечает Мистраль с улыбкой, — не художнику. Это для полицейских. Они будут его искать. Понимаешь, чем выше оценка, то есть чем больше рисунок соответствует внешности того типа, тем скорее они его найдут.

— Тогда я скажу: десять из двадцати. У меня не получается отделить эти два образа один от другого.

Мистраль улыбается и подбадривает мальчика:

— Знаешь, если я попрошу твою маму или твоего папу описать кого-нибудь из знакомых, у них тоже не слишком хорошо получится, потому что это трудное упражнение. А ты этого дядю ведь всего несколько минут видел. Спасибо тебе большое, ты нам очень помог своим рассказом.

Пока Мистраль разговаривает с ребенком, родители ловят каждое слово сына, а художник рисует. К концу встречи он дарит мальчику картинку, изображающую его за электронной игрой. Мистраль видит, как в глазах ребенка загорается радость, когда он получает этот рисунок.

Потом с семьей решает побеседовать Кальдрон — «чтобы задать еще несколько вопросов и быть уверенным, что мы ничего не забыли».

Мистраль только теперь замечает, что уже час дня. Есть он не хочет, только спать. Сказывается бессонная ночь. Он предупреждает Кальдрона, что собирается «сомкнуть глаза на часок». Прежде чем отрубиться, он вынимает из ящика фотороботы, сделанные более двенадцати лет назад, после того как Фокусник совершил свои первые нападения. Он кладет два рисунка рядом и сравнивает их с полученным только что. В них отсутствует абсолютная идентичность, но форма лица практически та же, похожи узкий рот и какой-то гипнотизирующий взгляд. Мистраль убирает все три изображения в картонную папку, потом запирает кабинет на ключ и переключает телефон на секретаря. Ослабляет галстук, устраивается поудобнее в кресле, кладет ноги на стол. Затем достает плейер, включает его и надевает наушники. Через две минуты он уже спит под пение китов, резвящихся в море у берегов Патагонии.

 

7

Лекюийе просыпается около половины седьмого. Он, как обычно, не сразу понимает, где находится, и не решается пошевелиться. Его глаза привыкли к рассветному полумраку. Он видит свою палатку, и этот образ, отпечатавшись в мозгу, позволяет ему понять, что он в своей комнате. Лишь тогда он медленно вытягивает ноги, встает и отправляется на кухню. Он вспоминает, что накануне выкинул все мешки с мусором. По очереди открывает шкафчики в поисках еды. Пусто. Сегодня утром ему предстоит идти к психиатру. Он пытается привести себя в надлежащий вид перед этой встречей, но, войдя в ванную, понимает, что лицо у него жуткое. Приходится бриться и принимать душ.

В тюрьме он боялся ходить в душ. Именно там чаще всего арестанты сводили счеты друг с другом. Одни заключенные насиловали других, а крики заглушали сообщники своим громким пением. Однажды он убил типа, изнасиловавшего его и потом всегда при встрече показывавшего ему непристойные жесты. Он уже почти забыл это убийство. Смутно вспоминает, как спрятал лезвие бритвы во рту, а проходя мимо того парня, протянул руку и вмиг перерезал ему сонную артерию. «Первый», — подумал он при этом. Но в его сознании картина этого убийства весьма размыта. Как будто пар из душевой замутил и его разум тоже. Быть может, заключенные поняли, что произошло. Он не уверен, однако заметил, что они с тех пор стали относиться к нему более осмотрительно и начали избегать.

Утренний туалет привел его в чувство. Он голоден. Одеваясь, по-прежнему испытывает удовольствие, когда натягивает на себя куртку. Выйдя из дома, он весьма уверенным шагом направляется в кафе на улице Бют-о-Кай, куда ходит последнее время. Миновав книжный магазин, он входит в бар и садится на скамейку из красного молескина, спиной к стене, под большим зеркалом. И осматривается. Первое наблюдение: жалкие люди сидят за стойкой, пьют кофе и читают газеты. Над стойкой включен телевизор, показывают розыгрыш лотереи «Рапидо»: двое посетителей с безумным видом сверяют с выигрышными номерами свои билеты. Лекюийе даже не понимает, в чем суть этой игры. Он заказывает двойной кофе и круассаны. Ему очень хочется есть. В помещении на стенах еще два телевизора. По обоим показывают спортивные программы. Через несколько столиков от Лекюийе сидит седовласая женщина с шиньоном. Она держит чашку с кофе на уровне подбородка и макает туда круассан, откусывая от него крупные куски. Официант ставит перед маленьким человеком корзину с круассанами и двойной кофе, под чашечкой лежит счет.

Лекюийе начинает с того, что очень осторожно разрывает пакетик с сахаром. Аккуратно высыпает сахар в рот, вплоть до последней крупинки, круто задрав голову. После этого ему требуется лишь несколько минут на то, чтобы расправиться с завтраком. Потом он снова принимается рассматривать людей в баре. Наблюдение второе: на сей раз они кажутся ему еще более жалкими. Он слышит их разговоры. Футбол и погода. Да уж, очень увлекательно! «Знали бы они, кто я такой», — думает он.

И постепенно начинает ощущать, как в нем растет некое осознание собственного могущества. Действительно, его демоны, хотя и вели себя в последние дни весьма сдержанно, теперь потихоньку снова начинают проявлять свой норов. И обращаются к нему следующим образом: «Ты ведь понимаешь, Арно, что тебя так и не поймали, когда ты был совсем новичком. А теперь, когда ты столькому научился в тюрьме, ничего с тобой не может произойти. Дерзай».

Лекюийе, словно пораженный ударом молнии, воспринял это как некий голос свыше. Он и прежде подсознательно руководствовался этой концепцией, но теперь все стало ясно как день. Полностью преображенный, он выходит на улицу, и ему кажется, будто весь мир теперь принадлежит ему благодаря вновь обретенной неуязвимости. Он направляется к своей машине, не переставая думать о предстоящем визите к психиатру. Лекюийе строго придерживается правил вождения и тем не менее приезжает раньше, чем ему назначено. Он использует это время, чтобы собраться и войти в образ бедолаги, задавленного жизнью. Войдя в вестибюль, он опускает воротник куртки. Начищенная до блеска медная табличка гласит: «Жак Тревно, судмедэксперт». Сидя в приемной, он пытается, как и все в таких случаях, углубиться в чтение журналов годичной или двухгодичной давности. Но все это лишь для вида. Ему нет дела до этого дурацкого журнала.

К нему выходит ассистентка и проводит в кабинет врача. Тот с важным видом сидит как-то неестественно прямо за своим столом и пишет что-то массивной перьевой ручкой «Монблан».

Психиатр, расплываясь в улыбке, поднимает глаза и смотрит на Лекюийе поверх узких продолговатых очков:

— Садитесь, еще минута — и я в вашем распоряжении.

Лекюийе адресует ему свой взгляд побитой собаки и вздыхает. Он видит перед собой толстенького господина с вполне очевидной лысиной на макушке. Последние пряди серых волос зачесаны слева на середину головы — так ее обладатель поддерживает иллюзию того, что его лысина не столь уж заметна. На психиатре бордовый пиджак, розовая рубашка и эффектный галстук-бабочка в желто-зеленую клетку. Видимо, весьма довольный своей писаниной, он надевает на авторучку колпачок, в последний раз перечитывает получившийся текст, складывает лист, аккуратно кладет его в конверт, по внутреннему телефону вызывает ассистентку и вручает ей письмо.

— Отправьте его как можно скорее и звонки на меня больше не переключайте.

Наконец он обращает внимание на Лекюийе.

— Итак, как вы нынче поживаете?

Задавая этот вопрос, психиатр открывает досье Лекюийе и быстро по диагонали просматривает свои записи. Он устраивается поудобнее в своем кожаном кресле и внимательно рассматривает маленького человека. А у того в голове полковой оркестр подает сигнал к атаке.

Сгорбленный, тихим голосом он отвечает:

— Тяжеловато. Трудно учиться жить заново, после того как двенадцать лет провел за решеткой.

— Это точно! На работе все ладится? Ваш начальник доволен тем, как вы ее выполняете?

Лекюийе хочется воскликнуть: «Да что ты понимаешь, дурак? Ни хрена ты не понимаешь!»

Но он лишь тихо-тихо отвечает:

— Честно говоря, ремесло водопроводчика мне нравится. Разумеется, обучился ему в тюрьме, у меня вообще довольно ловко получается ручная работа. Патрон говорит, что я хорошо знаю свое дело. Вот он и подарил мне эту куртку, чтобы я не мерз.

Демоны хохочут как безумные. «И все-таки осторожно, не считай его таким уж идиотом».

Психиатр записывает. Лекюийе замечает некоторые признаки задумчивости на его лице. Он понимает, что врач ходит вокруг да около.

— Мне бы хотелось еще раз поговорить с вами о том, что привело вас в тюрьму. Пожалуйста, давайте вернемся к этой теме. Мы можем совершенно спокойно это обсудить по двум причинам. Во-первых, за ваш поступок вы уже были наказаны. Во-вторых, я врач, а потому связан врачебной тайной. Я перечитал ваше досье: мои коллеги, работающие в тюрьме, недостаточно… как бы это сказать… недостаточно вникли — да, именно так, недостаточно глубоко вникли в суть вашего дела. Вы много говорили им о своей семье. Но ничего, ну или совсем уж мало, рассказали им о мотивах вашего поступка. Я бы хотел затронуть этот аспект. Ведь я здесь для того, чтобы помочь вам избавиться от всего, что накопилось у вас на душе.

Тревно говорит горячо, одаривая Лекюийе пристальным взглядом, полным казенно-профессиональной благожелательности.

Демоны бьют тревогу: «ОСТОРОЖНО! БУДЬ ОСМОТРИТЕЛЕН! ЛОВУШКА!» Эти слова мерцают в голове у Лекюийе ярко-красными неоновыми буквами. Маленький человек прекрасно понимает: нужно что-нибудь сказать, как-то ответить, поддержать игру этого не в меру самонадеянного психиатра, иначе он окажется в серьезной опасности. Но говорить всякую ерунду тоже опасно. Лекюийе откашливается, готовясь ответить, и смотрит на психиатра как побитая собака. Тот взглядом подбадривает его.

— Вы правы, — начинает Лекюийе, — надеюсь, это мне поможет.

Он видит, что врач доволен. Поигрывает своей красивой ручкой: то снимает колпачок, то надевает снова. Ему кажется, что пациент созрел для откровенной беседы, но по опыту психиатр знает, что Лекюийе может в любой момент сорваться с крючка, а потому молчит, продолжая благодушно смотреть на подопечного.

Демоны уговаривают Лекюийе сбросить балласт. «Действуй сверхосторожно, парень, — подсказывают они. — Он ведь не будет тут с тобой три часа сидеть. Положенное время — пятнадцать, максимум двадцать минут, и все, штамп в карте. Так что делай первый шаг — и увидишь его через две недели. А дальше посмотрим».

— Ну слушайте. Я шел по улице и не замечал эту даму, обвешанную пакетами. Она сама меня окликнула и попросила донести ей покупки до дома. Так оно все и получилось.

Лекюийе замолкает.

Психиатр колеблется, боится его отпускать. Он размышляет некоторое время, потом осторожно произносит:

— Продолжайте, постарайтесь вообразить себе эту сцену.

Лекюийе делает вид, что пытается сосредоточиться. Эту историю он, разумеется, знает наизусть. Ему пришлось тогда несколько дней выслеживать старуху, кстати, подругу его матери, вернее, не подругу, а просто знакомую. Мать пересеклась с ней на каком-то благотворительном аукционе. С тех пор она отдавала старушке шмотки, самой уже не нужные. Святое дело, несомненно. И старушка была довольна. Но только Лекюийе в то время уже начал убивать мальчиков и был настоящей ходячей бомбой, все способной разнести. Однажды он подслушал их разговор. Мать — Лекюийе был в этом уверен — говорила о нем, в завуалированной форме рассказывая бабке, что муж трахал ее сына. С тех пор он чувствовал, что старая исподтишка наблюдает за ним. И вот когда он, придя в ее квартиру, увидел на ней одежду своей матери, демоны, доселе мало с ним разговаривавшие, возопили во всю глотку: «Это твоя мать! Она приняла облик старухи, чтобы над тобой поиздеваться!» Решение ее убить пришло тут же. Зачем? Как? Это не имело значения. Демоны дали отмашку: «Действуй!» Не раздумывая, Арно ударил старуху кулаком и, сам не зная почему, зверски изнасиловал. Притомившись, он заснул. Вот так просто все и случилось. Но если он расскажет эту историю психиатру, можно держать пари, что этот вальяжный тип в галстуке-бабочке задумается наконец и посмотрит на него иначе.

«Нет, не сегодня. Мы сочиним продолжение истории к следующему сеансу и, уж конечно, ничего не будем говорить про мамашу. Это слишком рискованно — „бабочка“ может сделать из этого опасные для него выводы».

Лекюийе спускается с небес на землю и, глядя на врача глазами кокер-спаниеля, тихо произносит:

— Разрешите мне продвигаться вперед постепенно. Я знаю: вы поможете мне. Но я не могу так быстро, для меня это слишком болезненно.

Психиатр маскирует свою досаду вежливым «да, конечно», ставит штамп в карточку и назначает очередную встречу.

— Увидимся недельки через две, это весьма приемлемый темп для постепенного развития темы.

Маленький человек притворяется еще более жалким, намеренно вяло пожимает руку психиатру и неуклюже выходит из кабинета.

Когда за Лекюийе закрывается дверь, Тревно записывает своей красивой ручкой: «Заслуживает внимания. Предстоит проделать большую работу. Очень сложная личность. Пережил травму. Какую именно? Пожилая женщина — связь с матерью? Перечитать историю семьи, рассказанную в тюрьме. Уточнить эту часть: по-видимому, там есть несоответствия. Продолжение следует».

Оказавшись на улице, Лекюийе поднимает воротник куртки и быстрым, нервным шагом добирается до своего «пежо». Он уже снова стал маленьким человеком, уверенным в себе. Сидя в мини-вэне, он долго смотрит в зеркало заднего обзора. В нем на солнцезащитном козырьке отражается некто бледный, очень напряженный, со взглядом, от которого можно упасть замертво на месте. Видя свои глаза, маленький человек немедленно приказывает себе: «Перестань излучать ненависть, парень. Ты обратишь на себя внимание. И не веди себя так, словно мир принадлежит лишь тебе». Затем он сверяется со своим рабочим графиком и отправляется по вызовам. Первые четыре поломки он ловко и быстро устраняет. Клиенты ему не докучают, а большего ему и не надо; кроме того, они дают ему чаевые.

Его утренняя смена завершается подключением стиральной машины в двенадцатом округе. На протяжении всего маршрута демоны ему аплодируют. И приговаривают: «Сегодня ты был на высоте, но соблюдай осторожность».

В течение двадцати минут Лекюийе трудится, наполовину исчезнув в тумбочке под раковиной, так как именно там находится блок подключения. Клиент приготовил кофе и терпеливо ждет окончания работы. Лекюийе жарко, а в этом узком пространстве слишком тесно, чтобы вытереть пот, и тот заливает ему глаза. Он слышит на кухне шум шагов и голос:

— Папа, что там внизу делает этот дядя?

Больше Лекюийе не слышит ничего. Совершенно. Голос принадлежит маленькому мальчику. Он не смеет пошевелиться. Ему даже не хочется вылезать. Наоборот, если бы он только мог, он бы целиком забился в этот чулан.

«Если я сейчас покажусь — этот тип почует неладное: ведь у меня, наверное, такое лицо!» Он взывает о помощи к своим демонам. Те отвечают: «Не забудь, что ты неуязвим. Ничего тебе не будет. Вылезай — и точка. Если мальчик тебе понравится, придешь еще раз в другой день. Но веди себя естественно».

Лекюийе снова принимается за работу и слушает, как разговаривают малыш и его отец. Выбравшись наружу, он старается не глядеть на ребенка. А отец, очевидно, хочет продемонстрировать, какой у него воспитанный сын.

— Пьер, поздоровайся с дядей.

Мальчик протягивает Лекюийе руку, тот вяло ее пожимает, по-прежнему не глядя на мальчонку.

— Вам еще долго? — спрашивает отец. — Дело в том, что уже полдень, а мне надо срочно кое-что купить. Я отлучусь на десять минут, не больше. Если вы не против, я оставлю вас с Пьером — и сразу же вернусь.

Против? Да Лекюийе только этого и ждет. С демонами будет несложно договориться. Он знает, что, останься с мальчиком наедине, случится ужасное. Никаких сомнений. И он предпочитает сбежать.

— У меня не хватает нужного колена для вашей трубы. Я бы предпочел вернуться чуть позже — скажем, в три часа. Вы будете дома?

Арно Лекюийе не оставил отцу времени для ответа. Он застегнул ящик с инструментами и тотчас же ушел, а отец с порога отвечал ему:

— Хорошо… как хотите… до скорого.

Арно Лекюийе сидит в своей машине. Он спокойней, чем мог себе вообразить. Демоны одобряют его поведение, но тут же задают вполне ожидаемый вопрос: «Ты ведь не будешь вот так по-дурацки сидеть в своем фургоне? Может, тебе снова выйти на охоту? Не забывай, что ты неуязвим. Подыщи следующую жертву». Маленького человека распирает от невыразимого желания, зарождающегося у него между ног и ударяющего в голову снова и снова. И так без конца. Психиатры называют эти приливы «туда-сюда» сексуальным влечением.

Он трогается, толком не зная, куда едет; двигается наудачу. Лекюийе обожает это состояние: выслеживание добычи, — это придает ощущение силы. «Я охотник». Он повторяет себе это несколько раз кряду. Глаза его снова горят, он чувствует себя превосходно. Взгляд его методично перемещается справа налево, рассматривая тротуары. Он сторонится магистралей с интенсивным движением: на высокой скорость мало что можно разглядеть. Его привлекают не очень широкие улицы, где поспокойнее, так как при этом можно наблюдать оба тротуара одновременно. Ему уже повстречались несколько детей, но они либо шли в сопровождении взрослых, либо двигались слишком быстро, чтобы можно было их остановить. Неоднократно он задерживался на перекрестках, как бы залегая в своеобразной засаде подобно гиене или шакалу, подстерегающим добычу. Разочарованный тем, что ничего-то ему не попадается, он менял пункт наблюдения. Но и на новом месте ничто не внушало надежды. Демоны чувствуют, что он вот-вот совершит какой-нибудь опрометчивый поступок, и спешат остудить его пыл. «Уходи, парень, — советуют они. — Сегодня не твой день. Да, ты непобедим, но это не значит, что ты можешь творить черт знает что. Пойди подкрепись и опрокинь бокальчик-другой чего-нибудь успокоительного».

Маленький человек, уверенный в себе, входит в какой-то бар, заказывает дежурное блюдо и двойной эспрессо. Сахар он съедает как обычно, то есть проглатывает до кофе. Сейчас ему уже не так страшно появляться в людных заведениях. И хотя в машине безопаснее всего, он теперь охотнее посещает подобные места. Взглянув на часы, он отправляется к телефону-автомату и звонит клиенту, к которому обещал вернуться. Тот отвечает:

— Хорошо, я вас жду, можете прямо сейчас приходить.

Лекюийе вешает трубку, успокоенный по крайней мере тем, что ему не придется быть наедине с мальчиком.

Арно Лекюийе быстро закончил подключение стиральной машины. Он чувствует, что мальчик находится в доме, хоть и не видит его. Он протягивает клиенту счет. Тот уходит за чековой книжкой. Арно Лекюийе сидит на корточках и собирает инструменты. И тут он вздрагивает от звука приближающихся шагов. Он знает, что это ребенок. Внезапно шаги замирают. Демоны решают взять инициативу в свои руки. Они приказывают: «Не поднимай глаз. Забудь о нем, на улице полно всяких, кто и получше будет». Ребенок ничего не говорит, стоя в шаге от Лекюийе. Тот отрывает взгляд от ящика с инструментами и медленно поднимает глаза — на несколько сантиметров вверх. В сознании его тревожно мигает красным светом команда «СТОП». А глаза пристально смотрят на ноги застывшего на месте ребенка. Демоны голосят: «Черт! Ты что, с ума сошел? Чего ты ждешь? Уходи скорее».

Лекюийе чувствует, что за ним наблюдают, и, сам не зная почему, достает из сумки с инструментами большую медную шайбу и, будто не замечая, что не один в помещении, принимается быстро-быстро вертеть ее между пальцами, потом заставляет ее исчезнуть. Он слышит, как мальчик выражает свое восхищение:

— Ух ты!

И тогда маленький человек, уверенный в себе, укладывает свои инструменты, встает и, ни разу не взглянув на мальчика, забирает чек и пять евро чаевых. Прощается и благодарит. Демоны потрясены тем, свидетелями чего им только что довелось быть. Какая неосмотрительность! Сколько гордыни! Они, видите ли, обиделись и больше с ним не разговаривают.

Арно Лекюийе, сидя в машине, довольный собой, сверяется с расписанием на день.

— Самое главное, — произносит он вслух, — внимательно смотри по сторонам, не пропусти объект, отвечающий твоим требованиям.

Он еще некоторое время ерзает и дергается на сиденье, а потом отъезжает.

Немного восстановив силы, Мистраль отправляется к автомату за очередной порцией кофе. Вернувшись обратно со стаканчиком горячего напитка, он садится за свой рабочий стол и просматривает записи в черном блокноте. Потом берет лист бумаги и пишет:

«Преступник.

Мужчина, примерно тридцати пяти лет, маленького роста, темные короткие волосы, худощавого телосложения; одет был в бежевую куртку (порвана в верхней части правого рукава) и темные брюки; пользуется туалетной водой низкого класса, больше уже не производимой и купленной по меньшей мере пятнадцать лет назад; согласно информации, полученной в ходе трех допросов жертв его неудачных покушений (два — 1989 год, один — январь 2002-го), представляется Жераром; трижды упоминал мать, ни разу — отца; фоторобот не представляет особой практической ценности: заурядная внешность, — но оказывает своего рода гипнотическое воздействие взгляд; убийца появляется и исчезает незаметно для свидетелей.

Жертвы.

Мальчики от девяти до двенадцати лет — темноволосые, белой расы. Жертвы никак не связаны между собой: из разных слоев общества, не посещали никаких общих учреждений, из разных округов Парижа. На данной стадии расследования: никаких точек соприкосновения, кроме того что они все сильно возбуждали Фокусника.

Место преступления.

Все эпизоды имели место в Париже, в подсобных помещениях домов (подвалы, огороженные загоны для велосипедов); тела мальчиков: лежат на животе, лица повернуты вправо, руки слегка разведены в стороны, кисти на уровне плеч, пальцы расставлены в стороны; убиты посредством удушения до изнасилования; пробы на анализ ничего не дали, нет возможности определить ДНК. Совершено еще одно сопутствующее убийство (январь 2002-го).

Выводы.

Он выбирает мальчиков не случайно, для убийцы они все имеют нечто общее. Сцена преступления на что-то указывает — на что? Мы знаем последовательность его действий, но не их алгоритм. Он должен что-то забирать с собой, чтобы поддерживать в себе определенный градус вожделения, — что именно? Родители сказали, что он ничего не брал, детям не наносились травмы. Что он мог взять? Как он передвигается? Пешком? На общественном транспорте? На машине?»

Перечитав эту своеобразную ориентировку, Мистраль убирает ее в папку с надписью «Фокусник», где уже лежат другие его записи и копия фоторобота. Допивает остывший кофе. Уже в тысячный раз обещает себе, что больше не пойдет за кофе. Дверь в его кабинет открыта; входит Дюмон, с суровым выражением лица.

— Я за новостями; все сильнее ощущается дефицит информации.

— Садись и перестань говорить глупости. Если ты имеешь в виду Фокусника, то сам знаешь; на данный момент у нас решительно ничего нет. Я обобщил кое-какие свои размышления — вот они, никакой тайны из них не делаю. Тебе хорошо известно, что нет ни малейшей зацепки.

— О’кей, О’кей! Просто мысли вслух. Я уже работал над делом этого Фокусника. Не знаю, в курсе ли ты, но я служил в следственном отделе инспектором в те годы, когда орудовал этот тип. У нас чуть не возник комплекс совершенного бессилия.

— Да, я слышал, что ты здесь уже работал. Послушай, мне в голову пришла вот какая идея. А не приходятся на те годы еще не раскрытые убийства?

Дюмон задумывается, потом отрицательно качает головой.

— Трудно сказать — ведь, честно говоря, я уже не очень помню. Все силы следственного были тогда брошены на борьбу с Фокусником. Остальными убийствами, проходившими по нашей части, занимались другие отделы. Я не знаю, что это нам дало. В то время, будучи лишь инспектором, я не имел доступа ко всем материалам дела. Надеюсь, теперь у меня будет больше возможностей!

Мистраль раздраженно пожимает плечами.

— Геран попросила меня мобилизовать все службы. Мы не должны ждать следующего убийства. Остальные дела придется сбросить на другие подразделения, а ты, в качестве наблюдателя от нашего отдела, будешь контролировать их работу.

От Мистраля не ускользнуло, что при этих словах Дюмон мгновенно изменился в лице, взгляд его стал тяжелым.

— Ты хочешь устранить меня от дела Фокусника? Понимаю: месье желает лопать все почести со стороны прессы в одиночку. Может, у тебя уже есть какой-то след? Черт возьми, за кого ты себя принимаешь?

Не прошло и пяти минут, как мнимое затишье превратилось в настоящую бурю.

Мистраль вскочил со своего кресла, несколько озадачив Дюмона такой реакцией.

— А теперь заткнись и послушай меня. Я не ищу никаких почестей, мне на них плевать. Единственное, чего я хочу, — это добиться максимальной эффективности в поимке человека, убивающего детей. Этим делом должны заниматься все подразделения, каждый — от рядового полицейского до шефа. Уяснил? Если ты возьмешь на себя другие убийства — возможно, там тебе попадутся какие-то зацепки, относящиеся к нашей теме. Если ты этого не понимаешь — значит, ты ничего не смыслишь в профессии следака. А теперь отвали, у меня есть чем заняться поважнее, чем ублажать твою такую чувствительную натуру.

Дюмон стремительно покидает кабинет Мистраля. А тот с силой бросает ручку на стол и восклицает:

— Нет, ну какой идиот!

Пытаясь отвлечься и немного успокоиться, он спускается в оперативный отдел, чтобы оставить инструкции на выходные. Дежурные офицеры уже сдали папки с отчетами — на вечерней планерке, — и это ощущалось по несколько ослабленному напряжению. Начальник отдела, видавший виды майор, предлагает Мистралю кофе, но тот с улыбкой отказывается.

— Я сегодня уже превысил дозу. Вы скоро освободитесь?

Майор смотрит на часы на стене. На них восемнадцать сорок пять.

— Я заканчиваю в семь, а завтра дежурю с семи вечера до семи утра. Есть какие-то особые задания?

— Я в эти выходные не дежурю, но если случится что-нибудь серьезное, имеющее отношение к детям, или если Фокусник снова проявится — звоните мне в любое время дня и ночи, мой мобильник всегда будет включен. В нашем отделе остается дежурить Мартиньяк. С ним можно ничего не опасаться: он знает, что в любой момент может со мной созвониться. Держим связь.

Мистраль похлопывает по сотовому телефону, висящему у него на поясе.

— Нет проблем. Кальдрон мне сказал то же самое. Я проинструктирую на этот счет ночную смену.

Они пожимают друг другу руки. «Удачи», — читается во взгляде старого майора. Поднимаясь в свой кабинет, Мистраль сталкивается с Дюмоном, раскрасневшимся от злости. Не глядя друг на друга, они молча расходятся.

Мистраль появляется в кабинете Кальдрона как раз в тот момент, когда завершается инструктаж группы, дежурящей в выходные. Мистраль дожидается полного окончания совещания. Задав несколько вопросов, полицейские направляются к выходу, прощаясь с остающимися.

— Я объяснял парням, что делать, если объявится наш человек. Думаю, мы все предусмотрели.

Мистраль кивает.

— У директора еще нет уверенности относительно того, стоит ли ознакомить с фотороботом прессу, — замечает Мистраль. — Мне кажется, префект рассматривает вопрос о смене тактики. Я сообщил ему свое мнение. Этот портрет слишком неконкретен, чтобы его распространять среди населения. Там изображено лицо из тех, что забываешь сразу же, как только отводишь глаза.

— Что вы делаете в эти выходные?

— Прежде всего сегодня ночью мне надо закончить чтение досье. Этим я займусь дома. Завтра днем я пообещал детям отвести их в Люксембургский сад. В воскресенье — посмотрим по обстоятельствам. А вы?

— Раз вернулся Фокусник, я хочу все время оставаться на связи. В субботу отправлюсь с женой по магазинам, а в воскресенье, если будет спокойно, будем обедать в одном уютном ресторанчике на площади Вогезов и немного побродим по кварталу Марэ. Ей очень нравятся эти места.

Оба знают, что выходные будут не более чем передышкой, во время которой они оба ни на секунду не смогут расслабиться, как часовые на посту.

Мистраль садится в свою машину, припаркованную на служебной стоянке. Заводит ее, но трогается не сразу: открывает бардачок и достает оттуда компакт-диск Майлза Дэвиса «Испанские зарисовки». Это один из его любимых альбомов — особенно ему нравится композиция «Аранхуэсский концерт» в исполнении этого выдающегося трубача. Мистраль знает, что, возвращаясь домой под эту музыку, он немного расслабится и на короткое время забудет о расследовании. Он едет медленно, подстраиваясь под музыку, глядя по сторонам на освещенные парижские улицы, и подъезжает к себе уже в относительно спокойном состоянии.

Слыша звук открывающейся входной двери, дети бросаются на отца с криками: «Я первый!» — так словно они не виделись целый месяц. Это повторяется каждый вечер. Клара улыбается. Мистраль еще не успевает сделать и трех шагов, как попадает под град вопросов по поводу того, действительно ли завтра они все пойдут в Люксембургский сад.

— Если только дождя не будет, то пойдем.

Довольные таким ответом, мальчишки успокаиваются.

— Мы не хотим брать с собой велосипеды. Гораздо интереснее играть с корабликами, палками гонять их по пруду.

— Если мне не изменяет память, в прошлый раз вы чуть не нырнули туда вниз головой. Ладно, до дна вы уже достаете, но только все равно соблюдайте осторожность — все-таки сейчас неподходящее время года для того, чтобы купаться, — замечает Клара.

Они сидят за столом, как бы упиваясь спокойной обстановкой. Детям разрешают ужинать вместе с родителями только вечером в пятницу. Еще один ритуал этого дня: Мистраль обычно читает сыновьям какую-нибудь книжку. Дети забираются на кровать, а Мистраль садится на ковер, прислонившись к изголовью, спиной к детям. Сегодня он читает им «Остров сокровищ»: оба сына обожают эту историю о пиратах — ведь ее герой почти такой же мальчишка, как и они.

В этом издании имеются прекрасные иллюстрации, красочно изображающие пиратов, оружие той эпохи, корабли и все такое прочее. Дети часто прерывают отца и просят:

— Покажи картинку.

Мальчики ждут отца с нетерпением. Мистраль входит в комнату с открытой книгой в руке.

— Прежде чем я начну читать, хотел бы узнать, где мы в последний раз остановились.

Дети переглядываются. Они сбивчиво начинают что-то объяснять и наконец сообщают, что процесс прервался, когда юный Джим Хокинс попал в передрягу на корабле, а пират полез на мачту, чтобы схватить укрывшегося там героя. Мистраль посвящает чтению полчаса и прерывается — конечно, не на сцене сражения, а на более спокойном отрезке повествования. Мальчики каждый раз выражают свое недовольство, когда отец закрывает книгу, приговаривая:

— На сегодня все.

Людовик обожает эти моменты и просто не мыслит себя без них.

Уложив детей спать и поцеловав их на ночь, Мистраль и Клара отправляются в гостиную. Она спрашивает о новостях по делу Фокусника.

— Абсолютно ничего.

Клара рассказывает ему о том, как провела день, как тестировала новый аромат. У нее в кабинете стоит так называемый «парфюмерный орган». Речь идет о большом столе с полками, заставленными пятью тысячами различных ароматов, капсул с образцами, отличающимися друг от друга своими уникальными характеристиками. «Нос» должен постоянно «играть гаммы», чтобы держать в памяти все эти запахи и заниматься созданием своих композиций. При помощи этого органа она анализирует ароматы. Идеальная композиция возникает лишь в результате искусного сочетания многих, порой нескольких сотен, различных ноток. Ей часто приходится уезжать в Грас, чтобы обсудить там свои наработки и подготовиться к тестам.

Позже, с наступлением ночи, Мистраль отправляется в свой кабинет. Он любит эту комнату, принадлежащую ему одному: здесь у него есть возможность работать в привычной ему обстановке. На стены он повесил репродукции картин американского художника Эдварда Хоппера в рамочках — «Лето» и «В номере отеля», а также две литографии Джека Веттриано, приобретенные в галерее в Лондоне во время уик-энда, когда он еще ухаживал за Кларой.

Сегодня ночью он будет дочитывать оставшиеся досье по убийствам, совершенным в 1989 году. Он приготовил себе термос с чаем и немного фруктов. Судя по толщине папок, работы здесь на целую ночь. На столе стоит металлическая статуэтка Дон Кихота, сантиметров тридцати в высоту, работы какого-то кубинского мастера. Эта вещица, смонтированная из разнородных кусочков металла, пришлась весьма к месту. Освещаемая настольной лампой, фигурка отбрасывает на стену грозную тень Дон Кихота — на коне и с копьем. Мистраль частенько приглядывается к ней. Он ни в коем случае не сравнивает себя с персонажем — хотя бы потому, что убийцы, являющиеся объектами его поисков, имеют мало сходства с ветряными мельницами.

Глубоко вздохнув и вооружившись блокнотом, он погружается в чтение документов об убийствах детей. Через несколько часов у него возникает потребность немного расслабиться. Он встает, потягивается и позволяет себе двадцатиминутную паузу. Последняя заполняется прослушиванием на плейере музыки, исполняемой еще одним джазовым трубачом, Четом Бейкером. Он надевает наушники, чтобы никому не мешать. Мистраль сожалеет, что сам не занимается музыкой, и надеется, что хотя бы один из его сыновей научится играть на каком-нибудь инструменте.

А километрах в пятнадцати от него не спит еще один человек. Но он не слушает музыку. Арно Лекюийе сидит в своей палатке, прижав колени к груди и обхватив их руками, склонив на них голову. Он размышляет. На сей раз коллекция осталась вовне палатки. Все его существо сосредоточено на беседе с демонами. Они наперебой твердят ему: «Поменяй тактику. Ты стал неуязвимым. Не спеши убивать, воспользуйся моментом».

Маленький человек отлично сознает свое превосходство. Но с каким огромным риском сопряжена необходимость приводить детей в подвалы или на пространство, открытое всем ветрам! Он читал и знал по своему тюремному опыту, что полицейские значительно продвинулись в анализе места преступления и теперь у них имеется база данных ДНК по преступлениям на сексуальной почве. Оставалось лишь радоваться тому, что предыдущие изнасилования не обошлись без использования презервативов и что его ДНК ни разу не была определена в связи с теми убийствами.

Понятно, что отныне, если он оставит след, хотя бы малейший, его тут же заметут. Так что у него есть вполне веские основания отказаться от проведения своих акций в подвалах. И он клянется, что больше не будет творить безумств, подобных тому, что произошло несколько дней назад. Постепенно маленький человек приходит к выводу, что надо так или иначе заманить мальчика в фургончик, а потом, сделав свое дело, выбросить бездыханное тельце где-нибудь в укромном уголке. Его вполне удовлетворяет это решение. Демоны же твердят свое: «Ладно, парень, но не забывай об осторожности. ОСТОРОЖНО».

Лекюийе по-прежнему в печали оттого, что ему не удалось должным образом свершить свой ритуал. Насколько коллекция успокаивает его на стадии подготовки, настолько же бесит теперь — стоит только к ней прикоснуться. В соответствии с указаниями демонов Лекюийе вытягивает ноги, вылезает из своей палатки и ложится в постель. Он быстро засыпает, его сон полон смутных, беспокойных видений, к нему вереницей приходят мальчики и все время спрашивают: «Как ты это делаешь, дядя?»

Время от времени Лекюийе резко просыпается и вскакивает, не узнавая свою комнату, не понимая, сон это или реальность. Однако демоны при этом исчезают, предоставляя маленькому человеку разбираться во всем самостоятельно.

Холодный рассвет застает обоих примерно в одинаковом состоянии: они обессилены, измождены. Лекюийе, словно возвратившийся из ниоткуда, с трудом встает на ноги, а Мистраль пребывает в подавленном состоянии духа от прочитанного.

Он закончил изучать дела, относящиеся к восемьдесят девятому году, и особо отметил в блокноте два или три момента. Теперь он может отправиться спать. Усталость, накопившаяся за последние несколько дней, делает его пессимистом, и он уже не знает, по какому следу идти. Он надеется на то, что сон успокоит его. Удостоверившись в том, что его мобильный телефон включен, он ложится рядом с Кларой. И через минуту засыпает.

 

8

В субботу днем семейство Мистраль отправляется в Люксембургский сад. Дети сразу же устремляются в пункт проката корабликов, расположенный возле большого пруда. Речь идет о парусниках с номерами на парусах — по ним дети узнают, где чей. К ним выдают длинные палки, чтобы можно было регулировать движение корабликов по водной поверхности. Вооружившись ими, дети бегают вокруг пруда, понукая свои парусники к движению к воображаемым странам и островам сокровищ. Так проходит немногим больше часа. На дворе февраль, суббота выдалась холодная и солнечная, множество взрослых с детьми гуляют по парку, а пятнадцать — двадцать сорванцов с визгами носятся вокруг пруда. Многие родители, воспользовавшись замечательным освещением, фотографируют своих чад.

Наигравшись с корабликами, дети катаются на пони. Клара фотографирует отца с сыновьями, те гримасничают в объектив. Время от времени взгляд Мистраля омрачается тенью, так как его постоянно гнетет то, что по городу разгуливает убийца детей. Но она исчезает, когда Мистраль общается со своей семьей.

Наступает час полдника. Мистраль и Клара выходят из Люко, как говорят парижане, через ворота напротив Пантеона, Мистраль покупает горячие каштаны, а дети прыгают на месте, выпрашивая блины с шоколадом. Под вечер они возвращаются домой, дети дремлют в машине. Мистраль по опыту знает, что не стоит разговаривать с Кларой о своей работе, пока их мальчики рядом. Дети все фиксируют в своем сознании, даже если кажется, что они спят, а ему совершенно не хочется, чтобы они узнали о Фокуснике. Так что беседуют они о планах на ближайший отпуск.

Дома, до самого ужина, Мистраль снова занимается с сыновьями, потом какое-то время читает им и укладывает спать.

Клара видит беспокойство на лице мужа и пытается успокоить его, говоря:

— Я уверена, что вы его скоро поймаете.

Перед сном Мистраль звонит в оперативный отдел. Там отвечают:

— В городе все спокойно. Новостей нет.

Он еще минут десять смотрит информационный канал «LCI», после чего ложится.

В воскресенье на смену субботнему солнцу приходит холодный дождь. Вся семья остается дома. Вечером Людовику звонят из оперативного отдела:

— В такую погоду людям не очень-то хочется слоняться по улицам. Все спокойно. Новостей нет.

Под конец дня проявляет себя Кальдрон. Оказывается, он разговаривал по телефону с Жаном Ивом Перреком. Наврал ему с три короба и сообщил, что в ближайший вторник собирается в Булонь-сюр-Мер по делам следствия. А поскольку, мол, Ле Туке находится всего километрах в тридцати оттуда, он может повидаться с Перреком. Ни слова о Фокуснике или о Мистрале. Перрек пригласил его на обед. Мистраль обрадовался такой возможности, по достоинству оценив скрытность Кальдрона.

В эту ночь Мистралю не спится. Он знает, что снова браться за изучение досье бесполезно: он не найдет там данных, способных помочь ему продвинуться в расследовании. Видимо, Мистралю просто не терпится вернуться к работе в понедельник утром.

Выходные обычно вызывают у Арно Лекюийе гнетущее чувство. Он помнит, что его родители по субботам шли по магазинам, а по воскресеньям отец отправлялся в квартальную букмекерскую контору делать ставки на лошадей в скачках. Днем, посмотрев заезды по телевизору, он рвал в клочки свои билеты, ругая на чем свет стоит «этих чертовых кляч, еле волочащих ноги», после чего занимался только одним: смолил сигарету одну за другой и безостановочно пил пастис в баре.

В тюрьме будни не отличались от выходных. Поэтому за двенадцать лет заключения, живя в системе, где время структурировано лишь принятием пищи, сном и посещениями — летом и зимой все одинаково, — он очень быстро практически отвык от прежних ориентиров, в значительной мере определяющих поведение людей на свободе. К тому же Лекюийе демонстративно отказался от посещений. А когда работаешь или учишься ремеслу, выходных не замечаешь. Просто занимаешься своим делом в одном и том же месте. И все. Именно об этом размышляет Арно Лекюийе, сидя в своей машине.

Он ищет, где бы ему припарковаться в районе Трокадеро. В этом месте, популярном у туристов, всегда много народу. Люди гуляют группами, повесив на руку видеокамеры и не отрывая глаз от дисплеев, чтобы контролировать процесс съемки. Большинство из них видели Париж только на этом маленьком экранчике, а потом на своем видеоплейере. А кто-то фотографируется на фоне Эйфелевой башни: «Вот видите, мы были в Париже».

Лекюийе же наобещал себе, что первый же заблудившийся мальчик, пусть даже из туристов, станет его добычей.

Демоны в ответ произносят лишь одно слово, по буквам: «О-С-Т-О-Р-О-Ж-Н-О».

Лекюийе подумывает над тем, как бы заставить их замолчать, но понимает, что иногда они дают хорошие советы. Так что они остаются с ним.

Побродив часа два-три по эспланаде Трокадеро, где в эту холодную солнечную субботу полным-полно народу, Лекюийе, испытывающий легкий озноб в своем костюме охотника, в куртке с поднятым воротником, отказывается от своих планов. Слишком много фликов, да и вообще всяких людей, а уж эти озабоченные родители совсем помешались на бдительности, а всяких ловушек и потенциальных свидетелей столько, что остается только садиться в машину и отправляться на поиск добычи в иные места.

Он по опыту знает, что суббота и воскресенье — пропащие дни. Дети редко гуляют одни. Разве что, быть может, на больших бульварах, граничащих со спальными кварталами, располагающимися на северо-восточной окраине Парижа. Но там тоже проблема. Большая проблема. Если его поймают — убьют. Он помнит один разговор, подслушанный в тюремном дворе во время прогулки. Заключенные, как обычно, были на взводе и, как обычно, из кожи вон лезли, чтобы доказать что-то друг другу. Они болтали между собой. Громко. И конечно, сильно преувеличивали. Но маленький человек все же вынес из услышанного урок. Еще один.

Парни говорили, что в случае передряги:

— Вовсе не эти ублюдки флики решают наши проблемы. Поскольку мы улаживаем их сами, а придурков, пожелающих промышлять на нашей территории, мы в порошок сотрем.

Поэтому Лекюийе благоразумно избегает опасных для себя кварталов. И демоны молча одобряют его поведение.

Его любимое время для выслеживания добычи — среда, первая половина дня, а в другие дни недели — либо позднее утро, либо ранний вечер, когда дети возвращаются из школы, идут в спортивные секции или на какие-то другие занятия. Выбрав жертву, он приходит на то же место еще раз. Можно сказать, проводит рекогносцировку на местности. А потом плетет свою паутину и терпеливо выжидает, надеясь, что ребенок в нее в конце концов попадется. Запутается в нитях. Еще он имеет обыкновение подкарауливать неподалеку от бассейнов. В пору своих прошлых подвигов одного он поймал как раз у бассейна. Воспоминание об этом вызывает в нем дрожь. В его нынешней работе есть свои достоинства и недостатки. Достоинства: машина обеспечивает мобильность, простоту перемещения, автономность, анонимность (пока еще она сохраняется). Зарплата его вполне устраивает. Недостатки: он не может постоянно вести свою охоту в нужном месте и в нужное время. Но это неудобство щедро компенсируется машиной. А еще он увеличивает площадь своих охотничьих угодий.

От только что наступившей ночи веет холодом. Лекюийе надоело охотиться, он решает вернуться домой. Но прежде останавливается на заправке, заливает полный бак и покупает себе что-то на ужин. Двадцать минут уходит на поиск подходящего места для парковки. Пешком добираясь до своего дома, он проходит по улице Жерар, совершенно пустынной. Машины стоят с правой стороны. Он идет по левой. Вдоль водосточного желоба. Ему весело так идти. В детстве ему хорошенько влетало, когда он возвращался домой в промокших ботинках. Но сейчас водосточный желоб сух. Он продолжает так идти еще метров тридцать. Потом резко останавливается. И тогда в памяти его возникают — сначала смутные, размытые, потом все более четкие — образы и звуки.

Битва среди ночи — это случилось в далеком прошлом. Он не помнит, когда именно, — может быть, тринадцать лет назад.

Лекюийе стоит, прислонившись к стене, и старается запомнить эту сцену. Сначала обстоятельства.

Это случилось под вечер, давно-давно. Ему попался мальчик лет десяти, возвращавшийся домой; он развлекался тем, что одной ногой шел по тротуару, другой — по водосточному желобу. Фокусы Лекюийе заставили ребенка остановиться. Через три минуты он уже завоевал его доверие; через пять — повел его за собой в помещение для мусорных контейнеров, якобы чтобы поменять лампочку. Оглушил его и положил в нужную позу, подготовил к жертвоприношению. Все прошло довольно хорошо. И тогда в помещении появилась собака. Огромная. Он не слышал, как она вошла, и заметил ее, лишь когда, встав на колени возле ребенка, ощутил у себя над ухом тяжелое, горячее дыхание, а потом раздалось рычание. От страха он вскочил на ноги и отпрыгнул. Собака стояла там, в полумраке. Порода? Не имеет значения, он все равно в них ничего не понимал. Собака казалась ему огромной. А значит, злой. Она глухо рычала. Лекюийе видел ее раздвинутые челюсти и торчащие клыки.

Маленький человек держал в правой руке свое любимое оружие, отвертку примерно тридцати сантиметров длиной, переделанную в заточку. Он крепко сжимал ее тонкую рукоять в правой руке, до хруста в суставах. И тогда собака сделала прыжок. Арно Лекюийе тут же несколько раз наугад сделал выпад. Первый раз попал собаке в глаз, потом несколько раз лихорадочно ударил зверя в левый бок. Собака с воем убежала — вне всякого сомнения, удалилась умирать в какое-нибудь укромное местечко. Арно Лекюийе тоже решил убраться восвояси. Он уходил пошатываясь; ноги дрожали так, что в какое-то мгновение ему показалось: он и идти не сможет. На куртке осталась кровь животного. Он бросил одежду в мусорный бак, вытер отвертку и убрал ее в правый рукав рубашки. А потом целую ночь бродил по улицам, пытаясь успокоиться. Ему это почти удалось к тому моменту, когда в два часа ночи он вернулся к себе домой.

Он пошел тогда по улице Жерар: левой ногой по тротуару, правой — по водосточному желобу, как в детстве. Как тот мальчик, оглушенный им несколькими часами ранее. Именно так он его и поймал. Заметил скучающего ребенка, шедшего вдоль водосточного желоба, и двинулся ему навстречу, подражая его движениям. А фокусы стали лишь эффектной концовкой. Мальчик был поражен его выходкой, а манипуляции с игральными костями окончательно его заворожили. Если бы не эта чертова собака…

А потом, когда он был уже всего в нескольких десятках метров от дома, сзади появилась машина. Водитель сильно разогнался.

Лекюийе стоит, прислонившись к стене, и отчетливо видит все, что тогда произошло. У него такое впечатление, будто он смотрит фильм, в котором сам снимался.

Он продолжал идти одной ногой по водостоку, другой — по тротуару, так, словно вокруг никого не было, не обращая внимания на машину, все еще захваченный тем, что он только что совершил. Нет, этот болван не задавит его — особенно сейчас, когда он вновь переживает сцену знакомства с мальчиком. Машина пронеслась мимо, сильно ударив зеркалом его правую руку. С его стороны никакой реакции не последовало. Оно и понятно: эта боль, по сравнению с только что испытанным шоком, казалась сущим пустяком. В автомобиле сидели четверо: два молодых человека и две девушки. Водитель остановился в нескольких метрах впереди и, выйдя из машины, решительно направился к нему. Лекюийе почувствовал сильный удар в челюсть и навзничь свалился на землю. Парень со всей силы засветил ему кулаком, он даже ничего не успел заметить. Нападавший стоял над ним и оскорблял его. Пассажиры звали его. Теперь этот болван смеялся. Лекюийе встал. Противник не мешал ему, так ему удобнее было нанести второй удар. А маленький человек, никем не воспринимаемый всерьез, держал в правой руке свою отвертку, незадолго до этого использованную при убийстве собаки. Парень, уверенный в своей силе, ничего не заметил и приблизился, чтобы уничтожить какую-то тварь дрожащую перед ним. Лекюийе позволил ему подойти. Сам он почти не двигался, только выбросил вперед руку и ударил противника снизу вверх. В самое сердце. Остальные, разумеется, ничего не поняли. Просто они увидели, как их приятель рухнул на землю, словно в замедленной съемке. Когда они подошли ближе, он уже испускал дух.

Арно Лекюийе воспользовался всеобщим замешательством и сбежал. Быстро. Очень быстро. Он сразу свернул налево, на улицу Жан-Мари-Жего, — во весь опор, не дыша, а потом влетел на улицу Бют-о-Кай. Не размышляя, не останавливаясь, он пересек ее и понесся вдоль городского парка. Спустя некоторое время встал в тени ограды, чтобы отдышаться и подумать. Его сердце сильно билось. По улице Бобийо нельзя двигаться ни в коем случае. Она выходит на площадь Италии. Полицейский патруль непременно проедет именно там, и его остановят. Совершенно точно. Он сам не знал, куда идет. Вой полицейской сирены, в ночной тишине звучащий громче, чем днем, решил все за него. Он одним махом перепрыгнул ограду и побрел по парку.

Табличка цвета зеленой листвы с белой каймой сообщила ему, что он находится в сквере Анри Русселя, годы жизни: 1866–1925, председателя Генерального совета департамента. Лекюийе, впрочем, это совершенно не волновало. Оказавшись в парке, он прилег на траву под деревьями, в кустах, и не двигался. Здесь его совсем не было видно. Он никак не мог успокоиться. Минут через двадцать он услышал медленно проезжавшие мимо машины. Не было необходимости вставать, чтобы понять, в чем дело. Он видел в небе над собой голубые огни их мигалок, потом слышал громкие разговоры фликов, делающих обход. Время от времени один из них освещал фонариком территорию парка. Лекюийе лежал в кустах ничком, закрыв голову руками, и ждал, что его вот-вот обнаружат. Потом, на протяжении следующих двух-трех часов, звуки, всполошившие всех жителей окрестных домов, стихли. Лекюийе рассудил, что это уже слишком: сначала мальчик, потом собака и вот в придачу этот парень, — он чувствовал себя гранатой с выдернутым кольцом, то есть вот-вот готовой взорваться.

Он все так же стоит у стены и вновь видит перед собой эту сцену. Как вышел из парка около семи часов утра, соблюдая все возможные предосторожности. За всю ночь он не сомкнул глаз. Не зная, куда идти, он все утро бродил по городу, не отваживаясь пробраться в свой квартал. И лишь после, днем, потихоньку, убедившись в том, что вокруг больше нет полицейских, вернулся в дом родителей. Два дня он просидел в своей комнате, ничего не ел и не пил. Никто ему ничего не сказал. Впрочем, он уже три или четыре года не разговаривал со своими родителями. Снова высунув нос на улицу, ни одного флика он там не увидел. Тогда он отправился к продавцу газет на улицу Бют-о-Кай и купил «Паризьен». Там, в рубрике «Париж: происшествия», красовалась статья на полстраницы, с фотографией, изображавшей улицу Жерар и контуры тела, обведенные мелом.

«ЧП на улице Жерар. Ссора между автомобилистом и пешеходом закончилась смертью», — гласил заголовок статьи. Вывод журналиста: «Согласно источнику, близкому к следствию, полицейские пребывают в затруднительном положении. Помимо пассажиров автомобиля нет других свидетелей этой стычки, случившейся около двух часов ночи. Друзья погибшего не смогли описать нападавшего, скрывшегося с места преступления. Они заявили, что какой-то тип, вне всякого сомнения — пьяный, оскорбил водителя авто, когда тот медленно проехал мимо него. Их друг вышел из машины, чтобы потребовать объяснений, а этот человек, ни слова не говоря, ударил его ножом и сбежал.

Поскольку водитель отправился спокойно побеседовать с этим типом, из машины никто не выходил. Орудие преступления не найдено».

«Еще бы, — заметил про себя Лекюийе, — ведь оно у меня в рукаве». Он был возмущен тем, что заявили эти люди из автомобиля, но не собирался с ними спорить. Однако, убедившись в том, что шансы фликов добраться до него весьма малы, и успокоившись, маленький человек снова отправился на охоту.

Покончив с воспоминаниями, Лекюийе медленно отделился от стены. Домой он идет по тротуару, взволнованный тем, что позабыл об этом убийстве. История совершенно вылетела у него из головы. Собственно, сейчас он впервые вновь пережил и осознал случившееся тогда.

Лекюийе голоден, он торопится домой. Желтоватый свет заливает его маленькую гостиную-столовую, атмосфера в ней совсем не веселая. Сняв куртку и положив отвертку на стол, он усаживается в кресло, поставив перед собой купленные на ужин овальные контейнеры с салатами, холодное мясо и бутылку кока-колы. Машинально смотрит телевизор, стараясь тем не менее внимательно слушать его. Но ему неинтересно. Он встает, разыскивает свою колоду, возвращается за стол и начинает быстро-быстро тасовать карты, не глядя в них. Потом он раздает их на четверых и играет в покер с воображаемыми противниками. Лекюийе обращается к ним вполголоса:

— Ты, справа, — у тебя пара, ты, напротив, — у тебя каре, у тебя, парень слева, — тройка, а у меня — ничего.

Он переворачивает карты, чтобы проверить, и едва заметно улыбается одними губами, видя, что все именно так, как он сказал. Тогда он тихонько продолжает:

— Но зря вы думаете, что сможете меня облапошить с вашими дурацкими картами: я всех вас обставлю, собрав стрит-флеш. Ну-ка следите за руками.

Лекюийе берет карты, подтасовывает их, как ему надо. А потом с довольным видом смотрит на результат своей дьявольской ловкости.

Через час он идет спать, избегая при этом смотреть на свою коллекцию. Он сейчас не в состоянии оживлять свои фантазии и давать им волю. Демоны опять будут донимать его со своим «ОСТОРОЖНО!». Ему неохота с ними ругаться. Маленький человек сворачивается клубком, на сей раз под одеялом, закрывает глаза и засыпает.

Отправляется смотреть сны, сулящие погибель.

 

9

Мистраль думает лишь об одном: как перехватить инициативу у Фокусника и помешать ему диктовать свой ритм. Не пытаться определить, с какой частотой будут совершаться в будущем убийства, не гадать, сколько дней или недель минует, прежде чем преступник снова перейдет к активным действиям. Нужно его вычислить, не считаясь ни с какими усилиями. Мистраль едет по Парижу, особо не отвлекаясь от дороги. Одним ухом слушает «Франс инфо», другим — полицейскую частоту, думая лишь о том, как вычислить Фокусника. Ему уже кажется, что все-таки стоит прибегнуть к использованию таких средств, как пресса, радио и телевидение, проведение интервью с экспертами, обсуждение нераскрытых дел, и пустить в оборот имеющийся фоторобот, даже если от него будет мало практической пользы. Играть по-крупному, а что? Может быть, Фокусник отреагирует на это как-нибудь. Он отводит себе примерно неделю на то, чтобы попытаться в выгодном свете представить такой вариант директору, надеясь, что она, в свою очередь, убедит в его целесообразности префекта полиции. Но Мистраль нервничает. Он знает, что убийца после своего неудачного покушения находится в крайне напряженном состоянии, а потому не замедлит нанести новый удар.

Именно с таким настроем он и собирает у себя Кальдрона и его группу, а также других полицейских следственного отдела. Вызвал он и Дюмона, не спрашивая его согласия. Собралось человек шестьдесят, все они отдают себе отчет в том, что ситуация сложилась крайне напряженная. Пока Мистраль излагает свой план, в зале царит тяжелое молчание.

— Я собрал вас, чтобы сообщить следующее. Отныне главная забота нашего отдела — Фокусник. Каждый должен принять это как директиву. С сегодняшнего дня все остальные убийства будут расследоваться другими службами нашего управления. Директором сделаны соответствующие распоряжения. Комиссар Дюмон будет осуществлять контроль за ведением этих дел в качестве наблюдателя от нашего отдела. При возникновении у наших коллег из этих подразделений каких-либо проблем он примет на себя обязанности технического советника. Отчитываться за свою работу он будет непосредственно передо мной. В случае если эта схема не будет работать, мы снова возьмем все в свои руки.

Мистраль бросает взгляд на Дюмона: тот стоит, прислонившись к стене, плотно сжав губы и всем своим видом показывая, что происходящее его совершенно не касается. В общем, было ясно, что он не одобряет принятого в отношении его решения. Мистраль же продолжает, демонстративно адресуя свои слова сознательной части аудитории:

— В борьбе с этим типом в одиночку нам не победить. Совершенно необходимо привлечение и других подразделений полиции. Вы отправитесь в двадцать центральных окружных комиссариатов, чтобы ввести в курс происходящего тамошних своих коллег. Мы, если понадобится, задействуем всех полицейских столицы. В том числе и дорожно-постовые службы. Короче говоря, все должны знать, что мы активно занимаемся поисками этого типа. Я отдал распоряжение отпечатать двадцать тысяч фотороботов, вы распространите их по окружным подразделениям. К концу недели подготовьте ориентировку и распространите ее. Вопросы есть?

Мистраль с уверенным и спокойным видом оглядывает собравшихся.

Начальник одной из следственных групп знаком показывает, что у него есть вопрос.

— Я вас слушаю.

— Следует ли нам сообщать им, что мы ищем Фокусника, убийцу детей? Если они об этом узнают, через два дня мы попадем на первые страницы газет.

Раздается одобрительный гул.

— Я как раз собирался об этом сказать, — отвечает Мистраль. — Разумеется, я с вами совершенно согласен! Вы не будете ничего говорить им ни о Фокуснике, ни, тем более, о серийном убийце детей. Их надо настроить на человека, нападающего на мальчиков, подкарауливающего их у выхода из школы, у центров досуга, возле бассейнов, стадионов и прочих мест, куда часто ходят дети, — например у магазинов видеоигр. Эта уклончивая формулировка заставит полицейских обращать внимание на все, что покажется им подозрительным в упомянутых местах. Вы уточните, что жертвами становятся мальчики в возрасте от девяти до двенадцати лет, белой расы. Однако я не строю иллюзий и понимаю, что пресса вскоре узнает о том, что Фокусник вернулся, и разнесет эту информацию. Есть еще вопросы?

Присутствующие молчат, и Мистраль продолжает свою речь:

— Обратите внимание на карту Парижа, висящую на стене. На ней я обозначил места совершения убийств и покушений, имевших место двенадцать лет назад, а также нападения, произошедшего на прошлой неделе. Это значит, что мы работаем над всеми делами Фокусника сразу. Вы должны иметь в виду, что поведение этого типа, по-видимому, не имеет какой-либо привязки к местности, но он кладет глаз на мальчиков определенного типа. Подробности вы можете узнать прямо здесь.

Мистраль указывает собравшимся на стенд, представлявший (на закрепленных на нем карточках) четыре основных аспекта рассматриваемой проблемы: «Преступник», «Жертвы», «Место преступления», «Выводы». В комнате повисает тяжелая, напряженная тишина: собравшиеся внимательно изучают аналитические выкладки своего патрона. Только Дюмон остается совершенно индифферентным. Мистраль не показывает, что это заметил.

— На данный момент это все, чем мы располагаем. Замечания будут? Всем спасибо.

Дюмон, не проронив ни слова, уходит первым, подчеркнуто быстрым шагом. Мистраль столь же демонстративно игнорирует его демарш. После того как все расходятся по своим рабочим местам, в кабинете с Мистралем остается лишь Кальдрон.

— Думаю, у нас весьма ограничен выбор подходов к этому делу. Можно, конечно, мобилизовать все наши ресурсы, поднять старые дела, но проблема в том, что большинство оперативников не служили здесь, когда Фокусник начал свою игру. Нужно, чтобы они проявили все свои способности.

Кальдрон, взглянув на Мистраля, качает головой:

— Я с вами согласен. У нас действительно практически нет выбора. Мы занимались этой работой как безумные на протяжении двух лет и не нашли ни единой зацепки, совершенно ничего. Помню наши собрания с полицейскими из Управления общественной безопасности. Мы искали человека маленького роста, темноволосого и худого. Они приводили нам больших и толстых, блондинов и рыжих. Останавливали всех, кто попадался им в тех местах, где особенно часто бывают дети.

— Представляю себе, какие были склоки.

— Поначалу да. Парни из следственного не понимали, зачем они приводили нам всех этих типов. А потом, через некоторое время, все заметили, что активность всяких извращенцев и эксгибиционистов резко сократилась. Отдел, занимающийся несовершеннолетними, очень тесно сотрудничал с нами, и в результате было арестовано немало находившихся в розыске педофилов. Поэтому мы перестали возражать против тактики широкого охвата.

— Я ознакомился со всеми архивными материалами, и у меня возникло ощущение, что вы уже проработали все версии. Тем не менее я не удовлетворен тем, как велись поиски убийцы.

Кальдрон вопрошающе смотрит на Мистраля.

— Например, в досье ничего не говорится о его предполагаемых поведенческих особенностях, мотивах, нет намека на попытку смоделировать его личностную характеристику. Почему он выбирает именно мальчиков, а не девочек того же возраста? Что значит эта поза, в которой он оставляет всех своих жертв на месте преступления?

Мистраль понимает, что он своими словами поверг Кальдрона в смятение, и жестом пытается его успокоить.

— Венсан, я не говорю, что вы плохо проделали свою работу. Вовсе нет. Но я уверен, что за двенадцать лет эти вопросы больше не поднимались. Ведь так?

— Вы правы. Психологический портрет убийцы — об этом все тогда говорили, но никто толком не знал, как за что взяться, а еще в то время на подобных делах особо не зацикливались. Когда мы это обсуждали, то приходили к мнению, что такая задача в большей степени относится к компетенции следственных органов прокуратуры и учреждений, проводящих психиатрическую экспертизу, и не решается на стадии полицейского расследования.

— Венсан, а вот сейчас мы попытаемся сделать акцент именно на этом. В любом случае другого пути у нас нет. Завтра утром мы отправимся в Туке на встречу с Перреком.

— Перрек очень удивится, увидев нас. Надеюсь, он на меня не обидится за то, что я ему не все рассказал. А когда он узнает, что Фокусник вернулся…

Не договорив, Кальдрон мимикой достаточно красноречиво выражает то, какая реакция воспоследует от его бывшего коллеги.

Они покидают кабинет и отправляются к кофейному автомату.

— Не хочу затрагивать вопрос, меня непосредственно не касающийся, но все видели, что вы с Дюмоном не испытываете друг к другу большой симпатии.

Мистраль пожимает плечами:

— А чего вы, собственно, хотите? Когда полицейский отказывается признать, что, имея дело с серийными убийствами, нужно как можно оперативнее использовать все ресурсы в поисках преступника и быть в курсе дел других служб криминальной полиции, — это значит, что он ничего не понимает в происходящем. Венсан, вы не хуже моего знаете, что Дюмон уязвлен и недоволен, что он хотел бы в одиночку взять за воротник Фокусника. Он, несомненно, спит и видит, чтоб его фотографии появились на страницах газет.

Кальдрон кивает в знак согласия.

— Будем надеяться, его поведение не причинит вреда расследованию.

Допив кофе, Кальдрон возвращается в свой кабинет, а Мистраль отправляется к Франсуазе Геран, чтобы изложить ей свой план действий.

Рассвет Арно Лекюийе встречает в еще более угнетенном и разбитом состоянии. В его снах присутствует так много смятения и насилия, что он всякий раз, проснувшись, удивляется тому, что еще жив. От испытанного ужаса он весь взмок и лежит на постели неподвижно. Он не осмеливается пошевелиться и даже не поворачивает голову, опасаясь, что снова начнется этот кошмар, уже наяву. Через некоторое время после пристального созерцания потолка пятно на штукатурке помогает ему осознать, что он находится в своей комнате. Не в тюрьме, не в аду. Тогда он медленно встает, обливаясь потом и испытывая боль в сведенных судорогой мышцах, и отправляется в ванную. За последнее время ему удалось воспитать в себе привычку бриться и умываться, причем оказалось, что этот ритуал приносит окончательное избавление от его ночных преследователей. По окончании туалета он брызгает на себя несколько капель семейной реликвии — туалетной воды из флакона отца.

Более-менее уверенный в себе, он выходит из дома, чтобы выпить кофе с круассаном в привычном баре, возле книжного магазина на улице Бют-о-Кай. Усаживаясь на диванчик из красного молескина, он с презрением оглядывает присутствующих и еле удерживается от того, чтобы воскликнуть: «Вы скоро обо мне услышите, и я тогда посмотрю на вашу реакцию». Официант и завсегдатаи уже включили этого маленького, незначительного человека, сидящего на диванчике и высыпающего себе в рот сахар, прежде чем выпить кофе, в свою картину мира. Никто из них не испытывает желания заговорить с ним.

Арно Лекюийе твердым шагом направляется к своему фургончику, припаркованному на бульваре Бланки, и еще издалека примечает его. Он успокаивает своей непорочной белизной и отсутствием задних окон. Это фургончик для работы, мини-вэн. Стекло — только в кабине водителя. Задняя часть, где хранятся различные инструменты и приспособления, совершенно не просматривается снаружи. Вот почему Лекюийе не видит ничего предосудительного в том, чтобы воспользоваться этой уединенной и умиротворяющей обстановкой для осуществления своих, пусть кому-то и кажущихся несколько спорными, замыслов.

Сегодня утром ему предстоит заехать к Да Сильве за списком клиентов. По-прежнему строжайшим образом соблюдая правила дорожного движения, Лекюийе приезжает в мастерскую на полчаса позже, чем следовало. Он выходит из машины, видимо, слишком поспешно и уверенно, потому как демоны тут же одергивают его: «Осторожно! Не торопись так! ОСТОРОЖНО. Не обращай на себя внимания, погаси свой взгляд!» Лекюийе, конечно же, молча выражает демонам свою признательность и через полсекунды снова превращается в маленького, незначительного человека.

В кабинете находятся оба Да Сильвы, отец и сын. Лекюийе инстинктивно замечает, что сын рассматривает его как-то слишком пристально. Вероятно, отец прямо так и сказал ему: «Мне нужно твое мнение».

Арно Лекюийе чувствует, что демоны взяли бразды правления в свои руки, и не препятствует им. Разыгрывая из себя простого маленького человека, еще более чувствующего свою неполноценность в этой куртке с чужого плеча, он вяло пожимает шероховатые руки отца и сына Да Сильва. Он замечает, как сын смотрит на отца, и взгляд этот говорит: «Он поначалу чем-то меня смущал, но, думаю, это просто жалкий бедолага». И тут же напряжение в кабинете спадает. Демоны до мелочей контролируют поведение маленького человека. Они превращают его в невзрачного и недостойного внимания типа, прилежно читающего список поручений, подлежащих неукоснительному выполнению. Отец, откашлявшись, предлагает Лекюийе чашку кофе, тот соглашается:

— С удовольствием, спасибо, месье.

С притворной радостью Луи Да Сильва спрашивает маленького человека, хорошо ли он провел выходные.

Демоны, устроившиеся в башне управления полетами, передают Лекюийе указания, и тот, с глазами кокер-спаниеля, отвечает тихим голосом, как будто кто-то говорит вместо него:

— Я провел их как турист. Воспользовался хорошей погодой и пошел в субботу прогуляться в окрестностях Трокадеро и Эйфелевой башни. А в воскресенье, поскольку день выдался не бог весть какой, я залил полный бак на неделю и почти весь день просидел дома.

