Глава 1

Год спустя. Воскресенье, 3 августа 2003 года.

Некоторые не понимают, как может спать убийца. А дело простое. Убийца спит сном праведника и ни о чем не спрашивает.

Человек спит на спине. Он уснул поздно, на рассвете, с великим трудом, изнуренный работой и страшной жарой, навалившейся на Париж в этом месяце. Июнь и июль уже и так побили все рекорды, а тут надвинулось совсем невыносимое пекло. Человек оставил открытым окно, чтобы с улицы хоть чуть-чуть поддувало. Зато теперь слышны шум машин, голоса людей, которые громко говорят и смеются у дверей ресторанов и баров — на его улице есть несколько заведений, открытых всю ночь.

Человек повернулся — спит на левом боку в позе охотничьей собаки. Напротив его кровати стоит обыкновенный столик, на нем всякие мелочи и еще картонная коробка с приоткрытой крышкой. В коробке сидит паук — самка паука-птицееда, сантиметров пятнадцать в диаметре, черная, мохнатая. Собираясь поползти по своему жилищу, она быстро-быстро сучит лапками, словно стряхивает наваждение. Очень скоро она обнаруживает дырочку, через которую проходит горячий воздух. Несколько секунд спустя паучиха вылезает из коробки — крышка бесшумно падает на столик. Паучиха стоит неподвижно и изучает обстановку. Затем тихо ползет к краю стола и разом съезжает по ножке на пол. Потом стремительно бежит к середине комнаты и там вдруг останавливается. Ее органы чувств засекли поблизости, с левой стороны, живое существо. Она медленно, осторожно поворачивается в эту сторону и ползет вверх по белой простыне — спящий откинул ее до самого пола. Вот паучиха уже в полуметре от его лица…

Потревоженный в своей дремоте человек открывает глаза. Видит, как прямо к нему подползает огромный черный паук…

Паучиха прыгает человеку на голову, а он в тот же миг убивает ее сильным ударом кулака и в полном ужасе выскакивает из постели. Сердце бешено колотится, ноги ватные. Человек хватается за подоконник, чтобы не упасть, вытирает руку о кальсоны.

Проходит несколько минут. Он успокаивается, дышит ровно. Находит на ощупь выключатель, зажигает свет. На витом шнуре под потолком висит сорокаваттная лампочка. Она кое-как освещает бедно меблированную комнатушку. Человек внимательно смотрит на постель: теперь он может на нее и сесть.

Вот уже в третий раз ему снится этот кошмар.

У изголовья на полу, на старом линолеуме под паркет, лежит толстая тетрадь на пружинках, простая шариковая ручка и несколько окровавленных платков «Клинекс».

Он листает тетрадь: в ней скрупулезно зафиксированы все его сны, все важнейшие моменты его жизни. Это уже пятая, остальные спрятаны в другом месте. Он находит два предыдущих сна с пауком, внимательно перечитывает записи. Все точно то же — с интервалом в несколько недель. Сновидения его страшно привлекают. Он прочел уже кучу книг об их значении и толковании. Но больше всего он любит спать и сознавать, что видишь сон. Обычно так бывает на рассвете. Он спит, но в то же время ощущает реальность, уличные звуки. Тогда старается, чтобы это состояние продлилось как можно дольше, чтобы держать сон под контролем и знать, куда тот его приведет.

Тонким, красивым почерком он записывает точную дату, место своего пребывания и подробно описывает сон:

«Паучиха явилась в третий раз за два месяца. От страха я просыпаюсь, и тогда мне удается ее убить. Я думаю: что будет, если она все-таки прыгнет мне на голову? Я не владею собой и не сознаю, что сплю до такой степени, чтобы пустить ее. Я в полном ужасе. После этого сна я не могу опять заснуть. Я знаю этот символ, много раз читал о нем. Надо серьезно его проанализировать».

Потом на полях помечает:

«Я очень плохо сплю. В комнате стоит страшная жара, уже утром почти тридцать градусов, кажется, так будет и дальше. Но самое трудное впереди, ошибаться я не могу, и лучше не думать, что будет, если просру это дело. Теперь надо начать, я должен пойти туда. Я это знаю, чувствую, и точка. На самом деле, думаю, жара поможет мне».

Пять часов утра. Человек уверен, что уже не заснет. От дурного сна жутко разболелась голова. У него бывают жестокие мигрени, и он принимает сильные лекарства. Он насыпает в стакан растворимый кофе, наливает из крана на кухне горячей воды и садится опять на кровать: принимает тегретол и запивает кофе. Тихонько включает радио: в новостях говорят, что жара во Франции и по всей Европе установилась надолго. Он вздыхает: из-за этой аномальной погоды будет много лишней работы, но это его не остановит.

В половине шестого светает. Он выбрасывает окровавленные бумажные платки и проходит в крошечный санузел рядом с комнатой. Над умывальником — туалетный шкафчик с тремя зеркальными дверцами: его повесил домохозяин. Полный ужас. Кошмар. Он боится зеркал, он всегда их завешивает. Ненавидит свое лицо: из-за него он много страдает.

Чтобы унять боль и тошноту, неподвижно стоит, опершись на умывальник, немного наклонив голову. Через несколько минут с отвращением чувствует, что из носа потекла теплая жидкость. Это кровь. Медленно, но равномерно — кап, кап, капля за каплей — кровь течет в умывальник. Разбившись о белую эмаль, капли становятся похожи на красные звезды. Он сует лицо под холодную струю, с закрытыми глазами кладет в нос кусочки ватных тампонов, возвращается в комнату и снова ложится.

В воскресенье можно не бриться, избежать этой пытки. С тех пор как человек стал страдать из-за своего лица, он пользуется электрической бритвой: лезвия кожа не выносит.

Два часа спустя он делает обычную гимнастику: отжимания, упражнения для пресса, а потом десять минут со скакалкой. На максимальной скорости. Скакалка подметает пол, человек чуть-чуть, на пару сантиметров, подпрыгивает над ней. Утомившись и вспотев, он вынимает из маленького холодильника три сваренных вкрутую яйца, быстро проглатывает, залпом выпивает стакан соевого молока. Потом минут двадцать стоит под холодным душем. Он худой, но очень мускулистый, черные волосы подстрижены коротко, тело гладко выбрито. Он тщательно вытирается, надевает легкие бежевые бермуды, белую футболку, кроссовки. Кладет в рюкзачок две большие бутылки воды, таблетки и полотенце.

Сперва он еще минут двадцать тщательно убирает и подметает квартирку, потом выходит, запирает на два оборота все дверные замки. Проворно спускается по лестнице с деревянными перилами.

Сказать, что он человек аккуратный — значит ничего не сказать. У него настоящая мания чистоты и порядка. Есть и фобия: он боится прикосновений. Сам ни к чему не прикасается и не выносит, когда касаются его, а руки моет пятьдесят раз на дню. Всегда находит предлог не пожимать руки коллегам по утрам и вечерам, а когда возможно — надевает трикотажные перчатки телесного цвета, чтобы было незаметно. Как только чуть холодает, перчатки на нем с утра до вечера. Тогда бояться не надо: не придется соприкасаться с руками людей, которые ему противны, а противны ему все, кроме него самого.

Он снял однокомнатную квартирку с душем («меблированную, в центре Парижа», согласно риелторскому объявлению), на седьмом, последнем, этаже без лифта в старом доме. Прямо напротив входной двери хозяин повесил большое зеркало. «Вот как удобно: одеваясь, видите себя во весь рост, к тому же и комната кажется больше». Он только кивнул, а как только остался один, тут же кинулся занавешивать зеркало газетами.

Вот уже несколько месяцев он живет на этой серой, тоскливой, безжизненной улице в Девятом округе, в районе вокзала Сен-Лазар. Называется Будапештская. Улица с булыжной мостовой, не очень опрятная, почти переулок между оживленной, шумной улицей Сен-Лазар и Будапештской площадью. Когда-то это было известное место дешевых борделей, и остряки-парижане прозвали улицу Венгерской, а вернее Венгерической. Теперь там осталась только пара проституток уже, честно говоря, не во цвете лет, но сохранивших еще некоторых постоянных клиентов, особенно из числа людей робких — тех, кто боится африканок, румынок и славянок, заполонивших панели Европы: их многие считают слишком назойливыми и хитрыми.

На шестом этаже проживает чета пенсионеров, из тех, у кого нет денег уехать из города и кому родные звонят для очистки совести два раза в неделю. Им обоим восемьдесят лет, они сходят с ума от уличного шума, от нескончаемой жары, от скуки и слабости. Новый сосед действует им на нервы. Каждый день по утрам они слышат, как он скачет, и не понимают, чем может заниматься одинокий мужчина. Каждый день жена просит мужа пойти к соседу попросить не шуметь, а муж отвечает, что пойдет завтра.

Этим утром, сам не зная почему — то ли из-за зноя, от которого нервы у всех на взводе, то ли жена до печенок проела, — старик решил: вот он ему покажет! Он решительно вышел на лестницу и тут же столкнулся с соседом. Старик опешил: не ожидал увидеть его. Он как раз составлял в уме речь, но пришлось начинать дело быстро, и он сбился с тона.

— Доброе утро. Я ваш сосед снизу. Вы по утрам очень шумите, не даете спать нам с женой. Не знаю, чем вы там занимаетесь: как будто прыгаете, знаете ли… и еще…

Человек глядит на старика без интереса. Ждет, когда пенсионер замолчит, а тот замолкает быстро: он впервые видит лицо соседа вблизи, а лицо у него необычное…

— Правда? Простите, пожалуйста, я постараюсь потише. Спасибо, что сказали. Всего вам доброго!

Человек старался говорить повеселее, но сил нет. Он пошел своей дорогой, несколько раздраженный замечанием соседа. Пенсионер облегченно вздохнул, закрыл дверь и, стараясь бодриться, обратился к жене:

— Очень удачно получилось, этот парень как раз выходил из дома. Я высказал ему все, что о нем думаю, а он ни слова не возразил, честно говорю! Но видела бы ты его лицо вблизи! Невероятное дело, как будто…

Старика прервал громкий телефонный звонок. Жена заторопилась к аппарату.

— Это моя сестра…

Муж, рассердившись, что его перебили, пожал плечами и сделал радио погромче, чтобы супруга видела, как он недоволен. Пускай теперь зажмет ухо и кричит в трубку.

На улице человек надвигает на лицо бейсболку с большим козырьком, глаза прикрывает солнцезащитными очками. Он похож на туриста, бродящего по расплавленному асфальту столицы Франции. Машину удалось запарковать на самой Будапештской улице: в августе в Париже свободного места побольше. У него темно-синий «форд-сьерра» — модель двадцатилетней давности в превосходном состоянии. Человек с ней обходится предельно бережно и не может себе позволить даже малейшей поломки. Но сегодня он не будет рисковать и пользоваться машиной. Она у него на потом. Чем меньше видят его «форд», тем лучше. К тому же улицы, на которых он будет охотиться, очень тихие, досужий наблюдатель тотчас заметит необычное. Если он несколько раз медленно проедет по улице, есть риск, что его засекут. Последнюю разведку он сделает на метро и пешком.

* * *

Под вечер человек выходит из сада Трокадеро: там он сидел и смотрел, как парижане и туристы, ошалев от жары, купаются в фонтане. Переходит Иенский мост, проходит под Эйфелевой башней и направляется в долгий путь к Шестому округу. Идет вразвалочку, но к точно намеченной цели. Сначала останавливается перед большим домом на улице Королевского Высочества — довольно тихой, недалеко от Одеона и бульвара Сен-Жермен. Это старинное, очень красивое здание с громадной резной двустворчатой дверью, выходящей на улицу. Человек с удовольствием видит: окна на втором этаже открыты. Немножко медлит, открывает дверь универсальным ключом: такие выдают почтальонам, разносчикам пиццы и рекламы, а их размножают в тысячах экземпляров. Входит в парадное. Комната консьержки «закрыта на отпуск» — так написано на картонке, приклеенной к стеклянной двери. Он бесшумно идет вверх по лестнице, по ступеням, застеленным красным ковром. Затаив дыхание, прикладывает ухо к двери и слушает.

За дверью негромко звучит классическая музыка, женщина разговаривает по телефону. Когда повесила трубку, замолчала и музыка. Человек слушает еще пару минут и, убедившись, что женщина действительно одна, спокойно спускается по лестнице.

На том же этаже восьмидесятисемилетний Леонс Лежандр курсирует между окном и глазком входной двери. Окно гостиной у него как раз над монументальной дверью дома, так что он со своего наблюдательного пункта может смотреть на улицу Дюпюитрана, что упирается в улицу Королевского Высочества. В это время года ему очень скучно, а от жары очень плохо. Одно развлечение — каждый день два раза звонит дочь, напоминает, чтобы не забывал охлаждать голову водой. До приходящей экономки, которая приносит поесть и делает вид, будто прибирается в квартире, ему дела нет. Часов в восемь вечера он включает телевизор посмотреть «последнюю сводку», как он привык ее называть. А пока сидит у окна и слышит, как в парадное входит незнакомый человек: Леонс видел, он шел по улице Дюпюитрана. Живенько, бодренько старик перебегает через квартиру, приникает к дверному глазку: человек молча стоит, приникнув ухом к двери соседки напротив. А Леонс глядит за ним: от скуки он стал любопытнее прежнего. «Странно, — думает он, — я не слышал, чтобы парень звонил. Да и девушка, мне кажется, дома».

Открыть дверь и спросить незнакомца, в чем дело, Леонс не решается.

«Может, влюблен… Не мое дело, не буду вмешиваться».

Человек собирается уйти. Леонс все смотрит на него в глазок.

«Как будто в мою сторону посмотрел», — думает он и спешит к окну поглядеть, в какую сторону тот пойдет.

Человек вдруг останавливается и глядит на дверь квартиры Леонса. Слабый шорох — движение руки старика, закрывающего глазок — настораживает его. Этажом выше вдруг отворяется дверь, звучат громкие голоса, слышатся шаги вниз по лестнице, и человек решает уйти.

Дверь вестибюля хлопнула. Он спокойно направляется прочь, не оглядываясь, но чувствуя спиной любопытный взгляд. Он принимает эту неожиданность во внимание.

Леонсу кажется, что посетитель долго задерживается перед выходом. Он пожимает плечами и ищет, что бы еще углядеть на тихой улочке Дюпюитрана прямо напротив окна. Ему оттуда видна парикмахерская, и иногда интересуют клиенты, которые заходят туда, но сегодня воскресенье — на улице никого, кроме туристов.

Человек на ходу неспешно пьет воду из бутылки. Должно быть, за сегодня уже третий литр. В обед он съел только сандвич с кружкой пива и еще раз выпил тегретол. Из-за лекарства, снимающего сильную боль, ему все время кажется, что во рту пересохло.

Минут через двадцать человек движется по улице Мадам в том же Шестом округе. Уже проходя мимо нужного дома, он видит, что по тротуару навстречу идет молодая женщина, которую он уже заприметил несколько дней назад. Он не реагирует. Она проходит мимо не глядя. Она очень устала от жары. Он не оборачивается ей вслед, останавливается метров через пятьдесят, опершись на чью-то машину. Чуть позже женщина показывается в окне, она рассеянно курит.

Человек радостно идет дальше. Он все так же в бейсболке, козырек надвинул чуть ниже, а солнцезащитные очки снял. Еще и еще раз вытирает лицо салфеткой, чувствуя, что вот-вот пойдет кровь из носа. Он запрокидывает голову, вытаскивает из ноздрей тампончики. При этом ему приходится дышать ртом. Неприятно, но делать нечего.

Наконец на улице Сены он завершает свое путешествие. Дом там старинный, прямо на углу улицы Изящных Искусств. Его только что отскоблили, леса почти все убраны. Ставни квартиры, за которой он следит, опущены, от этого он погружается в пучину недоумений, задает себе сотни вопросов. В общем, он решает оставаться неподалеку, садится за столик на улице в баре на бульваре Сен-Жермен и с удовольствием пьет холодное пиво. Через час, выпив шесть бокалов, он опять идет на улицу Сены и с облегчением видит: окна в квартире, куда он нацелился, открыты. Тогда он прибегает к той же хитрости, что и на улице Королевского Высочества: своим ключом открывает электронный замок подъезда. Женщина живет на четвертом этаже, лифта нет. Человек молча поднимается, перешагивая через ступени. Ничуть не запыхавшись, доходит до нужной лестничной клетки, задерживает дыхание, приникает ухом к двери и терпеливо слушает. В комнате кто-то ходит, доносятся еще какие-то звуки. Потом звонит телефон, и он получает доказательство, что женщина действительно дома одна. Она говорит громко, много смеется. Медленно спустившись, он полностью закрывает лицо козырьком бейсболки.

Он возвращается домой на метро, ошалевший от жары, взвинченный оттого, что растет давление. Поужинав сваренными вкрутую яйцами и долго постояв под холодным душем, неспешно собирает сумку на завтра. Прежде всего рабочая одежда и принадлежности, потом завернутая в белье коробка с сотней пар латексных перчаток.

«Их выдало мое начальство, значит, все законно», — думает он, улыбаясь.

Затем кладет в сумку дубинку со свинчаткой, пачку презервативов, листочек белой бумаги в конверте с текстом, написанным изящным почерком, и резиновую купальную шапочку. В довершение засовывает туда, разбив на куски, зеркало высотой сантиметров тридцать.

Прежде чем лечь в постель, он заглатывает обезболивающее и, сложив руки под головой, закрывает глаза, ожидая сна и сновидений, стараясь не думать о будущей неделе, которая все перевернет.

 

Глава 2

Понедельник, 4 августа 2003 года.

Восемь утра. Людовик Мистраль спокойно едет в сторону набережной Орфевр. Движения никакого, жара еще терпимая, по радио вполуха можно слушать новости. Он был ранен — еще чуть-чуть, и узнал бы, есть ли жизнь после смерти, — в мае вышел опять на работу, потом, в июле, пошел в отпуск.

«Так что, — считает Мистраль, — по-настоящему я вернулся только теперь, в начале августа».

Июль Клара и Людовик провели в Провансе, навещая знакомых, да пару раз побывали на джазовом фестивале в Антибе — именно в июле, как они считали, Мистраль должен был окончательно выздороветь. Во время отпуска и началась у него бессонница. Сначала он с трудом засыпан, потом стал просыпаться в четыре часа и ворочался до самого рассвета. Ночной недосып возмещал послеобеденным сном, а Кларе ничего говорить не хотел: приписывал дурной сон жаре, хотя и сам знал, что за этим кроется что-то другое, более глубокое, но что именно — не понимал.

Оба сына остались на юге и на август — сначала у родителей Клары возле Грасса, потом у родителей Людовика под Эксом.

Летом, особенно в первой половине августа, в Париже довольно спокойно. Из-за того что автомобильный поток уменьшается, а кругом много туристов, город приобретает отпускной вид. Только во второй половине августа работы у полиции понемногу прибавляется.

* * *

В 8.30 Людовик Мистраль поставил свою машину во дворе дома № 36 по набережной Орфевр. Против обыкновения, он поднялся по видавшим виды лестницам, не перешагивая через ступеньки, а наступая на каждую. Прежде всего зашел в секретариат забрать почту, накопившуюся за июль, потом обошел кабинеты подчиненных. Народа на месте было немного: как и во всех подразделениях криминальной полиции, в начале августа сыскная бригада работала едва ли половиной состава. С теми коллегами, что в этот зной все же сидели на службе, Мистраль перебросился парой слов.

Когда Мистраль вошел в свой кабинет, майор полиции Венсан Кальдрон кому-то звонил по телефону.

«Поговорим у кофейного автомата», — сделал он знак рукой.

Венсан Кальдрон и Людовик Мистраль знали друг друга больше десяти лет и держались дружески: оба родом из Прованса, очень нравились друг другу как люди и хорошо ладили по работе. У Кальдрона не было детей, поэтому отпуск он брал не в сезон — в сентябре или в октябре, смотря по тому, куда желала направиться его супруга. На службе Мистраль доверял Кальдрону особо деликатные или сложные дела, для которых требовались умение хранить тайну и профессиональная хватка.

— Если по правде, так у вас, по-моему, лицо такое, словно и в отпуске не были. Неужели неважно отдохнули? — Кальдрон бросил в автомат монетку.

— Просто жара несусветная, — ответил Мистраль. — Ну, что тут случилось за месяц? Мне не звонили, стало быть, работы было не через край.

— Ничего из ряда вон выходящего. Три дела, все элементарные, расследуются, скоро передадим в суд. Сейчас к вам зайдет начальник третьего отряда. Директор наш, как вы знаете, поехала отдыхать в Италию, в «лавочке», стало быть, первый зам — Бернар Бальм. У вас бумажных дел накопилось немало, в августе как раз есть время этим заниматься.

— Это каких? — Мистраль честно не знал, о чем речь.

— Во-первых, сотрудники: аттестация, повышения, все такое. Я вам подготовил предложения, вы мне скажете — одобряете или нет. Еще есть просьба о встрече с офицерским профсоюзом, ну и бюджет, заявки на оргтехнику.

— Спасибо, Венсан, что помогли. Про заявки понятно: «Скажи, что тебе нужно, я скажу, как без этого обойтись»? — пошутил Мистраль. — Ну да ладно, постараюсь разобраться поскорей. Хотя аттестация время займет. От нас теперь требуют минимум сорок пять минут беседы с каждым. Что еще?

— Жара страшная. На улице допоздна слишком много народа. Кто-то нажрался, слово за слово — и пошла драка. Для иных плохо заканчивается, в кутузку попадают. И копится все это дерьмо в городской полиции, — махнул рукой Кальдрон.

— И конца не видно, — усмехнулся Мистраль. — По прогнозу, жара еще долго продержится. Теперь вот что: этот капитан из СОИ, который пришел к нам в конце июня в обмен на одного из наших, — как он?

— Поль Дальмат?

— Да-да, тот, с вечно унылым видом.

— Первое впечатление хорошее. Дисциплинирован, по прежней службе аттестация отличная. Ведет себя тихо, говорит мало. Невесел, это правда.

— Ну, у нас в уголовке это у него пройдет! Мы слов не выбираем, у нас тут по-простому, по-галльски. А чем он занимался в СОИ?

— В отделе по работе с обществом, все время с бумажками возился.

— Значит, уголовного процесса совсем не знает?

— Почему же, знает. Он начинал в квартальном участке, два года там пробыл. Это школа хорошая. Вы же знаете, какая там жизнь: утром приходишь на службу, «обезьянники» все забиты, вечером уходишь — все чисто. А наутро все по новой.

— Конечно, я сам начинал в участке Сен-Жорж в Девятом округе, на улице Баллю. Так с этим Дальматом все в порядке или не совсем?

— Да, в общем, все нормально. Очень хотел перейти в уголовку, чтобы побольше узнать об убийцах. Понять, что у них в голове, подопрашивать и тому подобное. Мне так говорил один мужик из СОИ.

— Это мы ему обеспечим. Он сейчас в отпуске?

— Нет. На этот месяц он возглавляет — там начальник в отпуске.

— Хорошо. Пойду на летучку, а потом опять к вам.

Каждый день в 9.30 директор криминальной полиции Франсуаза Геран или ее первый заместитель Бернар Бальм обсуждали текущие дела с вице-директорами и начальником штаба. В августе Бальм немного изменил правила и стал звать также начальников служб. Сотрудникам позволялись вольности в одежде, в результате галстуки лежали в шкафах по кабинетам, готовые к употреблению в случае надобности. Начальники служб хорошо относились к первому заму. Бернар Бальм, веселый малый родом из Лиона, как и положено человеку из этих мест, любил хорошие рестораны и часто в конце совещаний сообщал, какие новые замечательные местечки открыл для себя.

Это совещание Бальм провел за двадцать минут. Все уже подумали, что летучка окончена, но первый зам затронул еще одну тему.

— Похоже, — он понизил голос, — из-за жары, что накрыла всю Францию, начинаются серьезные неприятности, в Париже особенно. Тревогу забили пожарные, конкретно служба похоронных перевозок. В общем, много народу помирает, особенно пожилые.

— И что? — уставился на него непонимающе начальник штаба.

— А вот что. Сегодня у меня с утра был замдиректора городской полиции. Он приказал всем окружным отделениям каждый день проверять сводки скончавшихся и подавать отчеты прямо префекту, а тот министру. И нам пойдет копия.

— Правильно, — кивнул Мистраль. — Иначе можно прозевать убийство. Когда столько трупов вокруг, убийство очень легко маскировать под естественную смерть.

Бальм закончил совещание, посоветовав всем зайти в ресторан, где есть белые эльзасские вина позднего урожая, совершенно необычные. Во время «ресторанного экскурса» один из вице-директоров рисовал в блокноте барабаны — большие и маленькие.

Мистраль вернулся к себе, встретился с Кальдроном, в двух словах обрисовал, о чем шла речь на летучке, и велел пригласить Поля Дальмата.

Он внимательно, но без интереса изучал рекомендации по составлению бюджета. Мистраля оторвала секретарша, доложив, что пришли Кальдрон и капитан Дальмат. Вошел высокий, очень худой человек, стриженный наголо, с костлявым, грубо вылепленным лицом, в черных брюках, белой рубашке и черном галстуке. За отпуск — Мистраль уже почти забыл, как выглядит этот новичок из СОИ.

— В августе можно ходить без галстука, особенно в такую жарищу, — улыбнулся Мистраль, чтобы новенький не стеснялся. — Вот и мой на вешалке висит.

— Мне не мешает, я привык.

— Дело ваше, но об этом еще поговорим. Вы успели прочитать какие-нибудь отчеты о завершенных делах? Так понятнее, как работает уголовка, кто за что отвечает и тому подобное.

— Да, читал кое-что, а что непонятно — спрашивал у людей из отряда.

— Все в порядке у вас? Этого и ждали?

— Именно этого и ждал. Этого и хотел.

Мистраля удивлял и слегка раздражал бесстрастный тон отрывистых ответов Дальмата. Он поспешил завершить разговор.

— Отлично. Если будут трудности, не стесняйтесь спрашивать у Венсана. Август обычно месяц тихий, вот вы как раз и освоитесь на службе.

Дальмат вышел, а Мистраль не мог отделаться от чувства, что от капитана он не в восторге. Он поделился своими мыслями с Венсаном.

— Это только сначала так кажется, — успокоил его Венсан. — Да, он замкнутый, необщительный, так что иногда напрягаешься. Но весь этот месяц он все на лету хватал. Думаю, из него выйдет настоящий сыщик.

— Хорошо бы. А потом его сама обстановка в уголовке должна раскрепостить. У него в отряде ребята шустрые, с ними не заскучаешь.

Обедать Венсан и Мистраль пошли в ресторан к одному греку на улицу Сент-Андре-дез-Ар, в двух шагах от набережной. Этот адрес у многих полицейских записан в записную книжку.

Мистраль почти ничего не говорил и мало ел. Он глядел, как сосредоточенно Кальдрон обедает, как методично режет мясо, как солидно поливает еду соусом.

— Венсан, знаете, кого вы напоминаете? — Мистраль чуть улыбнулся.

— Наверное, Лино? Мне и жена так часто говорит.

— Вот-вот, права ваша жена. Лино Вентуру. Он точно так же ест: не торопясь, с расстановкой. Да и не только, если по правде: вы и фигурой на него похожи, так же говорите, так же смотрите на людей. Это вам в похвалу, Венсан! Лино Вентура мужик классный.

— Знаю, что в похвалу. Я даже нарочно ему подражаю — ребят из оперотрядов потешить. Они за глаза меня так и зовут: Лино, я в курсе.

За кофе Кальдрон внимательно посмотрел на Мистраля и спросил в лоб:

— Вы простите, что я опять об этом, только мне все кажется, что вы в неважной форме. Или я не прав?

Мистраль не собирался уклоняться от ответа. Хозяин принес им ликеры, он отодвинул их.

— Вы правы, Венсан… Настроение неважное. Сил маловато, аппетита нет. — Он кивнул на тарелку, к которой едва притронулся. — Жара, должно быть, влияет, а еще я сплю очень плохо.

— Но вылечились вы после дела Колдуна?

— Это да. И думать забыл.

Мистраль ответил очень уверенно, но Кальдрон покачал головой: ответ его не убедил.

До конца дня ничего особенного не случилось. Мистраль торопился домой. В половине восьмого он прыгнул за руль, включил на полную кондиционер в машине, радио — станция ФИП. В машине зазвучала джазовая композиция группы Джо Завинула.

Человек приступил к делу в половине восьмого. Окончился рабочий день, он страшно устал, вежливо отказался немножко выпить с коллегами и пошел к своей машине. Немного подумав, предпочел изменить порядок действий. Старик с улицы Королевского Высочества его смущал. Теперь он решил не привлекать внимания и начать с улицы Мадам.

Припарковался за грузовичком неподалеку от нужного дома, вынул из багажника холщовую дорожную сумку — пустую, потому что все вещи были сложены в рюкзачок. Его он накинул на одно плечо и беспечно направился к квартире той девушки. Пару секунд послушал, приложив ухо к двери, остался доволен и достал из кармана поношенный черный кожаный футляр. Нажал на звонок и довольно долго не отпускал. Девушка приоткрыла дверь на цепочку, без слов спросила — кто это. Человек привычным жестом раскрыл бумажник: показал удостоверение на трехцветной бумаге со своей фотографией и жирной черной надпечаткой «Полиция».

— Здравствуйте, это полиция. Можно войти? Я занимаюсь вашим соседом. Через дверь разговаривать неудобно.

Он улыбался и выглядел внушительно, а удостоверение в вытянутой руке закрывало нижнюю часть лица.

Клара вежливо отказалась поужинать у новых соседей. Она знала, что Людовик не в духе и не хотел бы отвечать на неизбежные вопросы, которые всегда задают людям его профессии. Они всегда начинаются так: «Вы ведь из полиции? Так я хотел бы знать ваше мнение. Вот, представьте себе: на днях я еду как полагается, вдруг меня останавливают…» — и пошло, и пошло. Людовик всегда отвечал учтиво, но в душе злился страшно. Клара и не хотела, чтобы подобные вопросы задавали.

Она приготовила легкий ужин, говорили о разных пустяках. После ужина Клара продолжала внимательно присматриваться к мужу. Людовик сидел в гостиной в кресле и рассеянно листал альбом фотографий, снятых в Патагонии полгода назад, когда он только встал на ноги. Кларе казалось, он говорит гораздо меньше обычного. Ее это обеспокоило, но она предпочла на сей раз ни о чем не спрашивать.

Человек ехал медленно, с опущенными стеклами, машин на улице постепенно становилось все меньше. Автомобиль был старый, без кондиционера, дышать нечем. Рубашка, вся пропотевшая, приклеилась к телу: он взмок от жары и от того, что сейчас сделал. Он вспомнил свои последние минуты в той квартире — так сказать, контрольная проверка. Перед уходом тщательно убедился, что все в порядке, а главное — что окна слегка приоткрыты.

Притворяться усталым не было нужды: он действительно был в полном изнеможении, телом и духом. С тех самых пор, как началась эта история, он то и дело спрашивал себя, пойдет ли до конца. Сколько месяцев следил за собой! Он услышал, что сказало зеркало, и не захотел его огорчать: так тоже слишком рискованно.

Радио в машине всегда было настроено на ФИП. В 21.30 джазовая передача закончилась, теперь он с нетерпением ждал, когда объявят программу. Больше всего на свете он любил голоса девушек — дикторш с ФИП. От них душа воспаряла. Это началось не сегодня и не вчера. Часто ему казалось, что эти голоса обращаются только к нему. Несколько лет назад он, бывало, звонил на станцию, чтобы поговорить с кем-нибудь из этих девушек, но ему всякий раз вежливо отказывали. «Обязательно начну звонить опять. Завтра же», — подумал он.

Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»

1975 год.

«Мне исполнилось десять лет. Подарили собачку. Ее зовут Том, она темно-рыжая и совсем маленькая. Мама говорит, когда я подрасту, собачка тоже подрастет. Отца у меня нет, братьев с сестрами нет, некому рассказывать, как я живу и что со мной бывает. А маме, кажется, наплевать, что я делаю. Когда я спрашиваю, где папа, ей это не нравится. Когда спрашиваю, почему у меня нет братьев с сестрами, тоже не нравится. Она отвечает только: „Хватит тебя одного, куда мне еще одного такого. Отвали, надоел!“ Я уже знаю, что она скажет, всегда одно и то же. А иногда орать начинает.

На перемене всегда вижу, как мама сидит на скамейке на улице у школьного забора. Курит и смотрит за мной, всегда велит подойти к ней. С ребятами играть не разрешает. Сама приходит и собачку приводит, чтобы я наверняка подошел.

Еще мама не велит разговаривать с родителями наших ребят. Говорит, они из меня всю правду вытянут, кровь из носу. Я не понимаю, что это значит. Кровь из носа пойти может, но при чем тут правда?

Мне очень нравится писать. Никто не знает, что после школы я сажусь и пишу. Особенно мама. Это мой секрет.

У меня часто болит живот. Мама говорит, это потому, что я много болтаю. Сама она никогда не болтает.

Мне снилось, что я тону. Уже несколько раз так снилось. Сначала я сразу просыпался, потому что задыхался, дышать не мог. Теперь я уже не боюсь. Мне кажется, я уже не здесь, а там. Не знаю, как это сказать. Мне очень нравится записывать сны, хотя и трудно объяснить, как это — не здесь, а там. Я говорю с незнакомыми людьми, а потом они вдруг пропадают. Один парень сказал, так и должно быть. Во сне так всегда бывает. Иногда я не могу вспомнить, что мне снилось: хочу, но не получается. Я спрашивал маму, почему так, а она только отвечает: „Да насрать на них, и взрослым-то всякая хрень во сне снится, а таким-то козявкам, как ты, и вовсе нехрен думать об этом“.

Когда я читаю про свои сны, мне не так страшно, если сон был ужасный. Однажды мама сказала: „Когда ты был маленький, все кричал во сне, тебе кошмары снились. Я тебя разбудить не могла, а утром ты ничего уже не помнил. Потом подрос — и прошло. Кричишь иногда, но уже не так“.

Я подумал: „Не буду, наверное, рассказывать маме свои сны. Пусть они будут мои собственные, а то мало ли что она скажет“.

Эту тетрадку я прячу, а когда она закончится — возьму другую, скажу, нужно для школы.

Мне часто снится один и тот же сон. Кто-то следит за мной, а кто — не знаю. Только чувствую, какая-то тень на меня глядит издалека, а как только я к ней, она смывается. Хорошо бы узнать, кто это. Я не могу описать, что чувствую, слишком сложно.

Мама водила меня кататься на карусели. Я сидел в голубой гоночной машине, а за мной скакала лошадь: вверх-вниз, вверх-вниз. Лошадь черная, глаза большие, белые, смотрела мне прямо в спину. Я перепугался. Не видел, кто на ней сидел, только видел, как он крепко держится за вожжи.

Когда я проезжал мимо мамы, она на меня не глядела, разговаривала с другими детьми и с их матерями. Мне было очень страшно. Я ее звал, а она даже не оборачивалась. Ночью мне снились страшные сны. Я катался на карусели, она останавливалась, все мамы бежали за своими детьми, а за мной никто не бежал. Только лошадь скачет быстро-быстро, а на ней сидит тень.

А еще как-то вечером мама сидела у себя в комнате на кровати, а большой шкаф напротив был открыт. Она что-то читала, должно быть, письмо, и не слышала, как я вошел. Я ее спросил, что она читает, а она перепугалась и как заорет: „Пошел отсюда!“ Это не я так ее напугал. Это то письмо».

 

Глава 3

Вторник, 5 августа 2003 года.

Мистралю надоело мучиться без сна, то и дело переворачиваясь с боку на бок. В половине пятого он уселся в саду, дожидаясь рассвета, включил в айподе на самую малую громкость блюзы Джона Ли Хукера, закинул руки за голову, закрыл глаза. Вскоре голос и музыка старого певца убаюкали его. Людовик «плавал» где-то между дремотой и явью. Мелькали какие-то мысли, но связать две подряд он не мог.

Клара только что встала, подошла к нему.

— Не будешь спать, так и целый день не выдержишь… — с укором произнесла она.

— Все в порядке. На службе спать никогда не хочется.

По «Франс-Инфо» долго говорили о жаре, установившейся по всей Франции. Метеосводки обещали из-за безветрия пиковое загрязнение воздуха, особенно в Париже.

Перед отъездом Людовик спросил Клару, не заехать ли ему к ней пообедать вместе. Она работала недалеко от Елисейских полей «носом» у знаменитого парфюмера. Среди профессионалов пользовалась единодушным признанием и создала два очень известных аромата.

Мистраль быстро доехал до набережной Орфевр, успел перекинуться парой слов с ребятами из штаба, которые в семь утра заступили на суточное дежурство. Ночь прошла довольно спокойно, информации о происшествиях в криминальную полицию не поступало. Бернар Бальм свернул летучку за двадцать минут и снова обратил внимание на осложнение обстановки в связи с серьезным ростом смертности среди пожилых людей. Из его кабинета полицейские расходились, обсуждая нынешние катаклизмы природы.