В беседу вступает Жорж Да Сильва:

— И правильно! Я считаю, это хорошая идея — заниматься осмотром достопримечательностей в своем городе. Мы привыкаем к ним и перестаем их замечать. А вот китайцы приезжают к нам и смотрят на то, что мы сами у себя в упор не видим. Ты прав, Лекюийе, пользуйся случаем!

— Вот и я решил так же, — повторяет он вслед за демонами.

Отец Да Сильва прерывает беседу, глядя на часы, покрытые слоем пыли.

— Давай езжай, Лекюийе, а то ты раньше постареешь, чем отправишься на свой первый вызов.

Снова рукопожатие вялой ладони. Лекюийе уезжает, сунув в карман сложенный вдвое список вызовов. Отец и сын Да Сильва молча наблюдают через грязное стекло, как незначительный маленький человек идет к своей машине, опустив плечи. Они видят, как он пристегивает ремень безопасности, смотрит в зеркало заднего обзора и включает поворотник, прежде чем тронуться.

— По крайней мере пока он за рулем, с ним ничего не произойдет, — усмехнулся сын. — Тебя в нем что-то пугает? В нем? Шестьдесят килограммов мякоти! Глаза как у побитой собаки! Рукопожатие — как у моллюска!

Отец отвечает не сразу, он смотрит, как отъезжает машина Лекюийе. И только когда фургон заворачивает за угол и пропадает из его поля зрения, он произносит:

— Поверь мне. Он был когда-то совсем другим. В тот вечер, когда я отдал ему куртку, он выглядел совсем иначе, чем сейчас, вел себя очень уверенно, а взгляд у него был такой, что кровь в жилах стыла. Держался прямо, прочно стоя на ногах, — не хотелось бы мне встретить его в темном переулке. Помнишь, впервые увидев его, ты сказал: «Что-то в нем меня настораживает»?

— Да, верно. А ты мне ответил, что этот тип много чего пережил в тюрьме и это все объясняет. В любом случае сейчас меня в нем ничто особенно не напрягает. Когда он вернется? В следующую пятницу? Раньше? Ты хочешь, чтобы я поприсутствовал?

Луи Да Сильва просматривает расписание Лекюийе:

— Он заедет в среду вечером, чтобы привезти счета и деньги. Если ты окажешься поблизости — мне бы хотелось снова услышать твое суждение касательно его.

Лекюийе совещается со своими демонами. Те не слишком довольны.

«Почему, — говорят они раздраженно, — ты не претворяешь на практике шаг за шагом то, чему научился в тюрьме? Старый Да Сильва не глупее многих. Когда он тебя в тот вечер увидел — как ты приосанился в новой куртке, — то испугался. И теперь в башке у него постоянно горит маленькая лампочка, и он все время будет начеку с тобой. Черт возьми! Сколько раз тебе нужно повторять одно и то же!»

Лекюийе и не осмеливается возражать. Он покорен, боится, что демоны бросят его на произвол судьбы. Хорош он будет, оставшись в одиночестве. В таком состоянии он работает особенно добросовестно, старается быть вежливым и смиренным с клиентами:

— Да, месье, нет, месье, я сделаю все возможное.

Все идет хорошо — вплоть до пяти часов вечера. Он только что вышел от своих предпоследних заказчиков — их дом расположен на углу бульвара Даву и улицы д’Аврон, возле станции метро «Порт-де-Монтрей». Проехав несколько сотен метров в плотном потоке машин по улице д’Аврон, он останавливается на светофоре на углу улицы Марешер. Лекюийе беззаботен, он особо не думает об охоте. И тут улицу слева направо пересекает темноволосый мальчик лет десяти, он идет медленно, низко опустив голову. Вот он прошел мимо машины Лекюийе, внимательно следящего за его перемещениями. Ребенок этого не замечает. И тут демоны ревут: «Ты что, ничего не видишь?» Он подскакивает на сиденье и понимает, что перед ним не просто мальчик, а один из тех, какие всегда сводили его с ума. Добыча только что пересекла проезжую часть и теперь поднимается по улице д’Аврон в направлении, противоположном тому, каким предстоит ехать Лекюийе. Образы других детей, попавшихся на его пути, проплывают перед глазами охотника.

Лекюийе словно обезумел, он не знает, что ему делать. Он смотрит в правое зеркало: ребенок продолжает медленно двигаться дальше. Ему хочется выйти из машины. Сразу же, немедленно. Раззадоренные демоны подстрекают его к этому. «Черт возьми, давай, паркуйся же где-нибудь, скорее!» Из этой нерешительности его выводит яростный вой автомобильных клаксонов и нервные крики: «Давай, придурок, поехали!»

Лекюийе сразу же понимает, что бросить машину негде. Если он двинется направо, по улице д’Аврон, то наверняка потеряет мальчишку. Ругань сзади становится все яростнее. Но не она толкает Лекюийе к действию. Он включает правый поворотник. Улица Марешер. Он готов застонать от досады. Ни одного свободного места на протяжении нескольких сотен метров. Так что приходится ехать дальше, стараясь делать это как можно быстрее, но при этом соблюдая ограничение скорости. Маленький человек, сидя в машине, буквально топает ногами от ярости. Он нервничает. Бьет кулаком в руль. И долго-долго ни одного правого поворота — все поперечные дороги, по которым можно было бы вернуться на улицу д’Аврон, односторонние, с движением в противоположном направлении. В конце улицы ему все-таки удается дважды свернуть направо, и он снова оказывается в начале той улицы, где должен сейчас находиться мальчик. Он вклинивается в плотный поток машин. В зеркале заднего обзора он видит трех полицейских на велосипедах: они проезжают, не обращая на него ни малейшего внимания. Этот эпизод заставляет его немного понервничать, но недостаточно для того, чтобы отказаться от своего замысла. Просто надо быть осторожнее, вот и все.

Лекюийе едет еле-еле, и это позволяет ему сканировать взглядом тротуары с обеих сторон улицы. Ладони его вспотели, в горле пересохло. Глаза бешено вращаются. Демоны в своей башне управления полетами пока молчат. Светящиеся вывески магазинов частично разгоняют тень на тротуарах. Места для парковки по-прежнему нет. Он точно знает, что у него есть все необходимое, чтобы перейти к действию. «Нужно просто заманить мальчика в машину», — поясняют демоны. «Не так-то это просто», — возражает он. Но демоны одним махом развеяли все его сомнения: «Кто может противиться тебе?»

Он лихорадочно ищет ребенка. Издалека различает светофор, на котором стоял несколько минут назад. Лекюийе уверен, что ребенок где-то там. Он не мог далеко уйти. Перед больницей Круа-Сан-Симон образуется пробка.

В нескольких десятках метрах впереди улицу пересекает железнодорожный мост. Под ним темно, а рядом большой контейнер для бутылок. Две тетки с сумками, остановившиеся поболтать, полностью закрывают от него эту часть улицы.

В первый раз Лекюийе нарушает правило безопасности, причем хорошо сознавая, что делает. Сначала он удостоверяется в том, что поблизости уже нет тех полицейских на велосипедах. Потом включает правый поворотник. Ставит машину на тротуаре у входа в больницу и выскакивает на тротуар. Он хочет найти этого ребенка, разыскать, снова увидеть его, приблизиться к нему. Он хочет! Он хочет! Он хочет! Он пересекает улицу туда и обратно, пытается взять себя в руки, не бежать. Секунд через двадцать он понимает, что магазины, расположенные поблизости, не представляют никакого интереса для ребенка. Бары, уцененные товары, универмаги, пункты продажи телефонных карт для переговоров с Африкой, интернет-салоны, одежда. Свежие овощи. Все продают одно и то же. Ему вдруг становится тоскливо. Он знает, что уже не найдет того мальчика. Демоны пытаются возродить в нем надежду: «Мальчик живет в этом квартале. Он знает, куда идти. Возвращайся завтра, в то же время. Забудь о нем пока что. Забирай оттуда свою чертову машину. Сматывайся отсюда. Подумай о безопасности. Нельзя привлекать к себе внимания. Действуй ОСТОРОЖНО».

Лекюийе, встревоженный, разочарованный, возвращается к машине. Ремень безопасности, зеркало заднего обзора, поворотник — и снова на дорогу. Он отъезжает, предварительно посмотрев направо и налево. И покидает улицу, так и не увидев больше свою вожделенную добычу. По пути он составляет план. Он вернется сюда же завтра, во время обеденного перерыва. Найдет место, чтобы припарковать машину, не нарушая правил. Обойдет квартал пешком, попытается узнать, какое здесь есть заведение, привлекательное для детей. Данный пункт самый сложный, Лекюийе отдает себе в этом отчет. Потом он как следует изучит местность, не привлекая к себе внимания. Рослая уроженка Антильских островов в униформе и в кепи, из-под которого выбиваются волосы, заплетенные в косички, регулирует переход через перекресток. Следует оставаться серым и невидимым, вести себя так, чтобы обитатели квартала не обращали на тебя внимания. Если ребенок не покажется, он вернется на это же самое место, в то же время. Завтра нужно будет поторопиться с выполнением заказов, чтобы в пять часов вечера оказаться на улице д’Аврон. Необходимо сделать для этого все возможное и продолжать попытки до тех пор, пока мальчик не обнаружится. Именно этот, и никакой другой. Во всяком случае, на данный момент план именно таков.

А пока что ему предстоит заменить несколько прокладок в водопроводной магистрали одного из баров на улице Пиреней. Прибыв на место, он сразу понял, что эта операция займет больше часа. Хозяин несколько раз предлагает ему выпить. Лекюийе его даже не слышит — настолько занят подготовкой ловушки для мальчика с улицы д’Аврон. Ну вот. Ремонт наконец-то закончен. Он молча вытирает руки, потом собирает инструменты, не поднимая глаз. Кладет на стойку квитанцию и собирается покинуть бар. «Выпей немного, — советуют демоны, — иначе твое поведение покажется подозрительным. Только представь себе: парень целый час вкалывает в баре — и не соглашается на бесплатную выпивку!»

Хозяин бара в последний раз предлагает ему опрокинуть стаканчик — завсегдатаи бара, сидящие за стойкой, смотрят на него с любопытством: уж они-то не заставили бы лишний раз просить себя, согласились бы сразу.

— Светлое пиво с лимонадом, пожалуй, — отвечает Лекюийе.

Клиенты бара удрученно качают головами на такой несерьезный выбор. Когда вам предлагают выпить за счет заведения — не заказывают лимонад, даже если в него добавлено немного пива. Учитывая время дня, следовало бы отдать предпочтение паре порций пастиса. В крайнем случае хорошую кружку пива! Лекюийе медленно потягивает освежающий напиток. Хозяин задает ему несколько вопросов, он отвечает. Лекюийе выходит из бара с двумя евро чаевых.

Оказавшись наконец в машине и захлопнув за собой дверцу, он испытывает насущную необходимость отдышаться. Мальчик не выходит у него из головы. Он плавно трогается, направляясь в сторону дома. Добравшись до своего квартала, он паркуется на бульваре Бланки, возле перекрестка с улицей Сен-Диаман. Арно Лекюийе поднимается по улице Мулен-де-Пре, входит в бакалейный магазин, покупает там себе готовое мясное рагу, кусок сыра и круглый хлеб в целлофановой упаковке. Если бы в этот момент кто-нибудь обратил на него внимание, то сказал бы: вот маленький, задавленный жизнью человек, затоварившись продуктами, бредет, опустив голову, по улице Жерар в сторону улицы Самсон. Если бы тот же самый случайный прохожий мог прочитать мысли этого «маленького задавленного жизнью человека», он бы в страхе метнулся прочь. Лекюийе беседует с демонами. Они думают лишь об одном — об убийстве.

Физически Арно Лекюийе изменился с момента своего выхода из тюрьмы. Прежде всего он постепенно перешел от состояния общего отупения к иному ритму жизни: теперь он всегда настороже. Он стал гораздо более уверен в себе. Еще он постоянно следит за собой, стремясь контролировать свое поведение, выглядеть незначительным и нерешительным. При этом он знает, что взгляд выдает его и ему следует прятать его за солнцезащитными очками, а также нужно контролировать манеру речи, говорить всегда тихим голосом и извиняющимся тоном.

В каком-то смысле у Арно Лекюийе только что закончился процесс мутации. Подобно некоему опасному животному он сменил кожу. Теперь на нем шкура хищника, без колебаний убивающего тех, над кем имеет огромную и всеобъемлющую власть. Его новый наряд не виден глазу. Он скрыт одеянием Фокусника. Но сам он ясно осознает, что за перемена в нем произошла, и гордится этим. Он чувствует свою силу.

Лекюийе за пятнадцать минут расправляется с ужином. Он механически съедает холодное рагу прямо из консервной банки, перед никогда не выключаемым телевизором, освещающим столовую бледными бликами. Очередной вызов к судье по исполнению наказаний очень злит его. «Подходящий же сейчас момент, чтобы отправляться на встречу с этим типом, только и знающим, что меня обрабатывать». Ему хочется уединиться в палатке со своей коллекцией. Оказавшись в своем мирке, он успокаивается и избавляется от дневной усталости и разочарования. Потом, умиротворенный, он выходит из палатки и, не раздеваясь, ложится на постель. В ожидании кошмаров, заставляющих его покрыться холодным потом и дрожать от ужаса каждую ночь, он засыпает около пяти часов утра.

 

10

У Мистраля вот-вот зазвонит радиобудильник. Сам же он уже несколько минут как проснулся и теперь слушает спокойное и ровное дыхание спящей Клары. Он выключает будильник и встает, стараясь шуметь как можно меньше. Полусонная Клара приходит к нему на кухню и выпивает чашку кофе; при этом она молча сидит, прижавшись к нему. Перед уходом Мистраль еще пару минут проводит в обнимку с Кларой.

Он договорился встретиться с Венсаном Кальдроном на набережной Орфевр, чтобы вместе отправиться в Туке. Мистралю не терпится встретиться с этим отставным полицейским и выслушать его соображения по поводу Фокусника. Он перечитал все дела и большинство газетных статей, в основном резко критиковавших полицию, но ему хотелось продвинуться дальше, быть в курсе того, что оказалось за рамками сказанного. Он инстинктивно чувствует; Перреку есть что рассказать — ощущения, впечатления… все эти неосязаемые мимолетности, не включаемые в протокол. Ему необходимо понять, какая обстановка царила в то время в следственном отделе. Кальдрон уже помог ему составить представление о царившей тогда атмосфере, но тот, кто руководил группой, наверняка может рассказать нечто, как говорится, не вошедшее в протокол.

До набережной Орфевр он добирается за двадцать минут. В половине седьмого улицы столицы еще полупустые. Прежде чем отправиться в свой кабинет, он идет в оперативный отдел, чтобы узнать, как прошла ночь. Судя по докладу дежурного по городу, ничего сколько-нибудь из ряда вон выходящего не произошло. Он выпивает чашку кофе с коллегами, отработавшими ночную смену, и отправляется инструктировать дневную смену.

Мистраль укладывает в дорожную сумку конверт для Жана Ива Перрека. В этот момент к нему присоединяется Кальдрон со стаканчиком кофе в руке.

— Ну, я готов. Можем отправляться хоть сейчас. Даже если не устраивать гонки, нам понадобится два с половиной часа, не более.

— Выступаем самое позднее в девять, — отвечает Мистраль, взглянув на часы. — Мне нужно переговорить с директором до отъезда. Еще я хочу позвонить заместителю прокурора и заверить его в том, что при ведении расследования руководствуюсь его замечаниями.

Ровно в девять они выходят на набережную Орфевр, по дороге встречая полицейских, спешащих на службу.

Кальдрон садится за руль своего «пежо»: Мистраль включает радио — информационный канал. Они обмениваются какими-то банальными фразами про погоду, про дорогу, про Фокусника. Кальдрон ведет спокойно. После традиционной пробки у ворот Майо машина пересекает Нейи, потом проезжает по длинному туннелю под кварталом Ла Дефанс, двигается по городским магистралям, переходящим одна в другую, и, наконец, выскакивает на национальную автостраду А-15. В сторону Парижа движение более плотное. А вот в северном направлении в это февральское утро вторника по мере удаления от столицы машин становится все меньше и меньше, и в какой-то момент автострада оказывается практически пустой. Теперь Кальдрон едет действительно быстро. Холодный серый день робко зарождается на севере Иль-де-Франс.

Мистраль достает из бардачка несколько дисков.

— Джаз не вызывает у вас отторжения?

— Нет. Регулярно слушаю.

Он бросает взгляд на диски и вставляет один в проигрыватель.

— Майлз Дэвис, — поясняет он просто.

Кальдрон кивает в знак одобрения. Спустя полчаса машина несется по Пикардии, а великий Майлз играет какую-то свою особо длиииинную композицию. Оба погружены в свои мысли. Мистраль глядит на дорогу, не видя ее, он постоянно думает о Фокуснике. Около половины одиннадцатого они останавливаются выпить кофе.

Мистраль смотрит на часы.

— Приедем минут через тридцать. Мы вовремя.

— Перрек сказал мне, что будет на берегу, на южной базе, и разминуться мы просто не сможем. В это время года побережье пустынно.

— Расскажите мне об этом человеке.

— Он располагает к себе. Физически крепкий, седовласый. Сколько я его знаю — он всегда был таким. Не выпускает изо рта сигариллы. Как я вам уже говорил, ведет он себя как свинья, но это маска, под ней на самом деле скрывается чувствительная, умеющая сопереживать натура. В своей работе проявлял феноменальное упорство и целеустремленность. В отделе по предотвращению преступлений против несовершеннолетних его работу признавали эталонной.

Мистраль прерывает Кальдрона:

— Да, но Фокусник не педофил. Он преступник, убийца детей. Называйте как хотите, но он не педофил. Педофил потратит необходимое время на сближение с ребенком. Он обойдется без насилия. Он будет обращаться с ним так, что тот не осмелится ни о чем рассказать родителям из страха, что ему не поверят. Именно это и ужасно. Педофилы часто встречаются среди представителей профессий, так или иначе подразумевающих общение с детьми. Фокусник же, как только приманивает ребенка, сразу же применяет к нему насилие и убивает его.

— Верно. Перрек объяснял нам разницу. Именно поэтому мы вскоре перестали разрабатывать этот след — педофилию. Это не имеет отношения к Фокуснику. Возвращаясь к Перреку: он очень тяжело переживал свой уход на пенсию. Для него это было невыносимо — распрощаться с полицией, так и не арестовав убийцу детей. Потом он на протяжении нескольких месяцев регулярно приходил на службу, чтобы просто быть в курсе. Мы обычно вместе обедали и разговаривали о Фокуснике. Через какое-то время ему надоело бередить рану, и он прекратил свои посещения. Мы продолжаем видеться примерно раз в три месяца.

Мистраль отлично понимает состояние Перрека. Он тем более уверен, что весть о возвращении Фокусника потрясет старого флика.

Они прибывают в Туке около одиннадцати. Ясное небо и солнце резко контрастируют с парижской серой пеленой. Холодный ветер весьма эффективно разгоняет облака над северным побережьем. Мистраль машинально замечает роскошные машины с британскими номерами, припаркованные у отеля «Вестминстер». На главной улице, Сен-Жан, многие магазины закрыты.

— Не сезон, — коротко поясняет Кальдрон.

Они подъезжают к бескрайнему ввиду отлива пляжу. Кальдрон ставит машину на парковку. Они выходят, и холодный ветер тут же дает о себе знать.

— Мы договорились встретиться на лодочной пристани. Это здесь.

Венсан Кальдрон указывает на ряды буеров и катамаранов, стоящих возле какого-то здания. Они подходят к буерам. На порывистом ветру их фалы хлопают о металлические мачты. Настоящий концерт. Причем ритм тревожный, как будто парусам хочется раскрыться, воспользовавшись разгулявшимся ветром. Полицейские, подняв воротники пальто и сунув руки в карманы, делают несколько шагов по молу. Местные этим словом обозначают длинную дорожку, проходящую на некотором возвышении над пляжем. Штук пятнадцать буеров стоят на мерзлом песке. Фарватер обозначен большими желтыми буями. На пляже не больше десяти человек. Семеро бегают, двое идут, один запускает бумажного змея. И очень неплохо справляется с этой задачей. Мистралю подумалось: хорошо бы, приехав сюда на выходные с Кларой и детьми, запустить змея.

— Ну и где ваш друг?

Кальдрон отвечает не сразу, занятый своими мыслями. Он медленно качает головой и говорит просто:

— Он очень занят запуском змея.

Мистраль больше не задает вопросов и внимательно смотрит на человека со змеем. Тот выгнулся, уперся пятками в песок — у него такой вид, будто он сражается с этим нейлоновым треугольником, парящим, должно быть, метрах в пятидесяти над пляжем и как будто пытающимся обрести независимость. Он выделывает невероятные фигуры, и — удивительная вещь — подчас, благодаря невидимым нитям из прозрачного нейлона, соединяющим игрушку с человеком, создается впечатление, будто воздушный змей действительно летит сам по себе. Минут через десять человек делает какие-то неуловимые манипуляции, и воздушный змей опускается на песок подобно птице, обессилевшей в сражении с ветром. Уверенным движением он наматывает нити на управляющие рукояти, берет змея под мышку и направляется к лестнице. Мистраль и Кальдрон за все это время не произнесли ни слова.

Перрек поднимается на мол и топает ногами, стряхивая с ботинок песок. Закуривает сигариллу, прикрывая ее рукой от ветра, и направляется к поджидающим его полицейским. С насмешливым видом он обращается к Кальдрону:

— Может, ты думал, что я вас не видел? Вы похожи на две фигурки святых, воткнутые в песок.

Кальдрон и Перрек долго жмут друг другу руки.

— Я не знал за тобой этого таланта. Воздушный змей — это что-то новенькое? — спрашивает Кальдрон.

— Я сначала купил его своему внуку. — Перрек пожимает плечами. — Но сам увлекся игрой. При сильном ветре, как сегодня, это настоящий спорт. Возникает ощущение, что эта штука может утянуть тебя за собой в небо.

— Пьер, позволь представить тебе старшего комиссара Людовика Мистраля. Он сейчас номер два в следственном отделе.

Следуют рукопожатия. Улыбка тут же исчезает с лица Перрека. Мистраль, еще ничего не успевая сказать, поражается тем, как внезапно тот принял серьезный вид. Перрек смотрит то на одного, то на другого полицейского, после чего попросту говорит Кальдрону:

— Венсан, ты меня за идиота держишь? Твоя командировка в Булонь — сказки для дурачков. — Он переводит глаза на Мистраля, и их взгляды встречаются. — Он вернулся. Именно поэтому вы здесь. Фокусник вернулся.

Мистраль не пытается возражать и только кивает в ответ. У Кальдрона недовольный вид. Перрек произносит, обращаясь к нему:

— Я вас едва только увидел — как все понял. Он снова убил ребенка?

— Пока только совершил попытку. Но боюсь, скоро он снова перейдет к действию. Мне хотелось бы обсудить ситуацию непосредственно с вами, не по телефону. Может, пройдемся куда-нибудь?

— Давайте пообедаем. Я знаю один ресторанчик возле пляжа, километрах в десяти отсюда — в Мерлимоне. У меня там забронирован столик. Ресторан без особых претензий, но кормят там совсем не плохо.

Все трое садятся в машину, Перрек — позади водителя. И указывает Кальдрону дорогу. Он говорит, обращаясь к Мистралю:

— Я благодарен вам за то, что вы сообщили мне эту новость. Если бы я узнал о происходящем из прессы — это привело бы меня в ярость. На самом деле хотел бы я никогда больше о нем не слышать. С другой стороны, обратившись к старым делам, вы, вероятно, получаете шанс его арестовать. Этого я желаю всем своим существом. Давно он проявился?

Перрек говорит серьезным тоном — ясно, что прежние эмоции ожили в душе ветерана. Мистраль по этим нескольким словам, сказанным Перреком, понимает также, что тому не терпится узнать обстоятельства возвращения Фокусника. Он слегка разворачивается на своем сиденье, чтобы видеть Перрека, и как можно более полно пересказывает ему последние события. Во всех подробностях, даже упоминает об аромате туалетной воды, идентифицированном Кларой на лоскутке, оторванном от куртки. Перрек внимательно слушает, не задавая вопросов. Наконец они добираются до ресторана. Чтобы войти, нужно спуститься с тротуара на несколько ступенек вниз. На столике рядом со стойкой валяется газета «Ревей де Берк», судя по всему, уже побывавшая во многих руках, круг для игры в «421», пепельница, наполовину забитая окурками, и три пустых стакана. Три стула отодвинуты: сидевшие на них только что ушли.

Окно во всю стену выходит на пляж. С моря дует сильный ветер. Он несет с собой песок и яростно ударяет в стекла. Все столики заняты, кроме зарезервированного, как раз того, что у окна. Мистраль садится напротив Перрека, Кальдрон рядом с Мистралем. Они молча смотрят на море и на песок, подхватываемый ветром, вихрем проносящийся над пляжем. Перрек рекомендует всем местное фирменное блюдо — жареных мидий с пивом. После того как заказ сделан, Мистраль, само собой, снова заводит разговор о Фокуснике.

— Венсан рассказал мне о Фокуснике, когда наш отдел занялся покушением на мальчика и убийством клошара. Я просмотрел все дела, которые вы вели в восемьдесят восьмом и восемьдесят девятом годах. Работа в самом деле отличная!

Перрек дожидается, пока официант поставит на стол три кружки пива, и только потом отвечает.

— Что вы еще от меня хотите услышать? Вы и так все знаете. Все, что мы сумели сделать, запротоколировано и зарегистрировано. Черным по белому. Возможно, это была хорошая работа, как вы говорите, но что толку? Этот мерзавец до сих пор занимается своими пакостями.

Мистраль понимает, что старый полицейский все еще чувствует себя уязвленным оттого, что его спровадили на пенсию.

— Когда поймаем его — мы поднимем эти старые дела и навесим их все на него, как полагается, и они обретут всю свою юридическую значимость. В общем, ваши труды будут таким образом вознаграждены.

— Да услышит вас Господь! Хорошо, если вам удастся сделать так, чтобы этот тип больше никому не смог навредить.

— Когда читаешь ваши досье, — продолжает Мистраль, — сразу обращаешь внимание на тактику Фокусника. Как поведали жертвы двух его неудачных попыток, он приманивал их, демонстрируя какие-то фокусы. Именно потому, что последнее покушение произошло по тому же сценарию, мы связали его с делами тринадцатилетней давности. Его почерк проявился также и в том, что он уложил мальчика в той же самой позе. Причины кроются где-то в глубинах его личности. Эти приемы органически присущи ему, именно поэтому он каждый раз при очередном убийстве пользуется ими. Это своего рода визитная карточка.

Перрек взволнованно прерывает Мистраля:

— Это новые веяния в полиции? Когда я еще был в строю, данный аспект отдавали на откуп психологам и психиатрам.

— Могу сказать лишь, что действительно убежден в больших потенциальных возможностях бихевиористики. Мы все чаще вспоминаем о ней на стадии расследования и стараемся внедрить ее в практику французских полицейских, менталитету многих из которых еще свойственна определенная косность. Так, даже те, кто относится к нововведениям наименее скептически, считают, что, пусть и имея на руках фоторобот, непросто кого-либо обнаружить, а уж психологический портрет и вовсе не приблизит поимки преступника. Однако, когда ищешь убийцу, надо использовать любую возможность.

Перрек кивает в знак одобрения.

— Без показаний мальчиков, которым удалось спастись, мы бы не узнали, что убийца заманивает их при помощи фокусов. Анализ места преступления никоим образом не подводит к такому заключению. Он не оставляет там ни игральных карт, ни костей, ни какой-либо другой «волшебной» атрибутики. Он ничего не оставляет. Но что-то берет. Мы еще поговорим об этом.

Официант ставит на стол обильные порции жареных мидий, хлеб и кладет пакетики с влажными салфетками для рук. Не сговариваясь, все трое прерывают профессиональные разговоры, чтобы отдать должное дарам моря, и заводят беседу на отвлеченные темы. Покончив с обедом, Перрек достает пачку сигарилл и зажигалку и смотрит на своих товарищей:

— Можно?

Мистраль и Кальдерон кивают. Появляется официант, они заказывают кофе.

— Вы сказали: он что-то забирает?

Перрек заинтригован, а потому возвращает разговор к Фокуснику.

— Именно. Ну вот что может уносить с собой Фокусник с места преступления?

Мистраль делает большой глоток кофе. Два его собеседника с удивлением смотрят на него.

Кальдрон первый начинает реагировать на дразнящее своей непонятностью высказывание Людовика Мистраля.

— Что вы имеете в виду? При составлении описаний мест преступления ничего особенного замечено не было. Ничего не пропадало.

— Установлено, что большинство серийных убийц оставляют у себя какой-нибудь «сувенирчик» — на память о своей жертве. Им нужно чем-то подпитывать свое специфическое воображение. Таким образом они могут снова переживать в душе свои деяния. Ведь преступление предполагает жестокое насилие, оно несет в себе сильный эмоциональный заряд, но момент его осуществления довольно краток, и убийца испытывает острую необходимость потом переживать его снова и снова. Поэтому он и прихватывает что-нибудь с собой.

Перрек и Кальдрон смотрят на Мистраля с нескрываемым изумлением. На сей раз первым нарушает молчание Перрек:

— Этого мы не знали, когда вели свои расследования, по крайней мере в конце восьмидесятых, — замечает он.

Мистраль понимающе кивает.

— Это потому, что во Франции было меньше серийных убийств, чем в Соединенных Штатах. А теперь, когда этот феномен проявляется и в нашей стране, следует рассматривать происходящее с менее привычной точки зрения.

— Ваше замечание вновь растревожило мне душу. Хотя, впрочем, дополнительного стимула мне и не требовалось: я и без того более чем достаточно думаю об этом мерзавце, — и, разумеется, хотел бы быть вам полезным.

Последнюю фразу Перрек произнес тихо, но тем сильнее в его голосе прозвучало волнение.

Мистраль достает из сумки коричневый конверт большого формата.

— Здесь фотографии со всех мест преступления. Изучите их — может, что-нибудь обратит на себя ваше внимание. Ведь известно же: чем больше усердствуешь, пытаясь что-то разглядеть и отыскать, тем меньше замечаешь очевидного, того, что само бросается в глаза. Вынужден признать, что я, со своей стороны, не увидел ничего примечательного.

Перрек берет конверт и взглядом благодарит Мистраля.

Ресторан постепенно пустеет. В конце концов посетители остаются еще только за одним столиком, неподалеку от полицейских: его занимает пара постоянных клиентов, время от времени вступающих в разговор с хозяином. У супругов явно отличное настроение, и оно проявляется даже в том, как они работают вилками. За столом полицейских вновь воцаряется молчание. Мистраль, поглощенный своими мыслями, машинально разглядывает пару. Женщина сидит спиной к ним, мужчина — боком. Оба в теплых свитерах, рукава засучены, словно они готовятся к сражению со второй или третьей порцией жареных мидий. Официант еле успевает подносить новые кружки пива и корзиночки с хлебом, хотя женщина и так уже еле помещается на стуле. Под стать ей и мужчина с тройным подбородком, сидящий от стола на некотором отдалении, чтобы живот помещался. Зубов у него уже нет, а челюсть вся заплыла жиром. Мистраль смотрит, как тот быстро жует. «Прям как большой хомяк», — думает он.

Перрек курит сигариллы — задумчиво, по-видимому, витая мыслями в прошлом. За окном, на пляже, по-прежнему буйствует ветер, вовлекая песок в неистовую сарабанду.

— Вы изучали централизованную картотеку заключенных? Я не встретил даже намека на это досье.

— Примерно через четыре месяца после заключительного дела мы запросили картотеки всех тюрем, чтобы проверить, кто из подопечных поступил в последнее время за нападения на несовершеннолетних, — и это ничего нам не дало. Ну то есть никого похожего на нашего человека мы не выявили. Во Франции ежедневно совершаются нападения на несовершеннолетних, но ни один случай не подходил под известную нам схему. Мы проверили всех извращенцев, побывавших в тюрьме за насильственные действия в отношении детей. Безрезультатно.

Мистраль, внимательно слушавший Перрека, считает нужным заметить:

— Фокусник — манипулятор. Конечно, в основном он манипулирует картами, костями, монетками, но и людьми тоже. Я размышляю о втором покушении за 1989 год. Мальчик сказал нам примерно следующее, я цитирую по памяти то, что значится в материалах вашего дела: «Со мной поравнялся мужчина. Он шел как я: одной ногой по тротуару, другой по водосточному желобу, улыбаясь и проделывая какие-то невероятные фокусы с костями». Это значит, что искомый тип сначала изучает свою жертву, принимает обличье персонажа, способного понравиться выбранному им ребенку, а потом нападает.

Перрек делает глоток остывшего кофе и закуривает еще одну сигариллу.

— Это верно. Несомненный интерес представляют высказывания Фокусника при установлении контакта. В речах такого рода людей надо на все обращать внимание. Жертвам трех покушений — тех, что он совершил в 1989 году, и того, что случилось месяц назад, он назвался Жераром. Это либо его собственное имя, в чем я сильно сомневаюсь, либо оно имеет для него особый смысл. Он упоминал только свою мать: «Моя мама тоже не разрешала мне гулять с незнакомыми людьми». И ни слова про отца.

— Ясно! А с семьями вы беседовали?

Мистраль знает, что этот момент болезненный. А еще он уверен в том, что Перреку нужно выговориться, попытаться излить все наболевшее. Перрек мрачнеет.

— Перед семьями я чувствовал себя беспомощным. Мы сделали все, чтобы им как-то помочь, я на протяжении многих лет поддерживал с ними связь. Мы вчетвером или впятером регулярно созванивались с ними. Я считал, что мы перед ними в долгу. Пока этот тип разгуливает на свободе, родители не будут спать спокойно. Трудно вообразить, сколь ужасна будет для них новость о возвращении Фокусника. Семьям вновь предстоит пережить все случившееся с их детьми. И только мы можем хоть немного ослабить их боль. Не устранить ее, конечно, а только ослабить. Поймав и засадив этого типа, мы откроем для родителей путь к длительному возвращению из ада в мир живых. Это наша работа! Нам не удалось поймать Фокусника, и мы так и не оправились после этого.

Мистраль слушает, понимая, что в последней фразе «мы» на самом деле означает «я». Он записывает на листочке бумаги номер своего телефона и протягивает Перреку.

— Звоните мне в любое время, если вам что-нибудь придет в голову или просто захочется поговорить.

Людовик Мистраль достает из кошелька банковскую карточку и издалека показывает официанту. Тот подходит к ним улыбаясь, с аппаратом для оплаты.

Троица покидает ресторан под порывами ветра, ничуть не ослабевшего. Кальдрон подвозит Перрека в Туке, а потом выезжает на автостраду. И он, и Мистраль сохраняют молчание. Мистраль звонит в оперативный отдел, с тем чтобы узнать о развитии событий за день. Ничего. Потом набирает номер Клары. Все в порядке. Он открывает блокнот и что-то записывает. По прибытии в семь вечера в Париж он, не скрывая разочарования, выдавливает лишь одну фразу:

— Не сработало.

Километрах в пятнадцати от Парижа начало моросить. И вот к их возвращению в столице вовсю идет настоящий ливень.

Поднимаясь по лестнице, они встречаются с полицейскими, отработавшими свою смену.

Мистраль сразу же отправляется к Франсуазе Геран, чтобы обсудить с ней, помимо прочего, свою встречу с Перреком. На его вопрос о политике, проводившейся в отношении прессы двенадцать лет назад, Геран отвечает, что все, кто в то время занимался этой стороной дела, уже на пенсии, но, насколько ей известно, «вели они все себя как полные придурки» — именно так она и выразилась. Они до последнего момента не хотели ничего предавать огласке, и в результате информация попадала в СМИ в наихудшем виде, ну а потом последовали скандалы. В результате всем досталось.

Войдя в свой кабинет, Мистраль смотрит на стопку почты, поступившей за день, а также на список звонивших.

— Все это может подождать до завтра.

Некоторое время он уделяет чтению заключения патологоанатома о вскрытии клошара, убитого Фокусником. Согласно выводам судмедэксперта клошар был убит одним ударом, нанесенным снизу вверх, лезвие пропороло грудную клетку, а затем проникло в сердце. Он умер за четыре минуты. Судмедэксперт уточняет, что орудие убийства не нож, а какое-то очень хорошо заточенное стальное лезвие примерно тридцати сантиметров длины. Можно предположить, что это был карандаш, однако нельзя исключать и другие варианты: шило или заточка, сделанная из отвертки, равно как и любой другой предмет, подходящий под данное описание. В остальной корреспонденции не содержится ничего срочного. С заключением о вскрытии он отправляется в секретариат и просит передать этот документ группе Кальдрона. Около восьми вечера он покидает службу. Выйдя из здания, он попадает под проливной дождь. Бегом пересекает двор, направляясь к машине. Слушать музыку совсем не хочется.

Из-за дождя приходится значительно снизить скорость, и к себе он добирается лишь где-то без пятнадцати десять. Мистраль бесшумно входит в дом, целует уже спящих детей и потом отправляется к Кларе.

Она приготовила ему холодный ужин в гостиной. За едой он рассказывает ей о своей поездке. Она напоминает ему, что завтра на два дня уезжает в Грас, а девушка, присматривающая за детьми, на эти два дня поселится в их доме. Он совершенно забыл об этом. Клара хорошо знает Людовика и видит: он делает над собой усилие, чтобы хоть на время выкинуть из головы дело Фокусника. Понемногу ему это удается, разговор становится более непринужденным, Людовик постепенно расслабляется.

 

11

Арно Лекюийе охвачен мучительной страстью, и к тому же у него проявляются все признаки критического состояния, порожденного страхом. Голова просто лопается от мыслей о мальчике с улицы д’Аврон, а он даже не знает, когда теперь сможет вернуться в тот квартал. Демоны пытаются успокоить его, подсказывая: «У тебя есть две возможности разыскать мальчика — во время обеденного перерыва и после шести вечера». Лекюийе более или менее успокаивается.

Он завел привычку, прежде чем подняться к себе, заглядывать в почтовый ящик. Боится пропустить повестку от психиатра или судьи по исполнению наказаний. Сегодня вечером никаких писем нет. «Тем лучше, — говорит он себе, — обойдемся без незапланированных встреч с этими придурками».

И все же Лекюийе не удается расслабиться. Он одержим предвкушением предстоящей охоты. Теперь он знает, что будет делать дальше: быстренько проглотит свой ужин и ринется в палатку с коллекцией в руках, зная, что в противном случае рискует окончательно сойти с ума.

А еще Арно Лекюийе зол, потому что предчувствует надвигающиеся неприятности. Их сулит сеанс у психиатра. Этот дурень, похоже, намерен досконально разобраться с его жизнью, поговорить обо всех его проблемах, о детстве. Он забрал себе тюремное досье, надеясь нарыть там интересующую его информацию. В тюрьме Лекюийе было легко дурачить психиатров. Во-первых, им всем совершенно не было до него никакого дела, а во-вторых, единственное его занятие состояло в том, чтобы помнить и не выходить за рамки сочиненной им легенды своей жизни. А теперь его голова чем только не забита. Прежде всего он одержим желанием пополнить свою коллекцию. Затем ему нужно вести себя крайне осмотрительно с отцом и сыном Да Сильва, с клиентами, с людьми на улице, следить за тем, как он водит машину, быть начеку в беседах с судьей и психиатром. Слишком много всего надо контролировать, поэтому прежняя тактика, неплохо прокатывавшая на приеме, уже не годится. Демоны успокаивают его: «Не забывай: твои сеансы каждый раз длятся не более пятнадцати минут. Возьми ручку и бумагу и попытайся изложить то, что рассказывал тюремным психиатрам. Когда запишешь все основное, продолжай, сбрасывай балласт — и выкрутишься. Как бы там ни было, ты ведь не на всю жизнь тут останешься».

Лекюийе с облегчением вздыхает. Как хорошо, что демоны здесь, хотя иногда и докучают ему. Он спрашивает себя, что бы с ним было без них.

В общем, он садится ужинать перед телевизором в гораздо более спокойном состоянии духа. Передают новости. Он смотрит репортажи о многочисленных катастрофах, ежедневно обрушивающихся на мир. Его это абсолютно не трогает. Он относит грязную посуду на кухню. И обнаруживает, что кухня снова успела превратиться в настоящую помойку. На протяжении часа он моет посуду и выносит мешки с мусором. Это максимум, на что он способен. Он спешит в свою комнату, ему жарко, он ощущает тяжесть под ложечкой, никак не желающую рассасываться. Лекюийе забивается в свою палатку с коллекцией в руках, внимательно разглядывает ее, потом, прикрывая глаза, трогает кончиками пальцев страницы. Через мгновение он уже перестает сознавать, где находится, кочуя между фантазиями и реальностью. Он слышит голоса: «Как ты это делаешь, дядя?» Слышит крики, хрипы — потом тишину. Он останется в своей палатке до поздней ночи или до раннего утра. Как получится. Потом выйдет оттуда измученный, ляжет на постель и, обессиленный, уснет.

Лекюийе инстинктивно просыпается в половине седьмого. Он изнемогает и совсем не ощущает связи с окружающим миром, что и понятно после перенесенных накануне волнений, усугубленных ночными кошмарами. Более получаса требуется ему на то, чтобы осознать, где он находится. Наконец он встает, отправляется под душ, одевается, как и каждое утро, сует свою отвертку, переделанную в смертельное оружие, в рукав, на уровне правого предплечья, и выходит из дому. Идет он в кафе, где уже привык завтракать. На улице холодно и серо. Он поднимает воротник куртки и засовывает руки в карманы. Пальцы нечаянно нащупывают всякие вещицы, помогающие ему привлекать свои жертвы. По телу проходит сладостная дрожь. Сегодня утром у него немного больше времени, чем обычно: визит к первому клиенту, проживающему в десяти минутах от улицы Бют-о-Кай, назначен на девять часов. Продавец газет, как обычно, вывесил первую страницу «Паризьен» на стеклянной двери магазина.

Он проходит чуть дальше и заглядывает в бар. Все те же завсегдатаи за стойкой, они как будто никуда и не уходили. Он садится на красный молескиновый диванчик и заказывает двойной кофе с круассанами. Прежде чем выпить его, заглатывает сахар, а бармен за стойкой поясняет с ухмылкой посетителям:

— Еще один оригинал.

Покончив с завтраком, он, подобно любому среднестатистическому клиенту бара, остается сидеть, тупо уставившись в экран телевизора на стене: там показывают спорт.

Наконец маленький человек выходит на улицу и видит женщину, сидящую на земле, точнее — на своей сумке, между кафе и книжным магазином. Явно бездомная, уже немолодая. Она одета во все черное, лицо сверх меры размалевано, волосы покрашены в черный и белый цвета — создается такое впечатление, будто на голове у нее шахматная доска из четырех квадратов. На кончике носа сидят черные очки, она курит, разговаривая сама с собой, ругает кого-то невидимого и оглушительно смеется как безумная. Голос у нее совсем осип от курева, выпивки и разгульного образа жизни. Но она восседает на своем мешке как царица. Лекюийе никогда прежде ее не видел. Он невольно останавливается, пораженный этим зрелищем. Проходит пара минут — а он по-прежнему ни на сантиметр не сдвинулся с места. Женщина обрывает свои бредовые речи и, почувствовав на себе чей-то взгляд, оборачивается и смотрит на маленького человека. Поначалу ей кажется, что он только что вышел из бара и собирается подать ей монету. Но нет. Удивленная, она глядит на него внимательнее, рассматривает этого маленького человека, стоящего перед ней, спрятав руки в карманы теплой куртки с поднятым воротником. В тумане своего сознания она видит лишь его глаза и тут же принимается вопить сиплым голосом:

— Дьявол! Дьявол!

Лекюийе понимает, что она говорит о нем, и решает ретироваться, не дожидаясь продолжения. Он делает один шаг — и женщина кричит что есть мочи:

— Не подходи ко мне! Не подходи ко мне!

Лекюийе пересекает улицу, проскользнув меж двух припаркованных машин, и оказывается на противоположном тротуаре. Женщина продолжает орать:

— Дьявол! Дьявол! Грязный ублюдок!

Лекюийе потихоньку оборачивается и видит, что торговец газетами, выйдя на порог своего магазина, что-то говорит женщине, явно пытаясь ее успокоить. Демоны читают ему небольшую нотацию: «Приятель, не забывай, что излучаешь ненависть, — в противном случае ты рискуешь обратить на себя внимание, и не только какой-нибудь сумасшедшей». Лекюийе соглашается с этим замечанием, залезает в машину и отправляется к первому клиенту, имея на прицеле улицу д’Аврон. Утро снова прошло довольно быстро. Он ездил по вызовам, выдавал счета и получал чаевые. Садясь в машину, он видит, что на часах двадцать минут первого, а следующий клиент ждет его в два. По его прикидкам, добраться до улицы д’Аврон он сможет минут за двадцать, то есть у него остается еще около часа на охоту. Полный решимости, успокоенный демонами, он осторожно едет по своему маршруту и находит место для парковки в квартале, где живет его потенциальная жертва. «Среда, дети не ходят в школу; быть может, я его увижу».

Он идет по улице д’Аврон со стороны бульвара Даву. Мальчик гулял именно здесь, когда Лекюийе увидел его в первый раз. На противоположной стороне он видит какой-то проулок, в тот день им не замеченный. Он сворачивает в него и метров через десять оказывается на маленькой улочке — улице Волга, ведущей ко входу в парк. Там стоит старик с сумкой на колесиках, а к ней привязана собака, маленький белый песик — во всяком случае, изначально он, вероятно, был белым — с черным контуром вокруг глаз. Лекюийе медлит, он не знает, в какую сторону идти. Он смотрит на старика: тот открывает сумку, достает оттуда хлеб и разбрасывает вокруг себя. Тотчас стая голубей, вероятно, поджидавших этого момента, слетается к нему. Маленький песик, не шелохнувшись, остается лежать, опустив морду между передними лапами. Лекюийе решает идти направо. Он полагает, что улочка должна привести его к перекрестку, где он в прошлый раз видел мальчика. Добравшись туда, он видит перед собой все ту же дородную даму в кепи с выбивающимися из-под него косичками. Она стоит к нему спиной, регулируя переход. Он же не должен делать резких движений, не срываться на бег, не смотреть людям в глаза, стараться слиться со стенами. Лекюийе старается буквально претворять в жизнь то, чему научился в тюрьме.

Пока он, уже ни на что не надеясь, бредет по улице, мальчик лет десяти, с короткими темными волосами, сворачивает в переулок, выходящий на бульвар Даву. Он знает, что старый месье с собакой находится там. Увидев голубей, он догадывается, что тот уже начал бросать им хлеб. Малыш тихонько подходит поближе, голуби его не замечают. Старик что-то ласково говорит ребенку и дает ему хлеб. Тот затевает веселую игру: держит кусочки на вытянутой руке, а голуби хватают их на лету.

Именно на этого мальчика и охотится Лекюийе.

Прежде чем проститься со стариком, ребенок какое-то время играет с собакой, а потом отправляется той же дорогой, что и Лекюийе, — а тот снова на улице д’Аврон, наблюдает за маневрами толстой дамы, уверенными движениями регулирующей движение. Он голоден, но не хочет бросать охоту. И решает зайти в бар, купить себе сандвич, чтобы съесть на ходу. Мальчик только что показался на улице д’Аврон. Около половины второго он договорился встретиться с товарищем, чтобы поиграть в футбол. В ожидании он предпочитает гулять, а не сидеть дома, скучая в одиночестве. Ребенок медленно движется к бульвару Даву, где они договорились увидеться с приятелем. Он идет по правой стороне. Лекюийе только что вышел из бара, он находится на противоположной стороне и, сам того не зная, двигается в том же направлении, что и мальчик. Тот идет метрах в двадцати впереди, а Лекюийе начинает оглядываться по сторонам. Он двигается спокойно, понимая, что никто не обращает на него внимания. Его острый взгляд сканирует обе стороны. Он замечает все. И не забывает даже об окнах зданий — на тот случай если мальчик живет в этом квартале и сидит у окна. Лекюийе прочесывает улицу как настоящий следопыт. Метров через десять мальчик доберется до бульвара. Лекюийе попадаются по дороге дети того же возраста, он внимательно смотрит на них, но понимает, что перед ним нет того, кого он ищет. И вдруг взгляд его останавливается и упирается в спину мальчика, только что свернувшего на бульвар. Это тот самый, Лекюийе почти уверен. Ему хочется бежать, но демоны, до сей поры не напоминавшие о себе, жмут на тормоза. «По улицам не бегай, не забывай о правилах». Маленький человек пересекает улицу, немного ускорив шаг. Вот он уже на бульваре — но мальчика больше не видит. Обуреваемый яростью, ищет его повсюду и наконец замечает на скамейке автобусной остановки. Что делать? Демоны подают голос: «Ты убедился в том, что он живет в этом квартале, через десять минут ты должен возвращаться на работу. Отбой! Не валяй дурака! Сваливай отсюда как можно скорее».

До Арно Лекюийе доходит предостережение, адресованное ему демонами, что не мешает ему, однако, следовать своим курсом как ни в чем не бывало. Он подходит к крытой застекленной остановке и смотрит на мальчика. Выводы: он один и автобуса не ждет, так как не садится ни в один из них. Лекюийе вдруг импульсивно решает сесть рядом с мальчиком. Демоны ревут: «Уходи!» Лекюийе глух к их воплям, ему хорошо. «Скорей уноси ноги!» Лекюийе вынимает из кармана три кости и катает их между сомкнутыми ладонями. Мальчик следит за его манипуляциями. Не часто увидишь на улице человека, показывающего трюки с костями. Лекюийе сразу же чувствует, что попал в цель. «Причем легко, — говорит он себе, — как обычно». Демоны решили больше не одергивать его. Лекюийе раскрывает ладони: кости исчезли. Реакция мальчика не заставляет себя долго ждать:

— Круто.

Лекюийе, довольный, что проверенная тактика сработала, загадочно молчит. Он вынимает из кармана колоду карт, раскладывает их веером и протягивает мальчику.

— Мне вытянуть одну? — спрашивает тот.

Лекюийе кивает и произносит:

— Вытяни, посмотри на нее и ничего не говори.

Ребенок, заинтересовавшись, исполняет его указания. Лекюийе снова смешивает карты. Подкатывает автобус, из него выходят люди. Лекюийе снова раскладывает карты веером и показывает их мальчику.

— Положи ее — не важно куда.

Ребенок сует карту в середину колоды. Какой-то человек в автобусе пристально наблюдает за этой сценой. Лекюийе отдает колоду малышу. Тот, зачарованный, ждет продолжения. Лекюийе достает кошелек из внутреннего кармана пальто, открывает его и вынимает оттуда карту, червонного валета.

— Эта?

Мальчик аплодирует. Автобус отходит от остановки. Тот тип, что наблюдал за происходящим, думает, что Лекюийе — профессиональный фокусник.

Тут к остановке подбегает еще один мальчик.

— Сильвен, поторопись, мы опаздываем!

Ребенок вскакивает со скамейки и убегает прочь. Лекюийе буквально каменеет и впадает в глубочайшую тоску от столь внезапного исчезновения. Демоны снова подают голос: «Браво, парень, отлично провернул дельце. Ну и что теперь делать? Обоснуемся на этой улице и станем подкарауливать мальчика по возвращении? Или полицию ждать будем? Мы не хотим расстраивать тебя в такой момент, но ведь тебя по-прежнему разыскивают за убийства, совершенные более двенадцати лет назад. Возможно, весть о твоих талантах фокусника дойдет до слуха фликов».

Лекюийе уже не способен здраво размышлять. Он возвращается в машину, снова сверяется с расписанием и едет по первому послеобеденному вызову. Глядя на часы на приборной панели, он понимает, что минут на пятнадцать опоздает. Остаток дня он снова проводит на автопилоте. Ему еще предстоит отправиться к Да Сильве, передать ему деньги и взять новый список заказов. Давление в скороварке по имени Лекюийе высоко, как никогда, а все выходы для пара перекрыты, крышку закрутили сверх всякой меры.

По двум последним адресам он пробивается через ужасные пробки, возникшие из-за дождя. Лекюийе уже готов вот-вот взорваться. Чувствуя это, клиенты не рискуют вступать с ним в беседу. В тот момент когда он наконец собирается отправиться к Да Сильве, поднимается ветер. «Это всего лишь испытание», — внезапно говорит он себе. Он немного беспокоится, потому что демоны больше не дают о себе знать. Как будто их никогда и не было в помине. Их молчание объясняется его поведением с мальчиком с улицы д’Аврон на автобусной остановке. Им оно не понравилось. Очень не понравилось. Они таким образом намекают ему на это.

Лекюийе застрял в пробке и не знает, как из нее выбраться. Он делает над собой усилие, чтобы смириться с обстоятельствами и успокоиться. Само собой, в машине он ведет себя как маленький человек, задавленный жизнью, а это так утомительно. Ведь здесь никого нет, кто мог бы его увидеть. Он вспоминает, что в машине есть радио. Включает канал «Франс инфо». Передают прогноз погоды, потом сообщают о дорожной обстановке. Из их информации следует, что дожди не прекратятся, а следовательно, и пробки тоже. Это раздражает Арно Лекюийе до крайней степени. По радио читают новости. Он уже не слушает. Он пытается выйти на связь с демонами. При этом ведет себя смиренно и покладисто. «Как мне вести себя и что говорить у Да Сильвы?» Молчание. Даже никакого «отвали», всегда являвшегося знаком их присутствия. Арно Лекюийе входит в офис, испытывая глубокое уныние, смешанное с невыразимым внутренним напряжением. Отец и сын переглядываются. В глазах отца читается: «Ну, что я тебе говорил? Я был прав»; в глазах сына: «Не торопись. Такое ощущение, что он не в своей тарелке. Посмотрим».

Луи Да Сильва пытается казаться веселым:

— Привет, Лекюийе. Ну, как дела?

Тот сначала не отвечает, он занят: достает счета и деньги. Но надо что-то сказать. Он думает о том, как бы свести на нет исходящую от него ненависть и попытаться выглядеть незначительным. Но это трудно, тем более что он встревожен отсутствием демонов. Он проговаривает тихо:

— День оказался трудным, а дождь только ухудшил ситуацию.

Он старается не смотреть в глаза отцу и сыну Да Сильва. В разговор вступает Жорж:

— Так чем был труден этот день?

«Черт побери, какое его собачье дело, этого придурка, чем да почему был труден этот день?» Лекюийе еле сдерживается, чтобы не закричать, он откровенно паникует, так как не любит вопросов, смахивающих на хорошо замаскированные допросы. В общем, когда он отвечает, ему нелегко придавать своему голосу нейтральное звучание:

— Бывают дни, когда все ладится, а бывают такие, когда все просто валится из рук. Сегодня уже с утра все не задалось. Вот приезжаю к клиенту, смотрю — а причину течи не удается обнаружить, к тому же все гайки заело намертво. Вроде бы ничего особенно плохого, но из-за всего этого опаздываешь.

Поскольку Да Сильва-младший никак не реагирует на его слова, Лекюийе заключает, что отговорка прозвучала вполне себе правдоподобно.

Теперь очередь отца продолжать беседу, задавать вопросы — на первый взгляд любезные, но Лекюийе-то чувствует, что они с подвохом.

— У тебя такое выражение лица… Что-нибудь случилось?

«Ну вот, старый лис начинает докапываться. Этого быть не может: они что-то подозревают. Однако я притворюсь божьим одуванчиком». Лекюийе еще раз взывает к своим демонам: «Помогите мне. Я больше не буду делать глупости». Напрасно. Лекюийе приходится выпутываться в одиночку. Старику Да Сильве кажется, что он слишком медлит с ответом.

— Ты слышишь? Я беспокоюсь о твоем здоровье.

Лекюийе кивает:

— Да-да, я слышал. Нет, я отлично себя чувствую. Может, немного простудился под этим дождем… На завтра есть вызовы?

Да Сильва-отец что-то невнятно бормочет и смотрит на сына, взгляд его говорит: «Что-то здесь не так, но я не знаю, что именно». Сын отвечает взглядом: «Ты прав. Но я тоже не могу понять».

Старик хватает очки, висящие на шнурке у него на животе, и водружает их себе на нос. Потом берет регистрационный журнал, открывает и, склонившись над ним, углубляется в чтение. При этом он морщит нос, чтобы очки не упали. Вынимает три листа, соединенных скрепкой:

— Вот держи, это ксерокопии записей о вызовах на ближайшие два дня. Возвращайся вечером в пятницу, сдашь наличность и заберешь заказы на следующую неделю.

Лекюийе почти вырывает бумаги из рук Да Сильвы-отца и проглядывает адреса, надеясь, что какой-нибудь из них даст ему возможность оказаться рядом с улицей д’Аврон. Ни одного. Все на западе Парижа. Он с трудом скрывает свою досаду. Ему не терпится уйти.

— Ну, я пошел? Мне нужно еще купить чего-нибудь съестного. Если я вам больше не нужен…

Он протягивает свою вялую руку Да Сильве и все той же походкой маленького смиренного человека выходит из магазина. Лекюийе чувствует, что в спину ему устремлены две пары глаз, и взгляды эти обжигают, словно лазерные лучи. Он спокойно садится в машину, включает поворотник, трогается.

Отец и сын Да Сильва несколько мгновений стоят без слов, через оконное стекло пристально наблюдая за удаляющейся машиной. Раздается телефонный звонок — и они оба вздрагивают. Сын снимает трубку и записывает вызов.

Когда он заканчивает разговор, отец коротко спрашивает:

— Ну и?

— У него действительно вид какой-то не такой. Что-то не так с этим парнем. Он как будто не хочет говорить, как будто слишком долго размышляет, прежде чем открыть рот. Что будем делать?

— Я не знаю. Но если у нас возникнет слишком много вопросов, в какой-то момент ему придется на них ответить.

— Почему бы нет. Но не забывай: когда я увидел этого типа в первый раз, в январе, он мне сразу пришелся не по душе, хотя понятно, что он настрадался в тюрьме. Но это ведь не первый бывший заключенный, работающий у нас.

Луи Да Сильва, прежде чем ответить, берет сигарету, прикуривает, затягивается.

— Да, я помню, и ты верно все подметил. Он работает у нас уже два месяца, и, честно говоря, нам не в чем его упрекнуть.

Сын только качает головой и продолжает:

— У меня была мысль позвонить клиентам, к которым он ходил в последние две недели, чтобы узнать, все ли в порядке. Но потом сообразил, что недовольные уже сами бы нам позвонили.

— Ты прав. Нет смысла это делать. Будь здесь, когда он в следующий раз приедет. И еще раз все обсудим.

Арно Лекюийе возвращается к себе домой очень медленно. Дождь и пробки. У него зверски болит голова — по-видимому, из-за повышенного давления, — кровь стучит в висках. В груди образовался какой-то комок, мешающий глотать. Мальчик с улицы д’Аврон не выходит у него из головы. Лекюийе действительно плохо. Ему вспоминается и его последняя попытка, провалившаяся из-за какого-то клошара. Лекюийе чувствует себя гранатой с вынутой чекой, готовой вот-вот взорваться. Ведь столько лет он ждал возможности возобновить свою охоту, и вот теперь все рушится. Демоны больше не общаются с ним, он остался один и не знал, что делать. Стремясь успокоиться, он включает радио и пытается объехать пробку по прилегающим улицам.

Добравшись домой лишь к половине десятого, совершенно обессиленный, он заставляет себя найти подходящее место для парковки. Его уже истощила постоянная борьба с самим собой ради того, чтобы оставаться незаметным, не обращать на себя внимания. У него болят ноги, спина, руки. Он больше не может так. Пять или шесть кругов по кварталу: «дворники» вяло сметают струи проливного дождя, как будто тоже очень устали за день. Несмотря на яркое освещение улиц и на свет фар автомобилей, ему приходится напрягать зрение, чтобы хорошо видеть дорогу. Он медленно съезжает на бульвар Бланки и становится в левый ряд. Поток машин уже почти иссяк.

Лекюийе едет вдоль наземной линии метро и вдруг замечает его: он прячется, пережидая дождь.

 

12

Половина одиннадцатого. Сегодня вечером Омар Мессарди сидит дома один, его рабочий день закончился час назад. Жена и сын отправились ужинать к друзьям. Он машинист метро, водит состав по первой линии: «Ла Дефанс» — «Шато де Венсенн». Ему особенно нравится приезжать в квартал Ла Дефанс по вечерам. В этом месте два конечных перегона проложены над землей. Мессарди всегда с удовольствием разглядывает большие освещенные здания. Иногда он представляет себе, как будто едет по Манхэттену. Он никогда не был в Нью-Йорке и Манхэттен видел только в кино, но в его представлении это место похоже на Ла Дефанс, только больше. Ему кажется, что дождь придает пейзажу какой-то дополнительный оттенок, когда через лобовое стекло он смотрит на здания, скрытые пеленой воды. Но еще больше ему нравится туман, поднимающийся ночью над деловыми кварталами. Вершины башен тонут в тумане, а огни офисов похожи на прожекторы рассеянного света.

Как-то вечером одна такая башня показалась Мессарди огромным кораблем среди бескрайнего водяного пространства, а окна ее — иллюминаторами. Ему захотелось сфотографировать все это — конечно же, не тогда, когда ведет состав, а после работы. Однако он подозревал, что ночная съемка — дело непростое, а потому ограничился одной только мечтой об этом.

Но сегодня вечером дождь не вызывает у Омара Мессарди положительных эмоций. Он прислонился лбом к оконному стеклу в столовой своей квартиры на восьмом, последнем, этаже дома на улице Эжен-Удине, в тринадцатом округе Парижа, в которой живет вот уже двадцать лет. Над городом бушует ливень, и ветер швыряет струи воды на оконные стекла. Он ждет прекращения этого потопа или хотя бы ослабления: ему надо вывести собаку. Это лабрадор десяти лет от роду, он стоически терпит, ждет, когда же хозяин поведет его на вечернюю прогулку.

Омар Мессарди блуждает взглядом в пространстве и мыслями находится где-то далеко. В этот момент сквозь шум дождя до него доносится визг тормозов и глухой удар. Через залитое водой стекло он пытается разглядеть, что произошло, и видит белый мини-вэн, только что врезавшийся в ограждение стройки и теперь поворачивающий на улицу Ватт. Это низкая темная улочка, там нет ни магазинов, ни жилых домов, она проходит под железнодорожным мостом линии, отходящей от вокзала Аустерлиц.

Прислонившись к стеклу, Омар Мессарди снова погружается в свои мысли. Выкуривает сигарету. Вдумчиво. Он позволяет себе одну в конце дня. Эту сигарету он смакует с вожделением и, каждый раз поднося ее к губам, делает это элегантно. Мессарди очень хочет мундштук. В старых черно-белых фильмах он видел, как актеры держат во рту эту вещицу. Ему кажется, что это очень стильно, он уверен: с мундштуком вечерняя сигарета будет доставлять ему еще больше удовольствия. Неподалеку от квартала Опера-Бастий он заприметил табачный киоск, где такие продаются. В следующую субботу он отправится его покупать.

Собака, не особенно озабоченная всеми этими соображениями, встает, потягивается, зевает и тыкается мордой в колени хозяина. Тот ласково чешет ей за ушами.

— Ладно, Васко, я понял. Пошли, но ты ведь промокнешь, и я, между прочим, тоже.

Мессарди тушит сигарету все с той же элегантностью, с какой курил, размышляя о мундштуке, потом надевает плащ и берет зонт. Когда они входят в лифт, собака рвется вперед, натягивая поводок. В вестибюле дома Мессарди немного мешкает, раскрывая зонт, и нехотя выходит на улицу. Собака все сильнее натягивает поводок. Вода стекает у нее с загривка, она стремится в сторону темной улицы Ватт: там хоть и невесело, зато можно спрятаться от дождя.

У поворота на улицу валяется перевернутый пластиковый красно-белый конус, предупреждающий о том, что здесь проводит работы служба городских теплоцентралей. Мессарди вспоминает, как полчаса назад машина наехала на серо-зеленую стойку металлического заграждения, из тех, что стоят на шоссе. Действительно, одна из них лежит на земле, опрокинутая. Мессарди с собакой проходят по улице Ватт. Зонт здесь уже можно закрыть. Противоположная сторона улицы освещена слабым светом нескольких заляпанных грязью фонарей. Метрах в тридцати перед собой, на тротуаре, он замечает какую-то бесформенную кучу. «Мешок с бельем», — думает он. В этих местах часто попадаются всякие вещи, выбрасываемые из машин.

Не отрывая взгляда от странного предмета, он не торопясь приближается к нему; теперь у него уже нет сомнений: то, что он сначала принял за мешок с бельем, на самом деле лежащее на тротуаре человеческое тело. Ему требуется несколько секунд, чтобы это осознать. Собака уже не рвется вперед и начинает скулить.

Омар Мессарди медленно подходит ближе и действительно видит перед собой лежащее тело. Маленькое. Он в недоумении, ему не по себе, он окликает лежащего, но тот остается без движения. Мессарди чувствует себя более или менее уверенно: ведь он с собакой, — подходит еще ближе к этому телу, лежащему на тротуаре ничком, и легонько толкает его ногой в ботинок.

— Все в порядке? Вы хорошо себя чувствуете?

Ответа нет. Собака незаметно для хозяина подкрадывается к нему и гавкает, Мессарди вздрагивает от неожиданности. Пес нюхает воздух и снова лает. Омару Мессарди становится страшно. Сначала он думает, что перед ним клошар. Рядом есть ночлежка, иногда некоторые из ее обитателей так плохо держатся на ногах, что в конце концов заваливаются на тротуар. Но потом из каких-то смутных подсознательных соображений, или, скорее, руководствуясь интуицией, Мессарди начинает в этом сомневаться. Он отбрасывает версию, подразумевающую происшествие с клошаром. Ему становится нехорошо, его охватывает сильнейший страх, по спине пробегает дрожь.

Собака уже громким лаем оглашает улицу Ватт, и от этого страх Мессарди усиливается. Оглядевшись по сторонам: нет ли кого поблизости, — он присаживается на корточки возле лежащего. И видит перед собой черноволосого ребенка.

— Этого не может быть! — восклицает он.

У Мессарди голова кружится от страха. Он долго трясет мальчика, зовет его, переворачивает и пытается усадить. Но мальчик снова и снова сваливается наземь. Собака скулит. Тело еще мягкое и теплое, но Мессарди понимает, что малыш мертв. У него возникает ужасное ощущение. Мальчик мертв, и умер он не своей смертью. Возможно, убийца подкарауливает его сейчас — его, Омара Мессарди, случайного прохожего, выведшего собаку на ночную прогулку и тем самым расстроившего планы преступника. Пес сидит, свесив язык, неподвижно. Страх мешает Мессарди рассуждать логически. Он оглядывается по сторонам, боясь увидеть где-нибудь убийцу. Покрытые надписями стены усиливают его ужас.

Дрожа от страха, он торопится домой, чтобы позвонить. Он бежит со всех ног, как будто пытается увеличить дистанцию между собой и смертью. Собака едва поспевает за ним. Он пару раз поскальзывается и чуть не падает. Ливень еще более усилился, но он даже не чувствует этого.

Добравшись до дома, он запирает дверь на два оборота и досадует, что жена и сын до сих пор не вернулись. Позвонить сразу же у него не получается: зубы стучат, — он сначала выпивает два стакана воды. Наконец ему удается дозвониться. Дежурный полицейский сразу же понимает, что дело серьезное. Ему удается более или менее успокоить его и получить от него сведения, необходимые для отправки машины на место происшествия. Начальник патрульной бригады — опытный ветеран, он знает, как надо задавать вопросы. Люди так подвержены панике, что, пробормотав невнятно о том, что именно они видели, забывают сообщить адрес, по которому случилось событие, и тут же вешают трубку.

Людовик Мистраль прибыл на место примерно спустя сорок пять минут после обнаружения тела. Когда зазвонил его мобильник, у него тут же появилось дурное предчувствие. Он быстро записал адрес и стремглав выбежал из дома. Водрузил на крышу автомобиля мигалку, а проезжая перекрестки, включал на всякий случай сирену. Из машины он позвонил в оперативный отдел, чтобы на месте к нему могли присоединиться Кальдрон со своей командой, специалисты из криминалистической лаборатории и коллеги из службы криминалистического учета. Он также заметил, что было бы весьма кстати и присутствие заместителя прокурора.

Улица Ватт перегорожена полицейским автомобилем с включенной мигалкой, а также красно-белой лентой с надписью «Полиция — проход воспрещен». Льет прямой дождь, лишь несколько зевак смотрят из окон, но им ничего не видно. Слишком далеко. Тех, кто решил спуститься, полицейские все равно никуда не пропустили. Не способствовал проявлению подобной активности и дождь. Полицейские замечают машину Мистраля, стремительно мчащуюся по улице Эжен-Удине с включенной мигалкой. Прибыв на место, он немногословно отвечает на приветствия и направляется к группе прохожих, укрывшихся от дождя под навесом в начале улицы Ватт. Пятеро полицейских в униформе и какой-то нервно курящий тип в плаще молча ждут его. У этого мужчины на поводке собака — лабрадор: сидит рядом с хозяином, понимает, что надо вести себя спокойно. Все наблюдают за приготовлениями криминалистов. Трое в защитных комбинезонах с капюшонами надевают маски и очки, чтобы самим не оставить на месте преступления ни малейших следов.

Мистраль почти физически ощущает повисшее в воздухе напряжение. Журчание воды, стекающей по желобам, и треск раций кажутся неестественно громкими. Эту атмосферу, как правило, всегда воцаряющуюся на месте преступления, ни с чем не спутаешь. В этой тягостной, не побуждающей к громким разговорам обстановке полицейские пытаются делать свою работу с равнодушным видом бывалых людей, мало чему еще способных удивляться. На самом деле все это напускное, видимость. Флики так маскируют свою беспомощность перед лицом смерти. А в данном случае погиб ребенок. Всем задействованным в этих процедурах хочется занять какую-то отстраненную позицию по отношению к произошедшему, но у них это не получается. Заметно, что командир наряда, старший капрал, испытывает облегчение при появлении Мистраля. Он еще не знает, с какого рода делом столкнулся, но надеется, что им займется уголовная полиция. Мистраль предъявляет свое удостоверение, капрал почтительно приветствует его. И тотчас же излагает обстоятельства случившегося безупречным казенным языком.

— В двадцать три ноль-ноль к нам поступил вызов от патрульной бригады № 17 о трупе на одной из улиц города. Заявитель в данный момент находится на месте. — Он освещает лист бумаги фонариком, чтобы лучше видеть текст. — Месье Омар Мессарди, проживающий на улице Эжен-Удине, ждал нас у начала улицы Ватт. Мы обнаружили на месте мертвого ребенка, примерно десяти лет, лежащего на спине. Я связался со своим вышестоящим начальством, чтобы уведомить о случившемся уголовную полицию.

— Благодарю вас, капрал. Что еще вы предприняли? Тело передвигали?

— Да, мы старались как можно меньше перемещаться по огороженному участку и не оставлять следов. Нами констатировано, что ребенок мертв. Заявитель, по его словам, тоже прикасался к телу.

Мессарди закуривает очередную сигарету. Мистраль глядит под ноги человеку с собакой, стоящему в нескольких метрах в стороне, и насчитывает там шесть раздавленных окурков.

Мистраль благодарит капрала и здоровается с присутствующими.

Криминалисты натянули брезент, он покрывает почти всю улицу и оставляет открытой большую часть тротуара, где находится тело ребенка. Они фотографируют все вокруг, прежде чем собрать то, что можно взять на анализ. Особое внимание они уделяют месту обнаружения тела. Мистраль наблюдает, с какими предосторожностями эксперты-криминалисты делают свою работу, понимает, что ничего потенциально значимого они не найдут. И конечно, свидетель и полицейский слишком много суетятся возле тела убитого. И это тоже против их воли играет на руку преступнику.

Во внутреннем кармане пиджака Мистраля включается виброзвонок мобильного телефона.

— Господин комиссар? Капитан Клеман из оперативного отдела. Я звоню…

Мистраль в ярости не дает ему закончить фразу:

— Если вы хотите, чтобы я ввел вас в курс дела, то еще слишком рано: я всего минут пять назад приехал.

— Извините меня, господин комиссар, но вы же знаете, какое у нас начальство: они все хотят знать, и немедленно! Начальника смены уведомили о том, что нашли убитого ребенка, и он хочет знать подробности.

— Скажи ему, что он их получит: я свяжусь с вами позже. Я же не мадам Ирма. Вы передали информацию заместителю прокурора и группе Кальдрона?

— Да, я им сообщил, они будут на месте через пять минут.

— Свяжитесь со всеми подразделениями полиции, несущими службу сегодня ночью: пусть дадут вам знать, если кто-нибудь заявит о пропаже ребенка. Начните с тринадцатого участка. И не забудьте про Иври, тоже относящемуся к тринадцатому округу.

— Хорошо, будет сделано. Еще я хотел проинформировать вас о следующем: из Главного управления районной полиции нам сообщили об обнаружении пожилой женщины: она была задушена у себя дома в шестнадцатом округе. Как мне поступить?

Мистраль отмечает про себя, что таков закон серийных преступлений: то за много дней ни одного убийства, то два одновременно, среди ночи.

— Позвоните Дюмону, вызовите подкрепление, и пусть он свяжется со мной, когда будет знать больше. Кстати, как имя жертвы?

Мистраль слышит, как капитан оперативного отдела на другом конце провода шуршит, роясь в записях.

— Ее имя… э-э… ее имя Соланж Детьен, ей было около девяноста лет. На данный момент это вся информация, какой я располагаю.

— Клеман, звоните мне, только если будет что-то действительно важное.

«Каждый раз одно и то же, — сетует про себя капитан оперативного отдела, повесив трубку. — Я зажат между молотом и наковальней, и мне достается с обеих сторон». Он снова снимает трубку, звонит пребывающему явно в дурном расположении духа Дюмону и начальнику группы подкрепления, тоже находящемуся в плохом настроении, а потом связывается с Центральным комиссариатом тринадцатого округа.

Мистраль убирает мобильник в карман и смотрит на ребенка, лежащего в лучах прожекторов, используемых для работы ночью. Убитый мальчик лежит на правом боку, ноги слегка согнуты, голова покоится на руке. «Как будто спит», — с невольной грустью думает Мистраль.

— Как будто спит, — своеобразным эхом раздается голос у него за спиной.

Он даже вздрагивает оттого, что кто-то так точно выразил вслух его чувства. Это Кальдрон. Он прибыл в сопровождении десятерых своих оперативников. Все они серьезны, все молчат, сознавая, что на этой улице, напоминающей туннель, царит некая атмосфера благоговейности, не звучат речи, обычные для полицейских операций, молчат рации, никто не раздает направо-налево инструкций, зачастую довольно громко выкрикиваемых в адрес младших по званию. Все ждут распоряжений Мистраля. Полицейские в форме отошли на некоторое расстояние, чтобы не мешать своим коллегам работать. Мужчина с собакой закуривает еще одну сигарету. Лабрадору хочется справить нужду и залаять, но он чувствует, что момент сейчас не самый подходящий, чтобы напоминать о себе.

Кальдрон подходит к Мистралю и шепотом спрашивает:

— Фокусник?

— Еще слишком рано делать выводы. Во всяком случае, на первый взгляд не все так очевидно. Ребенок обнаружен не в таком месте, к каким питает склонность Фокусник. Я еще не допросил нашего единственного свидетеля по поводу того, в каком именно виде был найден мальчик. Известно лишь, что он передвигал тело, как и ночной патруль.

Кальдрон задумчиво качает головой. Оба полицейских, подойдя к человеку с собакой, представляются ему. Кальдрон достает блокнот с ручкой.

— Месье Мессарди, — начинает Мистраль, — это ведь вы обнаружили ребенка?

Мессарди все еще дрожит — от холода и страха.

— Я вывел собаку попис… э-э… справить нужду. Шел дождь, поэтому я пошел по улице Ватт: там есть навес от дождя. И вот я двигался по этой улице и увидел, будто лежит кто-то. Я подошел поближе, чтобы посмотреть, все ли с ним в порядке, — и тут вдруг понял, что это ребенок.

При этом воспоминании взгляд Мессарди мутнеет от выступивших на глазах слез. Он вытирает их неловким жестом. Мистраль и Кальдрон делают вид, что ничего не замечают. Мистраль внимательно слушает свидетеля, а Кальдрон делает записи.

— Помните ли вы, в какой позе лежал мальчик, когда вы его увидели?

— Ничком. До меня вдруг дошло, что это ребенок, — он был похож на спящего ангела.

Голос Мессарди нетверд, губы его трясутся. Он еле сдерживает слезы.

— А положение головы? Постарайтесь представить себе эту сцену, — без нажима продолжает спрашивать Мистраль.

В этот момент в начале улицы останавливается машина. Кальдрон узнает в приехавшем заместителя прокурора: Бруно Делатр выходит из автомобиля. Он подходит к беседующим и останавливается за спиной Мессарди. Собака оборачивается, обнюхивает его брюки и снова садится у ног хозяина.

— Что вы имеете в виду, спрашивая о положении головы?

Мессарди растерян. Его впервые допрашивает полиция, да еще в связи с убийством! Большой любитель детективных фильмов, он помнит, как их персонажи что-то бессвязно бормочут в ответ на вопросы фликов. Ему всегда это казалось полной нелепостью. Как можно не помнить о событиях, произошедших всего час назад? Но вот теперь, в реальной жизни, он, Омар Мессарди, и сам не понимает вопроса.

— Что значит — положение головы? Если бы он был жив?

Над ними проходит поезд. Раздается характерный стук колес на стыках рельсов, скрип тормозов. В результате благодаря этому грохоту поезда у Мистраля появляется минутка, чтобы подумать, прежде чем ответить. Комиссар сразу же понимает, что перед ним человек сверхэмоциональный, но он не имеет права подсказывать свидетелю ответы, которые тот мог бы подсознательно воспринять как свои.

— Нет, просто я хочу знать, в какую сторону было повернуто его лицо, — с несколько безучастной формальностью поясняет Мистраль.

Мессарди качает головой; видно, что он делает над собой усилие, чтобы вспомнить, и наконец, потушив сигарету, отвечает:

— Лицо было повернуто налево. Да, налево, правильно!

Мистраль и Кальдрон молчат и ничем не выдают своих мыслей, но вывод у них один: это не Фокусник. Перед глазами у обоих стоят фотографии убитых детей, найденных во время первого периода активности Фокусника: у всех жертв лица были повернуты направо. Это характерная особенность почерка убийцы.

Мистраль уже собирается задать новый вопрос, но Мессарди вдруг восклицает:

— Нет, я ошибся, лицо у него было повернуто вправо. Руки лежали на уровне лица. Да, точно. Я держал поводок Васко в правой руке.

Пес лает, услышав наконец свое имя. Никто не обращает на него внимания, и он умолкает.

— Собака натянула поводок и подошла к нему со стороны лица, чтобы обнюхать. В этот момент я взглянул на лежащего и понял, что это ребенок.

Мистраль и Кальдрон по-прежнему остаются бесстрастными, но на сей раз понимают, что они все-таки имеют дело с Фокусником.

Мистраль продолжает ровным голосом:

— Значит, на животе, с лицом, повернутым направо. Что еще вы можете сказать о позе ребенка? Подумайте не торопясь. Времени у нас сколько угодно.

Мессарди начинает понемногу успокаиваться. Закуривает очередную сигарету.

— Еще у него кисти рук находились на уровне лица. Я подошел поближе, окликнул его и, поскольку он не отзывался, перевернул, попробовал усадить. Однако он сваливался обратно, и я тогда понял, что он действительно мертв. И побежал звонить.

У Кальдрона в голове большими буквами значится: «Это чертов сукин сын Фокусник». В голове Мистраля — то же самое. Заместитель прокурора думает о нем же.

— Вы кого-нибудь видели на улице, когда здесь были?

— Нет, никого. Я по-быстрому ретировался, опасаясь, что убийца все еще прячется поблизости.

— Вы живете на улице Эжен-Удине — так мне сказал полицейский, когда я приехал. Окна выходят на улицу Ватт?

— Да, я живу на последнем этаже, над деревьями. Но из моего окна видно только начало улицы, а дальше ничего не разглядишь.

— Полицейские запишут ваши показания и уточнения, сделанные в ответ на наши вопросы. Вы еще имеете что-то нам сообщить? Может, что-то показалось вам необычным?

Мессарди качает головой.

— Мне кажется… но, видите ли, я же не специалист… Ребенок умер совсем недавно — на тот момент, когда я его обнаружил, — потому что его тело было еще мягким и теплым.

Двое полицейских молча переглядываются. Мистраль видит, что Кальдрон хочет задать свидетелю вопрос, и знает какой.

— Месье Мессарди, вы сегодня вечером были у окна? Ну скажем, примерно за полчаса до того, как отправиться выгуливать собаку?

— Да, я смотрел, как идет дождь, ждал, пока он немного утихнет.

— Вы ничего особенного не видели? Может, какую-нибудь машину, проезжавшую по этой улице?

Мессарди в очередной раз закуривает, он уже отчасти справился со своим волнением и теперь говорит более твердым голосом.

— Да, мне казалось, я уже рассказывал вам об этом. Машина слишком резко свернула на улицу Ватт, выехала на тротуар и сбила один из столбиков ограждения — вон тот, что лежит перевернутый.

У обоих полицейских и заместителя прокурора даже дыхание перехватило, когда они услышали это. Кальдрон, уняв волнение, продолжает:

— А до и после не было никаких машин?

Омар Мессарди напрягает память. И отвечает виноватым тоном:

— Знаете, я несколько склонен к мечтательности, я был погружен в свои мысли и смотрел в пустоту. Я бы и на этот автомобиль внимания не обратил, если бы он не въехал в заграждение у поворота на улицу. Так что были ли другие раньше или позже — не могу утверждать.

— Да, конечно. Вы помните, что это была за машина? Какого типа?

— Белый фургончик, но марки я не знаю. Это все.

Снова в разговор вступает Мистраль:

— Месье Мессарди, ваше заявление имеет для нас очень большое значение. Вы проедете с инспектором, он запишет ваши показания. Я знаю, уже поздно, но уверен, что вы все понимаете. А потом вас отвезут домой.

Мессарди бормочет:

— Да, конечно. Я только предупрежу жену и отведу собаку домой.

Кальдрон отходит, чтобы отдать распоряжения своим сотрудникам.

Заместитель прокурора тут же спрашивает Мистраля:

— Это Фокусник? Как вы думаете?

— Вполне возможно. Если это он — значит, он поменял тактику и стал мобильным. Слабо себе представляю, как он прямо посреди улицы, даже если на ней мало народу, убивает и насилует ребенка. Вероятно, он его туда выбросил. Почему? Как? Пока что у меня нет на этот счет какой-либо версии. Несомненно, результаты вскрытия поведают многое об обстоятельствах смерти.

— А машина? Из этого можно что-нибудь извлечь?

— Мы займемся этим следом. Больше ведь у нас ничего нет. Однако я не рассчитываю что-либо тут обнаружить. Этот тип хитер и сверхосторожен, он уже доказал нам это.

Мистраль указывает на место преступления:

— А кроме того, вокруг уже натоптали свидетель и полицейские, прибывшие первыми. Однако мне не в чем их упрекнуть: они ведь думали, ребенку еще можно было оказать помощь.

Мистралю звонит капитан оперативного отдела и докладывает о том, что в тринадцатый участок полиции явилась пара с заявлением об исчезновении мальчика одиннадцати лет. Мистраль запрашивает описание одежды и внешности пропавшего. Оно совпадает с описанием того, кого нашли мертвым на улице Ватт. Капитан также сообщает, что Дюмон, находящийся в шестнадцатом округе, позвонит Мистралю, как только узнает какие-нибудь подробности. Мистраль высылает полицейскую машину за родителями мальчика, чтобы свести их с криминалистами.

— И не забудьте о фотографиях ребенка, — уточняет он.

Вместе с заместителем прокурора он отправляется к перевернутому столбику ограждения. Он грязный, на нем полно отпечатков, в средней своей части помят, но никаких следов автомобильной краски нет. Несомненно, удар пришелся в бампер и вообще был не слишком сильным. Мистраль приказывает забрать столбик, чтобы дать возможность криминалистам изучить его в лабораторных условиях. Полицейский и заместитель прокурора сходятся в том, что дело не следует предавать огласке. Заместитель прокурора желает Мистралю сохранять хладнокровие и выдержку…

— И не забывайте держать меня в курсе.

Мистраль садится в машину, изолировав себя таким образом от внешнего мира, и более часа проводит в телефонных переговорах со своей начальницей, Франсуазой Геран, и с оперативным отделом. Судмедэксперт в ходе первичного осмотра установил, что ребенок был задушен и это произошло около двух часов назад. Мистраль выходит из машины и чувствует характерный запах железной дороги, гравия и гудрона, пропитанных влагой. Теперь он понимает, что не ощутил этого запаха раньше, несомненно, потому, что был слишком сосредоточен на расследовании. Ну а в данный момент, когда ему нечем заняться, кроме как ждать Кальдрона и его бригаду, опрашивавших жителей окрестных домов, Мистраль с большим вниманием относится к тому, что его окружает.

Он сразу все понимает по лицам полицейских, ходивших на поиски свидетелей, еще прежде, чем те успевают что-либо сказать. Их старания решительно ни к чему не привели. Мистраль так и предполагал. Он вспоминает, что и Перрек отмечал безрезультатность анализа материалов и опросов потенциальных свидетелей. И сейчас положение то же. Тело ребенка забирают в институт судебной медицины для проведения вскрытия, оно скорее всего состоится послезавтра. Полицейские покидают место происшествия около двух часов ночи. Мистраль отправляется на набережную Орфевр, размышляя о том, что это убийство, вероятно, помогло Фокуснику спустить пар и теоретически он теперь возьмет тайм-аут. Возможно, он на протяжении нескольких месяцев ничего не предпримет, будет оставаться невидимкой. Мистраль по опыту знает, что заарканить такого типа окажется возможным, если он совершит промах во время охоты, оставит свои отпечатки на месте преступления или следы его ДНК обнаружатся на жертве. В данном случае остается только третий вариант: вскрытие покажет. Но в благоприятный результат не слишком-то верится. Входя во двор здания на набережной Орфевр, Мистраль признается себе, что еще не представляет, с какой стороны подходить к расследованию этого убийства.

Из своего кабинета он звонит Геран, та уже в курсе произошедшего.

— У нас есть двадцатичетырехчасовая передышка в том, что касается прессы. Газеты уже отпечатаны. Но через день журналисты обо всем проведают. Работать с ними надо будет иначе, чем это делалось при расследовании прежних преступлений Фокусника, то есть придется выложить карты на стол. Что ты об этом думаешь? Поскольку мы сотрудничаем с другими службами, распространения информации избежать не удастся.

— Ты прав. Нужно разработать версию для префекта, постараться представить ему наше расследование с положительной стороны.

— Это будет трудновато сделать. На данный момент у нас все по нулям. Но я подумаю. А прямо сейчас мне предстоит встреча с родителями мальчика, месье и мадам Маршан. Они уже здесь. Не знаю пока, как сообщить им о случившемся с их сыном.

— Для подобных обстоятельств не существует готовых фраз — нет ничего хуже, чем разговаривать с родителями.

— Я пробуду здесь примерно до шести. Клара собирается в Ниццу. Мне хотелось бы быть рядом с детьми, когда они проснутся, и встретить няню, вызванную для присмотра на ними. Но потом я вернусь сюда.

Кальдрон стоит, прислонившись к стене, и ждет окончания разговора.

— Помните, что я рассказывал вам о неких циклах в поведении серийного убийцы?

Кальдрон кивает и в ответ замечает:

— Сейчас он находится в шестой фазе — испытывает депрессию, обычно наступающую у таких вслед за убийством.

— Именно. Проще говоря, он спустил пар и теперь будет вести себя спокойно. Как долго? Невозможно предугадать. Даже он сам не знает ответа на этот вопрос.

На часах в кабинете — двадцать минут четвертого.

— Я собираюсь поговорить с родителями убитого мальчика. Оставайтесь здесь. Ваше присутствие будет весьма кстати.

Он вызывает дежурного и просит проводить родителей в свой кабинет.

Как только те входят, Мистраль видит, что у матери глаза красные от слез, а на отце лица нет. Дежурный по отделу смотрит на комиссара и еле заметно качает головой, как бы говоря: «Нет, они еще не знают». «Но они подозревают», — думает про себя Мистраль.

Прежде чем он успевает что-то сказать, мать, устремляя на него умоляющий взгляд, восклицает, нервно теребя в руках платок:

— Я чувствую, с Гийомом что-то произошло. Где он?

Мистраль начинает свою речь издалека, слова даются ему с трудом. Его паузы, сбивчивые и несвязные фразы лишают родителей последней, слабой надежды. Мать разражается рыданиями и падает в обморок, отец закрывает лицо руками, у него прерывается дыхание. Кальдрон вызывает медиков, те прибывают через две минуты. Врач делает им успокоительные инъекции и уводит их. После этого в кабинете Мистраля воцаряется тягостная тишина. Говорить никому не хочется.

Мистраль зачитывает заявление родителей о пропаже сына. К протоколу скрепкой прикреплена его фотография. Мистраль сразу же узнает ребенка с улицы Ватт. История проста. Семья проживает на бульваре Бланки. Сын в тот вечер пошел смотреть кино к другу, живущему на другой стороне бульвара. Когда сын не вернулся в положенный час, они забеспокоились и позвонили родителям друга. Те сказали, что он ушел, не досмотрев фильм, уже более часа назад.

— Следовательно, — резюмирует Мистраль, окончив чтение досье и поднимая голову, — Фокусник заприметил этого ребенка заранее и находился в данном месте не случайно. Однако он не мог рассчитывать на встречу с ним, ведь в такой час ребенку нечего делать на улице. Он мог и случайно наткнуться на мальчика и увезти его с собой. Не будем забывать, что с момента прошлой, неудавшейся попытки он испытывал сильное напряжение, находясь в режиме постоянного поиска. Однако меня смущает время дня и погода. Была ночь, шел дождь. При подобных обстоятельствах мальчики такого возраста не разгуливают по улицам. Почему же Фокусник там оказался? Если нам удастся ответить на этот вопрос, вероятно, наши шансы найти его значительно увеличатся. Вы согласны, Венсан?

— Трудно сказать. Но я практически уверен, что мальчик повстречался ему случайно. Вероятно, он рыскал по улицам. Тут невозможно угадать.

— Несомненно, вы правы, Венсан. Но готов поспорить, что на сей раз он не использовал фокусы, чтобы заманить к себе мальчика. Шел сильный дождь, было темно, на улице — никого. Вероятно, он подъехал к ребенку на машине, чтобы спросить дорогу, а когда мальчик подошел достаточно близко, силой втащил его внутрь.

— Вполне правдоподобная теория, ведь этот тип уже больше не мог сдерживаться. Вероятно, он был готов в любой момент взорваться. — Кальдрон смотрит на часы. — Если я вам больше не нужен, я поеду к себе. Сегодня ночью мы сделали все, что могли. Утром я позвоню Перреку, сообщу новости. Пусть лучше он узнает обо всем от меня, чем по радио.

Мистраль соглашается.

— Я жду звонка от Дюмона, он занимается убийством в шестнадцатом округе и скоро должен вернуться. До встречи.

Прежде чем отправиться в оперативный отдел пить кофе с коллегами, он входит в кабинет лейтенанта, заканчивающего снимать показания с Мессарди. Вполголоса перечитывает заявление свидетеля и протокол, зафиксировавший то, что он делал и видел. Было очевидно: Мессарди всячески старается вспомнить все детали. Мистраль спускается в зал дежурств оперативного отдела.

Он любит смотреть, как над Парижем занимается заря, любит этот момент: уже не ночь, но еще не день. По едва заметным знакам и звукам он узнает, что час рассвета приближается. Ему нравится встречать новый день. Каким бы он ни был. Солнечным или дождливым. Но сегодняшнее утро, готовое вот-вот вступить в свои права, — худшее из всех, что он видел за всю свою карьеру полицейского. Он знает, что по поводу этого дела ему нечего сказать не только вышестоящему начальству, но и родителям жертвы. Мистраль чувствует себя бессильным в противостоянии со столь ужасным убийцей. Чуть ли не физически ощущает, как жертвы последнего взывают к нему об отомщении. Одно из окон оперативного отдела выходит на набережную Орфевр, из него открывается панорамный вид на Сену. Дождь продолжает лить. По городу начинается движение машин, занимающихся доставкой грузов. Мистраль, глядя в окно, держит чашку с кофе двумя руками, словно для того чтобы согреться. Грустно. Спать ему не хочется, он пытается обнаружить в поведении Фокусника какой-нибудь промах, который помог бы его найти. Он снова думает о том, какую боль испытывают родители, о двух их загубленных жизнях. Капитан Клеман сообщает ему, что, согласно прогнозам, дождь в ближайшие дни продолжится. Мистраль, не оборачиваясь, пожимает плечами. Выходя из зала оперативного отдела, он видит лейтенанта и Мессарди: те пьют кофе у автомата. Мессарди курит.

— Вы закончили?

Оба одновременно кивают.

Мистраль обращается к лейтенанту:

— Вы оставили месье наши контакты?

Пока лейтенант отвечает, Мессарди показывает комиссару карточку с множеством телефонных номеров.

— Вижу, лейтенант ничего не забыл. Если вдруг что-нибудь вспомните — даже если вам самому покажется, что это не имеет никакого отношения к расследованию, — обязательно звоните нам.

— Конечно. Я не скоро забуду об этой истории.

Мистраль прощается с ними и возвращается в свой кабинет. Звонит Дюмон. В голосе его звучит недовольство. Мистралю не хочется вступать в бессмысленные дискуссии, и он задает стандартный вопрос:

— Что у тебя?

— Женщина в возрасте восьмидесяти восьми лет, Соланж Детьен, ее пытали, чтобы получить код сейфа, где она держала деньги. Преступники открыли сейф, спрятанный за ковром, и все украли. Еще недостает нескольких картин. Роскошная квартира. Никто ничего не видел и не слышал. Чтобы попасть в здание, нужно набрать два кода. Пара консьержей сейчас в отпуске. Вот такая загадка. Бригада криминалистов уже там, работают. Что мне дальше делать?

— Пока что занимайся расследованием этого убийства. Придет время — обговорим все с директором. Ты продолжаешь возглавлять группу поддержки. Со своей стороны скажу: велика вероятность того, что мальчика с улицы Ватт убил Фокусник. В ближайшие часы у нас сложилась критическая ситуация.

— Я в курсе. В оперативном отделе мне сказали, что в тринадцатом округе произошло убийство ребенка. Есть что-нибудь?

Злобы в голосе Дюмона поубавилось.

— Ровным счетом ничего. А у тебя, в связи с преступлением в шестнадцатом?

— Тоже пока ничего. Подождем наступления дня. До скорого.

Мистраль спускается по лестнице здания на набережной Орфевр. Тишина. Перед глазами его проплывает множество образов. Он снова видит перед собой тело ребенка, искаженное ужасом лицо свидетеля, полицейских, медленно передвигающихся под дождем с опущенными головами. Он улавливает лишь звук их шагов, гулко отдающихся у него в голове. Потом он слышит слезы родителей.

О предстоящей встрече с префектом и о возможных санкциях он совсем не думает. Однако надеется продолжить это расследование. Покой, хоть какой-то, он обретет, лишь когда сможет обезвредить Фокусника. Выходя на улицу, он машет рукой в ответ на вялое приветствие двух полицейских — заметно, что они окоченели от холода и очень устали. Они прячут головы в капюшонах курток, на руках — форменные перчатки. В машине Мистраль включает радио и выбирает джазовую станцию, чтобы по дороге домой попытаться как-то отключиться от случившегося. Он трогается по направлению к дому, дождь не ослабевает. Спать ему не хочется.

Остановив автомобиль перед домом, Мистраль видит, что на кухне горит свет. Клара уже на ногах. Он входит, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы дети могли еще немного поспать. Клара сразу же по лицу Людовика понимает: что-то стряслось. Он рассказывает ей о том, как провел ночь, опуская некоторые детали. Они завтракают, тихо переговариваясь. В шесть часов перед домом останавливается такси. Клара обнимает мужа чуть крепче, чем обычно, и напоминает ему о кое-каких делах, касающихся детей. После того как она уезжает, он отправляется в ванную. Смотрит на себя в зеркало. Глаза у него покраснели, лицо изможденное. Он бреется и долго моется под душем. Предвидя, что у префекта его ждет разнос, он тщательно подбирает себе одежду: темный костюм, белая рубашка, бордовый галстук.

Только что явилась девушка, обычно приходящая присматривать за детьми. Она читает инструкции, оставленные Кларой. Людовик перекидывается с ней парой фраз по поводу распорядка на ближайшие два дня и отправляется будить детей. Они хорошо знают эту няню и не устраивают сцен, видя, что Людовик снова отправляется на работу.

По дороге на набережную Орфевр Людовик включает «Франс инфо», чтобы узнать, дошли ли до журналистов слухи о ночном происшествии. Машину он ведет на автомате, его мысли полностью заняты Фокусником. Он пытается сопоставить по всем пунктам имеющиеся у них немногочисленные разрозненные данные, касающиеся последнего убийства, с тем, что попало в СМИ. На данный момент определенным является лишь то, что прошлой ночью убийство совершил Фокусник, но во всем остальном царит полная неясность.

Этой ночью, возвращаясь к себе, Фокусник испытывает облегчение. Наконец-то он больше не ощущает в груди той тяжести, что угнетала его и иной раз мешала дышать. Да и место для парковки он легко нашел. Идет он спокойно, подняв воротник пальто, сунув руки в карманы. От переполняющих его чувств ему хочется свистеть, но он не позволяет себе этого, чтобы не привлекать внимания. Лекюийе старается держаться вдоль стен домов, дабы не слишком промокнуть под дождем. Время от времени правой рукой он сжимает в кармане конверт, в котором лежит то, что позволит ему вспоминать об этом вечере. Наконец-то можно будет пополнить свою коллекцию. Вот и демоны снова заговорили с ним. Это было так неожиданно, что осозналось не сразу. Из мечтательного состояния его вывело повторенное несколько раз предупреждение: «Осторожно, обернись. Осторожно, обернись. Осторожно, обернись». Он так рад снова слышать их, что не хочет докучать им, спрашивая о том, почему они так долго молчали, хотя и подозревает о причине. Только вот в такие мгновения и понимаешь, как, в сущности, здорово укрыться в тени фасада и, затаив дыхание, прислушиваться к звукам ночи. Только капли дождя бьют по мостовой, водосточные трубы извергают потоки воды, которая стекает в желоба идущей под уклон улицы. «Тебе нужно быть еще осторожней, чем обычно. Вспомни о своих проделках этой ночью. Флики у тебя на хвосте. Вероятно, патрули повсюду. Если они тебя обнаружат — маленького человека, одного, посреди улицы, — возможно, они последуют за тобой, так, на всякий случай. Если они пойдут за тобой, чтобы узнать, где ты живешь, то они, по всем правилам жанра, остановят тебя для проверки, прежде чем ты дойдешь до дома. И вот тогда, парень, учитывая, что ты несешь в кармане, тебе светит тридцать лет тюрьмы. Ясно?» Лекюийе горячо благодарит их и начинает вести себя более осмотрительно. Войдя в свой дом, он еще несколько минут стоит в темном парадном, дабы удостовериться в том, что по улице не снуют ни патрульные машины, ни пешие флики. Убедившись, что все в порядке, он поднимается по лестнице и, наконец, входит в свою квартиру.

С порога он тихо произносит:

— Это Арно. Угадайте, что я принес. То, чем можно пополнить коллекцию. Здорово, да?

Приглушенно работает телевизор, там передают какую-то занудную ночную программу.

Фокусник снимает мокрую куртку, аккуратно вынимает из кармана конверт и кладет на стол. Потом берет полотенце и вытирает волосы. Так, с полотенцем на голове, он и входит в комнату. Оттуда он очень осторожно приносит большую тетрадь, содержащую его коллекцию, пинцет и тюбик клея. Войдя в гостиную, он бросает полотенце на кресло и садится за стол, открывает большую тетрадь и начинает потихоньку листать ее, лаская пальцами страницы справа, мечтательно прикрыв глаза. И снова переживает все случившееся тогда. Все, что он проделал вот уже более тринадцати лет назад. Наконец он доходит до последнего листа. На левой странице — его аппликации, нагие взрослые тела с головами детей. Правая страница пуста. Пока что. Он очень аккуратно открывает конверт, внимательно осматривает содержимое. Вытирает платком руки, берет пинцет и перемещает новые элементы своей коллекции. Он дрожит от волнения, торопливо отирает рукавом рубашки пот со лба, а потом почти полчаса работает над страницей справа. Теперь остается только ждать появления газетных статей или информации по радио и телевидению. Тогда он узнает имя своей жертвы и печатными буквами напишет его вверху страницы справа. А теперь надо уже и поспать. Через три минуты он погружается в сон, полный насилия, ярости и криков.

 

13

Этим утром, выходя из дома, Фокусник внимательнее, чем обычно, слушает своих демонов. Он очень старается войти в образ маленького, незначительного человека, дабы стать невидимым в глазах прохожих на улице. Он направляется в свой любимый бар завтракать. Ему не терпится ознакомиться с первой страницей газеты, вывешенной на двери книжного магазина. К его глубокому разочарованию, там ничего не говорится об убийстве. Остается утешаться лишь тем, что журналисты, вероятно, проведали о случившемся слишком поздно. Постоянные клиенты за стойкой смотрят утренние новости по телевизору, висящему над стойкой. Война и спорт. Он почти час ждет, сидя перед телевизором, чтобы не пропустить волнующее известие. Выходя из бара, снова замечает женщину, сидящую на мешке и разговаривающую сама с собой. Он уже забыл о ней. Услышав, как дверь бара открывается, она поворачивает к нему голову и снова начинает кричать своим голосом, осипшим от алкоголя и табака:

— Дьявол вернулся!

Фокусник еще глубже прячется под панцирь маленького, незначительного человека, переходит на противоположную сторону улицы, опасаясь, что своими криками юродивая может привлечь к нему внимание. И тут он видит торговца газетами: тот, выйдя на порог магазина, провожает его взглядом. Не останавливаясь, Лекюийе размышляет о том, как бы половчее воткнуть в старуху отвертку.

Мистраль поднимается по лестнице здания на набережной Орфевр, перепрыгивая через две ступеньки. По пути торопливо пожимая руки коллегам, он входит в свой кабинет. На корзине с почтой лежит папка — так чтобы он непременно обратил на нее внимание. Это дело об убийстве в шестнадцатом округе. Дюмон оставил ее здесь для ознакомления. Мистраль профессиональным взглядом просматривает акты, составленные вспомогательной бригадой. Ничего не скажешь, хорошая работа. Дюмон оставил ему записку в три строчки, сообщая, что он отправляется со своей группой на место преступления, чтобы продолжить расследование. Закончив изучение дела, Мистраль поспешно спускается к Франсуазе Геран. Та, судя по всему, как раз собиралась его вызывать в связи с тем, что звонили из кабинета префекта — им обоим надлежит явиться к одиннадцати часам.

— Этого следовало ожидать, — сухо заметил Мистраль.

Геран кивает, показывая, что ожидала того же. Более часа они обсуждали оба новых дела.

Франсуаза Геран спрашивает Мистраля о Дюмоне.

— Ему очень не нравится, что его как бы отстранили от расследования преступлений, совершенных Фокусником, но он вполне грамотно разбирается с убийством в шестнадцатом округе, — отвечает Мистраль.

Затем Геран и Мистраль отправляются в префектуру. Минут двадцать им приходится прождать в приемной. Гораздо больше, чем обычно.

Мистраль лаконично замечает:

— Это не предвещает ничего хорошего.

Геран возражает, пытаясь внушить немного оптимизма своему коллеге:

— Не вижу никакой связи.

К ним подходит секретарь и, открыв дверь, приглашает войти в кабинет. Геран и Мистраль пристально разглядывают бесстрастное лицо префекта, пытаясь догадаться, какой характер примет беседа. Их вывод очевиден: «Он крайне раздражен». После обмена несколькими формальными фразами они садятся.

Не переставая рассматривать пришедших к нему полицейских, префект приступил к делу.

— Ночка выдалась трудная.

Свою речь он начал с констатации очевидного факта, и теперь остается готовиться к худшему.

— Два убийства за одну ночь, и, кажется, никаких зацепок. Это ведь так?

Геран начинает мягко:

— Действительно, господин префект, в условиях ночи вести расследование всегда затруднительно, потому что не приходится рассчитывать на помощь всех тех, кто днем мог бы оказаться полезен нам в работе.

— Вы правы, мадам директор. Ночь, все всегда, очень осложняет. Пожилая дама и маленький ребенок. Есть ли у вас причины полагать, что мальчика убил тот, кого вы называете Фокусником?

Он по-прежнему говорит очень спокойно, и это заставляет насторожиться в ожидании решительного удара. Геран смотрит на Людовика, как бы приглашая его высказываться. Префект тоже обернулся к нему в надежде услышать хоть какие-нибудь разъяснения. Мистраль осторожно начинает свой доклад.

— Еще слишком рано для более или менее определенного ответа на этот вопрос, господин префект. Но у нас есть веские основания считать именно так, хотя тактика преступника в этом, последнем, случае несколько иная. Вскрытие покажет, можем ли мы проводить параллели с другими преступлениями, вменяемыми ему в вину.

— Да, конечно, я понимаю. Но вы продвинулись вперед с момента нашего последнего разговора?

«Ну вот оно, — тут же думают оба полицейских, — вот тут мы сейчас и погорим».

Геран решает выступить в качестве директора подразделения, отвечающего за ход расследования.

— Отдел криминалистов сконцентрировал свои усилия исключительно на Фокуснике, и комиссар Мистраль держит это дело под своим непосредственным контролем. Мы раздали фоторобот этого человека десяти тысячам городских полицейских. Теперь мы собираемся поработать с психологами, чтобы попытаться разгадать мотивацию и особенности личности преступника.

— В самом деле, интересный подход. Напоминаю вам: я жду от вас конкретных результатов по этому делу.

Им по-прежнему кажется, что вот-вот должны прозвучать резкие слова ничем не завуалированной угрозы. Префект продолжает, глядя на Геран:

— Однако бросить все ваши силы на это дело не кажется мне очень уж удачным решением.

Геран и Мистраль совершенно ошеломлены этой фразой, в определенном смысле отменяющей инструкции, полученные ими во время предыдущей встречи. Они замерли, не представляя, в каком направлении пойдет дальше разговор. Префект говорит вкрадчиво, как всегда четко выговаривая слова:

— Я так понимаю, в следственном отделе дело об убийстве мадам Детьен положили в долгий ящик. Эта дама принадлежала к семье влиятельного члена правительства. Мне сегодня утром звонили. — Он кивает на покрытый рукописным текстом листок, лежащий перед ним. — Есть такая вероятность — я подчеркиваю: вероятность, — что эта дама держала в своем сейфе, помимо значительных материальных ценностей, секретные документы, полученные ею на хранение, а также кое-какие фотографии. Обращаю ваше внимание на то, что эта информация строго конфиденциальна.

— Разумеется, господин префект, — тут же подхватывает Франсуаза Геран с облегчением. — На данный момент этим расследованием занимается особая группа, я выделю им еще одну в подкрепление.

— Действительно, хорошее решение. Буду вам признателен, если вы станете ежедневно сообщать мне о своих успехах в этом расследовании… точнее говоря, в этих расследованиях.

Последней фразой префект объявил о завершении аудиенции. Рукопожатия, полуулыбки, пожелания удачи. Геран и Мистраль, верные своим привычкам, выходят из кабинета, не глядя друг на друга. Оказавшись на улице, они возобновляют разговор. Мистраль открывает свой большой зонт, предлагая его как укрытие от дождя.

— Ну вот, пока что пронесло, — начинает Геран. — В отношении Фокусника у нас появилась небольшая отсрочка. Но это означает также, что нужно постараться изо всех сил, если, конечно, в этом отношении можно сделать больше, чем мы уже делаем…

— Что за история! Какая-то мадам, взявшая на хранение взрывоопасные документы, — и вот всех вокруг уже трясет.

— Нужно срочно проинформировать Дюмона. Он должен приложить максимум усилий на своем участке. Ограбление совершили либо из-за ценностей, либо из-за фотографий. И во втором случае все меняется. Действия злоумышленников, польстившихся на богатство, превращается в заказную операцию по изъятию важных фотографий. А это совсем другое дело.

— Именно. А как же быть с Фокусником? Чтобы обыграть этого типа, нам потребуется привлечение дополнительных ресурсов.

— Я позвоню Эвелин Жирар, начальнику подразделения, занимающегося делами несовершеннолетних, чтобы она выделила под твое начало человек десять. Она мне уже предлагала это на днях. Ее команда показывает хорошие результаты, они умеют работать с такими мерзавцами.

— Отлично.

Возвращаясь в свой кабинет, Мистраль встречает Кальдрона. Выражение лица у того крайне озабоченное.

— Как все прошло у префекта?

Мистраль подробно рассказывает о совещании.

— Меня это не удивляет. Полагаю, когда Дюмон узнает, он будет ходить, гордо выпятив грудь, и говорить, что расследуемое им дело — самое важное, а через два дня его фотография появится во всех газетах.

— Может, и нет. Геран не хочет придавать слишком большое значение этой истории с фотографиями. Возможно, это все-таки просто грабеж. Если главной целью преступников были документы, а операцию лишь замаскировали под простую кражу, префект вскоре узнает об этом, и мы соответственно.

— Конечно. Так, я уведомил обо всем Перрека. Рассказал ему о ночном происшествии.

— Что он говорит?

— Как ни странно, ничего особенного. Он даже не разозлился. Просто сказал: «Надеюсь, это в последний раз». Еще он передал, что не потерял ваш номер мобильного телефона. И ничего не забыл.

— Ладно, подождем. Ваши ребята работают на улице Ватт?

— Да, они вернулись туда в поисках свидетелей. Звонили из Института судебной медицины. Вскрытие мальчика назначено на шестнадцать часов, а старухи — на восемнадцать. Думаю, нет смысла вам говорить, что у меня нет ни малейшего желания присутствовать на вскрытии ребенка.

— Венсан, вы же сами знаете, как следует поступить. Это болезненно, но очень важно. Ваше преимущество в том, что вы в курсе других дел, можете все обсудить с судмедэкспертом. А что касается второго вскрытия — уведомите Дюмона, пусть пришлет кого-нибудь.

У себя в кабинете Мистраль занялся разбором почты. К часу дождь постепенно стихает. Он пользуется этим обстоятельством, чтобы заскочить в книжный магазин на бульваре Сен-Мишель и купить детям книгу. Возвращаясь на службу, он перекусывает по дороге сандвичем. Потом звонит домой, чтобы узнать, как няня справляется с его мальчишками. Та отвечает, что все хорошо, и он успокаивается. Днем ему звонит Эвелин Жирар и сообщает, что со следующего дня высылает ему в помощь двенадцать сотрудников. Эта маленькая энергичная брюнетка очень рада, что ее служба теперь будет еще теснее сотрудничать со следственным отделом. Мистраль горячо благодарит ее. Под вечер начинают звонить журналисты. Он сбрасывает им достаточное для написания дежурных статей количество информации, но о деталях умалчивает. К убийству дамы из шестнадцатого они проявляют весьма умеренный интерес, а вот в происшествии на улице Ватт все чуют след Фокусника. Мистраль назначает на завтра несколько встреч.

Позднее к Мистралю заглядывает Дюмон, вид у него спокойный.

— Похоже, в этом расследовании затрагиваются интересы высшего общества. Обитатели дома говорят, что к ней в гости приходили представители бомонда. Постоянно мелькали черные лимузины, шоферы и телохранители. Но никто нам не сообщил каких-либо полезных сведений в отношении убийства.

— Что это была за женщина?

— Отнюдь не маразматичка. Эдакая властная старая дама. В доме у нее на постоянной основе работали трое слуг, и жилось им несладко. Еще у нее был секретарь — пока его не видел: он сейчас в отпуске. Я ему оставил сообщение на автоответчике.

— Ты уже составил себе представление о том, что именно похитили?

— По словам мажордома — да-да, у нее был мажордом, как в Англии, полный чувства собственного достоинства и очень чопорный, — она хранила в сейфе все свои драгоценности, а их у нее было огромное количество. Страховой полис оценивает их в сто тысяч евро. Дело серьезное.

— Префект проявляет очень большой интерес к этой истории. Он сообщил нам, что у нее хранились документы.

— Какие документы?

— Фотографии. Больше я ничего не знаю.

— Так или иначе, но сейф пуст. Я попросил одного из своих ребят навести справки в банке. Она посещала его дня за три-четыре до того, как ее убили. Шофер сказал, что возил ее туда, но сам ждал ее возвращения в машине. Было бы интересно выяснить, что она там делала. Сегодня утром мы, вероятно, получим ответ.

— Нашли ли какие-нибудь следы криминалисты?

— Полное зеро. Похитители работали в перчатках, на них, несомненно, были маски, а на обуви — пластиковые пакеты. Никаких следов. Замок вскрыт профессионально. Они проникли в дом около девяти вечера. Убитую обнаружила горничная, она живет этажом выше, когда в половине десятого спустилась выпить стакан молока ну или что-то в этом роде. Ничего не слышала. Сегодня ночью туда выезжала «скорая помощь», потому что у этой женщины был нервный срыв. Вот и все новости.

— Что ты намерен делать?

— Снять со всех показания, на всякий случай установить прослушивание телефонов персонала и встретиться с коллегами из отдела по борьбе с организованной преступностью, чтобы заняться скупщиками краденого. Драгоценности скоро всплывут где-нибудь.

Мистраль одобрительно кивает.

— А что насчет мальчика?

— Абсолютно ничего. Кальдрон поехал на вскрытие, я жду его возвращения, слабо надеясь на то, что там откроется какой-нибудь реальный след. А затем состоится вскрытие твоей подопечной.

— Да, я знаю. Я отправил туда нашего лейтенанта. Это его первое вскрытие. Молодым нужно привыкать к таким вещам. Смотреть, как препарируют, а потом снова придают ему исходную целостность, — это часть нашей работы!

— Вижу, ты все такой же практикующий романтик.

Дюмон встает, застегивает куртку и пожимает руку Мистралю.

— Я пошел, завтра у меня куча работы. Счастливо, пока!

Большую часть дня Лекюийе посвящает выполнению заказов, при этом практически не разговаривая с клиентами. Между вызовами он внимательно слушает «Франс инфо», но пока что журналисты хранят молчание по поводу убийства мальчика. Все начинается с шестичасовой вечерней газеты. Статья криминальной хроники открывается сообщением о произошедших минувшей ночью убийствах старухи — Фокуснику на нее абсолютно наплевать — и ребенка. Газетчик, сработавший очень даже неплохой репортажик, завершает его следующим заявлением: «Пока что у полиции нет никакой зацепки, но некоторые обстоятельства произошедшего заставляют сопоставить его с серией убийств детей, повергших всю Францию в ужас более двенадцати лет назад». Когда Лекюийе дочитывает статью, демоны тут же берут слово: «Ну вот, реакция пошла, как и много лет назад, но только более сильная. Флики будут работать остервенело. Тебе нужно быть еще осторожнее, чем всегда. Можешь продолжать совершать свои подвиги, но не провоцируй фликов. Действуй с умом. И будешь хозяином положения». Фокусник слушает их очень внимательно. Он знает, что демоны правы. Именно поэтому он воздерживается от посещения улицы д’Аврон. Пока что он не испытывает потребности в адреналине. Напряжение спало, он может размышлять хладнокровно. Несмотря на свою одержимость этим мальчишкой. Он знает, что еще вернется туда, рано или поздно, чтобы свыкнуться мыслями о случившемся. А пока что ему надлежит готовиться к предстоящей в скором времени встрече с психиатром и с инспектором по делам условно-досрочно освобожденных, сменившему судью по исполнению наказаний. Еще один персонаж, к коему предстоит являться неуверенной походкой, с низко опущенной головой и с потухшим взором, так и сяк теребя руки. Однако Лекюийе верит в свои актерские способности. «И все-таки будь осторожен», — предостерегают его демоны.

Кальдрон возвращается из Института судебной медицины около семи вечера и сразу же отправляется к Мистралю. Тот, видя смятение на лице своего подчиненного, открывает две бутылки свежего пива. Кальдрон с удовольствием делает несколько глотков и приступает к отчету.

— Я так понял, что у вас серьезный разговор с Дюмоном, и решил подождать окончания.

— Правильно сделали. Ну так что?

— Ничего хорошего. Я понимаю, почему никто добровольно не соглашается присутствовать на вскрытии детских трупов.

— Да, я знаю, это не для слабонервных.

Кальдрон вынимает из кармана блокнот, в котором он делал записи на месте происшествия. И начинает спокойно листать страницы.

— Мальчика сначала оглушили, потом убили посредством удушения, после чего изнасиловали. На лице гематома, словно его ударили прежде, чем оглушить. Теперь уже нет никаких сомнений, все это указывает на Фокусника, хотя в данном случае применена и несколько иная тактика. Однако убивает он тем же способом, что и тринадцать лет назад.

— Удалось определить ДНК?

— Нет. Вероятно, этот тип действовал в латексных перчатках и использовал презерватив. В точности как во время первой серии убийств.

— В общем, экспертиза не очень-то сильно нам помогла, — замечает Мистраль.

— Похоже, что так, — соглашается Кальдрон. — «Мальчика оглушили инструментом с твердой рукоятью — чем-то вроде деревянной палки», — зачитывает Кальдрон из своего блокнота.

— Однако тактика изменилась. Раньше он использовал открытые подсобные помещения домов, а теперь как будто стал мобильнее. Что вы об этом думаете?

— Пока что ничего, но надо как следует поразмыслить на эту тему. Взять, к примеру, покушение на бульваре Мюра, в шестнадцатом округе. Тогда он впервые напомнил о себе после тринадцатилетнего молчания. Там место преступления практически такое же, как в прежних эпизодах. Но в тот раз попытка провалилась. А на улице Ватт он к своей жертве явно подъехал на машине. Стало быть, он поменял место преступления, но тактика осталась прежней. Нужно будет учесть в наших рассуждениях этот новый фактор.

— Во время первой серии убийств мы исходили из того, что он передвигается пешком, так как у него нет машины или водительских прав, в общем, что он еще не достиг совершеннолетия. И это подтверждалось заявлениями тех двух жертв, которым удалось уцелеть. А вот мальчик из шестнадцатого округа говорит, что он не слишком молод.

— Да, хотя… Знаете, десятилетний мальчик думает, что тридцать лет — это уже старость. Вы забрали одежду?

— Да, ее опечатали и отправили в лабораторию на экспертизу. Я попросил сделать все в срочном порядке.

— Вы правильно поступили. — Мистраль смотрит на часы. — Без десяти восемь. Я домой. Жена на два дня уехала. За детьми присматривает няня. В любом случае, если будет что-то важное, в оперативном отделе знают, как со мной связаться. — Мистраль указывает на мобильник, висящий у него на поясе. — Я его не выключаю двадцать четыре часа в сутки, — поясняет он улыбаясь.

Они прощаются. Мистраль, уже направившись по коридору, внезапно оборачивается к Кальдрону, собирающемуся войти в свой кабинет.

— Кстати, забыл вас предупредить: завтра у меня встреча с журналистами. Они приедут по поводу двух последних дел, но прежде всего в связи с убийством мальчика с улицы Ватт. Я приму их всех одновременно. Мы еще обсудим это завтра утром.

По дороге домой Мистраль слушает новости и первые журналистские комментарии касательно убийства на улице Ватт. Фокусник фигурирует в большинстве репортажей. Мальчики при встрече буквально набрасываются на него. Они уже поужинали. Людовик вынимает из кейса книгу, рассказывающую о приключениях пиратов, сводящихся к тому, что две соперничающие банды охотились за сокровищем. Дети занимают свои обычные места, Людовик садится на пол у их постели.

— Ну давай, папа, читай, только подольше.

— Я буду читать вам пятнадцать минут. Когда большая стрелка моих часов окажется на двенадцати, мы попрощаемся с пиратами и вы заснете.

Дети невнятно что-то ворчат, а потом с первого же звука умолкают, заслушавшись захватывающим повествованием.

 

14

Фокусник вернулся домой около восьми вечера, проболтавшись по Парижу без цели часа два, но старательно избегая при этом улицы д’Аврон. Он все время был начеку, присматривался к происходящему вокруг и прислушивался к новостям, передаваемым в режиме нон-стоп. Не без участия демонов он составил план действий на ближайшие несколько дней. По дороге домой он купил пиццу и джем. Расправившись с едой, он проверил, все ли в порядке на кухне, не испортились ли окончательно какие-нибудь завалявшиеся продукты. Потом слегка прибавил звук телевизора, чтобы услышать, если вдруг о нем начнут говорить. Но новости ничем не порадовали. Теперь нужно ждать ночного выпуска. «Ну и ладно, подождем», — произносит он вполголоса. Он начинает играть в воображаемый покер и легко выигрывает. Затем настает очередь фокусов — все манипуляции он производит во все убыстряющемся темпе. С картами Лекюийе поразительно ловок.

Наконец это ему надоедает, он аккуратно убирает карты и несколько мгновений сидит задумавшись, уставившись в одну точку, а потом в поле его зрения попадают письма, скопившиеся по причине того, что он не разбирал их вот уже три или четыре дня. Особое его внимание привлекает одно из них: в нем сообщается о скором вызове к инспектору по делам условно-досрочно освобожденных. В связи с этим он вспоминает и о психиатре, намеревающемся как следует покопаться в его жизни. Он смутно понимает, что те небылицы, которые он рассказывал тюремным психиатрам, были должным образом запротоколированы, а потому ему следует как можно ближе придерживаться первоначальной легенды при беседе с доктором в галстуке-бабочке. Но тюрьма уже так далеко! Он закрывает глаза, прячет лицо в ладонях и лихорадочно вспоминает. Тут же заявляются демоны: «Делай, как тебе сказали. Бери бумагу, ручку и пиши. Вот увидишь: все само получится. Но самое главное — делай небольшие шаги навстречу психиатру в галстуке-бабочке. Снова изложи ему всю ту ахинею, что ты выдавал в тюрьме, но только в более логически мотивированном порядке. А потом перечитай свои записи перед визитом к нему — и больше ни о чем не беспокойся».

Арно Лекюийе берет листок бумаги и рвет его на две части, достает из кармана куртки ручку и усаживается за стол в гостиной, перед телевизором. Прежде чем приступить к изложению своего жизненного пути, он минут десять вспоминает то, что рассказывал в тюрьме, а потом старательно, испытывая определенные затруднения, так как не имеет соответствующих навыков, выводит печатными буквами: «У МЕНЯ БЫЛО СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО С МАТЕРЬЮ ЛИЛИАН И ОТЦОМ ЖЕРАРОМ. У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИ БРАТЬЕВ, НИ СЕСТЕР, НО Я НЕ ЖАЛЕЛ ОБ ЭТОМ». Лекюийе вполголоса комментирует, зловеще усмехаясь: «Психиатры любят, когда пациенты рассказывают им о детстве. Им кажется, что все происходящее в последующей жизни уходит корнями туда. Ну я им подпорчу статистику». «МОЯ МАТЬ НЕ РАБОТАЛА, ОНА ОТВОДИЛА МЕНЯ В ШКОЛУ И ЗАБИРАЛА ПОСЛЕ УРОКОВ. Я НИКОГДА НЕ ПИТАЛСЯ В СТОЛОВОЙ». «Ну да, как же! Только это я и делал, — комментирует про себя Лекюийе. — И здорово повеселился с остальными дебилами». «ПО СРЕДАМ МЫ БРОДИЛИ ПО ПАРИЖУ. ИНОГДА ОТЕЦ ВОДИЛ МЕНЯ В КИНО, ПОТОМ ПОКУПАЛ МНЕ МОРОЖЕНОЕ». «Ложь». «ПО ВЫХОДНЫМ В ХОРОШУЮ ПОГОДУ МЫ ВЫБИРАЛИСЬ НА ПИКНИК В ЛЕСОПАРК В ОКРЕСТНОСТЯХ ПАРИЖА». «Мне это было противно: повсюду полно муравьев».

Лекюийе на мгновение прерывает процесс жизнеописания и отправляется на кухню — утолить жажду, прямо из-под крана. И тут взгляд его падает на аквариум шарообразной формы, стоящий на стеллаже. Он выпрямляется и вспоминает, как схлопотал пару незабываемых пощечин. За что? Да просто как-то случилось ему разрезать золотых рыбок ножницами. Он вытирает рот рукавом рубашки, возвращается за стол, взволнованный нахлынувшими воспоминаниями. А потом вслух перечитывает написанное.

«Мне кажется, здесь вырисовывается какая-то линия, в этой череде глупостей. Над каждой фразой я могу часами медитировать».

«ЛЕТОМ МЫ В ТРЕЙЛЕРЕ ОТПРАВЛЯЛИСЬ В КЕМПИНГ И ЖИЛИ ТАМ ДВА МЕСЯЦА. ОТЕЦ РАБОТАЛ, А Я ЖИЛ С МАТЕРЬЮ. ЭТО БЫЛО ЗДОРОВО. Я КУПАЛСЯ, ТАМ БЫЛИ МОИ РОВЕСНИКИ». «На сей раз я не лгу. Это мне нравилось больше всего, с удовольствием займусь обработкой этого абзаца». «РОДИТЕЛИ ПРИЛАГАЛИ МАССУ УСИЛИЙ, ЧТОБЫ Я КАК СЛЕДУЕТ УЧИЛ УРОКИ, НО У МЕНЯ ВЫХОДИЛО ПЛОХО, ОСОБЕННО В КОЛЛЕДЖЕ. МНЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ РАБОТАТЬ, НЕ ЗНАЮ ПОЧЕМУ». «На самом деле мне было дико скучно, мне хотелось сбежать из школы, из дома, хотелось всех их убить. Ага, но этого говорить нельзя». «ПОТОМ Я ПОШЕЛ УЧИТЬСЯ РЕМЕСЛУ, МНЕ ЭТО БЫЛО ПО ДУШЕ». «На самом деле больше всего мне нравились инструменты: пилы, отвертки и шило, особенно если они были новые — блестящие, острые, готовые вонзаться в плоть и разрезать ее».

Фокусник в последний раз внимательно перечитывает свою шпаргалку. «Ладно, хватит, теперь я в состоянии достойно выдержать несколько сеансов подряд, а там видно будет». Он аккуратно складывает листок и убирает в карман куртки, чтобы он был под рукой во время визита к психиатру, хотя и убежден в его бесполезности. Теперь он все и так помнит, однако ему не хочется ссориться с демонами. Все же он испытывает некоторое беспокойство, предвкушая, как психиатр в галстуке-бабочке в самом деле решит постепенно разбирать его небылицы.

Из задумчивости его выводит заставная мелодия ночных новостей. Он смотрит на молодую ведущую с лицом умненькой топ-модели, сообщавшую в хорошо подобранных выражениях и тональности о двух «ужасных убийствах, случившихся вчера ночью в Париже». Репортаж начинается рассказом об убийстве старой дамы в буржуазном квартале столицы. Ну какое ему до этого дело? Он же с нетерпением ждет сообщения о своих деяниях.

С самого начала репортажа Фокусник находится в состоянии повышенного внимания. Он впитывает все как губка. Визуальный ряд, звуки, лица, места, комментарии — это ведь напрямую касается его, посмеивающегося над всеми этими кретинами, демонстрирующими свое бессилие перед ним на экране телевизора. При взгляде на типа, обнаружившего мальчика, нельзя удержаться от улыбки. Чувак с собакой на поводке, у него берут интервью на улице, где нашли тело. Прожекторы освещают лицо этого человека в момент, когда он указует дрожащим перстом на тротуар. «Такое впечатление, что у этого дурня глаза на мокром месте, — замечает Лекюийе. — Подумать только, они по-прежнему исходят слезами». Далее следует интервью с еще какими-то чудаками: они ничего не видели, но рассказывают о своей жизни.

Ну вот в кадре появляется журналист с серьезным лицом: его показывают на фоне здания, охраняемого полицейскими. Фокусник максимально концентрирует свое внимание. Тип с микрофоном с суровой торжественностью объявляет:

— Я нахожусь на набережной Орфевр, перед зданием номер тридцать шесть, где размещается Центральное управление Парижской уголовной полиции. Этими делами уже в полной мере занимается следственный отдел управления. Похоже, однако, что детективы пока еще не определились, в каком направлении работать в деле об убийстве мадам Детьен. А в том, что касается гибели ребенка, следователи ведут себя еще более скрытно. В кругах, близких к расследованию, поговаривают о том, что это новое преступление является делом рук Фокусника. Следует напомнить о том, что тринадцать лет назад волна беспрецедентных убийств мальчиков лет десяти потрясла Париж и всю Францию. Потом преступления внезапно прекратились, без намека на какие-либо версии со стороны полиции. Если в нынешнем расследовании возобладает гипотеза, признающая участие Фокусника, это вскоре станет достоянием общественности. В министерстве внутренних дел, на самом высоком уровне, заявляют, что на сей раз нельзя допустить, чтобы расследование снова завершилось провалом, и нельзя, чтобы произошло хоть еще одно убийство ребенка. По сообщениям наших источников, префект полиции потребовал от следственного отдела скорейшего раскрытия этого дела.

Фокусник, не отвлекаясь, досматривает новости, при этом, однако, кажется, не замечая, что на лицо телеведущей возвращается улыбка, которая, кстати, ей весьма шла.

Он несколько раз повторяет вслух, все громче и громче:

— От следственного отдела потребовали скорейшего раскрытия этого дела.

В припадке ярости он восклицает:

— Да что они о себе, собственно, воображают, идиоты? Что им под силу справиться со мной? Да я обгоняю их на двадцать ходов!

Вне себя от гнева, он хватает отвертку и изо всех сил запускает в паркет, так что она глубоко застревает в нем. Поток оскорблений уже готов вот-вот сорваться с его языка, и тут он вдруг слышит демонов: они уже явно выбились из сил, так как тоже кричат, и, видимо, довольно давно: «Заткнись! Хочешь, чтобы тебя обнаружили? Да? Тогда давай продолжай в том же духе. Нет? Тогда захлопни пасть!» Он тотчас же успокаивается и умолкает, затем, ухватив отвертку двумя руками, с трудом выдергивает ее из пола. Немного придя в себя, снова садится в кресло и размышляет. Завтра он купит газету, почитает, что о нем пишут, потом пойдет в бар, послушает, что говорят по поводу этой истории завсегдатаи, а затем отправится вкалывать. Он вполне доволен такой перспективой. Но возникшее внезапно воспоминание о чокнутой старухе, каждый раз при виде его начинавшей орать, снова пробуждает в нем бешенство.

Спать ему не хочется: он знает, что этой ночью не сомкнет глаз, так как будет обдумывать планы посрамления всех этих ослов и ликвидации старухи. Поскольку он никуда не спешит, успеется еще поразмышлять и о мальчике с улицы д’Аврон, и о фликах, вознамерившихся, превзойдя самих себя, поймать его. Он напоминает себе о необходимости быть осторожным, особенно с фликами, с Да Сильва, с психиатром в галстуке-бабочке и с еще незнакомым ему инспектором по делам условно-досрочно освобожденных. Демоны же продолжают поучать: «Парень, если ты нас послушаешь, с тобой все будет в порядке. Если будешь вести себя как дурак — ты труп». Успокоившись, Фокусник отворачивается от телевизора.

Он созерцает темноту за окном в ожидании рассвета.

Рассвет наступает незаметно. С серого неба, нависшего над Парижем, продолжает лить дождь. Фокусник вылезает из своего кресла; все тело у него затекло, он пребывает в дурном настроении. Ему не хочется ни мыться, ни бриться. Смутно слышатся голоса демонов: те мало-помалу начинают возмущаться, — но он не расположен слушать их ворчание, поэтому торопливо идет в ванную. Душ, бритье, однако одежду он надевает старую, вчерашнюю. Плохое состояние духа усиливается, когда оказывается, что отцовской туалетной воды больше не осталось. Фокусник сует флакон в карман куртки, чтобы спросить такую же марку в магазине. Прежде чем выйти из дома, он, на пару минут задержавшись в подъезде, оглядывает улицу через дверное стекло. Потом некоторое время стоит на пороге, наблюдая за прохожими. Из-за дождя ему не удается рассмотреть, дежурят ли возле его дома флики на служебных автомобилях. Он решает, что нет, и вялым шагом отправляется в бар.

Первым делом Лекюийе останавливается перед книжным магазином. В витрине его помещен последний номер «Паризьен». На первой странице пишут о двух убийствах. Фокусник входит в магазин: там нет никого, кроме хозяина, стоящего за прилавком и читающего газету. Пытаясь вести себя естественно, он берет из стопки экземпляр газеты и вынимает из кармана мятую купюру в пять евро. Хозяину, видимо, хочется поболтать, но, взглянув в лицо этому маленькому человеку, он прикусывает язык и молча дает покупателю сдачу. Фокусник входит в облюбованный им бар и садится за столик, на диванчик из красного молескина, как бы ставший его законным местом. Бармен подходит к нему, намереваясь спросить: «Как обычно, кофе и круассан?» — но воздерживается от вопроса, видя, что сегодня этот странный тип особенно недружелюбен. Фокусник заказывает завтрак еле слышным голосом. Он разворачивает газету, но тут внимание его привлекают звуки, издаваемые телевизором.

Вопреки обыкновению из динамиков, висящих рядом с большим экраном, раздаются вовсе не спортивные репортажи, а новости канала «Эл-си-и». И завсегдатаи за стойкой с особым вниманием слушают слова ведущего.

Лекюийе смотрит на молодого парня с белоснежными зубами, имеющего такой вид, будто он рекламирует зубную пасту. Речь идет о двух преступлениях, но главным образом об убийстве ребенка. По подкадровой строке, белыми буквами по красному полю, проходит явно рассчитанное на сенсацию вопросительное восклицание: «ВОЗВРАЩЕНИЕ ФОКУСНИКА?» Эти слова, разумеется, приходятся Лекюийе по душе. Он находит, что звучит действительно неплохо. И даже ощущает некоторую гордость за такое прозвище и за то, что он, по-видимому, внушает всем настоящий ужас. Иногда он ловит себя на том, что тихонечко произносит:

— Фокусник — это я.

И сладостная дрожь пробирает его нутро.

К завершению репортажа официант приносит ему заказ и, словно на десерт, комментирует новость:

— Грустные времена наступили, месье.

Лекюийе неопределенно качает головой, хватает пакетик с сахаром, отрезает край и проглатывает содержимое. Потом пьет обжигающий кофе. От этого горячего напитка ему становится лучше. Он разглядывает посетителей за стойкой. Это постоянные клиенты, занятые, вероятно, уже третьей или четвертой порцией кофе с кальвадосом. Они громко переговариваются. Весь бар их слушает. Больше всех горячится мужчина в черной поношенной кожаной куртке и в вельветовых брюках, протертых на коленях. У него давно не мытые седые волосы, зачесанные назад, он небрит.

— Поверьте мне, таких типов надо просто кастрировать — живьем.

Двоим его собеседникам тоже хочется высказаться, поднимается галдеж, но всех перекрикивает мужчина в спортивном свитерке с эмблемой известной торговой марки, обтягивающем огромный живот:

— Да, но все-таки прежде надо отрезать им головы.

У третьего на тощей груди, на шнурке, болтаются очки, запорошенные крошками от бутерброда, поглощенного в перерыве между двумя порциями кофе с кальвадосом. Он не хочет отставать от товарищей, тем более что те, высказавшись, переводят дух, с тем чтобы выдать по новой сентенции.

— Так нужно бы поступать со всеми, кто еще лапает детей, а не только убивает. Известное дело, на малышей легко нападать.

— Именно! — восклицают остальные.

Фокусник понимает, что троица обсуждает его. У него никогда не было возможности напрямую послушать, как люди комментируют его поступки, в том числе во время первой серии проведенных им акций. В те времена он целыми днями сидел взаперти и пытался опосредованно оценить ненависть, ужас и страх, внушаемые им, основываясь лишь на информации, поставляемой телевизором. А сейчас он впервые стал свидетелем тому, как возмущаются его действиями живые люди, из плоти и крови. Их слова возбуждают в нем противоречивые чувства: страх и гордость. Он смотрит на них, внимательно слушает, стараясь ни слова не упустить из того, что они говорят.