— Противно все-таки, — заметил пожилой сотрудник соседнего отдела. — Слушаешь радио, читаешь газетки, и кажется, ничего этого нет. Жара есть, да, всем известно. А о смертях никто не говорит! Как будто об этом только пожарные, полиция да «Скорая помощь» знают.

— И я об этом подумал, — согласился Мистраль. — Но вот увидишь: как только пресса спохватится, всем, кто вовремя не пошевелился, мало не покажется!

У себя в кабинете Мистраль принял начальника одного из отрядов поговорить о старом сложном деле.

«Ничего особенного, все отработано», — завершил подчиненный свой доклад.

Когда он ушел, Мистраль несколько секунд подумал, снял трубку с телефона и торопливо набрал знакомый номер.

— Здравствуйте, это Людовик Мистраль. Я вам не помешал?

— Нет, — послышалось в трубке.

— Я хотел бы с вами переброситься парой слов… Сегодня до обеда? Нет возражений…

Мистраль зашел в дежурную часть предупредить, что ему можно звонить на мобильный.

Минут через двадцать он поставил машину на тихой улице в Пятнадцатом округе. Дома у своего телефонного собеседника он был впервые, хотя звонили они друг другу в последнее время часто. На первый звонок голос в домофоне отозвался: «Пятый этаж налево», — и стеклянная дверь вестибюля с шумом отъехала.

Когда Мистраль вышел из лифта, врач-психиатр Жак Тевено ждал его на пороге. Они крепко пожали друг другу руки. Тевено жил в большой, со вкусом обставленной квартире. На стенах — современная живопись, в шкафах — роскошная библиотека.

— Как я рад вас видеть!

— А я тем более, — ответил психиатр. — Это ведь значит, что мы оба живы. Вот уж пронесло так пронесло! Кофе хотите?

— С удовольствием. Без сахара. Надеюсь, я не нарушил ваши планы?

— Нисколько. Жена на работе, а у меня на утро ничего не назначено.

— Сколько времени вы были в коме? — Мистраль спохватился, что задал чересчур прямой вопрос, но врач не обиделся.

— В общем, месяц с небольшим.

— Осложнения?

— Думаю, нет. Но мне все еще нелегко войти в прежний ритм, так что я до сих пор и в больнице, и на дому принимаю только половину дня. Дальше видно будет. А вы как?

— Ну как… средне. Думал, что поправился, но настроение неважное, ни от чего не получаю удовольствия, очень плохо сплю и форма почти на нуле. Должно быть, жара тоже виновата.

— Валите, валите все на жару, она вынесет! Так вы ко мне пришли из-за припадка хандры?

— Нет, не только… хотелось знать, как вы… Но самочувствие и правда так себе. Слово «хандра» как раз подойдет, — улыбнулся Мистраль.

— Хотя бы от жизни выздоравливающего удовольствие получили? Сначала ты в ауте, а потом такое блаженство: дел никаких, занимайся чем хочешь!

— Это точно. Жена с детишками очень рады были, что каждый день меня видят. Я с ними делал уроки, играл — прекрасное занятие. Гостей довольно много приходило. Только под конец надоедает всем рассказывать одно и то же!

— А я, когда стало действительно получше, днем начал ходить в кино. Изумительно: все работают, а ты кино смотришь. Попробуйте, попробуйте, так любой фильм гораздо больше понравится.

— Мне в голову не приходило! Конечно, почему бы нет? Надо попробовать.

Мистраль ушел от Тевено через два часа. Из головы не шли слова психиатра, когда тот провожал его до лифта. «Вы не сразу все это переварите, но со временем, поверьте, все забудется. Заходите, само собой ничего не проходит. Мне тоже бывает нужно поговорить с тем, кто знает, как это было. Иначе придется разговаривать с кем-нибудь из коллег».

Последняя фраза застала Мистраля врасплох, но он предпочел не задавать вопросов. Ушел, сперва отказавшись взять рецепт — на «снотворные пилюльки, вам будет полезно». Потом согласился, когда психиатр сказал: «Я их сам принимаю. Возьмите рецепт — почувствуете надобность, а он уже при вас, вот и хорошо. Но имейте в виду: лекарства нас только поддерживают. Если вы сломали ногу, костыль не вылечит».

После приема у доктора Людовик встретился с Кларой. В начале учебного года Клара должна была читать лекцию о профессии парфюмера и теперь энергично готовила текст. Людовик с удовольствием слушал, как жена рассказывает о своей любви к духам. Сам же он ни словом не обмолвился о визите к Тевено. Долго думал, как бы в этом признаться, но не получалось: можно было сболтнуть лишнее. Чтобы найти нужные слова и жесты, чтобы Клара не забеспокоилась, он решил все-таки подождать с объяснением.

Вернувшись на набережную Орфевр, Мистраль с тяжелым вздохом погрузился в то, что называл «бумажной работой», и заставил себя заниматься ею до конца дня. Кондиционеров в старом здании парижской криминальной полиции нет: во всех ее кабинетах стоят напольные вентиляторы, не охлаждающие, а только перегоняющие горячий воздух так, что разлетаются листки на столах.

Вечером, вернувшись домой, Мистраль пришел к выводу, что за весь день только и было приятных минут, что в машине с кондиционером и музыкой. Дома он сделал вид, будто не заметил тревожного взгляда Клары. Подошел к ней и постоял, молча вдыхая аромат ее волос. Это значило: все хорошо.

— Я без тебя не стала звонить детям. Они там наверняка веселятся вовсю. Не думаю, что нас так уж не хватает.

— Насколько знаю своего отца, он всегда что-нибудь придумает, чтобы занять малышей…

На самом деле мальчикам доставило величайшее удовольствие поговорить с родителями. Клара долго давала им обычные материнские наставления, потом старший, шестилетний сын попросил опять поговорить с отцом.

— Дед нам показал, как ты строишь домики, а в ящике лежит твой фирменный ножик. Можно, мы его возьмем строгать палочки?

— Дай-ка мне деда.

Мистраль произнес это так строго, что Клара даже удивилась и стала внимательно прислушиваться к его разговору с отцом.

— Матье сказал, ты им показывал мой нож. Я категорически против, чтобы они к нему прикасались. Порежутся моментально! Ты за ними смотришь? Не важно, за этим не уследишь, а таким лезвием можно руку отрезать. — Людовик повесил трубку и поймал укоризненный взгляд Клары. — За малышами глаз да глаз нужен, даже когда взрослые рядом… — Теперь он говорил ласково, будто извиняясь за резкость.

— Знаю, знаю, — произнесла Клара миролюбиво. — Только зачем ты свои невзгоды перекладываешь на отца и детей?

Мистраль не откликнулся на эти слова, хотя и понимал, к чему она ведет.

Валясь от усталости после всего, что произошло за день, убаюканный голосом Паоло Конте на волне ФИП, человек медленно ехал на машине. Итальянского шансонье сменил манящий, чуть насмешливый голос дикторши, она говорила о погоде. «Вам было жарко. Многие из вас бросились на набережные города, который по праву зовут Парижем-пляжным. Не забывайте предохраняться от солнца и пить много воды. Жара в Париже спадет еще очень не скоро! Завтра вам по-прежнему понадобятся панама и темные очки! Имейте это в виду!»

Человек почти доехал до дома. Он еще немного в задумчивости послушал радио. Вдруг он решился, вошел в бар и прошел к телефонному столику. Номер ФИП он знал наизусть. Своим мобильным он из осторожности не пользовался и всегда держал его выключенным.

— Добрый вечер. Я каждый день слушаю вашу станцию. Мне бы хотелось поговорить с дамой, которая сейчас вела передачу.

— Добрый вечер, — ответил вежливый женский голос. — Я прошу прощения, но это, к сожалению, невозможно. Во время работы дикторов отвлекать нельзя.

— А потом с ней можно будет поговорить?

— К сожалению, нет. Благодарим вас за то, что не проявляете лишней настойчивости. Никаких разговоров с дикторами у нас не бывает. До свидания.

Послышался сигнал «занято». Его одолела злоба. Он поднялся в бар, выпил две таблетки тегретола и запил их двумя большими бокалами пива. Дома он сразу сомлел от страшной жары, так что отдыха никакого не было. Только холодный душ дал несколько минут передышки. Потом он опять сел в машину и поехал куда глаза глядят, на малой скорости, с опущенными стеклами.

Было уже за полночь. Он ничего не ел — только выпил на ходу два пива. Ясно обозначились первые признаки опьянения: голова кружилась, ноги заплетались, мысли в голове путались. Толпа на улицах не убывала: люди не спешили возвращаться домой в душные квартиры, — а его это не устраивало.

Часа в два ночи он вернулся домой — пьяный, но еще соображающий. С обычной тщательностью приготовил рабочую одежду, потом, как и накануне, разбил зеркало и положил в рюкзачок, а к нему добавил листок белой бумаги, исписанный изящным почерком. Он проверил, на месте ли латексные перчатки и презервативы, протер тряпкой, смоченной в спирте, дубинку и вымыл купальную шапочку.

— Все готово для второго действия, — прошептал он.

Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»

1978 год.

«Моему псу Тому три года, он подрос, но не очень. Вот и хорошо. Я боюсь больших животных. Том все время со мной и даже ночью спит в моей комнате. Мне так уютно. Ест он, только когда кормлю его я. Мать сказала: „Объясни своему дурацкому псу, что я его не отравлю, хоть мне и хочется“.

Недавно она решила, что мне надо уйти из коллежа. А ведь я учусь хорошо, по всем предметам в классе второй, а по сочинению первый. „С большим отрывом“, — сказал учитель французского. Она говорит, надо мной ребята смеются. Так ведь из-за нее же и смеются — потому что она все время торчит перед школой. Однажды директор подошел к ней поговорить, так это плохо кончилось. Она заплакала и стала на меня орать: „Это все из-за тебя!“ Я ничего не понял. Спросил, в чем дело, а она мне врезала по морде до крови.

Учитель дает мне книги: он знает, что я люблю читать. Однажды после школы, когда я уходил домой, он сказал: „Чтение — это сон, бегство от реальности. Я заметил, как ты любишь читать и писать. Читай и подмечай, как пишутся истории. Уверен, скоро ты сможешь писать сам“. Я побежал скорей, потому что мать за мной уже пришла, а она не любит, чтобы я заставлял ее ждать. Я передал ей слова учителя, чтобы объяснить, почему задержался, а она только ответила: „Много этот долбозвон понимает“. Ну теперь, конечно, я ей ничего уже не расскажу и тетрадки свои не покажу.

Однажды мать вошла в комнату, а я стоял у окна. Она фыркнула: „Что ты стоишь столбом?“ Я соврать не решился: „Что-то меня там тянет, а что — не знаю. Хочется пойти туда и посмотреть“. Сказал и думаю: „Сейчас по голове стукнет“. А она только тихонько закрыла окно и сказала: „Что там может быть? Не выдумывай, ложись спать“.

Она так и не знает, что я записываю свои сны и все остальное. У меня уже три толстые тетрадки хорошо спрятаны. Я знаю, там полно ошибок, но исправлять их буду потом, когда стану взрослым.

Меня уже все достало: только и жду ночи. Если не буду ходить в школу, что мне вообще останется, кроме ночных часов? Да и ночью теперь трудно. Тень приходит часто, я чувствую, что она тут, но рядом со мной не становится. Зову ее, а она даже не оборачивается. И меня к себе не подпускает. А все-таки мне кажется, что она меня ждет. Я не знаю, кто она. Может, когда-нибудь с ней заговорю. Я ее не боюсь. Стараюсь заснуть поскорее, чтобы встретиться с ней. Я ее называю просто тенью, потому что не знаю, парень это или девочка. Утром иногда просыпаюсь, не увидев ее, тогда пугаюсь, что она совсем пропала, и потом мне весь день бывает нехорошо. Один раз я ее долго не видел, около трех месяцев. Было очень жутко. А потом опять ее увидел, но все равно: только пойду к ней, она пропадает. Иногда она меня уже достает, не хочу ее больше видеть. Но сны ведь не по заказу приходят.

Я придумал новую игру. Когда выхожу из дома, затеваю какие-нибудь страшные штуки.

Больше всего люблю перебегать улицу в последний момент перед тачкой. Несколько раз меня чуть не сбило, даже казалось, что машина меня задела крылом. Мужики тормозят, выскакивают из автомобиля, орут мне вслед, обзываются. Один так тормознул, что ужас, другая тачка в него сзади въехала — шум офигенный. Водила пытался меня догнать, но я уже был далеко — ноги у меня неслабые. Потом потихоньку вернулся, минут через пятнадцать, — водилы стоят, ругаются друг с другом. Тупо. А мне, когда я в это играю, всякий раз кажется, что я уже вот-вот буду мертвый, и мурашки по спине бегают. Ночью мне снится, что я бегаю по крышам машин, а водилы за мной гоняются, а поймать не могут.

И другие игры придумываю, чтоб было страшно. В городе такого много. Как перечитываю свои тетрадки, так мороз по коже.

Когда мать достает почту, она всегда смотрит, чтобы меня рядом не было. Но один раз я все-таки увидел, как она достала толстое письмо. Оно было в конверте из плотной коричневой бумаги и перевязано веревочкой. Ну, как я и думал, она сразу велела мне выйти из комнаты. Однажды я остался один дома, хотел посмотреть письмо, но шкаф оказался заперт на ключ.

Иногда к матери приходит на ночь какой-нибудь мужик. Обычно разные. Если бывает один, приходит ночи на три-четыре, не больше, а потом уже новый. Я помню, когда был маленький, слышал, как мать с этими мужиками возится. В моей комнате двери нет, и в ее тоже. Я притворялся, что сплю, а сам видел, как они тихонько на цыпочках проходят мимо моей комнаты к матери. А мать, чтобы я их не видел, накрывала меня простыней с головой. Я лежал тоже тихонько, едва дышал, но все слышал. Так много-много ночей я засыпал, накрытый с головой, и мне это дико не нравилось. Я слышал, как она заходит ко мне в комнату, и уже знал: сейчас она меня накроет простыней. Мне хотелось, чтобы она вместо этого взяла меня на руки, только я ни разу не помню, чтобы она так сделала. Я не засыпал, слышал шум из их комнаты, и мне было страшно. Если засыпал потом, мне снились кошмары».

 

Глава 4

Среда, 6 августа 2003 года.

Полночи Людовик Мистраль провел, уставившись на экран электронного будильника, а следующие полночи видел дурные сны. Смирившись с неизбежным, в пять утра он встал и взял с письменного стола потрепанную, помятую книжку — свою самую любимую: «Со всего света в середину планеты» Блеза Сандрара. Он читал ее множество раз, на работе она у него тоже лежала. Он открыл ее наугад и отдался на волю магии слов поэта. В то утро ему попалось стихотворение «Рио-де-Жанейро». До половины седьмого Мистраль читал, потом приготовил завтрак и дождался, пока встанет Клара.

— На выходные хорошо бы поехать к морю… — размечталась она.

— Давай прошвырнемся в Онфлёр? — вдруг предложил Людовик.

— Здорово, давай! Гостиницу закажи ты.

В это самое время человек заканчивал делать гимнастику. Он пошел было в душевую помыться, но от одной этой мысли ему стало тошно.

* * *

Кофе и прохлада в машине постепенно разбудили Мистраля, дали иллюзорное впечатление бодрости. По «Европе-1» передавали репортаж о последствиях непрекращающейся жары для здоровья. Репортер особо останавливался на опасности этой погоды для одиноких пожилых людей, а в конце сказал, что метеоцентр Франции прогнозирует повышение температуры. Хорошего ждать не приходилось. Людовик быстренько «пробежался» по разным программам новостей: везде говорили о небывалой жаре в Европе.

«Все — других новостей не осталось! — подумал Мистраль. — Все лето нынешнего года говорят только об этом».

Утро началось как обычно: беседа в штабе, кофе, летучка. Никаких новых дел для их департамента и вообще ничего особенного. В августе работы вообще бывает мало — можно подумать, убийцы и прочие преступники тоже отбывают из Парижа в отпуск. Вернувшись в кабинет, Мистраль твердо решил сегодня же приступить к собеседованиям по аттестации сотрудников.

«Отделаться от этого побыстрей, пока тихо», — думал он.

В половине одиннадцатого, поговорив около часа с одним из своих подчиненных, Мистраль уже собирался пойти пить кофе с Кальдроном, но тут раздался звонок из штаба.

— Пожарные приняли звонок от неизвестного, который заявил, что его знакомая Элиза Норман не подходит к телефону. На работе эта женщина тоже не появлялась. Пожарные направились в ее квартиру на улице Мадам в Шестом округе, взломали дверь и обнаружили ее мертвой. Женщину убили.

— А точнее?

— Как доложил сержант дежурной части округа, в ее лицо и грудь воткнуты острые осколки зеркала.

— Добро, еду. Сообщите дежурному заместителю и скажите Бальму, что я уехал. — По местному телефону Мистраль позвонил Венсану Кальдрону. — Кто сегодня на дежурстве?

— Отряд Жерара Гальтье. А что случилось? Наше дело?

— Еще не факт, но возможно.

— Гальтье еще на той неделе взял убийство. Дело скоро должно быть на выходе, но как раз сегодня у него много допросов. Лучше вызвать запасной отряд.

— Хорошо. Кто там?

— Дальмат.

— Дальмат же хотел видеть убийство? Вот и кстати. Сегодня и начнет. Сколько у него людей?

— С ним вместе пятеро. Лейтенанты Жозе Фариа и Ингрид Сент-Роз, сержанты Роксана Феликс и Себастьен Морен.

— Молодая команда, самый старший и двух лет еще не служит! Если что не так, вызовите Гальтье.

— Нет проблем, я сам послежу за Дальматом с его ребятами, если станут путаться. Я их в деле видел: опыта маловато, но хорошие будут сыскари. Все сделают как надо, я уверен.

Не прошло и десяти минут, как Мистраль, Кальдрон, Поль Дальмат и его отряд уже ехали к улице Мадам. Отыскать место было, как обычно, нетрудно: там уже стояли машины полиции округа и пожарная.

Постовой расставил сигнальные фишки для водителей, которым всегда не терпится узнать, что случилось. Подъезд охраняли двое молоденьких полицейских. Возле дверей Мистраль получил эсэмэс от первого замдиректора Бернара Бальма: «При первой возможности сообщи, что там».

Морен и Феликс остановились переброситься парой слов с постовыми. На погонах у постовых был один простой шеврон: это значило, что в полиции прослужили меньше года.

— Что, новеньких загорать посылают? — пошутил Морен.

— Ага, шеф сидит в машине с кондиционером. Говорит, от жары у него голова раскалывается.

Постовые отдали честь Мистралю, один из них подсказал: «На четвертом справа, лифта нет».

— Кто бы сомневался, — заметил Мистраль. — Девять раз из десяти: если труп — значит, шагай по лестницам. Да тут и не ошибешься: покойником даже на первом этаже воняет.

— И я то же подумал. Если тремя этажами ниже такая вонь — смотреть на труп, должно быть, неприятно. Да и жара некстати.

Кальдрон произнес эти слова со стоическим видом, но не показал, что ему не по себе, хотя он уже много лет провел в криминальной полиции и навидался покойников.

Поднимаясь по лестнице, Мистраль обернулся к нему.

— Запах смерти, Венсан, никого не оставляет равнодушным, и привыкнуть к нему нелегко. Но чем ближе к смерти ты сам, тем больше с ним миришься, хотя бы отчасти. Должно быть, он указывает нам на наш собственный конец, чтобы смерть казалась еще страшней.

— Мысль для меня новая, но спорить трудно!

Мистраль стал подниматься, дальше, а Кальдрон обратился к остальным полицейским:

— Поль, заходишь со мной в квартиру; остальные пока остаются здесь.

— Вот это вонища! — буркнул Себастьен Морен. — Я думал, сблюю, до того шибает.

— Привыкай, Себ, — отозвалась Роксана Феликс. — Сделай, как я: намажь нос тигровой мазью. Так можно дышать. — Она достала из сумочки маленькую коробочку и помахала перед Себастьеном.

— Мне кажется, тогда будет вонять трупом и камфарой вместе — та еще смесь. Но давай, попробую, поставлю опыт над собой.

Полицейские дошли до четвертого этажа. Там их ждали пожарные и двое из дежурной части. Невыносимый запах выгнал их из квартиры. Неописуемая вонь — смесь гнилого мяса с чем-то еще — сковывала людей и будто мешала разговаривать. Мистраль взглянул на Дальмата: капитан, белый как полотно, молчал.

Мистраль узнал командира пожарной команды — подающего надежды капитана. Они уже встречались по другим делам и уважали друг друга. Капитан четко, без прикрас, доложил полицейским о своих действиях:

— Поступил звонок по 18, звонили из автомата. Мужской голос заявил, что его приятельница Элиза Норман два дня не подходит к телефону и не появляется на работе. Назвал адрес и повесил трубку. Вот и все. Поскольку из-за жары теперь часто умирают пожилые, у нас много выездов. По запаху на лестнице мы сразу все поняли, тут и говорить не о чем. Только это не естественная смерть, и человек не пожилой — вы сейчас увидите.

— Телефонный разговор записан на пленку?

— Да, конечно, как все вызовы. Номер телефона определился на табло у телефонистки, она тут же установила, где это. Телефон-автомат на вокзале Монпарнас.

— Запись разговора передадите нам.

— Нет проблем, вы получите на диске.

Трое полицейских натянули латексные перчатки, полотняные бахилы и последовали за старшим пожарным. Мистраль надиктовывал на диктофон результаты осмотра помещения. Пожарный пропустил полицейских вперед. В комнату, где произошло убийство, люди вошли осторожно, чтобы не уничтожить какие-нибудь следы. Помимо невыносимого запаха и испепеляющей жары, стояло еще непрестанное жужжание: тысячи мух облепили мертвое тело. Они слетелись на трупный запах отложить яички. Уже появились и первые личинки. Потом они станут мухами и тоже будут откладывать яйца в мясе.

Полицейские, еле сдерживая тошноту, отгоняли насекомых. Мухи садились на людей, потом перелетали на труп.

Мистраль подошел к телу, сосредоточенно произнося в диктофон слова:

— Женщина в положении лежа на спине, рост около ста шестидесяти пяти сантиметров, руки сложены под телом. Тело вздутое, посиневшее, в рот и в горло воткнуты осколки зеркала. Лицо вздулось до неузнаваемости, веки приподняты, видны остекленевшие глаза. На лице женщины и вокруг тела пятна крови. Полностью обнажена. Можно предположить изнасилование.

— Какая ужасная жара! Сколько градусов в комнате? — спросил Дальмат.

— Думаю… пожалуй, градусов сорок. И не упомню в Париже такого пекла, — ответил Кальдрон.

Мистраль все время отмахивался от стаи мух. Бесполезно. Тошнота подкатила к горлу, его чуть не вырвало. Кальдрон и Дальмат опирались спиной о стену, зажав нос платками, и тоже отмахивались от омерзительного роя, кружащего вокруг убитой. Полицейские вышли к пожарным на лестницу.

— Жуть! — воскликнул Мистраль. — Что вы делали, когда прибыли сюда?

— Взломали дверь. Труда не составило: дверь была только захлопнута на защелку. Войдя, увидели обнаженное тело, лицо закрыто салфеткой в засохшей крови. Еще на груди лежал листок бумаги с какой-то надписью, но я его не смотрел, просто положил на стол. Кругом эти мухи, мухи — в самом деле мерзость!

— К телу прикасались? Что-нибудь трогали, перекладывали?

— Нет. Только то, о чем я уже сказал, больше ничего. Увидев, в чем дело, я тотчас же отослал своих из квартиры. Все были в перчатках, в комнате никто не задержался.

— Не положено перекладывать такие важные предметы на месте преступления! — Мистраль был недоволен, что капитан не сдержал своего любопытства.

— Конечно, конечно… Признаюсь: то, что мы тут увидели, когда вошли, было так ужасно, что мы не удержались от позыва к рвоте…

— Ладно, проехали. Мне понадобятся показания от вас и ваших людей. Вы можете быть свободны после обеда?

— Безусловно. Часа в три?

— Годится, и не забудьте запись разговора. — Мистраль обернулся к Кальдрону и Дальмату: — Конечно, мы берем это дело! Я жду помощника прокурора, чтобы все оформить. Сейчас отзвоню Бальму и в штаб, а вы пока поищите документы этой женщины и проверьте, хотя бы приблизительно, с учетом состояния ее лица, что это действительно Элиза Норман. Поль, прикажите своим немедленно начать опрос жильцов дома!

Минут через двадцать «полицейская машина» набрала обороты. В квартире копошились выездные криминалисты в комбинезонах с капюшонами — с прорезями для глаз и рта, перчатках. Приехал помощник прокурора — молодая женщина, имеющая три-четыре года стажа. Ей не хотелось ударить в грязь лицом перед полицейскими из опербригады.

Встретив Мистраля на площадке, она решительно к нему направилась. По ходу разговора она бледнела и менялась в лице.

— Вас запах беспокоит? — поинтересовался Мистраль.

— Должна сказать, с такой вонью еще не сталкивалась. А эти мухи повсюду летают, жужжат все время — какая гадость!

— А теперь пройдемте посмотрим место убийства.

В комнате четко, сосредоточенно, без разговоров работали трое. Расположение пятен крови. Снимки. Карты памяти для фотоаппаратов. Все были в белых комбинезонах и буквально плавали в поту. На головах капюшоны до самых глаз, на ногах бахилы, на лицах маски, на руках латексные перчатки — в такую жару так работать почти невозможно. Но это элементарное правило: не оставлять на месте преступления своих следов, в частности, собственной ДНК. Сделав снимки подоконников, криминалисты наконец открыли окна настежь, и в комнату ворвался горячий воздух, создав что-то вроде сквозняка (дверь квартиры теперь тоже стояла открытая). Мухи разлетелись в поисках новых трупов. Один из криминалистов увидел Мистраля и передал ему прозрачный конвертик:

— Это бумажка, обнаруженная на теле, которую пожарные переложили на стол. Мы сделали снимок, там могли быть отпечатки.

— «И восходит солнце», — вслух прочел Мистраль. — Название романа Хемингуэя. Еще один псих — любитель загадок!

— Я, кажется, не очень хорошо себя чувствую, мне придется выйти на улицу… Позвоните после обеда, и я все оформлю. — Молодая прокурорша произнесла эти слова бледная как мел — даже не произнесла, а чуть прошептала.

— Я вас провожу, — склонил голову Мистраль.

Мистраль тоже был совсем даже не против глотнуть свежего воздуха. Им повстречалась пожилая дама с лицом, растревоженным от усталости и неотступного трупного запаха. Казалось, смерть предупреждала, что поселилась в этом доме и свою работу еще не закончила. Старушка никак не решалась переступить порог, чтобы смерть и ее не забрала с собой. В руке у нее была банная рукавичка, смоченная одеколоном. Дама то и дело протирала ею лицо и шею.

— Скажите, ее правда убили? Такая милая женщина и такая молодая, ей рано умирать…

— Не беспокойтесь, мы найдем убийцу.

— А мне, знаете ли, одной страшновато. Вдруг он опять сюда придет?

— Не придет. Он уже где-то далеко: такие это люди.

Мистраль старался успокоить женщину, которую повергала в ужас мысль, как бы смерть опять не поразила их дом. Думала она и о жутком запахе: знала, что никогда его не забудет.

На улице Кальдрон, Дальмат и подчиненные Дальмата обменивались впечатлениями о первых результатах опроса.

— Если в двух словах, Элиза Норман жила очень неприметно, гостей не принимала и сама почти всегда находилась дома. Тридцать восемь лет, не замужем, бойфренда, кажется, тоже нет, но тут еще надо покопаться. — Ингрид Сент-Роз закрыла блокнот.

— Негусто. Кем работала?

— Юристом, помощником нотариуса в предместье Сент-Оноре.

— Добро. Роксана и Себастьен, бегом к нотариусу, постарайтесь что-нибудь разузнать. Теперь надо вернуться в квартиру закончить осмотр. Вот это лежало на ее теле: бумажка с надписью «И восходит солнце». Если у кого-то есть идея, что это значит, я весь внимание. — Мистраль помахал перед собравшимися прозрачным пластиковым конвертиком с листком.

— «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает вовеки. И восходит солнце, и заходит солнце, и спешит к своему месту, где оно восходит». Примерно так сказано в Экклезиасте, я цитирую по памяти. Название романа Хемингуэя взято отсюда. — Дальмат произнес эти слова медленно, спокойно, глядя вдаль.

Воцарилось молчание. Пораженные собеседники переглянулись.

— Откуда ты знаешь? — изумился Кальдрон.

— Я был семинаристом. Мы изучали Экклезиаст.

— Семинаристы — это которые учатся на попов, да? — насмешливо поинтересовался Себастьен. — Ты поэтому всегда такой хмурый и в черном?

Мистраль строго прервал разговор:

— Вас, кажется, посылали к работодателю?

Роксана с Себастьеном отправились восвояси, поняв, что не у всех есть чувство юмора.

— Если расширить цитату, которую вы сейчас привели, она будет годиться в дело?

— Не знаю, надо подумать. Я уже почти десять лет как оставил семинарию.

— Добро, поговорим об этом после. Только вот что надо учесть: некоторые считают, что, если они все сделают как в американском сериале, их сочтут за умных. Оставляют какие-то слова, не имеющие отношения ни к чему. Мой совет: сосредоточиться на объективных показаниях, а загадки пока оставить в стороне.

— Понял, — кивнул Дальмат. — Ингрид и Жозе, вы продолжаете звонить во все квартиры и разговаривать с соседями. В случае надобности позовете нас.

Дальмат на ходу разговаривал по мобильному. По улице к полицейским направлялся рыжий, жизнерадостный, толстый, неряшливый человек с большим чемоданом. На круглом лице выделялись огромные брови, рубашка темнела пятнами пота, да и с него самого пот лил градом.

— А вот и Мохнатый Глаз, — тихонько улыбнулся Жозе Фариа.

— Кто-кто? Как ты его назвал?

— Да вот этот, что идет сюда. Он судмедэксперт, вся уголовка зовет его Мохнатый Глаз. Видишь, какие у него брови.

Доктор подошел к полицейским.

— Привет полиции! Что, покойничек у вас?

— Только вас и ждали, самый знаменитый медэксперт в Париже! На четвертом, лифта нет. — Кальдрон, улыбаясь, дружески похлопал доктора по плечу.

— И вы, Венсан, всегда на боевом посту, как вижу! Кто бы сомневался!

— А где мне еще быть? Тело никто не трогал, дожидались вас.

Доктор натянул латексные перчатки и, тяжело дыша, встал на колени, чтобы осмотреть тело. Поль Дальмат и Венсан Кальдрон ходили по квартире с маленькими видеокамерами, скрупулезно снимая все предметы, мебель, тело. Когда доктор с помощью Мистраля перевернул тело, завоняло еще сильнее.

— Газы выходят, — спокойно пояснил судмедэксперт, хладнокровно глядя на побледневшего Мистраля. — Э, глядите: у нее руки связаны!

— Сейчас мы крупно сфотографируем узлы, а развяжут пускай у вас в ИСМ. Веревка капроновая, на пластике могут остаться следы, с которыми можно работать. Когда она умерла? Хотя бы примерно?

— Навскидку… дня два, максимум три назад. На разложение трупа не смотрите, от жары это происходит гораздо быстрее — вот уже и лицо совершенно неузнаваемо. Видите: конечности опять стали подвижны, это бывает к концу вторых суток. — Доктор двигал ногами женщины, как в анатомическом театре для студентов.

Мистраль записывал его пояснения на диктофон.

— И вот еще эти большие синие мясные мухи. Они уже отложили яйца. Всякий нормальный сыщик знает: насекомые появляются в первые минуты после смерти и остаются три дня.

— Совершенно точно. Есть восемь известных спутников смерти, и мухи появляются первыми. Кладку они уже сделали, вылупились новые мухи, так что, грубо говоря, получается двое суток с чем-то.

Доктор покачал большой рыжей головой.

— Обычно считают, что мухи слетаются на трупный запах. Но первые появляются за несколько минут до смерти: их привлекает агония, когда запаха никакого еще нет!

Кальдрон с Дальматом (он завесил нос и рот платком) закончили съемку помещения. Кальдрон продолжал снимать на видео заключения эксперта.

— Кроме того, могу сказать, что умерла она здесь. После этого ее никто не переносил и не трогал. Трупные пятна находятся точно там, где и должны быть…

— Это я тоже знаю. Остановка сердца, кровообращение прекращается, кровь застаивается в нижней части тела.

Доктор надел очки, внимательно и подробно осмотрел все тело, особенно лицо, ноги, связанные руки.

— Надо еще проверить аутопсией, но видно, что она сопротивлялась, а ее били. Руки возле плеч повреждены. Кроме того, на левом предплечье шрам, как будто она закрывала лицо. Все это характерные признаки самообороны.

Мистраль внимательно слушал эксперта. Тот тщательно осмотрел синяки на теле, сливающиеся с синими трупными пятнами. Кальдрон все снимал.

— Посмотрите под ногтями. В институте возьмут обычные анализы. Не сомневаюсь, в них они найдут следы воска. — Доктор показал Мистралю сломанный ноготь с маленькими коричневыми пятнышками. — Возможно, если хорошо будете искать, обнаружите еще какие-то следы на полу. Потерпевшая должна была хвататься за все, что могло хоть как-то помешать убийце.

Затем эксперт указал на повреждения в области паха.

— Она была изнасилована. Аутопсия покажет — до смерти или после.

Мистраль все эти выводы считал несомненными.

— Венсан, звоните в штаб, пусть присылают похоронную команду и везут в Институт судебной медицины. А когда из помещения все выйдут, посмотрим еще раз, не осталось ли чего на полу. Еще приедут из Службы криминалистики распылить «Блю стар».

Пока Кальдрон выходил звонить, Дальмат поделился с Мистралем первыми результатами осмотра.

— Убийца порылся в комнате. У нее были компьютер и мобильный телефон. Остались только зарядник, шнуры и принтер. Дамская сумочка вывернута на кровати, в ней не осталось ничего ценного. Возможно, это мотив убийства.

— Что вы заметили кражу — это хорошо, но это, конечно, не мотив. Когда человека просто хотят обворовать, с ним так зверски не расправляются. Думаю, убийство объясняется как-то иначе. Осколки зеркала в теле, накрытое лицо, записка на груди — запутанно все получается. Надо профильтровать всю жизнь этой женщины.

— Верно, — согласился Кальдрон. — А причина смерти?

— По первому заключению эксперта — удушение. Осколки воткнули в тело и уже потом изнасиловали. Но конечно, аутопсия еще уточнит.

Судмедэксперт собрал вещи, попрощался «с теми, кто живой» и вышел на улицу «проветриться и выкурить сигарку, убить миазмы».

Полицейские еще стояли на лестнице у квартиры, когда пришли ребята из похоронной команды с прочным черным пластиковым мешком. Как и все, они жаловались на жару и отсутствие лифта. Кальдрон дал им указания, Дальмат ко всему присматривался и прислушивался, Мистраль поспешил отойти. К ноге убитой женщины привязали ярлычок с ее именем и названием полицейской части, ведущей следствие, потом тело проворно засунули в мешок. Громко вжикнула молния. Тысячу раз отработанным жестом похоронщики взяли мешок за ручки и разом подняли. Задыхаясь и истекая потом, они спустились на улицу.

Два криминалиста в белых комбинезонах, открывающих только лицо, и ничего больше, получили от Мистраля сигнал начинать. Они спустили шторы, чтобы затемнить помещение, и распылили вокруг места, где лежала Элиза Норман, какую-то жидкость из орудия, похожего на малярный пистолет. Потом прошли в соседние комнаты. Дальмат с любопытством наблюдал за ними.

— Это реактив, позволяющий выявить следы смытой крови, — пояснил Мистраль. — Если реакция положительная, на месте смытого пятна появится голубоватый след.

— А здесь какой в этом смысл? — не понял Дальмат.

— Надо всегда точно знать, что ты делаешь, что видишь и чего не видишь. Может, картина преступления проста, а может быть, нет. Представьте: вдруг он ради забавы что-то пишет кровью, любуется надписью, а потом смывает. Это может дать ниточку.

Криминалисты завершили работу. Анализ оказался отрицательный: следов смытой крови не обнаружилось.

Уходя, Кальдрон опечатал дверь: веревочка между дверью и косяком держалась на двух красных восковых печатях. К веревочке привязали ярлык со штемпелем сыскной бригады.

Черный фургон похоронной службы, стоящий на улице с открытыми дверцами, принял тело Элизы Норман. Фариа и Сент-Роз, глазам своим не веря, увидели на стеллажах шесть трупов.

— И это все покойники? — на всякий случай спросила Ингрид.