В тот момент когда он выходит из бара, к разговорившейся троице присоединяются и другие клиенты; в результате гвалт многократно возрастает. Фокусник оглушен эффектом от сотворенного им прошлой ночью. А вот старухи нет на месте — возможно, она куда-нибудь спряталась от дождя. Он торопливым шагом, почти бегом, добирается до машины. Наконец-то в тишине и покое он сможет почитать газету. Ничего нового по сравнению с тем, что он уже слышал по телевизору, кроме сообщения, что расследование ведет комиссар Мистраль из следственного отдела. Еще он узнает, что убиенного им ребенка звали Гийом Маршан. Он обещает себе сегодня же вечером завершить оформление посвященной мальчику правой страницы, то есть вписать туда его имя. Собственно, именно так он поступал и прежде, когда ему из новостей становились известны имена его жертв.

Как обычно, он отправляется по вызовам. Перед клиентами стоит, потупив взор, без того чтобы обменяться с ними и парой слов. Они считают его странным, но, поскольку свою работу он делает быстро и хорошо, только пожимают плечами, платят и иногда дают ему чаевые. У Фокусника лишь одна задача: слушать новости. Он перекусывает сандвичем в машине, чтобы наверняка не пропустить последнюю сводку. Журналисты обещают передать в эфир первое интервью с комиссаром Мистралем, но оно постоянно откладывается и Фокусник начинает нервничать и испытывать смутное беспокойство: а вдруг у полицейских есть какая-нибудь зацепка? Демоны одергивают его и помогают снова успокоиться. Он сует руки в карманы пальто, нащупывает там пустой флакон из-под туалетной воды и в возбужденном состоянии бросается на поиски парфюмерного магазина. Первый из тех, что попадаются у него на пути, слишком ярко, как ему кажется, освещен, и там по меньшей мере пять или шесть продавщиц стоят в ожидании клиентов. А он не любит, когда его разглядывают, и потому двигается дальше. После нескольких бесплодных попыток ему удается выйти на маленький магазинчик, вроде бы располагающий соответствующим ассортиментом. Он входит внутрь — неловко, испытывая неподдельную робость. Достает из кармана флакон и бормочет:

— Мне нужна такая же.

Дама средних лет так и сяк вертит флакон в руках, отвинчивает пробку, нюхает, еле сдерживаясь от того, чтобы не скорчить гримасу.

— Подобного рода продукция уже давно не продается в парфюмерных магазинах. Когда-то она встречалась в супермаркетах.

Такого удара Фокусник не ожидал. Ему приходится переформулировать фразу, и это дается ему с немалым трудом. Тихо-тихо он бормочет:

— А в каком супермаркете я могу ее найти?

— Полагаю, ничего подобного больше не выпускают. Однако попробуйте пройти еще немного по нашей улице: там есть большой универсам, и в нем, если не ошибаюсь, торгуют такого рода товарами.

Фокусник невнятно благодарит ее за совет и торопливым шагом направляется к большому универсаму, указанному продавщицей. Там много людей и много света. Он отыскивает парфюмерный отдел и пытается найти нужный ему флакон среди десятков таких же стекляшек, выставленных на полках. Через несколько минут он слышит традиционный вопрос у себя за спиной:

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Вопрос исходит от маленькой женщины с усталым лицом и тусклыми седыми волосами.

Фокусник молча протягивает ей свой флакон. Продавщица надевает очки, читает название и отрицательно качает головой.

— Ее уже несколько лет не выпускают. — Она открывает флакон и вдыхает запах. — Есть похожая туалетная вода; если хотите, следуйте за мной.

Фокусник идет за продавщицей, немало раздраженный тем, что его любимую туалетную воду перестали выпускать. Обогнув зигзагом две тележки, женщина берет черный флакон с серебристым узором, чем-то напоминающим мотор в разрезе. Она прыскает туалетную воду на тестовую полосочку и сует ее под нос Фокуснику. Того запах вполне удовлетворяет. Маленькая продавщица вручает ему упакованный флакон, а старый выбрасывает в мусорную корзину. Фокусник инстинктивно нагибается, сует руку в корзину и достает флакон на глазах у изумленной публики. Потом он быстро возвращается к своей машине, забирается внутрь, включает радио и слышит голос комментатора:

— …это был комиссар Мистраль из следственного отдела.

Фокусник смотрит на часы на панели приборов: половина восьмого. В его блокноте с записями вызовов помечено, что завтра вечером, в субботу, вопреки сложившейся традиции ему предстоит встреча с Да Сильвой. Он осторожно выезжает с парковки и двигается дальше — без цели, блуждая взглядом, следя глазами за светящимися точками автомобильных фар, сверкающими в каплях дождя. Спустя час, остановив машину, Фокусник понимает, что находится на улице д’Аврон. Он действительно попал туда неосознанно. Демоны призывают его одуматься и ненавязчиво направляют на путь истинный: «Ладно, ты вернулся, а теперь давай тихонько выбирайся отсюда. Тебе здесь нечего делать. Не следует тебе тут сидеть в такой час. Когда ситуация уляжется, ты сможешь приехать сюда снова, а сейчас слушай нас: сваливай по-тихому».

Эти слова убеждают Фокусника, и он снова трогается в путь, на сей раз по направлению к своему дому, ведь ему еще предстоит закончить оформление правой страницы в своей тетради, вписав туда имя мальчика.

 

15

Будильник не умолкает уже более четверти часа. Наконец Мистралю удается очнуться от глубокого сна. Еще несколько минут он остается в постели, слушая новости. Журналисты, не получившие никакой официальной информации, предаются домыслам. Накануне Мистраль по телефону сообщил кое-какие данные «Франс инфо». «Видимо, нужно будет внести корректировки», — рассуждает про себя Мистраль. Он завтракает вместе с детьми, которые очень довольны тем, что вечером возвращается мама. Мистраль отправляется на набережную Орфевр, он едет, по обыкновению, быстро и при этом размышляет о предстоящей субботе, понимая, что вообще-то ему полагалось бы провести ее с детьми. Но так как все их ресурсы в настоящее время задействованы в расследовании двух важных дел, день недели не имеет никакого значения. Мобильный телефон молчит, сообщений тоже нет — стало быть, ночь выдалась спокойная. Дождь продолжает лить, то слабей, то сильней, затрудняя движение.

Прибыв на службу, он отправляется в оперативный отдел, чтобы ознакомиться со сводками происшествий, зарегистрированных минувшей ночью. Ничто не привлекает его особого внимания. Сегодня утром в зале оперативных совещаний собрались комиссары дежурных бригад других подразделений криминальной полиции. Все разговоры сосредоточены на Фокуснике. Мистраль излагает им свою точку зрения на это дело. Выслушав сочувственные речи коллег, он идет в свой кабинет в надежде, что ему не будут там слишком мешать и он сможет сконцентрироваться на охоте за убийцей детей. На своем столе он обнаруживает стикер с напоминанием: «Позвонить Франсуазе Геран».

— Людовик, у меня только что был длительный телефонный разговор с префектом; он хочет, чтобы ты подробно изложил суть дела представителям прессы и радиожурналистам. Он согласен с нами в критической оценке информационной политики, или, точнее, в ее отсутствии во время первой серии убийств, и тоже считает, что это принесло катастрофические последствия в том, что касается общественного мнения. Он хочет, чтобы мы все рассказывали как есть. Выражение «как есть» он подчеркнул.

— Я так и думал. Будут ли какие-то конкретные инструкции по поводу того, что именно можно им сообщать, или он нам полностью доверяет?

Мистраль, зажав телефон между плечом и ухом, рисует карандашом геометрические фигуры на блокнотном листе, продолжая разговаривать с Франсуазой.

— Э-э… нет… никаких таких особых указаний. Он хочет, чтобы твоя речь звучала обнадеживающе… пообещай, что мы приложим все усилия… ну и… что ты рассчитываешь быстро распутать это дело. Вот так примерно он и охарактеризовал ситуацию.

— Да, он верен себе! В общем, делай как лучше и смотри не ошибись. Так ведь?

Геран тихонько смеется.

— Ты все точно резюмировал.

— Ладно… а журналисты будут те же, что обычно?

— Да. Он сказал, что его пресс-секретарь уже занимается подготовкой этой встречи, и она должна, несомненно, пройти гладко. Так что придут те же корреспонденты, что всегда. А они знают, что к чему, можешь на них положиться.

— Разумеется! Но меня беспокоит не это.

Повесив трубку, Мистраль размышляет о том, какой линии придерживаться на встрече с прессой, учитывая, сколь малозначимы данные, имеющиеся у него на руках. Он смотрит на свои рисунки, рвет их и бросает в корзину. Потом вызывает к себе в кабинет Кальдрона, и почти час они обдумывают, как в более выгодном для их службы свете представить дело журналистам. Кальдрону кажется, что вообще все это сопряжено с немалым риском: ведь как только статьи будут опубликованы, их контора уже не сможет контролировать ситуацию. У Мистраля тут же возникает вопрос:

— А какие еще варианты?

И Кальдрон признает, что тоже не видит альтернативы. В этот момент в кабинет входит молодой лейтенант из команды Кальдрона. В руках у него какие-то документы.

— Это из лаборатории, по поводу анализа на ДНК кусочка ткани, вырванного убитым клошаром, — начинает он. — И…

Прежде чем лейтенант успевает продолжить фразу, Мистраль резко перебивает его:

— Результат нетрудно предсказуем: никаких следов ДНК там нет, поэтому определить ничего подобного невозможно.

— Откуда вы знаете? — удивляется лейтенант.

— Я не знаю, просто догадываюсь, или, точнее, предчувствую. В этом деле каждый раз, надеясь получить хоть какую-то зацепку, остаешься в итоге ни с чем. Так было с самого начала, разве нет? Вряд ли я ошибаюсь. У нас все словно меж пальцев утекает.

— Точно, — поддерживает его Кальдрон с некоторым унынием в голосе. — Можно подумать, судьба на нас зла…

— Именно поэтому нужно ее спровоцировать. И это укрепляет меня в намерении выступить перед журналистами именно в этом ключе.

— Вы правы, — соглашается Кальдрон.

Полдень застает Мистраля в затянувшейся телефонной беседе с Дюмоном. Они обмениваются между собой появившимися у них гипотезами. Дюмон снова включает свой непреклонный тон господина Всезнайки, Мистраль отвечает ему все более сухо, наконец обрывает разговор:

— Встретимся сегодня вечером в моем кабинете, поговорим о твоем расследовании, — и вешает трубку, не оставляя Дюмону иного выхода, кроме как вернуться к исполнению своих непосредственных служебных обязанностей.

Секретарь передает ему список журналистов, изъявивших желание с ним побеседовать. Встречу с представителями печатных изданий он назначает на половину третьего, а с радиожурналистами — на семь вечера. Потом заходит за Кальдроном, чтобы вместе отправиться пообедать.

— Ну что, пойдем к греку на улице Сент-Андре-дез-Ар?

— Голосую за грека, давненько уже я не пил узо.

Полицейские возвращаются с обеденного перерыва к двум часам дня. Представители печатных СМИ уже явились, и Мистраль решает начать пресс-конференцию раньше назначенного времени. Кальдрон занимает место рядом с Мистралем. Журналистов трое: двое мужчин и женщина. Мистраль их знает. Все они специализируются на полицейской и судебной тематике. Они часто звонят, чтобы получить информацию о текущих делах, за долгое время сотрудничества им удалось заключить с полицейскими своего рода негласную договоренность: журналисты получают информацию, но придерживают ее до тех пор, пока есть угроза для жертв или свидетелей или пока огласка может навредить расследованию. Все трое отлично знают, как функционируют различные подразделения криминальной полиции, и их начальство уже привыкло к полицейскому жаргону.

До того как перейти к основной теме, все пьют кофе и болтают о разном. Постепенно беседа переходит к двум последним убийствам. Мистраль решает начать с Соланж Детьен. Разумеется, он утаивает сведения, сообщенные префектом полиции. На протяжении какого-то времени Мистраль и журналисты обсуждают это дело, хотя видно, что оно интересует их лишь отчасти. Они пришли явно лишь для того, чтобы получить информацию об убийстве ребенка.

После перехода Мистраля к этой теме его собеседники сразу же начинают слушать предельно внимательно, в соответствии с предварительной договоренностью, они ставят перед ним свои диктофоны, чтобы записывать вопросы и ответы. Он начинает речь с заявления о том, что убийство на улице Ватт, судя по всему, — дело рук того, кого называют Фокусником. И вкратце напоминает им о нераскрытых делах тринадцатилетней давности.

Молодая журналистка поправляет прическу и, полагая, что выступление Мистраля близится к завершению, задает ему вопрос:

— Почему об этих делах ничего не сообщалось раньше? Я перечитала то, что моя газета публиковала по данному вопросу в то время: похоже, получить от вас информацию было не так-то просто.

— Мое мнение таково — это объясняется скорее не очень продуманной информационной политикой, практиковавшейся на фоне беспрецедентной серии убийств, чем попыткой что-либо скрыть. Не забывайте, что эти дела, выходящие за рамки общечеловеческих норм, весьма сильно потрясли и дезорганизовали наше тогдашнее руководство.

Журналистка принимает этот ответ, ее коллеги, кажется, тоже согласны с комиссаром.

— Курить можно? — спрашивает один из них.

— Да, пожалуйста, — отвечает Мистраль и подвигает к краю стола пепельницу. — Больше нет вопросов по тому периоду?

Журналисты отрицательно качают головами. Один из них методично набивает толстую трубку, другой вытаскивает из кармана все необходимое для того, чтобы свернуть самокрутку, а их молодая коллега достает сигарету и щелкает зажигалкой. Мистраль доливает в чашки кофе.

— Если вы не против, давайте перейдем к событиям последних двух недель. Я имею в виду попытку убить ребенка, совпадающую по времени с убийством клошара, в шестнадцатом округе и убийство ребенка в тринадцатом округе.

— Вы официально заявляете, что в обоих случаях это дело рук Фокусника? — задает вопрос мужчина с трубкой.

— Да, говорю это открыто, без обычных предосторожностей. Клошар погиб потому, что застал Фокусника врасплох, с ребенком. Мальчик рассказал нам о том, как этот человек заманил его, — о той же манере действий мы слышали от двух жертв преступлений в конце восьмидесятых годов, которым удалось уцелеть.

— А что насчет убийства на улице Ватт? — Вопрос от журналиста, свернувшего тем временем самокрутку.

Комиссар пространно объясняется по этому делу. Всех интересует тактика, аналогии с предыдущими убийствами. Мистраль и Кальдрон ждут главного вопроса. И его наконец задает молодая журналистка:

— Что можно сказать о человеке, совершившем эти преступления? Это ведь маньяк-убийца, верно?

Отвечая, Мистраль чувствует на себе взгляд Кальдрона.

— Если позволите, давайте будем говорить о серийных убийцах, потому что «маньяк-убийца» — это выражение, больше подходящее для кино.

— Ладно, пусть будет «серийный убийца», — соглашается она, улыбнувшись. Правильно ли мы себе представляем такого рода людей: холодными, неумолимыми, четко продумывающими свои действия? — продолжает журналистка, затушив сигарету в пепельнице.

Мистраль отвечает ей спокойно, начиная заготовленную заранее речь.

— В таких категориях этих преступников изображают в кино. Но этот образ далек от реальности. Как правило, эти люди, все время чего-то опасаются, зачастую они глупы, их преследуют навязчивые идеи, они физически и духовно ущербны, кроме того, у них было тяжелое детство.

— Да, но тогда почему их не так-то просто арестовать? — замечает мужчина с потухшей самокруткой.

— Хороший вопрос. Давайте проанализируем действия Фокусника. Он завлекает ребенка игрой. Поэтому никаких криков, никакого насилия, ребенок идет за ним добровольно, опять-таки без криков и принуждения, поэтому на данном этапе свидетелей быть не может. Затем в каком-нибудь укромном месте он совершает свое преступление. Криков нет — значит, нет свидетелей. Судя по всему, место преступления он покидает без излишней, привлекающей к себе внимание спешки. Никаких резких движений, и, стало быть, снова нет свидетелей. Подведем итоги: он приводит в укромное место жертву, не оказывающую ему ни малейшего сопротивления. Может быть, это объяснение слишком немногословно, но мне хотелось бы, чтоб вы правильно поняли, с какого рода преступником мы имеем дело.

— Действительно, если посмотреть на него под таким углом…

Мужчина, снова раскуривший самокрутку, не закончил фразу, так как Мистраль решил продолжить свою мысль:

— Вероятнее всего, он одинок и упивается ощущением феноменального могущества, совершая преступления. Ему кажется, что он властен над жизнью и смертью…

— Должен сказать, этот образ прямо противоположен нашим обычным представлениям о такого рода людях, — замечает человек с трубкой.

— А я еще не закончил! Думаю, умственные способности у него средние, а еще он не в состоянии стерпеть даже малейшей попытки в чем-либо его ущемить. Он нашел способ заманивать своих жертв и удовлетворять свои патологические фантазии. Поскольку это каждый раз срабатывает, причин останавливаться у него нет.

— Я повторю вопрос, который только что поднимал мой коллега, — берет слово молодая журналистка. — Почему нам не очень-то удается арестовывать таких убийц, учитывая те нелестные характеристики, коими вы их одарили?

— Увы, все очень просто. Этот тип невзрачен, он такой же, как все! Он не ходит по улице с видом властелина мира. Этим-то он и страшен. Люди ежедневно сталкиваются с ним на улице — и не знают, кто он такой. Быть может, речь идет о вашем соседе по лестничной клетке, а вы не в курсе.

На завершающем этапе интервью они беседуют об убийцах, но в более общем плане. Разговор обретает форму теоретической дискуссии, и журналисты выключают свои диктофоны. Спустя два часа они покидают набережную Орфевр.

— Хорошо. Прокатило. Судя по всему, статьи, которые они напишут по итогам нашей встречи, не понравятся Фокуснику, — замечает Кальдрон.

— Нужно выманить зверя из норы, Венсан.

— И что он сделает? Убьет еще одного ребенка, чтобы доказать, что он не такой, как описали его в газетах?

— Честно говоря, я не знаю. Убивая, он следует некоему неодолимому влечению. После убийства мальчика с улицы Ватт он находится в несколько расслабленном состоянии. Но постепенно градус напряжения, определяющий его поведение, будет нарастать.

Мистраль смотрит на часы и вспоминает, что радиожурналисты появятся примерно через час. Он решает использовать это время для обсуждения сложившейся ситуации с Геран.

Подходя в назначенное время к своему кабинету, он застает у его дверей четырех журналистов с магнитофонами через плечо. Три корреспондента представляют такие каналы общего профиля, как «Европа-1», «Эр-тэ-эл» и «Эр-эм-эс», четвертый работает на «Франс инфо». Они беседуют со знакомыми оперативниками. Мистраль присоединяется к ним через несколько минут и вводит в курс двух особенно интересующих общественность расследований, целенаправленно разрушая при этом стереотипы, сформировавшиеся вокруг Фокусника, и заостряя внимание на его слабых сторонах и заурядности.

— Перед нами далеко не гений преступного мира. Выбирая в качестве жертв самых слабых, убийца не слишком рискует. Расследование проводится с трудом, но не потому, что мы имеем дело с выдающейся в своем роде личностью. Дело в том, что перед нами — совершенно безликое существо, невзрачное и заурядное.

Эту фразу полицейский произносит с подчеркнутым презрением и вызовом.

Около половины восьмого Мистралю звонит Клара: она только что приехала домой, все хорошо. Он рад, что с детьми жена. Ему теперь не надо будет разрываться между домом и работой.

Примерно в восемь в кабинет Мистраля является Дюмон. Вид у него чрезвычайно мрачный. Да и говорит он крайне резким тоном. Не ожидая особого приглашения, он усаживается в одно из кресел для посетителей прямо перед Мистралем, процедив сквозь зубы лишь совсем уж формальное приветствие.

— По дороге сюда я слушал радио. И чуть ли не каждый второй репортаж посвящен тебе. Совсем не плохо для человека, как бы не хотевшего поднимать шум. Но не слишком ли ты раздразнил Фокусника?

— Это и есть цель. — Мистраль не обращает внимания на провокационные нотки в словах Дюмона. — Мы решили сменить тактику: я хочу, чтобы он знал, что мы идем по его следу и все время о нем думаем. Теперь этот тип так или иначе себя проявит.

— Ну да. Убьет еще одного ребенка, чтобы доказать тебе, что ты просчитался и на самом-то деле туз в рукаве именно у него, он правит бал.

Вид у Дюмона недобрый, уголки рта опущены.

— Будет любопытно послушать, что ты скажешь родителям, когда появится еще один труп ребенка.

— Не появится. Его мотивирует не конфронтация, а удовлетворение своего влечения, что совсем другое дело. Однако, вижу, ты не делаешь разницы между этими двумя понятиями.

Мистраль спокоен.

— Скажи просто, что я дурак, и больше не будем об этом.

— Ну если ты так считаешь… Ладно, я тебя попросил зайти для того, чтобы обсудить дело Детьен, а не выслушивать твои досужие комментарии. Напомню, что ты мой подчиненный. Итак, слушаю тебя.

Дюмон, молча и явно пытаясь сдержать гнев, смотрит на Мистраля — тот сидит спокойно, откинувшись на высокую спинку кресла. Потом он возвращается к разговору и далее игнорируя иерархические отношения между ними.

— Во-первых, я получил ответ из банка. Старуха Детьен ходила проведать свой сейф. Неизвестно, что она оттуда взяла или положила. Перед уходом она сняла со своего счета смехотворную сумму — две тысячи евро. Во-вторых, я в срочном порядке поставил на прослушивание ее телефонные линии. Не хотел предпринимать никаких действий, прежде чем мы начнем снимать информацию со всех аппаратов.

— Правильно сделал, — одобряет Мистраль сухо.

— В ходе бесед с соседями подтвердилось, что бабулька принимала у себя сливки общества. Кое-кто шепотом сообщил нам имена двух известных парламентариев и действующего министра. Ее единственный сын, которому, впрочем, уже недалеко осталось до пенсии, возглавляет крупное производственное объединение в Германии. Мы проверили: у этого парня денег куры не клюют, и с мамашей он был в хороших отношениях. Он женат, имеет двоих детей, они учатся в Америке и во Францию носа не кажут вот уже три года. Всю эту информацию мы проверили, — поясняет Дюмон, постукивая пальцем по своему блокноту. — Я сегодня виделся с ее сыном — он удручен случившимся.

— Сказать нечего. Ты сделал все, что следовало. Когда ты намерен поговорить с прислугой?

— Скоро. Я хочу всех их собрать вместе, устроить небольшой допрос часа на два-три, а потом, уже без них, прослушаю записи. Если это ничего не даст, буду копать в другом месте. Возможно, существует некий политический аспект.

— Почему бы нет? Только прежде нужно обсудить это с директором. Если ты вот так запросто нагрянешь в парламентский бомонд без ее ведома, а префект вызовет ее к себе и потребует объяснений, затея имеет хорошие шансы с треском провалиться.

Дюмон кивает в знак согласия.

— Больше ничего?

— Нет. Держи меня в курсе. Это все.

Прощаясь, Дюмон и Мистраль обмениваются формальными рукопожатиями.

После ухода строптивого подчиненного Мистраль спускается к Геран, чтобы обговорить с ней прошедший день и рассказать об интервью, данном им представителям прессы и радио.

— Я слушала тебя по «Франс инфо». Неплохо. Префект получил запись твоего выступления, ему тоже очень понравилось. Он специально звонил мне, чтобы это сказать. Ты думаешь. Фокусник отреагирует?

— Надеюсь! Именно ради этого я и старался. Он так или иначе проявит себя и, возможно, допустит при этом ошибку.

— На месте преступления не найдено ли каких-нибудь ценных данных?

— Как обычно, ничего. Я заявил, что, мол, материалы отданы на анализ ДНК. У этого типа непременно возникнут вопросы к самому себе. Единственная зацепка, имеющаяся у нас, — это белый мини-вэн. На улице, если поглядеть по сторонам, их по крайней мере штук десять в минуту мимо проезжает. Так что зацепка ничтожна, и она практически ничего не дает. То же можно сказать и о фрагментах краски на столбике ограждения, перевернутом им. Так что снова по нулям. Ну вот! Я встряхнул банку — посмотрим, что всплывет на поверхность.

— Ладно, перейдем к делу Детьен. Что там у Дюмона?

Мистраль пересказывает ей доклад Дюмона. Геран никак не комментирует ход расследования: он вполне соответствует ее ожиданиям.

— Разумеется, если дело коснется политических кругов, ты мне об этом сразу доложишь. Я обговорю ситуацию с префектом.

— Удачи!

Мистраль наконец покидает набережную Орфевр: дождь усиливается. Он рад приезду Клары и возможности поговорить о чем-то еще, кроме этого тягостного расследования. Ему не хочется слушать свое выступление по радио, скорее он нуждается в музыкальной паузе перед возвращением домой. Он включает любимую джазовую радиостанцию и тихонько трогается.

 

16

Проснувшись в субботу утром, Фокусник чувствует, что совсем окоченел от холода, потому что спал без одеяла. Он принимает душ, бреется, переодевается и щедро опрыскивает себя новой туалетной водой. Ее запах похож на прежний, он каждый раз ощущает волнение, вдыхая его. Экономить нет необходимости, так как он теперь знает, где ее можно купить. Он заглядывает в магазин периодических изданий, покупает «Паризьен» и отправляется в ставший для него столь привычным бар. На сей раз троица у стойки обсуждает футбол.

Позавтракав, Фокусник выходит на улицу. Он зябко кутается в куртку, складывает газету пополам и кладет в карман, чтобы не намокла. Дождь льет как из ведра. Фокусник отъезжает от места парковки и отправляется по вызовам. В субботу утром пробок нет. Однако после полудня начинается настоящий кошмар: люди устремляются по магазинам. Около семи вечера, сквозь заторы, участившиеся из-за дождя, он добирается до конторы старика Да Сильвы. В ярости он ударяет кулаком по рулю. И тут снова подают голос демоны: «Осторожно, парень. Не расслабляйся, будь начеку. Хозяин и его сын стали не в меру подозрительными, ты кажешься им странным, твоя задача — разубедить их в этом. Не забывай о твоей маске маленького человека, задавленного жизнью». Фокусник благодарит их и входит в образ своего персонажа. Он знает, что оба Да Сильва наблюдают за ним через грязное стекло кабинета, хотя и не видит их.

Действительно, отец и сын сидят за прилавком, подкарауливая Лекюийе, маленького человека, а он семенит к ним навстречу. На стойке лежит «Паризьен», открытая на том развороте, где рассказывается об убийстве ребенка.

— Смотри, вот он, — произносит отец.

Сын поднимает глаза, отрываясь от блокнота с расписанием вызовов, лежащего поверх газеты, и замечает подходящего к их мастерской Лекюийе.

— Не такой уж у него ужасный вид.

— Погоди, посмотрим на него поближе, — бормочет отец, вовсе не убежденный словами сына.

Арно Лекюийе входит в контору, еле слышно пролепетав:

— Добрый вечер.

В голове у него сразу же загорается красная лампочка — сигнал тревоги. Лекюийе, конечно же, обращает внимание на номер «Паризьена», развернутый на статье о Фокуснике.

— У тебя вид какой-то не такой, Лекюийе; что с тобой?

— Я тут руку сильно ушиб, но это пустяки, через пару дней пройдет.

Демоны изо всех сил стараются его успокоить: «Не бери ты в голову эту газету, против тебя ничего нет. Если бы они тебя заподозрили, целый отряд фликов уже дежурил бы здесь».

— Я немного беспокоюсь за тебя, — продолжает старик, — иногда ты выглядишь так, словно небо рухнуло на землю!

— Не совсем так. Просто мне нужно привыкнуть к жизни вне тюрьмы, без принуждения.

— Может быть, тебе сходить к доктору? — предлагает сын.

— Незачем, это ведь не мешает мне работать.

Отец с шумом вдыхает воздух и со смехом произносит:

— Слушай-ка, ты что, подружку себе завел? Видать, полфлакона парфюма на себя вылил?

«Ты тоже смейся», — советуют демоны. Лекюийе кривит губы в некоем подобии улыбки.

— Нет, подружку не завел, просто мне нравится этот запах.

— Тем не менее ты определенно обращаешь на себя внимание.

Старший Да Сильва пересчитывает деньги, сданные Лекюийе, и сверяет сумму со счетами.

— Ты хорошо поработал.

— Мне нравится то, что я делаю, — отвечает Лекюийе кивая.

Да Сильва-младший вручает ему список вызовов на ближайшие четыре дня. Отец и сын наблюдают, как Лекюийе берет в руки этот листок. В отличие от предыдущего раза, следуя советам демонов, он делает это спокойно, всматривается в него, не выказывая особенной заинтересованности.

— Хорошо, — отвечает он. — Вернусь через четыре дня.

— Именно так, парень, — подтверждает отец. — А если все-таки захочешь сходить к врачу, скажи нам, чтобы мы отложили явку по вызовам.

— Нет, правда все будет в порядке. Я загляну в аптеку — этого достаточно.

Под взглядами двух пар глаза — отца и сына Да Сильвы — и под аплодисменты демонов Арно Лекюийе в образе маленького человека, замученного жизнью, добирается до машины.

— Ну, что ты о нем думаешь? — спрашивает отец.

— Ничего особенного, — отвечает сын. Мне кажется, ты напридумывал про него немало лишнего; возможно, я сам спровоцировал тебя, высказав свое первое впечатление от него. А потом у меня снова появились сомнения… Справедливости ради должен сказать, что в нем уже ничего не осталось от того парня, каким он был в тот раз, когда я его испугался. Мне даже признаваться не стыдно: этот тип в самом деле нагнал на меня страху.

По дороге домой Лекюийе заглядывает в бакалейный магазин, чтобы купить куриных грудок и бутылку кока-колы.

«Перед нами далеко не гений преступного мира. Выбирая в качестве жертв самых слабых, убийца ничем не рискует. Расследование продвигается с трудом, но не потому, что мы имеем дело с выдающейся в своем роде личностью. Дело в том, что перед нами — совершенно безликое существо, невзрачное и заурядное». Фокусник стоит посреди гостиной-столовой в своей квартире и вот уже в сотый раз повторяет эту парализующую его фразу Мистраля. Можно сказать, что он остолбенел, услышав такое по радио. От повторения это впечатление только усилилось. Он сразу же обратился за советом к своим демонам. И те, впервые смутившись, ответили, что им нужно подумать, но ему следует воздерживаться от неосторожных поступков. Лекюийе, естественно, согласился.

Ему слышится шум за входной дверью. Единственный свет в квартире исходит от телевизора, звук он тут же выключает. Он смотрит на дверь. В центре ее — глазок. Это око притягивает его с тех пор, как, заключенный в своей камере, он был уверен, что надзиратели наблюдают за ним все время. Через глазок в квартиру проникает свет с лестничной площадки. Он не может оторвать взгляда от этого сверкающего ока. Иногда, когда на лестничной площадке выключаются лампы, оно меркнет. Потом снова появляется свет — значит, кто-то из жильцов входит в здание или выходит из него. Фокуснику кажется, будто, когда оно меркнет, кто-то заглядывает через него в квартиру с той стороны двери и наблюдает за ним, за Лекюийе. А когда свет с лестничной площадки снова проникает сквозь него — это значит, что человек, стоявший там, отходит. Фокусник бредит.

Его гипнотизирует это око посреди двери его квартиры. Он испытывает такие же ощущения, как в камере. Тепло поднимается по спине к затылку, пристальный взгляд наблюдателя обжигает его, он теряет равновесие и откидывается на деревянную спинку своего кресла. Боль в боку частично выводит его из состояния помешательства. Он прислоняет ухо к двери и ничего не слышит. Тогда он включает свет, пошатываясь, отправляется к комоду и начинает в нем рыться. Находит там рулон коричневой клейкой бумаги. В него мать заворачивала коробки шоколадных конфет, предназначенных стать рождественскими подарками. Лекюийе возвращается к двери и заклеивает глазок этой бумагой в пять или шесть слоев. Довольный проделанной работой, он отправляется на кухню выпить воды из-под крана, а также ополоснуть лицо и шею.

Вернувшись в столовую, он видит перед собой коллекцию, раскрытую на странице, в начале которой печатными заглавными буквами написано: «ГИЙОМ». Взяв тетрадь, идет с ней в свою комнату и залезает в палатку. Он совершенно обессилен, но тяжести не чувствует. Фокусник начинает осторожно листать свой альбом, касаясь страниц справа лишь кончиками пальцев. Незначительные шероховатости мгновенно возвращают его на места всех преступлений, сколь бы давно они ни были совершены им.

 

17

Утро воскресенья. Мистраль внимательно читает статьи в газетах, корреспондентам которых давал интервью. Его вполне удовлетворяют его высказывания, и теперь он решает полностью посвятить себя занятиям с Кларой и детьми. Однако ему не удается отрешиться от Фокусника дольше чем на сутки.

Лекюийе спускается за газетами. И то, что он читает в них, приводит его в ярость. Он сидит на своем привычном месте в баре и изо всех сил пытается держать себя в руках. Разумеется, трое завсегдатаев уже здесь и весьма активно комментируют статью.

— Флик прав, этот тип — ничтожество, — категорически провозглашает мужчина с очками на шнурке.

Он доволен тем, что первым высказал такое мнение.

Остальные двое выступают в том же ключе, и все соглашаются с тем, что жалок убийца или нет, а кастрировать его все-таки надо.

Лекюийе ничего другого не остается, как только забраться в машину и дать волю ярости. В каждой газете по меньшей мере целая страница посвящена Фокуснику. А вот и фотография здания на набережной Орфевр. Он уже не может сдерживать себя. Ярость вырывается через горло в виде протяжных безумных криков. Он бьет кулаком по рулю. И лишь боль заставляет его остановиться. Демоны говорят с ним особенно ласково. «Успокойся, — просят они. — Дай нам подумать. Не тревожься: ведь в газетах и по радио описан не ты — ты гораздо умнее и могущественнее, чем кажется этому дураку флику. Мы найдем как им ответить».

Воскресенье у Лекюийе проходит отвратительно, и это ощущение лишь немного компенсируется тем, что часть ночи он проводит в палатке со своей коллекцией. Он вылезает оттуда явно встревоженный. Облизывает пересохшие, растрескавшиеся губы и произносит бесцветным голосом:

— Этот флик совершенно ничего не понимает. Я не такой, каким он меня представляет. Будь я невзрачным и заурядным, то не внушал бы им такой ужас. А я знаю: они дрожат от страха. Все.

Демоны оглушительно аплодируют. Он ложится на постель, принимает позу зародыша, зажимает руки между коленями и мгновенно засыпает.

Через час кошмарные сны овладевают им и засасывают в свою черную воронку.

Утром в понедельник Мистраль звонит своей коллеге из бригады по делам несовершеннолетних. Эта служба базируется на правом берегу Сены, занимая солидное здание на набережной Жевр. Из окон, выходящих на реку, открывается восхитительный вид, однако полицейские, работающие в этом здании, не обращают никакого внимания на подобные вещи. После традиционного утреннего обмена любезностями и краткого обсуждения хода расследования Мистраль переходит к самому главному. Он хочет знать, сотрудничает ли бригада по делам несовершеннолетних с психиатрами и может ли Эвелин Жирар порекомендовать кого-нибудь из них. Как и следовало ожидать, такая работа осуществляется одновременно с детскими психиатрами и с теми, кто занимается психическими отклонениями у взрослых. При этом вниманию комиссара рекомендуют трех особо успешных экспертов.

— Гослен — величина и очень востребован; еще Вийар и Тревно, они тоже очень хорошие специалисты и стоят друг друга. Мы работаем с тем, кто на данный момент свободен. Все они занимаются криминалистической экспертизой.

Затем Мистраль какое-то время совещается с группами, разрабатывающими различные гипотезы, предполагающие выход на Фокусника. Он также беседует по мобильному с Дюмоном, и тот сообщает ему о продвижении расследования по делу Детьен. Мистраль распоряжается поставить у себя в кабинете две большие доски на штативах. На одной он синим фломастером пишет «ФОКУСНИК», на другой — «ДЕТЬЕН». Под каждым заголовком — пройденные этапы расследования, текущие и предполагаемые. Мистраль сидит в кресле, положив ноги на стол, с чашкой кофе в руках. Его внимание занято фразой, обведенной красным цветом. Он сам только что написал ее, сопроводив вопросительным знаком: «Что уносит с собой Фокусник с места преступления?» Он затрудняется с поиском ответа, и это его злит. Тогда он берет блокнот с именами трех психиатров, полученными от начальника бригады по делам несовершеннолетних. Он начинает с Гослена, но не продвигается дальше автоответчика. Мистраль вешает трубку, не оставляя сообщения. Потом Вийар — то же самое. И наконец, Тревно — снова автоответчик. Сообщений он нигде не оставляет.

Фокусник погрузился в череду повседневных дел, заполненную покупкой и просмотром газет, кофе, новостями и прослушиванием разглагольствований горлопанов у стойки бара, ну и, конечно, работой, выполняемой им расторопно и без лишних слов. В интервале между двумя заказами он скрывается в своем мини-вэне, где только и может перевести дух, почувствовать себя защищенным, в стороне от чужих взглядов. Он с жадностью слушает новости — все, что говорят о Фокуснике. Характер комментариев поменялся: теперь выступают эксперты, врачи, дети, представители организаций по защите детей, пространно высказывающиеся по проблеме. Все это его весьма беспокоит. Ученые аналитики рассуждают об аспектах виктимологии — он даже слова такого не знал, — о поведении, о страхах и тому подобном. Он не понимает: неужели все то, что он слышит из радиоприемника, действительно касается его и они в самом деле обсуждают его поступки. Потом ловит себя на мысли, что ведь и сам он, Фокусник, мог бы тоже выступить, дать свою оценку происходящему. Все эти люди просто не знают, о чем говорят.

После обеда он оказывается в нескольких сотнях метрах от улицы д’Аврон, и не сразу понимает это. Но у него начинают бегать мурашки по спине, руки обмякают, в горле пересыхает, когда он осознает, что до места, где он видел того ребенка, всего несколько минут пути. Он в этот момент работает по вызову, пытается сосредоточиться и молчит. А выйдя на улицу, садится в машину и решительно двигается в сторону улицы д’Аврон, делая вид, что не слышит, как демоны велят ему возвращаться назад.

Фокусник спокоен, он не ощущает ломки, обычно толкающей его на совершение преступлений. Просто ему хочется увидеть какого-нибудь мальчика. А там видно будет. Пока что он занят дорогой: дождь снова усилился после двухчасового затишья. Он легко находит стоянку и решает, что это добрый знак. Обходит квартал пешком. Ничего. Задерживается на автобусной остановке. Ничего. Отправляется в ту часть улицы, где старик с собакой и сумкой на колесиках кормил голубей. Ничего. Тогда он отправляется по второму кругу, параллельно заглядывая в окна магазинов. Ничего. Лекюийе возвращается на автобусную остановку. Ничего. Точнее, народ, садящийся в автобус и выходящий из него. Он осматривается: ничего. Из-за этого нервничает гораздо сильнее, чем мог бы себе представить.

Он снова начинает обход — и тут наконец замечает мальчика в булочной. Лекюийе останавливается как вкопанный и решает пойти за ним следом. Он смотрит, как продавщица кладет бриоши с сахаром в бумажный пакет и вручает его мальчику. Тот медленно выходит, не замечая Фокусника, укрывшегося как бы от дождя в подъезде соседнего здания. Поначалу он не сводит глаз с ребенка. Тот останавливается под эстакадой и там съедает бриошь. Покончив с этим приятным делом, он подносит к губам пакет и запрокидывает голову, чтобы доесть крупинки сахара, оставшиеся на дне. Фокусник наблюдает за ним не дыша и думает: «Я тоже люблю так употреблять сахар». Ему приходит в голову, что это можно будет использовать в следующий раз в качестве предлога для разговора.

Мальчик бросает пакет в водосточный желоб и некоторое время наблюдает за ним: пакет на протяжении нескольких секунд плывет, а потом исчезает в коллекторе. Убегая, он чуть было не наталкивается на Фокусника. Тому тоже приходится ускорить темп, чтобы не упустить свою цель, и он этим недоволен. Хорошо еще, что мальчик бежит не слишком быстро. Через несколько минут он останавливается у какого-то дома, набирает код и входит внутрь подъезда. Фокусник делает прыжок и успевает придержать створку закрывающейся двери, при этом не обратив на себя внимания. Он стоит снаружи, прислушиваясь к каждому шороху. Через некоторое время до него доносится щелчок сработавшего замка. Он входит в вестибюль. Перед ним лифт, а рядом лестничный пролет.

Фокусник приходит к следующему выводу: мальчик не воспользовался лифтом, а стало быть, живет либо на первом, либо на втором этаже. Он тихонько поднимается по ступенькам и поочередно прикладывается ухом к дверям квартир второго этажа. Ничего. Абсолютная тишина. Он отправляется на третий. Тоже ничего. Тогда он снова спускается и подслушивает у единственной двери на первом этаже. Неясный разговор и музыка. Слышно, как кто-то начинает набирать код на двери подъезда. Лекюийе мгновенно входит в образ маленького человека, задавленного жизнью, дожидается, когда дверь откроется, и прошмыгивает мимо входящего. Фокусник в ярости оттого, что ему вот так бесцеремонно помешали. Стоя на тротуаре, он внимательно осматривает дом. На втором и третьем этажах все окна темные. Его внимание привлекает единственная квартира, расположенная на первом этаже: в двух окнах, выходящих на улицу, горит свет. Через несколько минут он замечает там фигуру высокого сутулого мужчины, рядом с ним — ребенок. Они садятся за стол. Мальчик раскладывает там свои школьные принадлежности и принимается за уроки. Мужчина читает газету.

Идет дождь, холодно. Темнеть начало в пять часов пополудни. Фокусник промок, но абсолютно ничего не чувствует. Время от времени он машинально отирает с лица воду, но это не мешает ему. Демоны решили, что не надо торопить события, и пытаются вывести его из ступора: «Ты теперь знаешь, где он живет; уходи, иначе обратишь на себя внимание прохожих». Фокусник, как будто очнувшись, постепенно начинает шевелиться и, покидая это место, еще раз бросает взгляд на залитые светом окна. Ему хорошо, умиротворение переполняет его. Теперь известно, где живет мальчик. Сюда можно вернуться в любой момент. Когда станет ясно, что пора. Дрожа от холода, он добирается до машины. Напряжение спало в одночасье, и теперь он ощущает и холод, и сырость. Но ему все это совершенно безразлично, теперь, когда удалось выследить новую жертву. Скоро все поймут, что он отнюдь не «серая, заурядная личность», как называют его в газетах.

В завершение своей смены он обслуживает еще двоих клиентов, упорно предлагающих ему «выпить горяченького», принимая во внимание то, как сильно он промок. Ему нехотя приходится согласиться. Последняя клиентка, дама преклонных лет, болтает без умолку. Время от времени он выдавливает «да» или «нет» — даме этого достаточно для продолжения разговора. Ему хочется уйти, но напиток еще очень горячий, а дама так настаивает на том, чтобы он допил свою кружку, а потому ему приходится задержаться еще минут на десять, прежде чем сбежать.

Он бормочет неразборчивое «спасибо», не поднимая глаз, и, спускаясь по лестнице, понимает, что от этого напитка — чая или травяного отвара — ему действительно стало лучше. Прежде чем вернуться к себе, он кое-что покупает на ужин в магазинчике на станции технического обслуживания, где обычно заправляется. Демоны несколько раз напоминают ему об осторожности. Он принимает это к сведению и смотрит в зеркало заднего обзора, опасаясь слежки. Припарковав машину по всем правилам, он идет пешком, еще более бдительно глядя по сторонам. Судя по всему, «хвоста» нет. Ни одного полицейского он не заметил. Он входит в свой дом и принимает еще одну «меру предосторожности»: не зажигает желтоватую лампу, обычно заливающую своим тусклым светом подъезд. Он стоит у входной двери, на шаг позади нее, невидимый с улицы, проверяет, не идет ли кто за ним. Наконец убедившись, что все в порядке, он включает свет, забирает из ящика пару писем и входит в квартиру, бормоча детским голоском:

— Это Арно, я дома. Вы бы гордились мной, если бы знали, что мне сегодня удалось.

Фокусник выкладывает покупки на стол и, не снимая куртки, вскрывает письма. Он знает, что это послания от госслужб: они проштампованы автоматом, его имя и адрес стоят на специальных наклейках. Одно от психиатра в галстуке-бабочке: к нему на прием он должен явиться через три дня, в восемнадцать тридцать. Второе — от нового инспектора по делам условно-досрочно освобожденных: его вызывают на утро следующего за визитом к психиатру дня. Он устал после рабочего дня и эмоциональных переживаний, сопряженных с обнаружением мальчика с улицы д’Аврон. Ему опять холодно. Эти два письма выбили его из колеи. Демоны чувствуют, что его вот-вот накроет волна ярости, тут же берут инициативу в свои руки и настойчиво внушают ему: «Стоп! Успокойся. Это нормально — что ты получаешь письма, и опасаться тебе нечего. Ты тут главный. Не забывай об этом. Ты сможешь манипулировать „бабочкой“, ведь у тебя есть отличная шпаргалка. Ответь ему заранее заученный урок, он будет доволен. А с этим новым типом веди себя как всегда. Запудри ему мозги, это должно сработать». Демоны повторяют ему это наставление неоднократно. На третий или четвертый раз его гнев стихает. Тогда он снимает куртку и открывает купленную на ужин банку сардин.

Днем Мистраль принял у себя представителя одной из организаций по защите детей — жертв насилия, дал по телефону три или четыре интервью корреспондентам газет и радио, переговорил с судьей, отвечающим за расследование, и проглотил четыре или пять чашек кофе. Теперь он снова берет в руки листок с телефонными номерами трех психиатров. У первых двух по-прежнему включается автоответчик, а у третьего, Жака Тревно, трубку снимает секретарь. Выслушав просьбу Мистраля, он обещает, что доктор выйдет на связь, как только закончит консультацию. Что и происходит спустя два часа. Мистраль представляется и сообщает, что звонит по рекомендации Эвелин Жирар из бригады по делам несовершеннолетних. Голос психиатра тут же окрашивается дружелюбными нотками, он приносит комиссару свои извинения:

— Прошу прощения, что так поздно вам перезваниваю. У меня в приемной сидели пациенты, один из них — в состоянии глубочайшей депрессии; мне пришлось срочно его госпитализировать. И мне самому требовалось успокоиться, прежде чем вступать в общение с новым человеком. Чем я могу быть вам полезен?

— Я провожу в данное время одно непростое расследование. Речь идет о типе по прозвищу Фокусник, он убивает детей и…

— Я узнал ваш голос, и об этом деле мне известно из прессы, — перебивает его психиатр. — Я несколько раз слышал вас по радио. Скажите, а вы не слишком перестарались? Если он вас слышал, я не…

— Я как раз хочу, чтобы он меня услышал, прочитал газеты, — в свою очередь, перебивает его Мистраль. — На это я и рассчитываю. Надо выманить зверя из его логова.

— Все будет зависеть от того, когда и как он оттуда выйдет и что предпримет, этот ваш зверь, — замечает Тревно. — А мне вы звоните, чтобы…

— Как раз чтобы поговорить о Фокуснике. Вы можете меня принять? Мне хотелось бы обсудить с вами кое-какие соображения.

— Да, почему бы нет?.. Охотно… Посмотрим… — Мистраль слышит, как психиатр шелестит листами своего ежедневника. — Так, у меня… э-э… окно в четверг, через три дня, под вечер. Скажем… девятнадцать ноль-ноль вас устроит?

— Да, отлично.

— Вы знаете адрес моего кабинета?

— Да.

Мистраль записывает в свой ежедневник встречу с психиатром. Потом звонит Дюмону, и тот отчитывается перед ним по делу Детьен. В голосе Дюмона слышно раздражение, роль подчиненного Мистраля дается ему с трудом. Наведя порядок в кабинете, он отправляется домой. Кальдрон нагоняет его на лестнице.

— Я только что получил из лаборатории результаты анализов одежды мальчика с улицы Ватт. Я потребовал сделать их срочно, и ребята поторопились.

— Венсан, вы выглядите таким взволнованным. Неужели в кои-то веки экспертиза принесла положительные результаты?

— Может быть. Хотите поговорить об этом сейчас или завтра утром?

Кальдрон задает этот вопрос с деланным безразличием, иронично.

— Пройдем в мой кабинет, — отвечает Мистраль с улыбкой.

Он усаживается в одно из кресел для посетителей, Кальдрон — напротив него.

— Слушаю вас.

Кальдрон хоть и держит в руках заключение экспертов, ни разу не заглядывает туда за все время своего доклада.

— Помните, свидетель обнаружил мальчика лежащим на животе, с головой, повернутой вправо? Он попытался усадить его и таким образом понял, что тот мертв. А когда мы нашли ребенка, он лежал на правом боку.

Мистраль слушает очень внимательно и хорошо представляет себе эту картину.

— Криминалисты взяли на анализ материалы с того места, где нашли мальчика, и в пределах более широкого периметра. Везде цементная пыль, обнаруженная также на одежде мальчика — спереди и на правой стороне. Первое заключение лаборатории: пыль не проникла в волокна ткани, а это значит, что мальчика не тащили, а просто положили на землю.

— Понятно. Этот тип избавился от тела на улице. Дальше…

— На тыльной части куртки, на спине, найдены частицы синего вельвета — вероятно, от обивки сиденья или дивана, — а на задней части брюк — кошачья шерсть. Завтра я уточню у родителей, есть ли у них мебель с вельветовой обивкой и кошка. Те же изыскания надо будет предпринять и в доме друга мальчика. Если же нет… Но это еще не все.

— Продолжайте.

Мистраль слушает с еще большим вниманием, зная, что самое интересное впереди.

— На левом рукаве куртки мальчика сотрудники лаборатории нашли два вещества. Во-первых, — Кальдрон поднимает вверх большой палец правой руки, — мельчайшие частицы клея, служащего для соединения пластиковых труб, а во-вторых, — он отгибает правый указательный палец, — частицы, тоже мельчайшие, пасты, используемой при прокладке водопроводных кранов. Вот так.

Оба они какое-то мгновение молчат. Мистраль снова кивает, понимающе глядя на Кальдрона.

— Ясно. Завтра вы также выясните, есть ли в доме у его друга или родителей эти два вещества. Если же нет…

— Если же нет, — подхватывает Кальдрон, — то, значит, он все это подцепил в фургончике Фокусника. Вероятно, этот тип принял необходимые предосторожности: подстелил брезент или какую-нибудь ткань, — но ночью просто не заметил, как мальчик коснулся рукавом ящика с инструментами или я не знаю чего…

— Именно. Следовательно, если все это подтвердится, можно выдвинуть гипотезу, что Фокусник — будем надеяться, это он, потому что у меня нет желания охотиться сразу за несколькими убийцами детей, — ездит по городу на белом мини-вэне и использует в своей профессиональной деятельности вышеупомянутые средства.

— То есть это может быть, например, водопроводчик или сантехник.

— Ну да! — восклицает Мистраль. — Если все это завтра подтвердится, в нашем распоряжении окажутся весьма ценные данные на этого типа. Должен признать, все это пока не имеет решающего значения. Но все-таки это неплохое начало.

— Впервые, — соглашается Кальдрон, — мы можем записать три слова на том листе, где должна быть информация о нем. До сих пор он оставался чистым, если не считать размытого описания совершенно заурядной внешности.

— Возможно, это также означает, что полоса невезений в отношении этого дела кончилась!

Кальдрон явно разделяет надежду Мистраля.

— И еще, Венсан: человек, принимающий столько предосторожностей, чтобы не оставлять следов, наверняка сидел в тюрьме.

— Возможно. Но во время первой серии убийств он тоже принимал массу предосторожностей. Нам и тогда казалось, что он прошел тюремные университеты, но… результат вам известен.

Полицейские расстаются в приподнятом настроении, хотя и понимают, что эти слабые зацепки могут никуда их и не привести. Они хорошо это знают, но на данный момент ничего другого у них нет, а им хочется верить в лучшее. Мистраль возвращается домой под проливным дождем. Клара ждет его к ужину, дети собираются ложиться. На протяжении пятнадцати минут он читает им историю о пиратах. Дети радуются, когда хорошие пираты одерживают верх над плохими.

— Хорошие всегда побеждают, да, папа? — спрашивает младший.

Мистралю хочется ответить, что иногда сражение выигрывают и плохие, но он понимает, что еще слишком рано вдаваться в подобные тонкости.

— Ты прав, дружок.

Потом Клара и Людовик долго беседуют. Она рассказывает о почти уже законченной ею новой линии духов.

— Это сочетания сотни разных ароматов; секрет заключается в пропорциях, обусловливающих появление новых оттенков. Теперь осталось только сделать последние штрихи, дать новое название и разработать дизайн флакона.

— Обожаю, когда ты говоришь мне о своем искусстве, ведь сам я не способен различить два или три аромата между собой, если все они присутствуют одновременно.

— Нужно поблагодарить моих родителей за то, что у меня такой нос, — отвечает Клара. — Расскажи мне о своем Фокуснике. Прогресс есть?

Мистраль сообщает ей о предстоящей встрече с психиатром и о слабой надежде, появившейся у них, после того как в лаборатории провели экспертизу одежды мальчика. Под конец он замечает:

— Этого очень мало, это мизер. Все равно как если закидываешь тростниковую удочку с леской и крючком для ловли пескарей и надеешься поймать на нее огромную щуку. И нельзя, чтобы она сорвалась, нельзя ждать, пока появится прочный сачок.

 

18

Сегодня утром движение возле Северного вокзала просто жуткое. И дождь только усугубляет положение. Люсьен Кармасоль, шофер парижского такси, родом из департамента Авейрон, невозмутим. Он приехал забрать клиента, прибывшего из Брюсселя на поезде компании «Талис». Он уже несколько месяцев возит этого бельгийского бизнесмена: приезжая в Париж, тот ангажирует Кармасоля на весь день. Это вполне устраивает таксиста: он отнюдь не рвется весь день рыскать по городу, разыскивая себе клиентов. Он не обязан ни перед кем отчитываться, только перед самим собой, и этого ему уже более чем достаточно. Кармасоль занимается этим ремеслом вот уже около шести лет. Он тридцать лет проработал чиновником, после чего купил себе машину и лицензию таксиста: он не представлял себе однообразного бытия на пенсии в домике в Авейроне. Он обожает свою малую родину и порой проводит там два-три месяца кряду, но жить ему хочется в Париже. Может, позже… Он только что заметил, как чья-то машина уезжает с парковки, и приготовился занять ее место. Он приехал на полчаса раньше. Выйдя из машины, он поднимает воротник вельветовой куртки и поспешно ныряет в большой вестибюль вокзала, недавно отремонтированный. Ему хочется кофе.

Лекюийе начинает свой рабочий день с визита к старику, проживающему возле Северного вокзала. У него засорился сток в душевой. У Лекюийе на такие случаи есть отличное средство. Он использует мощный реактив, успешно растворяющий любую грязь. Потом меняет прокладки в смесителе над раковиной. Старик ни на шаг не отстает от него. Он сам очень грязный и воздух отнюдь не озонирует. Лекюийе и на это не обращает внимания. Выйдя из дома, он замечает, что его машина зажата грузовиками. Раздраженные люди безостановочно сигналят. Лекюийе убирает свое оборудование в кузов фургончика. Взгляд его падает на рулон клеенки, задействованной им непосредственно во время убийства мальчика. Вспоминается урок, усвоенный в тюрьме: «Не оставляй следов, по которым тебя можно будет обнаружить».

После нескольких секунд размышления он забирает клеенку и закрывает машину. И вспоминает, что видел на соседней улице огромный контейнер. Рабочие, проводящие ремонт соседнего здания, сваливают туда строительный мусор. Вот и он, проходя мимо, избавляется от клеенки. Следующий клиент ждет его через час. Ему явно не хочется провести это время в машине. Его почему-то тянет на вокзал. Он входит в большой вестибюль и вспоминает разговор двух заключенных, подслушанный в тюрьме. Их привлекали подростки: они не убивали их, а просто разыскивали беспризорных, приводили к себе домой и вступали с ними в сексуальные отношения в обмен на еду и ночлег. Парни попались и получили по сроку. «Стеклорезов», как таких типов называют на своем жаргоне заключенные, в тюрьме не любят. Лекюийе приносил им кое-чего с кухни и слушал их разговоры. Именно от них он узнал, что потерявшиеся и беглые дети обычно околачиваются на вокзалах, и с годами средний возраст таких беспризорников снижается. Сейчас ему вспомнился этот разговор, и он понял, почему оказался на вокзале. Больше из любопытства, чем ради охоты. Потребности начать ее он еще не испытывает.

Тем не менее Лекюийе внимательно смотрит по сторонам, словно дело касается обнаружения потенциальной добычи. Пару раз медленным шагом прогулявшись по перронам, где люди ждут свои поезда, он замечает трех мальчиков лет двенадцати-тринадцати, сидящих на скамейке. Их явно интересует багаж пассажиров. Лекюийе на некоторое время задерживается, чтобы понаблюдать их в деле. Через какое-то время они, видимо, отказываются от намерения украсть приглянувшуюся им сумку — скорее всего из-за нехватки смелости — и расходятся. Правда, один мальчик остается на скамейке: судя по всему, он не знает, что ему делать дальше. Лекюийе, избегая резких движений, отделяется от колонны, возле которой стоял, и молча, крадучись подходит к скамейке. Рядом с мальчиком есть свободное место. Он, словно боясь спугнуть его, присаживается, не вынимая рук из карманов куртки. Демоны, надрываясь, приказывают ему уходить. Игнорируя их предостережения, он нащупывает в кармане монету и некоторое время вращает ее меж пальцев, прежде чем вынуть.

Кармасоль допивает кофе, ложкой соскребает со дна остатки сахара и подносит их ко рту, смакуя. Потом смотрит на вокзальные часы. Поезд из Брюсселя прибывает минут через десять. Он складывает газету, сует ее в карман куртки и убирает в футляр очки. Неторопливо отправляется на перрон. Кармасоль — довольно крупный мужчина, у него коротко стриженные седые волосы, морщинистое лицо и голубые глаза. И небольшая щель между верхними резцами. Говорят, что это к счастью. На нем серый вельветовый костюм с жилетом, руками он держится за отвороты куртки. На ярмарке в Лагиоль он смотрелся бы как оптовик, покупающий скот: уж очень много у него сходства с авейронскими фермерами. Всю жизнь он гордился тем, что не отрекся от своих корней.

— Я родился в семье овцеводов, таким и остался, — объясняет он в компании, не скрывая своего грубоватого акцента.

Ожидая своего клиента, он машинально посматривает по сторонам. Взгляд его голубых глаз блуждает по людям и предметам с какой-то особой пристальностью. Когда на протяжении тридцати лет смотришь, наблюдаешь, ищешь, разглядываешь, высматриваешь, следишь, волей-неволей развиваешь в себе незаурядную зоркость. Тридцать лет в уголовной полиции! Кармасоль часто вспоминает об этом времени. Он дослужился до старшего инспектора. Сейчас это соответствует званию майора. Тридцать лет в Парижской уголовной полиции! Начало службы пришлось на середину шестидесятых, а завершение — на середину девяностых. Он любит Париж, любит свою свободу и водит такси, чтобы работать на улицах города. Время от времени он отправляется куда-нибудь пообедать со своими старыми приятелями.

Фокусник достает монетку и начинает вертеть ее в пальцах. Сам он при этом сидит неподвижно, локоть покоится на бедре. Он вытворяет столь невероятные движения, что кажется, будто пальцы живут собственной жизнью и не подчиняются хозяину руки. Монетка тоже выглядит абсолютно автономной. Создается впечатление, что пальцы и монетка вместе разыгрывают свою партию. Фокусник не смотрит на свою руку. Он медленно блуждает взглядом по толпе. Мальчик, сидящий слева от него, наблюдает за рукой Фокусника с вытаращенными глазами. Ему хочется схватить монетку, чтобы узнать, живая она или нет.

— Ух ты! Как ты это делаешь?

Фокусник не отвечает, он спокойно продолжает демонстрировать свою ловкость, по-прежнему глядя по сторонам. Он слышал магическую фразу, и это переполняет его гордостью. «ПО-ПАЛ-СЯ», — говорит он про себя по слогам. Его рука еще раз ныряет в карман куртки и вместо монеты извлекает оттуда три кубика игральных костей. Он заставляет свои пальцы и эти кости вытанцовывать адскую сарабанду. Глаза мальчика становятся круглыми как блюдца. Фокусник оглядывается, едва повернув голову и стараясь не совершать лишних движений.

Кармасоль ведет себя примерно так же, не ставя перед собой задачу кого-либо обнаружить. Сначала его взгляд падает на железнодорожного служащего, стоящего неподалеку и старательно чешущего ухо скрепкой, потом — на типа в нескольких метрах от него, читающего газету и зажимающего при этом между ног чемодан. Затем он смотрит на скамейку метрах в пятнадцати в стороне, где сидят мальчик и Фокусник. Он скользит по ним взглядом, не проявляя особого интереса. Но мозг его зафиксировал нечто необычное, и глаза Кармасоля движутся обратно, засекая ребенка лет двенадцати. «Юный беглец», — машинально диагностирует бывший полицейский. Он видит, что ребенок, склонив голову, наблюдает за руками взрослого, сидящего рядом с ним. Малыш не может оторвать глаз от пальцев маленького человека, задающих безумный ритм кружению игральных костей. Кармасоль и сам поражен подобной ловкостью и на несколько секунд замирает в изумлении. Потом поднимает глаза и видит перед собой мужчину в темно-синей длинной куртке, и взгляды их встречаются.

Фокусник разглядывает толпу своими маленькими цепкими глазками, его внимание привлекает крупный седовласый мужчина, смахивающий одновременно и на фермера, и на полковника в отставке. На полсекунды их взгляды пересекаются, потом тот отводит глаза. «Странный взгляд», — думает Фокусник. Кармасоль жалеет, что заглянул в глаза этому человеку. «Странный тип», — отмечает он про себя, пораженный этими черными буравчиками, излучающими столько ненависти. Он ведет себя как ни в чем не бывало, отворачивается и направляется к перрону.

Фокусник убирает кости, встает, не проронив ни слова, даже не взглянув на мальчика, и исчезает в толпе. Он пристально смотрит в спину этому типу в вельветовой куртке. Вскоре к нему присоединяется еще один, в темном костюме, в пальто, с дорожной сумкой в руках. Лекюийе наблюдает за ними. Мужчина в вельветовой куртке быстро оглядывается на скамейку, где он сам сидел несколькими минутами раньше, и Лекюийе это сильно не нравится. Кармасоль и его клиент торопливо покидают здание вокзала. Фокусник видит, как человек, вызвавший его беспокойство, направляется к такси и открывает перед пассажиром правую дверцу. Прежде чем сесть за руль, он в последний раз бросает взгляд в сторону вокзала. Фокусник инстинктивно отпрыгивает в сторону, чтобы спрятаться в толпе. Он не уверен, но ему кажется, что его резкое движение привлекло внимание того типа. Наконец такси отъезжает и пропадает в потоке машин. Сердце Фокусника бьется со скоростью двести ударов в минуту. Встревоженный, он бросается в свою машину, его обуревают сомнения. Если бы тот тип не сел за руль такси, он, Лекюийе, мог бы поклясться, что перед ним флик. Демоны распекают его, он слушает не отвечая. Однако отмечает про себя, что этот вокзал может стать отличным местом для охоты. И решает непременно вернуться сюда, соблюдая, разумеется, при этом должную осторожность.

Кармасоль отвозит своего клиента в деловой квартал Ла Дефанс и ждет. На протяжении всего пути он размышлял о странном типе, кривлявшемся на скамейке: он почти уверен, что тот намеренно спрятался среди других пассажиров, когда он, Кармасоль, обернулся. Он делает радио потише и разворачивает газету, особо не собираясь ее читать. Но тут его внимание привлекает статья, содержащая ответы матерей на вопрос, разрешают ли они своим детям в одиночку возвращаться домой после школы. Одна женщина отвечает, что, с тех пор как появился Фокусник, об этом больше речи быть не может. Кармасоль просматривает всю статью и откладывает газету на пассажирское сиденье. Минут через десять он надевает очки, вынимает из кармана старую кожаную записную книжку и ищет там телефонный номер. Потом достает мобильник и бормочет при этом:

— И как только мы раньше обходились без этих штук?

Затем он снова заглядывает в записную книжку и набирает номер. После пятого гудка в трубке раздается нетерпеливый мужской голос:

— Следственный отдел, слушаю.

— Я бы хотел поговорить с комиссаром Дюмоном, пожалуйста.

— Я посмотрю, на месте ли он. Кто спрашивает?

— Люсьен Кармасоль, я прежде был дивизионным инспектором, и я…

— Не вешайте трубку.

Через несколько секунд он слышит радостный голос:

— Люсьен, не может быть! Чем обязан?

— Как дела, Сирил? Сколько же мы не виделись? Три года? Четыре?

— Да все четыре! Твой голос я могу узнать из тысячи. Ты где, в Авейроне или в Париже?

— По-прежнему в Париже, друг мой. Скажи, это ты занимаешься преступником по прозвищу Фокусник?

— Все верно, ты не ошибся. А что?

Дюмон, зная о высоких профессиональных качествах своего собеседника, начинает слушать очень внимательно.

— Я должен тебе кое о чем рассказать. Сегодня утром я видел одного типа на Северном вокзале, он произвел на меня странное впечатление.

— Что ты имеешь в виду?

— Парень с недобрым выражением лица сидел рядом с мальчиком и показывал фокусы с игральными костями. Может, это и ничего не значит.

— Давай поговорим об этом подробнее, а там видно будет. Ты сегодня в обед свободен?

Дюмон хочет узнать все детали, и немедленно.

— Только к ужину, а так я весь день занят с клиентом.

— Ладно, тогда к ужину. Где?

— Давай в заведении у одного известного нам овернца за Лионским вокзалом. Около половины десятого, если сможешь.

— Хорошо, Люсьен. До скорого.

Дюмон в задумчивости вешает трубку.

— Проблемы?

Вопрос исходит от его заместителя.

— Нет, ничего такого. Человек, звонивший мне, — бывший дивизионный инспектор. Я с ним работал, когда только приехал в Париж, — настоящий спец! Он научил меня ремеслу полицейского. Несмотря на кадровые перестановки и на прохождение мной конкурса на звание комиссара, мы по-прежнему остаемся в хороших отношениях, к тому же целую вечность не виделись. А сегодня вечером перекусим вместе, поболтаем о том о сем.

Ближе к полудню Мистраль получает подтверждение догадкам Кальдрона. Шерсть, найденная на одежде мальчика, принадлежала коту приятеля, волокна синего вельвета тоже попали туда с дивана в его квартире. Зато ни у родителей погибшего, ни у друга не водилось никакого клея и средств для сантехнических прокладок. Этой хрупкой детали теперь предстоит уделить максимум внимания. В любом случае больше у них ничего нет.

Судя по всему, мальчика втащили в фургон, для которого эти вещества не являлись чем-то чужеродным и посторонним. В приоткрытую дверь кабинета заглядывает лейтенант и сообщает, что водопроводчиков и ремонтных рабочих насчитывается в Париже и прилегающих департаментах несколько тысяч. Кальдрон благодарит лейтенанта за то, что он столь быстро собрал нужную информацию. Мистраль добавляет новые элементы в перечень сведений о Фокуснике на своей доске.

Через час поступает сообщение из Интерпола. Из него следует, что в других странах не зафиксированы преступления, аналогичные по своей манере тем, которые вменяются во Франции человеку по прозвищу Фокусник. Мистраль снова заносит на доску эти сведения и рядом помечает красным фломастером: «Чем Фокусник занимался на протяжении двенадцати лет?»

Днем между Мистралем и Кальдроном происходит обстоятельный разговор. Сначала они касаются дела Детьен. Дюмон сообщает, что телефоны обслуживающего персонала пожилой дамы прослушиваются с самого утра и вскоре планируется задать им всем несколько вопросов, рассчитанных на то, чтобы вызвать их беспокойство и спровоцировать у этих милых людей определенную реакцию. Мистраль одобряет данную тактику. Затем он переходит к делу Фокусника и напоминает Дюмону, что тот не должен забывать о своей изначальной миссии, сводящейся к изучению убийств, совершенных в рамках первого периода активности Фокусника. К его величайшему удивлению, Дюмон соглашается, поясняя при этом, что, пока дело Детьен еще не вошло в свою решающую фазу, его группа может заниматься им под руководством опытного майора. Сам же он вновь приступит к поискам Фокусника. Дюмон, однако, ни слова не говорит своему шефу о звонке Кармасоля.

Перед завершением рабочего дня Дюмон уточняет адрес овернца, держащего ресторан возле Лионского вокзала. Войдя внутрь, он сразу же видит Кармасоля, беседующего у стойки с хозяином. Между ними располагается большая тарелка с колбасными закусками и бутылка красного вина. Кармасоль и Дюмон с искренней сердечностью пожимают друг другу руки. Выпив красного вина, закусив колбасным ассорти и поболтав о том о сем с хозяином, они садятся за столик, стоящий на некотором отдалении от других посетителей.

— Итак, — начинает Люсьен, — у тебя все такой же скверный характер?

— Ну куда уж мне меняться! Не в сорок же лет переделывать себя. А ты? По-прежнему с удовольствием водишь такси?

— С еще большим, чем когда-либо. Я работаю, когда мне хочется, у меня есть возможность проветриться, не надо целый день сидеть дома с женой. Может, когда постарею — вот тогда упокоюсь. Ну, в общем, там видно будет…

Хозяин приносит рубец по-овернски и картошку.

— Попробуй-ка, дружище, а потом уж поговорим о деле.

Кармасоль хватает со стола салфетку, заворачивает ее себе за воротник рубашки, потом достает из кармана нож «лагиоль» с очень тонким, остро наточенным лезвием и нарезает хлеб. Мужчины говорят об Авейроне, о блюдах региональной кухни, о винах. Дюмон знает, что Кармасоль, как истинный деревенский мужик, себе на уме, перейдет к самому главному только после того, как набьет брюхо. И вот наконец он снимает салфетку и отодвигает от себя тарелку. Дюмон с нетерпением дожидался этого момента, но своего собеседника не торопит.

— Ты сегодня утром сказал мне, что занимаешься делом Фокусника. А я, просмотрев валявшиеся у меня газеты за предыдущие два-три дня, вижу, что там фигурирует только имя некоего Мистраля. Я даже краем уха слышал интервью этого Мистраля, но не обратил на него особого внимания.

Кармасоль поднимает на Дюмона свои проницательные голубые глаза, в них сквозит насмешка.

— Да, это в порядке вещей. Мистраль — номер два, считающий себя номером один. Поэтому с прессой общается он. А говорит он, как водится, только о себе.

На лице авейронца появляется понимающее выражение, и он продолжает:

— Фокусник — это не тот ли парень, что убивал мальчиков в начале девяностых? Все тот же?

— Ну, в общем-то да. Никто не знает, что с ним произошло за эти годы. Может, он сидел в тюрьме, может, болел — неизвестно. Короче говоря, он взялся за старое, и у нас на него ровным счетом ничего нет.

Дюмон двумя руками рисует в воздухе нули.

Кармасоль наливает себе вина, спокойно пьет, потом продолжает со своим грубоватым выговором:

— Сегодня утром я видел странного субъекта на Северном вокзале. Как я тебе уже говорил, маленького, очень худого, глаза — как два дула. Он с феноменальной ловкостью манипулировал игральными костями — я такого раньше никогда в жизни не видел. Зритель у него был только один — мальчик лет двенадцати. Несомненно, беспризорник.

— Неплохо, Люсьен; вижу, ты не утратил сноровки, все еще резв, и глаз наметан. Твое описание совпадает с имеющимся у нас. Может, это он и есть. И мальчик — как раз из той возрастной категории, что представляет для него особый интерес. Чем он там еще занимался?

— Да ничем. Наши взгляды встретились, и мне это не понравилось. У него был такой вид, словно он внимательно следит за происходящим вокруг. Рука вытворяла фокусы совершенно самостоятельно, а с ребенком он даже не говорил, вообще вел себя так, как будто ему до мальчика нет никакого дела.

— Ты видел, как он ушел? Один? Или с мальчиком?

— Сирил, я же еще не выжил из ума: если бы я увидел, как этот мужик уходит вместе с мальчиком, я бы ему задал пару вопросов. Нет, без мальчика. Я отправился встречать прибывавшего клиента, а когда оглянулся на скамейку — тот тип исчез, а мальчик продолжал сидеть. Мое такси стояло недалеко от входа, я машинально оглянулся еще раз, прежде чем сесть в машину, и мне показалось, что этот тип следил за мной, а потом спрятался среди пассажиров.

— Действительно, слишком много совпадений в твоем рассказе.

— Ладно, в таком случае, может, мне имеет смысл прийти к вам, чтобы вы составили фоторобот?

«Черт, — проносится в голове Дюмона, — ну вот. Я попал. Нельзя, чтобы он явился в следственный отдел».

— Я вот думаю, стоит ли… — с усилием произносит Дюмон, выкладывая на стол записную книжку и ручку. — Сначала опиши мне его, а потом вернемся к этому вопросу.

Будучи очень хорошим фликом, Кармасоль педантично и скрупулезно рисует словесный портрет виденного им человека — во всех подробностях, с предельной точностью. Дюмон задает ему очень четкие вопросы, Кармасоль отвечает на них или же просто говорит:

— Я не знаю.

Дюмон двойной линией подчеркивает словосочетание «темно-синяя длинная куртка», возникающее после того, как речь заходит об одежде этого типа.

— Полагаю, что пока тебе нет особого смысла приходить к нам и составлять фоторобот. При случае я покажу тебе те, что у нас уже имеются на данный момент, хотя они все и не слишком удачные. А теперь расскажи мне о самом вокзале. Где они сидели и все такое.

— Может, тебя туда отвезти, показать?

— Сейчас?

— А почему нет? Но прежде давай закажем еще рокфора, чтобы закончить с вином, а потом выпьем еще по чашке кофе.

Они выходят из ресторана под дождь. Кармасоль предлагает Дюмону воспользоваться его такси. В одиннадцать часов вечера на Северном вокзале царит совсем иная обстановка. Клошары сидят, прижавшись друг к другу. Несколько групп по три-четыре человека бродят туда-сюда в поисках драки. Большой вестибюль вокзала почти пуст. Кармасоль указывает Дюмону скамью, на которой сидели мальчик и тот тип. Дюмон, задрав голову, оглядывает помещение.

— Ищешь камеру наблюдения?

— Более того, камеры есть. Я приеду сюда позже, узнаю, работают ли они.

— Хорошая мысль. Только не слишком радуйся. Может, это и не он.

— Да, но все-таки надо проверить. Ты ведь сам меня этому учил.

Покидая здание вокзала, они проходят мимо группы молодых клошаров, окруженных собаками. Они просят милостыню в довольно нагловатой манере. Дюмон, не произнося ни слова, расстегивает куртку и показывает им, что вооружен. Группа беззвучно удаляется. На обратном пути приятели говорят обо всяких пустяках. Потом обмениваются номерами мобильных телефонов.

— Спасибо за все, Люсьен.

— Мне было приятно помочь, мой мальчик.

 

19

Истекшие два дня не внесли ничего нового в расследование дел, касающихся преступлений, совершенных Фокусником, и убийства мадам Детьен.

Фокусник все время начеку, он вкалывает и не возвращается ни на улицу д’Аврон, ни на Северный вокзал. Демоны сделали ему соответствующее внушение, и он понимает, что не имеет никакого морального права противиться их воле.

Утром третьего дня положение ухудшилось. Впрочем, день Фокусника начался как обычно: газета, кофе, обсуждение событий завсегдатаями бара у стойки. Никаких новостей, поэтому по телевизору на полную громкость включена какая-то спортивная ерунда. Старухи с черно-белыми волосами, напоминающими шахматную доску, наоравшей когда-то на него, уже несколько дней не видно. Черные низкие тучи протекают мелким изнуряющим дождем; восемь утра, день как будто не хочет начинаться. Фокусник высоко поднял воротник куртки, засунул руки в карманы и, втянув голову в плечи, спускается по улице Сен-Диаман. Он снова надел солнечные очки: у него возникла потребность прятать свой взгляд. И тут он узнает ее: полиэтиленовый пакет на голове, от дождя, в правой руке — большой мешок. Старуха идет ему навстречу, опустив голову, и разговаривает сама с собой хриплым голосом. Фокусник оборачивается: позади — никого; смотрит на тротуар напротив: никого; поднимает голову и оглядывает окна: никого, — и машин тоже нет. Мерзопакостная погода играет ему на руку.

Он продолжает идти как шел и одновременно вытряхивает из правого рукава в руку отвертку, после чего немного изменяет траекторию, смещаясь левее. Теперь старуха, находящаяся на расстоянии примерно четырех метров от Фокусника, поднимает голову. Она видит перед собой его невыразительное лицо; взгляд скрыт за солнцезащитными очками. Женщина мгновенно угадывает за ними глаза, источающие какую-то феноменальную ненависть. Ее охватывает ужас. Она раздувает свои слабые легкие, чтобы возопить: «Дьявол!» — но не успевает: ее пронзает что-то холодное и твердое, и меньше чем за две секунды сердце ее разрывается. Старуха заваливается на Фокусника. Он удерживает ее в вертикальном положении, крепко обхватив левой рукой, не забывая правой сжимать воткнутую в нее отвертку. Этот странный неподвижный балет — а издалека ведь можно подумать, что мужчина и женщина стоят, крепко обнявшись, и почти без насилия, — предваряет собой встречу старухи со своей смертью, наступившей спустя секунд тридцать, на улице Сен-Диаман. Фокусник, чувствуя, что старуха больше не двигается, осторожно сажает ее на землю, как раз между припаркованным автомобилем и парковочным счетчиком. Но удерживал он ее вовсе не из человечности, так как и в этот момент продолжал думать лишь о том, что резкие движения могут привлечь чье-то досужее внимание.

И идет он дальше не оборачиваясь. Старуха же так и сидит там, вцепившись в свой мешок и прислонившись к припаркованной машине. Потому и понятно, что самой своей обыденностью эта инсталляция не сразу обращает на себя внимание прохожих. Добравшись до конца улицы, Фокусник моет свою отвертку в водосточном желобе, наполненном дождевой водой, потом вытирает ее и убирает в правый рукав. Его машина стоит на бульваре Бланки. Он спокойно садится за руль, проводит обеими руками по волосам, пристегивается и тихонько отъезжает на бульвар Монпарнас, где обитает его первый на сегодня клиент.

Информация о смерти старухи с черно-белыми прядями поступает в оперативный отдел примерно через полчаса после случившегося: ее обнаружили городские дворники, убиравшие тротуары. Дежурный офицер следовал всем инструкциям буквально. Так как речь шла об убийстве, он первым делом проинформировал дежурную бригаду следственного отдела, но поскольку жертвой был никоим образом не ребенок, не стал поднимать общую тревогу и лишь известил третье подразделение уголовной полиции, базирующееся на авеню Мэн, в шестнадцатом округе.

На место выехали два оперативника. Их ждала машина окружной полиции с работающей мигалкой. Впереди припаркован маленький фургончик зеленого цвета, принадлежащий городским службам, около него стоят двое дворников, обнаруживших тело. Довольно быстро проходит составление заключения, выводы полицейских подтверждает врач «скорой помощи»: старуха с черно-белыми космами, судя по поверхностному осмотру, погибла от удара, нанесенного снизу вверх каким-то колющим предметом, разорвавшим ей сердце на части. Она весила едва сорок килограммов, так что острие не встретило на своем пути особых препятствий.

Еще пара полицейских присоединяется к своим коллегам, чтобы провести опрос жителей улицы Сен-Диаман. С этой задачей удается справиться быстро. Большинство людей знали жертву, все возмущены произошедшим, но никто ничего не видел и не слышал. В десять часов тело Ирэн Менье, шестидесяти пяти лет — так записано у нее в удостоверении личности, — на полицейской машине увозят в Институт судебной экспертизы, расположенный в Мазас, в двенадцатом округе Парижа. Вскрытие будет проведено в ближайшие двадцать четыре часа. Полицейские возвращаются на базу, чтобы проинформировать заместителя прокурора и заполнить необходимые документы. Один из них сообщает о случившемся в оперативный отдел, оттуда сведения поступают в следственный отдел. Отчет попадает на стол к Дюмону, и тот, прочитав бумагу по диагонали, пишет сверху: «Почему ее убили?», потом: «Прочитано», — и свои инициалы. Затем информация отправляется к Мистралю, он подчеркивает фразу «Почему ее убили?» и тоже пишет внизу: «Прочитано», — а рядом ставит свои инициалы.

Фокусник целый день вкалывает, избегая тех мест, куда его тянет. На самом деле он думает о предстоящей встрече с психиатром в галстуке-бабочке. Он попробовал было попросить совета у демонов, но те едва удостоили его ответом: они не одобрили убийство старой дамы. Он пытается их переубедить, говорит, что она представляла для него опасность. Он знает, что она его видела насквозь. Но последнее слово остается за демонами: «В такой ситуации тебе надо было всего лишь пить кофе в другом квартале, вместо того чтобы теперь приставать к нам и спрашивать, что делать». Конец игры. Фокусник проводит остаток дня в молчании, он сосредоточен и напряжен сверх меры перед сеансом у психиатра. В шесть часов вечера, на полчаса раньше назначенного времени, он паркуется почти у самого входа в здание, где находится кабинет психиатра.

Он опускает стекло в машине, чтобы вдохнуть воздуха, закрывает глаза, перевоплощаясь в маленького человека, задавленного жизнью. Время от времени порыв ветра через опущенное стекло швыряет ему в лицо дождевые капли, и ему становится лучше от этого. Он выходит из машины, запрокидывает голову и, закрыв глаза, подставляет лицо дождю. Несколько мгновений спустя он возвращается в машину, растирает лицо руками и приглаживает волосы. Потом вытирает руки о брюки и берет листок со своим кратким жизнеописанием, набросанным для психиатра по совету демонов. Осознание того, что шпаргалка выучена им наизусть, действует на Лекюийе успокаивающе. В восемнадцать двадцать пять он звонит в дверь приемной. Секретарша просит его подождать немного, что он и делает. Ровно в половине она отводит Лекюийе в кабинет врача.

Фокусник идет маленькими шажочками, опустив воротник куртки, ссутулив плечи, с опущенными уголками рта, с погашенными прожекторами ненависти. Он делает вид, что на него производят подавляющее впечатление этот роскошный кабинет, мебель из красного дерева и рассеянный свет. Он остается стоять, утопая ногами в толстом ковре, дожидаясь от доктора разрешения присесть. Усаживается на краешек стула. Поджав ноги, соединив ступни вместе, с покорным видом он ждет, надеясь, что врач вскоре обратит на него внимание. Весь его вид красноречиво говорит: «Простите за беспокойство».

Врач положил себе под руку записи, касающиеся Лекюийе. Он, комфортно устроившись в большом офисном кожаном кресле, слегка покачивается вперед-назад, рассматривая Лекюийе. Потом смотрит на часы. Это его последний клиент, а на семь назначена встреча с полицейским.

— Как продвигались ваши дела с момента нашей последней встречи?

Лекюийе качает головой, потом отвечает тихим голосом:

— Неплохо.

— Отлично, — произносит психиатр. Прежде чем продолжить, он прилаживает на макушку непокорную прядь. — Расскажите поподробнее, мне хотелось бы знать кое-какие детали.

«Ну вот», — тут же проносится в голове у Лекюийе. «Тебе нечего бояться, — напоминают демоны. — Мы здесь». Лекюийе испытывает облегчение, так как считает, что вполне готов ответить на все вопросы психиатра.

А тот пока что надевает и снимает колпачок со своей массивной перьевой ручки. Лекюийе воспринимает это движение как попытку сосредоточиться. Психиатр в галстуке-бабочке тем временем перечитывает карточку, лежащую у него перед глазами. Хотел бы Лекюийе знать, что там написано. А Тревно в очередной раз скользит взглядом по своим записям: «Заслуживает интереса. Предстоит много работы. Очень сложная личность. Пережил травму. Какую? Пожилая дама — связь с матерью? Для начала достать историю семьи, рассказанную в тюрьме, и уточнить эту часть: кажется, есть несоответствия».

— Я хотел бы, что вы рассказали мне о своем детстве, о раннем детстве, — с улыбкой просит «галстук-бабочка».

— С чего же начать? — бормочет Лекюийе.

— Ну, с того, что вам первым приходит в голову, когда вы вспоминаете о детстве.

Лекюийе делает вид, что глубоко задумался, а потом очень медленно начинает рассказывать историю, выученную им наизусть. Он выкладывает целое нагромождение глупостей нерешительным голосом: как будто силится припомнить что-то особенное. Психиатр что-то записывает, иногда хмурит брови, подчеркивает важные слова. Это несколько напрягает Лекюийе. Демоны пытаются его успокоить.

Психиатр, взглянув на часы, показывающие восемнадцать пятьдесят, решительно надевает на ручку колпачок, штампует карточку Лекюийе и препровождает его к выходу. Вернувшись в кабинет, он в задумчивости начинает постукивать по губам указательным пальцем. Потом берет лист бумаги и расчерчивает его вдоль. Слева он пишет: «История, рассказанная в тюрьме». Справа: «История, рассказанная в кабинете». Через пять минут в каждой колонке уже есть несколько строчек. Судя по всему, он недоволен. Он складывает листок пополам, кладет его в досье Лекюийе и все вместе убирает в картотеку, находящуюся у него в шкафу, после чего закрывает дверцу.

А вот Фокусник испытывает истинное облегчение, выходя из кабинета. Но и сев в машину, он чувствует, как у него дрожат ноги. Он понимает, что ввязался в опасное противостояние, и растянется оно еще надолго. Постепенно Лекюийе приходит в себя. Демоны одобряют изложенный им биографический этюд. Все идет как нельзя лучше хотя бы потому, что они уже больше не вспоминают о забавной старухе с улицы Сен-Диаман. Он заводит двигатель, включает «дворники», прежде чем тронуться. Его внимание привлекает человек, идущий по тротуару навстречу ему. Брюнет крупного телосложения, хорошо одетый, с маленьким черным портфельчиком из мягкой кожи. Он замедляет шаг, смотрит на табличку с номером дома, поднимается по лестнице из трех ступенек, отделяющей его от двойной застекленной двери с домофоном. Лекюийе видит, как таинственный незнакомец нажимает на нижнюю левую кнопку — звонок кабинета психиатра. Он называет в домофон свое имя, но Фокусник не слышит его. Дверь с шумом открывается, и мужчина входит в освещенный холл. Лекюийе включает габаритные огни, пристегивается, моргает левым поворотником, плавно трогается и едет домой.

Психиатр усаживается в кресло для посетителей, Мистраль — напротив него.

— Мистраль, — начинает он, — ассоциируется с чем-то поэтическим.

— И еще с ветром. Я из Прованса.

— Зато Людовик — это совсем не по-провансальски.

— Моя мама настояла на том, чтобы меня так назвали. И не объяснила почему. Так что можно гадать сколько угодно.

Мистраля забавляет такое начало разговора.

— Я был бы очень разочарован, если бы не увидел у вас дивана. Знаменитый диван психоаналитика! Должен сказать, у вас роскошный экземпляр.

— Будучи практикующим психиатром, невозможно не иметь дивана: это ведь часть атрибутики. Признаюсь вам: я его использую максимум пять-шесть раз в неделю. Пациенты предпочитают те кресла, в которых мы с вами сидим. А чаще всего на нем валяюсь я сам. Бывает, что после обеда так тянет вздремнуть немного, — и этот диван отлично подходит для этого.

— А кроме вас, кто еще пользуется этим диваном?

Мистраль задает вопрос с явной иронией.

— Я бы сказал, — начинает тот назидательно, — что такое впечатление о психологах и психиатрах складывается из книг, из телевидения и из американских фильмов, где у психоаналитика всегда стоит диван в кабинете. Уверен, что пациенты, посещающие меня, были бы крайне разочарованы, если бы у меня его не было, хоть они и сами им не пользуются.

— Даже так?

— Я сейчас расскажу вам одну историю, а потом вы объясните мне, зачем вам понадобилось меня видеть. У меня есть коллега, два или три раза в неделю консультирующий в диспансере. Мебели в его кабинете — минимум. Стол, два кресла, шкаф, где стоят досье его пациентов, — все это из темно-зеленого металла, в стиле офисов пятидесятых годов. Так вот, почти каждый из его пациентов интересовался, почему у него нет дивана. Он им что-то расплывчато бормотал в качестве объяснения. В конце концов ему надоели их бесконечные вопросы. Тогда он вытащил старую гинекологическую кушетку, стоявшую в углу, постелил сверху что-то вроде красного покрывала и установил ее в своем маленьком кабинете. Замечания прекратились; пациенты теперь вполне довольны, что у их психоаналитика есть диван. Значит, все по-настоящему. Итак, чем я могу быть вам полезен?

— Мне хотелось встретиться с вами, чтобы поговорить, услышать ваше мнение по поводу убийцы детей, известного как Фокусник. Шестеро убитых детей, два неудавшихся покушения. Потом, двенадцать лет назад, он вдруг резко прекратил свою деятельность. И снова появился, так же внезапно, как и исчез, примерно три недели назад; сначала совершил попытку убийства, а затем, несколько дней назад, — убийство.

Психиатр слушает Мистраля очень внимательно.

— Для полиции подобного рода подходы весьма необычны! — восклицает он. — Ко мне впервые приходит полицейский по такому вопросу. Интересно.

— Дело в том, что я несколько месяцев провел в США, в ФБР, а федеральные агенты часто так поступают. Я подумал, что во Франции тоже можно ввести подобную практику — обращаться за консультациями к психологам.

— Я совершенно с вами согласен.

— Прежде всего вопрос такой: отвлекаясь от только что сообщенного мной о Фокуснике, вам что-нибудь говорит это прозвище?

— Да, конечно. Как я вам уже сообщил по телефону, я знаю эту действительно жуткую историю. В свое время мы обсуждали ее с коллегами, в своем ключе: дискутировали о его личности, о мотивах его поступков. А недавно из прессы я узнал, что он снова взялся за свое. Стало быть, речь идет об одном и том же персонаже.

Мистраль знаком показывает своему собеседнику, что тот понял все правильно.

— Если позволите, я коротко изложу вам факты.

Психиатр кивает, придвигая к себе блокнот и перьевую ручку.

— Вот что нам известно о Фокуснике.

Мистраль хотя и досконально знает это дело, но тем не менее достает из портфеля папку с несколькими рукописными листами, в которые время от времени поглядывает по ходу изложения темы. Он подробно рассказывает психиатру обо всех делах, начиная от самых старых и заканчивая убийством на улице Ватт.

Психиатр делает заметки, иной раз ставит рядом с написанным знак вопроса. Мистраль сообщает ему и о клочке куртки с запахом туалетной воды, и о соображениях на этот счет. Еще он делится с ним последними данными из лаборатории, указывающими на наличие следов химических веществ на одежде мальчика с улицы Ватт. Зачитываются и свидетельские показания уцелевших жертв.

— Очень интересно, — комментирует психиатр. — Теперь я лучше понимаю смысл вашего выступления в прессе.

Он несколько минут молчит, видно, что-то вспоминая. Снимает колпачок своего «Монблана» и снова надевает. Мистраль смотрит на него, не прерывая его задумчивости. Наконец психиатр медленно встает с кресла и начинает шагать туда-сюда по своему просторному кабинету, постукивая указательным пальцем по губам. Потом он подходит к низкой тумбочке из красного дерева, достает оттуда бутылку портвейна и два бокала, разливает вино.

— Это отличный портвейн, вот увидите, и с ним нам будет думаться легче, — произносит он с улыбкой.

Мистраль подносит стакан к носу, потом делает маленький глоток.

— Действительно превосходный, — говорит он с благодарностью.

— Мне подарил его коллега из Порту. Кто окрестил его Фокусником? — начинает он, бегло взглядывая в свои записи.

— Э-э… в подразделении, ведшем расследование, в следственном отделе, так его назвали.

— Когда?

— Ну… поначалу его величали убийцей детей, до тех пор пока один мальчик, сбежавший от него, не рассказал, как он познакомился с человеком, показывавшим всякие трюки с костями и монетой, как настоящий фокусник. Так и повелось называть его Фокусником. Надо сказать, что когда ищут неизвестного преступника, ему обычно дают прозвище, связанное с какой-то чертой, наиболее ярко его характеризующей. На досье будет написано: «N… по прозвищу Фокусник».

— В определенном смысле вы подарили ему новую личность.

Психиатр по-прежнему стоит перед ним с бокалом портвейна в руке. Мистралю любопытно знать, к чему он клонит.

— Понимаете, однажды ваш убийца, который, конечно же, смотрит телевизор и читает газеты, узнал, что его называют Фокусником.

— Да, и что?

— Это наверняка ему весьма польстило, и его эго окрепло. «Фокусник» звучит лучше, чем «детоубийца».

— Да, но что это меняет? Ведь от этой клички он не стал опаснее.

— Может, и нет. Но это, несомненно, повышает его самооценку. Это тешит его эго. Кроме того, ведь так его окрестил враг, и вся Франция знает его под этим именем! Чего ему еще желать?

— По-моему, вы слегка преувеличиваете. Не думаю, что он вот так рассуждает.

— Кто знает! Что вам о нем известно? Давайте подытожим. В сущности, не много. Все более или менее точные данные, имеющиеся у вас на него, вы почерпнули в рассказах троих детей. Вы имеете лишь весьма смутные представления о его внешности, его лицо вы можете себе представить лишь по трем фотороботам, по сути, мало чего значащим. Верно?

— Верно, — подтверждает Мистраль.

— У вас есть кое-какие соображения о прогоркшей туалетной воде, и тут я согласен с вами: она для него с кем-то связана. Но с кем? Пока что все это лишь смутные догадки, они ничего вам не дают. Так?

— Так, — вздыхает Мистраль, сознающий, насколько скудны данные, имеющиеся в его распоряжении.

— А вот он зато имеет перед вами преимущество! Он знает имя полицейского, ведущего расследование! Он знает, что вы составили его фоторобот — не бог весть какой — и что его тактика с фокусами несколько скомпрометировала себя. Вы выставили его в общем-то жалким субъектом. Вы хотите, чтобы он как-то отреагировал, и это хорошо, это удачный ход.

Психиатр с наслаждением одним глотком допивает свой портвейн, вытирает губы белым платком, проверяет, правильно ли лежит прядь на макушке, и наливает себе еще. Он подходит к Мистралю, предлагает снова наполнить его бокал, но тот отрицательно качает головой. Психиатр продолжает медленно расхаживать взад-вперед по кабинету с бокалом в руке.

— Вы на полпути. Нужно продолжать, вбивайте гвоздь по самую шляпку. Покажите себя, пусть с вашим именем у него ассоциируется конкретное лицо. Нужно сменить тактику: заставьте его сомневаться, убедите его в том, что у вас есть на него кое-какая информация.

Мистраль лихорадочно соображает: судя по всему, он разделяет подход психиатра.

— Действительно… Нужно попробовать убедить префекта полиции, чтобы он позволил мне выступить по телевидению — что-нибудь в этом роде.

— Да, мне кажется, это хорошая идея. Продолжайте всячески опускать его, но более сдержанно. Однако не следует впадать в гротеск.

— Надо попробовать определить, что он будет делать дальше.

— Если вы имеете в виду конкретные действия, то, вероятно, он попытается так или иначе ответить вам — анонимным письмом в газету или прямо в ваше подразделение… ну, как-то так. Я почти уверен в том, что он захочет продемонстрировать вам, что Фокусник вовсе не тот жалкий тип, каким вы его выставляете. Возможно, он попытается связаться с вами по телефону. Это было бы то, что надо! Ваша цель — нарушить его анонимность, превратить его в существо из плоти и крови! Тогда у вас будет больше возможностей потягаться с ним, чем теперь, когда вы сражаетесь с призраком.

— Я с вами согласен. А если он ничего этого не сделает?

— Ну тогда это катастрофа! Это будет означать ваше поражение на обеих досках. Он будет знать своего врага в лицо, сохранив при этом свою анонимность, и, следовательно, станет еще сильнее. А вы лишь напрасно потратите усилия в поисках ветра в поле.

— Но у меня нет выбора, — обреченно заключает Мистраль. В начале нашей беседы вы сказали мне, что беседовали о Фокуснике с вашими коллегами во время первого периода его активности. К чему вы пришли?

Психиатр садится напротив Мистраля; он уже наполовину осушил второй бокал портвейна.

— Дайте-ка сообразить… Если память меня не подводит… мы пытались сконструировать образ этого типа: еще раз скажу, что у нас не было на руках никаких данных от полиции. Мы сошлись на том… что это должен быть человек, испытывающий сильную сексуальную неудовлетворенность, не поддерживающий связи с родителями или связанный с ними очень мало; он выбирает в качестве жертв самые слабые объекты и реализует над ними полную власть, а еще, судя по всему, он не испытывает никаких угрызений совести. Вот что мы решили в общем и целом.

— Я разделяю ваши выводы. А почему, как вы считаете, он убивает детей?

— Ну, — отвечает психиатр с выражением замешательства на лице, — тут все очень туманно. Мотив надо искать у него в голове — если, конечно, вам когда-нибудь удастся его поймать. Ключ — в нем самом! Когда мы обсуждали его случай с коллегами несколько лет назад, мы также сошлись на том, что ему необходимо вступать в интимный контакт с жертвой, причем это должен быть человек гораздо слабее его и ему не знакомый. Видите ли, этот тип овладевает своими юными жертвами, чтобы… как сказать… поглощать их души — да, именно так: поглощать их души.

— Я рассуждал примерно так же, но ведь это нас к нему не приведет. Именно поэтому я хочу прибегнуть к другим средствам, чтобы заставить его вылезти из логова.

— А ваши коллеги разделяют ваш «психологический» подход к расследованию?

— Кто-то — да, другие — нет, а подавляющее большинство сомневаются и не понимают, зачем это все надо. Сам я уверен в том, что даже благодаря тому минимуму психологических характеристик в отношении этого типа, что имеются в моем распоряжении, я могу попытаться изменить ход расследования, выступив по телевидению. Если получу на это разрешение…

— Совершенно согласен с вами!

Мистраль убирает бумаги в портфель, после чего благодарит психиатра и направляется к выходу.

— Как психиатр, наблюдающий в своей практике заключенных, вы, вероятно, повидали многих, кто испытывал… сильное сексуальное влечение к детям?

— Кое-кого — да. В основном это люди, по роду своей профессии имевшие контакты с детьми: например воспитатели в летних лагерях, учителя, обучающие на дому, и так далее, — они нередко вступали с детьми в сексуальные отношения. Но я не имел дела с убийцами детей, если вас это интересует.

— И последний вопрос: если бы такой человек, как Фокусник, пришел к вам на прием…

— Ну, это очень просто, — оживляется психиатр, поправляя галстук-бабочку и выравнивая снова сбившуюся прядь. — Я был бы счастлив. Ну да, счастлив! Вас это удивляет? Психиатры мечтают иметь дело с ненормальными, великими преступниками, со сложными личностями! Однако признаюсь вам, мне было бы очень страшно. Я предпочел бы общаться с ним в тюрьме, а не здесь, в моем кабинете, с глазу на глаз.

Покидая приемную Тревно, Мистраль мысленно измеряет тот долгий путь, что ему предстоит пройти, прежде чем ему удастся поймать Фокусника, если, конечно, у него вообще это получится. Дождь не прекращается, холод даже усилился. «Завтра утром возможен гололед», — думает Мистраль. Вопреки обыкновению в машине он не включает музыку, размышляя о том, что скажет Геран, чтобы она позволила ему выступить по телевидению. Нужно убедить ее в правильности этого решения, тогда она сумеет уговорить префекта.

Ко времени его возвращения домой дети уже спали. Он несколько секунд смотрит на них, затем отправляется ужинать вместе с Кларой. Она заговаривает с ним о предстоящем летнем отпуске, пытается обсудить с ним планы на этот период. Чтобы отвлечься от Фокусника, Мистралю приходится делать определенное усилие над собой. Клара все понимает и благодарна ему за эти попытки.

Лекюийе открывает банку зеленого горошка и начинает есть прямо из банки, столовой ложкой, не разогревая. Он сидит в кресле, уставившись в телевизор, и шумно чавкает. Наконец он дождался вечерних новостей. Ведущая произносит всего одну фразу, что-то вроде: «Никаких новых данных по двум расследованиям — по делам мальчика и пожилой дамы, найденных мертвыми минувшей ночью». Из этого Лекюийе делает вывод, что убийство старой бомжихи никого не интересует, поскольку по телевизору о нем не сказали ни слова. «Все-таки нужно быть поосторожнее, — резонерствуют демоны. — Быть может, флики не все говорят».

— Вполне возможно! — вслух отвечает Лекюийе.

Прежде чем лечь спать, он отправляется в свой вигвам с коллекцией и сидит там более двух часов. Он находится в состоянии, близком к трансу, и снова переживает все случившееся; это дает ему возможность вновь испытать эмоции невероятной силы без риска попасться.

Наконец он выходит из своей палатки. Почти спокойный, вытягивается на постели и уже собирается погрузиться в сон, как вдруг вспоминает, что послезавтра утром у него встреча с инспектором по делам условно-досрочно освобожденных. Как будто недостаточно психиатра и судьи по исполнению наказаний, уже не говоря о неуемном любопытстве семейства Да Сильва. Это уже немного чересчур.

Лекюийе вскакивает с кровати. В бешенстве. Он говорит очень тихо, отчеканивая каждое слово, и взгляд его полон ненависти.

— Они будут и дальше донимать меня своими вопросами? Ведь они все равно ни черта не понимают. Этому новому придурку я буду вешать все ту же лапшу на уши. И, как и прочие, он ни до чего не докопается. Он, как и прочие, проштампует мое досье — и дело с концом.

Фокусник бродит и бродит вокруг стола, не находя себе покоя. Потом вдруг останавливается: у него кружится голова, он падает в кресло. Через несколько секунд он добирается до постели и засыпает — на сей раз без сновидений.

 

20

Поднявшись с постели, он первым делом как следует моется и затем бреется. Надев чистую одежду, он опрыскивает себя туалетной водой. «Раз так, буду продолжать разыгрывать из себя дурака и жалкого типа с этим новым инспектором. Он хочет видеть во мне человека, вернувшегося в ряды общества и исправившегося, — нет проблем, он это получит. Буду паинькой». Решительной походкой он покидает квартиру, сбегает по ступенькам, но, открывая дверь подъезда, полностью преображается: маленький, задавленный жизнью человек плетется на работу. Распорядок давно составлен: сначала газеты, потом бар и кофе под треп этих придурков.

А они вовсю обсуждают столь интересующую их тему — убийство старой бомжихи с шахматной доской на голове. То еще зрелище — как они оплакивают судьбу этой сиплой старухи. Ни один из них не угостил бы ее кофе, но зато все рассуждают о том, как это подло — убивать людей на улице, словно собак! И убийца даже не забрал ее бабло. Тысячу пятьсот евро, что она носила с собой! Тогда зачем ее убили, если не из-за денег? В удивительное все же время мы живем!

Лекюийе смотрит, как они кричат и хнычут одновременно. Однако хозяин хочет всем показать, что он не такой, как другие.

— Я ее иногда угощал. А когда я ей предлагал воды — она так орала, что приходилось подать большой стакан вина, красного. Хитрюга была! Флики приходили днем. Они опросили всех, кто тут в округе держит магазины и бары, и всех постоянных клиентов, интересовались, кто с ней был знаком, хотели выяснить, кто мог ее кокнуть.

— И что ты сказал? — спрашивает один из любителей кофе с кальвадосом.

— А что я должен был ему сказать? Сказал правду, как и всегда. Что я ничего не знаю и что, по моему разумению, врагов у нее не было. Я эту фразу слышал в каком-то фильме — и вот пригодилась.

Посетители и хозяин разражаются оглушительным смехом вперемежку с кашлем, потом залпом пьют кальвадос. Лекюийе наблюдает из своего угла.

Он садится в машину, дождь продолжает лить, но Лекюийе нет дела до погоды. Холод дает о себе знать, небо серое и низкое. Он ведет машину осторожно и приезжает к инспектору раньше назначенного ему срока. Наудачу читает фрагмент шпаргалки, что приготовил для психиатра. Сейчас он гораздо более спокоен, чем накануне, несомненно, в том числе и из-за того, что услышал в баре: у фликов нет никакой информации по убийству бомжихи. «Этому олуху я наплету все той же чепухи». Демоны тоже подбадривают его, так что в приемную инспектора по делам условно-досрочно освобожденных он входит без страха и при этом в образе маленького человека, задавленного жизнью. Он отмечается у секретарши, та просит его подождать вместе с остальными. «Все как у судьи по исполнению наказаний», — думает Лекюийе. Наконец настает его очередь.

Инспектор — молодая женщина, худощавая и энергичная. Демоны тут же начинают бить тревогу: «Внимание: опасность! Осторожно». Лекюийе тоже чувствует, что тут ему расставили ловушку. Он стоит, до тех пор пока ему не предлагают сесть. Видно, что инспектор знает его дело как свои пять пальцев. Начинает она с сообщения о том, что приняла эстафету от судьи по исполнению наказаний, и теперь Лекюийе будет иметь дело только с ней, не считая, разумеется, медицинского наблюдения. Затем она напоминает ему о его обязанностях. «Я все это знаю, но пускай говорит. Пока она говорит — можно не беспокоиться. Эта тактика мне всегда хорошо удавалась». Лекюийе послушно кивает, и это значит: «Да, мадам, я все понял». Наконец она задает ему свой первый вопрос. Традиционная завязка беседы.

— С вашей жизнью после выхода из тюрьмы все нормально?

— Да-да, проблем нет.

Сообщает он ей это тихонько, неуверенным голосом.

— А по вас не скажешь. Вы неуверенно себя чувствуете на свободе?

— Да нет, мне хорошо.

Лекюийе пытается заставить свой голос звучать тверже, чувствуя, что в случае, если он этого не сумеет, у него возникнут проблемы.

— Вы по-прежнему работаете все в той же фирме по обеспечению водоснабжения и канализации?

— Да, вот мой последний расчетный лист.

— Наблюдение у психиатра… — Она заглядывает в досье. — Покажите мне, пожалуйста, документ, подтверждающий ваши визиты к психиатру. — Она проверяет карточки. — Так, все в порядке… по крайней мере формально. — Она поднимает глаза на Лекюийе. — Вы не производите на меня впечатления человека счастливого, радующегося жизни. Чем вы занимаетесь в свободное от работы время?

— Э-э… — Лекюийе не знает, как ей отвечать. — Ничем.

— Как это — ничем? Вы вообще не выходите из дома?

Лекюийе лихорадочно соображает. Ему хочется закричать: «Да нет же, у меня столько дел, дура! Главным образом выслеживаю мальчиков, ну вы понимаете, чтобы потом их укокошить, а остальное время сижу над своей коллекцией. Вот видишь, у меня есть занятия! Если бы захотел, я бы мог тебя в порошок стереть». Он откашливается, прочищая горло.

— Э-э… ну, я брожу по городу, хожу в магазины.

В тюрьме он тысячу раз слышал эту фразу в устах молодых заключенных. У них прямо какая-то страсть — проводить выходные, шляясь по магазинам. Так почему бы и ему не делать то же самое?

— И что вы делаете в этих магазинах?

— Ничего особенного, — отвечает он, пожимая плечами. Смотрю. Покупаю себе еду, и все в таком роде.

— У вас есть семья?

— По сути, уже нет, и мои родственники живут не в Париже. Думаю, они не хотят меня видеть после того, что я сделал.

— Да, действительно… Я могу связаться с вашим работодателем, узнать, всем ли он доволен, со своей стороны.

— Да, конечно, я же не против.

Лекюийе как будто на угольях. Он опасается Да Сильву-отца, с тех пор как однажды вечером в конторе появился перед ним в новой куртке во всей красе. Да Сильва взглянул на него в страхе, словно только что увидел под маской маленького, внешне безобидного человека жуткое существо.

У Лекюийе мурашки бегут по спине. Он не любит такие ситуации, когда ему приходится вести себя смирно и ожидать подвоха в каждой фразе.

Инспектор еще раз напоминает ему о его обязанностях: надо хорошо себя вести, ходить на работу и являться на все назначенные встречи. Он лишь кивает в ответ.

— Вы по-прежнему живете на улице Самсон?

Безобидный вопрос.

— Да, по-прежнему. Эта квартира принадлежит мне с тех пор, как умерли мои родители.

Ну и ответ тоже вполне безобидный.

Он мысленно насвистывает, чувствуя, что встреча близится к концу. По большому счету он доволен. Однако последняя фраза инспектора по делам условно-досрочно освобожденных его прямо-таки убивает, как убивает бабочку булавка, при помощи которой ее прикалывают к бумаге.

— Вероятно, к вам заглянет соцработник, посмотрит, в каких условиях вы живете.

— Да, конечно.

Лекюийе совершенно ничего не понимает. Все рушится в одночасье. Он вспоминает, какой разор царит в квартире, особенно в комнате родителей. А вигвам, а разбросанные повсюду порножурналы с вырезанными фигурами? Во всех углах — грязная одежда, ну о кухне вообще лучше помолчать. Он с трудом глотает слюну.

— Это холостяцкая квартира… Она когда придет?

— Она придет, когда я ее попрошу. Ну вот и все. Благодарю вас. Продолжайте жить спокойно и мирно.

Вот такое внезапное завершение встречи.

Он приходит в себя на тротуаре, щеки его пылают, он пребывает в каком-то лихорадочном состоянии и не знает, как его скрыть. Он закрывается в машине и старается унять дрожь, сотрясающую его тело, усиливающуюся из-за холода, еще более усугубляющего и без того тяжелое состояние. Он проводит день ужасно, работает, все время молчит, а головная боль стискивает ему виски и затылок. Его тошнит, ему холодно, он не знает, как выбраться из ловушки. Ему хочется сбежать. Но куда? Под конец дня он буквально разваливается на части и испытывает чудовищную усталость. Уже совершенно забылись мальчики с улицы д’Аврон и с Северного вокзала. Он множество раз вопрошал своих демонов — они неизменно отвечают ему одно и то же: «Молчи и делай, что тебе говорят». Лекюийе больше не смеет к ним взывать. Около семи вечера, закончив работу, он заезжает в пиццерию, покупает там пиццу навынос и съедает ее сразу, в машине, обжигающе горячую, отламывая куски пальцами. Затем отправляется в аптеку за аспирином и, наконец, возвращается к себе.

Фокусник медленно идет пешком по улице Самсон, боясь того момента, когда окажется дома, в обществе поджидающего его в вестибюле соцработника. Но там никого нет. Он поднимается вверх по ступенькам, вывернув голову, пытаясь разглядеть, не стоит ли кто-нибудь на лестничной площадке перед его дверью. Никого. Наконец он входит в квартиру и с облегчением запирает замок на два оборота. Затем закрывает все окна и на полную мощность включает обогреватели. Он умирает от холода. Через час, приняв две таблетки аспирина, Лекюийе начинает чувствовать себя лучше. Он быстро обходит квартиру, не заглядывая, однако, в спальню родителей. Наводит некое подобие порядка, но не решается разобрать палатку. Это выше его сил. Время от времени он прикладывает ухо к двери, прислушивается. Тишина. И эта тишина постепенно успокаивает его. Он усаживается перед телевизором, чтобы посмотреть вечерние новости.

Мистраль выделяет время на то, чтобы позавтракать с семьей. Он знает, что дети не любят ложиться в постель, не повидавшись с ним. А если в довершение он еще и на работу уйдет до того, как они встанут, — это будет тяжелый день для всех. И он по мере возможности хочет сохранить этот краткий миг спокойного начала нового дня, когда они сидят за столом все вместе.

В машине он сразу включает рацию на частоту следственного отдела и радио — на канал «Франс инфо».

А добравшись до набережной Орфевр, жертвует традиционным кофе в оперативном отделе ради того, чтобы сразу же отправиться к Франсуазе Геран. Он пересказывает ей свой разговор с психиатром и знакомит с выводом, к которому в результате приходит: он, Мистраль, должен выступить по телевидению, чтобы показать себя Фокуснику. Геран задает ему множество вопросов. Людовик осторожничает, но, по мере того как он отвечает ей и излагает свои умозаключения, директор признает обоснованность его тактики. Под конец она уже полностью убеждена в его правоте.

— Эту карту нужно разыграть, и я не стану лишать себя такой возможности. Нас достаточно упрекали в том, что мы предавали огласке мало информации во время первой серии убийств. А теперь мы им покажем, что полностью изменили свой подход к этому делу.

Людовик Мистраль заскакивает в оперативный отдел, чтобы ознакомиться с журналом регистрации происшествий и поступившими за ночь факсами. Ничего особенного не случилось.

— Кальдрон уже заходил, — сообщает ему дежурный офицер.

Затем Мистраль отправляется в свой кабинет, чтобы войти в курс происходящего. Потом он звонит Дюмону. Заместитель последнего отвечает, что его шеф отъехал по делам. Это выражение используется в полиции, чтобы обозначить, что человека нет на месте. Мистраль звонит Дюмону на мобильный. Тот не берет трубку, включается автоответчик. Мистраль оставляет сообщение: «Перезвони когда сможешь».

Мистраль просит Кальдрона встретиться с ним у кофейного аппарата. Разговор начинается лишь после того, как оба они делают свой первый глоток. Мистраль подробно излагает своему коллеге стратегию, разработанную в кабинете психиатра: остается лишь дождаться зеленого света от префекта.

— Он прав, этот психиатр, — сухо соглашается Кальдрон, — ход его рассуждений кажется мне логичным. Фокусник, несомненно, слышал ваше выступление; теперь нужно, чтобы он вас увидел. Вы уже решили, в какой именно день выступите по телевидению?

— Нужно действовать быстро. В идеале — завтра вечером. Если сделать это позже — будет слишком явно видно, что это намеренный прием. Пока это дело всех интересует, в газетах продолжают о нем писать.

— Предлагаю поставить ваш телефон на прослушивание, чтобы, если Фокусник позвонит, мы могли его засечь.

— Сомневаюсь я, что он позвонит сюда. Все думают, что на телефонах в полиции есть такая специальная кнопка — достаточно ее нажать, чтобы записать разговор.

Мистраль приглашает Кальдрона в свой кабинет. В тот момент, когда они туда входят, заместитель Кальдрона передает ему папку с надписью «Фокусник». Кальдрон бегло проглядывает содержимое и закрывает папку.

— Это отчет о различных проверках, — отвечает Кальдрон на вопросительный взгляд Мистраля.

— Итак?

— Я буду краток. Наши люди обошли все школы и курсы фокусников столицы и Малого кольца, включая недавно открывшиеся. Везде показывали фоторобот. Это не принесло абсолютно никаких результатов.

— Кто бы сомневался, — замечает Мистраль. — Что еще?

— По делу об убийстве на улице Ватт мы сейчас занимаемся фирмами, специализирующимися в области сантехники и канализации, в тринадцатом округе. Никого подходящего под описание Фокусника. Надо будет продолжить поиски в других округах Парижа и Иль-де-Франс… Иного решения я не вижу.

— Тем более что зацепка насчет сантехники — единственное, что у нас есть. Если вообще здесь уместно говорить о зацепке… Вот видите, Венсан, значит, тем более я должен попытаться провернуть этот трюк с телевидением. У нас нет другого средства, чтобы перехватить инициативу.

Дюмон, объявившийся по телефону ближе к полудню, сообщает Мистралю, что не перестает активно заниматься делом Детьен и потому лично осмотрел комнаты персонала. Он также считает нужным напомнить, что ему поручено курировать прочие дела по убийствам, переданные другим службам. На этом разговор завершается. Прежде чем покинуть парковку перед Северным вокзалом, Дюмон звонит своему коллеге из третьего подразделения уголовной полиции, чтобы узнать о результатах расследования убийства Ирэн Менье на улице Сен-Диаман. Тот отвечает довольно уклончиво, в двух словах:

— Пока у нас мало что есть — в сущности, вообще ничего. Ни одного свидетеля. Жители квартала удивлены тем, что ее убили, при этом не забрав денег.

Дюмон возвращается в следственный отдел. По радио передают репортаж о серийных убийцах в Соединенных Штатах, выступают множество доморощенных специалистов по данному вопросу. Дюмон не может удержаться и с горечью произносит:

— Ну вот, только Мистраля не хватает — он бы на их фоне отлично выглядел.

Около половины первого Мистралю звонит Геран. Она приглашает его в свой кабинет, намереваясь сообщить ему об итогах переговоров с префектом.

— Префект согласен. Он находит, что это отличная идея, но только предостерегает нас от провала.

Мистраль оставляет это заявление без комментария.

— Он звонил министру, — продолжает Геран, — тот свяжется с телеканалами. Это будет «Тэ-эф-1» или «Франс-2», скорее всего завтра вечером. Мы узнаем об этом днем. А пока он хочет, чтобы ты проконсультировался с месье Маро, его пресс-секретарем. Он тебя научит кое-каким вещам.

Мистраль и Маро долго обсуждают расследование, подбирают правильные слова и подходящие позы.

— Я ведь не в конкурсе на место телеведущего участвую, — замечает Мистраль, так как щепетильность Маро кажется ему забавной.

— Разумеется, но ведь вы будете на протяжении двух или трех минут выступать перед публикой, и вы преследуете определенную цель. Следовательно, надо постараться сделать это как можно лучше.

— Вы правы, — соглашается Мистраль.

В семь вечера Геран звонит Мистралю и подтверждает, что завтра вечером, в восемь часов, должно состояться его выступление в новостях на канале «Тэ-эф-1», и ему надлежит явиться в студию в шесть, чтобы подготовиться к эфиру. Маро решает сопровождать его.

Мистраль сообщает заместителю прокурора о решении префекта. Он объясняет ему смысл этого интервью и заверяет: никакого нарушения тайны следствия не будет. Заместитель прокурора отвечает, что выступление по телевидению — хорошая идея.

После переговоров с заместителем прокурора и отъезда Дидье Маро на телестудию Мистраль один за другим выпивает два стаканчика кофе и полбутылки воды. Потом он перечитывает свои записи и повторяет про себя основные моменты предстоящей речи. Затем он звонит Кларе. Ему нужно сделать паузу, услышать голос жены. Дети уже вернулись из школы и рады возможности поговорить с отцом. Не забывает он позвонить и Жаку Тревно, психиатру, чтобы сообщить о назначенном на завтра интервью в восьмичасовых вечерних новостях на «Тэ-эф-1». Доктор реагирует незамедлительно:

— Прекрасно! Запишите свое выступление. Очень важно потом иметь возможность посмотреть и послушать, что вы сказали и как сказали. Это поможет нам составить представление о том, каким образом эту вашу речь воспринял Фокусник.

— Я уже думал об этом, но все равно спасибо за совет.

— Если хотите, можно потом вместе посмотреть запись и обсудить.

— С удовольствием.

Мистраль приглашает к себе Кальдрона.

— Венсан, мне кажется, нужно предупредить о готовящемся выступлении семьи погибших мальчиков. Мне не хочется, чтобы они внезапно узнали из теленовостей, что все началось сначала. Что скажете?

— Вы правы, я свяжусь с ними. В них вновь возродится надежда; хочется верить, что они не обманутся.

— Передайте им: мы делаем все, что в наших силах. Это не вернет им их детей, но, если мы поймаем этого ублюдка — возможно, им станет немного легче.

Около шести часов вечера Мистралю звонит Перрек. Бретонец не утруждает себя традиционным соблюдением формальностей и переходит прямо к делу. Он говорит как бы с трудом, поначалу медленно и отрывисто.

— Мне кажется, я понял, что Фокусник забирает у своих жертв.

— Я сейчас вызову Кальдрона и включу громкую связь.

По тону старого полицейского Мистраль понимает, что это не пустые слова. Он звонит Кальдрону по внутренней линии. Тот является через несколько секунд.

— Венсан рядом со мной, мы вас слушаем.

— Я только и делал, что внимательно разглядывал присланные вами фотографии. Те, на которых крупным планом засняты мальчики. Поначалу я ничего не увидел. Но потом просмотрел их через лупу. Все. По десять, по двадцать раз каждую — не знаю точно; миллиметр за миллиметром. И думаю, я нашел. Это я только так говорю «я думаю», а на самом деле я совершенно уверен!

— В чем?

Мистраль и Кальдрон не осмеливаются даже дышать.

— Полагаю, это превосходит все возможные пределы воображаемого.

— А именно?

Мистраль и Кальдрон переглядываются, не понимая, что же такое там нашел Перрек.

— Ногти!

— Что ногти?

— Они обрезаны.

— Как это — обрезаны?

— Под корень. На пальцах обеих рук. У всех мальчиков.

— Ну и что?..

Мистраль и Кальдрон слушают пояснения Перрека, хотя уже все сами интуитивно поняли.

— Фокусник ничего не уносит с места преступления, он забирает что-то у самого ребенка.

Перрек говорит медленно, отчеканивая каждое слово.

— Это могли бы быть волосы, — замечает Кальдрон, — о них мы тоже не подумали.

— Я потом уже обдумывал такую вероятность, — соглашается бретонец. — Но чтобы отрезать ногти, нужно сосредоточиться, и это сопряжено с дополнительным риском. И потом, держа их в руках, он будет вспоминать, как все было. Посмотрите на руки последней жертвы и скажите, так ли это.

Кальдрон почти бегом выскакивает из кабинета и возвращается с записями, сделанными во время вскрытия. А Мистраль тем временем открывает папку, лежащую у него на столе, с цветными фото жертв. «Да, заметно практически невооруженным глазом, — думает он. — Но это так очевидно, что я не обратил внимания».

— Здесь написано: «Ногти обрезаны под корень», — подтверждает Кальдрон. Я спрошу у родителей, что они мне по этому поводу скажут. С родителями остальных жертв говорить на эту тему бесполезно — слишком много времени прошло.

— Это подтверждает наши умозаключения. Фокуснику необходимо вновь и вновь переживать сцены убийств, потому что сами по себе они слишком кратковременны для того, чтобы он мог как следует «спустить пар». Это значит, он отрезал у детей ногти, чтобы их куда-нибудь приклеить. Еще он наверняка пишет там имя или еще что-нибудь, чтобы воспоминания были полнее, и сцены происходящего воскресают в нем, как только он касается пальцами этих маленьких неровностей на бумаге.

— Тип, с которым мы имеем дело, — настоящее чудовище, — замечает Кальдрон.

— Я тебе всегда об этом говорил, Венсан, — мрачно заключает Перрек.

Они продолжают разговор, чтобы хоть немного освободиться от того, что они только что поняли, — их разум усваивает информацию постепенно, медленно. Они воображают себе Фокусника, склонившегося над своими жертвами. У каждого из них троих разные представления о жизни, но все они спрашивают себя: как такое возможно? Они сейчас не способны называть вслух то, что их здравый смысл отказывается принять.

Мистраль и Кальдрон беседуют с Перреком по громкой связи. После того, что было сказано между ними, они не в силах враз оборвать разговор. И не могут также переключиться на темы дождя и хорошей погоды. Они говорят все втроем, иногда одновременно, пытаясь абстрагироваться от ощущаемого ими ужаса. Они обсуждают какие-то зацепки, уже рассмотренные следствием, и показания допрошенных ранее свидетелей. Им просто хочется продолжать этот трехсторонний разговор, чтобы хоть немного ослабить напряжение. Если бы в это мгновение кто-то вошел в кабинет, то решительно ничего не понял бы из их речей — настолько они бессвязны. Наконец они прощаются друг с другом.

— Вы расскажете обо всем Геран? А психиатру? А заместителю прокурора?

— Не сегодня, Венсан, сегодня — никому: с меня пока хватит, мне больше не хочется это обсуждать с кем бы то ни было. Я еду домой. А утро вечера мудренее.

— Сегодня день рождения у одного из моих лейтенантов. Я намерен по этому поводу пропустить стаканчик, — спокойно произносит Кальдрон.

Мистраль покидает набережную Орфевр, продолжая размышлять об открытии Перрека. Сейчас он сильнее, чем когда-либо, полон решимости сделать так, чтобы Фокусник больше никогда не смог никому навредить.

«Я одержим этим типом до невообразимой степени», — признает он.

Он думает о своих детях и о страданиях родителей убитых мальчиков. В душе его поднимается безрассудный, по его же собственным представлениям, гнев, но он и не пытается его унять.

Если посмотреть на происходящее сверху, можно сказать, что Мистраль и Фокусник — как две юлы, запущенные на дорожке: они крутятся на своих осях со скоростью двухсот оборотов в минуту и медленно, но неизбежно сближаются, чтобы в конечном итоге столкнуться. И победит та юла, которая продолжит вертеться вокруг своей оси после удара и, выдержав сильный крен, сумеет его превозмочь. А вторая, проигравшая, сойдет с дорожки.

Мистраль не сразу едет к себе домой. Он останавливается на Елисейских полях, чтобы заскочить в «Виржэн мегастор». Там он бегом отправляется в отдел DVD-дисков для детей, чтобы выбрать несколько фильмов, а потом едет на нижний этаж за комиксами.

Когда он возвращается домой, дети как раз заканчивают ужин. Они прыгают на отца, как только его видят: Мистраль устроил им настоящий праздник.

Сегодня вечером Клара с первого взгляда замечает: у Людовика что-то случилось, — а еще, никакого особого повода дарить подарки детям нет. Она решает промолчать и более внимательно присматривается к своему мужу.

Мистраль читает детям книжку дольше, чем обычно.

Клара несколько раз напоминает ему, что им пора спать, к великому недовольству обоих детей, просто счастливых тем, что отец читает им больше, чем в другие вечера.

Мистраль рассказывает Кларе, что значительную часть дня провел, готовясь к телепередаче, назначенной на завтрашний вечер, а остальное время занимался всякими формальностями. Что день был обычным и скучным. Клара ему совершенно не верит, инстинктивно она угадывает нечто другое, но чувствует: лучше его ни о чем не расспрашивать.

Читать перед сном у Мистраля сегодня не получается. Он больше получаса не может сдвинуться с одной и той же страницы и смотрит сквозь строчки. На вопрос Клары, внимательно за ним наблюдающей, нравится ли ему книга, он отвечает:

— Потрясающе.

— Ну хорошо, — умиротворенно заключает Клара и умолкает.

Мистраль широко раскрытыми глазами уставился во мрак, он снова и снова видит перед собой фотографии детей и слышит слова Перрека.

Мистраль не спит, и бледная заря, неохотно поднимающаяся над городом, застает его все в том же настроении, что и накануне.

В это утро он встает первым и готовит завтрак для своей семьи. Он наливает себе кофе и открывает ставни на кухне: судя по всему, снова будет дождь. В прогнозе погоды по радио обещают ливень с градом.

В ту же самую ночь Фокусник встает с кресла и, не выключая телевизор, приглушает звук. Телевизор у него продолжает работать день и ночь, с тех пор как он вновь поселился в этой квартире по возвращении из тюрьмы. Он берет свою коллекцию и забирается в палатку. Садится там, скрестив ноги, открыв на коленях большую тетрадь. Он с вожделением разглядывает аппликации — детские лица вместо взрослых, подклеенные к телам в порнографических позах.

И воспоминания уносят его в далекое прошлое, когда он только начинал совершать свои преступления, еще до того как попал в тюрьму. Он читает имя: «Эрик» — и кончиками пальцев трогает тоненькие полоски ногтей, обрезанных у ребенка маникюрными ножничками, а затем наклеенных на бумагу. Благодаря этому прикосновению он вновь переживает весь этот эпизод: от разработки стратегии по поимке ребенка до самой его смерти в кладовой для велосипедов. Все. Все это проходит перед его глазами вновь. Он все вспоминает. Все слышит. Эти ножнички входят в его арсенал наряду с другими талисманами. Это игральные кости, карты и монетки. Маленькие ножнички двенадцать лет пролежали в канцелярии тюрьмы. Когда во время освобождения секретарь выдал их ему, он испытал ни с чем не сравнимую радость, с трудом скрываемую под маской своей невыразительной внешности.

Таким образом он вновь и вновь переживает многие свои преступления — словно в некоем внутреннем кинотеатре. Он совершенно обессилел от этих эмоций. Тяжело дыша, он выползает из своей палатки, убирает коллекцию и ложится на постель, свернувшись зародышем, сунув руки меж колен. И через пять минут засыпает. А еще через две минуты кошмары вовлекают его в свой круговорот.

Сновидения приводят его в тюрьму, на несколько лет назад. Арно Лекюийе расставляет книги в библиотеке. Их двенадцать — заключенных и надзирателей. Лекюийе достает книги из коробки и сортирует по жанрам. Он уже сделал несколько стопок: по садоводству, по поделкам, по рыбалке, по механике. Затем он берет стопку и относит на стеллаж, где есть соответствующая тематическая полка. И вот, проходя мимо них, он видит, что один из заключенных, с ним он восемнадцать месяцев провел вместе в камере, стоит на коленях, спиной к нему, поглощенный чтением книги, которую должен был поставить на место. Лекюийе возвращается. Рядом с одной из открытых коробок лежит нейлоновая веревка. Он становится на колени, держа в руках стопку книг, и делает из этой веревки скользящую петлю. Охранник находится по меньшей мере в метре от Лекюийе, но ничего не замечает благодаря потрясающему проворству маленького человека. Лекюийе умудряется завязать этот узел одной рукой меньше чем за пять секунд. Веревка обмотана вокруг его запястья. Он возвращается к стеллажу, где находится его потенциальная жертва. Проходя мимо, он видит, что этот человек разговаривает с другим заключенным. Лекюийе проходит мимо, дальше расставлять книги. Он уже идет обратно, а тот тип все еще сидит, углубленный в чтение, а охранник только что скрылся за стеллажом.

Лекюийе разматывает веревку со своего левого запястья и высвобождает скользящую петлю. Два шага — и он уже стоит над своим врагом, а тот и не слышит, как он подходит. Лекюийе опускается на колени у него за спиной и одновременно набрасывает ему на шею петлю. Он сжимает ее изо всех сил, перекрывая жертве доступ воздуха и одновременно толкая его коленями. Заключенный сначала удивляется. А через секунду ему уже нечем дышать, через две секунды он хватается руками за горло, чтобы сорвать с себя веревку, через восемь — ноги перестают его слушаться и он не может подняться, через девять — колени Лекюийе, толкающего его вперед, не дают ему двигаться, через тридцать — трахея его переламывается и он умирает; через сорок — Лекюийе встает, весь красный, он тяжело дышит, глаза его сверкают безумным блеском. Ему все равно, поймают его или нет. Отдышавшись, он возвращается к своим коробкам и снова начинает складывать книги в стопки. Через минуту раздается свисток надзирателя.

— Всем собраться в угол, всем — месяц карцера.

Приезжают полицейские, открывают расследование.

— Но вы же знаете, как обстоит дело: если никто ничего не видел и не слышал, что тут можно сказать? Никаких следов нет, никаких улик нет — нелегко вести расследование!

Арно Лекюийе просыпается среди ночи, задыхаясь, мышцы его затекли, руки свело судорогой под одеялом. Ему еле удается отдышаться. Лишь минут через пятнадцать он вспоминает о том, что находится в своей спальне в Париже, не в тюремной библиотеке. Он с трудом встает и отправляется в ванную, сует голову под кран. Потом пьет, из-под того же крана, и вытирается. Открыв окно, он видит, что ровной стеной идет дождь. Три часа ночи, и погода за окном ему совершенно безразлична. Он долго стоит там, вдыхая холодный воздух и разглядывая облачко пара, образующееся при выдохе. Затем он закрывает окна, снова ложится в постель и засыпает, не боясь кошмаров. Нет ему дела до кошмаров.

 

21

Мистраль торопится, он выходит из дома несколько раньше, чем обычно. Через двадцать минут он уже приезжает на набережную Орфевр и начинает свой рабочий день с привычного визита в оперативный отдел и чашки кофе. Затем он отправляется к Геран с фотографиями мальчиков и объясняет ей, что именно Фокусник забирает с места преступления. Печаль на ее лице сменяется гневом.

— Префекту сразу сообщать не будем, он слишком эмоционально отреагирует на такого рода информацию, и далее будет нелегко заниматься этим делом. А нам не нужны дополнительные трудности.

— Я согласен, и заместителю прокурора я тоже не намерен рассказывать. На данный момент это ни к чему хорошему не приведет. Однако я позвоню Тревно и поговорю с ним об этом. Мне бы хотелось выслушать его мнение по данному вопросу: чем это может нам помочь.

— Как ты себя ощущаешь в преддверии сегодняшней передачи?

— Хорошо. Этот выстрел мы не должны пропускать. У нас есть шанс заставить его отреагировать.

— Ты с Дюмоном виделся? Обсуждал с ним его расследование?

— Мы созванивались. Сегодня утром он намерен собрать людей, работавших на Детьен, и устроить им что-то вроде допроса, а затем послушать записи их телефонных переговоров, если они вообще друг другу звонят. Нужно попробовать использовать этот шанс. Посмотрим, что это даст.

— Держи меня в курсе.

Мистраль просит Дюмона явиться к нему в кабинет.

— Ты сегодня утром собирал людей по делу Детьен?

— Да. Мы снимем с них показания и потихоньку отпустим, а после прослушаем записи разговоров.

— А если это не сработает, у тебя есть другая зацепка?

— Ни единой. У старушки умыкнули бабло и драгоценности из сейфа. Я проверил банковские счета всех ее служащих. И у всех у них проблемы с деньгами.

— Большие?

— Да не особо. Но на счетах у них не густо. Если эта тактика провалится, мне придется отправляться к тем двум депутатам и задавать свои вопросы им. А это уже опасненько. А потом и министру, да? — Дюмон хихикает.

— Ты особо не увлекайся. Если хочешь заняться политиками — нужно, чтобы у тебя тылы были прикрыты.

— Что, боишься задавать вопросы нашим депутатам?

— Да, ты в самом деле невыносим! Я не говорю, что говорить с депутатом или министром невозможно или запрещено, но не нужно просто так, глупо, лезть на рожон, не подстраховавшись.

— Может, я и дурак, но ведь не самоубийца, и я забочусь о своей карьере.

— Насчет последнего — это я уже заметил. Дай мне знать, когда закончишь допрос прислуги.

Затем Мистраль звонит психиатру, рассказывает ему о том, что за сувениры Фокусник забирает с места преступления. Тревно некоторое время молчит. Мистраль окликает его, ему хочется знать, что доктор по этому поводу думает. Молчание. Он спрашивает психиатра, слышал ли тот его вопрос и на связи ли он вообще. Тот произносит в ответ нечто невнятное, и тогда Мистраль еще раз формулирует свой вопрос.

— Да, ну и тип! Должен сказать, подобные субъекты не разгуливают каждый день по улицам, и это радует.

— Что вы по этому поводу думаете?

— А вы? — парирует психиатр.

— Ну, мне кажется, ему нужны эти… э-э… элементы, чтобы вновь переживать убийство, потому это событие вызывает в нем очень сильные эмоции, но оно слишком недолго длится. Я бы сказал, что он таким образом поддерживает огонь в очаге своего воображения.

— Очень верный анализ, — замечает психиатр. — Действительно, то, что он уносит с собой, позволяет ему помнить все совершенные им преступления в мельчайших подробностях. Нельзя упускать из виду, что этот тип целый день витает в своих грезах. А по вечерам он переживает все случившееся — постепенно, посредством прикосновений к своим фетишам.

— Еще ему, должно быть, требуется испытывать неограниченную власть над своими жертвами. Он берет то, что хочет.

— По этому пункту я тоже с вами в целом согласен. Думайте об этих особенностях его личности, когда будете выступать в новостях, и действуйте осмотрительно.

— Я постараюсь.

Ближе к полудню Мистраль звонит Дюмону, чтобы выяснить, как прошел допрос по делу Детьен. Трубку снимает старший по группе. Мистраль не скрывает своего удивления по поводу того, что Дюмона нет на месте, — особенно сейчас, когда операция идет полным ходом. Старший по группе объясняет, что Дюмон примерно час назад отъехал по делам личного характера и скоро вернется. Ну а допрос служащих мало что дал: все они ведут себя так, словно ничего не понимают в происходящем, и дают нелепые ответы на вопросы.