— Ну да, а вы как думали? — ответил старший похоронной команды. — Считаете, мы катаемся для своего удовольствия? Вы, может, не в курсе, только все морги набиты до краев и выше. Мест вообще нет. Не знаю, куда мы этих-то повезем. Ваш не в счет: ему, конечно, дорога прямо на стол для вскрытия.

Молодые сыщики смотрели на него открыв рот. Увидев, что его слова произвели впечатление, он не сразу продолжил разговор, а сперва прикурил от старенькой зажигалки воняющей бензином за пять шагов, стараясь не подпалить себе большие усы коромыслом.

— А про остальных старичков в грузовике, — указал он пальцем через плечо на свою машину, — начальство скажет, куда их везти. Родным все сообщено, будем ждать, что они решат с похоронами. Только родные-то все в отпусках и, видно, не шибко торопятся.

— Обалдеть можно! Ведь этого же никто не знает!

Фариа смотрел, будто искал одобрения, то на Ингрид, то на старшего похоронщика.

— А то! Вот ворочаешь день за днем горы трупов, как в войну на передовой, а всем вокруг до фонаря. Ну все, пока, пора уже груз вываливать. Хорошо еще, что внутри холодильник.

Ингрид и Жозе смотрели вслед грузовику и никак не могли переварить то, что услышали.

— Как думаешь, не загибает этот мужик?

— Мне кажется, это у него защитная реакция. Представь, ты бы целый день развозил покойников: либо начнешь выпендриваться, либо «крыша» поедет.

Полицейские вернулись на набережную Орфевр. Время было уже обеденное. Мистраль рассеянно слушал «Франс-Инфо». Официально признан рост смертности на 180 %. Мистраль, как давно привык, бегло просмотрел все новостные программы. Напряжение заметно возросло. Журналисты подхватили сводки пожарной службы, брали интервью на предмет роста смертности у врачей «скорой помощи», но пока не торопились с выводами, как будто сами еще до конца не верили в то, что после назвали «национальной катастрофой».

 

Глава 5

В тот же день.

Наскоро пообедав, Мистраль и его команда вернулись в кабинет комиссара подвести итоги. Там уже стояли кофейные чашечки, на столе заседаний были разложены ручки и блокноты. Снимки передавали из рук в руки неспешно, рассматривали под разными углами. Кальдрон показывал отснятое видео и комментировал. Время от времени в кадр попадали криминалисты из научно-технической полиции в своих комбинезонах. Сосредоточившись на работе, люди почти не разговаривали. Только изредка тишина нарушалась бульканьем радио или звонком мобильника. Крупный план небольших царапин на полу у ножки стола: это могло быть то самое, о чем говорил судмедэксперт, осматривая руки Элизы Норман.

Полицейские за столом отмечали мельчайшие детали. Когда камера показала тело, крупный план вздувшегося лица, крепко связанные за спиной руки, все скривились.

— Тут у нас хотя бы не воняет и мух нет. — Этой лаконичной репликой Жозе Фариа выразил то, о чем подумали все.

— Ладно, это кино мы еще много раз посмотрим. Что дал опрос соседей? — поинтересовался Мистраль.

Все как один покачали головой, Ингрид Сент-Роз произнесла очевидное:

— Желательно было бы снимать, пока не заявились пожарные с полицией округа. Наверняка они что-то затоптали или переложили.

— Вы, конечно, правы, Ингрид, но следственная бригада редко попадает на место убийства раньше всех. Пожарные извинились, что сняли с лица тряпку и переложили записку на стол. Когда они придут к нам, узнаем что-нибудь еще. Надо не забыть снять у них отпечатки пальцев и взять анализ на ДНК. А то пойдем по ложному следу: будем искать отпечатки пожарных и местных полицейских. — Мистраль разошелся не на шутку. — Пока все, что у нас есть, совершенно непонятно. Перечисляю вкратце: женщина убита и изнасилована, лицо закрыто тряпкой, под тряпкой в лицо и в горло воткнуты осколки зеркала, оставлена записка, которую уже толковали по-разному. Может, это цитата из Хемингуэя, может быть, из Экклезиаста. Дверь квартиры не повреждена. Она либо открыла сама, либо у убийцы был ключ. Опрос свидетелей пока ничего не дал. Вот так, в общем!

— Кто же мог пойти на такое гнусное дело?

Все обернулись к Полю Дальмату. До сих пор он говорил меньше всех, а эту фразу произнес с крайним омерзением, выделяя каждое слово.

— Надо спрашивать не «кто», а почему, — ответил Кальдрон. — «Кто» — мы уже потом легко поймем.

— Да-да-да, я еще не научился правильно ставить вопросы. — Дальмату было неприятно, что ему при всех сделали замечание.

Мистраль разрядил обстановку:

— Не в этом дело. Сейчас мы не спрашиваем «кто», не спрашиваем «почему», а дешифруем имеющуюся информацию. Ингрид, проверьте в Главном управлении по САЛЬВАКу, не отмечались ли прежде убийства такого типа. Венсан, позвоните в Институт судебной медицины, узнайте, когда будет аутопсия. Жозе, свяжитесь с ребятами, которые поехали к нотариусу, узнайте номер ее мобильного — у хозяина он должен быть. А там уже узнаем побольше, кто она такая, кому звонила и так далее.

В половине пятого секретарша доложила, что прибыла пожарная команда, вскрывавшая квартиру Элизы Норман. Снимать их показания Мистраль отправил Дальмата и Фариа. Через полтора часа, когда пожарные собирались уходить, Мистраль подошел сам немного поговорить с офицером.

— Не скрою, мне очень хотелось бы узнать, чем дело закончится. Интересно же, кто способен на такое убийство, — вздохнул офицер-пожарный.

— Я, конечно, надеюсь, скоро вам позвонить, — улыбнулся Мистраль. — И это будет означать, что мы со всем уже этим делом закруглились. Только… судя по тому, что мы имеем, я сомневаюсь. Вот еще что: возвращаясь с адреса, я слушал по радио новости; сказали, что из-за аномальной жары смертность подскочила почти на сто восемьдесят процентов. Ваши там через край не хватили?

— Нет, совсем нет. У нас полнейшая санитарная катастрофа, только публика об этом еще ничего не знает! Все морги в больницах забиты до отказа, и это не считая пожилых людей с полным обезвоживанием организма, которых туда везут одного за другим и кладут в коридоры — в палатах мест нет. А еще учтите, время отпускное, народа везде не хватает… — Офицер сделал многозначительную паузу.

Мистраль тем временем смотрел на трех пожарных, дожидающихся своего шефа. Один из них привлек его внимание.

— Вон у того парня лицо все искромсано. Что с ним случилось?

— Насколько знаю, автокатастрофа. Вылетел через лобовое стекло, вот и изрезал себе лицо. — Офицер говорил тихо, чтобы подчиненные не слышали.

— На деле?

— Нет, в отпуске. Он служил морским пожарным, приехал сюда из Марселя. У нас несколько месяцев. Решил покинуть родные места — семейные проблемы, все такое. А поскольку пожарные на военной службе есть только в Марселе и в Париже, его сюда и перевели. Нормальный парень, физически очень сильный, хоть этого сразу и не скажешь, а вот душевно его сильно тряхануло.

— Попал он после шока из огня да в полымя… Вот еще что: вы принесли запись телефонного звонка, которым известили о пропаже Элизы Норман?

— Да, я отдал диск вашим людям.

Мистраль вернулся в кабинет с чашечкой кофе. Капитан отказался составить ему компанию.

— Нездорово это — пить кофе после пяти вечера, — заметил Кальдрон. — Спать не будете.

— Пей не пей — я все равно не сплю. А дел выше крыши, взбодриться надо.

— Мне кажется, вам дела не хватало — прав я?

— Может, и правы, Венсан.

Человек был вне себя. Его опять решительно отшила телефонистка с ФИП. А ведь ему хотелось элементарного — поговорить. Поговорить с девушками с обворожительно-загадочными голосами, с женщинами без лиц. Он безумно желал, чтобы они обращались только к нему одному: к нему, а не к тысячам других мужчин, которые, он был уверен, все желают того же. Он хотел хотя бы мгновение слышать их негромкие слова, чтобы эти бархатные голоса произнесли его имя, хотел болтать немного о том о сем — недолго, но регулярно, по-дружески. Но нет! В этом пустяке ему было отказано каким-то цербером, имеющим право сказать грозное «нет». Вновь и вновь человек сталкивался с запретами: они преследовали его непрестанно.

Человек смертельно устал. Профессия тоже до смерти надоела ему: все время у кого-то на службе. Хорошо еще, что в служебной машине есть кондиционер, а то он вообще непонятно как выдержал бы. Особенно выбивали из колеи подколки молодых сослуживцев. Он притворялся, что смеется вместе с ними, но старался не поддерживать разговор. При любой возможности он мыл руки и обрызгивал лицо холодной водой. Если никак нельзя было не прикоснуться к кому-нибудь, а воды поблизости не наблюдалось — долго и тщательно вытирал руки бумажным платком. Иногда перехватывал удивленные взгляды сослуживцев: они смотрели на него и ничего не понимали.

Человек медленно-медленно ехал на «второе действие», как он это называл. Работал он целый день с двумя короткими перерывами на обед и потом еще под конец. Только сандвичи и вода из бутылки. Дел всегда по горло, а в такое время особенно. Он вернулся домой переодеться и неспешно постоять под холодным душем, потом взял все, что нужно для второго действия.

Человек сел за руль своего «форда». С Будапештской улицы свернул на Амстердамскую, неспешно проехал вдоль вокзала Сен-Лазар, оттуда прямо к церкви Мадлен, объехал ее и направился к площади Согласия. По радио он рассеянно слушал джазовую передачу, начавшуюся на ФИП минут пятнадцать назад.

Оставив справа Национальное собрание, он медленно двинулся от реки по бульвару Сен-Жермен, слушая Джона Колтрейна. Все окна в машине были опущены, горячий воздух пролетал через салон, но не охлаждал.

Слева на улице Святых Отцов расположились бар и автостоянка только по абонементам. Человек пожал плечами: кому нужен абонемент в августе? Он решил сделать передышку: сел за стол, заказал большой омлет и три раза пол-литра пива. Убийство на улице Мадам человек отодвинул от себя куда-то далеко, даже не вспоминал о нем. О том, что он совершит сейчас, тоже старался не думать. Он выпил еще двойной кофе, расплатился по астрономическому счету и все так же медленно отъехал. «Джаз на ФИП» уже заканчивался.

Вдруг человек почувствовал, будто в левый глаз впилось раскаленное острие. Он знал, что этот приступ сделает его ни к чему не годным, а сейчас это совсем некстати. Он в панике остановился, выключил мотор и как можно скорее схватил таблетки, зная, что они дадут только слабое облегчение. Пригоршню тегретола он запил почти половиной бутылки воды. Это лекарство следовало принимать в определенное время и никогда не превышать дозировку, но он предписания врача не выполнял.

Он уже все знал про эту боль: она начиналась в спине, с левой стороны под лопаткой, таким мышечным спазмом, что слезы брызгали из глаз, поднималась по позвоночнику, буравила череп, ухо, взрывалась в глазу. Диагноз: невралгия Арнольда. Уровень боли: выше терпимого. Лечение: сильные анальгетики.

Надо было терпеть: таблетки подействуют не раньше чем через полчаса. Он знал на опыте, что мышечную боль можно снять, сильно прижавшись к выступу стены или двери, — так он и поступал дома или в укромном месте. Теперь боль была невыносима — почти до потери сознания. Но только такой способ разбить комок мышц, давящих на нерв, из-за чего и начинались мучения в голове и в глазу, он считал эффективным. Человек изогнулся, прижал спину к углу сиденья машины — недостаточно твердому, но это лучше, чем ничего. Все же боль в спине стала совсем нестерпимой. Он еще плотнее прижался к изголовью сиденья.

Стук в окошко вернул его к реальности. Полицейский знаками велел ему опустить стекло.

— Прошу прощения, здесь стоянка запрещена. Только по абонементам.

— Да-да, конечно, — быстро проговорил человек. — Сию минуту уеду. Я просто подбирал бутылку с водой — закатилась за сиденье. Я думал, как бы не вылилась…

«Полицейское удостоверение достану только в самом крайнем случае, чтобы не начались расспросы: ты из какой службы да из какой бригады… Вопросы невинные, только я не хочу разговаривать — очень уж сильно болит», — думал человек.

Полицейский только покачал головой, не уходил — ждал, пока отъедет машина. Человек тотчас подчинился, глаз горел, голова разлеталась на куски, а мышечный ком в спине продолжал давить на нерв. Через несколько сотен метров он понял, что почти приехал к месту второго действия, и стал искать, где можно не бояться, что машину заберет эвакуатор.

В Шестом округе Парижа народу всегда очень много — это место любят и парижане, и туристы. Улочки здесь узкие, много дорогих магазинов, ресторанов и кафе с открытыми верандами. Человек терпел боль из последних сил, но он знал, как ее облегчить. Он направился к подземной стоянке на площади Сен-Сюльпис, доехал до третьего уровня и там остановился. Какие-то люди впопыхах поставили свою машину рядом с ним, даже не заметив его. Он подождал, когда они уйдут.

Человек распахнул дверцу настежь, вышел и встал на колени, спиной прижавшись к краю дверцы. Слезы выступили на глазах. Он нажал спиной на дверцу что было сил, чтобы разбить спазм. Было так больно, что он застонал и чуть не потерял сознание. Два-три раза ему приходилось прерваться: приходили люди забрать машину. Тогда он садился и переводил дух. Такой самомассаж продолжался полчаса. Потом понадобилось еще полчаса, чтобы как-то начать соображать. После этого человек выехал обратно, весь разбитый после приступа, но сам приступ прошел.

Он поехал по бульвару Сен-Жермен не быстрее тридцати километров в час. На углу улицы Бюси, напротив газетного киоска, чья-то машина отъехала с места, на самом деле не предназначенного для парковки. Он тотчас же встал туда, не обращая внимания на взбешенный гудок парижанина, уже присмотревшего себе это местечко. После девяти вечера риск увидеть свою машину на эвакуаторе практически равен нулю.

Человек пошел по улице Сены: рюкзак на правом плече, в левой руке холщовая сумка.

Квартира «второго действия» была в паре сотен метров. Ему то и дело встречались отпускники в шортах и футболках, уплетающие мороженое. Район многолюдный, туристы расхаживают посреди мостовой — на машине никак не проедешь. Это ему на руку. Чем больше на улице народа, тем меньше свидетелей, которые смогут его описать.

Человек без труда вошел в холл, открыв дверь своим ключом, подходящим ко всем подъездным замкам. Тихонько поднялся наверх по лестнице, накрытой красной ковровой дорожкой, медленно ступая, держась за перила. Во рту пересохло, голова кружилась, сердце колотилось. Он уже знал, что это побочное действие тегретола. Неудачи быть никак не могло.

Подойдя к квартире намеченной жертвы, человек глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, приложил ухо к двери, внимательно прислушался. Ничего не слышно. Он закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Наконец послышались какие-то шорохи — он не понимал, какие именно. Человек достал полицейское удостоверение и позвонил. Внутри послышались шаги, женский голос спросил:

— Кто там?

— Полиция, мадам.

Резко щелкнули задвижки, дверь приоткрылась. Книжечка в вытянутой руке закрывала нижнюю часть лица человека. Он сильно толкнул женщину плечом, так что она упала. Ногой закрыл за собой дверь. Наконец-то он дошел до места и вздохнул свободно.

Хозяйка квартиры лежала в полуобмороке, она разбила себе нос. Сквозь застилавшую глаза пелену женщина увидела, как человек надевает латексные перчатки и резиновую шапочку. Он показался ей страшным. Она попыталась встать, наклонила голову, и тут дубинка со свинчаткой мощно ударила ее по затылку. Женщина затихла. Человек для удобства лег рядом с ней и задержал дыхание, чтобы унять возобновляющуюся боль.

Клара услышала, как машина Людовика въезжает в гараж. Она удивилась: обычно он оставлял ее на улице перед домом. Через несколько минут Людовик появился совершенно голый. Клара не могла понять: то ли смеяться, то ли тревожиться.

— Костюм у тебя бесподобный! А я как раз пригласила соседей распить бутылочку, они с минуту на минуту будут.

— Серьезно?

— Да нет же, я пошутила. Тебе очень идет, только ты, мне кажется, отощал. Что, так зажарился сегодня?

— Да, но главное — весь пропах трупом. Я в гараже разделся и всю одежду сложил в сумку. Сейчас приму душ и все расскажу.

Через полчаса Людовик без подробностей поведал, как обнаружилось убийство молодой женщины, как запах от ее трупа проникал повсюду, пропитал его до кожи.

— Я тебе дам флакончик парфюмерной воды: подыши, станет легче, вот увидишь. Потому и говорят, когда кому-то становится лучше, что он нашел свой запах. А хорошо быть парфюмером, правда?

— Ты замечательная! — улыбнулся жене Мистраль. — Только почему сказала, что я тощий?

— Потому что так и есть. Ты плохо спишь, мало ешь, и это заметно. Ты, должно быть, еще не совсем в форме и ничего мне не говоришь — разве не так?

— В общем, так. Ну и что, ничего страшного, не я один такой. Многие ребята тоже устают из-за жары.

— Ну да, ну да, конечно. Жара все спишет. Людо, имей в виду: я была вместе с тобой в самые тяжелые минуты твоего последнего дела. Не бойся, ты все можешь мне рассказывать, я все пойму.

— Клара, что ты придумываешь, это тут совершенно ни при чем!

Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»

1980 год.

«На пятнадцатилетие я сам себе купил мопед б/у. Сначала я мыл машины по средам и субботам и копил деньги. Но потом понял, что на мопед мне копить еще два года, и начал тырить деньги где придется. Дело это простое, меня ни разу не замели, и через три недели я уже был с мопедом.

За мной везде бегает мой песик Том. Слушает все, что я рассказываю. Я ему одному все говорю, особенно — что делаю плохого. Зверь если даже и понимает, ругаться не станет.

Я еще раз спрашивал мать об этом — о чем спрашиваю все время с десяти, наверное, лет. В ответ заработал охрененную плюху — она ее, должно быть, нарочно берегла, у меня чуть голова не оторвалась. И как заорет: „Какой тебе, в жопу, отец — отгребись от меня совсем“.

„О'кей, мамочка, сообщение принято, — подумал я. — Когда вырасту — клянусь, я узнаю, кто он, где он. А если ты будешь меня так лупить, я когда-нибудь и отомщу“.

Я очень рад. Наконец-то ко мне вернулся сон, который я не видел уже два года. Без него было так плохо, что я даже матери готов был об этом рассказать. Теперь сон вернулся, но стал отчетливей. Правда, я так и не знаю, кто эта тень — парень или девчонка, так и не могу разобрать. Мне снилась огромная толпа в парке, и я чувствовал, что за мной следят, искал и находил ту черную тень, что на меня смотрела. Я бежал за ней далеко-далеко по лугам, вдоль скалистого берега. Все было как в тумане. Чем быстрее бежал я, тем скорее убегала она. Никак не мог к ней приблизиться. А потом я пошатнулся и полетел вниз со скалы. Полетел — и тут же проснулся. Я поклялся догнать эту тень.

Иногда у меня болит голова. Доктор сказал — ничего страшного, но мне пришлось пройти кучу обследований. Меня смотрели, смотрели, а потом док, такой довольный, говорит: „Это ничего“. Почему же голова болит, если ничего? А доктор, дурак такой, ничего не сказал. В школу я уже два года не хожу, мне присылают уроки по почте. Я их делать не хочу, а матери так лучше, она говорит, что заставит меня учиться. Мне это не нравится, я никого теперь не вижу, она одна все время рядом торчит. В школе я хорошо учился, а теперь ничего не хочу. Иногда встречаю бывших одноклассников. Хорошо, что купил мопед, — хоть можно куда-то поехать. Иногда как раз и езжу с ними повидаться.

Оказалось, воровать очень просто. Тем и развлекаюсь. Я краду и то и се: тетрадки, ручки, сладости, игрушки, диски, запчасти к мопеду. То одно, то другое… А вообще я не каждый день ворую. Один раз меня чуть не загреб охранник в супермаркете, а теперь я сразу завязываю дело или валю в другое место. Один парень, сачок еще тот, раз он дал мне курнуть.

Я катаюсь на мопеде и цепляюсь к автобусам и грузовикам — кайф ловлю. Мимо едут тачки, сигналят шоферам, что я прицепился. Однажды я запалился. Только раз. Один мужик взял и остановил тихо грузовик — не знаю почему. Слез со своего драндулета, подбежал ко мне и врезал так, что я вырубился. С тех пор как только кто начинает тормозить, я отцепляюсь и сваливаю. А круче всего зацепиться между грузовиком и прицепом. Если у тебя заклинит колеса — все. Кайф дикий.

Мать так и не видела ни разу моих тетрадок для снов. Я заметил: если не запишу сон сразу, как проснусь, то потом забуду. Но если снился кошмар, он ко мне потом привязывается на целый день, а бывает, что и на несколько дней.

Прячу я свои тетрадки всегда хорошо. Часто перечитываю, иногда делаю примечания. Теперь я многое начал лучше понимать, хотя это бывает сложно и трудно выразить на бумаге.

Мне опять все время снится туман. Я куда-то бегу и не могу прибежать. Бегу куда-то конкретно, но куда — не знаю, и добегу ли когда-нибудь, тоже не знаю. Потом перечитываю, что я писал в прежние годы, становится легче, проще терпеть. Я курю почти каждый день: украл пачку сигарет и зажигалку. Их я тоже прячу.

Мне осточертели мужики, которые приходят спать с матерью. А мать все закрывает мне лицо. Она точно понимает, что я не сплю, и теперь позволяет себе больше шуметь. Однажды вечером привела нового ухажера. Они прошли мимо моей комнаты. В коридоре горела только маленькая лампочка, но я точно знал, что раньше этого мужика не видел. Меня дико взбесило, что сейчас мне закроют лицо. Я вытянул руки поверх одеяла, а глаза закрыл. Мать подошла меня накрыть, а я крепко прижал руки к кровати. Она и отстала. Потом я встал и заглянул в ее комнату. Она лежала на спине, а тот на ней. Мать повернула голову к входу, она меня видела, я уверен. Я оделся, побежал на улицу, пес за мной. Я сблевал. Потом я ходил всю ночь по улице и не возвращался домой, пока мать не пошла на работу. Вечером мы с ней ужинали, смотрели телик, она мне ничего не сказала.

Шкаф у нее все время заперт на ключ. Я везде ищу этот долбаный ключ, но так он мне и не попадался. Наверняка она его носит с собой в сумке.

Когда я ложусь спать, всегда гляжу за окно — иначе не могу».

 

Глава 6

Четверг, 7 августа 2003 года.

Мистраль дочитал метеосводку, полученную вместе с другими документами в штабе. Он задумался над тем, что «ввиду усиления жары затрудняется проведение расследований смертных случаев».

«Метеорологический пресс-релиз французского метеоцентра от четверга, 7 августа 2003 г.

Во Франции продолжается аномальная жара. Воздух останется крайне нагретым не менее семи ближайших суток (до 14 августа 2003 г.). За исключением прибрежных районов, где температура местами может понижаться вследствие ночных бризов, по всей стране температура останется крайне высокой. Минимальные температуры в большинстве районов будут колебаться около 20 градусов, местами до 24–25 градусов. Максимальные температуры достигнут 36–40 градусов.

Устойчивость столь высоких температур, как минимальных, так и максимальных, чрезвычайна и может быть опасна для здоровья метеочувствительных людей (пожилых, больных, грудных детей). В некоторых местностях, особенно гористых, возможны грозы, однако существенных осадков в стране не ожидается, следовательно, продолжится засуха в ряде уже пострадавших от нее районов».

Ингрид Сент-Роз принесла круассаны, а теперь уже ни одного не осталось. Мистраль, пока читал прогноз погоды и ночные сводки происшествий, едва надкусил один с тремя или четырьмя чашками кофе. Зато Кальдрон, Дальмат, Фариа, Феликс и Морен отдали круассанам должное. Все они сидели за столом заседаний в кабинете Мистраля. Вентилятор крутился на максимальной скорости.

— Так ты не врешь? Ты правда был семинаристом? — завел разговор Себастьен.

Мистраль дочитывал последние отчеты по делу Элизы Норман, а между делом краем уха слушал реплики, которыми обменивались молодые сыщики.

— Ну да, был. Тебе это не нравится?

«Дальмат насторожен», — отметил про себя Мистраль.

— Не то что не нравится… Только для полицейского, согласись, немножко оригинально. А почему ты туда пошел?

— Может, это мое дело?

— Что ты злишься? Чего такой угрюмый? Зря ты так. Ладно, я вот что думал…

— Себастьен. — Мистраль вмешался пока не разгорелась ссора. — Об этом договорите в другой раз. Возвращаемся к делу Норман. Ингрид, что показывает САЛЬВАК?

— Перед обедом поеду в Нантер. Вчера я разговаривала с одним из тамошних — он сказал, что преступление такого рода уже регистрировалось. Три женщины были обнаружены убитыми с осколками зеркала в лице и в шее. Все после смерти были изнасилованы.

В кабинете моментально стало тихо.

— Когда это было? — первым нарушил тишину Венсан Кальдрон.

— Погодите, самое вкусное на десерт. Это было в сентябре прошлого года в одном городке департамента Уаза. Убийцу вычислили по ДНК и быстро арестовали. Еще деталь: убийства происходили с промежутками в два-три дня. Это значит, он убивал в течение недели. Поэтому я и еду в Нантер — разузнать подробности.

— Какая служба вела следствие? — спросил Мистраль.

— Сыскная бригада Понтуаза. Убийства произошли в сельской местности, поэтому работала жандармерия.

— Возьмите их координаты. Когда вернетесь из Нантера, надо с ними связаться.

— Что бы это значило? — Это Дальмат прервал молчание. Он переводил взгляд с Мистраля на Кальдрона.

— Пока не узнаем, — отозвался Кальдрон, — что там в деле у жандармов, сказать ничего нельзя. Может, этот парень читал отчет в газетах или в Интернете, моча ему ударила в голову, и он стал воспроизводить такие убийства. А может, проще: вначале эти дела абсолютно похожи, а в конце окажутся совершенно разными.

— Это верно, — кивнул Мистраль, — с такими сведениями надо работать очень аккуратно. Есть смысл прочесть протоколы, материалы осмотра, как его взяли, как все происходило, что он говорил на допросах и так далее. И если это будет сходиться с нашим случаем, то очень пригодится. А если нет…

— В нотариате, где работала Элиза Норман, — вступил в разговор Себастьен, — мы ничего не получили, кроме номера ее мобильного. Я запросил геолокализацию, но это ничего не дало. Последнее зафиксированное местонахождение аппарата — недалеко от ее дома. Потом ничего: улетел. Испарился. Теперь жду детализацию ее звонков. Что до остального — образцовая сотрудница: всегда пунктуальная, скромная, серьезная. На ней держалась вся контора. В личной жизни вполне благоразумна, отпуск проводила с родными, вечерами в Опере. Врагов не имела, никого не боялась. Вот и все.

— Может, все и так, — заметил Мистраль, — но убийца почему-то выбрал ее. Стало быть, есть что-то, чего мы не знаем, из-за чего он заинтересовался этой неприметной с виду женщиной. В горле у нее торчали осколки зеркала, а руки были связаны капроновой веревкой. Это значит, злоумышленник пришел убивать ее со своими орудиями убийства. Перед нами преступник хладнокровный и методичный. Ни в коем случае не случайный бродяга. Родных вызывали?

— Родителей и брата. Они подъедут сюда после обеда, — ответил Дальмат. — Допрос будут вести Фариа и Морен.

Дальмат и его люди, кроме Фариа, ушли, а Мистраль и Кальдрон продолжили разговор.

— Ближе к вечеру позвоню в лабораторию, немного нажму на их шефа, узнаю, есть ли уже пригодные следы ДНК или отпечатки пальцев, — пообещал Мистраль.

— Послушайте, не хочу вас огорчать, но ребята спрашивают, когда им подпишут аттестацию с оценкой. Понимаю, это не так увлекательно, как расследование, но, кроме вас, этого никто не может сделать. — Говоря это, Кальдрон не мог удержаться от улыбки: он знал, насколько неприязненно Мистраль относится к такой административной обязаловке.

— Я понимаю, Венсан. Как только будет просвет, займусь этим. А пока хотелось бы понять, на что мы можем опереться в деле Норман. Надо бы послушать голос того, кто звонил пожарным.

Через несколько минут они в полной тишине слушали запись вызова:

«Здравствуйте. Я звоню, чтобы сообщить вам, что моя знакомая Элиза Норман не отвечает на телефонные звонки. Я звонил ей на работу, мне сказали, что ее не было уже два дня. Она должна быть сейчас в Париже. Я беспокоюсь. Она живет на улице Мадам, 108».

Передав сообщение, звонивший немедленно повесил трубку, так что дежурная не успела задать положенные вопросы.

Кальдрон прокрутил запись несколько раз.

— Голос как будто изменен, но совсем не встревожен.

— Да, голос очень тихий и приглушенный. И вот что еще меня смущает: это не похоже на сигнал тревоги. Он говорит совсем без запинок. Как будто читает сообщение по бумажке или выучил наизусть. По правде сказать, это не голос обеспокоенного человека.

— Точно. Впечатление такое, что человек знает, что женщина мертва, но хочет, чтобы пожарные поскорей поехали и увидели тело. Вроде бы тревога, а на самом деле просто объявление.

— Возможно. Он звонил из автомата на вокзале Монпарнас. Надо бы получить все звонки с этого аппарата за сутки до и после этого.

— Жозе, — обратился Мистраль к Фариа, — поедете первым же скоростным поездом в Лион и отдадите этот диск на экспертизу в акустическую лабораторию НТП. Они там большие мастера. Если этот парень изменил голос или прятал акцент, там разберутся.

— Может, спросить кого-то конкретно?

— Лучше встретиться с заведующей, Элизабет Марешаль. Очень расторопная и толковая молодая дама. Если она не в отпуске, передайте от меня привет.

Провентилировав гипотезы по делу Норман, Мистраль сосредоточился на собеседованиях с сотрудниками по случаю аттестации. Между прочим, для начальника службы это тот самый редкий случай, когда можно поговорить с подчиненными и почувствовать, что в порядке, а что нет. К концу дня Мистраль ощутил даже удовольствие оттого, какой оборот приняли некоторые разговоры, какими они получились откровенными.

Потом он вернулся к делу Норман: позвонил в лабораторию узнать, когда будут готовы результаты анализа на ДНК. Ответ: «Через несколько дней, не раньше, мы уже и так ничего не успеваем, у нас заказов выше головы, август месяц, чего вы хотите, компьютеры от жары ломаются, людей нет», — привел Мистраля в дурное настроение, и он обменялся с заведующим лабораторией парой сердитых слов.

Отряд Дальмата первый день расследования завершил без осязаемых результатов. Ингрид Сент-Роз готовила итоговый отчет о результатах поисков по САЛЬВАКу, и теперь все ждали, что она скажет. Наконец она выпила большой стакан воды и заговорила:

— Коротко говоря, в сентябре прошлого года три женщины были убиты и изнасилованы. Их оглушили, задушили, после чего в лицо, в рот и в горло им воткнули осколки зеркала. Их нашли обнаженными, лица были накрыты салфеткой, а руки связаны за спиной бечевкой. У всех трех на животе лежал листок бумаги с изречениями Сенеки о страхе смерти и гладиаторских боях. Убийства были совершены в трех деревеньках в департаменте Уаза, недалеко от Крея, в течение одной недели, с интервалом в два дня. Везде на месте преступления были обнаружены следы одной и той же ДНК: в одном случае пятнышко крови, в двух других — потожировые следы. Женщины были изнасилованы, но преступник пользовался презервативами, так что спермы для анализа не осталось. Все эти подробности — от жандарма, руководившего следствием. Это еще не все.

Пока Ингрид говорила, в кабинете Мистраля стояла тишина, никто не жаловался на жару. Ингрид выпила еще стакан воды и продолжила:

— Два месяца спустя, в ноябре, жандармы задержали пьяного за кражу инструментов на стройке. Взяли анализ ДНК — и вот оно! Та же, что на местах трех убийств. Вора уже было отпустили, теперь задержали у него на дому. При обыске нашли такую же веревочку, какой связывали жертв, и блок листков бумаги пять на пять, на которых писали записки.

— Так. Что ж, отлично. Еще одно уравнение с двадцатью пятью неизвестными. Не знаю, бывают ли такие, в математике никогда ничего не понимал, но с налета дело, видно, не возьмешь. — Мистраль вкратце выразил то, о чем все подумали. — По вашему лицу, Ингрид, вижу, что и это еще не все.

— Точно так. Арестованный кричит, что не виновен. Он признает, что бывал у этих женщин, отсюда его ДНК на дверях и окнах. Он садовник и выполняет разные мелкие работы на дому. Веревочка куплена для таких работ в большом местном универмаге, там она продается километрами, бумага — аналогично. Настоящего алиби у него нет. Говорит, вечерами в ту неделю не выходил из дома, но никто не может это подтвердить или опровергнуть.

— А что жандармы думают о наших убийствах? — спросил Кальдрон.

— Не сильно радуются: ведь когда слух о нашем деле разойдется, адвокат того парня сразу полезет добиваться его освобождения. Хотя они уверены, что у них настоящий убийца.

— А что общего между теми женщинами, кроме того, что к ним приходил садовник?

— У всех возраст от тридцати до тридцати восьми лет, не замужем, волосы каштановые, средней длины. И только. А профессии у всех разные, на досуге одни и те же заведения не посещали, а главное, друг с другом не были знакомы. Единственное общее звено — арестованный садовник, он же электрик и водопроводчик.

Ингрид закончила сообщение и закрыла блокнот.

— Есть еще одно отличие: там была бечевка, а у нас капроновая веревка. А с цитатами из Сенеки они разобрались?

— Нет. Источник цитат установили быстро и дальше не стали копаться. Этим уже судебный следователь займется.

— Что там было написано?

— Понять трудно. — Ингрид опять раскрыла тетрадку. — «Укрепляй свою душу против всего, против любых несчастий, ибо и с владыками мира они могут случиться». «Пойми эти мои слова: с того дня, как ты родился, ты направляешься к смерти». «Убийство в его наготе. Телу нечем прикрыться; все оно открыто для ударов, и ни один удар не пройдет мимо».

— Действительно! Как будто нам без того убийств не хватает. Сенеку пока оставим.

Кальдрон, как обычно, записывал ответы Ингрид к себе в блокнот.

— Если этот тип для потехи копирует чужое преступление, скоро мы об этом узнаем: по идее он должен теперь убить завтра — в пятницу, потом в воскресенье. Советую на уик-энд ничего не назначать. — При этих словах Мистраль подумал, что придется, вероятно, отменить поездку в Онфлёр. — А кстати, как зовут того, которого они посадили?

— Жан-Пьер Бриаль, холост, тридцать восемь лет. Известен полиции по разным мелким преступлениям. Попал в картотеку восемнадцати лет за кражу мопеда, потом отличался угонами автомобилей, несколько покушений на поджог, мошенничество, но преступлений против личности не было.

— Где он сидит?

— В арестном доме Лианкур, департамент Уаза.

* * *

Человек взглянул на часы. Десять вечера. Женщина с улицы Королевского Высочества наконец вернулась домой. Леонс Лежандр сидел у окна до девяти часов, наблюдая за людьми на улице, после чего покинул свой наблюдательный пункт. Пока этот старикан торчал, как часовой на посту, человек очень злился и вздохнул с облегчением, когда тот исчез. Через несколько секунд он вышел из машины с предметами, приготовленными для «третьего действия», и быстро пошел по улице, чтобы ни на шаг не отставать от своей жертвы. Чтобы старик, если вдруг остался сидеть за ставнями, его не заметил, он шел, прижимаясь к самой стене.

Нос человек сообразил заткнуть бумажным платком. Во «втором действии» у него неожиданно пошла носом кровь, и он едва избежал катастрофы. В подъезд он вошел со своим универсальным ключом и без особых тревог поднялся по лестнице.

Леонс Лежандр услышал, как хлопнула подъездная дверь. Его дочь уже несколько раз говорила сторожу, что система закрывания двери сломана, что этот шум беспокоит ее отца.

«Надо еще раз ей напомнить», — подумал Леонс.

Зато этот шум позволял ему знать, что в дом кто-то вошел или вышел из дома, а Леонс был любопытен. Он поспешил к дверному глазку и увидел, как молодая дама, соседка напротив, с несколькими пакетами в руках открывает дверь. Как только он прекратил наблюдение, дверь хлопнула снова. Леонс опять поспешил к глазку, и ему показалось, хоть он и не был вполне в том уверен, что узнал человека с рюкзачком, который был здесь в воскресенье и очень тихо ходил по лестнице. Теперь этот человек позвонил, соседка открыла, он показал ей какой-то документ.