Дидье Маро, пресс-секретарь префекта, заходит к Мистралю с предложением вместе пообедать. Прогноз погоды снова оправдался: над Парижем бушует дождь с градом. Они наскоро обедают в ресторанчике на площади Дофин, куда Мистраль порой наведывается. Затем возвращаются в отдел и там в очередной раз вместе проговаривают предстоящее телеинтервью.

Около пяти Мистраль вспоминает о Дюмоне и вызывает его к себе. Последний является, он опять не в духе.

— Ты меня искал вроде. Проблемы?

— Я хотел, чтобы ты передо мной отчитался о результатах допросов.

— Старший по группе вполне справляется с этим заданием.

— Возможно, но я должен получать информацию от начальника подразделения. А именно от тебя. Так уж все устроено. У тебя какие-то личные проблемы?

— Ничего особенного. Ну, эти люди наговорили всякой чепухи, потом мы их отпустили, а теперь мои ребята сидят в наушниках и слушают, о чем они переговариваются. Вот вкратце, как развивается дело. Теперь я могу идти?

Последнюю фразу он произносит с наигранной иронией.

Мистраль молчит. Дюмон встает и направляется к двери кабинета. Прежде чем уйти, он еще раз оборачивается к Мистралю.

— Итак, ты сегодня вечером выступаешь по телевидению. Вся Франция будет смотреть на тебя. Правда, здорово?

В голосе его по-прежнему звучит недобрая насмешка.

— Если у меня будет возможность, я упомяну и о деле Детьен. Что скажешь? Или ты хочешь, чтобы я устроил и тебе интервью на телевидении?

Последнюю фразу Мистраль произносит с некоторой издевкой.

Дюмон воздерживается от ответа и, пожав плечами, покидает кабинет.

Если бы Арно Лекюийе спросили, что он может сказать про этот день, он бы охарактеризовал его как изнурительный. Все началось с того, что он отправился в бар и слушал там речь завсегдатаев, засевших за стойкой. О нем, о Фокуснике, больше ни слова, и о старой бомжихе — тоже. Сегодня он не очень хорошо себя чувствует. На дорогах творится кошмар из-за плохой погоды, да еще клиенты все время пытаются завязать с ним беседу. Он заканчивает работу по вызовам около пяти и без труда входит в образ маленького безобидного человека. Таким он и предстает перед стариком Да Сильва и, забрав список вызовов, уезжает. Ему даже неохота смотреть, окажется ли он поблизости от улицы д’Аврон или Северного вокзала. Он устал, ему холодно и хочется домой. Туда он и отправляется, предварительно купив пиццу, яблочный пирог и большую бутылку кока-колы.

Мистралю звонит Кальдрон: он как раз выходит от родителей маленького Гийома, получив от них нужную информацию. Во-первых, обычно ногти сыну стриг отец. Во-вторых, мальчик учился играть на гитаре, поэтому на правой руке ногти у него были длиннее, чем на левой. Вывод: в любом случае в вечер исчезновения ногти у него ни при каких обстоятельствах не могли быть обрезаны под корень. Перрек все правильно разглядел. Мистраль связывается с ним по телефону, чтобы сообщить об этом. Тот произносит одну-единственную фразу:

— Покончите с ним раз и навсегда.

Около шести вечера Мистраль и Дидье Маро отправляются в студию канала «Тэ-эф-1». Кальдрон едет вместе с ними. Там они встречаются с ассистентом ведущей восьмичасовых новостей, чтобы приготовиться к интервью. Мистраль передает ему листок, где записаны вопросы, которые он хотел бы услышать в свой адрес.

— Это у нас обычно не принято, — замечает ассистент.

— Я понимаю, — покладисто соглашается Мистраль, — но ведь это не будет классическое интервью. Наши вопросы-ответы преследуют конкретную задачу: добиться реакции от человека, ради которого все и затевается.

— Ясно. Вы будете выступать около двух с половиной минут. Может показаться, что времени слишком мало, но на самом деле для восьмичасовых новостей это очень продолжительный эпизод. Вы уверены, что сможете донести свои идеи за это время?

— Да, — вступает в разговор Дидье Маро. — Эти вопросы-ответы были составлены так, чтобы достичь цели за минимальное время.

— О’кей. Если хотите, мы можем устроить прогон.

Мистраль под руководством ассистента приступает к репетиции. У последнего в руках хронометр; они три или четыре раза повторяют текст. Дидье Маро пристально наблюдает за происходящим, досконально все проверяя. Кальдрон смотрит, как готовят студию к выпуску новостей. В семь часов ассистент проводит Мистраля в гримерную.

— Все наши гости проходят через это помещение. Ваше лицо должно правильно выглядеть при студийном освещении.

Мистраль с улыбкой позволяет проводить над ним все необходимые манипуляции.

Через несколько мгновений ведущая новостей Сесиль Келлер садится рядом с Мистралем, чтобы ее тоже загримировали.

— Ну что, готовы к интервью? — приветливо спрашивает журналистка.

— Думаю, да, — отвечает Мистраль.

— Вы впервые будете выступать с экрана в прямом эфире?

— Да. Я никогда прежде не принимал участия в телевизионной передаче.

— Все будет хорошо. Эта история с убийствами детей ужасна. У вас есть шансы остановить этого монстра?

— Честно говоря, нет. Именно поэтому я здесь. Я хочу дать интервью, и ответы на вопросы составлены так, чтобы выманить его из норы. При условии, что он будет смотреть эти новости и отреагирует именно так, как мы хотим. Здесь ни в чем нельзя быть уверенным! Но больше нам все равно не на что рассчитывать.

— Отлично понимаю, почему вы решили составить вопросы заранее. Хотите в последний раз отрепетировать?

— Охотно.

— Замечательно. Значит, вот как все будет: когда мне предоставят эфир, я поздороваюсь, скажу дежурные начальные фразы, а потом произнесу: «В конце выпуска наш гость, комиссар Людовик Мистраль из следственного отдела Центрального управления полиции, расскажет нам о ходе расследования убийства маленького Гийома Маршана». Вы сидите за столом в студии, камера будет снимать вас на протяжении двух секунд. Вы ничего не говорите. Когда до нас дойдет очередь, то есть в конце выпуска, я повернусь к вам и начну задавать вам вопросы. А после интервью вы останетесь за столом, мы уйдем оттуда вместе, когда эфир закончится.

— Хорошо, — отвечает Мистраль.

Спустя четверть часа из динамика раздается:

— Эфир через пять минут.

Ведущая новостей ведет Мистраля на съемочную площадку. Он садится в указанное ему кресло. Сесиль Келлер усаживается на свое место, ассистентка вставляет ей в правое ухо прозрачный наушник, чтобы она могла поддерживать связь с аппаратной. Еще один ассистент фиксирует на лацкане пиджака Мистраля маленький микрофон. Ведущая смотрит в свои записи и на студийный экран, демонстрирующий ее текст. Маро и Кальдрон за пределами съемочной площадки наблюдают за суетой ассистентов.

Звучат позывные восьмичасовых новостей. На площадке устанавливается абсолютная тишина. Ведущая, положив локти на стол, спокойно крутит в пальцах ручку. И улыбается Мистралю, глядя на него ободряюще.

Префект задерживается и потому просит, чтобы ему записали программу.

Геран сидит в своем кабинете с комиссарами других подразделений. Она поставила кассету в видеомагнитофон. Дюмон отказался смотреть восьмичасовые новости и улизнул. Представители следственного отдела и бригады, занимающейся делами несовершеннолетних, сидят перед телевизорами.

Мессарди сидит в своем кресле, спокойно и элегантно курит сигарету, вставленную в черный мундштук, и ждет новостей. Собака лежит в ногах у своего хозяина. Они только что вернулись с прогулки. Собака теряется в догадках, почему они больше не ходят на ту маленькую улочку.

Да Сильва-отец заканчивает ужинать в обществе супруги и по привычке с пульта, лежащего рядом с тарелкой, увеличивает громкость, как только слышит позывные новостей.

Да Сильва-сын сейчас в своем гараже, стоит, засунув голову в мотор «Гольфа GTI»: эта машина — его страсть.

Клара уложила детей незадолго до восьми и поставила кассету в видеомагнитофон, чтобы записать выступление мужа.

Психиатр находится в своем кабинете перед маленьким телевизором, он выпил два стаканчика портвейна, причмокивая языком, поправил прядь на макушке и тоже сделал все необходимое, чтобы записать новости.

Трое пьяниц — завсегдатаев бара — сидят, каждый у себя дома, перед телевизором, на разных стадиях ужина.

Кармасоль играет в белот в маленьком кафе, принадлежащем одному из его друзей-овернцев, с тремя другими овернцами. Телевизор стоит у него за спиной. Перед авейронцами — тарелки со свиной колбасой и большими ломтями деревенского хлеба, рядом — кувшинчик с кагором.

Фокусник развалился в кресле, он только что закончил ужин и пьет кока-колу прямо из полуторалитровой бутылки.

Семьи — все семьи погибших мальчиков — были предупреждены Кальдроном, и теперь в них возродилась надежда. Они не отрывают глаз от экранов. И по-прежнему живо ощущают свое горе.

Вот отзвучали позывные, и перед зрителями предстает Сесиль Келлер. Она произносит традиционное:

— Дамы и господа, добрый вечер, в эфире новости.

Потом она перечисляет сюжеты программы, при этом на экране всплывают соответствующие кадры. Затем она объявляет:

— В конце выпуска наш гость, комиссар Людовик Мистраль из следственного отдела Центрального управления полиции, расскажет нам о ходе расследования убийства маленького Гийома Маршана.

Камера показывает Мистраля, тот сидит неподвижно. Потом вновь показывают ее.

— А теперь наш первый репортаж.

В момент начала новостей Фокусник находится в состоянии некоего оцепенения, он дремлет. Но когда журналистка произносит: «Наш гость, комиссар Людовик Мистраль», — у Лекюийе активизируется сердцебиение, а сознание обретает небывалую ясность. На протяжении двух секунд он видит перед собой лицо этого типа. Оно смутно знакомо ему. Он спрашивает себя, где он мог видеть лицо своего врага. Как будто в замедленной съемке, он отставляет бутылку кока-колы в сторону и прибавляет звук. Маленький человек больше не чувствует усталости. Щеки его впали, губы побелели и стали незаметны на лице, а глаза превратились в две черные точки, где сконцентрирована вся ненависть к миру, таящаяся в нем. Видеомагнитофон ему не нужен. Его мозг и без того все зафиксирует. Он с нетерпением ждет выступления «нашего гостя, комиссара Людовика Мистраля».

Пока идет последний репортаж, Сесиль Келлер спокойно обращается к Людовику Мистралю:

— Теперь мы.

Мистраль инстинктивно выпрямляется. Дидье Маро и Венсан Кальдрон не упускают ни одной секунды из происходящего.

Камера показывает ведущую.

— Добрый вечер, Людовик Мистраль. Вы комиссар полиции, вы служите в следственном отделе Центрального управления полиции и возглавляете расследование этого ужасного дела об убийстве маленького Гийома Маршана. Здесь можно провести параллель с серией убийств, вызвавшей столь бурный отклик в стране около двенадцати лет назад?

Камера показывает Мистраля.

— Добрый вечер. Думаю, что говорить об этом еще слишком рано. Но многие факты указывают на то, что вернулся преступник, известный нам под кличкой Фокусник, так как он заманивает детей, демонстрируя фокусы.

Камера показывает Сесиль Келлер.

— Этот человек, Фокусник, он действительно такой гений преступного мира, каким мы его себе представляем?

Крупный план: серьезное лицо Мистраля.

— Нет, вопреки сложившемуся мнению Фокусник, конечно же, не является таковым. Судя по всему, это весьма примитивный тип, маленький, ему неуютно в окружающем мире, у него весьма средние умственные способности, но ему кажется, что он сильный, всемогущий, потому что он нападает на тех, кто гораздо слабее его.

Камера показывает Сесиль Келлер, у нее тоже серьезное лицо.

— Именно поэтому его так трудно поймать?

Камера снова показывает Мистраля.

— Я бы сказал: именно благодаря этому ему до сих пор удается оставаться в тени. Очень трудно искать человека серого и незначительного. Он тем более страшен, потому что он такой, как все. Никто его не замечает.

Камера показывает Сесиль Келлер.

— Да, конечно. Я полагаю, вы прикладываете к его обнаружению значительные усилия. Можете ли вы положить конец деятельности этого убийцы, если он такой незначительный и такой невидимый, каким вы его считаете?

Крупный план Мистраля.

— Вы ведь понимаете, что я не могу разглашать, какими средствами ведется работа по этому расследованию. Но расклад поменялся. Когда мы обезвредим его, все увидят, что это был всего лишь маленький человек с жалкой внешностью, но причинивший столько зла людям.

— Еще два вопроса, — шепчет Дидье Маро, обращаясь к Кальдрону. — Он отлично справляется. Серьезное лицо, говорит спокойно, владеет собой. Дает зрителям понять, что полиция делает все возможное, а Фокусник — это просто ничтожество.

— Если у нас ничего не получится, это будет катастрофа, — возражает Кальдрон, сознавая, что в случае неудачи эффект этого выступления Мистраля перед миллионной аудиторией будет губительным.

— Вы правы. Но если этот тип сидит сейчас перед экраном своего телевизора, то наверняка как-нибудь отреагирует.

Кармасоль, зажав спичку в углу рта, отложил карты, как только услышал слово «Фокусник», поднялся из-за стола и уставился в телевизор, не произнося ни слова. Его партнеры тактично напоминают ему, что он уже не на службе. На что Кармасоль отвечает своим хриплым голосом:

— Когда речь идет о таком деле, как это, я всегда на службе.

Камера снова показывает Сесиль Келлер, приготовившуюся задать последний вопрос.

— Что вы можете посоветовать детям и их родителям?

Камера показывает Мистраля; он, понимая, что вопрос последний, начинает расслабляться.

— Прежде всего надо сказать детям, чтобы они избегали тех, кто попытается привлечь их внимание фокусами, затем…

Пока Мистраль говорит, режиссер сообщает в наушник ведущей:

— У нас небольшие проблемы с финальной картинкой, задай ему дополнительный вопрос, надо продержаться еще секунд тридцать.

Журналистка — профессионал, она понимает, что на листке у нее больше нет вопросов, и еще не очень представляет, о чем будет говорить дальше. Она слышит, как Мистраль произносит последнюю фразу, и видит, что он расслабился. Она взглядом просит у него понимания.

Камера показывает Сесиль Келлер, взирающую на Людовика Мистраля с едва заметной ободряющей улыбкой. Потом она осторожно, без нажима произносит:

— И мой последний вопрос, более личный. У вас самого, быть может, есть дети. Как при работе над этим делом вы разделяете профессиональное и личное?

Мистраль изумлен, но не подает виду. Маро чуть не подпрыгивает от удивления. Психиатр кричит в телевизор:

— Черт, откуда она вытащила этот идиотский вопрос? Давай, Мистраль, шевелись, отвечай, иначе ты погиб.

Он встает перед своим маленькими телевизором, разгоряченный, словно футбольный болельщик во время отборочных соревнований.

Камера показывает Мистраля, он не отвечает ни «да», ни «нет». Три секунды раздумий. Он медлит дольше, чем отвечал на заранее приготовленные вопросы.

— Этот вопрос нельзя так ставить. Это ведь не работа одного человека против другого. Здесь целая организация занимается охотой на убийцу детей. Такого рода дела требуют ясности рассудка, тщательности, к ним нужно подходить со строго профессиональной точки зрения. Личному в них нет места.

Камера показывает Сесиль Келлер.

— Людовик Мистраль, я благодарю вас за то, что ответили на наши вопросы. А завершим мы программу на более веселой ноте и…

После ответа Мистраля психиатр вздыхает с облегчением и снова произносит вслух:

— Нормально. Он неплохо справился с этим каверзным вопросом, хотя и замешкался с ответом.

Финальные позывные новостей. Мистраль сидит не двигаясь. Гаснет свет.

— Снято, — звучит голос из динамика.

Журналистка вынимает из уха наушник. Ассистент снимает микрофон с пиджака Мистраля. Ведущая смотрит на Мистраля и понимает: его что-то напрягает.

— Мне очень жаль: режиссер попросил меня задать вам еще один вопрос из-за сбоя технического характера. Но вы отлично справились, никто ничего не заподозрил, можете мне поверить.

Мистраль качает головой.

— Дело не в том, что вопрос не был приготовлен заранее. Дело в его содержании, хотя вы этого знать не могли. Когда преследуешь серийного убийцу — нельзя, чтобы этот убийца наделял своего преследователя личными чертами, смог понять и представить себе его частную жизнь.

— Я не знала. Вы ответили вовремя, и ответ был вполне в духе того, что вы говорили выше.

— Надеюсь.

Просмотрев новости, Клара, полицейские, члены семей погибших, Мессарди, Да Сильва и троица завсегдатаев бара — все находят выступление Мистраля весьма успешным.

Кармасоль снова берет в руки карты. Он не может уже сосредоточиться на игре, поскольку мысли его заняты тем, что он только что увидел и услышал.

Фокусник сидит в кресле абсолютно неподвижно. Он едва дышит, лицо его выглядит еще более бледным и изможденным, чем обычно. Его черные зрачки превратились в мизерные точки. Он продолжает пристально смотреть в телевизор, но ничего при этом не видит и не слышит. В действительности он проецирует на экран свои собственные образы — воспоминания о том, как Мистраль отвечает на вопросы телеведущей.

Теперь Фокусник знает, как выглядит враг, унизивший его перед всей Францией. Его охватывает панический страх, когда он вдруг осознает, откуда ему знакомо лицо флика. Он абсолютно уверен, что именно этот тип накануне вечером входил к психиатру. Флик и врач знакомы. Именно поэтому он так уверенно ведет себя, этот чертов флик. Психиатр наверняка рассказал ему, кто такой Фокусник. И флик получил возможность воображать и представлять из себя неизвестно что на глазах у миллионов людей. Но тут его размышления прерывают демоны: «Если бы психиатр знал, кто ты такой на самом деле, он бы уже об этом рассказал и сейчас ты бы сидел в камере, а по телевизору показали бы, как флик вместе с тобой садится в машину, на заднем плане, и ты был бы там в наручниках. Стало быть, ничего они не знают, ни тот ни другой».

Слыша эту ободряющую речь демонов, Фокусник согласно кивает. Они опять правы. Однако они начинают сильно докучать ему своими нравоучениями, а сейчас ему это ни к чему. Он решает впредь обходиться без них, но не хочет им об этом сообщать. Застыв перед телевизором, он снова пересматривает интервью. Прокручивает запись в своем мозгу один раз, два раза, десять, двадцать. Потом вслух произносит:

— Одна, две, три секунды. Ты слишком долго медлил, прежде чем ответить на последний вопрос, флик, и говорил медленнее. Ты не хотел, чтобы я что-то узнал. Но я знаю. Я догадался. Я ведь не дурак, вопреки тому, что все вокруг думают. Ты женат, и у тебя есть дети. Я это теперь знаю, знаю, знаю.

Последние слова он проговорил задиристым ребяческим голосом. Затем он встает и начинает семенить вокруг стола с разведенными в стороны руками, все время повторяя: «Я знаю!» Потом он опускает руки, останавливается, возвращается в свою комнату, берет коллекцию и залезает в палатку, вознамерившись провести там ночь. Демоны, видя, что он успокоился, снова подают голос: «Осторожно! Флик спровоцировал тебя намеренно. У него ничего на тебя нет. Тебе нельзя реагировать на его выступление. Не шевелись. Ты всех их сведешь с ума. Ты больше никогда не пойдешь ни на улицу д’Аврон, ни на Северный вокзал. Понял?» Фокусник шумно вздыхает от досады и мысленно ищет кнопку — вроде той, которой выключают радиоприемник, — потом спокойно поворачивает ее и, таким образом, теряет связь со своими демонами. Ему осточертело, что они все время указывают ему, как себя вести. Демоны понимают, что пора отправляться в путь. И начинают паковать чемоданы. Окончательно.

Мистраль, Кальдрон и Маро покидают здание канала «Тэ-эф-1» около девяти часов вечера. За рулем Кальдрон. Маро сидит рядом с ним, Мистраль — сзади. Они продолжают разговор, начатый после окончания новостей.

— Повторяю вам, — произносит Маро, — вы отлично выступили. Разумеется, последний вопрос для всех нас явился неожиданностью, но вы сами увидите, просмотрев запись, что этого никто не заметил.

— Не знаю. Я не совсем представляю себе, как я на него ответил. Нужно будет в самом деле посмотреть кассету и…

В кармане Мистраля начинает гудеть телефон, в режиме вибровызова. На экране высвечивается номер мобильника психиатра.

— Я смотрел новости. Нам бы нужно с вами как можно скорее побеседовать.

— Это срочно?

— Нет, не то чтобы, но разбор полетов хорошо бы провести по свежим следам. В ближайшие дни я буду занят и не смогу уделить вам много времени, а еще не всякий день вы сможете найти меня в кабинете.

— Хотите, я приеду прямо сейчас? Вы еще у себя? — Мистраль смотрит на часы.

— Да, это хорошая мысль. Я вас надолго не задержу.

— Буду у вас через десять минут.

Тревно открывает дверь после первого же звонка. Мистраль представляет ему Кальдрона и Маро. Психиатр достает три бокала и разливает гостям портвейн. Все трое благодарят и молча пьют.

— Спасибо, что так быстро приехали. Как я вам уже сказал, в ближайшие дни я буду очень занят. Конгресс по психиатрии. Я записал ваше выступление по телевидению. Вы отлично держались. Если этот тип видел интервью, он отреагирует. Но есть одно «но».

— Могу поспорить, вы имеете в виду последний вопрос.

— Верно. Давайте посмотрим с самого начала.

Психиатр на протяжении нескольких секунд сражается с пультом видеомагнитофона, затем ставит запись сначала. Все четверо сосредоточенно смотрят. По окончании последнего ответа Тревно останавливает пленку.

— Ну, что скажете? — спрашивает он.

— Перед последним ответом есть пауза примерно в три секунды. Перед остальными ответами ее не было, — поясняет Маро. — Но только мы можем ее заметить, поскольку знаем весь ход интервью от «а» до «я».

— А вы что скажете? — спрашивает психиатр, глядя на Мистраля.

— У меня двойственные чувства. Но думаю, пауза слишком мала, чтобы ее кто-то мог уловить и интерпретировать. Мы ее видим, потому что знаем о ней.

— А с моей точки зрения, — начинает Тревно, поправляя упрямую прядь, — вам нужно быть готовым ко всему. Я поясню почему. Вы выступаете по телевидению в такое время, когда зрительская аудитория очень велика. Ваша речь несет информацию для публики. Но в действительности вы хотите донести ее лишь до одного человека. И этот человек тоже сидит перед экраном, он получит это ваше послание прямо в лоб. Значит, он будет смотреть очень-очень внимательно. Давайте не будем забывать о том, что речь идет об опасном психопате, и мы знаем, что он все время настороже. Так что, если хотите знать мое мнение, — да, он мог заметить эту трехсекундную паузу перед ответом.

— И что? — спрашивает Кальдрон.

— А то, — продолжает психиатр, — что он попытается выяснить, почему человек, наговоривший про него столько гадостей, вдруг медлит перед ответом на последний вопрос.

— Я понимаю, куда вы клоните. Но мне неизвестны случаи, когда бы убийца, путь даже совершенно чокнутый, нападал лично на полицейского. В теории это возможно, но на практике случается крайне редко.

— Несомненно, вы правы, — соглашается психиатр. — Я просто пытаюсь вам представить весь возможный спектр реакции этого, как вы говорите, чокнутого.

Закрывая за собой входную дверь своего дома, Людовик Мистраль слышит приглушенный звук телевизора и видит свет в гостиной. Клара сидит на диванчике, поджав под себя ноги, и встречает мужа улыбкой.

— Я тебя ждала, — произносит она. — Ты отлично выступил. Мои родители, и твои тоже, звонили, чтобы сообщить, что у тебя был очень серьезный вид, что ты говорил со знанием дела. Они надеются на то, что ты вскоре остановишь этого монстра.

— Ну и я тоже! — Мистраль садится рядом с женой и обнимает ее за плечи. — Как тебе показалось интервью? Логично, связно?

— Да, а что? Возникало такое впечатление, что вместе с тобой над поимкой этого человека работает целая команда; кроме того, ты его так сильно приложил. Ему это не понравится.

— Именно эту цель я и преследовал. И больше ничего?

— Нет. А что, я еще чего-то не увидела?

— Да нет, просто я хотел выслушать твое мнение.

— Какова Сесиль Келлер вживую?

— Настоящий профессионал, внушает доверие.

Клара берет сверток, лежащий рядом с ней на диванчике.

— Вот, это тебе.

Мистраль на ощупь понимает, что внутри книга. Он снимает упаковку и обнаруживает там фотоальбом пейзажей Патагонии. Его детская мечта. Он начинает молча листать, а по лицу его в это время блуждает улыбка.

— Когда будет покончено с этим делом, мы все вчетвером поедем туда на месяц. Начнем с Буэнос-Айреса, там мы будем танцевать танго, а потом двинемся в Патагонию, к неизведанным пространствам. Я расскажу детям историю о Бутче Кэссиди и Сандэнсе Киде, сбежавших в Патагонию.

— Не говори им пока, а то загорятся этой мыслью и каждый вечер будут спрашивать тебя, когда же мы едем.

 

22

По прибытии на службу в понедельник утром Мистралю по меньшей мере раз десять приходится комментировать свое вступление в новостях — директору и коллегам. Все поздравляют его, кроме Дюмона, ведущего себя так, словно ничего особенного не произошло. Еще Мистраль получает множество телефонных звонков с одобрениями.

Он собирает у себя Кальдрона, начальников групп, сотрудников следственного отдела и бригады по делам несовершеннолетних, занятых в этом расследовании, — всего около двадцати четырех полицейских.

— У нас есть одна уникальная зацепка, до сих пор она остается не более чем предположением, — можно исходить из того, что Фокусник работает водопроводчиком. Если взять это за точку отсчета, значит, либо он занимается только данным ремеслом, либо работает в одной из ремонтных мастерских, занимающихся всем понемногу. Для начала сосредоточим наши усилия на фирмах, работающих в Париже, исключая те, что расположены в тринадцатом округе: мы их уже проверили. Если это ничего не даст, значит, мы расширим круг поисков. Вопросы?

Вопросов нет. Полицейские внимательно слушают план Мистраля.

— Вот как мы будем действовать. Венсан, карту, пожалуйста.

Кальдрон разворачивает перед слушателями план Парижа, расчерченного на округа, где обозначены позывные раций следственного отдела и бригады по делам несовершеннолетних.

— Вы вместе с сотрудниками бригады по делам несовершеннолетних отправитесь в парижские округа. Соединитесь в свободные группы с представителями окружной полиции. Вы в курсе расследования, они знают местность — таким образом, можно будет охватить весь Париж одновременно и, надеюсь, быстро. Вопросы?

Вопросов нет. Полицейские по-прежнему слушают внимательно, одобряя предлагаемую Мистралем тактику.

— Координирует всю операцию Венсан Кальдрон. Вы будете первым делом звонить ему и перед ним отчитываться. На каждый округ — примерно по три сводные группы. Венсан выдаст каждому из вас документ с обозначением сектора, в котором вам предстоит работать, с координатами местных полицейских, с позывными раций и номерами сотовых телефонов всех членов команды. Если вам срочно понадобится подкрепление, вы сможете позвонить своим товарищам. Вопросы?

Вопросов нет. Полицейские покидают зал собрания, шумно переговариваясь, на ходу знакомясь с инструкциями. Мистраль и Кальдрон наконец могут выпить кофе.

На улицу Фокусник высовывается с опаской: ему кажется, что все прохожие сразу же набросятся на него. Он думает, что по описанию, сделанному Мистралем, кто угодно может его узнать. Но по пути в бар ему попадаются на пути человек пятнадцать — он их всех тщательно пересчитал, и с облегчением видит, что никто не обращает на него внимания. Абсолютно никто. Ни одного взгляда украдкой. Он двигается дальше все более и более уверенно: спина прямая, руки в карманах куртки, воротник высоко поднят. Покупает газету. Входит в бар. Трое пьяниц сидят на своих местах. Он садится на свое. Читает газету. Ничего. Глотает сахар. Пьет кофе. Наблюдает. Ничего особенного. Напряжение Фокусника постепенно начинает спадать. Ничего не происходит. Все как обычно. Значит, этот кретин-флик блефовал. Он идиот. И хозяин положения — по-прежнему Лекюийе. У него на руках карты, Фокусник — он. Он заказывает еще кофе и погружается в задумчивость. Он немного опасается Да Сильвы-отца. Видел ли он выступление флика по телевизору? Если да, то узнал ли он в этом образе Лекюийе и узнает ли? «Нужно быть осторожным», — говорит он себе.

Он только что перешел на новый уровень и сознает это. Он рад, что ему удалось заставить замолчать своих демонов. Наконец-то он может быть самим собой, и никто ему ничего не будет диктовать, указывать, как себя вести. Он знает, что они были хорошими советчиками. Поначалу. Но со временем стали невыносимыми. Из бара он выходит, настроенный весьма оптимистически, и направляется на работу.

Утро заканчивается для него устранением серьезной течи в баре, в пешеходном квартале Бобур. Покидая это место, он вдруг замечает, что находится всего в нескольких минутах ходьбы от набережной Орфевр. Его словно магнитом притягивает к месту, где работает его враг, и он с некой внутренней дрожью отправляется туда. Бредет по набережной, замедляет шаг у дома номер тридцать шесть. Он видит перед собой полицейских на посту, служебные автомобили, припаркованные перед зданием. Еще раз обойдя здание кругом, он отправляется на подземную парковку Арлэ, вход в нее расположен прямо напротив данного дома. Он испытывает двойственные чувства: сильный страх и одновременно своего рода наслаждение оттого, что все его разыскивают, а он, Фокусник, находится у врага под самым носом. Он медленно идет по тротуару вдоль Сены, наблюдая за полицейскими, входящими и выходящими из здания. Так продолжается на протяжении нескольких минут, затем он останавливается на мосту, не зная, что делать дальше. Перед ним — кафе, он входит внутрь, покупает сандвич и тут же выходит обратно.

Фокуснику надоело находиться в этом квартале. Он доказал себе, что никого и ничего не боится. И теперь решает добраться до своей машины. На бульваре дю-Пале движение плотное. На улице холодно и сыро, надвигается дождь. Дороги он переходит по пешеходным переходам — нельзя привлекать к себе внимание! — и ест при этом свой сандвич. Он движется в обратном направлении, возвращаясь на парковку. На пересечении набережной Орфевр и бульвара дю-Пале на красный сигнал светофора останавливается темно-синий «Пежо-406». Лекюийе машинально смотрит на автомобиль, взгляд его перескакивает с капота на лобовое стекло, а со стекла — на водителя. За рулем сидит его враг, Мистраль, флик, рядом — еще какой-то тип. Сердце Фокусника начинает лихорадочно биться, он отводит глаза и продолжает идти как шел. Через полсекунды он замечает номер машины. Он еще не знает, зачем это может ему пригодиться, но ведь всегда хорошо иметь какие-то сведения о своем враге, в то время как у того на руках нет ничего. «Я очень силен, — размышляет он, — подумать только, а меня выставили каким-то кретином!»

Лекюийе вспоминает, что говорили бандиты в тюрьме: «Чтобы узнать, как и на чем ездят флики, достаточно спрятаться позади их здания и ждать. Таким образом ты узнаешь не только цвет их тачки, но и номер, а еще увидишь их рожи. Так что, когда возвращаешься домой, а на совести у тебя что-то есть, пойди прогуляйся по окрестностям и понаблюдай. Если заметишь тачки фликов в засаде — вполне возможно, что это по твою душу; в таком случае отправляйся ночевать в гостиницу и потихоньку наводи справки».

Фокусник пришел к выводу, что в тюрьме он усвоил основы науки о том, как не быть пойманным. Он каждый день проверяет ее на практике. И полон решимости применять ее и в дальнейшем.

Во второй половине дня снова начинается дождь, на дорогах появляются заторы. Как ни странно, Арно Лекюийе спокоен. Он чувствует себя уверенно, сам не зная почему. Около четырех он выходит от клиентки, у которой слив в душе забился волосами, и ему вдруг хочется кофе. Дама угощала его, но, верный себе, он избегает людей, желающих разговорить его, — впрочем, как и тех, что не тянут его за язык. Он спокойно идет по тротуару, и тут звук автомобильного выхлопа, напоминающий ружейный выстрел, спугивает штук десять голубей, они поднимаются в воздух. Арно Лекюийе наблюдает, как птицы снимаются с деревьев и крыш домов. «Любопытно, — говорит он про себя, — голуби, чтобы взлететь, сначала ныряют вниз, прежде чем взмыть ввысь подобно стрелам». На протяжении нескольких секунд он смотрит, как они летят со всех сторон. И вспоминает других голубей, тех, что клевали хлеб или зерно. Кто их кормил? Старик с сумкой на колесиках, сопровождаемый грязной собакой. Где это было? Ах да, на улице д’Аврон. И он снова думает о мальчике. Входя в бар, он чуть ли не вслух произносит:

— Не будем торопиться.

В конце дня Дюмон празднует победу. Он ездил на Северный вокзал и встречался там с человеком, ответственным за видеонаблюдение. Он рассказал ему историю-прикрытие: мол, он сейчас занимается бандой наркоторговцев, одного из которых разыскивают за убийство другого дилера. Получить записи по интересующим его зонам было несложно. Материалы хранятся восемь дней; потом, если там не обнаруживают ничего особенного, они автоматически стираются, чтобы освободить место для новых записей. Он просит показать ему данные за тот день, когда Кармасоль видел странного типа, с дьявольской ловкостью вертевшего в руках игральные кости.

Служащий считывает информацию с жесткого диска компьютера, выбрав интервал времени, указанный Дюмоном. Тот не отрывает глаз от экрана наблюдения. Когда он видит, как в здание входит Кармасоль, внимание его удваивается. Картинки следуют друг за другом скачкообразно, это дискретная запись: камера фиксирует происходящее каждые пять секунд. Дюмон пристально рассматривает людей, попавших в кадр. Вот он видит мальчика на скамейке, а рядом с ним — какого-то типа, его фигура размыта. У Дюмона от волнения во рту пересохло. Какой-то пассажир стоит рядом и читает газету, частично заслоняя лицо соседа мальчика. Через пять секунд этот тип складывает свою газету и убирает.

Дюмон едва видит человека на скамейке: он заснят в профиль, повернулся в сторону Кармасоля. Полицейский просматривает всю запись, шансов получить четкое изображение больше нет. Еще через пять секунд этот парень, похоже, встал и вышел из зоны охвата камеры. Дюмон просит остановить запись на одном-единственном кадре, где можно кое-как разглядеть мужчину и мальчика. Служащий выполняет его пожелание. Дюмон разочарован. Тип заснят в профиль, картинка расплывчатая. С этого кадра нельзя сделать никакой фотографии. Слишком нечеткое изображение. Он без труда договаривается, чтобы ему присылали копии последующих записей. Это все же лучше, чем ничего. Получив данные о том, что интересующий его тип регулярно появляется в этом месте, где постоянно обретаются беглые дети, он сумеет их применить.

Вернувшись на набережную Орфевр, Сирил Дюмон обнаруживает на своем столе записку: Люсьен Кармасоль просит ему перезвонить. Что он и делает без промедления.

— Привет, Люсьен, ты меня искал?

— Да… Вчера вечером я смотрел новости по телевизору и видел Мистраля. У меня такое впечатление, что ты меня дуришь, Сирил. У этого типа такой вид, как будто он всерьез занимается делом, а не только выступлениями по телевидению. Я ошибаюсь?

— Вовсе нет. К чему ты клонишь?

Дюмон, чувствуя, что надвигается буря, пытается потихоньку выкрутиться.

— К тому, что расследование ведет он, а вовсе не ты. Если это правда, Сирил, то скажи мне: разве я учил тебя так поступать? Товарищей не обманывают. Так я тебя слушаю. Выкладывай начистоту: ведь по телефону все слышно, особенно то, что не произносят вслух.

Кармасоль говорит медленно, тяжело роняя каждое слово, своим неподражаемым хриплым голосом.

— Послушай, Люсьен, на данный момент именно Мистраль возглавляет следственный отдел, и это нормально, что он выступает по телевизору. Но ты ведь знаешь, как это все устроено. Он следит за ходом дела, а я занимаюсь непосредственно расследованием.

Дюмон понимает, что придется открыть кое-какие карты.

— Ты ему рассказал о нашем разговоре, о нашей поездке на Северный вокзал?

— Нет еще. Сейчас пока все усилия брошены на проверку фирм по ремонту сантехники. Но я очень скоро сообщу ему о вокзале, — лжет Дюмон.

— Надеюсь, ты говоришь правду, мой мальчик. До скорого.

Кармасоль вешает трубку, не дожидаясь ответа Дюмона. Тут в кабинет входит начальник группы, занимающейся делом Детьен. Дюмон сидит за столом с выражением досады на лице и все еще держит в руке телефонную трубку. У вошедшего взволнованное лицо.

— Что случилось? — спрашивает Дюмон излишне резко.

— Бинго, шеф! Прослушивание телефонных разговоров принесло результаты по делу Детьен.

— Что? Что ты говоришь?

Дюмон все еще не отошел от беседы с Кармасолем.

— Говорю, что мы раскрыли дело Детьен.

— Слушаю тебя.

Настроение Дюмона начинает улучшаться.

— Всю аферу провернули мажордом и шофер. Они сговорились убить Соланж Детьен. Затем они умыкнули содержимое сейфа. Но есть одна проблема.

— Ты о чем? Какая проблема?

— Они нашли в сейфе конверт с фотографиями, но не знают, что именно изображено на негативах, и до смерти боятся, так как понятия не имеют, что с ними делать: фотографии им руки жгут. Им хочется поскорее смыться, но скупщик с ними еще не расплатился.

— Исключительно ценная информация! — Дюмон смотрит на часы. — Сейчас восемь. Либо ехать к ним сразу, до девяти, либо завтра утром, в шесть.

Офицер смотрит на Дюмона, не прерывая его размышлений.

— Вот как мы поступим. Вы уладите все формальности процедурного характера, чтобы к завтрашнему дню все было готово. Кто-нибудь останется ночью на прослушке. Мы отправим группу домой к ворам, а завтра утром мы их схватим, не дав им отведать круассанов. Исполняй, а я пойду побеседую об этом с Мистралем.

— Будет исполнено. — Офицер стремительно выходит из комнаты, чтобы срочно организовать работу команды…

Мистраль, покачиваясь в кресле, смотрит на Дюмона: тот рассказывает ему о развитии событий по делу Детьен.

— Ты отлично поработал. Мои поздравления! Я поговорю с Геран насчет этой истории с фотографиями, а она позвонит префекту. Ты когда едешь домой?

— Не сразу. Я жду развития событий. Если что — мне лучше быть на месте.

Покидая кабинет Мистраля, Дюмон мечтает только об одном: чтобы в истории с Северным вокзалом случился положительный сдвиг, подобный только что произошедшему в деле Детьен. И тогда он со всех сторон окажется победителем.

Дождь зарядил снова. Арно Лекюийе находится в своей машине, потихоньку слушает радио. Он уже час спокойно сидит там, чуть-чуть приоткрыв окно, чтобы стекла не запотели. Автомобиль стоит на набережной Марше-Неф, неподалеку от перекрестка с бульваром дю-Пале. Он рассматривает машины, едущие со стороны набережной Орфевр. Ждет автомобиль Мистраля. Флик непременно там проедет, ведь по набережной Орфевр одностороннее движение. Остается еще час или два — он точно не знает. Если он не увидит Мистраля сегодня — вернется завтра. И так далее, до тех пор пока не увидит. Лекюийе не спешит: ведь он Фокусник, он повелевает временем, и он сдает карты.

Около половины девятого Мистралю звонит Геран, дает ему зеленый свет на проведение операции завтра утром, однако при условии, что он обязательно найдет фотографии. Мистраль передает эту информацию Дюмону и посылает к нему еще двух полицейских в качестве подкрепления для проведения допросов и обысков. Дюмон благодарит и больше никак не комментирует этот жест.

В двадцать два ноль пять Мистраль и Дюмон одновременно покидают здание на набережной Орфевр на служебных машинах. У обоих — темно-синие «Пежо-406». Оба по горло сыты событиями этого дня. Они едут друг за другом и, видя, что бульвар дю-Пале свободен, не останавливаются на красный сигнал светофора, на глазах у негодующего Фокусника. Ему кажется, что он разглядел Мистраля во второй машине, но на сто процентов он в этом не уверен. Он мгновенно срывается с места — а два авто в этот момент как раз пересекают мост, сворачивают направо и едут по полосе, предназначенной для автобусов. Лекюийе выезжает на набережную — а темно-синие «пежо», проскакивают на светофор на Пон-Неф — зеленый — и оказываются метров на пятьсот впереди. У Лекюийе «дворники» работают на максимальной скорости, очищая ветровое стекло от дождя, льющего сплошным потоком, и он замечает, как два авто движутся по направлению к скоростной дороге. Лекюийе, хоть едет вопреки всем правилам осторожности, значительно превышая установленное в городе пятидесятикилометровое ограничение, все равно не может угнаться за полицейскими. Они мчатся слишком быстро. Лекюийе еще видны две красные точки — задние габариты последнего «Пежо-406». Поток слегка замедляется, и Лекюийе удается сократить дистанцию между собой и двумя автомобилями до сотни метров, но он все равно не может понять, кто перед ним — Мистраль или нет. Первая машина сворачивает на мост Мирабо и едет дальше, в сторону Дома радио, в то время как вторая продолжает стремительно лететь по набережной.

Лекюийе останавливается. Сообразив, где находится, он говорит вслух, довольный собой:

— Маленький примитивный человек, серый и незначительный, вернется сюда завтра и последует за нужной машиной.

Он отправляется домой, вспоминая слышанный в тюрьме разговор о том, как следовать за машиной, оставаясь незамеченным. Нужно время. Не висеть у нее постоянно на хвосте. Двигаться короткими перебежками. От светофора к светофору. Не привлекать к себе внимания. И так до конечного пункта. У Лекюийе в запасе достаточно времени, а также гнева и ярости, чтобы обойти всех фликов.

Покинув набережную Орфевр, Мистраль ставит в магнитолу диск Тиля Бреннера, чтобы полностью отключиться от прошедшего дня. «Холодный джаз». Он любит вести машину ночью, в дождь, включив хороший диск, чтобы музыка заполняла все пространство салона. Это самый лучший способ поставить преграду между своей профессиональной жизнью и семьей. Хотя мысли его все равно постоянно заняты Фокусником. Когда он добирается домой, дети уже спят. Он тихонько входит в их комнаты, чтобы послушать их мирное дыхание. Клара спрашивает, не проявлялся ли Фокусник.

— Если он смотрел телевизор, ему еще слишком рано дергаться: сначала он должен тихо, в уголке, переварить информацию, — отвечает ей Людовик.

Затем он начинает мечтать о совместной поездке в Патагонию. Клара прагматично замечает, что он слишком уж заранее к ней готовится.

— Путешествия начинаются в голове, — возражает Людовик. — Когда нога твоя ступает на трап самолета, ты воплощаешь мечту, которую вынашивал до того на протяжении нескольких месяцев, и, в полной мере осознавая это, получаешь истинную радость.

Утром дождь прекращается, но промозглая слякоть остается. Людовик Мистраль приезжает в управление без четверти шесть. Он хочет быть на службе к моменту возвращения Дюмона с двумя фигурантами, арестованными по делу Детьен. Он связался со своим подчиненным по рации, запрашивая расположение групп, но в действительности его послание означает: «Привет, приятель, если тебе что-нибудь понадобится, обращайся». Дюмон понял.

Запись телефонных переговоров за ночь ни разу не включалась, а подозреваемые не выходили из своих квартир. Полицейские ждут шести часов, когда по закону можно будет заявиться к ним домой.

Мистраль, по обыкновению, отправляется на свой утренний обход со стаканчиком кофе в руке, хотя сегодня он проделывает это раньше, чем всегда. Ночь выдалась исключительно спокойной с точки зрения криминальной статистики. Заместитель прокурора вызывал агентов из первого подразделения, чтобы установить, действительно ли человек, обнаруженный повешенным в своей квартире на авеню Боске в шестнадцатом округе, покончил жизнь самоубийством. Иногда ведь убийства маскируют под самоубийства. В таких случаях полицейские говорят о «мнимом самоубийстве». Но сегодня не тот случай. Письмо жертвы и ее депрессивное состояние, выяснившееся в ходе опроса соседей, подтверждают это.

Около девяти в следственный отдел начинают друг за другом прибывать группы, занятые расследованием дела Фокусника. Венсан Кальдрон собирает у себя их руководителей, разрабатывавших фирмы, занимающиеся сантехникой. В итоге выясняется, что с чего начали, при том и остались. Несколько человек отдаленно подпадают под описание, но быстро выясняется, что они вне подозрений. Полицейские, прочесывавшие четыре центральных парижских округа, самые маленькие, уже справились со своей задачей. Венсан Кальдрон направляет их в большие округа на окраинах столицы, в помощь коллегам. У последних работа в самом разгаре. Кальдрон думает о том, что, если они не найдут Фокусника в одной из фирм по сантехнике, придется перейти ко второму этапу, то есть к компаниям широкого профиля. А их количество может быть весьма велико. Поиски подобного преступника требуют терпения, методичности и умения не пасовать перед трудностями.

В половине одиннадцатого в следственный отдел прибывают Дюмон и его команда с двумя задержанными — мажордомом и шофером. Люди, арестованные сразу же по пробуждении, всегда выглядят одинаково вне зависимости от своего социального статуса. Они обычно непричесаны и небриты. И эти двое не стали исключением из правил. У обоих руки закованы в наручники за спиной, и наручники придерживает полицейский. Они сидят в кабинете для допросов, Мистраль разглядывает их. У обоих поубавилось спеси, моральный дух на нуле, одежда — наиболее «удобная» в условиях задержания: свитера, джинсы, спортивная обувь. Вероятно, это коллеги им посоветовали. Мистраль без труда представляет себе, как будут развиваться события, когда они окажутся в кабинете. Молодой человек возьмет картонную коробку, положит в нее шнурки, пояса, кольца, цепочки и часы. Моральный дух на минус десять. Затем еще один полицейский запротоколирует факт их взятия под стражу, произошедшего ориентировочно в шесть часов утра, и зачитает им их права, то есть право на адвоката, на осмотр врача, на то, чтобы предупредить близких. Моральный дух на минус двадцать. Потом начнется допрос. «Вероятно, они будут все отрицать», — полагает Мистраль. Даже если похищенное найдут, они свалят все на третьего, несуществующего злоумышленника. Конец первого дня. Моральный дух на минус тридцать. Предварительное заключение продолжается, ночь в камере, холодная еда. Моральный дух на минус сорок. На следующее утро, немытые, небритые, не спавшие всю ночь или спавшие очень мало, они проглотят свой кофе — и снова на допрос. Сверка показаний. Полицейский даст им послушать записи телефонных переговоров. Моральный дух на минус сто. Губы белые, во рту совсем пересохло, упадок духа, слезы. Очная ставка двух преступников, они попытаются свалить вину друг на друга: «Это не я ее убил, я хотел только обокрасть ее». Камера. Следователь. Суд. Тюрьма. Традиционно, покидая здание полиции, они спрашивают: «Сколько мне светит?» Ответ: «От пятнадцати до двадцати лет». Моральный дух на минус тысячу. Занавес.

Именно так все и произошло. Потом они много плакали и назвали имя и адрес скупщика, у него позже нашли украденное. Как и предполагалось, они пытались свалить друг на друга ответственность за убийство Соланж Детьен.

Геран, Мистраль и Дюмон рассматривают фотографии, на которые обратил их внимание префект. Это цветные фото отличного качества, на них изображено человек пятнадцать «в не очень-то красивых ситуациях», как выразилась Геран. Там и звезды, и известные спортсмены, и политики всех направлений, судя по всему, переусердствовавшие с алкоголем и вдыхавшие не только воздух, а еще им, вероятно, было очень жарко, так как одежды на них нет.

— У них были какие-нибудь планы на фотографии, у этих двух проходимцев? — спрашивает Геран.

— Да вроде нет. Они обнаружили их у себя, когда изучали содержимое сейфа, — отвечает Дюмон. Поначалу, сообразив, что за документы попали им в руки, они струсили. А потом решили сохранить компромат у себя, попытаться выручить еще больше бабла.

— Если бы они попробовали сыграть в эту игру, им бы предстояло вскоре покончить жизнь самоубийством или стать жертвами автомобильной аварии со смертельным исходом. Есть некие грани, которые не следует переступать, а у них на это кишка была тонка, — добавляет Мистраль, внимательно разглядывая фото. Да, действительно, сливки общества!

— Что верно, то верно!

— Как бы там ни было, префект доволен. Уверена, он отдаст эту пачку фотографий лично в руки министру в запечатанном пакете, говоря тем самым: «Вот видите, я человек незаменимый». — Геран смотрит на часы. — Я как раз сейчас отправляюсь туда, он ждет меня через четверть часа.

— Ты знаешь, как эти фотографии оказались у Соланж Детьен? — спрашивает Мистраль.

— Нет. Никакого письма к ним не прилагалось. А когда я проводил обыск в квартире Детьен, то и там тоже ничего не нашел. И вряд ли префект расскажет нам, каким образом бабулька получила на хранение этот лакомый кусочек, — подводит итог Дюмон.

Последние два дня у Фокусника проходят довольно ненапряженно. Он работает в своем ритме, спокойно, быстро и молча. Ему хочется вернуться на Северный вокзал и на улицу д’Аврон. Просто чтобы почувствовать атмосферу тех мест. Но он знает, что это не очень-то благоразумно и что ему нужно стать вдвое более бдительным из-за этого мерзавца флика, по телевизору во всеуслышание призвавшего родителей быть начеку.

Фокусник из страха быть обнаруженным всерьез размышляет о том, чтобы сменить тактику приманивания детей. Но ведь завлекать их он умеет только фокусами. И он пока что решает оставить все как есть, но быть более осторожным. В любом случае от идеи в дальнейшем поменять подход он не отказывается.

К восьми он подъезжает к мосту Мирабо, чтобы попытаться засечь там машину Мистраля. В десять вечера ему надоедает караулить все проезжающие авто, и он, уставший, возвращается домой.

А Мистраль минует это место двумя минутами позже, как всегда быстро, и в машине у него звучат импровизации Майлза Дэвиса, помогающие ему очистить разум от впечатлений рабочего дня, начавшегося шестнадцатью часами ранее.

 

23

Утром Лекюийе выныривает из сна, как всегда опустошенный своими кошмарами. Уделив время ритуальному утреннему туалету, он торопится в книжный магазин, а затем в бар, чтобы выяснить обстановку. Он уверен, что таким образом узнает о том, какие шаги предпринимают флики по его поимке. Три типа у стойки трещат со скоростью двадцати глупостей в секунду, но по крайней мере — так он говорит себе — благодаря им он знает, какие события нынче в центре внимания. Однажды утром он слышал, как тележурналист сказал, что арестованы убийцы пожилой дамы, кокнутой в тот день, когда он был с маленьким Гийомом.

— Осталось только схватить этого ублюдка, как выразился флик, убийцу детей, — воскликнул один из троицы, — и можно жить спокойно.

Два его приятеля и хозяин выказывают свое горячее одобрение этому высказыванию. Но вот уже несколько дней в баре главным образом обсуждается футбол: страсти кипят вокруг одной команды, за которую болеют местные завсегдатаи, — название ее Фокусник не запомнил.

Лекюийе отлично видит, что Фокусник всем стал глубоко безразличен, после того как флик опустил его по телевизору ниже плинтуса. Эти уроды в некотором смысле расслабились, узнав, что Фокусник не бог весть какая птица. Арно Лекюийе говорит себе, что надо бы изменить ситуацию. Ему несносна мысль о том, что его публично выставили перед миллионами людей примитивным и незначительным маленьким человеком.

На протяжении нескольких последующих дней он продолжает свои попытки определить место жительства Мистраля. Сейчас для него не существует более важного дела. Эта задача стала для него первостепенной. Он еще не знает, как поступит, когда доберется до него, но, во всяком случае, у него будет преимущество над врагом, он будет знать кое-какие факты из его личной жизни. Он этого хочет — значит, должен это получить. Фокусник решил больше не возвращаться ни на Северный вокзал, ни на улицу д’Аврон до тех пор, пока не выяснит, где живет флик. В каком-то смысле он бросил самому себе яростный вызов.

— Маленький человек покажет тебе, что он вовсе не незначительный. Я еще не знаю, что сделаю, но уж, конечно, не те глупости, каких ты ждешь. Со мной твои провокации не пройдут, я тебя обставлю. Я тебя обставлю, я тебя обставлю.

Фокусник завел себе привычку громко разговаривать в машине. Он кричит во весь голос, особенно когда думает о Мистрале. А поскольку он им одержим, то кричит часто. Как будто от боли. И вот он вопит как безумный:

— Я тебя обставлю.

Засомневавшись насчет маршрута, по какому Мистраль едет домой, около семи вечера Лекюийе встает на углу бульвара дю-Пале и набережной Марше-Неф. В одиннадцать появляется «406», на сей раз он останавливается на красный сигнал светофора, и вследствие этого Фокуснику удается разглядеть, что за рулем сидит Мистраль. Тот быстро ныряет на полосу, предназначенную для движения автобусов. Лекюийе тоже едет с большой скоростью, но по обычной полосе. Поскольку время позднее, ему удается без труда следовать за «пежо», держась от него на расстоянии двухсот метров, в потоке. Обе машины выезжают на дорогу вдоль набережной. Четыре автомобиля отделяют Лекюийе от Мистраля. Полицейский время от времени смотрит в зеркало заднего обзора, но ничего особенного не замечает, поглощенный дневными впечатлениями. Чтобы разрядиться, он поставил очередной джазовый сборник и сделал погромче, когда зазвучала одна из его любимых композиций.

«406» едет по Парижу. А через пять машин позади него мчится человек без тормозов, не различающий добра и зла, и сегодня вечером у него одна-единственная цель: как можно дальше последовать за этим мерзавцем-фликом, чтобы выяснить, где он живет. «406» проезжает мимо моста Мирабо и движется дальше по набережной на высокой скорости. Фокусник ныряет в поток позади Мистраля. Когда он чувствует, что враг может засечь его, то отстает.

И вот так, мелкими перебежками, ему потребовалось около дюжины дней на то, чтобы в конце концов обнаружить место жительства Мистраля — Ла Сель-Сен-Клу. У флика красивый домик с садом. Высокий забор по бокам отгораживает его от соседей. А со стороны улицы Фокуснику удается разглядеть ограду из частых прутьев, скрытую плотными зарослями кустарника. Он еще не знает, как использует свое невероятное преимущество над противником. В ожидании он ликует, он горд собой, однако его несколько удручает тот факт, что не сможет ни с кем поделиться этой информацией или рассказать о том, что он в этой игре главный. У него есть еще один повод быть довольным собой: он сумел ответить на вызов, брошенный самому себе, справился с нелегкой задачей, так что теперь имеет право вернуться на улицу д’Аврон и на Северный вокзал, когда только пожелает.

Дюмон после успеха в деле Детьен с разрешения Геран встречается с журналистами. Чтобы не нарушать священную тайну следствия, знаменитую одиннадцатую статью Кодекса уголовного судопроизводства, хорошо известную офицерам уголовной полиции, Дюмону приходится проявлять недюжинную изворотливость в построении фраз, дабы все же сообщить журналистам интересующую их информацию. Представители СМИ уже привыкли к особенностям общения с полицией, им известно о существующих объективных препятствиях, и они терпеливо ждут, пока Дюмон подкинет им хоть какие-то сведения, пригодные для последующего использования в материалах. Эта игра в вопросы и ответы длится около часа.

— Мы не будем называть вашего имени, — говорит один корреспондент, давно уже ставший частым гостем в доме на набережной Орфевр, — мы напишем: «источник, близкий к расследованию» — так вас устроит?

И так далее на протяжении всего часа.

Наконец журналисты покидают следственный отдел. Дюмон очень доволен своим выступлением. Он провожает их, а на обратном пути встречает Мистраля и рассказывает ему о своем интервью.

Фокусник чувствует себя сильным. Тот факт, что у него есть многократное преимущество над противником, доставляет ему несказанную радость. Именно в таком настроении он завершает свой рабочий день. Он бегло просматривает свое расписание: адрес последнего вызова — улица Пиренеев. Его взгляд останавливается на этом названии. Улица Пиренеев, двадцатый округ Парижа. Он не сразу сообразил. Ведь этот округ — это также и улица д’Аврон, и тот мальчик, которым он грезит. Фокусник и пяти секунд не мешкает: тут же отправляется в путь и меньше чем через четверть часа он уже у клиента, обслуживает его с исключительным профессионализмом. Затем он отправляется на охоту за мальчиком. Сначала устремляется к зданию, где тот живет. Но свет в окнах не горит. Он возвращается на улицу д’Аврон. Справа — переулок, выходящий на улицу Волга. Именно в этом переулке, напоминающем деревенскую площадь, он видел, как старик кормил голубей. Старика нет на месте. А вот мальчик сидит на парапете со скучающим видом.

Фокусник едва сдерживает радостный крик. Судьба и правда к нему благоволит. Он узнал, где живет Мистраль, а теперь вот мальчик сидит всего в десяти метрах от него. Он не слишком нервничает, так как не находится на стадии охоты, не испытывает тяги к убийству. У него есть время поиграться со своей добычей. Он как рыбак, выудивший хорошую рыбу, но это слишком легко ему далось, и ему хочется немного позабавиться: он то выдергивает ее из воды, то снова опускает и снова поднимает — и так вплоть до того момента, когда он решит окончательно вытащить ее сачком, вырвать у нее изо рта крючок и бросить ее в ведро с уловом. Так и Фокусник играет со своей рыбкой.

Он идет навстречу ребенку, тот спокойно смотрит. Узнает его. Это тот самый дядя, что показывал фокусы на автобусной остановке. А поскольку малыш скучает — значит, этот человек как раз и сможет его как следует развеселить.

Фокусник видит, что мальчик его заметил, но уходить не собирается. «Даже слишком легко, — думает он. — Этот идиот-флик, выступая по телевидению и по радио, раздувал щеки и пыжился, а я вот все равно его обставил».

Он садится на парапет рядом с ребенком, слева от него. Мальчик ему абсолютно доверяет. Повелитель властвует над своей жертвой и контролирует ход событий.

— Привет, — говорит он ребенку, не глядя на него.

— Привет, — отвечает тот. — Будешь еще фокусы показывать?

— Если хочешь. Ты в какую школу ходишь?

Его руки покоятся в карманах куртки. Левой он теребит ножнички, правой — колоду карт.

— В колледж, тут рядом, я в шестом классе.

Лекюийе очень взволнован, сердце его неистово бьется. Это ощущение опьяняет его. Адреналина столько, что он способен взлететь в космос. Он смотрит по сторонам, на мальчика не глядит: ему достаточно ощущать его присутствие рядом. Быстро, не размышляя, он вынимает из кармана куртки правую руку, в ней — колода карт. Мальчик не отрывает глаз от рук этого человека и видит, что из кармана у него вываливается сложенный вдвое листок бумаги. Малыш не раздумывая наступает на него, в голове у него проносится: «Это секрет его фокусов». Нужно сказать, что Фокусник выглядит потрясающе: карты в его пальцах порхают, а он даже не смотрит. Это длится несколько минут. Мальчик, разинув рот, наблюдает за его манипуляциями и ничего не понимает.

А потом приходит старик с грязной собакой и сумкой на колесиках, полной черствого хлеба. Голуби только того и ждали: они, громко шелестя крыльями, слетаются к нему со всех сторон, поднимая пыль. Тогда Фокусник прячет свою колоду и встает — а голуби одновременно садятся. Он спокойно уходит, не произнеся ни слова и не глядя на мальчика. Медленно удаляющийся сквозь тучу голубей под шум крыльев Фокусник в своей темно-синей куртке с поднятым воротником выглядит фантасмагорически. Он спокоен, он знает, что сможет вернуться когда пожелает, что мальчик у него на крючке.

— Как-нибудь в следующий раз надо будет не забыть сачок, — говорит он. — Впрочем, у меня еще есть время.

Ребенок смотрит на голубей, увлеченно клюющих хлеб. Через несколько минут он прощается со стариком, помахав ему рукой, и слезает с парапета. Он проходит несколько метров, вспоминает о выпавшей бумаге и возвращается, чтобы подобрать ее. Он бежит домой, как и все мальчишки его возраста, скачущие вприпрыжку, вместо того чтобы спокойно идти. Его отец только что пришел домой, он чувствует запах пастис. Отец и сын ужинают полуфабрикатами, разогретыми в микроволновке. Оказавшись в своей комнате, мальчик достает лист бумаги и разворачивает. То, что он там обнаруживает, разочаровывает его. Вместо секрета фокусов перед ним — идиотский текст, начинающийся следующим образом: «У МЕНЯ БЫЛО СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО С МАТЕРЬЮ ЛИЛИАН И ОТЦОМ ЖЕРАРОМ. У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИ БРАТЬЕВ, НИ СЕСТЕР, НО Я НЕ ЖАЛЕЛ ОБ ЭТОМ. МОЯ МАТЬ НЕ РАБОТАЛА, ОНА ОТВОДИЛА МЕНЯ В ШКОЛУ И ЗАБИРАЛА ПОСЛЕ УРОКОВ. Я НИКОГДА НЕ ПИТАЛСЯ В СТОЛОВОЙ…»

Ребенок, разочарованный прочитанным, рассеянно проглядывает остальной текст и бросает бумагу на стол. Потом берет учебник и повторяет стихотворение, заданное на завтра, «Мой портфель» Пьера Гамарры. Еще ему нужно нарисовать картинку к этому произведению.

Темно-синий «рено-лагуна» припаркован на авеню Гамбетты, в двадцатом округе. Внутри сидят четверо: трое мужчин и молодая женщина. Спереди — водитель и пассажирка, еще двое сзади. В салоне тишина. Один из мужчин перечитывает бумаги из картонной папки. Молодая женщина рассеянно смотрит в окно, водитель, глаза которого скрывают темные очки, откинул голову на подголовник. Слышится потрескивание рации, сидящие в машине не обращают на нее внимания. Потом потрескивание возобновляется, но на сей раз за ним следует четкое сообщение:

— «Бирюза-40», это Эс-2. «Бирюза-40»!

— Ответь, «Магали», — произносит мужчина с папкой в руках.

«Магали» берет рацию:

— Говорите, Эс-2. «Бирюза-40» вас слушает.

— «Бирюза-40», вы можете позвонить нам по телефону?

— Да, Эс-2.

«Бирюза-40» — это позывные одной из машин бригады по делам несовершеннолетних. Сзади сидит майор полиции Мишель Видаль, начальник группы. Рядом с ним — окружной полицейский. Спереди — полицейский, водитель Серж Гослен, а молодая женщина — капитан Магали Делаэ.

Майор звонит в оперативный отдел. Набирая номер, он говорит тихо, как будто сам себе:

— Обычно, когда просят перезвонить из оперативного отдела, значит, что дело — дрянь.

Остальные трое молча кивают.

— Здравствуйте, это Видаль, экипаж «Бирюза-40», вы нас вызывали?

— Да. Вы ведь в двадцатом округе? Занимаетесь водопроводчиками?

— Да. А что, есть проблемы?

— Это ты нам скажи. Отправляйтесь в Центральный комиссариат двадцатого округа, там один офицер желает с вами поговорить. Некий мужчина видел странного типа. Когда закончишь, позвони мне.

— Серж, трогай, едем в Центральный комиссариат двадцатого округа.

В кабинете их поджидают три агента уголовной полиции. Перед ними — офицер из полиции округа, молодой капитан, и еще один полицейский. Майор бригады по делам несовершеннолетних обращается к последнему:

— Я повторю то, что вы мне только что сообщили. Если ошибусь — вы поправите. Итак, буду краток. — Он заглядывает в свои записи. — Вы ушли со службы около семнадцати часов и возвращались домой на автобусе. Автобус остановился на бульваре Даву вскоре после поворота на улицу д’Аврон. На этой остановке одни пассажиры выходили, другие садились. Вы сидели и смотрели в окно, на остановку, и видели там мальчика, а рядом с ним — какого-то типа, показывавшего карточные фокусы. Верно?

— Верно, — отвечает полицейский. Думаю, это был профессионал: он действовал с необычайным проворством.

— Когда это было?

— Месяц назад, может, немного раньше.

— Почему вы сразу же нам не сообщили?

— Не знаю. — Он пожимает плечами. — Я не подумал, что это может быть Фокусник, а потом и вовсе забыл. А когда я вчера заступил на службу, о нем все говорили, и я подумал, что, быть может, тот тип, которого я видел из автобуса, как-то причастен к этому. Я вчера рассказал об этом начальнику бригады. Ну вот, это все.

— Этот человек, сидевший рядом с мальчиком, — вы можете его описать?

— Э-э… в общем-то нет, я в основном смотрел на руки. Очень тонкие, белые, с длинными пальцами. Думаю, он был худой и одет во что-то темное.

— А мальчик?

— Его я еще меньше запомнил. Я глядел по большей части на руки этого типа. Знаю, что это был малыш лет десяти, и все.

— Хорошо, спасибо.

Потом майор обращается к окружному офицеру:

— Кто у вас обычно работает в квартале, где расположены бульвар Даву и улица д’Аврон?

— Участковые, полицейские на велосипедах, еще есть агенты, контролирующие дорожное движение. — Произнося эти слова, капитан смотрит на детальный план округа. — Теперь мы увеличим контингент и…

— Ничего не надо менять в порядках округа, — обрывает его майор бригады по делам несовершеннолетних. — Мы сами справимся с этим делом. Только представь себе: а если это именно тот, кого мы ищем, — и тут он вдруг видит, что количество полицейских значительно возросло. Что он предпримет, как ты считаешь? Этот парень слиняет. Поскольку мы разыскиваем призрака, лучше на сей раз попытаться увеличить наши шансы. Предоставьте действовать нам. Что же касается вас, — он обращается к полицейскому, — вы отправитесь в следственный отдел, чтобы там с вас сняли показания. Я позвоню, предупрежу их.

Добравшись до машины, майор Видаль звонит в оперативный отдел уголовной полиции, чтобы отчитаться и сообщить, что он намерен пройтись с дозором по улице д’Аврон. Полицейские подходят к вопросу парковки с меньшей щепетильностью, чем Лекюийе, и ставят свою «лагуну» на место для машин доставки. Но только они проходят несколько метров — как появляется агент по парковке с бланками штрафов и говорит:

— Вам нельзя здесь оставаться, это для машин доставки.

Полицейские оборачиваются. Перед ними стоит крупная женщина, уроженка Антильских островов, с невероятно высокой прической, поверх которой кое-как сидит форменная фуражка. Водитель показывает ей свое полицейское удостоверение и сообщает, что они приехали сюда по делам расследования. Огромная дама отвечает кратко:

— Нет проблем, — и идет своей дорогой.

Полицейские бродят по кварталу более часа, изучают обстановку, знакомятся с местностью. Они тоже сворачивают в переулок, выходящий на улицу Волга, и прочесывают разные улицы, бары и магазины. Что-то пометив в своих блокнотах, они возвращаются в следственный отдел, чтобы отчитаться перед Кальдроном, курирующим все подобные проверки.

Мистраль замечает спину Дюмона в коридоре: тот покидает службу около девятнадцати сорока пяти. Кальдрон и Мистраль проводили совещания с группами, работающими в двадцатом округе, и, в частности, той из них, сотрудники которой допрашивали полицейского в Центральном окружном комиссариате. Мистраль решил доверить патрулирование этой улицы бригаде по делам несовершеннолетних, поскольку именно его сотрудники получили данную информацию. Майор Видаль полон решимости бросить все силы на эту работу, чтобы как можно скорее обезвредить преступника. Или они напали на след Фокусника, и тогда нужно подкрепление, или же это ложный путь, и тогда они быстро свернут операцию, чтобы искать его в другом месте. Все понимают, что терять время нельзя.

Мистраль возвращается домой, по обыкновению, включив музыку. Сегодня вечером он поставил диск Арно. Ему нравится голос этого певца и манера пения. Он звонил Кларе, чтобы предупредить, что едет, так что дети с нетерпением ждут отца. Когда он входит, им сразу же хочется усесться вместе с ним на диван. Он обещает им, что они вскоре отправятся в большое путешествие; услышав эту новость, они весьма сильно разгулялись перед отходом ко сну. Все хотят знать: куда, когда, как и так далее. Мистраль, видя, как они прыгают на одном месте, отвечает им на все вопросы:

— Это будет сюрприз!

Он укладывает их в постель и продолжает читать книжку про пиратов до тех пор, пока за ним не приходит Клара и напоминает ему о том, что детям пора спать.

На следующий день, во время обеденного перерыва, Фокусник, воодушевленный своим успехом, отправляется на Северный вокзал. Он паркует автомобиль и спокойно идет к центральному входу. Купив сандвич и бутылку воды в одном из ларьков, он садится на ту же лавку, где видел юного беспризорника. У него в запасе четверть часа. Уже уходя, он замечает подростка, которому в прошлый раз показывал фокусы. Мальчик тоже его узнает и слегка кивает ему. Фокусник отвечает ему тем же, но, боясь опоздать, покидает вокзал, пообещав себе снова вернуться сюда. Его распирает от гордости. Ему определенно все удается — нужно лишь щелкнуть пальцами, и все получается так, как он хочет. На улице он замечает свое отражение в витрине и находит, что вид у него стал гораздо более уверенный; он тут же исправляет осанку, сутулит плечи, замедляет шаг и входит в образ незначительного человека.

— Как хорошо, что я опять в очках, — подводит он итог, садясь в машину.

Майор Мишель Видаль отправил три бригады из четырех в качестве подкрепления агентам, работающим на улице д’Аврон. К четырем часам полицейские прочесывают все магазины бульвара Даву и ближайших улиц, предъявляя расплывчатое описание и фоторобот, имеющий сходство с каждым вторым. По окончании первого дня они не продвинулись ни на миллиметр, но духом не падают. Они тоже отказались от мысли досматривать белые фургончики: таких машин в Париже слишком много.

На следующий день Фокусник ведет себя осторожно и ограничивается тем, что спокойно ездит по адресам клиентов.

Дюмон звонит в Управление железных дорог, там обещают при первой же возможности прислать ему записи.

Кальдрон составляет план ревизии фирм по ремонту сантехники и получает от своих агентов различные сведения, не представляющие особой ценности.

Мистраль вместе с Геран отправляется к префекту: теперь, когда дело Детьен закрыто, он снова начинает потихоньку давить на них, поторапливая с расследованием преступлений Фокусника.

Около половины первого майор Видаль и трое его агентов идут по переулку между улицей д’Аврон и улицей Волга. Он только что пригласил другие отряды присоединиться к ним, чтобы вместе пообедать где-нибудь поблизости.

В этот момент в переулке показывается старик с грязной собакой, он везет за собой сумку на колесиках с черствым хлебом. Несколько дюжин голубей слетаются к нему со всех сторон, громко хлопая крыльями и поднимая в воздух тучи пыли. Собака ложится на землю, спрятав в лапах нос. Мужчина начинает понемногу разбрасывать птицам кусочки хлеба. Полицейские удаляются, чтобы не испачкаться в пыли: она повсюду. Закончив раздачу хлеба, старик остается смотреть на голубей, клюющих хлеб. Некоторые дерутся друг с другом, защищая свои куски. Через несколько минут на земле не остается ни единой крошки, и голуби улетают.

Капитан Магали Делаэ, молодая и энергичная женщина родом из Марселя, подходит к старику и несколько минут разговаривает с ним. Остальные полицейские ждут ее, стараясь не мешать беседе. Затем старик с собакой уходит туда, откуда пришел. Магали Делаэ возвращается к коллегам, широко улыбаясь.

— Я получила надежную информацию, — начинает она.

— Выкладывай, мы тебя слушаем.

— Этот дедушка знает мальчика в лицо и уже дважды видел интересующего нас типа.

— Да ладно, быть не может.

— Мальчик живет здесь, поблизости, родители отпускают его бродить по улицам. У этого ребенка нет никаких интересов, он, кажется, частенько скучает в одиночестве. Время от времени он приходит сюда, чтобы посмотреть, как старик кормит голубей, но не регулярно.

— Такой малыш — желанная добыча для всяких извращенцев и прочих мерзавцев. А что насчет нашего типа?

— Он его боится. Я цитирую дословно. Это маленький человек с невыразительным лицом, он часто носит солнечные очки. В данный период времени на нем что-то вроде темно-синей куртки, воротник приподнят. Он всегда приходил пешком.

— Истину говорю вам, это тот подонок. Я чувствую.

Серж на свой манер комментирует заявление Магали Делаэ.

— С настоящего момента мы будем оставлять здесь дежурную группу начиная с половины пятого — в это время заканчиваются занятия в школах — и до восьми часов вечера, а в среду и в выходные — на протяжении целого дня. Если мальчик приходит сюда лишь время от времени, значит, мы должны находиться тут постоянно. Я поговорю об этом с Кальдроном сегодня вечером, и мы утвердим состав дежурных групп.

Майор Видаль решает действовать по чрезвычайному плану в ожидании подкрепления.

Когда другие члены спецгрупп бригады по делам несовершеннолетних узнают эти новости, они сами изъявляют желание дежурить. Классический и похвальный подход к делу: если есть след, надо вести расследование основательно, до самого конца. Начальник группы просит Кальдрона разрешить им как следует прочесать этот участок улицы д’Аврон. Они отправляются обедать в приподнятом настроении. Выходя из ресторана, майор Видаль видит перед собой агента по парковке с Антильских островов, в фуражке поверх громоздкой прически.

— Я заметила вашу машину, — говорит она, — снова в зоне для машин доставки. К счастью, у меня глаз наметан, а не то ее бы уже увезли на штрафстоянку.

— Вы давно работаете в этом квартале? — спрашивает Магали Делаэ.

— Скоро десять лет как. Я здесь дома, являюсь органической частью пейзажа.

Эта фраза сопровождается звучным смехом, от которого голова ее покачивается. Она перехватывает взгляд полицейских.

— Не беспокойтесь, фуражка надежно закреплена, я привыкла. А вы тут чего крутитесь туда-сюда? Я слышала, вы разыскиваете ребенка и еще какого-то типа. В чем дело?

На лицах полицейских изображается удивление.

— Говорю же вам: я здесь дома, мы разговариваем с жителями. Они мне рассказали, что в квартале полицейские. Это ведь естественно, что они мне об этом рассказывают, разве нет?

— Да, конечно.

Майор вынимает из папки фоторобот и сообщает агенту информацию, полученную от старика, кормящего голубей.

— Никогда этого типа не видела. Никогда. А еще с таким фотороботом можно полгорода арестовать: слишком заурядная внешность. А вот ребенка я знаю. Он живет со своим отцом на улице Мареше, кажется, в сорок втором доме. Фамилия его мне неизвестна, но вы легко найдете его по этому адресу. Полагаю, сегодня вечером мальчик будет дома около половины шестого. Из колледжа он выходит примерно в половине пятого. Он в шестом классе. Я каждый вечер помогаю ему переходить дорогу. Очень милый мальчик, никогда не хулиганит. Консьержка дома расскажет вам больше, она живет на втором этаже.

Полицейские без труда находят нужный дом, и консьержка сообщает им, о ком именно идет речь и где живет ребенок. Она подтверждает, что живет он со своим отцом, а тот злоупотребляет спиртным. Мать исчезла куда-то два или три года назад. Майор успокаивает своих людей, довольно заметно оживившихся по причине явного прогресса в расследовании, и решает перехватить ребенка на выходе из колледжа. Они встречаются с директором и вводят его в курс дела. За пять минут до окончания уроков директор посылает за мальчиком в его класс. Полицейские, видя, как малыш идет по коридору, испытывают облегчение. Они решили держать его под защитой до тех пор, пока Фокусник не будет пойман.

Посадив мальчика в машину, Магали Делаэ, имеющая опыт установления контакта с детьми, успокаивает его и объясняет, что они ищут дядю, показывающего фокусы. Малыш отвечает, что видел его всего дважды. Машину ведет Серж, Мишель Видаль звонит своему шефу, а затем Венсану Кальдрону. Последний передает трубку Мистралю, и тот поздравляет группу с успехом. А также обещает лично к ним присоединиться.

Группа бригады по делам несовершеннолетних отправляется к мальчику домой. Они как раз начинают беседовать с отцом — тот только что пришел, — когда в квартиру входит Мистраль в сопровождении Кальдрона. Видаль в подробностях рассказывает о ходе расследования. Мистраль обращается к отцу:

— Вы были в курсе, что ваш сын встретил человека, показывавшего ему фокусы?

— Э-э… нет. Знаете, парень не все мне рассказывает.

— Вы смотрите телевизор? Новости? — продолжает Мистраль.

— Время от времени. Там все время рассказывают про какие-то беды да несчастья, а мне этого и в жизни хватает.

— Кем вы работаете?

— Водитель-экспедитор, вот уже два года. Но прежде я был моряком, — отвечает он с гордостью. — Служил в торговом флоте. Я двадцать раз обошел вокруг света, но как дурак растратил все деньги. Жизнь моряка — дурацкая жизнь. Так люди говорят. И моя жена не выдержала. Она сбежала.

В комнате воцаряется тишина: все понимают, что этому парню с мальчиком, вероятно, живется непросто. Майор Видаль обращается к ребенку:

— Фокусник сказал тебе, когда вернется?

— Нет. Он вообще почти не разговаривает. Только произносит «привет» — и показывает фокусы, не глядя на руки: у него здорово получается. А после уходит.

— Ты знаешь, как его зовут.

— Нет.

— Ты видел его всегда в одном и том же месте?

— Нет. Один раз — на автобусной остановке, а другой — в переулке, выходящем на улицу д’Аврон. И все.

— Что еще ты о нем знаешь.

— Ничего.

— Он хороший?

— Не знаю, но думаю, что да.

— Видишь ли, мы тоже не знаем, хороший он или нет, — вступает в беседу Мистраль. — И пока не найдем его, мы будем провожать тебя в колледж и приходить к вам в гости. По средам, субботам и воскресеньям. Ты будешь говорить нам, чем хочешь заняться, и мы тебя будем провожать гулять, вместе с папой. Что скажешь?

— Думаете, он настолько опасен? — интересуется отец.

— Гораздо больше, чем вы можете себе представить.

— Думаю, его отца зовут Жерар, а мать — Лилиан, — торопливо произносит мальчик.

Эта фраза прозвучала весьма неожиданно. В комнате воцаряется тишина. Все полицейские изумленно смотрят на мальчика.

— Откуда ты знаешь? — ласково и осторожно спрашивает Магали Делаэ.

— У него из кармана бумажка выпала, и там так написано. Я поднял ее — а он не заметил. Я думал, там секрет его фокусов.

— А где эта бумага? Она еще у тебя, — спрашивает Мистраль.

— Да. Она у меня на столе, я пойду принесу.

Атмосфера в комнате накалена, все молчат, никто не смеет даже дышать. Через несколько секунд мальчик возвращается со смятым листком в руках и передает его молодой инспекторше. Магали Делаэ осторожно разворачивает его и читает:

— «У МЕНЯ БЫЛО СЧАСТЛИВОЕ ДЕТСТВО С МАТЕРЬЮ ЛИЛИАН И ОТЦОМ ЖЕРАРОМ. У МЕНЯ НЕ БЫЛО НИ БРАТЬЕВ, НИ СЕСТЕР, НО Я НЕ ЖАЛЕЛ ОБ ЭТОМ. МОЯ МАТЬ НЕ РАБОТАЛА, ОНА ОТВОДИЛА МЕНЯ В ШКОЛУ И ЗАБИРАЛА ПОСЛЕ УРОКОВ. Я НИКОГДА НЕ ПИТАЛСЯ В СТОЛОВОЙ. ПО СРЕДАМ МЫ БРОДИЛИ ПО ПАРИЖУ. ИНОГДА ОТЕЦ ВОДИЛ МЕНЯ В КИНО, ПОТОМ ПОКУПАЛ МНЕ МОРОЖЕНОЕ. ПО ВЫХОДНЫМ В ХОРОШУЮ ПОГОДУ МЫ ВЫБИРАЛИСЬ НА ПИКНИК В ЛЕСОПАРК В ОКРЕСТНОСТЯХ ПАРИЖА. ЛЕТОМ МЫ В ТРЕЙЛЕРЕ ОТПРАВЛЯЛИСЬ В КЕМПИНГ И ЖИЛИ ТАМ ДВА МЕСЯЦА. ОТЕЦ РАБОТАЛ, А Я ЖИЛ С МАТЕРЬЮ. ЭТО БЫЛО ЗДОРОВО. Я КУПАЛСЯ, ТАМ БЫЛИ МОИ РОВЕСНИКИ. РОДИТЕЛИ ПРИЛАГАЛИ МАССУ УСИЛИЙ, ЧТОБЫ Я КАК СЛЕДУЕТ УЧИЛ УРОКИ, НО У МЕНЯ ВЫХОДИЛО ПЛОХО, ОСОБЕННО В КОЛЛЕДЖЕ. МНЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ РАБОТАТЬ, НЕ ЗНАЮ ПОЧЕМУ. ПОТОМ Я ПОШЕЛ УЧИТЬСЯ РЕМЕСЛУ, МНЕ ЭТО БЫЛО ПО ДУШЕ».

После того как она закончила чтение, в комнате еще какое-то время было совсем тихо. Никто больше не сомневается, что они встали на верный след. Наконец Мистраль нарушил молчание, обратившись к Магали Делаэ:

— Положите этот документ в конверт, чтобы он оставался в сохранности.

Затем повернулся к майору Видалю:

— Снимите показания с отца и сына. Завтра утром зайдите в следственный отдел. Я поеду отдать распоряжение об активации программы защиты ребенка. У вас с ним установился хороший контакт, так что я предпочел бы, чтобы этим занималась именно ваша группа — по крайней мере в первую неделю: отводить его в школу по утрам и забирать по вечерам. А там посмотрим.

Гослен и Делаэ выходят к подъезду выкурить по сигарете.

— Я знаю одну бретонскую пословицу, весьма подходящую отцу мальчика, — замечает Серж Гослен, гася окурок ботинком.

— Мы в Марселе не слишком хорошо знаем бретонские пословицы. Так что говори, я слушаю.

— Кто следует прогнозу погоды — слишком часто оказывается в бистро.

— Очень верное наблюдение, — замечает Магали, усмехнувшись.

Мистраль по возвращении на набережную Орфевр отправляется к Геран. На ее столе лежит составленный Фокусником текст. Директор подводит краткий итог версиям, выдвинутым полицейскими, участвовавшими в операции, проведенной в двадцатом округе.

— У меня снова появилась надежда. Наконец-то у нас на него есть что-то конкретное. Этот мятый клочок бумаги поможет нам найти убийцу.

— Мы должны хранить эту информацию в строжайшей тайне. По моему мнению, говорить об этом с префектом пока слишком рано. Отлично представляю себе, что будет дальше. Он сразу же позвонит министру, и до тех пор, пока мы не задержим Фокусника, жизни нам не дадут.

— Ты прав, я пока попридержу эти сведения. Воспользуюсь ими, только если мы действительно застрянем и нужно будет разрядить обстановку, показать ему, что мы не сидим сложа руки. Что ты намерен делать?

— Спрошу мнения Тревно. Он как раз тот, кто нам нужен. Доктор — человек проницательный и, чувствуется, хочет нам помочь. Он оказал мне хорошую услугу своими советами по поводу телевизионного выступления. Позвоню ему завтра утром, — Мистраль смотрит на часы, — вероятно, он уже уехал из своего кабинета. Ты знаешь, почему я уверен, что эта бумага действительно принадлежит Фокуснику, что она написана его рукой?

— Нет, пока не понимаю.

Франсуаза Геран как ни ломает голову, но связи не видит.

— Помнишь то первое дело, каким мне пришлось заниматься, — начинает Мистраль, — когда мальчик спасся благодаря клошару, убитому Фокусником? Так вот, мальчик показал, что дядю, демонстрировавшего фокусы, зовут Жерар. А теперь в письме этот тип сообщает, что его отца зовут Жерар. Я в такие совпадения не верю. Мне не терпится поговорить с психиатром, чтобы он мне расшифровал остальной текст документа.

Мистраль едет к себе. Часы на приборной панели показывают половину девятого. Он размышляет о том, что успеет поцеловать детей, уже лежащих в своих постельках. Теперь он смотрит в будущее с большим оптимизмом, в нем возродилась надежда. Он говорит себе, что надо позвонить Перреку, поделиться этой информацией.

Под звуки трубы Чета Бейкера Мистраль разрабатывает план атаки, уже непосредственно направленной на Фокусника.

Он понятия не имеет, что последний едет за ним на расстоянии трехсот метров и вслух выражает свое недовольство тем, что полицейский не соблюдает ограничения скорости:

— Он думает, ему все позволено, потому что он флик!

Фокусник решил на всякий случай как следует изучить привычки Мистраля. Он отстает от него неподалеку от Ла Сель-Сен-Клу. Мистраль едет слишком быстро, поэтому на улицах, где мало машин, продолжать слежку проблематично. Благодаря этой слежке у Фокусника появляется ощущение собственного могущества.

— Я иду за тобой по пятам, дурак, хотя должно быть наоборот, — повторяет какой уж раз Арно Лекюийе.

Войдя в свой дом, Фокусник обнаруживает в почтовом ящике письмо с приглашением явиться к психиатру через два дня. Он машинально сует руку в карман, чтобы достать бумагу, на которой он написал начало своей легенды. Она ему не нужна, он делает это движение автоматически. В правом кармане — ничего, в левом кармане — ничего. В карманах брюк — тоже ничего. Обеспокоенный, он возвращается в машину, ищет под сиденьями, в бардачке, сзади, среди инструментов. Приходится признаться себе в том, что бумагу он потерял. Первая реакция: «Все равно я знаю текст наизусть». Вторая реакция: тревога. А вдруг кто-то ее нашел? Третья реакция: он снова спокоен. Если и так, никто не узнает, что эта бумага принадлежит ему.

Но в глубине души он продолжает нервничать.

 

24

Когда на следующее утро Арно Лекюийе выходит из бара, в ушах у него продолжает звучать та белиберда, которую все время исторгали хозяин и трое завсегдатаев стойки. Он в отличной форме и полностью себя контролирует. Теперь можно следовать за фликом в любое время. От осознания этого его ощущение неуязвимости усиливается. Он знает, что был прав, проигнорировав телевизионную провокацию флика. Фокусник подозревает: своим выступлением Мистраль хотел заставить его, Лекюийе, позвонить ему или написать, то есть выйти из спасительной тени и утратить анонимность. Но в действительности в ходе этого интервью полицейский добился только одного: выдал подробности своей личной жизни. Смешно до слез. Только вот Фокусник не умеет ни плакать, ни смеяться.

Он решил, что сегодня поедет на Северный вокзал и на улицу д’Аврон. Просто чтобы вдохнуть воздух своих будущих охотничьих угодий.

День его прошел как обычно. Он менял прокладки, устанавливал сантехнику, соединял трубы, варил швы. При этом он не разговаривал и забывал брать чаевые, оставляемые ему на столе, рядом со счетами. Во время обеда он поехал на Северный вокзал и уселся с сандвичем на скамейку, где видел юных беспризорников. Через некоторое время он их углядел: они пытались украсть спортивные сумки у иностранных туристов, старающихся разобраться в расписании поездов. Самый юный из мальчишек — тот, которому он показывал фокусы, — подходит к нему, приветственно помахивая рукой. Он взглядом дает понять Фокуснику, что слишком занят и не может останавливаться: паренек идет за двумя молодыми туристами, покушаясь на их расстегнутый рюкзак. Фокусник в ответ смотрит на него, как бы говоря: «Я понял, вернусь позже».

Мистраль несколько раз пытается связаться по телефону с психиатром, но каждый раз попадает на автоответчик. Вскоре после полудня ему отвечает секретарь, сообщающий, что «доктор Тревно дежурит в больнице до полудня завтрашнего дня». Подумав, Мистраль решает снять ксерокопию с документа, обнаруженного мальчиком с улицы д’Аврон, и отправить психиатру с сопроводительной запиской, заканчивавшейся фразой: «Буду признателен, если вы со мной свяжетесь, когда ознакомитесь с этими двумя документами». Обе бумаги он кладет в конверт с надписью «строго лично в руки» и распоряжается, чтобы письмо доставили в кабинет врача.

Около половины шестого Фокусник отправляется на улицу д’Аврон и находит место для парковки, с которого ему одновременно виден и дом, где живет его будущая жертва, и дорога, какой мальчик возвращается из школы. Через пятнадцать минут на улицу на пониженной скорости въезжает синий «рено-лагуна». Фокусник смотрит на машину, тихонько проплывающую мимо, и у него появляется дурное предчувствие. Он съеживается на своем сиденье, опуская голову на уровень приборной панели. Сначала из «рено» появляются водитель и пассажир, они входят в дом, где живет мальчик. Потом один и них возвращается и подает знак пассажирам, сидящим сзади. Оттуда выходит молодая женщина, а за ней — парнишка. Тот, кого Фокусник мысленно наметил себе в качестве добычи, держит женщину за руку. Они все входят в дом.

Фокуснику становится трудно дышать, словно голову ему зажали в тиски и она вот-вот треснет. Он выпрямляется, неторопливо трогается и покидает квартал, направляясь домой. Приезжает он в крайне дурном состоянии. Ему кажется, что он зомби. Как только дверь за его спиной захлопывается, он падает в кресло: ему нужно подумать. В голове у него хаос, и в нем вертится лишь одна ясная, очевидная мысль: «Флики взяли ребенка под охрану». И одновременно у него возникает тысяча вопросов, а от ответов кружится голова. «Откуда они знают? Давно ли? Я в ловушке?» И так далее. Пару секунд он испытывает сожаление оттого, что демонов больше нет рядом: они могли бы помочь ему. Но они окончательно покинули его, и ему не хочется, чтобы они возвращались, он со всем справится сам. Лекюийе закрывает глаза и размышляет. Он приходит к выводу, что если флики действительно защищают ребенка, следовательно, им не удалось установить его, Фокусника, личность, иначе он бы уже лежал лицом в пол, в наручниках, с руками за спиной.

Но если флик узнал, где живет будущая жертва Фокусника, значит, продвинулся в своих поисках дальше, чем можно было предположить. Всю ночь Лекюийе сидит в своем кресле, уставившись в телевизор. Он пытается сообразить, какие ошибки допустил, если дошел до того, что этот мерзавец флик взял ребенка под свою защиту. Однако ответа на свой вопрос он не находит, и это его беспокоит. Из последнего выпуска новостей он не узнает ничего интересного. Он ждет рассвета, чтобы начать действовать. Но пока еще не знает как.

В баре по кругу обсуждают утренние новости, донельзя банальные. Весь день Лекюийе еле ноги таскает. Переезжая от одного клиента к другому, он не отрывает глаз от зеркала заднего обзора, с минуты на минуту ожидая увидеть там фликов, севших ему на хвост. На улице д’Аврон он решает больше не показываться. По крайней мере в ближайшее время. Но чувства сильнее его. Если за две недели ничего не произойдет, он потихоньку снова наведается туда. Отказываться от своей добычи он и не думает. Его мысли слишком поглощены этим мальчиком, чтобы он мог переключиться на что-то другое. Ему почти удается убедить себя в том, что флики были вместе с мальчиком по другой причине. Но поскольку полной уверенности в этом нет, он предпочитает осторожничать.

Под вечер Лекюийе отправляется к Да Сильве по расписанию. Старик сидит за конторкой и прилежно что-то записывает в своей тетради. Лекюийе настолько выбит из колеи после того, как увидел мальчика под охраной полицейских, что ему даже не надо делать над собой усилия, чтобы выглядеть маленьким, незначительным и растерянным. Соответствующее выражение возникает у него совершенно естественно, и это настолько бросается в глаза, что отец Да Сильва, заглянув ему в лицо, забывает обо всех своих подозрениях и испытывает к Лекюийе некую благожелательность.

— Что-то ты не в своей тарелке, парень. Что-нибудь случилось?

— Не знаю, — бормочет Арно Лекюийе, — устал. Голова болит вот уже три или четыре дня, и я от этого спать не могу.

— Может, тебе сходить к врачу и несколько дней посидеть дома? Как придешь в себя — вернешься. А мы тут как-нибудь справимся.

— Я сегодня вечером иду к своему психиатру. Поговорю с ним об этом.

— Держи меня в курсе и береги себя.

Арно Лекюийе приезжает к психиатру раньше времени. Ему не хватает смелости выйти из машины и подождать в приемной. Головная боль разламывает ему мозг, его тошнит, он почти отключается. И до последней минуты сидит в своем фургоне, прежде чем отправиться к врачу.

Тревно вернулся в свой кабинет незадолго до полудня. Он провел два жутких часа в больнице: один пациент пытался покончить с собой, двое других, как он чувствует, тоже готовы на это. Так что, садясь за стол, он пребывает не в лучшей форме. Секретарь приносит ему толстую стопку корреспонденции и посылку. Видя на упаковке имя отправителя, он улыбается. Это его старый приятель из Бордо, с которым он вместе учился в интернатуре. Распаковывая сверток, он видит внутри большую бутылку коньяка. На этикетке написано два слова: «Употреблять НЕумеренно». Следуя совету приятеля, Тревно наливает себе бокал коньяка — и находит его превосходным. Он спешит написать короткое благодарственное письмо своему другу, после чего начинает разбирать почту. Между двумя пациентами он наливает себе еще один бокал. Потом он вскрывает конверт с надписью «строго лично в руки» и видит внизу письма подпись Мистраля. Текст начинается следующим образом: «Прежде чем вы ознакомитесь с ксерокопией документа, прилагаемого к данному письму, я бы хотел объяснить вам, при каких обстоятельствах к нам попала эта бумага. Мы отправили группы во все парижские округа, чтобы проверить сотрудников фирм, занимающихся сантехникой. Одна из таких групп работала в двадцатом округе…»

Тревно прерывает чтение письма Мистраля, наливает себе третий бокал, несколько мгновений греет его в ладонях, а потом выпивает маленькими глотками. Он мысленно подсчитывает: выпито уже три бокала, — а сандвич был съеден в обед, то есть очень давно. Он чувствует, что понемногу пьянеет, и понимает, что не может адекватно работать, хотя и чувствует себя лучше. Звонок внутреннего телефона выводит его из задумчивости. Секретарь сообщает о приходе Арно Лекюийе. Психиатр отставляет бутылку коньяка и стакан на палас у ножки стола, потом поправляет галстук-бабочку, укладывает как надо прядь на макушке и звонит секретарше, с тем чтобы она пригласила Лекюийе войти. «Я совершенно пьян», — признается он сам себе.

С первого взгляда психиатр понимает, что у его пациента что-то не в порядке. Лицо у Лекюийе серое, на нем написано страдание. Когда маленький человек садится в кресло, Тревно обращается к нему со своим традиционным вопросом, хотя ответ уже знает:

— Как вы себя чувствуете?

— Не особо. Еле ноги волоку, и голова болит.

Психиатру хочется сказать: «У меня тоже болит голова, но это потому, что я напился». Вопросы-ответы продолжаются, психиатр записывает то, что рассказывает Лекюийе.

Фокусник сидит примерно на расстоянии метра от стола Тревно. Он смотрит на психиатра, иногда взгляд его перескакивает на картины, висящие на стенах, иногда — на предметы, стоящие на столе. В какой-то момент глаза его останавливаются на пальцах психиатра, то снимающего колпачок со своей перьевой ручки, то надевающего снова. А в десяти сантиметрах перед его пальцами поперек конверта лежит развернутый лист бумаги.

Фокуснику кажется, что узнает свой почерк, и он сначала думает, что у него галлюцинация. Это ксерокопия, но через несколько секунд он уже уверен: перед ним его собственный текст, заготовка, составленная, чтобы обвести вокруг пальца психиатра, и вот теперь она лежит у этого самого психиатра на столе, а тот ведет себя как ни в чем не бывало. Лекюийе трудно оторвать взгляд от этой бумаги. В его кипящем мозгу возникает миллион вопросов, а думать он уже не может. Психиатр чувствует, что Лекюийе соскочил с катушек. На протяжении минуты он ничего не говорит, а Лекюийе как будто не замечает этой долгой паузы. Когда врач снова возобновляет сеанс, один и тот же вопрос ему приходится повторять три раза, чтобы вывести Лекюийе из ступора.

— Что с вами?

— Э-э… ничего… просто все… в общем… ничего. У меня правда очень болит голова, — повторяет он.

— Вы следуете назначенному мною лечению?

— Да, конечно!

Лекюийе никаких лекарств не принимает. Транквилизаторы он хранит для того, чтобы потом подмешать их в питье одной из своих будущих жертв. Разумеется, сознаться в этом психиатру он не может.

— Я бы предложил вам несколько дней отдохнуть.

— Да, было бы хорошо. Мне это правда нужно.

Лекюийе доволен. Он хочет уйти из кабинета, чтобы подумать.

Психиатр выписывает назначение и протягивает его своему пациенту вместе с проштампованной карточкой.

А Фокусник уже принял решение. Необходимое. Он должен убить психиатра, но не в кабинете.

Тревно бегло смотрит на свои настольные часы, забирает кое-какие документы со стола, в том числе ксерокопию текста, приковывавшего на протяжении всего сеанса взгляд Лекюийе, и встает. Лекюийе делает то же самое. То обстоятельство, что психиатр собрался уходить, упрощает его задачу: он убьет его на улице.

— Я тоже ухожу. Я сегодня вечером припозднился.

Они вместе выходят из кабинета. Лекюийе добирается до своего мини-вэна, припаркованного в нескольких метрах, невнятно бормочет доктору «до свидания» и тут же садится в машину — чтобы психиатр позабыл о нем и чтобы лучше видеть, куда тот двинется. Тревно уходит пешком, и Фокусник решает незаметно последовать за ним, оставляя между собой и своей будущей жертвой дистанцию метров в сто. Тревно идет не слишком быстро, даже замедляет шаг спустя какое-то время.

Психиатр слегка пьян, но не до такой степени, чтобы спотыкаться и терять связь с реальностью, — просто работа мозга и рефлексы замедлились. Он испытывает какое-то неясное беспокойство, но не в состоянии точно определить, в чем дело. Вспоминая три последних вечерних приема, он приходит к выводу, что это ощущение связано с последним пациентом, Арно Лекюийе.

Он подробно прокручивает встречу с маленьким человеком в своей затуманенной коньяком голове. Действительно, у Лекюийе был такой вид, будто что-то с ним стряслось: он не слышал вопросов, очень медлил с ответами.

Тревно пытается представить его себе — как он сидел в кресле, с глазами побитой собаки. Его глаза… ах да, его глаза, он не отводил взгляда от стола. А точнее, от одного документа. Какого именно? Психиатр видит самого себя: вот он собирает еще не просмотренную почту. Не останавливаясь, он открывает портфель и копается в бумагах, а их там навалом. Доставая ксерокопию рукописного текста, составленного заглавными буквами, к которому Мистраль приложил сопроводительное письмо, Тревно вспоминает, что именно этот документ Лекюийе постоянно буравил взглядом.

А Фокусник видит, как врач вынимает из портфеля бумагу и читает ее на ходу. По резкой перемене, произошедшей с психиатром, он понимает, что это именно та самая ксерокопия его текста. Врач останавливается как вкопанный, словно молнией пораженный. Он смотрит на лист бумаги, потом поднимает взгляд, не веря собственным глазам, будто ища взглядом прохожих, чтобы взять их в свидетели.

Тревно направляется к метро: вход прямо перед ним — и вдруг останавливается. Он колеблется, не решаясь спуститься вниз по ступенькам. Достает мобильный телефон, лихорадочно копается в кармане и вынимает оттуда записную книжку. Фокусник наблюдает за ним и понимает, что психиатра охватила паника. Он приближается к нему — тихонько, медленно, двигаясь вдоль припаркованных машин. Люди выходят из метро, легонько толкают психиатра, и тому приходится набирать номер еще раз, он явно раздражен.

Фокусник оглядывается: никого, — смотрит на другую сторону улицы: никого, — заглядывает в переход метро: никого. Он знает, что у него есть всего несколько секунд, а потом шанс будет упущен. У психиатра, охваченного паникой, погруженного в свои мысли, сознание затуманено алкоголем, а координация нарушена, ему трудно одновременно держать в руках раскрытый портфель и документ, читать данные в записной книжке и набирать номер, в котором он все время делает ошибку, что невероятно его злит. Паника и раздражение решили судьбу психиатра, так и не сумевшего правильно набрать номер телефона Мистраля.

Врач резко оборачивается и, узнав Фокусника, от испуга выпускает из рук телефон. Его охватывает сильнейший страх, мешающий ему говорить. Глаза Фокусника снова горят, как прожекторы ненависти. Он изо всех сил толкает Тревно с лестницы. Тот падает навзничь, даже не успев закричать, и головой несколько раз ударяется о металлические грани ступеней. Портфель и документы разлетаются во все стороны. Фокусник тоже в панике, ему не удается найти ксерокопию своей записки. Он спускается на несколько ступенек вниз, пытаясь разыскать ее среди бумаг, рассыпанных на лестнице, но тут слышит, как двери станции открываются, — значит, через пять секунд появятся люди. Арно отказывается от затеи найти документ, выпрямляется и изо всех сил бьет психиатра ботинком в висок, потом взбегает по ступенькам и медленно, направляясь к своей машине, идет по шоссе, вдоль припаркованных автомобилей. Первые пассажиры, вышедшие из метро, сообщат полицейским, что никого не видели, когда поднялись на верхние ступеньки, на уровень тротуара.

Фокусник возвращается домой в полнейшем смятении, на грани нервного срыва. Он слишком много перенес за прошедшие два дня. Слишком много, и слишком все это пока что необъяснимо. Вкратце случилось следующее: флики его обошли и теперь защищают мальчика с улицы д’Аврон, а еще ксерокопия его текста оказалась в кабинете психиатра. Но по-видимому, Тревно еще не прочел этот документ к моменту прихода Лекюийе, иначе последнего встречали бы в приемной флики. Единственное объяснение: полиция и психиатр еще не связали одно с другим.

Вторая ночь без сна. В новостях — ничего. Лекюийе испытывает потребность подпитать себя эмоциями. Вскочив с кресла, он устремляется в палатку с коллекцией в руках, пролистывает ее всю, от начала до конца. Прикасаясь пальцами к малюсеньким шероховатостям, к тоненьким кусочкам плоти, похищенным у его маленьких жертв, Фокусник снова возвращается в те места, где был с детьми. Всю ночь он проводит в состоянии, близком к трансу.

На следующий день Лекюийе выходит из своей палатки в совершенно диком состоянии. Он принимает душ, бреется, надевает чистую одежду и выливает на голову и шею полфлакона туалетной воды. В газете ничего нет о смерти психиатра, в утренних новостях, передаваемых по телевизору в баре, — тоже ничего. Он плетется к своей машине, ступая так, словно у ботинок свинцовые подошвы весом пятьдесят килограммов.

Мистраль звонит Тревно. Подавленная горем секретарша сообщает ему новость. Он сразу же связывается со своим коллегой, ведущим расследование, и рассказывает ему о сути профессиональных отношений, связывавших его с психиатром.

— У меня дело перед глазами, что ты хочешь знать?

— Что именно произошло.

— По виду все просто. Этот человек расшибся, упав с лестницы. Сейчас он в коме, ничего хорошего его состояние не предвещает. Сегодня ночью врачи «Скорой помощи» взяли у него анализ крови и обнаружили там повышенное содержание алкоголя — около одного и трех грамма. Не сказать чтобы совершенно пьян, но вполне достаточно для того, чтобы попасть в аварию, если ведешь машину, или упасть с лестницы, шагнув через ступеньку.

— Свидетели есть?

— Люди, выходившие из метро, обнаружили его без сознания на лестнице. Другие поднялись на поверхность, но никого не увидели. У него перелом височной кости и огромная гематома на уровне правого виска, а еще ушибы спины. Я сегодня утром разговаривал с врачом из больницы, диагноз следующий (цитирую): «Множественные травмы вследствие падения». Вроде бы у него ничего не украли. Мы нашли его кошелек с деньгами, мобильный телефон, пострадавший во время падения, и портфель — вероятно, он плохо застегнул его, так как бумаги рассыпались по всей лестнице. Вот, это все.

— Спасибо. Я могу заехать взглянуть на его вещи?

— Когда захочешь.

Мистраль звонит Франсуазе Геран, чтобы сообщить ей о несчастном случае с Тревно. Она тут же спрашивает Мистраля:

— Ты что думаешь?

— Ничего конкретного… Пока что главная версия — несчастный случай, но надо посмотреть… Я намерен побеседовать с секретарем, а затем съездить в комиссариат, почитать материалы дела. Однако, должен сказать, все это удручает.

Мистраль, Кальдрон и молодой лейтенант отправляются в кабинет врача. Секретарша как раз занимается тем, что отменяет все встречи Тревно, при этом безостановочно рыдая. Мистраль просит позволить ему осмотреть кабинет доктора. Входя внутрь вместе с секретаршей; Мистраль вспоминает об их с Тревно дискуссиях и о симпатии, возникшей между ними. Комиссар видит на полу под столом бутылку коньяка, в значительной степени опустевшую, и стакан: все это подтверждает версию следствия.

Он говорит секретарше, что, вероятно, придет сюда еще раз, с представителем коллегии врачей, чтобы узнать, каких пациентов доктор принимал в тот день, перед тем как случилось несчастье, и ознакомиться с журналом посещений. Секретарша, толком не знающая, как отвечать полицейским, говорит о дневных пациентах одни лишь банальности. Для нее они все просто люди с проблемами, но вовсе не злодеи.

Затем полицейские отправляются в комиссариат, но чтение дела не дает им ничего нового. Мистраль просит у своего коллеги разрешения посмотреть вещи Тревно. Комиссар распоряжается принести их в свой кабинет. Мистраль быстро проглядывает документы врача и обнаруживает среди них свое письмо с ксерокопией текста, написанного Фокусником. И никакого комментария психиатра. Либо у него не было времени этот текст прочесть, либо он не нашел там ничего экстраординарного. Полицейские молча возвращаются на службу, Мистраль размышляет о том, с кем ему теперь обсуждать психологический аспект личности Фокусника.

Ближе к полудню Лекюийе уже находится на грани срыва. Он кладет перед Да Сильвой свой больничный. Тот поддерживает его намерение отдохнуть. На обратном пути Фокусник заезжает в бар, заказывает сандвич, яблочный пирог и кофе. И погружается в размышления. Он приходит к выводу, что в последние два дня события происходили с ним помимо его воли, в то время как у него сложилось впечатление, что он их контролирует. Его враг молча плетет свою паутину, готовясь поймать его. Он должен вернуть себе контроль над ситуацией.

Выйдя из бара, он едет в сторону Ла Сель-Сен-Клу, где находится дом Мистраля. Он еще не знает, что будет там делать, но испытывает потребность побывать на личной территории флика, возглавляющего расследование, чтобы снова испытывать ощущение могущества.

— Я должен вернуть себе контроль над ситуацией, — произносит он вслух.

Педантично соблюдая правила дорожного движения, он отправляется к Мистралю, безошибочно выбирая дорогу. Сначала просто проезжает по улице. Это спокойный спальный район, без магазинов. Больше половины домов скрыто за заборами. Перед некоторыми, в том числе перед тем, где живет Мистраль, стоит ограда, а вдоль нее — кустарник, скрывающий их обитателей от взглядов редких прохожих. Лекюийе останавливается за припаркованными машинами в нескольких метрах от дома полицейского и съеживается на своем сиденье. Он размышляет. По правде говоря, он не знает, что делать. Но ему хочется как-то воспользоваться своим преимуществом, удостовериться в том, что карты по-прежнему сдает он. Он видит, как ворота дома открываются и оттуда выезжает машина; за рулем сидит женщина. Она сворачивает за угол, и Лекюийе воспринимает это как знак. Он достает из ящика с инструментами большие кусачки, чтобы проделать себе проход в ограде. Он делает это в укромном месте, там, где она подходит к забору между двумя домами. Дерево на краю улицы, трансформатор электричества и припаркованные машины скрывают его от проезжающих мимо авто, но не от пешеходов. Однако в случае неудачи он успеет принять меры.

Он надевает латексные перчатки. На то, чтобы перерезать решетку, у него уходит всего несколько секунд. Он проникает в сад и во всю прыть, согнувшись, устремляется к дому. У него с собой маленькая сумочка с разными вещами, а в руке он держит свою заточенную отвертку, на случай если появится собака. Тишина. Он обходит вокруг дома. Ломом открывает окно. Но прежде чем проникнуть внутрь, надевает на голову резиновую шапочку и полиэтиленовые пакеты на ботинки, закрепив их резинками на лодыжках. Это усвоенные в тюрьме основы основ для воров и насильников, проникающих в дома и квартиры, — способ оставлять как можно меньше следов, по которым можно определить ДНК. Окно, только что взломанное им, выходит во двор. Он перелезает через подоконник и закрывает за собой ставню.

Попав в дом того, кто руководит травлей, Фокусник, как охотник, испытывает ощущение могущества, никогда прежде не достигавшее такой сильной степени. Находиться в доме врага, в то время как тот не знает ни твоего имени, ни адреса. «Я действительно самый сильный!» — думает Лекюийе. Он бесшумно передвигается по комнатам. От напряжения ему становится жарко, уши пылают, сердце сильно бьется. Он удерживает дыхание, чтобы успокоиться. Затем Фокусник проникает в комнаты детей, трогает их игрушки пальцем в перчатке. Потом отправляется в супружескую спальню, встает там, прислонившись к стене, разглядывая постель. В голове его царит невероятный хаос. Он все осматривает, прежде чем перейти к действию. Быстро проводит досмотр кухни и гостиной. Находит, что все здесь гораздо роскошнее, чем у тех людей, к кому он ходит чинить сантехнику. Толкнув какую-то дверь, он оказывается в кабинете Мистраля. Лекюийе мгновенно это понимает, но почему-то не сразу осмеливается перешагнуть порог: это место внушает ему робость. Постояв две минуты, он входит в комнату и садится в кресло Мистраля. Сердце его колотится, он слышит его беспорядочные скачки.

Он все осматривает, справа налево и слева направо. Множество книжек, компакт-дисков; на комоде стоит смешной всадник из кусков железа, с копьем в руках. Еще целая серия комиксов, герой которых — моряк. Затем взгляд его останавливается на картонной папке, лежащей в углу стола. На обложке крупными буквами написано: «ФОКУСНИК».

Эта папка, посвященная ему, буквально гипнотизирует его. Он тихонько придвигает ее к себе, медлит еще несколько секунд и затем открывает. Всего три листочка — он медленно их прочитывает, шевеля губами, беззвучно проговаривая все слоги и слова. Читает всего один раз. Это его характеристика, состоящая из ругательных эпитетов. То, что Мистраль в мягкой форме высказал по телевидению, Лекюийе теперь видит перед собой в более резких выражениях. Слова как будто отделяются от страниц, жгут ему глаза, взрывают мозг. «Опасный сумасшедший, сексуальный маньяк, боится женщин, ненормальный» и тому подобное. Он хватает свою отвертку и, не будучи в силах больше сдерживать себя, двадцать или тридцать раз втыкает ее в эти тонкие листочки, делая дыры в столе. Через некоторое время, прерывисто дыша, он закрывает глаза, как будто скрываясь от этих слов, мешая им наброситься на него. Вновь вернувшись к реальности, он слышит громкий разговор между женщиной и детьми. Он и не заметил, как они вошли.

Клара вернулась из школы примерно через полчаса после того, как уехала из дома. Дети по дороге захотели круассанов, и ей пришлось сделать незапланированную остановку. Мальчишки с шумом устремляются в свою комнату, а Клара отправляется на кухню, чтобы вскипятить воды и приготовить чай, и останавливается как вкопанная посреди кухни, закрывая глаза. Она ощущает необычный запах, чем-то смутно знакомый. Сосредоточившись на своих ощущениях, она пытается вспомнить. Этот аромат ей случилось ощущать два или три месяца назад. В ее сознании он ассоциируется с чем-то неприятным. С туалетной водой, основные ингредиенты которой прогоркли и скисли. А сейчас она ощущает запах свежей туалетной воды, сделанной на той же самой основе, с добавлением новых компонентов.

Вновь открывая глаза, она чуть не падает в обморок от ужаса, связав этот аромат с тем, который она распознала на кусочке ткани в кабинете у Людовика. Убийца детей проник в дом; быть может, он еще здесь. Клара не знает, что делать; выкрикивая имена детей, она опрометью бросается к ним в комнаты. Слыша вопли матери, они приходят в ужас. Словно безумная она врывается в комнату старшего, где они оба сидят, берет их за руки и рывком поднимает с пола. Уже с порога дома Клара видит в приоткрытую дверь кабинета мужа, что за столом Людовика сидит какой-то тип в шапке и латексных перчатках, закрывший лицо обеими руками. Она выбегает из дома, таща за собой плачущих детей: они падают, им никак не удается подняться. Она выскакивает на улицу и, по-прежнему бегом, устремляется к первому попавшемуся зданию, где есть телефон.

Фокусник слышит крики, плач, хлопанье дверей, и все это выводит его из состояния летаргии. Он прячет отвертку и спокойно выходит из дома через дверь, но прежде чем оказаться на улице, снимает шапочку и пакеты с ботинок. Все это он убирает в рюкзак, вместе с перчатками. Затем направляется к машине, верный себе, пристегивается, включает левый поворотник и едет домой. А по дороге пытается осознать, что именно произошло.

А Клара, пробежав пять метров, входит в столярную мастерскую. Парень, работающий там, поражается ее внешнему виду: у нее такое выражение лица, будто она только что повстречала самого дьявола. За собой она волочит плачущих растрепанных детей. Парень указывает ей на телефон еще прежде, чем она успевает спросить, где он находится.

Через полчаса три полицейские машины с маячками и сиренами на большой скорости приезжают на улицу. Первая останавливается у столярной мастерской. Из нее выскакивает Мистраль и бегом устремляется к жене и детям. Клара прячется в объятиях мужа и плачет, пытаясь слезами выплеснуть свой страх. Дети ничего не понимают и тоже ревут. Все вчетвером они возвращаются домой.

Внутри работают восемь полицейских. Они удостоверились, что все комнаты пусты, и теперь ждут специалистов по осмотру места преступления, криминалистов, которые возьмут пробы на ДНК. Когда те приезжают, Мистраль просит их начать со спален, чтобы Клара смогла как можно быстрее уединиться с детьми. Потом полицейские осматривают взломанное окно, но никаких проб не снимают. Часть сада, до самой ограды, через которую проник Фокусник, они обносят желтой лентой с надписью «Криминальная полиция. Место преступления». Прожектора ярко освещают сад и забор. Агенты сняли отпечатки следов, но по ним удается определить лишь размер обуви: криминалисты установили, что человек, проникший в дом, надел пакеты на ботинки. Еще они берут образцы темных волокон ткани, застрявших в решетке: вероятно, это фрагменты одежды преступника. Затем специалисты перемещаются в кабинет Мистраля. Они тщательно осматривают пол и не обнаруживают ничего пригодного для анализа. Удается, правда собрать множество образцов волокон одежды с кресла. Кладут пронзенные листы в конверты, чтобы попытаться позже найти там отпечатки пальцев или следы ДНК, и фотографируют крупным планом дыры в столешнице, нанесенные инструментом Фокусника.

У Мистраля нет надежды на то, что они смогут что-либо найти. Тем более что Клара видела: на преступнике были шапочка и перчатки. Он долго беседует по телефону с Франсуазой Геран: та хочет знать подробности. Ее беспокоит то, какой оборот приняло это дело. Она убеждена в том, что, спровоцировав преступника. Мистраль вызвал его гнев на себя. Из всего случившегося Мистраль делает вывод, что Фокусник видел его интервью по телевизору и верно расшифровал заминку перед последним ответом. Тревно был прав.

Полицейские покидают место преступления около десяти часов вечера. Кларе с трудом удалось уложить детей. Всю ночь у дома на видном месте дежурит полицейская машина. Венсан Кальдрон в ходе беседы с Мистралем настоял на том, чтобы два агента оставались в доме и ночью. Мистраль распоряжается взять свою жену и детей под защиту полиции: теперь их везде и всюду будут сопровождать полицейские, дом останется под постоянным наблюдением как внутри, так и снаружи, до тех пор пока Фокусника не обезвредят.

Когда вся эта суета прекращается, Клара, Мистраль и двое полицейских садятся ужинать, пытаясь при этом разговаривать на другие темы.

 

25

В семь часов очередная смена заступает на дежурство. Мистраль выкраивает время, чтобы позавтракать вместе с детьми и отвезти их в школу. Клара отменяет поездку в Грас, намеченную на ближайшее время.

Мистраля, прибывшего на службу, всячески подбадривают полицейские из других бригад. Они выражают ему сочувствие, предлагают поддержку. Мистраль благодарит и отвечает, что, если расследование затянется еще на несколько месяцев, он к ним обязательно обратится.

Он договаривается с Геран, что информация о проникновении в его дом не будет сообщена прессе. Комиссар чувствует: Фокусник действовал импульсивно. Он следил за Мистралем. Последний винит себя в том, что недостаточно внимательно смотрел в зеркало заднего обзора: если бы Клара не обнаружила Фокусника, могло бы произойти самое худшее.

Ближе к полудню из службы криминалистической экспертизы сообщают, что повреждения, оставленные Фокусником на столешнице Мистраля, нанесены не ножом и не шилом, а скорее каким-то колющим оружием, заточенным вручную, учитывая, что все дыры — неровные и похожи одна на другую. Мистраль тут же вспоминает об орудии убийства клошара в шестнадцатом округе, чья смерть спасла жизнь мальчику.

Он каждый час звонит жене, чтобы выяснить, все ли в порядке, и не расстается с рацией, постоянно включенной на частоту агентов, защищающих его семью. Мистраль чувствует, как в душе его поднимается жажда мести, хотя и знает, что это несовместимо с профессией полицейского. «Голова должна быть холодной, Людо; Фокусник хочет, чтобы ты слетел с катушек и запутался в расследовании». Он вспоминает, что говорил его преподаватель по уголовному делопроизводству в школе комиссаров в Сен-Сир-о-Мон-д’Ор: «Я начерчу вокруг вас круг. Круг уголовного производства, права, законности. Рисую его ярко, чтобы вы сразу же почувствовали, если перешагнете эту линию». Мистраль повторяет эту фразу про себя, стараясь увериться в том, что не ошибся в выборе пути.

Совесть Дюмона неспокойна, особенно после происшествия с Мистралем. Тот факт, что он ведет расследование в одиночку, в конце концов выяснится, но он не может совладать с собой. Он представляет себе, как положит на стол Мистралю свой отчет о расследовании на трех листах, всем своим видом демонстрируя: «К счастью, я оказался рядом». Он звонит ответственному за наблюдение на Северном вокзале, и тот обещает передать ему записи через несколько дней, но не раньше, ввиду возникших технических трудностей, которые компьютерщики пытаются устранить. Дюмон раздражен, но ничего не говорит: приходится довольствоваться столь неопределенным сроком.

После вылазки к Мистралю Фокусник возвращается домой в смешанных чувствах. Он обозначил свое психологическое преимущество над противником, в этом он уверен. По сути, Лекюийе сказал своему врагу: «Я могу приходить к тебе домой когда захочу, а ты на это неспособен». Все так, но в остальном он не сдвинулся с места. Он упрекает себя в том, что не смог должным образом воспользоваться этим преимуществом. Самым гениальным было бы утащить с собой под мышкой мальчишку Мистраля. «Вот тогда бы я показал ему свое могущество, ведь сейчас он столь же силен, как и прежде, и, вероятно, жаждет мести».

В ту ночь Фокусник еще долго сидел в кресле. По новостям — ничего. С широко раскрытыми глазами, уставившись в одну точку, он размышляет, да так, что голова вот-вот лопнет. Прежде чем лечь спать, он отправляется в палатку со своей жуткой коллекцией в руках. Когда он оттуда выходит, умиротворенный, мозг рисует ему неистовые образы, в ушах звучат крики — а часы показывают четыре утра. Он ложится на постель и засыпает, и извечные кошмары, преследующие его на протяжении многих лет, составляют ему компанию.

Лекюийе пробуждается около половины седьмого, и примерно пятнадцать минут уходит у него на то, чтобы понять, где он. Он лежит не шелохнувшись, словно окаменев, с руками, вытянутыми вдоль туловища, до тех пор пока не вспоминает, что находится у себя дома. Он встает и решает, что бриться не станет, и вообще не будет ни мыться, ни менять одежду. До тех пор пока снова не приступит к работе. Прежде чем выйти из дома, он, как обычно, несколько минут прячется в подъезде, наблюдая за тем, что творится снаружи, через грязные стекла входной двери. Все как будто спокойно, и он отправляется в свой излюбленный бар пить кофе. Лекюийе сидит там дольше обычного. С газетой и круассаном он выглядит как все, к чему и сам охотно стремится. Он слушает традиционные пересуды завсегдатаев бара и хозяина. Они говорят на свою любимую тему — о футболе, о команде, название которой Фокусник так и не запомнил: она плетется в хвосте турнирной таблицы, несмотря на бюджет и на игроков, каких она выставляет на поле. В ходе своей беседы они несколько раз призывали его в свидетели, но, поскольку он никак на это не реагировал, через некоторое время пожимали плечами и переставали обращать на него внимание.

Около девяти он отправляется на разведку на Северный вокзал. Устраивается на прежнем месте, проходит минут пятнадцать — и вот мальчик, тот самый, садится рядом с ним. Фокусник решает, что это хороший знак. Через пару минут парнишка спрашивает:

— Ты по-прежнему показываешь фокусы?

— Хочешь еще посмотреть?

— Да, но не мог бы ты и меня научить, чтобы я мог стричь бабки с туристов?

— Пожалуйста.

Фокусник вынимает из кармана свою колоду и на протяжении нескольких минут манипулирует картами так, что совершенно сбивает мальчика с толку. Потом он достает кости и заставляет их плясать сарабанду — парнишка замирает, восхищенно открыв рот. Заметив, что два пассажира остановились перед ними и с интересом смотрят на них, Фокусник резко прекращает свое выступление. И напоминает себе, что надо быть осторожнее, принимая во внимание охоту, открытую на него фликом по телевидению.

— Я еще вернусь, — говорит Фокусник, убирая кости в карман.

— Ты боишься людей? — спрашивает мальчик, обративший внимание на то, какой интерес его собеседник вызывает у окружающих.

— Нет, но я не люблю, когда они смотрят, как я показываю фокусы.

— Думаешь, они могут догадаться, как ты их делаешь?

— Да… может быть. Я покажу тебе как-нибудь. А сейчас мне нужно уйти. Но если ты хочешь научиться, нужно будет найти укромное местечко, чтобы там было поменьше народу.

— А это нетрудно! — с восторгом восклицает парнишка. — Встретимся здесь — и я отведу тебя в тихое место. Я знаю вокзал как свои пять пальцев, в том числе те закутки, где никого не бывает.

— Ты хорошо придумал. Ладно, пока, я пошел.

Фокусник встает и сливается с надвигающейся толпой. Через несколько секунд он уже покидает вокзал и отправляется на улицу д’Аврон.

В то же самое утро, войдя в свой кабинет, Дюмон обнаруживает у себя на столе множество стикеров с записками. На одном из них — телефон его коллеги из третьего подразделения уголовной полиции, занимающегося расследованием убийства Ирэн Менье, произошедшего на улице Сен-Диаман. Дюмон стоя набирает указанный номер и просит к телефону Ксавье Казаля. Полицейские знакомы, они одновременно были назначены комиссарами. На протяжении двух или трех минут они обмениваются банальными фразами, после чего Дюмон переходит к сути.

— Ты ведь о чем-то конкретном хотел со мной поговорить?

— Я хотел связаться с тобой раньше, но мне сказали, что ты погряз в деле Детьен.

— Так оно и было, но дело уже распутано. Нам чудовищно повезло! Я распорядился поставить на прослушивание телефоны обслуживающего персонала, и мы стали ждать. Потом мы немножко потрепали их на допросе и отправили восвояси. И эти придурки созвонились между собой. У мажордома и шофера состоялся двухминутный разговор, стоивший им двадцати лет тюрьмы. По десять лет за минуту.

— Браво, приятель! Как бы там ни было, а везение — это тоже часть игры. Это компенсация за все то время, когда мы пашем как безумные, чтобы раскрыть дело.

— Верно подмечено! Так почему ты мне звонишь?

— У меня к тебе дело на миллион долларов, заплатишь?

— Нет проблем. Будешь у нас — угощу кофе; считай, что у тебя тут всегда открыт счет. Так что у тебя там?

— Я получил результаты вскрытия Ирэн Менье, той, что на днях грохнули на улице Сен-Диаман.

— И это стоит миллиона долларов? Инфляция, однако.

— Погоди, дай досказать — ты обалдеешь. В общем, представь себе, удар ей нанесли не ножом. Или, если сказать иначе, не ножом ее пропороли.

— А чем же?

Дюмон стал серьезным. Он хорошо знает Казаля — тот балабол, конечно, но настоящий профессионал.

— Неким острым орудием длиной около двадцати сантиметров, с заточенным концом. Так сказал судмедэксперт.

— Да?

Дюмон думает. В словах Казаля ему слышится что-то смутно знакомое, но он не может вспомнить, что именно.

— Я тебе прочту заключение, ты поймешь. Судмедэксперт написал на полях, цитирую: «По-видимому, шило или заточенная отвертка — что-то в этом роде». Теперь усек, на что я намекаю?

— Черт! На клошара из двадцатого округа — его убили такой же штукой.

Дюмон тут же сопоставляет факты и понимает, что речь идет о Фокуснике.

— Давай дальше, продолжай делать выводы… Это значит… Ну же, я тебя слушаю…

— Что в районе действует убийца клошаров? — Дюмон не может удержаться от иронии.

— Дюмон, ты меня что, за идиота держишь? Ты это нарочно или совсем соображать перестал? Я тебе сообщаю о том, что мы получили точно такое же заключение, как и по вскрытию клошара. Хочешь, чтобы я тебе напомнил, кто главный подозреваемый в том убийстве?

— Фокусник, — на одном дыхании произносит Дюмон.

— Браво, приятель! Именно Фокусник, — продолжает Казаль насмешливым тоном. — Этот вывод некоторые могут счесть слишком поспешным, но по мне, так в самый раз. Похоже на то, что однажды ранним дождливым утром Ирэн Менье наткнулась на улице Сен-Диаман на Фокусника. И этот тип ее прикончил. Почему? Как? Тебе предстоит ответить нам на эти вопросы.

— А каким образом тебе удалось сопоставить данные? Судмедэксперты подсказали?

— Нет, все получилось дурацким образом. Вскрытия проводили два разных медика, так что узнал я не через них. Представь себе, у меня один молодой лейтенант крутит шуры-муры с симпатичной девчонкой из первого подразделения. Ну и как ты думаешь, о чем говорят двое полицейских, после того как вдоволь нарезвятся в постели?

— О делах, — смеется Дюмон.

— Угадал!

— Черт, так вот как все выяснилось!

— Именно!

— А как это все будет отражено в материалах дела? Можешь пока что продержать эти сведения в строгом секрете — скажем, два-три дня?

— Такие штуки делать рискованно, никто не любит, когда утаивают информацию. Если все это обнаружится, я для уголовной полиции погиб.

— Я прошу дать мне всего два или три дня.

— Хочешь опустить Мистраля?

— Дурак, что ли? Просто хочу, чтобы он какое-то время не путался у меня под ногами, а я пока себе тихо поработаю, потом — вне зависимости от того, будет результат или нет, — я ему обо всем доложу. Нужно убедиться в том, что мы действительно напали на след Фокусника.

— Звучит сомнительно.

— Не волнуйся, никакой интриги тут нет.

— Надеюсь… В общем, теперь дело Менье переходит к вам. Нужно как следует порасспросить народ в квартале.

— Согласен. Пока дело будут передавать официально, через прокуратуру и все такое, я тебе пришлю одного из своих ребят за копией. Хорошо?

— Ну… если меня обвинят в том, что я ничего никому не сообщил, я скажу, что это ты так постановил. На большее я пойти не могу.

— Отлично, это мне подходит. Но пойми: если префект слишком рано получит эту информацию, он уже от нас не отцепится, пока мы не прижмем этого парня. Ты заработал свой миллион долларов, а еще обед с сыром и десертом.

Дюмон вешает трубку и одновременно садится. Он в задумчивости. Информация взрывоопасная. Ему действительно не хочется сразу же делиться ею с Мистралем. Он хочет отправиться туда и на месте посмотреть, что представляет собой этот квартал. Дюмон закрывает глаза и размышляет. Через пару минут он набирает внутренний номер — номер Лорана Мартинеса, бессменного начальника архива.

— Мартинес? Привет, это Дюмон.

— Привет, Дюмон. Тебе что-нибудь нужно, или я ошибаюсь?

— Попал в точку! Мистраль, вероятно, говорил тебе: он поручил мне заниматься всеми нераскрытыми убийствами за первый период активности Фокусника.

— Точно. Я думал, ты объявишься раньше.

— У меня была куча работы: занимался двумя делами одновременно, так что это не моя вина.

— Ну раз так… Я составил список имен.

— Сколько их?

— По моему мнению, нужно начать с тех двух лет, на протяжении которых он действовал, и прибавить к ним еще год до первого преступления и год после финального. За четыре года — тридцать два нераскрытых убийства, если считать все. Так тебе нужны досье?

— Когда я могу их получить?

— Завтра днем, раньше не получится. У меня людей мало, а работы полно.

— Не проблема, годится.

На самом деле Дюмон хотел бы заполучить их немедленно, но не стал проявлять слишком большой поспешности, чтобы Мартинес ничего не заподозрил и не позвонил Мистралю.

Покинув Северный вокзал, Фокусник болтается по городу без определенной цели. Он разъезжает по улицам, прочесывая взглядом тротуары, еще не начинает охоту, но уже присматривается. Потом он останавливается пообедать в одном из кафе двенадцатого округа, неподалеку от старых складов Берси. Он сидит над сандвичем и кофе, размышляя о том, как вернуть себе преимущество на территории, захваченной полицейскими, то есть на улице д’Аврон. Ближайшие два дня он определяет себе в качестве отсрочки.

Проглотив свой кофе, Фокусник отправляется в сторону улицы д’Аврон. Добравшись до квартала, он паркует машину, снимает куртку: мальчик мог описать ее полицейским, — и, в образе маленького безвестного человека в свитере и серых брюках, не без опасения сворачивает на нужную улицу. Он старается идти примерно на расстоянии метра от компании из нескольких человек, бредущих по улице: нужно раствориться в потоке, спрятаться среди прохожих. Глаза Фокусника фиксируют все вокруг. Тротуары и машины. Сначала он идет в одну сторону, потом по тротуару возвращается обратно и, наконец, в третий раз проходит по тому же отрезку, стремясь приблизиться к перекрестку с улицей, на которой живет мальчик. И в четвертый раз он проделывает тот же путь, опять в обратную сторону, добирается до своей машины и, дрожа от холода, буквально падает в кабину. Результат: две полицейские машины без отличительных знаков: одна — в начале улицы д’Аврон, вторая — на пересечении с улицей Мареше. И белый фургон без логотипа, припаркованный на тротуаре перед входом в дом мальчика. Выводы Фокусника: «Флики принимают меня за болвана. В тюрьме всем известно, что они используют эти фургоны». С другой стороны, ему лестно видеть такую расстановку сил: значит, они его боятся. Он включает печку на максимум и едет в сторону колледжа, где учится парнишка.

Первый раз он проходит мимо в четыре часа и никакого полицейского автомобиля не видит. В половине пятого, сняв пальто, он смешивается с толпой родителей, пришедших за своими детьми. Сердце его сильно бьется: он понимает, насколько дерзко и рискованно поступает. Ни полицейских, ни мальчика. Он уходит вместе с родителями и детьми и, видя, что парнишка не появляется, затаивается в засаде поблизости от колледжа. В пять часов он замечает синюю полицейскую «лагуну». В половине шестого мальчик выходит из колледжа и садится в машину. Фокусник, довольный тем, что его засек, уезжает: затерявшись в потоке транспорта, он возвращается домой.

На следующий день Фокусник возвращается к колледжу в пять часов и видит, что полицейские по-прежнему там. Он отваживается на то, чтобы следовать за полицейским автомобилем на некотором расстоянии. Довольный, что они как бы поменялись ролями, он вновь обретает уверенность в себе. «Лагуна» останавливается перед домом, и ребенок выходит. Полицейские остаются дежурить до возвращения отца. Фокусник решает всю неделю приезжать к колледжу, чтобы узнать расписание занятий мальчика. А там он придумает, что делать.

В середине дня Дюмон получает обещанные тридцать два дела. Он составил себе план работы. Прежде чем детально изучать все досье, он намерен разделить их по «почерку», а затем уже внутри этих первичных групп провести классификацию по месту преступления. Данная информация значится на заглавном листе каждого отчета о проведенном расследовании, где обозначены его основные характеристики. Дюмону требуется всего десять минут на то, чтобы понять, что одно дело выделяется на фоне остальных. Речь идет об убийстве автомобилиста, случившемся однажды вечером в тринадцатом округе, на улице Жерар.

Дюмон смотрит по карте, где находится эта улица. Он взволнован до предела, потому что знает: теперь в его руках — настоящий след, и решение загадки, по-видимому, кроется где-то в тринадцатом округе, в квартале Бют-о-Кай, где одним и тем же способом, с интервалом в двенадцать или тринадцать лет, на расстоянии примерно пятисот метров друг от друга, убили двух человек. Перед ним на столе лежит заключение судмедэксперта, из которого следует, что орудием убийства является не нож, а заточенное лезвие, в точности как в случае с той женщиной с улицы Сен-Диаман и клошаром из шестнадцатого округа.

Он выходит из своего кабинета, чтобы выпить кофе, успокоиться и привести в порядок мысли. По пути он встречает Мистраля, тот замечает, что у него взволнованный вид, и приглашает в свой кабинет, но Дюмон уклоняется от этого и старается взять себя в руки. Он понимает, что Мистраль не держит на него зла за его выходки, но все равно не отказывается от своего намерения в одиночку продвинуться как можно дальше в расследовании дела Фокусника. Он хочет, чтобы все знали: лучший следователь — он, Дюмон, и это именно он вычислил Фокусника, после того как распутал дело Детьен.

Дюмон торопится покинуть территорию следственного отдела. У него с собой рация и мобильный телефон. Он на связи, так что никаких проблем. Воодушевленный успехом в деле Детьен, имея на руках козыри, предоставленные ему Казалем, он чувствует себя на волне удачи.

Припарковав свой «406» на бульваре Бланки, он идет вверх по улице Сен-Диаман, где убили Ирэн Менье. Идет медленно, внимательно глядя по сторонам, словно ищет какой-то знак. Добравшись до площади Бют-о-Кай, он останавливается, не зная, куда двигаться дальше: направо или налево. Прямо перед ним — бар и книжный магазин, рядом, справа, — ресторан, а слева — бакалейный магазинчик. Он с трудом себе представляет, как войдет во все эти заведения и скажет: «Я ищу человека невысокого роста, худого, с темными волосами, странного вида». Посетители будут над ним смеяться еще минут пятнадцать после его ухода, похлопывая себя по ляжкам: ведь под это описание подходят тысячи людей. Он отправляется налево, на улицу Бют-о-Кай. Разворачивает карту, чтобы сориентироваться, и видит, что улица Самсон, уходящая влево, вливается в улицу Жерар, где тринадцать лет назад убили автомобилиста. Дюмон следует по улице Самсон, не зная, что проходит как раз мимо дома, где проживает Фокусник. Он продолжает исследовать обстановку, как будто может что-то извлечь из нее. Как и все прочие полицейские, занятые в этом расследовании, он перестал обращать внимание на белые фургончики. Их слишком много — такое впечатление, они все время попадаются на глаза.