Лестничное освещение погасло, свет в коридоре у соседки светил очень слабо, а человек вошел в квартиру очень резко и с шумом захлопнул за собой дверь, так что Леонс пошел назад в комнату, размышляя: «Что-то сильно торопился этот парень!»

Леонс Лежандр уселся у телевизора и включил звук погромче, чтобы получить полное удовольствие от показа варьете. Как тот человек уходил, он не слышал просто потому, что глубоко заснул прямо в кресле. По телевизору шла передача о крокодилах.

Выходя из дома после «третьего действия», человек дрожал от озноба, усталости и страха. Он окончил дело. Сделал то, что говорил и обещал перед зеркалом. Теперь, если по правилам, надо бежать из Парижа. Немедленно. Уехать. Как можно дальше. Не подавать признаков жизни и ждать. Но какая-то невидимая сила удерживала его, принуждала остаться и следить, что будет. Он взвесил аргументы и убедил сам себя: «Если я так вдруг уеду, это мне может откликнуться. Лучше наблюдать вблизи, у меня же есть такая возможность. Запахнет „жареным“ — так я сразу узнаю и сбегу. А пока еще рано».

 

Глава 7

В тот же день.

Есть человек не хотел или почти не хотел. Желал он только одного: выбраться из Шестого округа — места, где он совершил три убийства. Медленно, бесцельно катил он по улицам Парижа. На волне ФИП покачивался кул-джаз — Стэн Гетц с тенор-саксофоном. В машине звучала приглушенная босанова, через открытые окна перегонялся горячий воздух. Человек, убаюканный музыкой, отдался на волю разреженного движения обычной парижской летней ночи. Опомнился он рядом с площадью Нации. Он не помнил, где и как ехал все это время, словно машина катилась сама, на автопилоте. На этой неделе он убил еще трех людей, был к этому, так сказать, принужден, дело было для него закрыто, и никаких чувств он не испытывал.

Неприметный бар, освещенный белесым неоновым светом, всего несколько посетителей в нем, стоянка напротив привлекли человека. Он почувствовал легкую тревогу. Головная боль возобновлялась, и он без колебаний выпил таблетку тегретола, еще один анальгетик и допил воду из бутылки. С удивлением обнаружил у себя смятую пачку с последней сигаретой и зажигалку. О них он совсем забыл. Подумав, вспомнил, что купил эти сигареты и зажигалку несколько месяцев назад возле Понтуаза. В конце первой пьесы в трех действиях. С удовольствием закурил, медленно втягивая дым, будто запах табака возвращал его к тем крикам и собственной жестокости.

Человек курил стоя, прислонившись к своей машине, глядя в пространство. Он в подробностях видел места, где убивал женщин, — около Понтуаза и в Париже. Докурив сигарету, он раздавил вместе с ней и воспоминания: дальше думать об этом не желал. Дверцы и окна в машине оставил открытыми, зная, что на такую старомодную развалюху никто не покусится.

Чемодан в багажнике и заперт хорошо — он проверил это раза три. Там компьютер с подключенным внешним жестким диском, два выключенных мобильных телефона, блокноты и большая сумка с тетрадками и парой безделушек, взятых у последней жертвы.

Тщательно проверил кабину — не оставил ничего. На плечо набросил черный рюкзачок, где лежали латексные перчатки, резиновая купальная шапочка, неиспользованные осколки зеркала, пачка листков бумаги, вскрытая упаковка презервативов, шариковая ручка и обрывок капроновой веревки — все, что у него оставалось и больше не понадобится. Теперь от этого надо избавляться. Подумав, решил положить туда еще оба мобильника и выкинуть все в Сену. Он знал: нет ничего хуже мобильника, если полиции нужно установить твое местонахождение. Компьютер с жестким диском оставил на потом: сначала хотел посмотреть, что там есть.

Усевшись в баре за столик, стал разглядывать публику. Клиенты томились, сомлев от дикой жары и до последнего момента оттягивая возвращение домой.

«И я почти так же», — подумал он.

Погрузившись в раздумья, он не видел и не слышал подошедшего официанта. Только когда тот повысил голос, человек очнулся. Заказал пол-литра пива и сандвич.

Пиво он выпил залпом и тотчас заказал еще. От сандвича ему чуть не стало плохо: «резиновый» хлеб с куском заветренной ветчины, растаявшего масла и высохших корнишонов. Официант поставил ему вазочку арахиса, он к ней не притронулся.

Осушив третье пиво, человек, облокотившись на стол, оглядел бар. Обстановка — чистые семидесятые годы: геометрическая оранжево-коричневая роспись, несколько больших мутных зеркал, вделанных в стены, отражали тоску одиноких посетителей. Когда официант принес четвертое пиво, человек заметил, что у того красные пальцы и грязные ногти. У него подступило к горлу. Прежде чем поднести новый бокал к губам, он его тщательно вытер. С бокалами с пятого по восьмой он поступил так же.

Из-за пива человеку понадобилось в туалет. Лестница находилась у самой стойки. За ней лежала огромная немецкая овчарка. В лучшие времена она, должно быть, внушала уважение, а теперь все время только спала на подстилке из опилок рядом с миской с водой.

От запаха хлорки из грязного туалета человека затошнило. Писсуары, полные окурков, где непрерывно бежала вода, вызвали отвращение. От всей этой нечистоты, от сильной вони, смешавшейся с пропитавшим его трупным запахом, его повело. Он решил не пользоваться туалетом и не спеша поднялся обратно. На пару секунд задержался у телефонного автомата, где лежала растрепанная телефонная книга с вырванными страницами и оборванной обложкой: подумал было, не позвонить ли на ФИП. Но тут же отказался от этой мысли. Если позовут дикторшу, он наверняка не сможет с ней разговаривать, а о том, что его могут в очередной раз отфутболить, думать не хотелось.

Он не решился сразу уйти, тяжело присел за столик и заказал еще два пива. Оставив на столике под пустым бокалом сорок евро — две бумажки по двадцать, — человек нетвердой походкой вышел из бара. Он сел за руль и, хорошо понимая, что пьян, осторожно поехал в сторону своей квартирки в Девятом округе.

На Будапештской улице в этот раз припарковаться было решительно негде. Он несколько раз объехал квартал и наконец нашел место в сотне метров от дома на улице Монсе. С трудом вылез из «форда». Глаза слипались, мысли мутились, а приглушенная, притаившаяся головная боль хоть и не спешила явиться во всей красе, но и не шла на убыль. Человек пошел, придерживаясь за машины. Очень было нужно помочиться: сил держаться не оставалось. На улице было темно. Он пристроился между двумя пикапами и позволил себе не спеша облегчиться. Мимо медленно проехала машина. Он услышал, как она остановилась чуть-чуть подальше, потом дала задний ход. Ярко-синяя мигалка осветила улицу. Человек все понял не глядя. Он застегнулся, скинул рюкзачок с плеча и незаметно пихнул его ногой под пикап.

Хлопнула дверца, и раздался громкий голос:

— Будьте любезны медленно повернуться к нам, мы должны установить вашу личность.

Фонарь в глаза ослепил его. Он подошел, подняв руки, чтобы заслонить глаза от резкого света.

— Удостоверение личности, будьте любезны.

Человек послушался и облокотился на пикап, чтобы не показать, что пьян. Полицейский опустил фонарик, читая документ, а другой щупал карманы задержанного. Человек не сопротивлялся, только думал: «Куда же я дел полицейское удостоверение? Не надо мне пить, даже по такому случаю».

— Мочиться на улице запрещено. Вы совершили правонарушение. Поедете с нами в участок.

— Конечно, я знаю… — пробормотал он. — Не понимаю, что на меня нашло, я никогда так не делаю…

У одного из полицейских что-то тихонько пробормотала рация.

— Слушаюсь, едем, — ответил тот.

Двое других что-то тихо сказали третьему. Тот продолжал держать человека за руку.

— Центральная приказывает вернуться. Пусти его! Велико дело: мужик пописал на улице. Надо будет его запирать в «обезьянник», писать кучу бумажек из-за такого пустяка. Едем давай.

— Мне он тоже на хрен не нужен, но мы его заберем. Лишнее задержание — «палка» в отчете. А узнать, чего там хотят в центральной, мы всегда успеем.

Человек сел в полицейскую машину и стал думать, что бы ему сказать. Патрульные — молодые, неопытные и смешливые. Он моментально заметил у них на погонах простые серебряные лычки в форме буквы V — стало быть, салаги. Шофер ехал быстро, человека подташнивало: столько пива он заел только половинкой сандвича. Дрожащей рукой он вытер носовым платком пот, заливающий глаза, несмотря на кондиционер в патрульной машине. Он хотел как можно скорее доехать и что-нибудь сказать, чтобы уладить это дело.

В полицейском участке царила знакомая ему обстановка, одинаковая во всех городах: те же звуки, та же мебель, те же плакаты и запахи. Утомленные ночной разъездной работой полицейские болтали о том о сем, опершись на барьер. Сержант — старший по дежурству — заполнял журнал текущих происшествий.

Человек подумал: «А ведь эти журналы в толстых черных неряшливых картонных переплетах через несколько недель в любом участке приходят в состояние одинаковой негодности».

Журналы текущих событий наполняются вырванными с мясом кусками живой жизни, изложенными канцелярским стилем, а подписывает их тот, кому пришлось испытать на себе превратности судьбы, кому доверено изложить эту превратность на бумаге.

Молодой патрульный, решивший задержать человека, провел его в комнату дознания. Человек старательно не обращал внимания на то, что его окружало: все было чересчур неряшливо и беспорядочно.

«Здесь невозможно находиться», — размышлял он.

Обстановка была скудная. Видавший виды стол, в таком же состоянии стулья, компьютер, принтер, на котором печатали и не прервали этого занятия забредшие сюда полицейские. Человек обратил внимание на черные следы, оставленные пальцами на клавиатуре и вокруг экрана. Лежащие на столе стопка бумаги для принтера и вызвавшая у человека отвращение шариковая ручка без колпачка довершали картину. Все это круглосуточно освещалось неоновыми лампами, дающими тусклый зеленоватый свет. На стенах — ничего.

Полицейский взял тест на алкоголь. Человек сидел, опустив голову, и покорно ждал. Смесь тегретола с большим количеством пива — вещь категорически запрещенная. Он не мог путаться в показаниях. Подошли еще двое полицейских с бутылкой кока-колы, предложили ему. Он поблагодарил и отказался.

Один из вошедших присел и спросил:

— Так зачем нас вызвали?

— Уголовка устраивает проверку в барах с девочками. Им нужны люди охранять входы и перевозить задержанных чувих. Через час шеф даст указания. У тебя есть время заняться этим мужиком, а не хочешь — не надо.

Молодой полицейский отхлебнул несколько раз кока-колы и стал задавать вопросы по обычному чинопоследованию. На вопрос «профессия» человек непритворно усталым голосом произнес заготовленную фразу:

— Да я вот как раз на такой же службе… навкалывался…

Тут из дежурного отделения послышались страшные крики. Полицейские, слушающие ответы задержанного, выскочили из комнаты. Крики не унимались, кажется, падала какая-то мебель. Молодой сгорал от любопытства и страшно хотел бы пойти посмотреть, в чем дело. Через несколько минут все утихло, и его товарищи вернулись в комнату.

— Что там такое было? Как будто большая драка.

Человек усмехнулся: выговор у молодого был явно марсельский, а на руке бело-голубой напульсник цветов марсельского «Олимпика».

— Да так, ничего особенного, доставили одного дурного, чтобы потом перевезти в ПИПП. А он вырвался и стал столы переворачивать, еле уняли. Дурдом, да и только! Так чем наш гость по жизни занимается?

— А вот читай!

Старший обошел стол и посмотрел на экран компьютера.

— Задержание оформил?

— Нет еще.

— Вот и правильно.

Молодой с участием посмотрел на человека.

— Ну да, понимаю. Время сейчас тяжелое. Ты сам как думаешь?

Он перешел на «ты» — значит, на этом все кончалось. Человек вздохнул: обошлось. Он успокоился: теперь можно отвечать, поболтать с парнями.

— Что тут думать — так все и есть!

— Послушай, а тебе не кажется, что тебя бросили одного среди этого говна? Нам тут всем так кажется!

— Не то слово. Мы с ребятами вчера как раз об этом толковали. А что будет, когда люди узнают, что на самом деле происходит? Вечно же так не может быть!

— И мы так думаем. Ну, все понятно. Тебя эти дела достали — вот ты и нажрался.

Человек понял, что задерживаться в участке больше не стоит: для вежливости он уже и так достаточно побеседовал. И лучше бы эти пацаны его не запомнили.

— Ну все. Спасибо, ребята, век не забуду!

— Не за что. Между нами, сейчас мы вообще не сильно прижимаем, без того дел много. Ты где живешь?

— На Будапештской улице.

— Мы тебя подбросим, это недолго. Давай, поехали.

Около дома полицейские на прощание протянули человеку руки. Он сначала не решался их пожать, понимая, какие они грязные и потные. Но принудил себя, поблагодарил и проводил взглядом умчавшуюся патрульную машину. Потом долго вытирал руку о штаны, затем пошел забрать рюкзачок.

В машине молодые обсуждали его:

— Видал, какие у него шрамы? Прямо древний воин!

— Не хотел бы попасться ему.

Человек без труда нашел улицу, где его задержали, и два пикапа, где он избавился от рюкзачка. Он заглянул под пикап, но рюкзачка не нашел. Достал из кармана зажигалку, посветил, чтобы рассмотреть получше. Ничего. Посмотрел под другим пикапом — опять ничего. Пришлось признать неизбежное: рюкзачка не стало. Он вернулся домой злой, встревоженный и протрезвевший.

 

Глава 8

Пятница, 8 августа 2003 года.

Человек не уснул до утра. Пропажа рюкзачка потрясла его. Он просчитывал меру грозящей катастрофы, анализировал варианты развития событий. Тот, кто нашел рюкзачок, захочет воспользоваться телефонами — стало быть, полиция его засечет, задержит, он даст показания. Все пропало. Он скажет, что было в рюкзачке. Сыщики возьмут след с того места, где нашли предмет, хоть это и не рядом с его домом.

От мысли, что так может случиться, человек ощущал себя больным и подавленным. Старался утешиться другим вариантом. Например, тот, кто рылся в рюкзачке, догадался, что дело нечисто, побоялся связываться с полицией и бросил все. Для него это самый лучший выход! Но и самый невероятный… Он хотел в него верить, цеплялся за эту возможность, хотя сам себя не мог убедить, что правильно все рассчитал.

В шесть часов, не изменяя привычке, он сделал гимнастику, но без настроения. Долгое стояние под холодным душем успокоило нервы. Потом он чрезвычайно осторожно в нескольких местах впрыснул в себя, не глядя в зеркало, малые дозы какого-то снадобья. Наконец выпил лекарство с большим стаканом холодного соевого молока.

Мистраль тоже не мог заснуть до утра. Впервые он не сомкнул глаз ни на минуту. Нормальному сну мешала жара, но такая бессонница не имела к погоде никакого отношения, и это злило Людовика. Чтобы как-то занять свой ум, он обдумывал дело Норман. Пока что у него были только вопросы и никаких ответов. Он уже чувствовал, что история эта непростая.

В четыре часа утра Мистраль решил, что ночь закончена, выпил большой стакан холодной воды и пошел в кабинет взять какую-нибудь книгу. Ему очень нравились комиксы Гуго Пратта — те, что про Корто Мальтезе. Мистраль собрал все комиксы о похождениях моряка: и черно-белые, и раскрашенные под пастель. Сейчас он тоже хотел взять один из этих комиксов, но вдруг обратил внимание на карманную книжечку полкой выше: «Ночной полет» Сент-Экзюпери.

Этот роман он читал по программе в четвертом классе лицея Минье в Экс-ан-Провансе. Невольно он взял книжку, потрогал и с улыбкой вспомнил отрочество. Листая, увидел записи полудетским почерком на полях второй главы. «Шеф», — написал он над ней карандашом вместо заглавия — очевидно, учитель задавал пересказ этой главы.

Улыбаясь, Мистраль присел, стал вспоминать и роман, и учителя. То был высокий человек, уже собиравшийся на пенсию, чудаковатый. Перед каждым уроком французского и латыни он устраивал пятиминутку разрядки. Ученики стояли, закрыв глаза, и старались, чтобы ум стал совершенно пуст. И обязательно кого-нибудь в классе либо разбирал безумный смех, либо кто-то шаркал ногами — словом, один-два человека всегда потом получали дополнительное задание. Учитель из-под полузакрытых век следил за нарушителями порядка и, не шевелясь, шептал: «Мистраль (к примеру), дополнительное задание». Школьники называли это «сеансами йоги». Часто ученики из других классов, проходя по коридору, громко кричали какую-нибудь чепуху, чтобы нарушить сеанс «йоги», предназначенный для разрядки напряжения и сосредоточения внимания, диким смехом. Теперь, вспоминая учителя, Мистраль понимал: в четвертом классе они были еще слишком малы, чтобы оценить по достоинству такого человека — истинный кладезь учености и юмора.

На первой странице «Ночного полета» Мистраль (ему скоро исполнялось четырнадцать лет) прочел названия: Буэнос-Айрес и Патагония. О Буэнос-Айресе он смутно знал, что это столица Аргентины, а про Патагонию никогда не слышал. Когда дочитывал роман, ему очень хотелось больше узнать о Патагонии и мысе Горн. Он тут же решил стать моряком.

Через несколько недель они с классом ездили на экскурсию в марсельский порт, и Людовик, сбежав от всех, забрался на торговый корабль. Часа два-три сопровождающий группы пребывал в панике. Один из матросов заметил Людовика и отвел к начальнику порта. Сопровождающий уже бил тревогу, думая, что мальчик упал в воду. Он страшно обрадовался, что мальчишка жив, но, чувствуя себя в дурацком положении, впаял ему пятнадцать часов карцера. В тот же вечер отец читал суровое послание от директора лицея. Людовик уже был готов к тому, что отец «отстегнет помочи», по его выражению.

Прежде всего отец взял большой атлас, раскрыл карту Южной Америки и рассказал Людовику про историю Патагонии, Аргентины, Чили и мыса Горн. Людовик плохо врубался и не понимал, куда клонит отец. Потом тот спросил, не хочет ли мальчик поступить, как Жюль Верн: тот в пятнадцать лет пытался убежать на корабле, чтобы привезти ожерелье любимой девушке. Людовик покраснел и пробормотал в ответ нечто невнятное. Отец любовался храбростью сына (не побоялся залезть на борт корабля!) и притом объяснял, как опасны такие сумасбродства.

В августе отец с сыном сели на самолет, полетели в Аргентину, проехали на автобусе в Патагонию, потом на пароходе в Ушуаю, обогнули мыс Горн и сошли в Чили, в Вальпараисо. Оттуда на самолете вернулись во Францию. Людовик об этом путешествии с отцом сохранил особенное воспоминание, их душевные разговоры навсегда запечатлены в его мозгу.

Два часа спустя Людовик поставил книгу, пробудившую столько воспоминаний, на место.

«Вот и с моими мальчишками надо будет так же проехаться», — подумал он.

Мистраль вошел в сад и стал слушать новости под чашку кофе. Потом душ, потом завтрак. Клара согласилась обменять уик-энд в Онфлёре на блошиный рынок с Сент-Уане. Она с пониманием относилась к требованиям профессии Людовика, а про бессонницы твердо решила поговорить нынче же вечером, хотя и чувствовала, что ничего не получится. Людовик не хотел лечиться.

Из машины Мистраль позвонил в штаб криминальной полиции («за ночь без ЧП»), а потом нажал клавишу автонастройки на ФИП.

После дела человек чувствовал опустошение. Он хотел как можно скорее видеть, что выйдет из «каши», которую он заварил, и все-таки тревожился, что будет потом. Он еще раз пошел на улицу Монсе. Может быть, вчера не разглядел и рюкзачок лежит на месте? Он наклонился под машины, внимательно все осмотрел и вынужден был признать: ничего нет. В свой автомобиль сел с ощущением, будто в желудке камень. Отъехав, сразу включил радио. Через четверть часа зашел в телефонную кабинку и попросил поговорить с дикторшей. Он был уверен, что телефонистка его узнала: велела больше не звонить и бросила трубку. Он поклялся не отставать от них до тех пор, пока не добьется своего.

После утренней летучки Мистраль остался у Бернара Бальма объяснить, каким сложным оказалось дело Норман, рассказать про совпадение с расследованием, которое вели жандармы. Бальм ответил кратко и по существу:

— Если этот хрен сегодня опять позвонит и удивится, что у его знакомой короткие гудки, значит, пошло по второму кругу. А если потом ты получишь на руки третье убийство, это будет уже полный цирк с клоунами и тиграми и ты весь вечер на манеже.

Мистраль любил эти словечки начальника. На публике тот показывал себя всегда изысканно вежливым, а среди своих разговаривал сочным образным языком, ставящим в тупик молодых комиссаров, видящих Бальма в первый раз.

— Если честно, я к этому готов. Или сегодня, или никогда. Или, может быть, когда-нибудь потом, но мы уже знаем, как это начинается…

Совещание с Дальматом и его командой длилось больше часа. Потом молодые ушли, а Дальмата Кальдрон попросил остаться.

— Тебе удалось разобраться с листочком, который мы нашли на теле Норман?

— Пытался, но связь между смертью женщины и словами «И восходит солнце» мне обнаружить не удалось.

— Может быть, ее и нет, — вздохнул Мистраль. — Не фанат я всяких загадок и штучек для дурачков. А потом окажется, он мог бы написать вообще что угодно.

— Экклезиаст — не штучка для дурачков, — возразил Дальмат.

— Да не заводитесь вы с полоборота. Я не касаюсь религии, я говорю о том, как ведет себя убийца. Постарайтесь понять разницу! — разозлился Мистраль.

Кальдрон неприметным кивком дал знать Дальмату, чтобы тот вышел из кабинета.

— Вы на него не сердитесь, — обратился он к Мистралю. — Я уверен: Дальмат сам пожалел, что проболтался про семинариста. Теперь ждет, что над ним будут издеваться. Я уж скажу ребятам, чтобы не возникали.

— Конечно, Венсан, вы правы. Как только представится случай, я сам поговорю с ним с глазу на глаз.

Примерно в час дня Кальдрон пригласил Мистраля обедать — тот отказался. Есть он не хотел, испытывал только страшную потребность поспать. Он и заснул очень скоро, положив ноги на стол. Вентилятор, поставленный на максимальную скорость, гонял толчками горячий воздух. Но уже минут через сорок Мистраля пробудил от глубокого сна телефонный звонок. Понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности и снять трубку.

— Я звоню спросить, как ты себя чувствуешь. Может, помешала?

Людовик узнал голос жены, расслышал в нем тревогу и решил ответить с юмором, используя тактику уклонения.

— Ты меня разбудила, а так все в порядке. У меня день с ночью поменялись местами: на работе я сплю, а ночью в отличной форме, — попытался он пошутить.

— Я же знаю, что ты ночь не спал. Вечером как раз хотела с тобой об этом поговорить. Я очень беспокоюсь. Что не так?

— Все так, не волнуйся. Только и сам не понимаю, отчего у меня эти бессонницы.

— Людо, я же тебя знаю. Могу представить, почему ты не спишь. И уверена, ты не желаешь об этом говорить. Разве нет? Не держи свои проблемы в себе! Я с тобой!

У Мистраля зазвонил мобильник.

«Гонг спас его от нокаута», — подумал он.

— Клара, мне звонят по мобильному, вечером обязательно поговорим.

— Об этом не беспокойся, я не забуду, — ласково, но твердо пообещала она.

Прежде чем ответить на вызов, Мистраль машинально взглянул на экран и заметил, что высветившийся номер ему смутно знаком. С первых же слов он узнал голос капитана пожарных. Тот изложил дело без предисловий:

— Звоню прямо вам для скорости. Я на улице Сены, Шестой округ. То же, что на улице Мадам: обнаружена убитая женщина, лицо накрыто тряпкой, в теле осколки зеркала. Мы совершенно ничего не трогали. В квартиру заходили только вдвоем, остальные ребята стояли на площадке. Мы вас ждем?

— Где это конкретно?

— На углу улицы Изящных Искусств. С нее, собственно, и вход, дом номер два. Вы мимо не проедете, наша машина сразу видна.

— Имя убитой знаете?

— Когда делали вызов, называли имя Шанталь Коломар.

Задавая капитану следующий вопрос, Мистраль уже знал ответ:

— По вашим сведениям, это тот же голос и тот же текст, что мы слышали по вызову на улицу Мадам?

— Да. Все идентично. Что, тяжелый случай?

— По всей видимости. Добро, сейчас еду. И посылаю машину окружной полиции регулировать движение по улице Сены.

Мистраль торопливо вышел из кабинета, велел Кальдрону взять отряд Дальмата и еще людей, потом пошел поставить в известность Бальма.

— Тебе стоит стянуть шкоты, — вздохнул Бальм. — Надвигается сильный шторм. Да не держи поперек волны — нахлебаешься. Когда что-нибудь еще выяснишь, позвони мне.

Несмотря на серьезность момента, образное, но совершенно точное, вполне хладнокровно высказанное выражение Бальма заставило Мистраля улыбнуться. Он пошел в штаб просить, чтобы вызвали специалистов по досмотру места преступления и сообщить о происшествии дежурному прокурору. Потом поспешил по лестницам дома № 36 к своей машине. Еще несколько минут — и автомобили криминальной полиции с мигалками и сиренами пробивались через пробку на улице Сены, от которой до набережной Орфевр всего километр с малым. Как и говорил пожарный капитан, красная пожарная машина стояла передними колесами на узком тротуаре улицы.

Мистраль, Кальдрон и Дальмат встретились с пожарными, которые поджидали их возле квартиры на четвертом этаже. Чем выше поднимались полицейские, тем сильнее опять чувствовался запах разлагающегося тела. Все трое машинально проверили, при них ли носовые платки. Пожарные стоически не отходили от открытой двери.

— Та же компания за той же работой!

Слова капитана пожарных и его улыбка выражали, можно сказать, ту меру фатализма, которая всегда бывает у экстренных служб.

— Когда вы сменяетесь с дежурства? — спросил капитан.

— Начальник службы всегда на дежурстве, — засмеялся в ответ Мистраль. — А тот отряд, что взял эти два дела, — до воскресенья. И я могу спорить, в воскресенье они еще понадобятся.

— Прекратите, с вами беды не оберешься! Моя команда тоже идет на отдых в воскресенье.

— Так вы зашли в квартиру только вдвоем?

— Точно так. Дверь была просто захлопнута, ее легко открыли фомкой. Как только я увидел, в чем дело, мы тут же вышли обратно и ни к чему не прикасались.

Полицейские уже натянули перчатки и бахилы. Мистраль вошел первым, наговаривая в диктофон описание места происшествия. Увидев тело молодой женщины, изуродованное начинающимся разложением, он остановился. Она лежала в гостиной на спине, руки связаны сзади, тело обнажено. Белая тряпка, затвердевшая от засохшей крови, накрывала лицо, она была натянута на острия осколков зеркала. Помещение, в котором находилось тело, Мистраль осматривал медленно, словно ведя панорамой камеру слева направо.

За входной дверью — большая светлая прихожая с целой коллекцией карнавальных масок, аккуратно развешанных на стене, за ней была видна кухня, а прямо напротив двери находилась большая комната (столовая и гостиная), также увешанная масками. Слева короткий коридорчик вел в две спальни и ванную. Мистраль обошел тело и внимательно осмотрел комнату. Стены обиты красным велюром. Кроме масок, на них висели с десяток цветных и черно-белых фотографий манекенщиц на подиуме. Из мебели в гостиной стояли два больших белых кожаных дивана, низенький стеклянный столик с фотоальбомами мод, большой телевизор, музыкальный центр и этажерка с несколькими десятками CD и DVD. На паркетном полу лежал ковер.

Не прекращая говорить в диктофон, Мистраль зашел в другие комнаты. В спальне Шанталь Коломар было все перевернуто, словно там ураган прошел. Софа поднята и прислонена к стене, шкаф настежь раскрыт, пол завален одеждой.

Затем полицейские молча, не двигаясь, почти не дыша, стали осматривать тело женщины. Они сохраняли его положение, зная, что, перейдя к заключениям по поводу тела, сразу так или иначе разрушат схему, задуманную убийцей. Затаив дыхание, все трое неотрывно смотрели на листок бумаги, лежащий на животе убитой, на котором тонким почерком было написано: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все — суета и ловля ветра!» Мистраль и Кальдрон посмотрели на Дальмата — тот молча кивнул. Этот простой жест означал: «Да, эта цитата действительно взята из Экклезиаста».

Стараясь не обращать внимания на тысячи мух, летающих по комнате тяжелыми зигзагами, Мистраль наклонился к накрытому тряпкой лицу Шанталь Коломар. Он знал, что лицо изуродовано, распухло, вот-вот лопнет. Комиссар пытался угадать, что могло происходить в этой комнате, какие последние впечатления унесла молодая женщина из этого мира.

Полицейские так сосредоточились на деле, что долго ничего не слышали. Но вдруг в комнату ворвался уличный гул, звуки автомобильного движения, смех туристов, прохаживающихся по набережной и фотографирующихся на мостике Искусств. Тогда до сознания полицейских дошла и неслыханная жара, плотной, осязаемой массой наполнившая гостиную. Окончательно же вывели их из столбняка мухи. Кальдрон снимал место преступления, Дальмат писал в блокноте. Мистраль думал.

На лестнице послышались тяжелые шаги и голоса.

— Фу, как воняет — значит, уже пришли!

— Никогда такого не бывало в августе: два убийства подряд прямо друг за другом!

— Хорошо, что мы поели, а то после такого и в рот не полезет!

Значит, пришли криминалисты с аппаратурой для обследования места происшествия. Прежде чем войти в квартиру, они с головы до ног облачились в белые комбинезоны и с укором посмотрели на полицейских, которые надели только перчатки и бахилы.

Сделав фотографии и взяв различные пробы, криминалисты осторожно подняли окровавленную тряпку, лежащую на остриях зеркального стекла. Мистраль посмотрел на Дальмата. Тот с ужасом глядел, не отводя глаз, на вздувшееся, обезображенное лицо убитой. Мистраль понимал его. Глаза женщины были полуоткрыты. Из-под век смотрели мертвым взглядом эти затуманенные, ничего не выражающие глаза. Они-то и не давали покоя Дальмату.

— В первый раз это всегда потрясает. Оторвитесь от этого взгляда, не то по ночам будет сниться. Я знаю, что говорю, со мной такое тоже было. — Мистраль произнес эти сочувственные слова так тихо, что услышать его мог только Дальмат.

Тот кивком поблагодарил.

Сделав первые заключения по телу убитой, полицейские смогли наконец выйти на улицу подышать хотя бы таким жарким и нечистым воздухом. Мистраль отошел в сторону, позвонил Бальму и подтвердил, что два убийства совершенно сходны. Кальдрон и Дальмат негромко обменивались первыми впечатлениями.

Люди из городской полиции разруливали движение. Себастьен Морен разговаривал с одним из них.

Мистраль услышал конец разговора:

— А что, в машине с кондеем опять сидит шеф?

— Не говори! Как будто у начальства такая привилегия. Хоть бы уж скорей жарища кончилась!

Мистраль послал двоих полицейских в форме занять пост у двери квартиры Шанталь Коломар, чтобы туда не входили посторонние. Облокотившись на свою машину, стоящую в теньке, он размышлял об этих двух необычных убийствах, совершенных, вероятно, одним и тем же злодеем. Какие связи существовали между этими женщинами, раз они убиты одинаковым способом? Необходимо также встретиться с жандармами из Уазы — изучить в деталях, как они вели дело, чтоб видно было, есть ли между этими сериями убийств связь. Забывшись, он не сразу заметил, что прямо перед ним стоит молодая женщина. Мистраль узнал ту самую прокуроршу, которая чуть не грохнулась в обморок в квартире Элизы Норман. Он приподнял солнцезащитные очки и пожал ей руку.

— Значит, дело Норман повторяется? Не бойтесь, я не ясновидящая! Это мне в вашем штабе намекнули.

— Вероятно, так и есть. Способ убийства, по-видимому, тот же, остается выяснить, тот же убийца или нет. Пойдемте, тело еще не трогали.

— А там так же… гм… вы понимаете… запахи, мухи, жара?

— Даже хуже.

— Что ж, пойдемте, только долго я точно не выдержу…

Перед дверью прокурорша, сильно побледнев, немного помедлила, пытаясь привыкнуть к запаху. Мистраль оставил пиджак в машине.

«Дома надо будет опять сложить одежду в сумку», — подумал он.

Криминалисты поодиночке выходили из квартиры, истекая потом: даже им становилось дурно.

— Там надо разобраться с одной штукой, — обратился к Мистралю один из них. — В квартире есть кондиционер. Он работает, я проверял, но он был выключен.

— А от жары тело разлагается быстрей. Понимаю.

— Да, ужас просто! Окно было чуть приоткрыто — как раз чтобы мухи могли залететь, а из-за мух и тело осматривать труднее. Тот тип мыслил довольно последовательно. Жара и мухи — для осмотра катастрофа.

— Да уж, он все продумал до мелочей!

Мистраль услышал, как по лестнице тяжело поднимается судмедэксперт. Ступив на последнюю ступеньку, он дышал так, словно в одиночку поднялся на Эверест.

— Так что — точная копия или есть варианты? — благодушно осведомился он, пожимая руки всем присутствующим.

— Точно то же самое, без вариантов, — ответил Мистраль.

— Что-то будет! Тот еще шиз вам попался. Ладно, показывайте тело. Можно входить и все трогать или еще не все анализы взяли?

— Можете работать, там как раз только что закончили. Осталось только побрызгать «Блю стар».

Молодая прокурорша делала записи. Они с Мистралем отошли в сторонку поговорить.

— Вы подтверждаете связь с тем делом?

— Да, это тот же самый убийца. Хуже, что, как мы раскопали, серия из трех точно таких же убийств была в департаменте Уаза. А главное, то дело раскрыто и убийца сидит.

— И как вы это объясните?

Сведения Мистраля показались прокурорше очень интересными. Наконец-то загадочное дело, а не скучное бытовое убийство и не бандитская разборка!

— Понятия не имею.

— Вы только держите меня в курсе! Правда-правда! Можете звонить в любое время дня и ночи, это же незаурядный случай!

Девушка дала Мистралю визитную карточку со множеством телефонных номеров.

— Ночью, пожалуй, не стоит, — улыбнулся Мистраль. — Обычно любая информация подождать может до утра. Если, конечно, это не арест преступника, но до этого еще не близко.

Через двадцать минут судмедэксперт, окруженный полицейскими, закурил у подъезда особняка огромную сигару. Тут же стояла и прокурорша — на сей раз она выдержала, потому что поминутно прикладывала к лицу надушенный платочек.

Доктор подтвердил первые наблюдения полицейских:

— Вопросов нет, ребята, вы встретили того же самого деятеля. Только на сей раз он, должно быть, прикончил женщину быстро, потому что у нее на руках нет шрамов, появившихся в результате сопротивления. Как будто раз-два — и готово.

— И что вы думаете? — спросил Кальдрон.

— Не знаю. Это вы мне расскажете, когда возьмете этого типа… если только возьмете, конечно.

— А почему кондиционер выключен?

— Если это сделал убийца, то он знал, что труп на жаре быстрей разлагается, вот все, что могу сказать. А вообще-то предплечья, кисти рук и запястья так вздулись, что я едва разглядел, как были связаны руки. Веревка опять капроновая. Кондиционер он выключил, должно быть, для того, чтобы труднее было установить время смерти. На глазок, а точней — на ноздрю, я бы сказал, что она убита двое-трое суток назад, а вот в котором часу — не спрашивайте.

Довольный собственной остротой, доктор удалился с сигарой в руке, громко смеясь и кашляя.

Пожарные заканчивали собирать свои инструменты. Туристы смотрели на них, на всякий случай фотографировали цифровыми камерами и мобильными телефонами.

Офицер обратился к Мистралю:

— Так мы подъедем к концу дня дать показания. И само собой, диск с записью вызова я не забуду.

Мистраль кивнул и поблагодарил капитана.

Фургон похоронной команды остановился посреди улицы Изящных Искусств, заблокировав движение. Похоронщики выскочили из машины: один нес большой черный пластиковый мешок, в который кладут труп. Полицейский у входа показал четыре пальца: тело на четвертом этаже. Старший закурил, узнал Фариа с Сент-Роз и подошел к ним, утирая покрытое потом лицо и приглаживая усы.

— Вижу, опять вас послали дерьмо разгребать.

— Ага. Да наплевать, оно лучше, чем целый день ваять на компе, переписывать старые протоколы. А у вас как? «Жмуриков» не поубавилось?

— Наоборот, чем дальше, тем больше проблем. Уже не знаем, куда валить тех, у кого родные не объявились. Два дня прошло, а ничего не наладилось, куда там! Я скажу, только хуже становится!