Покинув тринадцатый округ, Дюмон отправляется в шестнадцатый, на бульвар Мюра, где Фокусник впервые проявил себя. Смена декораций, буржуазный квартал. Ничего общего с улицей Сен-Диаман. В этом месте Фокусник совершил покушение на мальчика и убил клошара, в некотором смысле своей жизнью спасшего малыша. Хотя кварталы и разные, он мог бы выбрать однотипные места для совершения преступления — например подъезды домов. Но нет. В шестнадцатом округе — загон для велосипедов, в тринадцатом — улица. Еще надо добавить сюда убийство мальчика на улице Ватт, тоже в тринадцатом округе. То есть именно этот последний является самым криминогенным округом применительно к рассматриваемому делу. Дюмон возвращается в следственный отдел и записывает все выводы на листке бумаги и запирает его на ключ в одном из ящиков стола, прежде чем покинуть рабочее место и двинуться домой.

Дюмону кажется, что разрабатываемая им стратегия в конце концов должна оправдать себя. В соответствии с ней он не станет сразу же возвращать Мартинесу дела, не имеющие отношения к расследованию. Иначе последний сразу сообразит, что к чему, и непременно предупредит Мистраля. Он расставляет досье в своем шкафу, а дело об убийстве автомобилиста откладывает в сторону.

Потом он читает копии материалов дела об убийстве Ирэн Менье на улице Сен-Диаман и видит сходство в тактике преступника во всех трех убийствах взрослых. Он знает, что добился значительного прорыва в расследовании, но ему все-таки трудно двигаться вперед в одиночку. По-хорошему, следовало бы все силы их отдела бросить на этот квартал, ходить от двери к двери с фотороботами в руках, хотя они и малопригодны. Это как если с силой ударить ногой по муравейнику. Однако, возможно, что-нибудь из этого бы и вышло.

Дюмон застает Мистраля в его кабинете и просит у него два дня отпуска, ссылаясь на необходимость уладить кое-какие личные дела. Мистраль удовлетворяет его просьбу, не задавая лишних вопросов.

Это довольно-таки рискованное решение Дюмон принял, чтобы развязать себе руки и получить свободу маневра. Он возвращается в квартал Бют-о-Кай. Так как Мистраль в основном сосредоточил свои усилия на улице д’Аврон, у Дюмона появляется некоторая отсрочка. Он также очень надеется на видеозаписи, сделанные в системе Управления железными дорогами. У него много резервных вариантов, однако он знает, что играет в опасную игру. В случае провала он на всю жизнь окажется в глуши, в каком-нибудь третьеразрядном комиссариате — и это при самом благоприятном исходе. Ради положительного результата Дюмон должен собрать достаточно информации, так чтобы арест Фокусника стал его заслугой, но при этом никто не понял, что он действовал на свой страх и риск, в одиночку, желая всех обойти: подобное поведение считается в полиции недопустимым. А граница между этими двумя вариантами: слава или пожизненная ссылка, — тоньше папиросной бумаги.

 

26

Арно Лекюийе приступает к работе, находясь в гораздо лучшей форме, чем прежде. Ему кажется, что преимущество в игре опять на его стороне. Да Сильва замечает, что отдых пошел ему на пользу. Он передает ему список вызовов, и Лекюийе отправляется работать — как всегда, быстро и молча. У него есть возможность каждый вечер в семь часов ездить к колледжу, чтобы удостовериться в том, что мальчик выходит оттуда в одно и то же время и что полицейские все время на посту. Но, видя, что мальчик живет в режиме практически неизменяемого расписания, причем под постоянной полицейской охраной, Фокусник начинает испытывать определенные сомнения. То есть он не знает, как взяться за дело.

Перрек, вернувшись в Париж, сразу же с замиранием сердца отправляется в следственный отдел. Он долго беседует с Мистралем и Кальдроном и, видя, что полицейские разрабатывают множество версий, чувствует прилив оптимизма. Они обедают все вместе, втроем, разговор ведется исключительно вокруг Фокусника.

— Я бросил на поимку Фокусника все имеющиеся в моем распоряжении средства и даже задействовал другие службы. И все для того, чтобы схватить его как можно быстрее, — резюмирует Мистраль.

Обед подходит к концу.

— А почему вы настаиваете на том, что это надо сделать «как можно быстрее»? — спрашивает Перрек.

— Я уверен, что скоро он снова выйдет на охоту. Мы дали ему почувствовать, что мы близко, и он захочет снова взять инициативу в свои руки. Вероятно, он засек нас на улице д’Аврон. Первой его реакцией было заявиться ко мне домой. Второй будет очередное покушение — чтобы доказать нам, что он по-прежнему задает тон. Опасность состоит в этом.

Кальдрон и Перрек переглядываются, качая головами. Перрек просит Мистраля сообщить ему, если они задержат Фокусника. Тот с пониманием соглашается.

Мистраль улаживает с заместителем прокурора ряд процедурных вопросов, и ему поручают расследование происшествия с Тревно. Наконец он добивается разрешения совета профессиональной ассоциации врачей на получение доступа к списку пациентов психиатра.

Днем в кабинет Мистраля с заговорщическим видом входит Кальдрон. Он закрывает за собой дверь, Мистраль вопросительно смотрит на него.

— Что случилось, Венсан?

— А вот что, — говорит он, вынимая из кармана пиджака тонкую пластиковую коробочку.

— Это что?

— Это DVD. Уверен, вам понравится. Ну, в каком-то смысле.

Кальдрон глазами показывает на DVD-плейер, стоящий под телевизором.

— Давайте.

Кальдрон включает телевизор и запускает диск. Сначала на экране мельтешат черно-белые мушки, потом постепенно появляется цветное изображение, и, наконец, картинка нормализуется. Мистраль, не понимая, смотрит на экран и видит перед собой сидящих на скамейке людей. Через несколько минут он приходит к заключению, что это вокзал. На изображении обозначены дата и время. Картинки появляются скачкообразно, запись охватывает последние десять дней.

— И что? — спрашивает Мистраль.

— Вы сами увидите, — только и отвечает Кальдрон.

Он берет пульт и ускоряет воспроизведение, а потом замедляет. Картинки снова прокручиваются скачкообразно.

— Почему изображение так скачет? — спрашивает Мистраль.

— Потому что оно получено с камеры наблюдения и перенесено на DVD. Если бы запись производилась нормально, в режиме реального времени, понадобился бы слишком большой носитель. А если программировать включение записи каждые пять секунд, это позволяет впихнуть больше материала в тот же объем носителя. На этом DVD собраны кассетные записи за несколько дней.

На экране пассажиры стоят в профиль — очевидно, смотрят на перрон. Потом они постепенно поворачиваются направо, в сторону скамеек. Мистраль спрашивает себя: что же может привлечь здесь внимание? Поскольку в объектив камеры попали именно пассажиры, они скрывают от зрителя сидящих. Потом на протяжении двух или трех секунд появляется пространство между двумя стоящими людьми, и Мистраль видит прямо перед собой мужчину и мальчика. Ребенок наблюдает за руками взрослого, а тот вертит в пальцах игральные кости. У Мистраля перехватывает дыхание. Пассажиры же снова скрывают сидящих, на сей раз разворачиваясь к перрону. После отхода поезда ребенок уже сидит на скамейке в одиночестве.

— Это Фокусник? — спрашивает Мистраль.

— Похоже на то.

— Нужно отмотать на ту картинку и остановить, рассмотреть хорошенько его лицо.

— Я уже пытался, но получается не очень-то здорово. Он слишком быстро пропадает. Изображение расплывчатое, распечатать в пригодном качестве не удается.

— Не страшно. Если это он, мы ведь впервые его видим, знаем, как он выглядит. Так странно смотреть на человека, разыскиваемого уже двенадцать или тринадцать лет!

— Да, верно, это все меняет. Наконец-то он материализовался, пусть хоть так.

— Откуда у вас эта запись?

— Я был в секретариате. В это время прибыл курьер из Управления железных дорог и принес DVD для Сирила Дюмона. Я позвонил руководителям групп, работающих под его началом, — судя по всему, они ничего не знали о расследовании такого рода. Я взял на себя смелость посмотреть, что это за материал, — и вот что обнаружил. А теперь что мы будем делать? — Кальдрон кивает в сторону телевизора.

— Ничего. — Мистраль размышляет. — Ну пока мы ничего не скажем Дюмону: я предпочитаю дождаться, пока он сам заговорит со мной на эту тему, хочу оставить ему шанс. Вы же сейчас отправляйтесь в службу технической поддержки — пускай распечатают нам несколько фотографий этого типа. Их нужно показать мальчику из шестнадцатого округа, малышу с улицы д’Аврон и моей жене. А там видно будет.

— Снимок будет не очень-то удачный.

— Я знаю. Но больше у нас все равно ничего нет. Попробуем работать с этим.

После ухода Кальдрона Мистраль некоторое время пребывает в сомнениях: в какой-то момент он собирается вызвать Дюмона и спросить его о том, что он скрывает. Но потом решает дать ему шанс самому все рассказать. В итоге он отправляется к Геран. Узнав новость, она хочет немедленно потребовать объяснений от Дюмона. Однако Мистраль просит ее не торопиться и дать Дюмону возможность сделать это по собственной инициативе. Однако, поскольку тот взял двухдневный отпуск, придется подождать. Она нехотя соглашается.

Через два часа Кальдрон возвращается в отдел примерно с пятьюдесятью экземплярами фотографии мужчины с мальчиком. Мистраль пристально разглядывает мутное изображение этого типа: лицо у него невыразительное, и видно, что он настороже. Комиссар в восторге оттого, что наконец знает, как выглядит этот человек: он убежден, что перед ним именно Фокусник. Никакого формального доказательства у него нет, лишь ощущение. Он не может оторвать глаз от фигуры маленького человека.

— По крайней мере, — говорит он, — мы впервые видим его. И хотя картинка получилась не слишком удачной, мы все же получили нечто конкретное.

— Надеюсь, это нам поможет. Я хотел бы разделить ваш оптимизм, но я суеверен, и пока мы не будем знать наверняка… — с сомнением в голосе произносит Кальдрон и не оканчивает своей фразы.

— Вы правы! Но на данном этапе нужно хвататься за все, что у нас есть, лишь бы только остановить его.

— Полностью с вами согласен!

— Венсан, не забудьте сделать подборку похожих фотографий, чтобы вы могли их показать свидетелям вместе с особо нас интересующей.

— Само собой. Один из моих ребят как раз сейчас делает негативы, чтобы подыскать подобные изображения. — Потом он добавляете иронией, надеясь, видимо, разрядить обстановку: — Ясно, что, если фотография этого типа окажется среди портретов щекастых усатых дядек, первый же адвокат-стажер разнесет наши доказательства в пух и прах.

Мистраль отвечает на это замечание натянутой улыбкой: он чувствует, что расследование набирает темп и нельзя ничего упускать.

— Когда все будет готово, начните с секретаря Тревно — так мы сэкономим время, не надо будет журнал посещений изучать. Если такого человека среди его пациентов нет — значит, мы не будем ими заниматься.

— Я ей позвоню и договорюсь о встрече.

— Хорошо. Начиная с завтрашнего дня берите свободных людей и отправляйтесь на Северный вокзал: если получится, доберитесь до мальчика, а еще спросите в службе охраны, кто заказывал этот диск и зачем, и пусть они продолжают все снимать на камеру.

Мистраль встает и идет к доске — зафиксировать там достижения последних дней в расследовании дела Фокусника. Потом он поворачивается к Кальдрону:

— Если этот тип действительно Фокусник, то в ответ на давление он непременно выйдет на охоту.

— Это будет катастрофа!

— Действительно, это будет худшее из всего, что может случиться. Но у меня такое впечатление, что и у нас кое-что есть, разве нет?

Мистраль указывает на фотографию мужчины и ребенка, приколотую к доске.

— Я уже сказал вам, что суеверен и предпочитаю не загадывать.

— Хорошо, Венсан, в каком-то смысле я вас понимаю.

Мистраль покидает службу около восьми и отправляется домой. Из машины он звонит на сотовый Дюмону и попадает на автоответчик. Ему не хочется оставлять сообщение, и он впадает в задумчивость, пребывая в ней до самого дома. Прежде чем войти внутрь, он объезжает здание вокруг, чтобы убедиться в том, что ставни надежно закрыты. Как только он входит, дети наскакивают на него. Старший первым задает ему самый главный вопрос:

— Папа, ты арестовал плохого дядю?

— Нет еще, но скоро арестую.

— Расскажи.

— Слишком рано еще, и это секрет.

Оставшись наедине с Кларой, он сообщает ей о последних достижениях в расследовании, и это ее немного успокаивает. Он также рассказывает о Дюмоне, и она спрашивает, чем объяснить такое поведение: Дюмон играет в вольного стрелка? Людовик отвечает, что у него гипертрофированное эго, и строить из себя одинокого рыцаря — как раз очень в его духе, но он надеется, что Дюмон все-таки одумается.

Лекюийе, осторожный, как всегда, припарковал машину в нескольких сотнях метров от своего дома. Поднялся ветер. Холодный мартовский ветер, продувающий сквозь всю одежду, леденящий до костей. Весна в этом году запаздывает.

Половина десятого. Лекюийе хорошо себя чувствует; сначала он поужинал в кафе, потом отправился в секс-шоп на севере Парижа. Он возвращается оттуда с очередной порцией порножурналов. По некоторым признакам он чувствует, что скоро ему снова нужно будет выйти на дело. В кармане у него лежат наготове все его фетиши — от колоды карт до ножничка для ногтей. Он уверен, что именно возобновлением охоты он должен ответить на растущий потенциал полиции.

На улице ветер треплет и хлопает навесами над витринами магазинов. Лекюийе этот звук воспринимает как аплодисменты в свой адрес. Ему удается полностью взять себя в руки, даже особых усилий не приходится прикладывать, чтобы выглядеть маленьким, незначительным человеком. Наконец он сворачивает на улицу Жерар, до дома остается триста метров. Потом он почему-то начинает идти как двенадцать лет назад, в день уличного поединка: левой ногой по тротуару, правой — по водосточному желобу, как иногда делают мальчишки. Так он проходит метров сто. Потом ныряет в подъезд своего дома и ждет пару минут в темноте, чтобы проверить, все ли спокойно. Убедившись, что все в порядке, он поднимается в свою квартиру.

Фокусник садится перед телевизором и смотрит вечерние новости, а после залезает в свою палатку. Он выходит оттуда около трех часов ночи и остаток ее очень скверно досыпает на кровати не раздеваясь.

Наутро, выпив кофе, Лекюийе отправляется обслуживать своего первого клиента, назначенного на восемь тридцать. Тот живет в десятом округе, неподалеку от Северного вокзала. Искушение велико, и он особо не пытается ему сопротивляться. Только он намеревается войти в здание вокзала, как вдруг видит на стоянке такси своего мальчика. Фокусник тут же останавливается, почуяв неладное. Мальчик замечает его и бегом устремляется к нему. Лекюийе внимательно смотрит по сторонам.

— На вокзале мусора. У них есть наша с тобой фотка, и они тебя ищут.

— Откуда ты знаешь?

— Мне товарищи сказали. Меня еще не было, а двое фликов им показывали фотографию, где мы с тобой сидим на скамейке, несколько дней назад. Они ищут человека, показывающего фокусы. Мои друганы меня предупредили, и я побежал сюда, как только тебя увидел. Что ты натворил? Ты бандит?

— Я ничего не сделал, это ошибка.

— Ты мухлевал в игре? Обыгрывал богачей в покер? Можешь меня научить своим фокусам? Я знаю одно укромное место.

— Не сегодня, сейчас у меня нет времени. Я вернусь на следующей неделе. Пока.

Лекюийе ощущает легкое покалывание в затылке, его захлестывает волна панического страха. Он возвращается к своей машине, пытаясь идти обычным шагом, не бежать. Потом спокойненько трогается, сдерживая желание заорать. Лишь удалившись от вокзала на некоторое расстояние, он позволяет себе перевести дух. Тело его сотрясает дрожь, зубы стучат, челюсть болит. «Черт возьми, откуда у этих тварей-фликов моя фотография, да еще с мальчиком? Я схожу с ума. Однако я ведь не допустил ни одной ошибки. Это гад Мистраль, он всем заправляет. Он думает, что я у него в руках, но он меня еще не знает». Лекюийе не может произнести ни звука, но душа его кричит, он лупит кулаком по рулю, вполне отдавая себе отчет в том, что чуть не попался.

Кальдрон звонит Мистралю с Северного вокзала.

— Мы нашли мальчика, заснятого вместе с тем типом, в котором мы подозреваем Фокусника. Это беглец, ему четырнадцать лет, но на вид — десять-двенадцать.

— Есть шансы до него добраться?

— По-моему, нет, так как мальчишки, которых мы там встретили, по-видимому, предупредили его. Мы передадим эстафету бригаде по делам несовершеннолетних. Они отлично знают этих ребят, и им будет проще, чем нам, обнаружить их.

— Ладно, хорошо. Вы ходили в службу видеоконтроля, узнали, кто заказывал записи?

— Да… — Кальдрон явно испытывает неловкость. — Я получил подтверждение. Это был Дюмон, он явился туда в одиночку и сказал, что ведет расследования убийства наркодилера.

— Что за черт? — Мистраль с трудом сдерживает раздражение. — Ладно, надо будет им заняться, и поскорее.

Арно Лекюийе пребывает в плачевном состоянии и приезжает к очередному клиенту с опозданием, но, поскольку работу свою он выполняет безупречно и быстро, тот не жалуется. В таком же настроении он ездит и по остальным адресам, без перерыва на обед. Трое из клиентов отменили вызов, и так как рабочий день Лекюийе в результате завершается в час дня, он отправляется к Да Сильве.

В мастерской оба на месте — и отец, и сын. Видимо, потому, что куртки на Лекюийе нет, лишь серый свитер поверх рубашки, он выглядит особенно хилым и жалким. Кроме того, он чувствует себя не просто плохо, а прямо-таки ужасно. Сын насмешливо смотрит на отца. Тот внимательно изучает Лекюийе поверх очков и взглядом отвечает: «Ты прав! Ничего уж очень страшного он собой не представляет».

Жорж Да Сильва пожимает плечами, собирает инструменты и отправляется к двум рабочим, поджидающим его в машине.

— Так, парень, ну что там у тебя? — спрашивает Да Сильва-отец.

— Вот, возьмите.

Он вынимает из правого заднего кармана брюк чеки, а из левого — наличные и копии счетов.

— Отлично. — Луи Да Сильва проверяет, все ли сходится. — Держи, я приготовил для тебя новый список клиентов. К ним ты можешь отправляться, начиная с завтрашнего дня. Скажи-ка, я вижу: ты весь продрог, — что, куртку потерял?

— Нет, она осталась в машине, просто за рулем я снял ее.

— Можно подумать, у тебя что-то стряслось: вид у тебя неважнецкий.

— Нет, ничего такого. Все хорошо.

Ему хочется добавить: «И хватит действовать мне на нервы, сейчас не время!»

— Там, в списке, есть один клиент, желающий заменить…

В этот момент в конторе звонит телефон. Звонок громкий, его хорошо слышно отовсюду, в том числе из самой глубины конторы. Прежде чем снять трубку, Да Сильва смотрит, открыт ли его большой журнал записей, правой рукой разглаживает страницу, собираясь на ней писать, достает из нагрудного кармана спецовки ручку и говорит Лекюийе:

— Подожди две минуты.

— Фирма Да Сильвы, слушаю вас, — говорит он ровным голосом.

— Добрый день, месье.

Голос человека на другом конце провода оглашает контору. Да Сильва включил громкую связь на максимум, чтобы ничего не пропустить из беседы, и таким образом его слушают все вокруг.

— Здравствуйте. Это месье Рено. Я уже пользовался вашими услугами. Хотел бы обратиться к вам по поводу установки посудомоечной машины.

— Сейчас посмотрим. Как насчет следующего вторника, в одиннадцать? Вас устроит?

— Отлично. И не могли бы вы прислать того рабочего, что уже приходил к нам, — маленького роста, худощавого, он мало говорит, но отлично работает. И еще он фокусы умеет показывать. Мой мальчик от него в восторге.

— Да-да, конечно. Ваш адрес есть у меня в базе, я его извлеку. До свидания, месье.

Голос Да Сильвы стал странно далеким, в нем звучит некая задумчивость.

Луи Да Сильва тихонько кладет трубку, закрывает ручку колпачком и убирает ее во внутренний карман спецовки. Не вставая со стула, он разворачивается к Лекюийе, стоящему за перегородкой.

Двое мужчин смотрят друг на друга, и все становится ясно за четверть секунды. Да Сильва произносит неуверенным голосом, искаженным поднимающейся у него внутри тревогой, от которой в горле встает комок:

— Значит, вот как, значит, Фокусник — это ты! Некоторые, — он кивает на телефонный аппарат, — не смотрят новости, а жаль.

Да Сильва сидит неподвижно, в руке у него появился большой стальной нож, о существовании которого Лекюийе прежде не подозревал.

А Лекюийе вытряхнул из рукава отвертку и теперь держит ее в правой руке. Раз его раскрыли, он больше не пытается притворяться. Да Сильва по-прежнему сидит и смотрит на этого маленького человека, чье лицо в одночасье преобразилось в маску ненависти, а губы побелели и стали тонкими словно лезвия. Теперь Фокусник стоит очень прямо, расправив плечи, высоко держа голову. Он забыл о своей роли маленького, незначительного человека и отлично себя чувствует.

— Я знал, что меня в тебе что-то напрягало, и всегда говорил об этом моему сыну.

Лекюийе молчит, он анализирует ситуацию, приглядываясь ко всему, что его окружает.

Мистраль снова звонит Дюмону на мобильный. Он надеется, что вот-вот включится автоответчик, и испытывает сильное раздражение, и тут Дюмон берет трубку. Мистраль не дает ему времени опомниться, но при этом пытается унять свой гнев.

— Привет, Сирил, мне нужно срочно тебя видеть.

— Ага, привет, а до завтра подождать нельзя? У меня тот кое-какие личные дела.

— Мне наплевать на твои личные дела! Жду тебя у себя в кабинете не позже чем через час.

И Мистраль бросает трубку. Дюмон смотрит на свой мобильный так, будто ожидает от него каких-то неприятностей. Через несколько секунд он убирает его в чехол и задумывается. Его машина стоит на площади Бют-о-Кай, в трехстах метрах от дома Арно Лекюийе по прозвищу Фокусник. Дюмон, разумеется, не знает этого, но подозревает, что разгадку всего дела нужно искать где-то в этом квартале. Два убийства, совершенных с разницей в двенадцать лет, однотипным орудием, судя по всему, самодельным, подсказывают ему, что именно тут обретается Фокусник. И покушение на мальчика было совершено в нескольких метрах отсюда. Дюмону кажется, что для одного округа это чересчур: три совпадения, подпадающих под юрисдикцию уголовной полиции, уже перебор.

Ему не нравится звонок Мистраля, совсем не нравится. Дело даже не в тоне, а в скрытой угрозе, угадываемой за этим звонком. Откровенно говоря, Дюмон начинает опасаться репрессий со стороны Мистраля, в случае если тот узнал, что он, Дюмон, пытается всех обставить. Он отправляется выпить кофе в любимый бар Лекюийе. Минут через двадцать, в задумчивости, не слишком уверенно, он идет в сторону набережной Орфевр.

У директора колледжа серьезный разговор с заместителем по хозяйственной части, объявившим ему, что расходы придется урезать, чтобы частично финансировать поездку третьих классов в Испанию по окончании учебного года. Денежные вопросы настолько выводят директора из равновесия, что, когда звонит телефон, ему не очень-то хочется снимать трубку, однако звонящий весьма настойчив. Наконец директор отвечает. На другом конце раздается властный голос:

— Здравствуйте, месье, это полицейский, отвечающий за охрану маленького Сильвена.

— Да, добрый день, чем могу помочь?

— Наше расследование продвигается, и мы хотели бы сегодня днем, в четыре часа, показать мальчику несколько фотографий. Мы можем приехать за ним в пятнадцать тридцать?

— Да… конечно… если по-другому нельзя.

Директору нелегко скрыть свое раздражение.

— Благодарю за понимание.

В пятнадцать двадцать пять перед колледжем останавливается синяя «лагуна», приехавшая за мальчиком. Из окон третьего этажа один из охранников учреждения наблюдает, как мальчик садится в полицейский автомобиль.

В тот же самый момент Дюмон входит в кабинет Мистраля. Тот встречает его коротким и холодным:

— Привет. Садись. Я тебе сейчас покажу одну штуку, а ты мне скажешь свое мнение, — начинает Мистраль.

— Да… о чем речь? — спрашивает Дюмон.

— Смотри.

Мистраль указывает на телевизор и нажимает кнопку на пульте. Телевизор и Дюмон одновременно находятся в его поле зрения. Через несколько секунд он чувствует, что Дюмону стало не по себе. Он молча включает видеоплейер — глаза Дюмона расширяются от удивления, когда он видит перед собой Фокусника, сидящего на скамейке рядом с мальчиком. Мистраль хранит молчание, становящееся откровенно тяжелым. Первым тишину нарушает Дюмон: он резко поворачивается к Мистралю, готовый к столкновению.

— Так что ты хочешь знать?

— По поводу того, что мы только что видели. Объясни, и хватит изворачиваться, сейчас не самый подходящий момент.

Мистраль глядит на Дюмона, тот лихорадочно соображает. Мистраль не торопит его, ждет, пока тот сам выскажется. Дюмон качает головой, как будто ведет внутренний диалог сам с собой. Через минуту он наконец отвечает и все выкладывает своему начальнику. О Кармасоле, о Северном вокзале, о звонке его коллеги Казаля, наведшем на мысль сопоставить убийства двух клошаров и нераскрытое убийство автомобилиста в тринадцатом округе, в квартале Бют-о-Кай. Дюмон спокойно рассказывает о своих подвигах вольного стрелка, Мистраль слушает.

— Вот теперь ты знаешь столько же, сколько я, — завершает он свою речь с вызовом.

— Почему?

— Почему? Да потому, что ты меня взбесил своим появлением в следственном отделе: ты меня подрезал, и это тебя нисколько не смущает. Потому что я этого не выдержал, потому что три четверти служащих отдела в результате считают меня за идиота, потому что я бы отлично мог вести это дело, потому что, потому что… в общем, не почему.

— Ты по кривой дорожке пошел, и ты это знаешь. Я не по собственной воле подрезал тебя, придя в отдел. Я сюда пришел, потому что ты уже выбивался из колеи. Своим поведением, своими эгоистическими методами, своим «посмотрите-ка на меня: я — лучший» ты настроил против себя всех еще до моего прихода. Так что не надо мне сказки рассказывать. Ты все сам испортил.

— Я не согласен. Я…

— Мне плевать, согласен ты или нет, это правда. А в ходе этого чертова расследования я дал тебе шанс поработать со мной вместе. В одной команде. А не копать в одиночку. Черт возьми, откуда ты такой взялся? Чему тебя учили? Или думаешь, что ты в кино? Ты понимаешь, что твоя самодеятельность могла повлечь за собой катастрофические последствия для моей семьи?

— Нет, я… э-э… прости меня, меня понесло, я хотел…

— Мне все равно, чего ты хотел. Ты наворотил дел, и теперь придется за это ответить. Мы вместе пойдем к Геран, расскажем ей, как все было. Уверен, ей очень понравится.

Фокусник выходит из синего «рено-лагуна». Мальчик спит глубоким сном на заднем сиденье, выпив большую порцию коктейля: фруктовый сок с рогипнолом и теместой. «По крайней мере, — думает он, — хоть таблетки, выписанные этим придурком-психиатром, на что-то сгодились».

«Рено» стоит в укромном месте за бульваром Макдональда в девятнадцатом округе. Он укладывает ребенка между задних сидений и укрывает своей курткой от взглядов редких прохожих. Потом он пешком отправляется за своей машиной, припаркованной метрах в двадцати, на улице Фландр. Он дрожит от холода, видимо, потому, что у него упало давление после того, как он за такое короткое время столько всего сделал. Покинув контору Да Сильвы несколькими часами ранее, он сам не знал, куда поедет дальше, и в шоке колесил по улицам без цели.

Лекюийе уже даже не помнит, как остановился на улице Фландр. Он на автомате вылез из машины и прошел несколько сотен метров куда глаза глядят. Когда он переходил улицу, мимо проехала темно-синяя «лагуна». Узнав полицейский автомобиль, он чуть не умер от страха. Он замер и стал ждать, когда оттуда выскочат флики и повалят его на землю. Он уже даже не спрашивал себя, каким образом его выследили. Вот уже несколько дней, как полицейские опережают его, и он не знает, как и почему произошел этот перелом. Так что чуть раньше, чуть позже…

На самом деле из «лагуны» вышла молодая женщина: она спешила отправить письмо и оставила дверь открытой, не глуша мотор. Такой случай нельзя было упускать! Машина точно такая же, как у фликов, — и марка, и цвет. Лекюийе прыгнул за руль и был таков. Если бы его спросили, зачем он это сделал, он бы затруднился ответить. Он действовал инстинктивно, не зная, как поступит после. А пока что он мог бы объяснить свой поступок тем, что послушался Авторитета, того парня, учившего жизни собратьев по несчастью в тюрьме, говоря:

— Если тебе нужна машина, не веди себя как в третьесортных телесериалах, где герои разбивают стекло, отрывают кусок приборной панели и замыкают провода, чтобы завести мотор, — этот подход хорош был для тачек тридцатилетней давности.

— А как же быть?

— Легко: отправляйся к зданию почты или банка — и жди. Всегда есть люди, бегом выскакивающие из машины, чтобы отправить письмо или снять наличность, оставляя при этом ключи в замке. Вот тогда садись за руль и уматывай.

— А если там кто-нибудь есть, что тогда делать?

— Останавливаешься на светофоре на какой-нибудь тихой улочке. Если это баба, так даже лучше. Открываешь дверь, вышвыриваешь ее прямо на землю — и сваливаешь на тачке. Нет ничего проще.

Лекюийе хорошо усвоил этот урок и неосознанно воплотил его на практике. Поначалу он явно не знал, зачем сел в синюю «лагуну», но очень быстро понял, чем она может ему помочь.

А случилось вот что.

Минут через пятнадцать после угона он успокаивается, останавливает машину на тихой улочке и разрабатывает план. Ему нужно обыграть фликов. Любой ценой. Раскопав в своем рюкзаке пузырек теместы, открывает его и высыпает щедрую порцию таблеток в бутылку с фруктовым соком, а потом добавляет рогипнол. Несколько раз встряхивает бутылку, чтобы все как следует растворились и перемешались. Потом отправляется в телефонную кабину, звонит в справочную, чтобы узнать номер колледжа, а затем уверенным тоном говорит с директором. Нет ничего проще. Результат: мальчик спит у него в машине.

Прежде чем забрать свой фургончик, он заходит в аптеку. Затем возвращается в «лагуну». Осторожно сворачивает на столь же тихую улочку, только вдоль нее стоит множество складов, причем почти все закрыты. Молниеносно переносит спящего глубоким сном мальчика в свою машину. Убедившись в том, что никто его не видит, Лекюийе снова возвращается в «лагуну» и раздирает обивку на передних и задних сиденьях. Потом он вынимает покупки из сумки: спички для мангала. В разрезы обивки он засовывает пропитанные парафином палочки и поджигает их. Из уроков Авторитета он знает, что спички для мангала будут гореть медленно, а потом от них займется пенный наполнитель сидений, и через несколько минут вспыхнет вся машина разом, в то время как он, Фокусник, будет уже далеко. И все — никаких следов, никаких улик в сгоревшей дотла машине.

Тем временем беседа у Геран близится к завершению. Как раз в этот момент в кабинет поспешно входит офицер оперативного отдела и сообщает, что Фокусник похитил мальчика из колледжа. С отделом только что связался экипаж полицейской машины, обычно забиравший малыша после уроков. По словам директора, полицейские сами позвонили ему и сообщили, что приедут за мальчиком раньше обычного, а охранник колледжа видел из окна, как тот сел в синий «рено».

Все вмиг забывают об истории Дюмона. Геран отдает распоряжения:

— За дело, а об этом поговорим позже.

Отсрочка.

Мистраль связывается по рации со всеми машинами уголовной полиции и сообщает о похищении маленького Сильвена. Эта информация также поступает в другие подразделения. Через несколько минут из оперативного отдела районной полиции сообщают об обнаружении полностью сгоревшего «рено-лагуны» в девятнадцатом округе. Речь идет об автомобиле, угнанном в тот же день от здания почты на улице Фландр. Цвет машины? Темно-синий.

Мистраль тотчас же посылает группу, чтобы снять показания с владелицы и попробовать получить хоть какие-нибудь сведения об угонщике. Еще один отряд полицейских отправляется патрулировать квартал Фландр. Мистраль расспрашивает обо всем агентов районной полиции, чтобы узнать, какие еще происшествия случились за день в Париже. Через несколько минут он получает по электронной почте документ, содержащий перечень наиболее значительных событий, зарегистрированных в столице. Мистраль быстро просматривает документ: аварии, кражи и крупный пожар в восемнадцатом округе. Сообщается, что речь идет о полностью сгоревшей малярной фирме. Пожарным слишком поздно удалось справиться с этим бедствием, учитывая, какое количество канистр с краской и растворителем находилось в подсобном помещении: они-то и воспламенились. В итоге погиб один человек — владелец заведения; полицейские обнаружили его полностью обгоревший труп.

Под вечер вернулись в офис полицейские, показывавшие фотографии мальчику с бульвара Мюра, результат удовлетворительный, но не совсем: малыш не узнал лица, но сказал, что в целом вид у Фокусника такой же, как у мужчины на фотографии. Что же касается Клары Мистраль, она не может его узнать, так как видела его всего какую-то долю секунды, да еще и в шапочке. До секретарши Тревно дозвониться пока что не получается, так что встреча с ней тоже откладывается.

Мистраль просит Кальдрона заняться журналом посещений Тревно.

Дюмону, скромно сидящему в сторонке, он поручает отправиться со своей командой в квартал Бют-о-Кай. Дюмон временно испытывает облегчение, от комментариев воздерживается и устремляется в свой кабинет, чтобы скоординировать действия своих людей. Затем Мистраль звонит жене, чтобы рассказать о похищении Фокусником ребенка и предупредить: он и сам не знает, когда вернется домой.

Они с Геран как раз собирались подвести итог ситуации, но эти планы нарушил звонок из кабинета префекта.

— Я — к префекту, буду отчитываться перед ним по этому делу. Что ему сказать насчет мальчика? Как ты считаешь, Фокусник перейдет к активным действиям?

— Весьма вероятно, что не сразу. Он обычно выдерживает между двумя покушениями интервал в пять-шесть месяцев, но сегодня эта схема уже не действует.

— А поточнее можно?

— За ним идет непрерывная охота, о нем много нелестного наговорили по радио и по телевизору, мы нашли и взяли под свою защиту мальчика, выбранного им в качестве будущей жертвы, а потом и беспризорника с Северного вокзала, — все это может спровоцировать его. Он вышел из укрытия. Он явился ко мне домой. Он растерялся, а похищением мальчика он хотел сказать нам, что преимущество снова на его стороне. Пока что Фокусник заполучил ребенка, но еще не дошел до стадии активных действий. Он должен как-то себя простимулировать.

— И?.. — спрашивает Геран, уже предвидя ответ.

— И значит, мы должны найти его в ближайшие часы. Предложи префекту сегодня вечером сыграть по-крупному в СМИ.

Геран возвращается от префекта в девятнадцать сорок пять. Он распорядился транслировать соответствующую информацию по радио, а также передать фотографию мальчика тележурналистам. По радио новость о похищении малыша Сильвена будет звучать в каждом срочном выпуске. Фотографию ребенка — ту, что из последних, — полицейские получили слишком поздно, поэтому транслировать ее удается лишь по одиннадцатичасовым вечерним новостям канала «Франс-3», вместе с интервью Франсуазы Геран — она рассказывает и о похищении, и об обнаружении синей «лагуны», использованной при похищении ребенка.

 

27

Арно Лекюийе сильно разгневан. Он получил письмо, уведомляющее его о том, что соцработник намерена прийти к нему домой. От ярости он разорвал документ на мелкие кусочки и теперь не знает, когда «придет эта чертова мразь», — так он кричит. Он садится перед телевизором, перекусывает ломтями хлебного мякиша с ветчиной. Потом вытирает руки о штанины и время от времени прикладывается к горлышку огромной пластиковой бутылки с кока-колой. Фокусник дождался, пока стемнеет, и только после этого занес мальчика к себе. Сначала он спрятал его под большим куском брезента, заткнул ему рот кляпом и связал. Затем нашел место для парковки на бульваре Бланки, рядом со станцией наземного метро, неподалеку от того места, где некоторое время назад похитил маленького Гийома.

Он встает с кресла и отправляется в свою комнату. Мальчик спит на его постели, и сон его чрезвычайно глубок благодаря новой порции коктейля из таблеток и фруктового сока. Около десяти вечера Фокусник заметил, что малыш зашевелился. И снова напоил его. Мальчик, находившийся в забытьи, не сопротивляясь, проглотил смесь. Всего через минуту он снова был без сознания. Фокусник скрутил ему руки и ноги толстой клейкой лентой, хотя это было и ни к чему.

Он возвращается в гостиную, снова падает в кресло и погружается в задумчивость. События развиваются все быстрее и быстрее, и это ему не нравится. В сущности, он всего лишь предпринимает какие-то ответные шаги в ответ на действия полицейских; если у него и есть преимущество в игре, то очень незначительное. Он впервые притащил жертву к себе. Он мечтал об этом мальчике, но и представить себе не мог, что будет действовать вот так. Все случилось слишком рано. Ему пришлось поторопиться из-за Да Сильвы-отца, раскрывшего его. А там все понеслось само собой: убийство водопроводчика, пожар в конторе, синяя «лагуна», колледж, ребенок. И теперь мальчик у него, хотя он еще даже не начал испытывать влечения. Но Лекюийе понимает, что не может долго держать мальчика у себя, даже под действием медикаментов. Ему нужно успокоиться и дать постепенно разыграться чувствам.

Лекюийе вспоминает о своей коллекции. И о том, что сейчас у него есть возможность пополнить ее очередной страницей. Эта мысль начинает зреть в нем. Позывные вечерних новостей на канале «Франс-3» выводят его из задумчивости. Ему не терпится узнать, что о нем будут говорить. И долго ждать не приходится. Первый же сюжет посвящен похищению мальчика. Фотография малыша. Лицо ведущего, серьезный комментарий. Краткая информация о расследовании. Корреспондент в прямом эфире перед зданием на набережной Орфевр. Полицейские ходят туда-сюда. Интервью директора уголовной полиции. Это женщина. Она рассказывает об обстоятельствах дела, о машине, использованной похитителем: об угоне и обнаружении сгоревшего остова. Обычные фразы.

— Мы не пренебрегаем ни одним из аспектов данного события. Расследуются все зацепки. На расследование брошены все наши агенты.

Фокусник встает и вслух произносит:

— Бла-бла-бла, чепуха все это.

Потом, довольный, входит в комнату и смотрит, как спит ребенок. Он развязывает малышу руки и аккуратно, медленно обрезает ему ногти. Закончив, он собирает маленькие полосочки, усаживается вместе с ними за стол и осторожно наклеивает их на правую страницу. «Я впервые делаю это в таком порядке», — замечает он про себя. Затем возвращается в спальню, снова связывает ребенку руки и залезает к себе в палатку. Адская машина запущена.

Фокусник решает играть по-крупному. Он листает свою коллекцию, разглядывает порнографические аппликации и имена, записанные заглавными печатными буквами. А потом снова перебирает все с самого первого листа, на сей раз уделяя внимание тому, что находится справа, с закрытыми глазами лаская пальцами свои маленькие трофеи, наклеенные на бумагу, все ощущая и переживая вновь. После этого он будет готов оформить последнюю страницу, только что приготовленную.

Мистралю звонит Жан Ив Перрек. Старый полицейский, услышав новости в одиннадцатичасовой программе, хочет подбодрить своего коллегу. Он заканчивает свою речь следующей фразой:

— Возможно, это конец. У вас появился шанс выиграть. Но если он ускользнет — это будет ужасно. У вас есть за что зацепиться?

— Пока что не за что. Мы работаем над всем, что попадает к нам в руки. У Дюмона есть веские основания полагать, что Фокусник обретается где-то в тринадцатом округе, и я вполне согласен с его теорией. Но одно дело — предполагать, и совсем другое — знать, где именно.

— У Дюмона?

— Я вам позже расскажу, если это дело завершится благополучно. Скажу вам, что, по моим расчетам, в нашем распоряжении не более шести-семи часов, а после он убьет ребенка.

Дюмон с двумя группами полицейских около десяти часов вечера прибывает в квартал Бют-о-Кай. Все они смотрят на карту тринадцатого округа, на приблизительную фотографию Фокусника и на фото похищенного ребенка. Потом агенты начинают показывать это изображение людям в магазинах и ресторанах. Никакой положительной информации.

— Фото нечеткое, — вот самая частая фраза в ответ.

Бар, где Лекюийе и Дюмон пили кофе, закрыт, газетная лавка и булочная — тоже. Бакалея на площади Бют-о-Кай открыта, но там никто не узнает человека на фото. Полицейские прочесывают различные улицы и несколько раз проходят мимо ветхого здания, где находится Фокусник с ребенком. Около половины второго Дюмон собирает свои группы и по телефону отчитывается перед Мистралем.

— Мы прошлись по большей части открытых заведений — в основном это были рестораны, — и никто не узнал этого типа, однако мы увеличили радиус поиска, охватили большую территорию. Но пока что докладывать абсолютно не о чем.

— Что вы намерены делать?

— Днем квартал выглядит иначе, работает больше магазинов: булочная, газетный ларек, кафе. По вечерам он скорее превращается в место для отдыха и прогулок. Нужно будет все начать заново завтра утром, когда откроются все эти магазины.

— Если еще не будет слишком поздно! Я пошлю к тебе все группы, имеющиеся в моем распоряжении, чтобы проверить все белые мини-вэны, припаркованные в квартале.

— Хорошо. А я пока, дожидаясь их, попробую еще кому-нибудь показать фото.

Мистраль и Кальдрон идут пить кофе с ночной дежурной сменой в зал управления оперативного отдела. Атмосфера крайне напряженная. Рации не умолкают, полицейские проверяют автомобили, запрашивают в картотеке данные на владельцев. Телевизоры включены на канале «Эл-си-и», чтобы следить за реакцией публики на известие о похищении маленького Сильвена. Франсуаза Геран только что вернулась к себе в кабинет. Всех полицейских из основных отрядов уголовной полиции вызвали на службу, чтобы они были наготове, если потребуется их участие. Людовик Мистраль чувствует: все внимание команды нацелено на него.

В зале оперативного отдела много народу, среди прочих — молодая женщина, знакомая Мистраля, комиссар второго подразделения уголовной полиции. В руке у нее какая-то бумага, она разговаривает с офицерами. Видя Мистраля, она спрашивает его:

— Ну как, есть какие-нибудь сведения о мальчике?

— Честно говоря, пока не много. Мы потихоньку движемся, но, на мой взгляд, недостаточно быстро. Я чувствую себя связанным по рукам и ногам, бездействие меня злит, ведь уже включен обратный отсчет, и я не знаю, когда рванет. А ты, тебя сюда что привело?

— Я с отчетом в оперативный отдел. Предпочитаю сдавать его здесь, а не по телефону. Прокуратура передала нам дело о пожаре в маленькой фирме в восемнадцатом округе. Один погибший — хозяин конторы. Труп сгорел до костей, зрелище не из приятных.

— А в чем причина? Случайность?

— Честно говоря, я не знаю. Там работают ребята из лаборатории, пытаются разобраться и найти улики, если они вообще остались. Пожар был очень сильным и все уничтожил, а пожарные довершили дело. Эвакуировали пол-улицы.

— Ну держись, удачи! А я посмотрю, есть ли у нас какая-нибудь информация по этому делу.

Мистраль, Кальдрон и еще двое полицейских обсуждают сложившуюся ситуацию за кофе.

— Боюсь, — произносит Кальдрон, — если мы его поймаем, он отправится в психиатрическую клинику префектуры полиции.

— По правде говоря, я не знаю, — отвечает Мистраль. — Если этот тип действительно сумасшедший, вполне возможно, что его отправят в психушку. Но для этого врачи должны установить, что он был невменяемым в момент совершения своих преступлений. Однако разве это главное? Безумный он или нет — надо его обезвредить раз и навсегда…

— …И чтобы он окончил свои дни в заключении, — договаривает за него еще один полицейский.

Мистраль и Кальдрон кивают.

Без умолку звонит телефон, поступают сообщения по рации. Мистраль постоянно одним ухом слушает переговоры, даже во время беседы с коллегами. Он выглядывает в окно, выходящее на Сену. «Не знаю, когда у меня появится время, чтобы снова спокойно полюбоваться этим видом», — проносится у него в голове. Потом он возвращается к действительности и отвечает на пару вопросов своих коллег. На несколько секунд между ними повисает молчание: полицейские погружены в свои мысли. На этом фоне четко слышно, как женщина-комиссар диктует сведения о пожаре.

— Жертва, Луи Да Сильва, родился девятнадцатого января 1935 года, в Порто, Португалия, водопроводчик, возглавлял фирму «Ремонтные работы», адрес места жительства — Венсенн, дом номер шестьдесят один, аллея дю Буа.

В наступившей тишине Мистраль и Кальдрон переглядываются, а потом оба поворачиваются к молодой женщине; та чувствует, что на нее смотрят, и тоже поднимает глаза на мужчин.

— Что такое? Почему вы на меня так смотрите? Что я такого сказала?

— Ты сказала, что сгоревший парень был водопроводчиком. Так это была не малярная фирма?

— И да и нет. Контора занималась всем понемногу. Владелец был водопроводчиком, но он работал вместе с сыном и нанимал работников разного профиля, причем один всегда был из бывших заключенных. Он проходил таким образом социальную реабилитацию. Фирма работала на протяжении пятнадцати лет. Все это мне объяснил сын, который был так подавлен горем, что вообще с трудом разговаривал.

— Ты знаешь точно, кто именно работал в фирме? Фамилии есть?

— У меня — нет, потому что все регистрационные книги, документы кадрового и бухгалтерского учета сгорели. А сын знает, он сможет сказать нам точнее. У него есть дубликаты всех бумаг. Кстати, я с ним встречаюсь в девять часов, чтобы допросить. В связи с чем такие вопросы?

— Может, все это и за уши притянуто, но в ходе следствия по делу об убийстве мальчика из тринадцатого округа ребята из лаборатории обнаружили на одежде малыша вещества, используемые сантехниками. Мы с тех пор разрабатываем эту версию, и больше у нас нет никаких зацепок, чтобы найти Фокусника. Мы проверяем все столичные фирмы, занимающиеся сантехникой.

— Ну и что?

— А теперь ты еще и говоришь о бывшем заключенном. Может, это никак и не связано, но хорошо бы выяснить, что за тип. И быстро.

— Что конкретно мне сделать?

— Хорошо бы ты позвонила Да Сильве-сыну, чтобы он тебе продиктовал данные на всех служащих.

— Когда? Сейчас? Уже третий час утра! Я с ним встречаюсь в девять, это совсем скоро.

— Послушай, может, я недоходчиво объяснил. Эта история с водопроводчиком — наш шанс. Звони немедленно. Если ты ему все расскажешь, он поймет. А через семь часов весьма вероятно, что будет уже слишком поздно.

— Ладно, ясно, но бедняга, конечно, будет недоумевать, что к чему. Я сейчас же позвоню.

— Иди в мой кабинет, там спокойнее.

Фокусник выходит из своей палатки потягиваясь. На протяжении нескольких минут он смотрит на спящего ребенка, потом отправляется на кухню попить воды прямо из-под крана. Он вытирает губы рукавом и подходит к окну, выходящему на улицу. Ему жарко, лоб пылает. Он прислоняется головой к ледяному стеклу. От этого холодного прикосновения ему становится легче. Какое-то время он стоит так, в погруженной во мрак комнате, глядя на улицу. Внизу живут своей жизнью два ресторана, последние клиенты покидают заведение. Он слышит их громкий разговор. Мимо проходят трое. Минут через пятнадцать он видит, как они идут обратно. Фокусник стоит, прислонившись лбом к оконному стеклу, наблюдает за ними и размышляет. Ему трудно убедить себя в том, что это не полицейские. Его охватывает паника. Он не знает, что делать. Лекюийе замирает, все его чувства напряжены. Он наблюдает за троицей, которая бродит взад-вперед. Минут через двадцать они пропадают из виду, и он отправляется в коридор, припадает ухом к входной двери. Удостоверившись в том, что она надежно заперта на двойной оборот ключа, а в вестибюле тихо, он возвращается к окну. Там он стоит еще несколько минут: внизу никого, его сомнения отчасти развеялись, и он отправляется в комнату, на всякий случай прихватив с собой отвертку. Не глядя на ребенка, он забирается в палатку и снова устраивается там с коллекцией на коленях. Через пять минут он уже снова попадает в мир криков и насилия. Он трогает пальцами страницы справа, чтобы оживить свои воспоминания и свое влечение. Время — два часа сорок пять минут.

Мистраль провожает молодую женщину в свой кабинет. Она связывается по телефону с Жоржем Да Сильвой — тот принял успокоительные и с трудом понимает, кто ему звонит и зачем.

Кальдрон, отлучавшийся проверить, как обстоят дела у его людей, через несколько минут возвращается, чтобы поговорить с Мистралем. Тот предоставляет молодой женщине беседовать с Да Сильвой, а сам выходит в коридор к Кальдрону.

— Я только что говорил с ребятами, проверявшими журнал посещений психиатра. Возможно, там есть кое-что интересное, но надо проверить. Накануне своего падения с лестницы он три дня подряд принимал у себя в кабинете и в больнице людей, состоящих на постоянном учете.

— Что вы хотите этим сказать?

— Всего лишь то, что примерно раз в две недели к нему на прием приходили условно-досрочно освобожденные. Поначалу мы удивились, видя, что такое количество бывших заключенных является к нему. Потом поняли: они посещали его регулярно, через равные промежутки времени.

— И среди тех, кого вы проверяли по картотеке, есть типы, представляющие для нас интерес?

— Стопроцентной уверенности нет. Поскольку у моих ребят на руках есть только их имена и фамилии, но нет полных данных, им приходится вести поиски по более широкому радиусу, среди людей такого же гражданского состояния. Однако на данный момент — ни одного человека, который изнасиловал бы или убил ребенка. Убийцы, поджигатели, алкоголики, мошенники и так далее. Отличная подборка!

— Есть те, кто совершал преступления на сексуальной почве?

— Несколько человек, кого преследовали за сексуальные домогательства в отношении несовершеннолетних, — с одним из них психиатр встречался в тот день, когда разбился, упав с лестницы, но это не был последний пациент. А последний сидел за изнасилование и попытку преднамеренного убийства пожилой женщины. Это совсем не то, что мальчики десяти — двенадцати лет!

— Да уж.

— Продолжайте копать.

Три часа. Мистраль отправляется в свой кабинет. Коллега передает ему переписанные начисто сведения, полученные от Жоржа Да Сильвы.

— Этот человек был в совершенно невменяемом состоянии. Вероятно, он принял большую дозу лекарств, чтобы преодолеть шок. Интересно, вспомнит ли он вообще о нашем сегодняшнем разговоре.

— И что ты узнала?

— Это была маленькая фирма, нанимавшая специалистов в различных областях ремонта: маляров, плиточников, каменщиков и водопроводчиков. По словам сына, дела шли неплохо, никаких проблем не было, и бухгалтер нам это подтвердит.

— А служащие?

— Вот полный список, гражданское состояние тоже отмечено. — Женщина показывает ему бумагу. — Действительно, есть один парень из бывших заключенных. Работает у них с января.

— Чем занимался?

— Водопроводчик.

— Как его имя?

— Арно Лекюийе.

— За что он сидел?

— Сын затруднился вспомнить в точности, но вроде за нападение или что-то в этом роде.

— Проблемы с этим молодцем были?

— Нет, похоже, что нет: он очень серьезно относился к своей работе.

— А с другими работниками?

— Абсолютно никаких. Большинство работали там по меньшей мере десять лет.

— Этот тип, про которого мы говорили, Лекюийе, — где он живет?

— Да Сильва ничего не знает. Бывшими заключенными занимался его отец, и копии соответствующих документов хранились у него.

— Сейчас ты что намерена делать?

— Ничего особенного, собиралась домой. А что?

— Останься пока тут. Ты общалась с Да Сильвой-сыном, а нам может понадобиться еще раз с ним связаться. Я должен кое-что проверить.

Мистраль не оставляет молодой женщине времени для ответа. Он устремляется к ребятам Кальдрона, работающим над журналом посещений психиатра. И вихрем врывается в кабинет.

— Среди пациентов доктора Тревно значится некий Арно Лекюийе?

Один из агентов отрывает глаза от монитора и быстро проглядывает список.

— Да. Кроме того, это и есть последний, кого психиатр принимал в тот вечер, когда с ним произошел несчастный случай.

— Это не был несчастный случай. Лекюийе его прикончил. Где он живет и за что сидел?

Мистраль старается оставаться спокойным, он чувствует, что охота на преступника уже начата: механизм пришел в действие за долю секунды.

Полицейский сверяется со своими записями, смотрит по базе данных и отвечает:

— Арно Лекюийе, родился семнадцатого марта 1970 года, в тринадцатом округе Парижа, живет на улице Самсон, дом сорок шесть, тоже в тринадцатом округе, отбывал наказание за изнасилование и попытку убийства. Это была пожилая женщина, — добавляет полицейский.

— Когда он сидел?

Один из агентов снова обращается к базе данных и произносит:

— Сел в 1990 году, вышел в январе 2002-го. Он уже почти четыре месяца на свободе.

— Мы нашли Фокусника, — мрачно говорит Мистраль. — Убийства детей прекратились в 1990 году, когда он отправился на нары, и начались снова, когда он вышел.

Провожаемый взволнованными взглядами полицейских, он отправляется к большой карте Парижа, висящей на стене, отыскивает там улицу Самсон и тыкает в это место пальцем.

— Ровно посредине между местами двух убийств, совершенных с разницей в двенадцать лет: автомобилиста на улице Жерар и старой бомжихи на улице Сен-Диаман.

Парни молча смотрят на него. Еще секунд тридцать никто не осмеливается вымолвить ни слова.

Три часа тридцать минут. Мистраль, удивительно спокойный, возвращается в свой кабинет. Коллега перечитывает записи, касающиеся пожара.

— Звони Да Сильве-сыну. Спроси его, на какой машине ездил Арно Лекюийе. Давай. Я подожду.

Жорж Да Сильва снимает трубку после пятого гудка. И отвечает, что Арно Лекюийе ездил на белом «пежо-эксперте».

— На мини-вэне, — уточняет он.

— Спроси у него номер.

Молодая женщина передает Да Сильве вопрос Мистраля. Тому, по всей видимости, не так-то просто найти интересующие их сведения, но спустя две минуты он их предоставляет. А две минуты — это слишком долго, особенно а такой момент.

— 3240 FBS 75.

Мистраль благодарит молодую женщину и бежит в зал оперативного отдела, где находятся Кальдрон и другие полицейские, курирующие расследование. Он по рации дает наводку всем подразделениям столичной полиции разыскивать машину, на которой ездил Лекюийе.

Потом хватает мобильник и звонит Дюмону.

— Ты где? — спрашивает Мистраль.

— Шныряю по тринадцатому округу, в окрестностях площади Италии, проверяю белые мини-вэны. А что?

— Что-нибудь нашел?

— Ничего. Я только что слышал сообщение на частоте Эс-2. Откуда у тебя регистрационный номер машины? Так это она принадлежит Фокуснику?

— Повезло. Потом объясню. Возвращайся. Отправляйся в дом сорок шесть по улице Самсон, но потихоньку — говорю тебе: потихоньку, пришли одного человека. И сообщи мне, живет ли там некий Арно Лекюийе. Я жду твоего звонка. Сразу же.

— Хорошо, будет сделано. Это кто? Фокусник?

— Вполне вероятно. Позвони мне, как только сможешь.

Он сбрасывает звонок, не давая возможности Дюмону задавать еще вопросы.

Мистраль поворачивается к Кальдрону и двум другим полицейским: те стояли молча, не прерывая своего начальника ни во время обращения по рации, ни во время разговора с Дюмоном. Они ждали, пока Мистраль сам все объяснит.

— Думаю, мы действительно нашли Фокусника. Я послал Дюмона проверить адрес на улице Самсон. Жду его звонка.

Мистраль рассказывает коллегам о возможном местонахождении Фокусника. Те слушают его словно громом пораженные.

— Если все подтвердится, отправляемся туда немедленно. Нужно сделать все как можно быстрее, задействовать все группы, работающие в том секторе.

Напряжение в оперативном отделе стремительно растет. У всех в головах крутятся одни и те же мысли, которые никому не хочется высказывать вслух. Первая: если это не Фокусник, мальчик погиб. Вторая: если это Фокусник, лишь бы только не было слишком поздно!

Телефон Мистраля начинает вибрировать Мистраль видит на дисплее номер Дюмона.

— Слушаю тебя.

— Да, там действительно живет Арно Лекюийе, второй этаж, направо.

— Сколько у тебя людей?

— Двадцать пять.

— Четверых отправь в вестибюль здания, по четыре человека — на каждый конец улицы, а с остальными отправляйся сам: выясни, нет ли в доме окон, выходящих на улицу с другой стороны. Я еду — с двумя ребятами, имеющими все необходимое, чтобы взорвать дверь. Слушай сообщения по рации.

Потом он обращается к коллегам, стоящим рядом:

— Звоните в Службу спасения, попросите прислать «скорую» и врача. Пусть они поставят машину на площади Бют-о-Кай, но главное — чтоб ехали тихо, без сирены.

Эти распоряжения Мистраль передал в оперативный отдел.

Три часа пятьдесят минут. Мистраль отправляется к Геран с отчетом о последних событиях, но суеверно осторожничает.

— Я настрою рацию на твою частоту, сразу же сообщай обо всем, — говорит Геран; она полна надежды.

Затем Мистраль звонит следственному судье, чтобы предупредить его, что он намерен среди ночи вторгнуться в квартиру, где, вероятно, находятся Фокусник и мальчик.

Полицейские заняли позиции на улице Самсон и на подъездах к ней. Они наготове, стоит тревожная тишина, всегда предшествующая важной операции. Они чувствуют, что близки к цели. Каждый проверяет свою экипировку — это своего рода ритуал. Фонарь, наручники, рация, нарукавная повязка с надписью «Полиция». Оружие никто не вынимает и не заряжает. Это из области кино. Некоторые поправляют бронежилеты. Мистраль тоже.

Через несколько мгновений полицейские молча спускаются по лестнице дома на набережной Орфевр. Оттуда на большой скорости выезжают два автомобиля — с синими мигалками. До нужного квартала они долетают менее чем за десять минут. Водители останавливают машины за несколько сотен метров от улицы Самсон. Мистраль связывается с Дюмоном по рации, тот подтверждает, что его ребята стоят на указанных позициях, и сообщает, что дом Лекюийе не выходит окнами ни на какую другую улицу. Полицейские идут по тротуару гуськом, молча, рации переключены в режим наушников.

— «Берилл-2», я Эс-2.

Оперативный отдел вызывает Мистраля.

— Говорите, Эс-2.

— «Берилл-2», машина отряда специального назначения по борьбе с преступностью из тринадцатого округа обнаружила микроавтобус, являющийся объектом ваших поисков. Он припаркован на бульваре Бланки, возле станции метро «Корвизар». Какие будут инструкции?

— Пусть ребята из отряда специального назначения ждут на месте, я еду.

Мистраль передает информацию своим товарищам и вместе с двумя другими полицейскими срывается с места. Через две минуты он выскакивает из машины. Полицейские из отряда специального назначения стоят рядом с белым мини-вэном. Мистраль освещает кабину фонариком, но не видит, что в задней части.

— Взломайте заднюю дверь. Мы ведь не знаем: а вдруг мальчик там?

Полицейский из отряда специального назначения без лишних слов одним ударом сбивает ручку и замок. Агенты светят внутрь фонарями. Ничего. Только инструменты. Мистраль отдает необходимые распоряжения и возвращается на улицу Самсон, чтобы возглавить операцию.

— Вызовите эвакуатор, пусть машину отбуксируют на стоянку на набережной Орфевр. Сообщите Эс-2 о результатах и не забудьте составить рапорт.

Четыре часа пятнадцать минут. Все группы собираются на площади Бют-о-Кай. Недавно прибывшие агенты Службы спасения тоже слушают Мистраля — он отдает последние распоряжения перед операцией.

— Действовать будем следующим образом. Два специалиста по взлому вскроют дверь и отойдут в сторону, я проникну в квартиру, за мной — еще двое. Кальдрон и еще четверо следуют сразу же за нами. Мы ведь не знаем планировки квартиры. Не знаем, сколько там комнат и как они расположены. Если за дверью его нет, я со своими двумя ребятами двигаюсь в глубь квартиры. Кальдрон и его люди занимают боковые комнаты. Если там всего одна комната, мы сразу все увидим, в противном случае, нужно будет рассредоточиться по позициям, как я описал. Если мальчик находится в квартире, тут же в дело вступают ребята из Службы спасения.

Все участники операции молчат, таким образом изъявляя свое согласие.

— А мне что делать? — спрашивает Дюмон.

— Твоя задача — чтобы никто не входил в здание и не выходил. Ты курируешь своих людей, оцепивших улицу с двух сторон. Представь себе, что этого типа нет в квартире и он объявится в тот момент, когда мы будем у него, — лучше подстраховаться. Кроме того, мне не нужны на улице посторонние машины или пешеходы во время операции.

Дюмон молчит. Он сейчас не чувствует в себе сил возражать на что бы то ни было, и Мистраль это знает.

У Фокусника мурашки бегут по спине. Потайной механизм в нем сработал раньше, чем он мог ожидать. Волна поднимается у нею в мозгу и опускается в пах, потом снова поднимается и снова опускается, и так далее. Что-то вроде короткого замыкания — он хорошо знает это состояние: если силы уже пришли в действие, обратного пути нет. Он возбужден еще больше, чем обычно, его добыча лежит рядом, лишенная воли, обездвиженная, и ждет его. Он в последний раз прикасается к своим трофеям. Именно эти прикосновения запустили механизм в действие, позволили ему сработать. Дрожь проходит у него по телу. Лекюийе выходит из своей палатки с коллекцией в руках и откладывает ее на стол. Потом он приближается к ребенку, разрезает ленту, поднимает малыша с постели и укладывает на пол на живот, повернув голову лицом вправо. Раздвигает ему руки, прижимая их ладонями к полу, пальцы тоже расставляет. И выпрямляется, чтобы полюбоваться. Арно Лекюийе преобразился в Фокусника, в машину для убийств. Все его жесты, движения, повадки являются противоположностью тем, что были свойственны Арно Лекюийе — маленькому, незначительному человеку. Он опускается на колени, берет шнурок и делает петлю вокруг шеи ребенка.

Полицейские бесшумно поднялись по ступенькам. У двоих в руках специальное устройство, чтобы взорвать дверь. Один из них прикладывает к ней что-то вроде стетоскопа и прислушивается к звукам в квартире. На лестнице никто не двигается. Полицейские стараются сдерживать дыхание. Через минуту специалист со «стетоскопом» оборачивается к Мистралю и шепчет ему на ухо:

— Там телевизор работает, звук приглушен. Это единственный шум, который мне слышен.

— Возможно, он сидит перед телевизором, — говорит Мистраль двум полицейским, которые пойдут в квартиру вместе с ним.

Двое специалистов ждут сигнала Мистраля, чтобы взломать дверь. Полицейские включили фонари на своих пистолетах, которые они держат двумя руками. Мистраль чуть заметно кивает. Двое спецов включают устройство, с жутким грохотом взрывающее дверь, и отходят в сторону. Мистраль и два его помощника, держа перед собой оружие, устремляются в квартиру. Проходит менее секунды — и они видят, что перед работающим телевизором никого нет. Два шага — они оказываются в маленьком коридоре, лучи фонарей, вмонтированных в оружие, мерцают, освещая пространство. Справа — закрытая дверь, слева — открытая. Они входят в комнату, остальные тем временем занимают кухню и закрытое помещение.

Фокусник стоит на коленях рядом с ребенком. Он слышал оглушительный грохот взрывающегося дерева и крики. Через четыре секунды лучи фонарей освещают его. Он разворачивается на коленях, обезумевший от ярости; оттого что его пытаются лишить вожделенной добычи, он превратился в дикого зверя, глаза его расширены, рот раскрыт, он вытягивает вперед правую руку с зажатой в ней отверткой словно шпагу — в сторону того, кто слепит его своим фонарем. Проходит меньше секунды — и отвертка вонзается между поясом и бронежилетом Мистраля, тот пытается уклониться от удара, но лезвие пронзает его, не встречая сопротивления.

Позже двое полицейских, ворвавшихся в квартиру вместе с Мистралем, рассказывали о том, как они воспринимали этот штурм. Между моментом проникновения в квартиру и тем, когда они очутились в комнате Фокусника, прошло четыре секунды. Полицейские, восстанавливая цепь событий, указали именно этот интервал. Но тем, кто был внутри, казалось, что все это длилось гораздо дольше. Они были убеждены в том, что этот штурм, во время которого все были напряжены до предела, шел в полной тишине, в то время как их товарищи сообщали, что они с криком ворвались внутрь, и соседи это подтверждали. В памяти двух полицейских, проникших в квартиру вместе с Мистралем, события запечатлелись словно при замедленной съемке. Вот они входят в квартиру, потом в ту самую комнату, освещая себе путь фонарями. В их мозгу остались черно-белые кадры — несомненно, это из-за белого, резкого света фонарей. Они увидели перед собой коленопреклоненного мужчину, а когда лучи света сошлись на его фигуре, он обернулся, и лицо его поразило их: они сказали, что, несмотря на то что они были вооружены, этот взгляд внушал им страх. На две секунды они застыли, пораженные, и Фокусник воспользовался этим замешательством, чтобы нанести удар Мистралю. Двое полицейских набросились на Лекюийе, а Мистраль в это мгновение рухнул на колени.

Фокусник не отвечал на вопросы. Никто больше не слышал его голоса. Он помнил о том, что ему удалось поразить своего врага, и был этим доволен. Остальное его мало волновало. Он наблюдал за тем, что с ним происходит, отстраненно, словно зритель на собственном спектакле. И надеялся лишь на то, что ему еще удастся прикоснуться к своей коллекции.

Франсуаза Геран следила за операцией по захвату в прямом эфире и слышала, как встревоженный голос вызывал «скорую» для Мистраля; она была потрясена таким поворотом дела.

Мальчик помнил только одно: как выпил фруктовый сок и заснул. А проснулся в больнице и не понимал почему. С ним ничего плохого не произошло, и он не скоро еще узнает, чего ему удалось избежать.

Клара, вне себя, говорила, что ее муж в ходе этого штурма никогда бы никого не пустил в квартиру вперед себя. Он был одержим этим типом, Фокусник воплощал для Людовика абсолютное зло. Она отвечала отказом на все просьбы дать интервью по телевидению, по радио и в газетах.

В баре, где Лекюийе каждое утро пил кофе, хозяин, бармен и трое завсегдатаев, увидев по телевизору лицо Фокусника крупным планом, застыли, утратив дар речи, и больше минуты сидели так, раскрыв рот. Они узнали в этом изображении того странного и молчаливого маленького человека, проглатывавшего сахар, прежде чем выпить кофе. Потом, когда они осмыслили случившееся, это стало началом дискуссии, в которой каждый стремился перещеголять товарища.

Омар Мессарди внимательно смотрел все телерепортажи, освещавшие феномен Фокусника, и ему было грустно. Он слушал молча, положив правую руку на подлокотник кресла, зажав в пальцах мундштук, ставший как бы продолжением его руки. Сигарета лежала в пепельнице.

Дюмона попросили подать заявление о переводе в комиссариат одного из провинциальных городов с проблемными кварталами.

Два секретаря суда в тюрьме Мулен смотрят маленький телевизор: там по кругу рассказывают о задержании Фокусника. Пожилой лаконично говорит молодому:

— Три полных месяца на свободе.

Жан Ив Перрек теперь снова может спокойно спать, он перестал смотреть в небо с беззвучной мольбой, когда запускает воздушного змея.