— Как это — родные не объявились? Это еще что такое? — Себастьен Морен, подошедший к коллегам, был страшно возмущен.

— Да очень просто: либо родственники неизвестны, либо вне досягаемости. Пока не свяжемся, будем хранить тела, а кто-то пойдет в общую могилу. Главный клуб покойников Франции! Я все шучу, а дела-то невеселые. Больничные морги набиты под завязку, наши тоже. Если так дальше пойдет, придется искать еще какие-то места, где можно хранить тела. Каждый день грузим по семьдесят трупов! Каждый божий день! Таскать не перетаскать! Если бы мне платили за килограмм перевезенного мяса, я бы стал богатым человеком.

Морен и Сент-Роз переглянулись: «У него неплохой черный юмор…»

Четверо похоронщиков спустились; каждый держал за угол черный мешок, в который была укутана Шанталь Коломар. Они шли медленно, в ногу, стараясь по возможности не раскачивать мешок. Множество раз исполнявшимся, абсолютно синхронным движением они без труда подняли тело убитой и положили в кузов, чтобы отвезти в ИСМ.

В квартире специалисты из Службы криминалистики задернули шторы на окнах и распылили «Блю стар». Они начали с того места, где было найдено тело. Большая часть засохшей крови располагалась вокруг лица женщины. Их внимание привлекло голубоватое пятно в центре гостиной. Кровавый след на полу был смыт водой. Это значило, что женщину убили посредине комнаты, а потом перетащили ближе к прихожей. След тянулся метра на три от предполагаемого места нанесения ударов до того, где труп обнаружили. Криминалисты брызгали и в других комнатах, но там ничего не оказалось.

Когда молодой патрульный подошел к Мистралю и сказал: «СК спрашивает, можете ли вы подняться», — тот сразу понял, что у них есть какой-то результат. Он быстро, запыхавшись, поднялся по лестнице на четвертый этаж. Два криминалиста сидели на корточках и брали пробу на анализ.

Старший группы пальцем показал Мистралю на голубой след от центра гостиной до места лица Шанталь Коломар.

— Странно, этот след был смыт водой, остальные пятна крови — нет. Не понимаю, зачем он его смывал: ведь это та же самая кровь! Не врубаюсь в эти штуки. В кухне нашли губку, которой это делали. Она вымыта до полной чистоты, на глаз ничего не заметно.

Техник показал губку в целлофановом пакете, на ней были видны светящиеся голубые следы реактива.

— Честно говоря, ничего не понимаю, — признался Мистраль, глядя, как эксперты фотографируют следы, оставленные «Блю стар».

 

Глава 9

Тот же день.

Мистраль пил холодное пиво в кабинете Бальма. Он только что закончил докладывать первому заму о деле Коломар.

— И что ты в итоге думаешь? — спросил Бальм.

— Думаю, это жандармское расследование нам еще здорово срикошетит по голове. Кто-то совершает убийства с одинаковой периодичностью, одним и тем же способом, подкладывает загадочные тексты — я уже ко всему готов. Могу поспорить, в воскресенье опять будет убийство.

— К жандармам в Уазу людей посылал?

— Да, еще утром. Вечером будем, видимо, иметь представление об их деле и сравним с нашими двумя убийствами.

— Приходит тебе что-нибудь в голову, почему оба убийства произошли в одном округе?

— Нет, пока ничего. Блуждаем в потемках. Если между убитыми есть какая-то связь, появляется ниточка: тот тип живет в Шестом округе или, может, работает — откуда мне знать? Или он не из того района. Но больше всего мне не нравится способ убийства. Осколки зеркала в лице и в горле — такого я еще не видел.

— Ты сказал, в воскресенье? Почему?

— Потому что если мы держим в уме серию из Уазы — три убийства, обнаруженные с такими же интервалами, — то следующее надо ждать в воскресенье. Но еще это значит, что третья женщина уже убита, потому что он оповещает через два дня после преступления. А если так, понимаешь, как это скверно? Может, он только что кого-то убил, а мы не сумели этому помешать. Представляю, что будут писать газеты: «Полиция знала о готовящемся убийстве, но не смогла его предупредить!»

— Да, паскудно. Тут все равно ничего не поделаешь, эту логику ты оставь. А о том, что преступление может произойти опять в Шестом округе, — об этом ты думал?

— Да, конечно. К сожалению, это было бы очень логично. Ближайшие две недели я буду посылать ребят обходить весь округ вообще и особенно места поблизости от места жительства убитых. Иногда попадаются люди, которые выходят из дома только в определенные часы, так что соседи их не замечают.

— Верно, хорошая идея. Сейчас пресса заклинилась на смертности от жары, хочет знать точное число умерших. Полемика началась. Вот нам и хорошо, мы пока не под обстрелом. Хочешь, попросим городскую полицию усилить автомобильное патрулирование?

— Нет. Патрулям перед выездом надо будет давать инструкции, а мне, честно говоря, рассказать им особо нечего. Мы даже не знаем, как выглядит подозреваемый! А может, еще какие сведения поступали, для других служб?

— Особенного ничего, только вот одна забавная штучка. Кто-то вроде психически больного повадился звонить на ФИП. За последнюю неделю звонил раз пятьдесят.

— И что ему нужно?

— Поговорить с какой-нибудь дикторшей. Так вообще-то бывает, но обычно, когда таких посылают, они уже не перезванивают. А этот, зараза, такой уж вышел упрямый! Мое мнение — на жаре перегрелся.

— Что-нибудь выяснили?

— Пока что нет. Дело ведет БППЛ. Завтра их дежурные возьмут показания у директора станции. По первым данным, на коммутаторе у них записали все вызовы, это есть на CD. Сначала будут анализировать голос, потом попытаются изловить.

— А можно установить, с какого номера звонят?

— Запросто, но бесполезно. Он всегда звонит с автомата, только каждый раз с другого. В понедельник будут известны подробности.

Дожидаясь возвращения подчиненных, Мистраль позвонил детям. Но сначала долго говорил с отцом о безопасности своих мальчиков.

— Нет, твои дети с острым ножом не играют и на деревья не лазают. Да, они ходят гулять всегда в панамках, пьют воду, сидят в тени, а на солнце не бегают.

Мистраль уловил в голосе отца иронию.

— Ты так говоришь, чтобы меня успокоить?

— Людовик, твои мальчишки делают все то же самое, что делал ты на их месте в их возрасте. Когда им надоедает шапка, они ее скидывают. Стоит отвернуться, они уже сидят на дереве, а вовсе не под деревом и носятся они целый день. Но нож я от них спрятал. Они как-то, не знаю как, смастерили лук и стрелы и хотят теперь охотиться на птичек. Но стрелы у них дальше двух метров не летят, так что мы спокойны, а птички и подавно. Ночью спят хорошо.

Людовик слушал отца и улыбался.

— А я сегодня ночью перечитывал «Ночной полет».

— Твои ребята все в тебя, Людо. Готовься ехать с ними в края их мечты, когда они до этого дорастут. И тебе будет такая радость!

Потом Людовик поболтал с обоими сыновьями, по-прежнему наставлял их, чтоб были осторожны, но знал, что дети его не слушают и думают только о том, как бы снова побежать играть.

Потом он позвонил Кларе сказать, что вернется, вероятно, поздно, чтобы к ужину не ждала.

— А можем поужинать не дома. Я заеду за тобой часов в десять и поедем в любое место, куда укажешь, — предложила жена.

Людовик не удивился. Он даже ожидал подобного, зная, что супруга хочет с ним поговорить и от своего не отступит.

— Послушай, у меня снова убийство, одежда опять провоняла трупом. Я так не могу никуда идти — людей пугать.

— Не выдумывай. Ничем твоя одежда не воняет. У тебя самого трупный запах застоялся в носу и в мозгу, вот и все. Можешь переодеться, но от этого ничего не изменится.

Потом Мистраль сосредоточенно читал дела Элизабет Норман и Шанталь Коломар. Его отвлек звонок внутреннего телефона: Дальмат доложил, что допрос пожарных завершен. Капитан дожидался Мистраля. Они обменялись общими фразами о смерти, жаре и непрестанных вызовах, которые всех измотали. На прощание Мистраль чуть было не сказал пожарным: «До воскресенья».

Он пошел в кабинет Дальмата; там уже сидели Кальдрон и остальные.

— Мы ждали вас послушать запись. — Жозе Фариа нажал на кнопку:

«Здравствуйте. Я звоню, чтобы сообщить вам, что моя знакомая Шанталь Коломар не отвечает на телефонные звонки. Я звонил ей на работу, мне сказали, ее не было уже два дня. Она должна быть сейчас в Париже. Я беспокоюсь. Она живет на углу улиц Сены и Изящных Искусств».

Полицейский нажал на «стоп».

— Пожарные определили телефонную кабину: этот автомат на бульваре Эдгара Кине. Я отправил запрос во «Франс-телеком» на звонки из этой кабины за двадцать четыре часа: двенадцать до вызова и двенадцать после.

Кальдрон одобрительно кивнул.

— Жозе, поставь нам теперь запись вызова по поводу Норман, сравним.

Поставили другой диск, нажали кнопку, прислушались:

«Здравствуйте. Я звоню, чтобы сообщить вам, что моя знакомая Элиза Норман не отвечает на телефонные звонки. Я звонил ей на работу, мне сказали, ее не было уже два дня. Она должна быть сейчас в Париже. Я беспокоюсь. Она живет на улице Мадам, 108».

Стоп. Конец записи.

— Этот тип себя не утруждает: заменил имя, адрес — и вперед! — лаконично заметил Фариа.

— Я вообще думаю, что ему на нас плевать. Грубо говоря, он это делает на потеху почтеннейшей публике. Мог бы вообще-то звонить прямо нам — мы бы не посылали за окружными да пожарными. У тех всех-то дел — дверь взломать! — добавил его товарищ.

К половине девятого группы, занятые следствием по делу Шанталь Коломар, одна за другой возвращались на набережную Орфевр. Мистраль внимательно выслушивал их донесения. Время от времени он заглядывал в свои записи и не находил точек пересечения с делом Элизы Норман. Насколько спокойная, без приключений жизнь была у Норман, настолько же напряженная у Коломар. Она заведовала салоном модных причесок, отдыхала за границей, постоянного бойфренда не имела, посещала фитнес-клуб, по вечерам часто не бывала дома. Имелось у нее с Норман кое-какое внешнее сходство: обе длинноволосые худенькие брюнетки примерно одного возраста. Еще два общих пункта: они жили в Шестом округе столицы и были не замужем. И вот их избрал убийца.

Мистраль прикрепил фото обеих жертв на магнитной доске и под каждым приписал кое-какие заметки. Под фото Шанталь Коломар он обвел красным фломастером аббревиатуру ДНК.

— В понедельник нажму на лабораторию, — заявил он решительно.

— А вы знаете, какие у них сроки? — отозвался Кальдрон. — Думаю, дней пять!

— Да уж наверное, опять получу все это: «Сейчас лето, все в отъезде, работы много, жара адская…» Вот по телевизору в сериале мы бы получили ответ через сорок две минуты, считая рекламу.

Через час в кабинет, где занимались работой Мистраль, Кальдрон и Дальмат, вошли Роксана Феликс и Себастьен Морено: во второй половине дня они разговаривали со следственной группой жандармерии Уазы. Для поездки им был выдан список первоочередных вопросов, которые могли бы сдвинуть расследование с места.

— Ну что? — сразу спросил Мистраль.

Морен положил на стол три толстые картонные папки, перевязанные ремешком.

— Жандармы передали нам полную копию дела, в том числе снимки мест преступлений и фотографии убитых. Сначала они там блуждали в потемках, но теперь уверены, что преступник арестован. Однако признают, что наша серия их смущает.

— Что у того в анкете, кроме криминального прошлого?

Роксана Феликс раскрыла сумку — большую котомку, где в беспорядке лежали ее личные вещи, светящаяся повязка «Полиция», пара наручников и школьная тетрадка на пружинках. Ее-то она и стала пролистывать.

— Прошлое Бриаля жандармы установили очень подробно. В двух словах, он единственный сын у матери, носит ее фамилию. Отца никогда не знал. Учился посредственно и рано бросил учебу из-за нескольких правонарушений еще до совершеннолетия; срок давности по ним истек. Холост, подруги тоже не имеет.

Полицейские продолжали беседу, вынимали из папок документы, а Дальмат тем временем открывал бутылки кока-колы, накопившиеся в холодильнике у Мистраля. Кальдрон прикрепил магнитиками рядом с фотографиями двух убитых парижанок снимки трех женщин из Уазы.

— Что касается вещественных доказательств, — продолжал Себастьен Морен, сделав большой глоток из бутылки, — жандармы при обыске обнаружили у него такую же веревочку, какой были связаны убитые, такую же пачку бумаги и ручку, идентичную той, которой были написаны цитаты из Сенеки. В пользу обвиняемого то, что все эти вещи производятся массово и продаются во всех магазинах в округе. Жандармы проверили: они есть у многих жителей деревни.

— А что с ДНК? — спросил Дальмат. — Что-нибудь уточнили?

— Нет. В домах убитых обнаружены его ДНК и отпечатки пальцев, но он садовник, а все три женщины — его клиентки. Кроме того, он при случае занимается мелким ремонтом и тому подобное, так что нет ничего особенного, что его ДНК попадается в чужих домах. Аргумент убедительный!

Мистраль и Кальдрон скривились.

— Другие клиенты у него там были? — задал вопрос Мистраль.

— Да, само собой, и не только одинокие женщины. Все показали, что садовник вел себя нормально, никогда никаких проблем с ним не было. Одним словом, человек серьезный, положительный, угрюмый. Поселился в тех местах около двух лет назад.

— А цитаты из Сенеки?

— Он отказывается что-либо объяснять, потому что не признает себя виновным в убийстве. Вполне логичная система защиты. У нас есть ксерокопии этих цитат.

— Алиби?

— На эту тему он не желает говорить. Сообщает только, что истина рано или поздно откроется, что он жертва полицейского произвола. В общем, смешная стандартная чушь для простаков.

— Какое мнение у судебного следователя?

— Как говорят жандармы, не торопится с выводами. Он тоже думает, что арестован настоящий убийца, но не так уверен. Одно дело думать, другое иметь доказательства. Словом, сейчас у них полный переполох.

Мистраль обратился к Кальдрону и Дальмату:

— Нужно не откладывая съездить в гости к этому следователю и рассказать, что есть в деле у нас.

— А как он выглядит? — Дальмат перечитал только что сделанные записи и задал такой вопрос.

Роксана Феликс взяла большую коричневую папку с этикеткой «Национальная жандармерия» и штемпелем «Не сгибать».

— Вот фотографии.

Два обыкновенных опознавательных черно-белых снимка. На одном арестованный снят стоя с табличкой, на которой написаны имя и фамилия Жан-Пьера Бриаля, рост (1,76), дата (2 ноября 2002 г.) и причина ареста (умышленное убийство). Другая фотография изображала его сидящим, в фас и в профиль. Эти снимки привлекли особое внимание полицейских. Изучая их, они пытались составить мнение об этом персонаже.

На фотографии в полный рост Жан-Пьер Бриаль имел недовольный вид. Это был человек довольно крепкого сложения с мясистым лицом, трехдневной щетиной. Глаза у него были маленькие и глубоко посаженные. Толстые пальцы с грязными ногтями держали табличку. Одет он был в запачканные грязью штаны и поношенную рубашку. На фотографии в профиль был виден его двойной подбородок, длинные темные волосы зачесаны назад и собраны в хвост.

Через несколько минут Мистраль встал и прикрепил фотографию Бриаля рядом с убитыми в Уазе. Над снимками убитых парижанок он нарисовал большой вопросительный знак.

Теперь полицейские рассматривали фото мест преступления. За столом наступила тишина. Полная сосредоточенность. Кальдрон положил фотографии убийств в Уазе рядом с парижскими.

— На первый взгляд почерк тот же. То же положение тел, ткань на лице, осколки зеркала в груди и во рту. Признаюсь, это смущает, однако… — Мистраль нарушил молчание, в котором пребывали полицейские, внимательно разглядывающие пять совершенно одинаковых изображений убийств.

— Тут задумаешься, — заметил Кальдрон. — Если не знать, что после первой серии преступник был арестован, так и скажешь, что злодей из Уазы приехал в Париж.

— Вот и мне так кажется, — признался Мистраль. — Вечером прочту дело из жандармерии и узнаю, что они говорят об этом субъекте.

Полицейские допили кока-колу, немного поговорили о посторонних вещах и ушли из кабинета Мистраля. Дальмат на пороге обернулся к комиссару и Кальдрону, которые заканчивали разговор. Мистраль вопросительно посмотрел на него.

— Я знаю, что с этими двумя убийствами на нас будут очень давить. Мое дежурство заканчивается в воскресенье, и, возможно, в этот день случится третье убийство. В общем, я на всякий случай. Мне это очень неудобно, у меня уже давно запланированы семейные дела — будет очень сложно меня кем-нибудь подменить?

— Никто не сказал, что случится третье убийство, — ответил Мистраль. — Венсан, кто на этот уик-энд свободен?

Кальдрон посмотрел на часы.

— Пятница, 22.15. С ходу, пожалуй, никого не найдешь. Если что случится, я приеду. Я весь уик-энд в Париже, это без проблем. Поль, зайдите в штаб, скажите, что я вас подменяю до утра понедельника и пусть занесут на доску мой мобильник.

Мистраль сложил документы в старую кожаную папку, а дело из Уазы — в большую пластиковую сумку. Он уже хотел позвонить Кларе, но тут зазвонил его мобильник — Клара опередила его. Она въезжала в паркинг Арлэ рядом с набережной Орфевр. Людовик, выходя из здания на встречу с супругой, размышлял, как бы так повести разговор, чтобы не зашла речь о его бессонницах.

22.15. Человек внимательно просмотрел все газеты и не обнаружил никаких упоминаний о двух убийствах. Он тщательно свернул газеты и вместе с другими бумагами кинул в ящик для бытовых отходов. Спать не хотелось, а ком в желудке теперь, когда пропал его рюкзачок, можно было отнести на счет беспокойства. Человек встал под холодный душ и долго стоял под потоком воды. В квартире от жары было нечем дышать. Он решил выйти на улицу, для профилактики выпил анальгетик. В одной футболке и бермудах человек сел в машину и включил радио.

— «Вы слушаете ФИП в Париже на волне 105,1. Сейчас двадцать два часа сорок пять минут, и ночь будет жаркой, очень жаркой. Как хорошо, что вы с нами, тем более что сейчас Диана Кралль поведет вас на прогулку по „Осенним листьям“. А пока осень еще далеко, наслаждайтесь этой прекрасной летней ночью!»

И у дикторши, и у певицы голос был так обворожителен, что человек вжался в сиденье.

Он медленно тронулся, включил ближний свет, проехал вниз по улице Сен-Лазар, миновал универмаг «Прентан», остановился на красный свет, пропуская толпу людей, торопящихся на бульвар Османа. Во всех машинах стекла были подняты, а кондиционеры включены на полную. Человек загляделся на большую афишу, где обнаженная топ-модель рекомендовала какую-то косметику, но притом так скрестила ноги и приложила руку к груди, что ее тела совершенно не было видно. Рядом с церковью Мадлен человек остановил машину на стоянке такси и дослушал песню до конца. Он вошел в бар, заказал у стойки бокал пива и пошел в туалет — они обыкновенно бывают в подвалах, и рядом с ними находится телефон-автомат. Он набрал номер радиостанции. Трубку сняла женщина. Появилась надежда.

— Добрый вечер. Вы диктор?

— Нет. Что вам угодно?

— Просто поговорить с диктором, недолго. Я ей скажу, что мне очень нравятся ее объявления, что их слишком мало, и музыка тоже чудесная. Вот и все.

— Я передам, что вы звонили…

— Нет! — чуть не в голос завопил человек. — Дайте мне говорить с ней, дайте слышать ее! — Тут он спохватился, что слишком резко переменил тон, успокоился и заговорил дальше: — Простите, пожалуйста, совсем жара замучила, так и давит… Мне, кроме коллег, не с кем поговорить. Будьте добры, всего тридцать секунд, а если разговор затянется, вы можете прервать.

— Молодой человек, я вас очень хорошо понимаю, но это невозможно. Вы же понимаете, к нам целый день обращаются с такими просьбами.

Спокойный голос телефонистки его окончательно успокоил.

— Я очень прошу вас: всего один только раз, и больше я не позвоню!

— Я передам вашу просьбу, но сегодня это невозможно.

— А завтра?

— Не могу вам сказать, но у нас есть инструкция не отвечать на ночные звонки. Всего вам доброго.

Телефонистка повесила трубку. Человек еще несколько секунд постоял с трубкой возле уха, прислушиваясь к молчанию, потом со слабой надеждой положил ее на рычаг и протер ухо. В первый раз с ним разговаривали вежливо, и это, может быть, позволяло чего-то ожидать.

Телефонистка обернулась к мастеру:

— Как думаешь, это больной все время трезвонит?

— Ну да. Разговор-то я записал, и номер, с которого он звонил, определился.

— Он еще будет звонить?

— А как же, обязательно. Дирекция велела отвечать, что ты передашь его просьбу.

— Мне показалось, он грустный какой-то, подавленный. А что ты сделаешь с записью?

— Завтра полиция придет, заберет все диски с его звонками. То-то они попрыгают ловить этого кореша!

— Хорошо бы поймали. Я так боюсь, когда кто-то прячется за телефонную трубку и не называется. Хуже нет — голос тревожный, а никакого лица ты к нему приделать не можешь. Жутко достали!

— Да чего бояться-то? Кто опасен, тот не звонит, он прямо на дело идет. А этот только разговаривает. Так что не паникуй. А если боишься, так я же тут.

— Намек поняла. Только если твоя теория правильная — опасности никакой нет, значит, бояться мне нечего, значит, и защищать меня не надо!

Человек опять сел в машину, почти умиротворенный крохотной надеждой, которую оставляло ему это «я передам вашу просьбу». Он вспомнил, как однажды, не так давно, хотел сесть в засаду перед Домом радио — посмотреть, как могут выглядеть дикторши с ФИП. Но когда он увидел, какой это огромный круглый дом со множеством входов, охранников, как там все время туда-сюда снует народ, то пришел к выводу, что это невозможно, что так его, пожалуй, и засекут. А уж этого он не хотел больше всего на свете.

Людовик и Клара расположились в итальянском ресторане в Шестом округе. Людовик был оживлен, хвалил итальянскую кухню, говорил о детях, о «Ночном полете», благодаря которому побывал вместе с отцом в одном из лучших в жизни путешествий, об убийствах, которые расследовал — как раз рядом, в том самом округе, где они теперь ужинали. Людовик делал все возможное, чтобы жена не затрагивала неприятную тему бессонниц. В конце ужина, чтобы уж точно избежать предлога говорить об этом, он воздержался и не заказал кофе, а сам завел речь о блошином рынке, о том, как туристы платят там втридорога. Партия уже казалась ему почти выигранной, когда Клара вдруг сама энергично увлекла его к теме духов и запахов. Потом они несколько секунд молчали. Клара отпила воды из стакана, вытерла губы уголком салфетки, посмотрела на мужа и заговорила совсем другим голосом:

— Людовик, я тебя хорошо знаю. Ты со мной сегодня говорил о чем угодно. Ты все понимаешь, и я все понимаю. У тебя глаза чуть не на затылке, и бледен ты как мел.

«Вот оно, — обреченно вздохнул Людовик. — Назвала меня не уменьшительным именем, а полным, значит, дело неладно».

Он решил изобразить лицо, означающее «не выдумывай, пожалуйста» и, рассеянно вертя в пальцах солонку со стола, приготовился выслушать серию вопросов, которая не заставила себя ждать.

— Какой у тебя рост?

— Метр восемьдесят два.

— А вес?

— Понятия не имею. Я своим весом не интересуюсь, не мужское это дело.

— Людо, я слышала, как ты в ванной сегодня рано утром вставал на весы. Так сколько?

— Семьдесят. Тебе бы у нас работать — на допросе от тебя не увильнешь. — Мистраль искренне смеялся, радуясь хитроумию жены.

— Может быть, посмотрим. Так вот, семьдесят килограммов при росте метр восемьдесят два — это значит, что ты очень худой. Я тебя, дорогой, таким никогда не видела, ты слышишь? С тебя вся одежда сваливается! Вот сейчас ты с трудом доедаешь то, что на тарелке, а обычно сметаешь быстрей, чем нужно.

— Я и толстым никогда не был!

— Пожалуй, ты прав. Только таким, как сейчас, тем более не был. Что с тобой? Отчего ты не спишь? — Ее голос и глаза стали еще ласковее.

Мистраль решил: придется чуть-чуть сдать назад и рассказать жене хоть что-нибудь.

— Если честно, толком сам не знаю. Мне уже в отпуске иногда не спалось. А как вышел на работу, так сон совсем пропал. Будто меня что-то тревожит, хотя тревожиться совершенно нет причин. Днем я немножко расклеенный, но это ерунда. А вот ночью действительно спать не могу. То задремлю, то проснусь.

— Людовик, поберегись! Не натягивай сильно веревку — как бы не оборвалась! А я думаю, что могу тебе помочь.

— Да-да, конечно… Я думал об этом. Только дело еще не дошло до того, что веревка, как ты говоришь, скоро оборвется.

— О чем ты думаешь, когда не спишь?

— Да ни о чем особенном. Что случилось за день, о детях, о тебе, но ничего конкретного. Ты знаешь, что у тебя очень красивый голос?

— Людо, не увиливай, пожалуйста. Как зовут того психиатра, с которым ты встречался в связи с последним твоим делом?

— Жак Тевено. А что?

Говоря это «а что?», Людовик уже понимал, какие вопросы за этим последуют. Он знал свою жену: с виду ласковая, веселая, приветливая, но схватит — не отпустит.

— Вы с ним, кажется, друг другу понравились?

— Ну да. Интересный человек, с юмором. Дальше?

— Ты с ним виделся недавно?

— Нет. Да и когда бы я успел, у нас в эти дни такой замот! Пару раз немножко поговорили по телефону. Узнать, как дела.

«Ну вот, — подумал Людовик, — теперь пришел черед того самого вопроса».

— А почему бы тебе с ним не поговорить?

— Я же не псих!

— Людовик, не надо! Ты меня приучил совсем не к таким ответам, ты прекрасно знаешь! К психиатрам обращаются не только психи.

— Вне всякого сомнения. Добро, завтра едем на блошиный. Будем там гулять под ручку. Я знаю на рынке Серпетт приличный ресторанчик. Только туда идти надо ближе к двум — раньше и народу полно, и погуляем до того времени побольше.

— Выспишься — тогда поедем.

Людовик махнул официанту, чтобы тот принес счет, и подумал, что еще легко отделался. Лишь бы это было в последний раз: он действительно очень не хотел говорить, почему каждую ночь не смыкает глаз. Она не поймет.

Домой в Ла-Сель-Сен-Клу Клара и Людовик вернулись каждый на своей машине. Людовик ехал впереди на умеренной скорости, а Клара за ним.

Человек вернулся домой, проклиная проститутку, которая провела четверть часа у него в машине. В самый ответственный момент она заметила, что клиент в хлопчатобумажных перчатках и сразу запсиховала. Перчатки — это чтобы не оставлять следов. А если не хотят оставлять следы, значит, ясное дело, затевается какая-то хрень. Это она все уже знала — маленькая негритяночка лет семнадцати, уже почти два года промышляющая на парижских тротуарах. Вот еще! Ей не хотелось получить нож в сердце или окончить дни на какой-нибудь вонючей хазе за тысячи километров от родного дома, чтобы последним воспоминанием о жизни осталось лицо сексуального маньяка. Человек постарался унять ее тревогу, спокойно объяснил, что у него кожная болезнь, а перчатки он носит, чтобы не пачкать руль. Девушка на это ничего не ответила: по-французски она знала только с десяток слов, чтобы зазывать клиентов и назначать цену.

Когда же негритяночка добросовестно закончила дело с этим страшным клиентом, у нее было только одно желание: как можно скорее выйти из машины. Это она и сделала при первом удобном случае: когда машина стояла на светофоре, сразу прыгнула на тротуар. Осмелев, принялась ругать клиента на своем наречии — «козел больной, сам вообще ничего не может».

Человек медленно поехал на зеленый свет. Слов проститутки он не понимал, но смысл был ясен. Встретившись с девчонкой глазами, он быстро и резко провел пальцем по горлу — мол, «я до тебя еще доберусь». Девчонка с облегчением глядела вслед машине. Марку она определить не могла, а запомнить номер — тем более.

Человек слушал ФИП. На улице Лафайета машин не было вовсе. Мигнув левым подфарником, «форд» въехал под аркаду в начале Будапештской улицы. Справа держал лавочку продавец безделушек для туристов. Свободное место виднелось метрах в двухстах от дома. Группа «Иглз» начала песню «Отель „Калифорния“» с большим соло трубы в интродукции. Человек прибавил звук, потушил фары, выключил мотор, закрыл глаза, закурил и дожидался, когда кончится песня, чтобы пойти потом домой. Через семь минут пятьдесят одну секунду.

Мистраль слушал то же самое и тоже прибавил громкость. После длинного инструментального вступления салон автомобиля заполнил голос Дона Хенли: «On a dark desert highway, cool wind in my hair»…

Клара у себя в машине радио не слушала. Она ехала следом за мужем и озабоченно размышляла. Кончилось тем, что она набрала на мобильнике номер справочной службы. Откликнулся женский голос.

— Добрый вечер. Будьте любезны, я хотела бы знать телефон Жака Тевено, парижского психиатра.

— Вы хотели бы с ним сейчас связаться? — спросила оператор.

— Нет-нет, сейчас уже поздно, только номер, пожалуйста.

— Вам пришлют эсэмэс. Всего доброго, мадам.

Из тетрадей Ж.-П. Б. «События и сновидения».

1983 год, Март.

Мне исполнилось восемнадцать. Я теперь совершеннолетний. Знакомые пацаны, отморозки покруче моего, поздравили меня с днем рождения и подарили мопед, а сами ржут. Не сказали, что этот мопед вынули из-под какого-то мужика на светофоре. Ну, недели через две меня стопорят полицаи — и звиздец, мопед краденый. Повели в участок. Шеф говорит мне: «Это не кража, а грабеж, потянет дороже». А я чего? Я тут вообще ни при делах. Один пацан из тех, что брали мопед, как раз был в участке, так он меня узнавать не стал, не дурак же. Я полицаям говорю, что железяку свою купил. Они не поверили. И правильно не поверили, только я стою на своем: купил, дескать, у каких-то парней, а у кого не знаю.

Судили меня за хранение краденого, а вместо срока дали замечание о несоблюдении закона. От этих слов ты по идее должен обосраться, а они пустые. Судьи только лупят на тебя глаза, грозят пальчиком и важно так говорят: «Имейте в виду, на этот раз вам повезло, потому что вы не были судимы, но в другой раз вам с рук так просто не сойдет! Помните: вы теперь совершеннолетний!» А я делаю вид, будто весь дрожу от страха. Поклялся, конечно, что буду вести себя хорошо, под конец говорю: «Спасибо большое, господин судья, за вашу доброту, вы мне очень помогли». А сам думаю: «Засыпаться больше не надо, а вещички как тырили, так и будем тырить». Да я больше ничего и не умею, ничем другим не занимаюсь.

Короче, месяца не прошло, как случилась вся эта херня, только я тогда этого, конечно, не знал.

Потом мы с корешами пили теплое пиво из горла. После третьей бутылки у меня голова закружилась. А круче всего было, когда мы добыли дурь. Я знал, что это такое, но раньше не курил. Теперь познакомился. Нахрен такой опыт: я блевал — чуть не помер.

Апрель.

Прошел месяц. Я привык, курю каждый день то два, то три чинарика. Лучше всего вечером — взять пивка и сесть с друганами отмороженными, что целый день болтаются без дела и приносят дурь. Оказывается, и голова от этого меньше болит, а мать меня к врачу не ведет: «Ни к чему это». Я накурюсь, выпью пива и ложусь спать. Мать часто у себя с мужиком — я зажигаю свет, грохочу, мне на них насрать. Она вместо двери повесила у себя в комнате занавеску — со смеху помрешь. Утром потом, если я ее вижу, начинается ор. Я ее слушаю и зеваю, а кончается обычно плохо: либо она уходит, хлопнув дверью, либо я. Однажды она хотела мне врезать, я ей посмотрел в глаза — она руку и опустила.

Май — сентябрь.

Крейсерская скорость по дури — пять или шесть чинариков в день и немного пива. Это, конечно, бешеные «бабки», у меня не хватает, чтобы каждый день столько брать. Я кое-что придумал, как их добывать, но эти планы все быстро лопнули. Воровать в супермаркетах стремно, особенно когда там нет никого. На мою рожу охрана как мухи на мед слетается. Раз — и я уже в кольце, пальцем не могу шевельнуть. Я выхожу не оборачиваясь и показываю им средний палец. Был другой план, вроде работал, но и тут я прокололся. Пока мать с новым мужиком трахается, я заползаю в комнату и чищу его бумажник. Несколько раз сошло нормально. Потом слышу — мать орет: «Я не блядь, не брала я твоих „бабок“, козел! Сам ничего не можешь, только шаришь по всей комнате! Вали отсюда быстро!» Тот и свалил, но мать ко мне влетела как очумелая. Можно не рассказывать. Она все просекла. Тут уж я получил по полной — хлестала меня как могла. Я сам ей в ответ чуть не врезал.

Другой план продержался дольше, но тоже сгорел синим пламенем. Я стал «бомбить» тачки тех, кто к матери приезжал на ночь. Приемник, кассеты, всякая фигня из багажника — все годилось. А потом мужики стали говорить матери, что у нас улица неспокойная. В первый раз она не поверила, во второй удивилась, в третий уже меньше, в четвертый насторожилась, в пятый что-то просекла, в шестой меня застукала — и опять сорвалось. Перебор.

Потом я придумал запасной вариант, как прокормиться. Я тырю мопеды и маленькие мотоциклы и сдаю барыгам в соседнем городе. За мопед в хорошем состоянии платят — можно взять дури на две недели, а за никелированный мотоцикл — на целых два месяца. Пока это лучший план, так можно долго еще держаться.

Я заметил, что сны мои от дури не переменились. Или так, немного. Снятся кошмары совсем несвязные, я их записываю или прямо ночью, когда от них просыпаюсь, или утром, как только открою глаза. Сколько потом ни читал записи, не могу понять, к чему они реально относятся.

Это все те же сны, что ко мне с детства привязались, только я уже больше могу разобрать. Сначала старался это терпеть, только до сих пор не понимаю, почему вот уже пятнадцать лет за кем-то гоняюсь. Сон стал частью меня самого. Мне странно и неприятно, когда я его не вижу. Сначала я бежал просто за тенью, потом тень стала силуэтом человека вдалеке, потом я стал его различать яснее, так что теперь уже понимаю: это парень, которого я вижу со спины далеко впереди. Сейчас я отстаю от него метров на пятнадцать: я бегу скорей — и он скорей, я тише — он тише, я иду шагом — и он шагом. Расстояние между нами всегда одинаковое. Он все понимает, но никогда не оборачивается, никогда меня не зовет. Несколько раз я за ним гнался и потом падал, а когда падал, то так махал руками, что от этого просыпался. Я записываю сон и засыпаю опять. А иногда не засыпаю. Тут ничего не поделаешь.

 

Глава 10

Суббота, 9 августа 2003 года.

В три часа утра Мистраль у себя дома в кабинете изучал дело об убийствах в Уазе. Читал его как профессионал, внимательно, с ручкой и блокнотом. В итоге составил длинный список вопросов, касающихся Жан-Пьера Бриаля, которого считали совершившим эти убийства. Фотографии мест преступления его смущали: что-то не клеилось, но что, он не знал. Ощущал нестыковку на уровне интуиции. Он написал на листке и несколько раз подчеркнул: «Сравнить места преступления в Уазе с парижскими. Что-то там не клеится». Потом перечитал то, что сам называл «заметками по ходу» — мысли, которые ему приходили в голову, пока смотрел снимки и читал протоколы. Он сравнивал серии преступлений в Уазе и Париже. Заметки были записаны на половине листка, ожидая ответов в другом столбце.

«Вопрос: к чему вообще весь этот цирк, особенно если убийца не знаком с убитыми (Париж)?

Убийца уродовал лица — как правило, это значит, что он хорошо знал жертв преступления или они его. В Уазе так и было. А в Париже?

Он накрывает женщинам лица. Так же он поступал и в Уазе. Это смущает, тем более что эта подробность не была опубликована в печати. Того ли они арестовали в Уазе?

Убитые в Париже слишком различны во всем, чтобы между ними существовала связь. Но исключить ее нельзя. Какая?

Он приносит орудия убийства с собой — преступление подготовлено.

Если подготовлено — жертвы намечены заранее, все равно каким образом. Чтобы найти их — нужно время. Все точно рассчитывает, тогда почему именно они?

Если его ведет случай — мы не можем идти по этому следу, его нет. Но не стыкуется с тем, что он уродует лица: в таких случаях считается, что жертвы убийце известны.

Спросить жандармов, есть ли у них более точные данные о происхождении и детстве Ж.-П. Б.».

Мистраль закрыл толстый том дела и положил на него свои заметки.

Он инстинктивно почувствовал необходимость разом отбросить от себя все, что сейчас видел и читал. Настал момент попытаться уснуть. Ему нужно было, так сказать, омыть ум от сцен убийства, и он выбрал свой самый любимый фотоальбом — сборник прекрасных черно-белых портретов Чета Бейкера. Фотографии навели его на мысль послушать джаз. Он надел наушники, прокрутил список песен в айподе и остановился на «Касанье губ твоих». Пел молодой Чет Бейкер, и Мистраля захватила музыка, голос певца. Он не отказал себе в удовольствии послушать и другие песни Бейкера, а также его дуэты со Стэном Гетцем.

К своему удивлению, он стал зевать, его клонило в сон. Мистраль лег, уснул, а через три часа проснулся от кошмара — того же самого. Он попытался опять уснуть, но не смог. Лежал не шевелясь, чтобы не потревожить Клару. А она тоже не спала, но не подавала виду, чтобы муж хотя бы не вставал с постели.

По дороге на Сент-Уанский блошиный рынок Мистралю из штаба никто не звонил, и он перезвонил им сам. Дежурный по комендатуре ответил:

— Ночь без ЧП, кое-где были драки, но никакого чрезмерного насилия и вообще ничего особенного.

Пока Мистраль разговаривал со штабом, Клара украдкой наблюдала за мужем. Он всячески пытался скрыть утомление, но лицо выдавало его истинное состояние.

Закончив служебный разговор, Мистраль включил радио погромче. «Франс-Инфо» давала обзор прессы — перечисляла основные газетные заголовки. СМИ все больше писали о жаре, засухе и их негативном влиянии на здоровье пожилых людей. Хроника и интервью с врачами «неотложек» были первыми залпами серьезного артобстрела по случаю дурного медицинского надзора за жертвами жары.

Когда закончилась хроника, Мистраль нажал кнопку автонастройки на ФИП: там играли музыку из фильма «Любовное настроение». Мистраль с улыбкой глядел на Клару. Они оба любили это кино. Клара тоже улыбалась и тихонько положила руку мужу на затылок. Людовику иногда была очень по душе такая музыка — довольно медленная, грустная, с ностальгическими нотками.

Несмотря на отпускное время, припарковаться возле рынка оказалось ничуть не легче обычного. Мистраль несколько раз прокатился по переулкам и наконец выбрал наименьшее из зол: чуть заехал на тротуар.

— Летом дорожной полиции мало, — заметил он с улыбкой.

На улице Мистраля чуть не хватил тепловой удар из-за резкой разницы по сравнению с охлажденным воздухом в салоне.

Машина опять ехала по Шестому округу Парижа. Человек сидел на заднем сиденье и дремал. Он совсем обессилел, плохо спал, его мучили страшные сны.

«Сон помнится минуту, кошмар, от которого проснулся, помнится весь день».

Он не помнил, где прочел эту фразу, но много раз имел возможность убедиться, насколько она справедлива.

Разумеется, он записал свои ночные кошмары в тетради, не переставая думать о пропавшем, «испарившемся» рюкзачке, в котором были орудия убийства, а главное, два мобильных телефона. Всю ночь его сны крутились вокруг пропажи.

«Неизвестные люди мучили меня, тыкали осколками зеркала, а я убежал, держась за горло». Эту фразу человек записал в тетради как комментарий к своим сновидениям.

В машине было тихо. Трое его сослуживцев тоже погрузились в свои мысли. Вот и хорошо — не надо участвовать в разговоре, а то надоело трындеть о телепередачах, трансферах футболистов и о всякой похабщине. Выходить из машины с кондиционером не хотелось. Они только что вернулись с очередного вызова и немного устали. Человек сидел, скрестив руки на груди. Он уже несколько раз мыл их с мылом и всячески старался ни к кому не притрагиваться, особенно к товарищам.

«Хорошо еще, что в машине кондей. Но все равно от них потом в нос так и шибает. И воняет их пот, по-моему, не лучше чеснока…»

В машине тихонько играла ФИП. Человек — он и выбрал в приемнике эту станцию — узнал музыку. Он ее любил и сделал звук погромче.

— А ничего себе песенка. Это что? Ты ее знаешь? Должен знать, ты же сечешь в музыке, да?

Шофер обернулся к человеку, тот кивнул.

— Знаю, это музыка из фильма «Аризонская мечта».

— А называется как?

— «In the Death Car». Исполняет Игги Поп.

— А как это по-французски?

— «В автомобиле смерти», как-то так.

Водитель и двое других пассажиров на заднем сиденье прыснули.

— Придумают же тупое название! Как по-твоему?

— Сдохнешь со смеху, — ответил человек серьезно.

— Наконец-то завтра окончится дежурство. Никогда не было такой тяжелой недели, чтоб столько вызовов. От этого долбаного пекла сил никаких. А что там, приходится как-то жить, — меланхолично заключил один из пассажиров.

— «Сейчас десять часов сорок пять минут. ФИП в Париже на волне 105,1. Наберитесь еще немного терпения, кажется, через несколько дней жара начнет убывать! Пейте холодную воду, оставайтесь в тени и слушайте нас».

— Ничего не скажешь, — завел разговор водитель, — голоса у этих бабцов хоть стой, хоть падай. Наверняка черненькая — с голубыми глазами. Хотел бы я поговорить с такой наедине, если у нее голос такой сладкий, наверняка…

— Вот как? — не выдержал и взорвался человек. — Да что ты ей скажешь! Такие девушки с такими уродами не разговаривают! Слышишь меня? Откуда ты знаешь, какая она — черненькая, беленькая? Ты хоть слышал, как она говорила? Она же в тоске! Когда в голосе улыбка, это сразу слышно, а тут нет. И пошел ты со своими замечаниями!

Товарищи не ожидали такой вспышки гнева и таких грубых слов. Они переглянулись. Водителю не хотелось задирать товарища — он его немного побаивался.

— Ты что, чеканулся, что ли? — отозвался он миролюбиво. — Спокуха, мужик, что такое? Это ж просто девка с радио. На солнце перегрелся, да? Завтра как сменимся с дежурства, отдохни немного, прими пивка. И нечего нас обзывать, ты сам на той же работе работаешь.

— Ага, правда. Надо отдохнуть. Только тему перемени, достало уже.

Людовик и Клара прогуливались между прилавками, любуясь выставленными вещицами. Клара купила два старинных флакона из-под духов и немедленно поднесла их к носу. Флаконы, хоть и пустые, хранили слабые отголоски аромата, который она, не без труда, все же распознала. Мистраль с любопытством и любовью смотрел, как жена занимается любимым делом, как ее тянет все, что хоть отдаленно связано с запахами.

Около двух часов они сели на открытой террасе ресторана, в тени. Эта суббота была для них словно лишний день отпуска. Покуда Клара читала меню, Мистраль потихоньку вложил в рот две таблетки и запил водой.

— Людо, я уже не первый раз сегодня вижу, как ты пьешь лекарства. Что ты принимаешь? — Клара спросила как бы между прочим, полностью занятая выбором блюд.

— Да просто аспирин. Сегодня с утра голова разболелась, что-то все не проходит. Надеюсь, после еды пройдет.

— Главное — после сна.

Задетый за живое, Мистраль предпочел не отвечать.

В тот же час двое полицейских прошли через проходную парижского Дома радио и направились в кабинет директрисы ФИП. Началась стандартная процедура расследования: знакомство, запуск ноутбука для записи показаний, передача CD с телефонными разговорами того человека и номерами автоматов, из которых он говорил, распечатка протокола, подписи под протоколом, разговоры о том о сем за чашечкой кофе, экскурсия по станции. Конец.

Около трех часов дня человек позвонил на ФИП. Он старался контролировать голос, казался расслабленным, но разговор в машине его глубоко ранил.

— Здравствуйте. Простите, не мог бы я поговорить с диктором?

— Здравствуйте. Вероятно, она пока не может подойти к телефону. В связи с чем вы звоните?

Телефонистка дала сигнал, что тот человек на связи, и теперь тянула время. Он, видимо, потерял всякое представление о реальности, не понимая, почему теперь ему не отказывают. Он надеялся, что это ему награда за упорство. Задержалось в уме одно только слово: «пока». Это значило, что все может получиться, но требовалась осторожность.

Полицейские вернулись на коммутатор, заинтересованные и озабоченные. Они не ждали, что человек проявится так скоро, — теперь им приходилось импровизировать. Сотрудники станции ждали, что же они сделают. Молодая женщина-полицейский дала знак телефонистке соединить ее с абонентом. Запись была включена. Ее товарищ отошел подальше, чтобы, как только определится автомат, с которого звонит человек, позвонить по мобильному в штаб криминальной полиции.

Человек чуть не упал в обморок от блаженства, когда телефонистка произнесла волшебные слова, которых он уже не ждал:

— Алло, вы меня слушаете? Соединяю вас с диктором радио. Прошу говорить покороче.

Человек остолбенел от возбуждения, голос перехватило, он даже стал заикаться. Пришлось сделать невероятное усилие, чтобы производить впечатление нормального.

— Здравствуйте… Я уж думал, никогда вас не услышу. Мои звонки никогда не пропускали, и вот вдруг… Извините, вам, должно быть, кажется, я нескладно говорю…

— Здравствуйте. По субботам не так много работы, у меня есть время подойти к телефону. Вы хотите задать какой-то вопрос?

Девушка-полицейский слабо представляла, как разговаривают на радио. Она старалась говорить медленно, ласково и обаятельно.

— Это вы были сегодня в без четверти одиннадцать?

Директор станции покачала головой — признаваться нельзя. Полицейская чуть запнулась.

— Нет… другая дикторша…

— Да-да, я так и понял, — ответил человек. — Она была в тоске, наверное, не в духе, я не услышал в ее голосе улыбку… Как странно: мне кажется, я не узнаю ваш голос.

— Ничего странного. Вы меня слышали по радио, а сейчас я говорю по телефону. Конечно, голос другой, — нашлась полицейская.

Ее товарищ на связи со штабом получил данные о месте, откуда звонит человек. Автомат на проспекте Мэн, в Четырнадцатом округе, рядом с торговым центром «Гэте». Он передал информацию, чтобы отряд срочно выехал и задержал звонившего.

— Это из-за телефона? Странно, все совсем не так…

— Как вас зовут? Так нам проще будет обмениваться мнениями, вам не кажется? Кстати, вы так и не сказали, почему звоните.

Девушка-полицейский говорила все так же доверительно. Все затаили дыхание, зная, какая тонкая нить связывает ее с человеком у аппарата. Все держалось на ее голосе. Она понимала, что нельзя хватать через край, что на том конце провода человек ненадежный.

Наконец-то человек слышал, что дикторша разговаривает с ним. Только с ним одним. Не с таким быдлом, как его сослуживцы, которые чуть что — сразу лепят похабщину. Она называла его по имени, он не был каким-то безымянным субъектом. Наконец-то его слуха достиг голос, который он всегда желал услышать. Человек тяжело вздохнул, закрыл глаза и повесил трубку. Это был не тот голос, не та интонация: в нем не было эротики, не было эмоции. Он выскочил из кабинки телефонного автомата, к великому удовольствию маленького черноволосого толстячка, смуглого и потного, который уже давно нетерпеливо переминался у двери. Человек перебежал проспект, перепрыгнул барьер, разделяющий полосы дороги, уходящей в туннель. Он сел на террасе бара напротив и стал осматриваться. Не успел заказать бочкового пива, как увидел, что четверо полицейских налетели на кабину, вытащили из нее мужчину, повалили на землю, заломили руки, надели наручники. Человек непроизвольно потер себе запястья, порадовался за свою хорошую реакцию, проклял на чем свет стоит начальство станции, полицию, которая подстроила ему такую ловушку, и на всякий случай еще половину человечества. После шестого пива он покинул бар, пошел по улице Гэте, сел в метро на станции «Эдгар Кине» и поехал в сторону «Площади Шарля де Голля — Звезды».

Боливийского туриста с извинениями отпустили. На сей раз полицейские, занимавшиеся этим делом, получили более длительную запись, чем раньше, но и от нее толку пока было немного. Завтра воскресенье — новых сведений не получишь. В воскресенье на вопросы по службе не отвечают.

«В понедельник успеем узнать, как продвигается дело», — думали они, выходя из Дома радио.

Посылать спецов-криминалистов снимать пробы в кабине смысла не было: боливийский турист все равно уже перекрыл их своими.

Вечером Мистраль минут двадцать простоял под холодным душем и выпил еще две таблетки аспирина. Головная боль не уходила, но он силился разговаривать с Кларой обычным голосом. Ему казалось, что в голову вцепились чьи-то челюсти. Он пытался что-нибудь придумать, чтобы избежать ужина.

Вечером человек все еще не решил, как быть. Уезжать или оставаться? Он сидел на шумной веранде кафе на Елисейских полях, пил пиво за пивом, отпустив ум в свободный полет. В итоге пришел к выводу, что все решит завтра после обеда: теперь ему не хотелось ничего рассчитывать. Он чувствовал себя, словно в вате, звуки до него доходили приглушенно, а во рту, несмотря на выпитое пиво, пересохло. Так действует смесь тегретола с алкоголем — он это знал, но пить не переставал. Остановился, только когда официант небрежно поставил перед ним тарелочку со счетом. Сумма там значилась умопомрачительная. Вот каково пить пиво на открытой веранде на Елисейских полях!

Вечером Жаннетта Лежандр, возвратившись из отпуска, пошла навестить отца, пригласить пожить несколько дней у нее, чтобы старику не было так одиноко. Ей показалось, что на лестнице стоит неприятный запах — смесь хлорки с тухлым мясом.

«Увижу сторожа, надо обратить его внимание», — подумала она.

Леонс был очень рад съездить к дочери, переменить однообразную жизнь. В вестибюле Жаннетта спросила отца, чем это так воняет. Старик только пожал плечами и сказал, что ничего не чувствует.

 

Глава 11

Воскресенье, 10 августа 2003 года.

Восемь утра. Мистралю трудно было подняться, но и лежать он больше не хотел. Ворочал туда-сюда подушку: она ему казалась чересчур горячей. Спал он очень чутко, голова болела, нервы на взводе. Он не мог разговаривать, пока не выпил кофе без сахара и две таблетки аспирина в надежде, что на сей раз они подействуют. Потом позвонил в штаб криминальной полиции. Дежурный коротко доложил о происшествиях. Ночь была беспокойная, из-за жары нервы сдавали у всех. Иные заводили дома музыку на полную громкость, открыв окна. Вся улица принималась петь и плясать, но тогда возмущались те, кто хотел спать. Споры, драки, вызов полиции. И так уже месяц. Но, кроме этих мелких дел, для криминальной полиции ничего нет.

Полив цветы и кусты в саду, Мистраль приготовил завтрак. Клара с тревогой смотрела на его утомленное лицо, небритые впалые щеки, но решила ничего не говорить.

Первое дело для человека нынешним утром было скрупулезно записать сны, посетившие его, — те, которые он мог припомнить.

«Я бегу по мосту, ему конца не видно. За мной гонятся люди. Я не знаю, что им надо, не знаю, кто такие. Впереди должна быть дверь, но я ее не вижу. Люди меня вот-вот догонят».

Как обычно, сны кажутся бессвязными — нужно уметь их расшифровать. Человек этому научился. И он написал на полях комментарий — дрожащим неразборчивым почерком.

Человек спал плохо. Сегодня должно было объявиться последнее действие со всеми вытекающими последствиями, а он чувствовал, что последствий в таком состоянии не выдержит. Он страшно напрягся. После ежедневной гимнастики и завтрака (крутые яйца и соевое молоко) он несколько минут постоял под холодным душем. Кожей почувствовал первые признаки приступа, который пошлет его в стоячий нокаут. Выбирать не приходилось: или ждать, пока он начнется (очевидно, еще до обеда), или вызвать его прямо сейчас. Лекарства ослабят боль, но не остановят волну.

Он предпочел опередить события и приготовился к предельно сильной боли. На его лице, как объяснил ему врач, была ключевая точка, раздражение которой вызывало приступ. Она находилась слева под ухом. Он умел обходить ее, например, при бритье. Поколебавшись несколько секунд, человек решил этого не делать и несколько раз провел бритвой по коже, с нажимом, но следя, чтобы не порезаться. Боль не заставила себя ждать: она явилась из глубины черепной коробки, будто сверло буравило ему барабанную перепонку и рвало на части глаз. Человек несколько минут постоял, склонившись над умывальником, потом зашатался и рухнул на постель. Он выпил тегретол, но тот помог совсем чуть-чуть. Все-таки на сегодня он миновал кризис, пусть и будет теперь целый день чувствовать себя совсем разбитым.

Перед обедом человек собрал вещи, чтобы отправиться на службу, — дежурная неделя наконец-то заканчивалась. Но прежде чем идти на работу, ему надо было еще сделать телефонный звонок из автомата.

Перед обедом Мистраль попытался опять заняться чтением дела об убийствах в Уазе, но очень скоро отложил его. Ему никак не удавалось сосредоточиться, мысли в голове путались. Он выбрал в своем приемнике из музыкального центра станцию «ТСФ-джаз». Из эфира тихонько доносилась «Лестница в небо» в исполнении Гэри Мура. Через пять минут Мистраль, полулежа на диванчике своего кабинета, закрыл глаза и уснул. Клара через несколько минут обнаружила его спящим и решила не будить. Она пошла к себе в комнату и стала звонить детям.

В 13.00 коммутатор пожарной станции принял телефонный звонок человека, сообщавшего, что его знакомая, живущая в Шестом округе на улице Королевского Высочества, несколько дней не подает признаков жизни. Молодой пожарный, после обеда заступивший на дежурство на коммутаторе, выполнил все инструкции. Он передал вызов дежурной команде, которая немедленно выехала на место, сообщил о звонке в штаб криминальной полиции и сохранил запись звонка.

В 13.45 зазвонил мобильный телефон Мистраля. Он лежал в спальне; Клара успела добежать до него. С Мистралем хотел говорить дежурный по штабу. Клара непроизвольно спросила, очень ли это важно: может быть, не стоило будить Людовика из-за пустяков. Дежурный лаконично ответил, что произошло убийство и что «да, убийство — это, как правило, очень важно». Она с неохотой пошла и растрясла спящего супруга. Просыпался он с большим трудом. По вопросам, которые Мистраль задавал собеседнику, Клара поняла, что голова у него мутная. Ему приходилось переспрашивать, а ответы он помечал в блокноте. Под конец разговора он велел вызвать Кальдрона, группу Дальмата и криминалистов. Мистраль не стал бриться, ополоснул лицо холодной водой, съел банан и сказал Кларе, проводившей его до машины:

— Не жди меня к ужину. Дело сложное.

— Хорошо. Только вечером позвони мне, скажи, как себя чувствуешь.

— Да отлично я себя чувствую! Я поспал после обеда, я в прекрасной форме! — Мистраль понял, что говорит слишком сердито. Чтобы исправиться, он улыбнулся жене.

— Вот и прекрасно! Делай как знаешь, — вздохнула Клара.

По дороге к улице Королевского Высочества Мистраль подумал, что не так надо было вести себя с Кларой. Она все беспокоилась о его здоровье, а ему до глубины души надоело, что об этом все время напоминают. Он решил, что сегодня вечером надо ей позвонить и разговаривать помягче.

Кондиционер в машине стоял на максимуме, а от новостей и музыки он отказался. Мистраль полностью сосредоточился на езде: ехал очень быстро, с включенной мигалкой и сиреной, включенными фарами и светящейся табличкой «Полиция» на опущенном козырьке. Минут через двадцать он остановился позади непременных пожарных машин, автомобилей дежурной части и сыскной бригады.

«Все те же, что приезжали на этой неделе», — отметил Мистраль. Полицейские и пожарные перед только что взломанной дверью дожидались его.

— У вас будто глаз черный. Вы что, заранее знали, когда говорили, что будет еще одно убийство, или в воду глядели? — добродушно пошутил капитан пожарных.

— Просто интуиция. Сравнил с одним прежним делом, у которого с этим слишком много совпадений. Так что же вы сейчас делали?

— Ничего. Просто взломали дверь. Хотя сегодня с нами была полиция, мы даже не стали заходить внутрь. От входа сразу виден труп с полотенцем на лице, как и те два раза. Ждали вас. И опять тут эта вонь, эти мухи — не особо привлекательно.

— Вот и прекрасно. Что ж, на этот раз мы тоже не будем входить первыми. Пусть сначала приедут спецы и сделают свою работу. А когда все пробы будут взяты, в игру вступим мы. Венсан, позвоните в Службу криминалистики, узнайте, где они сейчас.

— И что, — Мистраль вновь обратился к капитану пожарных, — опять телефонный звонок? Ничего неожиданного?

— Тот же самый звонил, точно. В конце дня передам вам запись звонка, когда мои ребята дадут показания. Дело уже привычное.

— Спасибо. Вижу, вы начинаете разбираться, как мы ведем дела. Мы внимательно слушали его второй звонок — по поводу улицы Сены. Он просто издевается над нами! Взял первый текст — звонок об исчезновении Элизы Норман — и слово в слово повторил про Коломар. И об этой убитой, уверен, он сообщил точно так же.

Кальдрон спустился на первый этаж, чтобы поговорить спокойнее. Он уже послал полицейских из уголовки провести первые действия — опрос соседей, начало начал уголовного дела. Людей в доме было немного. Дорого дал бы Леонс Лежандр, в тот день оказавшийся у дочери, чтобы находиться дома и наблюдать за действиями полиции.

Один из опрашивавших сообщил Мистралю, кто хозяйка квартиры, в которой лежало тело. Ею оказалась журналистка Лора Димитрова.

Кальдрон сообщил, что криминалисты прибудут минут через пять. Мистраль вышел подышать воздухом. От несносной жары и стойкого трупного запаха, разносившегося по лестнице, его подташнивало. Через несколько минут прибыл «Пежо-406» с сотрудниками Службы криминалистики с оборудованием.

— Знаю, что вы скажете. Вы торопитесь, с дежурства вам скоро сменяться и никогда еще у вас не было такой невезухи. Я не прав? — Мистраль усмехнулся.

— Да нет, правы, — улыбнулся в ответ старший криминалист. — Я побуду тут, подожду, пока вы пройдете по следу. Когда сделаете снимки трупа, скажете мне.

— На что это похоже?

— Видимо, все то, что и прошлые два раза. В квартиру никто не входил. Но видно лежащее на спине тело, на лице полотенце, накинутое на два острия. Очевидно, осколки зеркала. И атмосфера та же: пекло, вонь и мухи.

— Что ж, мы пошли!

Мистраль посидел в кондиционированной машине, чтобы немного прийти в себя, и позвонил оттуда Бальму. Он ждал, что первый замдиректора скажет что-нибудь цветистое, и не ошибся. По телефону лионский выговор Бальма звучал особенно четко:

— Ну вот, приехали! Заслужил, значит. Начинается шторм, ветер десять баллов, руль держи крепче! Третье убийство, да еще в воскресенье! Похоже на остальные?

— Я сам еще не входил в помещение, но видно тело обнаженной женщины, лежащей на спине, и можно разглядеть, что лицо закрыто полотенцем, которое лежит на чем-то остром. Так что да, судя по всему, тот же тип.

— Стало быть, после этого больше ничего не будет?

— Если это тот, что действовал в Уазе, наверное, все закончено. Но если это кто-то другой бродит по Парижу, он может разыграть ту же пьеску еще где угодно во Франции. А может, и ничего не будет. Тут, собственно, правил никаких нет.

— Вот спасибо, ответил как нормандец! Все, дескать, может быть. Личность дамы установлена?

— Рано говорить. Хозяйку квартиры зовут Лора Димитрова. Может, она и есть убитая, может, кто-то другой. Я еще не видел лица, не могу сравнить его с документом.

— Она кто по профессии?

— Ты будешь смеяться: журналистка.

— Тьфу, блин, только этого не хватало! Откуда? Телевидение, радио?

— Понятия не имею. Пока на эту тему еще не говорили.

— Постарайся уточнить поскорее, чтобы я связался с ее начальством, предупреди, чтобы обеспечили сохранение тайны следствия. И в пресс-службу префекта сообщу, а то кто знает, вдруг здесь какая-то свинья подложена.

— Это правильно, конечно. Но если и удастся отсечь прессу, то дня на два-три максимум.

— Если быстро не возьмешь того, кто устроил эти три убийства, придется тебе грести, как рабу на галере, против ветра.

— О чем речь! Буду держать тебя в курсе.

Закончив разговор, Мистраль на несколько минут прикрыл глаза, стараясь унять головную боль, которая так и не уходила. Он решил выпить еще аспирина, надолго приложился к бутылке с водой, которую захватил из дома. Потом немного откинул сиденье и стал наслаждаться прохладой.

Минут через двадцать его вывел из дремоты негромкий стук в окошко. Мистраль открыл глаза и увидел Кальдрона.

— Как вы, отдохнули? — поинтересовался тот.

— Да-да! Ну что, эксперты закончили?

— Я как раз пришел вам сказать. Мы можем начинать осмотр.

Мистраль встретился с двумя криминалистами. Они снимали маски, капюшоны, комбинезоны, перчатки, бахилы и собирались пройти подышать воздухом. Все утирали бумажными платочками лица и пропитавшиеся потом волосы. Один сообщил Мистралю, что фотограф еще внутри, делает снимки тела.

Мистраль, Кальдрон и двое полицейских вошли в квартиру. Кальдрон снимал, Мистраль диктовал наблюдения в диктофон, остальные осматривали комнаты.

— Тот же почерк, что и в двух других случаях. Тело видно от входной двери, — заметил Кальдрон.

— То же касается полотенца, лежащего на осколках зеркала, воткнутых в лицо и в горло.

— Я открою окно: все поверхности уже обработаны. Не могу больше терпеть этих долбаных мух на трупе — так меня всего и норовят обсесть. А от жужжанья их тошнит, достало окончательно!

Кальдрон выражался очень энергично. Мистраль с улыбкой посмотрел на него.

— Венсан, вы меня удивляете. Нечасто слышишь, чтобы вы так расходились. Должно быть, правда трудно это вынести.

— Не то слово!

Мистраль сосредоточился на осмотре места преступления. Большая комната в квартире служила библиотекой с сотнями книг и журналов и кабинетом с деревянной полочкой на двух подставках. Среди книжных шкафов скромно ютились маленький телевизор и видеомагнитофон. На серии прекрасных черно-белых фотографий была изображена красивая женщина с длинными, совершенно черными волосами. В камеру она смотрела с легкой улыбкой. Кальдрон и Мистраль внимательно разглядели фото, сравнили их с паспортом, который нашли в дамской сумочке. Лора Димитрова, тридцать четыре года, гражданка Болгарии.

Полицейские встали на колени у трупа. На листке бумаги, лежащем на животе убитой, было написано: «Время искать и время терять, время сберегать и время бросать».

— Мы спросим Дальмата, но наверняка источник текста тот же. Давайте снимем полотенце, Венсан.

Полотенце, изначально белое, все было в запекшейся крови и оттого затвердело. Открылось лицо женщины, из него торчали осколки зеркала. Длинные черные волосы были как на фотографии Лоры Димитровой. Само же лицо, вздувшееся и распухшее, было совершенно неузнаваемо.

— Она не совсем похожа не тех двух убитых, и ростом повыше, — покачал головой Мистраль.

Он уже знал, что ответит ему Кальдрон.

— Убийце не давали покоя глаза и рот. Туда-то он и воткнул осколки.

 

Глава 12

Тот же день.

Теперь почти все полицейские и пожарные собрались кто у двери в квартиру, кто на лестничной клетке. Все хотели хоть краем глаза увидеть место преступления: ведь это было уже третье совершенно одинаковое убийство за неделю, а серийные убийцы гораздо чаще встречаются в теледетективах, чем в реальной жизни. Мистраль предпочел вместо дежурного прокурора, которому пришлось бы вникать в дело заново, напрямую связаться с девушкой, которая приходила на два первых трупа. Она приехала через полчаса, одновременно с доктором, который пахнул потом и остывшим сигарным пеплом. Мистраль представил их друг другу: раньше прокурорша с доктором не пересекались.

— А знаете, что в полиции меня прозвали Мохнатый Глаз?

Все засмеялись, особенно полицейские: они не подозревали, что судмедэксперту известно его прозвище. Он надел латексные перчатки и стал демонстрировать свое мастерство перед прокуроршей, а та стояла ни жива ни мертва, приложив к носу платочек.

Доктор управлялся с телом быстро и ловко, делая на ходу краткие пояснения. Он указал карандашом на руки, связанные за спиной капроновой веревкой. Как и две другие жертвы, женщина лежала совершенно голая, со следами изнасилования. При каждом повороте трупа из него исходили газы. Прокурорша, не в силах больше это выдержать, в полуобмороке подбежала к окну продышаться. Там же стояли трое полицейских почти в таком же состоянии. Мистраль с Кальдроном, оба тоже так себе, и судмедэксперт героически оставались рядом с трупом.

— На руках видны царапины — следы борьбы. Парень сил не жалел! Он был в ярости! Его бесили глаза и рот. В двух других случаях он глаза не трогал, втыкал осколки только в рот. Это, может быть, ниточка. Смотрите сами. Все, я закончил. С вами весело, но я скорей побегу, меня ждут сигара и очень-очень холодное пиво.

Уже раз двадцать Мистраль слышал от разных людей: «Ну и жара! И мухи — просто кошмар! Настоящее пекло! И воняет жутко! Нельзя ли пойти проветриться?» В очередной раз услыхав нечто подобное, он прервал разговор с Кальдроном, раздраженно обернулся, повысил голос и сурово, чуть не в бешенстве обратился ко всем присутствующим:

— Да, жарко. Да, мухи. Да, воняет. Я знаю. Напоминаю: здесь произошло убийство. Было бы странно, если бы этого всего не было. Теперь кому это неприятно, кому здесь нечего делать, пусть линяет отсюда поскорей! А кто остается — заткнул пасть! Всем ясно?

В квартире сразу стало тихо, кое-кто потихоньку ушел. Только что приехавшая похоронная команда держалась в сторонке и молча ждала своей очереди. Пот лил с них градом. Высокий мужчина держал в руках черный пластиковый мешок на молнии для упаковки тела. Мистраль кивком дал им зеленый свет. Кальдрон подписал документ, протянутый одним из похоронщиков, и тело Лоры Димитровой отправилось в ИСМ.

Поскольку на месте убийства осталась только сыскная бригада, тут же устроили совещание с участием Мистраля и Кальдрона. Полицейский, проводивший опрос соседей, взял слово первым:

— В этом доме она жила лет пять. Сейчас почти никого нет дома, а с кем удалось пообщаться, отзываются о ней как о женщине приятной, любезной, скромной. Со всеми жильцами у нее хорошие отношения. Соседа напротив, Леонса Лежандра, дома нет, надо будет к нему еще раз наведаться. О нем сейчас шла речь на лестнице: он, говорят, все время торчит у окна или выглядывает в дверь: смотрит, кто вошел, кто ушел — в доме все про это знают.

— О профессии убитой что-нибудь выяснили?

— Только то, что журналистка.

— Ее удостоверение прессы мы нашли в сумочке, но там не сказано, где она работает.

— Может, есть платежные карточки или еще какие-то служебные штучки, где указан работодатель?

— Обыск в квартире еще не закончен.

— А чего в квартире на первый взгляд не хватает? — Белый как полотно, Мистраль, задал этот вопрос, прислонившись к стенке гостиной, и широким жестом обвел комнату.

— На письменном столе стоит только принтер. Я думаю, пропали ноутбук, внешний жесткий диск и минимум два мобильных телефона. Может быть, еще флешки. — Жозе Фариа показал удлинитель, из которого торчали ни к чему не подключенные шнуры.

— Жозе, узнайте номера ее мобильных. А еще?

— В спальне все перевернуто, но сказать, пропало ли что-нибудь, пока нельзя, — ответила Ингрид Сент-Роз.

— Если это все, поехали. Жозе, Ингрид и Себастьен, обойдете еще раз квартиру. Уходя, заприте и опечатайте дверь.

Мистраль обменялся еще несколькими словами с прокуроршей и решил пешком пойти на набережную Орфевр. Он был полностью опустошен, но не хотел в этом признаваться. Ему нужно было пройтись. На окрестных улицах сотни туристов сидели в кафе на открытых верандах или на ходу ели мороженое. Эта летняя отпускная атмосфера не гармонировала с тремя убийствами, которыми занимался теперь Мистраль. Он и сам передохнул несколько минут, присев в зале с кондиционером в кафе на улице Сент-Андре-дез-Ар и заказав кофе глясе. До работы ему было всего минут десять, и от пешей прогулки, несмотря на стойкую жару, стало полегче.

Мистраль посмотрел на настенные часы в своем кабинете. Восемь вечера. Он не заметил, как пролетело время. Людовик поспешил позвонить жене, через силу постарался говорить как можно веселее, а на прощание повторил: «Да-да, я прекрасно себя чувствую, только к ужину меня не жди, у нас очень сложное дело».

В кабинет ворвались Кальдрон и трое полицейских, остававшихся на квартире Лоры Димитровой.

— Вы все четверо пылаете, как факелы. Есть что-то новенькое?

— Начнем с простого, — ответил Кальдрон. — Ингрид, Роксана, вам слово.

Девушки переглянулись, и Роксана заговорила:

— Во-первых, профессия Лоры Димитровой. Она действительно была журналисткой, но работала как фрилансер. Продавала сюжеты разным газетам и телеканалам. Мы нашли счета из нескольких СМИ с названиями ее репортажей.

— Какими сюжетами занималась?

Настала очередь Ингрид.

— Мы успели наскоро посмотреть, и главным образом в ее сюжетах фигурировал раздел «Общество»: бомжи, пригородные банды, офшоры, коррупция и тому подобное. Но мы не знаем подробностей ее расследований, а поскольку в комнате все вверх дном, мы все бумаги, которые так или иначе касаются ее работы, забрали не глядя. Набили две большие сумки. В этой куче обязательно найдутся еще бухгалтерские документы. По ним мы узнаем, на какие СМИ она работала раньше и на какие темы у нее есть контракты сейчас.

— Но это еще не все — то ли еще будет. Твой ход, Жозе. — Кальдрон даже понизил голос.

Мистраль переводил взгляд с одного лица на другое — все полицейские были серьезны и напряжены.

— Вот. — Жозе Фариа достал из кармана черную коробочку и положил на стол Мистраля.

— Это диктофон, я знаю. Да?

— Диктофон Лоры Димитровой. Он лежал сверху на книге в библиотеке у двери — такая большая черная книга, а сам он маленький и тоже черный, так что сразу не заметишь. Он был в метре от тела.

В кабинете — тяжелое молчание. Мистраль ждал продолжения.

— Собственно, это цифровой диктофон с голосовым управлением. Когда в помещении молчат, он засыпает, когда говорят — включается. Суперсовременная штука, со сверхчувствительным микрофоном, на двадцать часов записи очень высокого качества.

Мистраль достал из холодильника газировку. Сам он, Фариа и Сент-Роз открыли колу, Кальдрон — перье. Полицейские пили воду медленно, молча. Через пару минут Фариа продолжил демонстрацию:

— На всякий случай я с ним поигрался. Стереть ничего не мог, я эту технику знаю очень хорошо, сам пользуюсь, чтобы слушать музыку. Послушал конец последнего файла, там непонятный шум. Я понял, что это мы включили запись. Впрочем, вас там очень ясно слышно, когда вы отсылали народ из квартиры. Ну вот, я стал слушать дальше и попал сюда.

Фариа нажал кнопку приборчика и сделал больше громкость. Послышалась музыка, какие-то шумы. Фариа еще прокрутил запись ускоренно и опять положил диктофон на стол Мистраля.

— Вот отсюда.

Тишина в кабинете Мистраля так сгустилась, что любое дыхание показалось бы неуместным, и даже слабое тиканье часов на стене было здесь нелепо.

От звонка, прозвучавшего из диктофона, Мистраль чуть не подскочил. Музыка в квартире замолчала. Послышался звук ключа в замке, женский голос спросил: «Кто там?» Потом сильно хлопнула дверь, потом борьба, сдавленные крики и глухой звук упавшего тела. Тишина. Фариа выключил диктофон.

— Это вошел убийца, — прошептал Фариа так, словно не желал нарушать обстановку крайнего напряжения в кабинете. — Все, что потом было с Лорой Димитровой, слова, которые она говорила перед смертью, все, что говорил и делал злодей, — все на диктофоне. Здесь запись убийства и агонии этой женщины. В полицейской практике о таком еще никогда не слышали!

Начало записи потрясло Мистраля. Прежде чем Фариа включил продолжение, ему нужно было заговорить — хоть немного освежить атмосферу.

— Можно понять, в какое время Лора Димитрова была убита?

— На диктофоне время, когда он включился: в четверг вечером, в восемь часов и дальше.

— Я догадывался, что будет третье убийство, и ничего не мог сделать, чтобы его предотвратить. Совершенно ничего. Мы по-прежнему не знаем, какая связь между первыми двумя потерпевшими. Расследование жандармерии нам ничего не дало, и у нас нет абсолютно никаких зацепок, чтобы двигаться дальше. Как можно было избежать этой смерти?

— Знаете, здесь никто не может ни в чем себя упрекнуть, работа была сделана полностью. Три убийства за шесть дней, явных или годных улик нет, и, если злодей не оставил визитной карточки, не было никаких шансов поднять это за такой короткий срок, чтобы помешать ему убить в третий раз.

Мистраль в упор посмотрел на Кальдрона. Тот произнес эту речь рассудительно и бесстрастно, всех успокаивая. Он сидел в своей излюбленной, когда он размышлял, позе: верхом на стуле, скрестив руки на спинке. На его белой рубашке рукава были только слегка закатаны, узел темного галстука спущен, воротничок расстегнут.

«Не хватает только спички в углу рта, а так передо мной живой Лино Вентура!» — поразился про себя Мистраль.

— Давайте, слушаем.

Фариа нажал на кнопку пуска, и снова полицейские слышали то, что случилось на месте преступления. Запись началась какими-то звуками в помещении, которые трудно было разобрать. Когда в кабинете прозвучали стоны Лоры Димитровой, Ингрид Сент-Роз закрыла глаза, Роксана Феликс как-то особенно внимательно стала разглядывать лак у себя на ногтях, Жозе Фариа погрузился в созерцание собственных ботинок. Мистраль и Кальдрон переглянулись.

* * *

— Господи, кто же вы? Что вам нужно? Денег? Здесь их почти нет. Вам нужны кредитки с пин-кодами, да?

— Закрой пасть!

— Мне больно, не надо! — Женский плач. — Зачем вы берете мой компьютер и все остальное? Это моя работа, у меня больше ничего нет, они ничего не стоят, все это старые дрова! Не швыряйте их так в сумку, они сломаются!

— Молчать, я сказал! Еще тебя услышу — сразу пришью! — Человек говорил спокойно, не повышая голоса.

Тишина в квартире, прерываемая только женскими всхлипами, звуками отключения проводов, стуком оргтехники, которую без всякой осторожности кидают в сумку. Еще шум, глухие удары. Женщина рыдает громче — от боли.

— Не вставать! Не думай встать! Где то, что ты пишешь?

— В ноуте, на диске, на флешках — вы это все забрали.

Пауза секунд на двадцать.

— МНЕ ВСЕ РАВНО, КТО ВЫ ТАКОЙ! — Женщина вопит во весь голос и в панике рыдает.

— Не гляди на меня так!

— Вы просто сумасшедший, вот как, по-моему! У вас от жары не все дома.

— Я не сумасшедший! И на жару мне плевать! Ты заткнешься наконец, б…?

Лора Димитрова осмелела, заговорила громче:

— Когда я открыла дверь, я же не думала…

— МОЛЧАТЬ!!! — пронзительно заорал человек, так что последние слова Димитровой расслышать было нельзя.

Потом он стал ее бить. Женщина заплакала, потом тишина.

— Что вы пишете на…

Еще несколько глухих ударов и бешеные крики убийцы. Женщина замолчала — потеряла сознание.

* * *

Полицейские сидели, подавленные своим бессилием хоть как-то помочь…

Потом беспорядочные шумы стали доноситься издалека. Вероятно, человек разбрасывал вещи в спальне Лоры Димитровой.

Потом человек вернулся. Женский стон.

— Ты какого… встала?

Лора Димитрова пытается закричать, но ее бьют все сильнее и сильнее. Она замолкает и падает.

Звук падения тела сразу во весь рост на пол и наступившая тишина потрясли полицейских.

Потом человек, по-видимому, говорил сам с собой, но вполголоса, неразборчиво.

Снова полицейские услышали женский голос: Лора Димитрова стонала, немного придя в себя.

Она пытается говорить, кричать, но что говорит — разобрать нельзя: слова произносятся очень тонким голосом и слишком быстро. Человек подбегает к ней.

Фариа нажал на паузу. Все посмотрели друг на друга и выдохнули, как будто не смели этого сделать, пока слушали.

— Она, конечно, понимает, что погибла, вот почему ей так жутко, что уже ничего не жаль.

— Жозе, есть еще что послушать? — Кальдрон кивнул в сторону диктофона.

— Есть — самое тяжелое место.

Дальше полицейские могли расслышать возню, потом те же звуки стали чаще, потом стоны, потом, после некоторых прослушиваний, они определили момент убийства, слышали, как втыкается в тело стекло, потом звуки насилия.

Когда убийца, хлопнув дверью, вышел, от этого грубого, холодного и звучного финала всем стало как будто легче. Каждый погрузился в свои мысли. Эти несколько минут прослушивания записи с особой силой подействовали на тех, кто своими глазами видел место действия и мысленно представлял его. Ингрид и Роксана еле сдерживали слезы. Мистраль думал и чертил в блокноте какие-то круги. Остальные не смели нарушить молчание, да и не знали, как это сделать. Все разделилось на «до» и «после» этого момента.

Наконец Мистраль положил ручку и заговорил, сперва прокашлявшись:

— Жозе, вы вправду здорово поработали. Хорошо, что забрали диктофон. А кто был в доме, кроме соседа напротив?

— На третьем этаже вообще нет никого, на четвертом жильцов в момент преступления не было дома.

— Вы можете сами скопировать содержимое этого прибора, или мне обратиться к криминалистам? Мне хотелось бы, чтобы в бригаде это осталось.

— Нет проблем, перекачаю сейчас же.

— Добро. Завтра утром садитесь на первый же скоростной и едете в лабораторию техполиции с записями звонков по поводу Коломар и Димитровой и с этим диктофоном. Вам теперь не впервой. Кстати, видели вы Элизабет Марешаль?

— Да, она передала вам ответный привет, а с диском разберется скоро.

— Кто еще что скажет? Венсан?

— Я думаю, между этой женщиной и убийцей что-то было, но что — пока не знаю. Я не везде понял смысл их разговора, надо послушать несколько раз, хотя это и очень тяжелое дело. Это все просто замечания по горячим следам.

— Вы правы. Но что же нас тогда ждет! Ингрид? Роксана? Ваше мнение?

— Я присоединяюсь к Венсану. Еще я думаю, надо дальше копать в связи с первыми двумя жертвами и найти связь между всеми тремя. Это самое главное.

Жозе и Роксана дружно кивнули, давая понять, что разделяют точку зрения Венсана и Ингрид.

* * *

Мистраль и Кальдрон остались поговорить наедине.

— Никогда я ничего подобного не слышал. Кошмар! Обычно только убитый и еще, разумеется, убийца знают, что на самом деле происходило, когда совершалось преступление. А сегодня мы сами все слышали и оказались беспомощными свидетелями убийства. Завтра понедельник. Чтобы заниматься «пакетом» из трех убийств, нужны люди. Кто-нибудь уже выходит из отпуска?

— Нет. Только Дальмат опять будет на службе.

— Не понравится ему, что дело Димитровой началось без него. Когда работа раскручивается, всегда неприятно, что ты не в теме.

— Разумеется! Так не ходил бы гулять не вовремя.

Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»

1984 год.

Я часто вспоминаю своего пса Тома. Он погиб месяц назад, а я от этого заболел. Ему было девять лет, он бегал где хотел. На него наехал пикап и не остановился. Это был мой единственный друг, я ему доверял. Он всюду за мной бегал, когда я был еще совсем маленьким пацанчиком.

Никак в себя не приду. Все время чувствую жуткую пустоту, как в то время, когда его еще не было. С Томом стало полегче. Он меня подбадривал, все понимал, умница. Как мне теперь-то быть?

Однажды я пошел в супермаркет с матерью. На выходе у меня тележка была нагружена с верхом, а одно колесо, конечно, клинило. Так всегда бывает: никогда тележка не едет как надо. Я, само собой, заблудился и не мог найти кассу. И вдруг на паркинге между двух тачек увидел его. Я его сразу узнал — того парня, которого я с детства видел во сне, со спины. Он шел спокойно и не оборачивался, как всегда. Я сказал матери: «Видишь вон того парня? Только тихо — вот сейчас я узнаю, кто он такой». Она на меня посмотрела как на дурачка. Я тихонько-тихонько к нему подобрался, почти вплотную. Можно было руку протянуть и коснуться его, и тут он пошел тем же шагом, что и я. Я рванул за ним, быстрей, чем в тот раз, когда взял сумку у старухи, и он тоже рванул со старта, я от него в двух шагах, а догнать не могу. Я его окликнул, чтобы он обернулся, но тут у меня сбилась дыхалка. Он ушел, а я так и остался.

Спросил людей, куда он побежал, так эти чудаки мне ответили: как ты бежал, мы, дескать, видели, а за кем — не знаем, там никого не было. Я побрел назад с колотьем в боку. Мать спросила, за кем это я гнался. Я ответил: «За тем парнем, что шел прямо перед нами». Она говорит и смеется так противно: «Да там никого не было, малыш. Бросал бы ты курить свою дрянь. Думаешь, я не знаю, что ты куришь траву? Еще как знаю». Я взъярился по-черному, да что толку. Что они все, сговорились против меня?

Я собрался открыть замок инструментом настоящего домушника. Мать, должно быть, что-то просекла. Раньше там был замочек хреновый, такой зубочисткой откроешь, а потом она поставила штучку похитрее. Я собрал инструмент и свалил, но сам думаю: «Когда-нибудь я этот долбаный замок сделаю, а не то все взорву, только узнаю, что там в этом конверте».

Уже несколько недель мать проходит мимо моей комнаты в ванную голая, а за ней мужик. Я не выношу, когда она так себя ведет — совсем не выношу, а не глядеть на нее все равно не получается. Мужик этот не подарок. Понтуется, ездит в кабриолете, а одевается как рокер. Сдохнешь со смеху, до чего не в тему. Он, наверное, даже волосы красит.

Через пару дней я сказал матери, что мужик мне не нравится. Она ответила: «Часики-то тикают. Чем старше становишься, тем быстрей тикают. Раз проснешься утром и увидишь, что никому не нужна, хоть брось. Это уже скоро будет, и срать я хотела на твое настроение!»

Я впрямь не могу уже видеть этого мужика. Однажды ночью я встал, взял опасную бритву. У нее рукоятка слоновой кости с маленькой дырочкой, через нее я продел длинный кожаный шнурок и часто ношу на шее за спиной. Раза два эта бритвочка живо прыгала мне в руку и кой-кому кое-что повредила. С тех пор мужики знают, что со мной лучше не связываться, а так я парень спокойный. Бритва всегда остро наточена, иногда я ее пробую на палец.

Я взял и изрезал верх его понтовой тачки, а это вам не носовой платочек. Под конец на дугах одни ошметки висели. Чистая работа. Я был супердоволен собой. Потом тихонько пошел домой по аллейке, что между улицей и нашей дверью, а бритва у меня на спине болталась. Ночью там совсем темно, и с обеих сторон растет высокая туя.

Тот мужик стоял передо мной, а я и не видел. Не разглядел, что у него в руке, только с первого удара чуть мозг не вышибло. Боль невозможная. Он еще пару раз мне дал, а я стою в ауте, ответить не могу. До того я его взбесил. Мать прибежала, вопит. Мужик залез в тачку, завел. Шины шваркнули, а верх этот гребаный чуть не улетел. Я и заржал злобно. Он спрыгнул, а на земле там было бутылочное горлышко, он меня им и ткнул раз десять со всех сторон. Крови лилось, как на скотобойне. И постарался этот говнюк, всю рожу мне изрезал — и лоб, и щеки, даже челюсть проткнул! Первый раз в жизни я отрубился напрочь.

 

Глава 13

Понедельник, 11 августа 2003 года.

Совсем немного вздремнув, Мистраль въехал во двор дома № 36 по набережной Орфевр около восьми часов. Он был уверен, что серия убийств ограничится тремя, но улик будет найдено немного. Венсан Кальдрон был уже на месте и разговаривал с Полем Дальматом. Тот был бледен, с перекошенным лицом, замкнут, обескуражен так, как не может быть обескуражен смертью полицейский.

— Сначала попьем кофе, потом будем говорить о делах — мысли прояснятся, — предложил Мистраль.

Кальдрон окинул взглядом Мистраля: щеки впалые, под глазами тяжелые мешки. Он чувствовал, что готов взорваться: ему вдруг подумалось, что день выйдет плохой.

— Мне правда очень жаль, что я вчера не мог быть на месте. Венсан мне все рассказал — это до того гнусно, гадко! Даже не знаю, как бы я выдержал. Какие-то совершенно варварские убийства, чудовищные, бесчеловечные… — Дальмат говорил чуть ли не шепотом и выглядел ужасно потрясенным, Мистраль и Кальдрон этого не ожидали.

Измученный Мистраль моментально парировал срывающимся голосом:

— Поль, слушайте меня внимательно! Вы пришли в уголовку чтобы работать с убийствами — так говорил Венсан. Верно?

— Да, но…

— Нет уж, простите, пожалуйста, тут не до «но». Убийцы не бывают приятными и неприятными. Тоже верно, да? Сыщики не выбирают между гнусным и человечным. Убийства все гнусные и все бесчеловечные! Поняли?

— Я все прекрасно понимаю, но эти…

— Что — эти? Нечего тут понимать! Три женщины и какой-то мужик, который истыкал их осколками зеркала, убил и изнасиловал — вот и все! Все очень просто, Поль: либо вы сейчас же присоединяетесь к работе своего отряда, либо через пять минут пишете рапорт и идете туда, откуда пришли! А таких переживаний тут быть не может.

Мистраль бросил чашку наполовину недопитой, повернулся кругом и ушел, не дожидаясь ответа Дальмата или Кальдрона, которого такая реакция не удивила.

В кабинете Мистраль увидел на столе сверток, перевязанный ленточкой. Развязал: внутри оказалась коробка шоколадных конфет. Он улыбнулся и нажал кнопку на телефоне:

— Так вы вернулись! Я забыл, что это сегодня. Можете ко мне зайти?

Через несколько минут секретарша Мистраля вошла в кабинет.

— Спасибо за конфеты, Колетта. Вы знаете, что я сладкоежка!

— Шоколад все любят, к тому же он, говорят, поднимает настроение. Я сама так говорю себе в оправдание, когда на диете, а все-таки не могу от него удержаться. А про вас и не скажешь, что были на юге: очень плохо выглядите. Вам бы отдохнуть.

— Да нет, я в порядке. А как ваш отпуск? Хорошо прошел? С детишками пообщались?

— А… Мы сняли дом на колесах в одном кемпинге рядом с картингом. Прямо не знала, что делать! Весь день шум адский! Правда, ребятам нравилось. Ночью, слава Богу, все-таки можно было поспать. А вы, я видела, взяли эти три жутких убийства бедных женщин!

— Это правда, дела какие-то особенно жуткие. Колетта, я практически закончил аттестацию, подготовил предложения по бюджету… словом, все, что так люблю. Я написал карандашом, теперь нужно все переписать по форме, и я подпишу.

Выходя из кабинета, Колетта столкнулась с первым замом. Бальм в превосходном расположении духа, жизнерадостный, благоухающий лосьоном после бритья, ворвался к Мистралю, по своему обыкновению, как вихрь.

— Что-то у тебя вид не того! Ты как спишь-то, нормально?

— Как младенец. Чему обязан честью появления первого замдиректора в моем кабинете?

— Поговорить об этих трех делах. Пошли куда-нибудь, выпьем кофейку. Здесь он до того скверный — не понимаю даже, как ты можешь его пить.

— Верно, неважный. Привык, чтоб далеко не бегать.

Они выбрали «Золотое солнце» — бар на углу бульвара Дворца Правосудия и набережной Нового Рынка: он был хорош тем, что находился ближе всего к набережной Орфевр.

— Давай присядем, поговорим спокойно. Ты сегодняшние газеты видел?

— Нет, времени еще не было. О наших убийствах уже пишут?

— Пока нет. Все «шапки» на первых полосах о жаре. Журналисты не стесняются. В «Фигаро» заголовок: «Жара убивает Францию», а в «Паризьен»: «Жара становится трагедией». Видишь, какова обстановочка! Я все это к тому, что, если мы сами не сообщим про тройное убийство, ты можешь спокойно работать.

— Это хорошо, только пока что у нас нет ничего. Я тебе передал копию записи убийства Лоры Димитровой. Ты успел послушать?

— И не напоминай — такой кошмар! Если ты этого парня возьмешь, то когда присяжные услышат своими ушами, как убивают, вкатят ему по максимуму. Теперь о другом. Хочется сэкономить на билетах до Лиона в лабораторию НТП. Твой паренек едет туда с записями звонков пожарным и с диктофоном, так пусть захватит и запись того больного, который звонил на ФИП.

— Конечно, о чем речь. Надеюсь, экспертизу там проведут быстро. На Элизабет Марешаль я полагаюсь: она для нас сделает все и даже больше.

Бальм велел бармену принести еще два кофе и круассаны.

— Сегодня рано утром я общался с директрисой. Ты нашу Франсуазу знаешь: даже в Италию на отдых ей надо все время звонить. Я рассказал про тройное убийство. Она мне ответила дословно вот что: «Скажи Людовику, чтобы он эти дела вел лично, иначе мы в них погрязнем». Намек понял?

— Ага, как не понять. Значит, обычно я сижу ноги на стол и газетку почитываю? Сделаю все, что надо.

Человек положил газеты обратно на полочку в баре. Все только о жаре — про убийства ничего. Он сильно задумался и уже собирался сделать анонимный звонок кому-нибудь из журналистов, которые пишут в отделе происшествий. Разыскать их просто: они же подписывают статьи. Ясное дело, тогда колеса закрутятся скорее. Но с другой стороны, могут и слишком быстро. Или тогда позвонить адвокату Жан-Пьера Бриаля, сидящего в камере в Уазе, и сказать, что убийства продолжаются.

Человек еще не решил, которым путем пойти. Но что-то делать надо.

На службу только завтра. Он решил дать себе несколько часов на размышления, прежде чем открыть ящик Пандоры. Надо к тому же зайти еще раз на улицу Королевского Высочества: сказать пару слов не в меру любопытному соседу, Леонсу Лежандру.

Совещание у себя в кабинете Мистраль назначил на 11.00. Не только те, кто занимался расследованием убийств Норман Коломар — Димитровой, присутствовали там с блокнотами и ручками, но и весь личный состав бригады. Иногда, по вопросам, которые Мистраль и Кальдрон хотели осветить особенно подробно, Венсан брал слово вместо комиссара. Поль Дальмат был на себя не похож — краше в гроб кладут. Говорил он очень мало и только когда Мистраль задавал ему вопрос. Это, в свою очередь, злило Мистраля. Кальдрон даже решил после совещания отвести Дальмата в сторонку, встряхнуть его, объяснить, что тот действует всем на нервы.

Мистраль кратко перечислил основные известные факты.

— Ни на улицах, где жили потерпевшие по этим трем делам, ни на соседних нет камер наблюдения в банках, ювелирных лавках или от дорожной полиции, с которых можно было бы получить информацию: приметные машины и прохожие и все такое прочее. Семьи Норман и Коломар не сообщили нам ничего полезного — разве только, что, кажется (но торопиться с выводами не стоит), никаких связей между женщинами не существовало, как мы с самого начала и думали. Детализация телефонных разговоров за последние полгода пока не дала ничего. Звонки родным, друзьям, по службе и так далее. Ни одного общего для обеих номера. Но тут еще все под вопросом. За полгода у них были сотни звонков входящих и исходящих, особенно у Коломар. И вообще работа по этой линии далеко не закончена. После убийства телефоны Норман и Коломар исчезли с лица земли. Не проявились ни в одном из уголков Франции. Можно предположить, что убийца их уничтожил. Но в таком случае не понимаю, зачем он их вообще брал.

Подчиненные молчали, лишь иногда вставляя краткий вопрос или реплику.

— Теперь перейдем к убийству Лоры Димитровой. Поль, я вас слушаю.

Чтобы что-то сказать, Дальмату пришлось прокашляться и напрячь голос. Губы у него были иссиня-бледные, во рту явно пересохло: он с трудом сглатывал слюну.

— Речь идет об убийстве, о котором стало известно вчера после обеда. Пока результаты довольно слабые. Думаю, к вечеру мы будем знать больше. Объективных данных…

— Надеюсь, что будем, — недовольно перебил его Мистраль.

— Объективных данных о личности и о работе Димитровой в данный момент не имеется. У нас есть запись голоса убийцы, сделанная в ее квартире в момент преступления. Мы сделали копии этой записи, они находятся в досье, которые мы приготовили для вас. Вы можете получить представление о разговоре убийцы с убитой.

Дальмат говорил, не обращая внимания на то, что Мистраль хочет его перебить. В комнате послышались то возмущенные, то любопытные шепотки.

Дальмат продолжал монотонно и невозмутимо:

— Обнаружены счета с номерами двух мобильных телефонов. Мы запросили геолокализацию этих аппаратов, а также детализацию разговоров. Этим занимается Фариа. Кроме того, мы пытаемся найти прессу, с которой Димитрова имела контакт в последнее время, и выяснить, не занималась ли она особо деликатными или опасными темами. Но это всего лишь гипотеза, чтобы отработать все версии. Связь между тремя потерпевшими пока не установлена.

Дальмат закончил выступление. Слово опять взял Мистраль: он рассказал об аналогичных убийствах в Понтуазе, описал арестованного и прочее.

— Вам дадут фотографию Жан-Пьера Бриаля, вы покажете ее соседям. Ничего особенного я не жду, но такое сходство почерка смущает.

Когда полицейские расходились из кабинета, шумно обсуждая услышанное, секретарша доложила Мистралю, что его дожидается знакомый Лоры Димитровой. Мистраль позвал к себе Кальдрона и Дальмата.

В кабинет вошел человек лет тридцати в светлых брюках и рубашке, с сумкой на плече. Он показал визитную карточку с именем: Джекки Шнейдер.

— Я пришел к Лоре и увидел на дверях печати с названием и адресом вашей службы. Узнал, что случилось, и не могу поверить.

— Расскажите нам о Лоре Димитровой: какие у вас были отношения, еще что-нибудь. — Кальдрон взял на себя право первым начать разговор, глядя, как Мистраль трет глаза и сдерживает зевоту, а Дальмат сидит с отсутствующим видом.

— Я фотограф, иногда езжу с Лорой на репортажи. Она очень хороший профи. Сегодня мы должны были встретиться и поехать делать ее настоящий репортаж, как она говорила.

Мистраль уже натер себе глаза докрасна.

— Все прекрасно, но я бы предпочел вернуться к самой госпоже Димитровой, — прервал он посетителя.

— Она родилась в Болгарии, а во Франции живет… жила — еще не привык говорить о ней в прошедшем времени — лет с пятнадцати. Приехала сюда через четыре года после краха коммунистического блока. Ее очень тянуло во Францию. Она учила французский язык в школе в Болгарии. Очень способная была девушка, получить французский диплом для нее было чистой формальностью. Она говорила, что ее призвание — быть журналисткой, но не сидеть на привязи. Вот почему она стала фриленсером.

— Бойфренд у нее был? Не вы ли?

— Нет-нет, не я, хотя хорошо бы! Я не знаю, кто тот счастливый избранник.

— Добро, это мы выясним позже. Какими темами она занималась?

— Только социальными проблемами. Кстати, она сделала три-четыре сюжета о полиции, которые хорошо пошли! Это были телерепортажи — не припоминаете такие?

— Абсолютно не припоминаю, — ответил Мистраль. — Впрочем, я мало смотрю телевизор. Вы упомянули, что сегодня должны были говорить о ее «настоящем» репортаже.

— Да, так. Последнее время она занималась несколькими темами параллельно — такая у нее была манера, это давало возможность всегда иметь авансы от редакций. Но теперь на какую-то одну, видимо, пал жребий. Где-то позавчера она позвонила мне и назначила встречу. Очень волновалась, только сказала, что за это ей дадут Пулитцеровскую премию за сентябрь. Она была очень взволнована, чувствовалось, что дело стоящее.

— И больше ничего не говорила?

Кальдрон посматривал на Дальмата, чтобы и он начал задавать вопросы.

— Нет, ничего. Она никогда не говорила наперед о сюжетах, над которыми работала, — из суеверия. Показывала только в последний момент, когда уже почти все было готово. Но я думаю, это было что-то довольно важное — уж очень она волновалась. Хотела, чтобы я снимал фотографии и видео. Вот и все. Только имейте в виду: это всего лишь мое личное впечатление!

— Добро. Капитан полиции (Мистраль кивнул в сторону Дальмата) снимет ваши официальные показания. Благодарю вас.

Кальдрон, Дальмат и фотограф вышли из кабинета, но Дальмата Мистраль позвал обратно:

— Поль, надеюсь, наедине с приятелем Димитровой вы будете разговорчивей, чем сейчас за этим столом. Припомните, что я вам говорил сегодня утром.

Мистралю хотелось спать. Был уже второй час дня. Зажужжал его мобильник. Сперва Мистралю хотелось сбросить этот звонок в список принятых. Номер был ему знаком, он со вздохом решил ответить.

— Здравствуйте, доктор, какими судьбами?

— Я тут мимо проходил, подумал, может, у вас найдется время со мной пообедать.

— Понимаете ли, у нас подряд столько важных дел…

— Конечно, понимаю. Мы можем далеко отсюда не уходить. А впрочем, я не навязываюсь, можно отложить и до другого дня.

— Не знаю, как у вас, а у меня и другие дни будут явно не спокойней этого! Могу спорить, вы сейчас прямо на набережной Орфевр.

— Да, у входа в здание.

— Хорошо, я иду.

Перед кабинетом Кальдрона Мистраль задержался.

— Венсан, я сейчас иду обедать с психиатром Жаком Тевено. Простите за личные подробности, но я догадываюсь, кто устроил мне эту встречу — вернее, устроила.

— Я, кажется, тоже догадываюсь. Просто она очень за вас тревожится. Не сердитесь на нее. Приятного аппетита!

 

Глава 14

Тот же день.

Человек вернулся домой медленным шагом. Он все больше и больше терял силы от жары, которой не предвиделось конца. Ему до безумия хотелось позвонить на ФИП, но он знал, что сейчас этот путь перекрыт, что ему навеки запрещено говорить с дикторшами. Он даже чуть было на этом не попался и не сомневался теперь, что эта ловушка там еще стоит. Нужно погодить какое-то время — впрочем, не слишком долго, а потом найти другой способ — например, записаться на экскурсию в Дом радио. А что? Пожалуй, должно пройти. А там он разберется на месте и уже не отступит. Это невозможно. Никогда за всю жизнь вплоть до сегодняшнего дня он не опускал рук.

Будапештская улица была почти пустынна. В витрине секс-шопа крутилась реклама, пара ресторанов, расположенных здесь, ждала посетителей. Человек проголодался, но сама идея питаться где-то, а не дома была ему отвратительна, особенно сейчас. Он представлял себе грязные руки, ворошащие столовые приборы, омерзительные объедки в тарелках.

Вернувшись домой, он заперся на все замки, залпом выпил целую бутыль воды с двумя таблетками тегретола и без аппетита пообедал яйцами, сваренными вкрутую.

Через несколько минут он открыл ноутбук Лоры Димитровой и в который раз перечитал тексты ее статей. Никаких эмоций он не испытывал. Потом в последний раз закрыл компьютер, положил его в прочный зеленый пластиковый пакет, какими выстилают уличные урны, и решил пойти бросить его в Сену, как он уже проделал дважды с компьютерами двух убитых раньше женщин.

* * *

Мистраль и Тевено обедали на открытой веранде ресторана на площади Дофин, в двух шагах от набережной Орфевр. В такую невыносимую жару веранда была почти пуста, как и весь район, обыкновенно так привлекающий гостей Парижа. Теперь туристы предпочитали залы с кондиционерами. Когда Мистраль, переступив порог дома № 36, увидел Тевено в панаме и солнцезащитных очках, придающих ему вид киношного мафиозо с Сицилии, он слабо улыбнулся.

Мистраль не собирался выпытывать у психиатра, не Клара ли стала причиной этого неожиданного совместного обеда. Он чувствовал себя очень утомленным, не имел желания начинать разговор на эту тему и устанавливать между собой и психиатром, который ему очень нравился, четкую дистанцию. Разговор шел совсем о другом: о повседневных мелочах, не вызывающих страстей. Тевено позволил себе только вскользь заметить о здоровье Мистраля. Что он в неважной форме, было видно сразу — Людовик не старался притворяться.

Потом Тевено потихоньку перевел разговор на себя, на свою жизнь, Мистраль слушал молча и рассеянно. Он доверительно, именно это слово употребил потом несколько раз Мистраль, пересказывая разговор жене, поведал, как его, специалиста, мучают тяжелые случаи, которые он не может решить.

В ответ Мистраль рассказал о своих тайнах, о нераскрытых делах.

Врач дал полицейскому выговориться, а потом спросил:

— Вот сейчас, перед выходом, вы мне говорили, что у вас ряд важных дел. Они очень сложные?

— Три убийства. Молодые женщины убиты в своих квартирах. Избиты, задушены, изнасилованы, в лица воткнуты осколки зеркала, на которых лежит салфетка. Вот так. Ну да, дела непростые.

— И в самом деле. Как с версиями?

— Вообще никаких.

— И как вы себя чувствуете, чтобы разбираться с такими делами?

— Не лучшим образом. По-настоящему я вышел на работу только неделю назад. И сразу понеслось на полной скорости, если не сказать больше! Совсем не было времени постепенно втянуться!

— Помню, у вас очень хорошие сотрудники — легче ведь, когда помогают?

— Да, конечно. Сыщиков-одиночек не бывает. Но на самом деле надо понять: мне тяжело, тем более после того, как чуть не отправился на тот свет, взяться за трудное дело, будто ничего не было. Меня все время тащит назад то, что было в прошлом году. Я думаю, наши граждане убеждены, что мы щелкаем как орешки дела одно другого труднее — веселясь да посвистывая, как в сериалах. А на деле совсем не так.

— При таких условиях вы не можете сбросить накопленный стресс.

— Не могу. Уголовные дела лепятся друг к другу, как соты. «Перепрыгивая» с одного на другое, памяти не теряешь. О самых тяжелых вещах люди, которые при этом присутствовали, неизбежно будут напоминать: хоть намеком, хоть взглядом, который понятен только им да тебе, — все это в наших мозгах остается на годы и годы.

— Но ведь должны же вы переключаться — иначе и жить невозможно!

— Это не всегда просто. Через несколько лет это дело опять выплывет, потому что вас призовут на судебное заседание и вы все заново переживете, разъясняя присяжном в присутствии убийцы, который будет за вами следить, как все происходило. А потом его адвокаты скажут, что вы не соблюли такое-то и такое-то процессуальное правило, что признание было получено в результате тридцатишестичасового допроса. Собственно, им за это деньги и платят — чтобы оспаривали нашу профессиональную состоятельность. Вот почему сразу ничего не забывается.

— Да, правда, теперь я понимаю, почему эти слои друг на друга накладываются. Но ведь это, кроме того, создает историю вашей службы, сплачивает людей.

— Да… можно и так сказать…

Полицейский и психиатр замолчали, погрузившись в собственные мысли. Жак Тевено разлил по бокалам холодное розовое вино.

— Людовик, а зачем вы по утрам встаете?

Мистраль уставился на доктора, удивленный этим вопросом, а еще тем, что Тевено впервые назвал его по имени, чтобы сделать беседу более дружеской.

— Вы, я думаю, знаете ответ. Потому что по ночам я не сплю. И я здесь не на врачебной консультации.

— Так и я вас спросил по-дружески! И я ждал не такого ответа — хотел услышать о смысле вашей работы.

Мистраль посмотрел прямо в глаза психиатру. Тот, расслабившись, пил вино и улыбался.

— Мне нравится это дело, я приношу пользу. Я думал, вы это уже поняли.

Мистралю не слишком хотелось говорить о своей работе. Он отвечал врачу короткими общими фразами, давая понять, что надо бы сменить тему. Психиатр сделал вид, будто ничего не заметил, и продолжил, чуть усиливая нажим:

— Что-то вы финтите, позвольте мне так выразиться! Что, собственно, вами движет?

— Процесс расследования, дружба с другими полицейскими, человеческое сплочение, как вы только что сами сказали. Мы все переживаем одно, все под этим напряжением… Словом, ничего нет нового под солнцем полиции!

— Это уже лучше, но, на мой вкус, все еще слишком чистенько и гладенько. Лакируете вы все шероховатое. Вы задавали себе вопрос: «Каким сыщиком я стал?»

Мистраль немного подумал. Его раздражали вопросы доктора, хотя он и старался этого не показывать. Ответил инстинктивно:

— Кем-то вроде охотника — впрочем, мы здесь все такие. Ничего особенного.

— Охотником? Хорошо, пусть так. Под вашим обличьем идеального джентльмена — воспитанного, вежливого, элегантного, приветливого и тому подобное — скрывается охотник. Но ведь вы иногда попадаете в тот же мир, как те, на кого вы охотитесь, хоть вы и по разные стороны баррикад.

Мистраль внимательно выслушал речь психиатра. Над ответом он думал почти минуту, хотя и знал, что скажет. Его удивляло, какой оборот принял их разговор.

— В сыскном ремесле обязательно надо уметь охотиться. Иногда перед нами бывают люди, которые ведут себя как звери: жестокие, ни во что не ставящие чужую жизнь, желающие удовлетворить все свои прихоти. От этих тварей и портится жизнь полицейского: они для нас наваждение. Искать их — значит идти по следу, а идти по следу — значит охотиться, хоть это и происходит в городе, но и тут живут дикие звери!

— В таком случае приходится признать, что иногда охотиться начинают на самого охотника. Ясно ли вам, что я хочу сказать? Не забывайте: у нас с вами в прошлом общая боль, вот почему я позволяю себе некоторые вольности в выражениях. Понимаете, это не разговор врача с пациентом, а действительно дружеская беседа. Я ничем не могу помочь вам, а вы мне.

— Само собой. — Мистраль кивнул. — Конечно, я понял разницу! Пусть будет так: на меня охотились, а я ничего не добыл.

— Так будьте логичны до конца. Вы увидели, что не непогрешимы, не можете ответить на вызов немедленно, и это поколебало ваши жизненные устои.

— Это, знаете ли, слишком в лоб! Да и ответ не так прост.

— Пойдем дальше. В вашем последнем деле плохо удалось задержание, вы сами сказали.

— Я потом подумал об этом. У меня не сработали рефлексы, я позволил этому деятелю взять власть над собой — он поглотил меня всего.

— Инстинкт охотника — и смертный путь. Вполне естественно. Задумайтесь над этим. Хотите кофе?

— С удовольствием!

Появление официанта с кофе прервало разговор, Мистраль и Тевено замолчали. Наконец Тевено прокашлялся и спросил:

— Людовик, вы знаете, что такое PTSD?

Мистраль потряс головой.

— Это английское сокращение; расшифровывается как «синдром посттравматического стресса».

— И что это значит?

— Думаю, вы, в общем, и сами понимаете, но все-таки поясню, в чем дело. Кто-то в результате какого-то события перенес тяжелую травму — например ранение, — которая повлекла за собой страх. И он снова и снова переживает это событие, в частности в сновидениях.

— И что?

— А то, что дальше он с трудом начинает засыпать. Потом наступает, к примеру, раздражительность, приступы ярости, трудности с концентрацией внимания, напряженные отношения с близкими. При этом, вновь оказавшись в сходной ситуации, он на нее не отреагирует.

— Продолжайте.

— Этот синдром наблюдается у врачей «скорой помощи», судмедэкспертов, полицейских и тому подобное. Для выхода из этого состояния необходимо наблюдение у психолога или психиатра.

— Это интересно, но меня не касается.

— А я бы на вашем месте об этом подумал. Не забудьте: я вам ничем помочь не могу, потому что мы при вашем последнем расследовании вместе пережили трудные моменты. Мы не общаемся как врач и пациент — у нас теперь только личные отношения.

— Я вас прекрасно понимаю и далек от мысли открываться вам.

— Людовик, в ближайшие дни вам понадобится очень ясная голова. Не повторяйте своих ошибок! Если хотите получить координаты кого-нибудь из моих коллег — сразу спрашивайте меня. Но я подчеркиваю: только если сами хотите.

Разговор продолжался еще минут двадцать. Тевено убеждал Мистраля принимать лекарство, которое он ему прописал «как врач, но по-дружески».

Человек определился с образом действий. Он в любом случае не мог все это так оставить. Еще раз убедился, что в квартирке прибрано и подметено, и пошел искать телефон-автомат, которым еще никогда не пользовался. Что на радиостанцию, что пожарным те три раза он не звонил дважды с одного телефона.

* * *

Мистраль перечитывал документы по делу. К нему вошел Дальмат с протоколом допроса Джекки Шнейдера.

— Узнали что-нибудь новое?

— Скорее подробнее развернул то, о чем он говорил раньше. Особенно сообщить ему нечего. Он дал координаты интернет-провайдера Димитровой. Я проверю, скидывала ли она информацию на сервер. Сейчас все больше пользуются так называемыми личными папками: они создаются у провайдера, и вы имеете доступ к данным, которые не хотите хранить на своем компьютере. Чтобы уменьшить риск потери информации. — Дальмат говорил монотонным, тусклым голосом без выражения и эмоций.

— Да-да, прекрасная идея!

— Есть что-то новое об анализах на ДНК?

— Пока нет. Впрочем, я как раз должен позвонить в лабораторию. — Мистраль стал набирать номер, и Дальмат тут же покинул кабинет.

После пары дежурных приветствий Мистраль сразу приступил к делу:

— Вчера у нас было третье убийство, совершенное, вероятно, тем же преступником. Три убитые женщины за одну неделю — это много. Последние пробы вам передали сегодня утром. Нам очень важно иметь ответ по этим ДНК. Если результат отрицательный, это все равно нужно знать.

— Да-да, я все понимаю, но никак не могу! У нас на очереди уже триста анализов. Сейчас август, половины людей нет, а еще сломался кондиционер, от этого все наши компьютеры чуть не сдохли…

Мистраль чувствовал, как начинает злиться, но старался держаться спокойно.

— Знаете, у меня для вас сенсационная новость. У нас в бригаде тоже август. У всех август, но это не значит, что все должно стоять на месте. У нас тоже компьютеры перегреваются, а кондиционеров вовсе нет, мои ребята как-то работают при вентиляторах. Думаю, родные убитых будут страшно довольны, когда им скажут, из-за чего тормозится расследование. У вас есть что-то важнее тройного убийства?

— Ну, не сказать, что с вами легко разговаривать! — буркнул начальник лаборатории.

— Я ищу убийцу, а у вас, может быть, улики лежат в анализах мертвым грузом. Конечно, так разговаривать легче.

Мистраль услышал тяжелый вздох на другом конце провода.

— Ладно, короче. Когда они вам нужны?

— Как можно скорей. Скажите, когда сможете.

— О'кей, будут готовы в четверг. Рекламации ваших коллег перешлю вам.

— О чем речь — я объясню им, в чем дело, они поймут!

Они сухо распрощались.

Поль Дальмат сидел у себя в кабинете, как всегда, мрачный и непроницаемый. Перед ним лежали фотографии с места убийства Димитровой. Он читал материалы осмотра места преступления, опроса соседей — все, что подготовили его коллеги. Вставил копию CD в плейер и в который уже раз прослушал запись убийства Димитровой, хотя и так уже выучил ее наизусть. Когда в динамике раздался голос журналистки, он закрыл глаза, чтобы сильнее сосредоточиться на звуках. Он слышал, как говорит убийца, иногда какие-то совершенно неразборчивые слова произносила Димитрова.

В кабинет зашла Ингрид Сент-Роз, и Дальмат выключил плейер. Его застукали, а он не любил оправдываться. Впрочем, с этой девушкой он не чувствовал неловкости, общаться им было легко и довольно приятно.

— Не бери в голову. Тяжело такое слушать, да? А тебя, кажется, не берет. Я думаю, ты сколько раз уже это слушал? Пять? Десять? Пятнадцать? Не, ты меня правда потрясаешь. Зачем слушать звуки агонии столько раз, до тошноты?

Дальмату стало неловко, он слегка покраснел и постарался ответить пободрее:

— Я не так часто это слушал, как ты говоришь. Просто не хочу упустить ни одной зацепки, даже самой крошечной.

— Глубоко копаешь! Вообще сильно для начала, не успел прийти в уголовку. Ну, ты не бойся — с убийцами такого калибра тут не каждый день встречаются.

— Слава Богу! Даже не знаю, выдержу ли я до конца этой истории… Но отступать не намерен, уверяю тебя. Только мне кажется, Мистраль меня взял на мушку и собирается отсюда вышвырнуть.

— Да, слышала… Не очень-то было умно говорить, что ты можешь не справиться.

— Конечно. На самом-то деле я это сказал сам себе.

— Так не разговаривай сам с собой вслух! Держись ровно и всячески показывай, как ты пашешь. Мистраль, все знают, шеф в общем-то клевый, только у него, по-моему, сейчас нехорошее время. Видишь, как плохо он выглядит. Впрочем, позволь мне сказать: ты тоже не сияешь как медный грош, если посмотреть.

— Все сложнее…

— Поль, можно нескромный вопрос?

— А я знаю, что ты хочешь спросить. Слушаю тебя.

— Почему ты ушел из семинарии?

— Я отвечу вопросом на вопрос. Почему вообще человек может не пойти в священники?

Ингрид внимательно посмотрела на Дальмата. Взгляд мрачный, худое, словно топором рубленое лицо, длинные руки вытянуты на столе. С виду никаких эмоций, держит себя ровно. На губах у Ингрид появилась улыбка, в глазах заплясали смешинки.

— Поль! Из-за женщины?

Дальмат чуть-чуть кивнул. Ингрид расхохоталась в голос и захлопала в ладоши:

— Ой, какая романтическая история! А по тебе и не скажешь! Ну… то есть… Я хотела сказать, ты такой скромный, строгий… Я тебя не могу представить влюбленным!

— Видишь, как опасно судить по внешности.

— И что, у тебя есть дети, все такое?

— Нет. Ингрид, я бы очень хотел, чтобы этот разговор остался между нами.

— Конечно, Поль. Но как прикольно узнать, что ты откуда-то вылетел из-за женщины!

— Ладно, пора за работу. Кальдрон показывал запись двух звонков этого типа в пожарную команду родственникам первых двух жертв, Норман и Коломар. Голос никому ни о чем не говорит. Так что, видимо, он не был близко знаком с теми двумя женщинами.

Дальмат показал Ингрид фотографию Жан-Пьера Бриаля.

— Послали родным и знакомым Норман и Коломар этот снимок. Поезжай теперь с Себастьеном, сделай то же с Димитровой и посмотри, вернулся ли сосед — Леонс Лежандр. Когда разговаривали с жильцами, его не было дома.

 

Глава 15

Тот же день.

После обеда человек вошел в метро на «Сен-Лазар», сделал пересадку на «Реомюр — Севастополь» и вышел на «Сите», не доезжая две остановки до «Одеона». Он надвинул на глаза бежевую бейсболку с большим козырьком и надел солнцезащитные очки. Он знал, что на всех станциях стоят камеры наблюдения, и не рисковал быть заснятым на «Одеоне» — ближайшей станции к улице Королевского Высочества. Он ненавидел метро потому и только потому, что там люди за все хватаются руками. Обычно, если на нем не было перчаток, он старался открывать двери плечом, чтобы не касаться их руками. В вагоне он не мог себя заставить держаться за поручень: всегда прислонялся к двери или к сиденью, а если были места — садился.

О том, чтобы подойти с улицы Дюпиютрана, тоже не могло быть речи. Если Лежандр вернулся — значит, непременно сидит у окошка. От площади Одеона до начала улицы Королевского Высочества человек разглядывал припаркованные автомобили, а иногда пешеходов. Он пытался вычислить, какие в квартале есть полицейские машины под видом обычных: он их хорошо знал. И успокоился, только когда открыл монументальную дверь в нужном доме.

Когда она, хлопнув, закрылась, человек уже был у двери Лежандра, а Леонс подошел к дверному глазку узнать, кто вошел.

Леонса Лежандра дочь привезла домой несколько часов назад, а об убийстве Димитровой он узнал от соседки сверху. Старик расстроился, что не был дома, когда полиция вела здесь расследование. Соседка рассказала («своими глазами видела!»), что они торчали здесь несколько часов и суматоха была будь здоров! Леонса бесило, что он не участвовал в начале следствия, а соседка, понимая это, изображала, будто видела все от начала до конца. «А ведь это я мог стоять в двери и вообще все видеть, — вздыхал про себя Леонс. — И сказать, что два раза видел перед дверью госпожи Димитровой незнакомого человека. Если полиция придет опять, я так и скажу, и тогда соседке, что она там себе ни воображает, крыть будет нечем».

Он стоял у глазка, и тут ему в дверь позвонили. За дверью, опустив голову, стоял человек и что-то держал в руке.

— Кто там?

Дочь велела ему никогда не открывать незнакомым.

— Полиция, откройте, пожалуйста.

Вот это роскошь! Полиция! Они продолжают расследовать убийство его молодой соседки! К тому же он видел в руке звонившего удостоверение.

Леонс Лежандр доверчиво отпер и распахнул дверь. Последняя картина, которую он видел в своей земной жизни, — человек со странной улыбкой, втолкнувший его в квартиру, а последний звук — сильный стук захлопнутой двери.

«Так хлопать дверью — рамки со стен слетят», — простодушно подумал Леонс Лежандр.

Ингрид Сент-Роз и Себастьен Морен прибыли на улицу Королевского Высочества минут через десять после человека. Они ехали на мотоцикле: найти на улице место для машины было совершенно невозможно.

Услышав звонок, человек вздрогнул всем телом. Звонок был не короткий, а протяжный, несколько секунд. Он тут же подумал: «Так звонят полицейские». Сообразил, что они за дверью. Он только что усадил Леонса Лежандра в кресло и подвинул кресло к окну. Человек не забыл привести в порядок одежду и оставшиеся волосы Лежандра. Казалось, старик спит, положив руки на подлокотники. На лице не было никаких следов насилия.

Человек понял, что попал в западню. Стоит полиции войти в квартиру — и рухнет все, что он возводил много месяцев. Через несколько секунд опять в дверь позвонили долгим звонком, забарабанили кулаками, послышался громкий мужской голос:

— Господин Лежандр, это полиция! Мы хотим задать вам несколько вопросов!

Человек, полумертвый от страха, тихонько подошел к двери — послушать.

— Вы уверены, что он дома? — спрашивал мужчина.

— Знаете, теперь не уверена… Ну да… я же точно видела машину его дочки, она стояла поперек тротуара. Его дочь всегда так делает, если приезжает к отцу. Большая белая машина с номером департамента «девяносто один». — Голос был женский, неуверенный.

«Соседка, конечно, — подумал человек. — У меня только один шанс выйти — если они отсюда свалят. Если будут думать, что он дома, — взломают дверь, и тогда кранты».

— Он выходит на улицу один?

— Дочка ему не велит, но вы же знаете, какие бывают старики — упрямые до невозможности! Он считает, что в отличной форме, так что любит иногда выпить кофе или мятного чая в баре возле Одеона. Да у него же и нет других развлечений. Что ему мешать — я и дочке его всегда так говорю.

— Давайте пройдемся по соседним улочкам, проверим, нет ли его там. Вы не могли бы пойти с нами? Мы не знаем его в лицо. — Ингрид улыбнулась соседке.

— С большим удовольствием! — ответила та.

* * *

Человек прислушался: три голоса постепенно затихали. Он понял, что люди спускаются по лестнице. Через несколько секунд хлопнула входная дверь.

Человек вздохнул с облегчением, закрыл глаза и стал припоминать, до чего он дотрагивался, чтобы стереть следы. К довершению бед, он почувствовал, что снова подступает головная боль, сметая все на своем пути. Что бы он ни делал, ни секунды покоя, ни малейшей передышки не будет: боль размажет его, выпей он хоть целую упаковку таблеток.

Громкий звонок телефона — дочка Лежандра поставила звонок на максимальную громкость — его доконал. После пятого звонка все стихло, но через минуту звон возобновился. Кто-то, видимо, подумал, что ошибся номером, теперь набрал снова и был готов, если надо, поднять на ноги весь дом. «Надо бежать», — крутилась у человека в голове одна-единственная мысль, не давая соображать.

Боль стала так сильна, к тому же звонок так буравил уши и так страшно было попасться («Надо бежать, надо бежать!»), что около двери человек упал на колени. Он приложил руку к левому глазу, другой рукой зажал рот, сдерживая рвоту. Через несколько секунд по тыльной стороне ладони потекла теплая жидкость: кровь из носа из-за этого страшного стресса. Это заставило его подняться. Он, пошатываясь, направился к кухне, сунул голову под струю, промокнул лицо бумажным полотенцем. Этот же кусок бумаги он разорвал на мелкие клочки и заткнул себе нос.

«Надо бежать».

Человеку хотелось плакать, его сейчас чуть было не арестовали — теперь уже ясно. Он не знал, как быть.

«Надо бежать».

Он старался успокоиться и что-то сделать.

Человек взял на умывальнике губку, открыл шкафчик, достал бутылку жавелевой воды и смочил губку. Стер пятна крови с кафеля в ванной. На три секунды в голове прояснилось. Он сунул губку в карман.

«Надо бежать».

Чуть не падая в обморок, захватил еще пачку бумажных салфеток и полотенце. Со всей возможной скоростью протер, как ему казалось, все места, которые трогал.

«Надо бежать».

Когда человек открывал дверь, держась за ручку полотенцем и выглядывая в глазок, не вернулись ли полицейские, телефон звонил в сорок пятый раз.

«Надо бежать».

Он пошел было вниз, потом взлетел обратно протереть звонок, на котором, возможно, остался его отпечаток. Проклинал себя за то, что забыл латексные перчатки. Ну вот и входная дверь, за ней — спасение! Он внимательно прислушался к звукам на улице и ясно услышал, как полицейские ведут разговор с соседкой, как та вставляет в замок подъезда ключ…

В полной панике он оглянулся и увидел в углублении за столбом у лестницы несколько детских колясок. Он бросился туда, спрятался за ними в тени от столба и затаился.

«Надо бежать».

Соседка говорила по мобильному. На миг отняла телефон от уха и шепнула полицейским: «Это дочь господина Лежандра».

— Так его телефон долго звонил, вы не клали трубку? Ну да, он дома! Со мной двое полицейских. Они звонили в дверь, ваш отец не открывал. Мы обошли улицы кругом, но его не встретили. Даю вам полицию.

Соседка передала телефон Ингрид.

— Мы с коллегой сейчас у двери дома. Стоим там уже с четверть часа, нам никто не открывает, и мимо никто не проходил. Вы согласны, чтобы мы взломали дверь? Прекрасно. Будем с вами на связи. — Ингрид вернула телефон.

— Она согласна на взлом? — спросил Себастьен.

— Да, только вызову Мистраля. Давай поднимемся, посмотрим, что там за дверь. Думаю, сложностей быть не должно.

— Если старик умер или очень плох, дочери придется приехать. Вы знаете, где она живет?

Соседка закрыла глаза и задумалась.

— Простите, пожалуйста, у меня от этих переживаний в голове все перепуталось. Она живет в глуши, в Эссонне, часах в полутора езды от Парижа. Как называется деревня, я не помню, но вы позвоните — она сама скажет.

Человек сидел, скорчившись, зажав уши, чтобы не слышать больше этого неотвязного «надо бежать». Но шаги полицейских и соседки, поднимающихся к квартире Леонса Лежандра, он расслышал. Левый глаз весь горел, покраснел, слезился. Человек встал, затаив дыхание, приоткрыл дверь на улицу, проскользнул в нее, придержал, чтобы не хлопнула, и решил пойти по улице вверх, к бульвару Сен-Мишель, чтобы не нарваться на полицейские команды, которые непременно должны скоро прибыть. Он поправил бейсболку и надел солнцезащитные очки, защищающие от чужих взглядов. Бежать удалось.

Ингрид ненадолго отошла вызвать сыскную бригаду, закрыла мобильник и подошла опять. Они стояли перед дверью Леонса Лежандра.

— Я говорила с Мистралем, он направляет сюда коллег из округа с инструментом. Они взломают дверь более-менее чисто. Если Лежандр в квартире и умер естественной смертью, коллеги этим и займутся, если это убийство — остаемся здесь и вызываем всех, кого надо. Если его нет дома — мы в этом убедимся. В любом случае Мистраль вызывает криминалистов.

Себастьен Морен вышел на улицу поджидать полицейских из местного участка.

В конце улицы человек присел между двух припаркованных машин и долго блевал — преимущественно желчью. Он утерся бумажками и выкинул губку в уличный водосток. Чуть выше он швырнул в урну полотенце. Наконец зашел в бар напротив Люксембургского сада, снял очки и пошел в туалет вынуть из носа клочки бумаги. Кровь остановилась. Он долго еще обмывал лицо холодной водой, чтобы хоть как-то вернуть себе человеческий облик.

Его лицо, сохранившее печать страха, было ужасно, но он этого не видел, избегая глядеться в зеркала напротив и по бокам, умножающие его облик до бесконечности. Это уже совершенный ужас. Он лихорадочно ощупывал карманы, пока не нашел то, что считал своим последним оружием, — нейролептик, который поможет не развалиться совсем, хотя и не более того.

Выйдя из туалета, человек сел на диванчик в дальнем углу зала с кондиционером, спиной к огромному зеркалу во всю стену. Голову он держал опущенной, чтобы не увидеть своего отражения. Его пробила дрожь, которую он скрывал, утирая лицо как будто от сильного пота. Когда официант поставил первое пиво, он опять утирался, чтобы не было видно брызнувших слез. Проглотил две таблетки, залпом запил их пивом и немедленно заказал еще одно. Он не думал, что бежать будет так тяжело.

Выпив пять пива, человек вышел из бара и двинулся к мосту по бульвару Сен-Мишель, совершенно не слыша звуков. Через солнцезащитные очки рассматривал прохожих и чувствовал, что на него тоже поглядывают. Каждые десять метров оборачивался, нет ли хвоста. Но никого не было, и он от этого ощущал чуть ли не разочарование.

Голова была как в вате, горло пересохло, губы онемели. Он справедливо считал, что это действует гремучая смесь пива с нейролептиком. Через квартал вошел в телефонную будку, тщательно протер трубку и кнопки, прежде чем звонить. От запаха аппарата у него к горлу подступил ком: он представил себе всех людей, которые брызгают слюной, когда говорят, тыкают в кнопки немытыми сальными пальцами, прикладывают трубки к потным ушам. Прихватив трубку бумажкой, он набрал знакомый номер. Ему не сразу дали того, кого он хотел, но он подождал. Проговорил минуты три, выяснил, в общем, все, что надо, и повесил трубку.

Выйдя из кабины, он ощутил, что буквально плавится от пота. Маленькое закрытое помещение прогрелось, должно быть, градусов до сорока пяти. Несколько секунд он постоял, читая частные объявления. Там было все: от эротического массажа до курсов китайской кухни, включая заказы на перевод, висели отрывные «язычки» с номерами мобильных телефонов.

Он пожал плечами, пошел дальше по бульвару, дошел до метро и решил вернуться домой. Убийства закончились, начиналась вторая часть плана. До сих пор ошибок не было. Теперь ставки становились больше, а риск огромный. Он собирался пойти к врачу взять новый рецепт на нейролептик.

Полицейские обступили Леонса Лежандра.

— Я бы скорее подумал на естественную смерть не больше нескольких часов назад — конечности еще не закоченели. — Себастьен Морен пошевелил рукой покойного.

К великому облегчению Себастьена и Ингрид, участковые полицейские захватили с собой пачку латексных перчаток.

— Действительно, следов насилия нет, — сказал один из местных.

— Не может быть, опять вы тут! Вы что, абонемент взяли или вам здесь просто понравилось? Труп за трупом, а этот вообще на одной площадке со вчерашней дамой! Должно быть, в округе убийственный микроклимат!

Все полицейские обернулись на знакомый голос Мохнатого Глаза. Судмедэксперт обращался, собственно, к ребятам из криминальной полиции. Они в двух словах и рассказали, в чем дело.

— Не спешите, друзья, не доверяйте первому взгляду! За смертью может скрываться другая смерть. Думаешь, это убийство, а она естественная, и наоборот. Приоткройте-ка окна да зажгите свет!

Все полицейские молча встали в кружок вокруг доктора. После первичного осмотра они сняли с тела одежду. Эксперт дотошно изучал все части тела. Минут через десять он с трудом поднялся, неуверенно скривившись.

— Не могу сказать наверняка: то ли естественная, то ли убийство. А когда так, то и думать нечего: аутопсия.

— А в чем сомнение?

Врач авторучкой вместо указки показал на несколько точек на трупе.

— В пользу естественной смерти: нет явных признаков насилия, спокойная поза в кресле, возможные проблемы с сердцем, осложнившиеся в жару, как и у многих пожилых людей сейчас.

Полицейские внимательно смотрели, а эксперт продолжал объяснять:

— В пользу убийства — пятна у рта и носа, которые могут быть результатом удушения, и ссадины на локтях, как будто он падал на спину.

* * *

Часов в шесть вечера Жаннетта Лежандр вошла в квартиру и расплакалась, увидев, как отец лежит на полу, накрытый простыней (это сделал один из полицейских, выслушав объяснения судмедэксперта).

— Что с ним? Что такое? Он утром хорошо себя чувствовал. Отчего он умер?

Жаннетта вертела в руках маленький розовый платочек и смотрела то на одного полицейского, то на другого. Мужчины мялись и упорно поглядывали на Ингрид Сент-Роз, как бы говоря: «Ты будешь тактичней нас, ты знаешь, что надо говорить женщинам». Ингрид кивнула, что могло означать: «Ребята, я, конечно, не подкачаю, но вам это припомню». Мужчины все-таки не решались заговорить: им всегда бывало не по себе, когда нужно было объявить о смерти или объявить причину смерти родным покойника.

Ингрид взяла Жаннетту Лежандр под локоть, отвела в сторонку и очень деликатно и нежно объяснила: чтобы выяснить причину, нужна аутопсия.

Себастьен Морен тем временем вызывал похоронщиков забрать тело. Когда Леонса Лежандра увезли, по обыкновению, в черном пластиковом пакете, полицейский из округа подпер дверь квартиры тем, что оказалось под рукой и опечатал.

Мистраль слушал Морена, Сент-Роз, Кальдрона и Дальмата стоя, разглядывая притом фотографии квартиры и тела Леонса Лежандра, сделанные криминалистами.

— Что говорит судмедэксперт?

— Аутопсия. Он сказал буквально следующее: «В пользу естественной смерти: нет явных признаков насилия, спокойная поза в кресле, возможные проблемы с сердцем, осложнившиеся в жару, как и у многих пожилых людей сейчас».

— А об убийстве он наверняка подумал из-за пятен на лице и ссадин на локтях. Придется подождать, но я, честно говоря, не верю в такие совпадения. Вопросы есть?

Полицейские молча покачали головой.

Себастьен Морен застегнул шлем, натянул перчатки и поехал с набережной Орфевр домой в Венсен. Стояла жара, но на мотоцикле, если поднять забрало шлема и ехать не останавливаясь, чтобы ветер бил в лицо и задувал под шлем, было очень приятно. Он проехал мимо Дворца правосудия и свернул направо на мост Менял. Вверх по Сене шел речной трамвайчик, битком набитый туристами, освещая всеми своими прожекторами фасады славных памятников архитектуры, выстроившихся вдоль реки. Морен смотрел, как огни трамвайчика «проползают» по фасаду зданий, где работает бригада охраны несовершеннолетних на набережной Жевр, а на другом берегу — по тыльной стороне Госпиталя.

Зажегся зеленый свет, и Морен сорвался с места. Машин было мало, дорога свободна, и у перекрестка перед мостом Сюлли он немного сбросил скорость. А надо было, очевидно, прибавить, чтобы побыстрей проскочить перекресток. С моста на огромной скорости вылетела большая машина, не останавливаясь на красный свет. Водитель набирал номер на мобильнике. Морен решил в последний момент взять влево и газануть. Но было поздно. Тяжелый автомобиль врезал мотоциклу по заднему колесу и бросил на дерево. Морен взлетел в воздух и приземлился на бордюре тротуара. Ноги тут же пронзила боль. Автомобиль помчался дальше по бульвару Генриха Четвертого.

В три часа ночи дежурный по штабу разбудил Мистраля. Тот ворочался в полудреме с неприятными сновидениями. Он снял трубку с сильно бьющимся сердцем, толком не понимая, сон это или явь.

— Простите, что пришлось вас будить. Морен попал в аварию на мотоцикле, он лежит в Сальпетриер с переломом обеих ног и ушибами по всему телу.

Слова Мистраль понимал, но с мыслями собраться никак не мог.

— Опасность велика?

— Ему все-таки сильно повезло. Ничего особенно страшного, но увидим мы его не скоро. Тот, кто его сбил, не остановился, ночные патрульные бригады оповещены.

— Когда можно будет прийти в больницу?

— Врачи говорят, после обеда, не раньше.

Мистраль лег обратно. Клара расслышала слова «Опасность велика?» и спросила, что случилось. Мистраль рассказал. Она не поняла ровным счетом ничего, но переспрашивать не стала: Людовик уже опять засыпал.

Из тетрадей Ж.-П. Б. «Происшествия и сновидения»

1984 год.

Мне снились очень страшные сны. Правда страшные. Из тех, от которых просыпаешься весь разбитый, сердце бьется, ноги ватные, дышать не можешь и хочется плакать до тех пор, пока не соображу, что это был кошмар. За две недели два раза. Жуть! Первый — будто мой пес Том умер. Я вскочил, весь зареванный, и побежал в большую комнату, где он спит. Пес был жив-здоров, спал сном праведника. Когда увидел меня сквозь сон, приподнял красивую морду и хвостом завилял — он всегда меня рад видеть, в любое время! Я уже вправду испугался: Том мой единственный друг и слушает меня всегда не шевелясь, только в глаза глядит. Иногда я уверен, что он все понимает. Наверное, я ему еще не все рассказал. Боюсь, как бы сон не оказался вещим: как-нибудь встану, а Том лежит мертвый.

От другого сна я подлетел вверх и свалился с кровати. Меня скорчило от боли, я схватился за лицо и побежал в ванную, но со мной ничего не случилось. Только боль, невыносимая боль. Но как только я посмотрел в зеркало, потерял сознание. Упал и стукнулся головой сначала о раковину, потом о чугунную батарею. Аут! Через несколько минут очнулся весь в крови. Когда кровь хлещет из-под волос, это сильное зрелище, но ничего особо страшного. Провел дохлый день в койке — все голова болела.

Мать целый день подносила мне лекарства и горячий бульон: «На, попей, лучше станет!» Может, она и желала добра, но мне это так осточертело, что я притворялся, будто сплю, как только она входила. Потом уснул по-настоящему. Опять мне снился тот сон, который слился со мной. Тот, что повторяется уже много лет. Гонка сначала за тенью, потом за силуэтом, потом за парнем, который никогда не оборачивается и не говорит со мной, я не вижу его лица. Все ближе и ближе к нему подбираюсь — теперь уже остается меньше метра, но я протягиваю руку — и между нами как будто стеклянная стенка. Я в нее упираюсь и дальше двинуться не могу.

Может, когда-нибудь и смогу. А может, нет.

 

Глава 16

Вторник, 12 августа 2003 года.

Невеселой в то утро, после происшествия с Себастьеном Мореном, была обстановка в сыскной бригаде.

— О машине, которая саданула Морена, данных мало, — сообщил Мистраль своим сотрудникам, собравшимся в его кабинете. — Я читал протоколы ночных патрульных. Свидетелей мало, и даже марку автомобиля они называют по-разному — неплохо для начала! Один считает, что это был коричневый универсал «вольво», другой клянется, что видел синий минивэн «крайслер», еще несколько человек марку не заметили. Впрочем, у автомобиля разбита фара, патрульные подобрали все осколки, какие нашлись. Если немного повезет, можно будет сложить стекло и определить, что за машина. Мотоцикл Морена у нас в центральном гараже, там исследуют повреждения, возможно, частицы посторонней краски и тому подобное.

— Что слышно о Себастьене?

— Утром я звонил в больничку и почуял, что напряжение там зашкаливает, но регистратура все-таки соединила меня с отделением, где лежит Морен, — ответил Кальдрон. — Удалось пару минут поговорить с санитаркой на этаже. Жизненно важные органы не пострадали. Самая серьезная из травм — перелом обеих ног. Болит, видимо, везде, но это при таких ударах всегда бывает. Посещение разрешено после четырнадцати часов.

— Я бы хотел взглянуть на дело, — подал голос Дальмат. — Не потому, что не доверяю коллегам, которые это начали, но пострадавший мой подчиненный, так что, по-моему, так будет лучше.

— Да, Поль, конечно. Да и Морену будет легче на душе, когда узнает, что его товарищи по отряду в курсе, — не задумываясь ответил Мистраль и обратился ко всем остальным: — После обеда мы с Полем поедем в больницу. Всем не надо — это ему утомительно. Понемногу все у него побываете. Если за то время, пока мы там будем, случится что-нибудь важное, сообщите коротко Венсану и напишите мне на мобильник.

Захид Хан и Гафиз Джаабар, два молодых пакистанца, доедали в крохотном ресторанчике в Десятом округе свой обычный обед: кусок курицы, рис и чай. Проверять кухню на чистоту там не стоило. Еду приносили в пластиковых тарелках и стаканчиках, с гнутыми алюминиевыми вилками и ложками. Ботинки прилипали к жирному полу, а если бумажная салфетка падала на пол, только очень смелый человек мог поднять ее и воспользоваться.

У Захида и Гафиза в этой забегаловке, куда ходили и другие их земляки-пакистанцы, были свои привычки. В полдень и вечером они там ели, а лечь спать старались как можно позже: курили, пили чай, разговаривали или смотрели телик, если по нему шел футбол. Они были нелегальными рабочими, каждый имел драгоценное орудие труда: двухколесную тачку с ручками, в несколько слоев обмотанными изолентой, чтобы не натирать ладони. На этих тачках они возили большие коробки с одеждой, фруктами или другой продукцией — что велит хозяин, нанимающий их на день. Спали они вшестером в тринадцатиметровой каморке без воды, которую снимали вскладчину у богатого соотечественника. Нечистые сортиры и крохотный умывальник находились во дворе большого грязного дома, который грозил обвалиться жильцам прямо на голову. Попить воды только там и можно было.

Комнатка их была такой маленькой и набитой людьми, что тачки туда не влезали. Оставлять орудия труда во дворе без присмотра тоже, само собой, было никак нельзя. Как и остальные пакистанцы из их комнаты, они накрепко пристегивали своих «двухколесных друзей» мотоциклетными замками к решетке, а колеса, которые легче всего свинтить, на ночь снимали и уносили к себе. Ложась спать, совали колеса в сумку, а сумку под тюфяк.

В тот вечер Захид и Гафиз были в очень хорошем настроении: у них в кармане лежали деньги. Пакистанский торговец с легальными документами, для которого они часто таскали огромные короба с одеждой, задолжал им за целый месяц работы. Расплачиваться торговец не спешил, зная, что в полицию нелегалы на него ни за что не донесут. Но тут молодые земляки насели на него посильней, и он дал им немножко денег да еще по мобильному телефону каждому. Сначала ребята отказывались, требовали всю сумму, но потом поняли, что теперь могут звонить в свою деревню, общаться с родными, и согласились. На телефонах они могли даже заработать, давая за деньги позвонить другим пакистанцам. Они за два дня выручили больше сотни евро, а долго ли еще продлится такая лафа, не задумывались.

Жозе Фариа и Роксана Феликс заполучили информацию по мобильным телефонам Димитровой и поспешили сообщить об этом Венсану Кальдрону:

— Мобильные телефоны Димитровой вовсю работают с двух часов ночи до восьми утра. Выходят на связь через оператора в Десятом округе, рядом с больницей Святого Людовика, и оттуда никуда не уходят. Все остальное время выключены.

— У кого-то бессонница? — Кальдрон пристально посмотрел на Фариа и Феликс.

Роксана, перебирая бумаги с записями, ответила:

— Нет, разница во времени. Все звонки только в Пакистан — точнее, в деревушку рядом с Исламабадом, на одни и те же восемь номеров.

— Страна подозрительная, — заявил Кальдрон. — Это может быть канал связи террористов. Только я с трудом представляю, чтобы террористы пользовались крадеными телефонами, — их же ищут. Стало быть, эти телефоны по случаю достались пакистанцам, которые делают бизнес на этой связи. Ты что думаешь, Жозе?

— То же самое: скорее бизнес. У нелегалов так часто бывает. Люди далеко от дома, тоска по родине, бабла на телефон не хватает. Если подвалит вариант, они и пользуются. Вполне понятно.

— Конечно, так оно и есть. Но надо их задержать — узнать, как попали к ним телефоны. Когда их можно засечь?

— Спецмашину я заказал. Нынче ночью будут опять звонить домой, тут мы их и определим.

— О'кей. Жозе, начинай готовить задержание, а я дождусь, когда шеф с Полем вернутся, и доложу ему — это подождет.

Дальмат поставил машину в тени у входа в больницу. Войдя в холл, полицейские сразу почувствовали, какое здесь царит напряжение. Служащие в регистратуре не знали, как быть с толпой людей, которые, отыскивая родных и знакомых — жертв жары, — не знали, в какую больницу тех отвезли.

Неразбериха длилась явно не первый день. Все были на нервах — это слышалось в сердитых голосах на грани крика. Всюду сновали санитары, обслуга, посетители. Мистраль и Дальмат ошалели от этой суеты.

— Мы слышим по радио, что больницы переполнены до предела, но не увидел бы сам — не поверил бы!

— А хуже всего, я думаю, «Скорой помощи».

Одна супружеская пара — жена явно была на грани нервного срыва — «приклеилась» к окошку регистратуры с твердым намерением не отходить, пока не добьется своего. Отца этой женщины, рассказал им сосед, отвезли при смерти в больницу, но куда — он не знал. Супруги обратились в центральное справочное бюро парижских больниц, там их направили в Сальпетриер. Девушка в регистратуре набрала на компьютере фамилию старика во всех возможных орфографических вариантах и сообщила, что такой в больницу не поступал.

Осознав безвыходное положение, Мистраль показал служебное удостоверение и спросил, где находится Себастьен Морен. Девушка очень обрадовалась, что такой пациент в ее базе значится, и с широкой улыбкой объяснила, как пройти в корпус, где лежит молодой полицейский.

В здании, куда положили Морена, все было точно так же. В коридорах лежали на каталках пожилые люди под капельницами, тихонько дожидаясь, когда освободятся места в палатах. Врачи и санитары сбивались с ног, старались помочь по максимуму. Мистраль и Дальмат, с трудом веря собственным глазам, пробирались по коридорам к палате Морена.

Наконец они нашли нужную палату. Там лежало трое. Постели двух стариков, похоже, тяжелых больных, были загорожены ширмами. Третий пациент, Морен, полусидел: шея в тугой повязке, обе ноги в гипсе, рука на перевязи. Увидев Мистраля с Дальматом, Морен облегченно улыбнулся. Медсестра только что поставила ему капельницу. Она явно падала от усталости и не пыталась это скрыть.

— Похоже, дела гораздо хуже, чем можно понять из СМИ, — сочувственно произнес Мистраль.

Заполняя больничную карту пациента, медсестра ответила:

— Никто даже представить себе не может, что творится, — только пожарные, похоронщики и полиция, которая подбирает трупы. «Скорая» уже не поспевает на вызовы! Людей не хватает, отпуска все-таки, а у нас и в обычное-то время штат неполный! Морги в больницах переполнены, похорон ждут две недели, а закон требует оформлять документы на похороны максимум за шесть дней! Настоящая санитарная катастрофа! Если жара не спадет, я даже думать не хочу, что будет. — Медсестра вздохнула и вышла из палаты, поправляя фонендоскоп на шее и карандаши в нагрудном кармашке халата.

Мистраль с Мореном обменялись несколькими фразами, а Дальмат положил на кровать журналы о компьютерах и компьютерных играх.

— За журналы спасибо. Кто вам сказал, что мне такие штуки нравятся?

— Роксана. Завтра она к тебе сама зайдет.

— Классно — наверняка еще печенья притащит. Как подумаешь — и поперло же мне! Еще полметра, он бы грохнул меня прямо посередине — тогда все!

— Вы запомнили машину?

— Вообще не видел — помню только, что фарами вдруг ослепило.

— Поль будет вести это дело, чтобы найти мерзавца.

Морен явно был очень рад, что сослуживцы его так поддерживают.

— Хорошо, что у меня с собой был талисман — он мне, должно быть, жизнь и спас.

— Ты веришь в такое? Не думал, что ты суеверен. А что за талисман?

Мистраль с любопытством следил за беседой Дальмата с Мореном, припоминая, что их отношения в последние дни, когда Морен чересчур любопытствовал о семинарском прошлом Дальмата, бывали несколько напряженными.

— Тебе понравится, Поль, — хитро прищурился Морен. — Кусок веревки повешенного. Мое первое дело о смерти, когда я служил еще в участке. Со мной был один старый майор и показал мне эту штуку. Когда того типа вынули из петли, он отрезал от веревки сантиметров десять и подарил мне. С тех пор я этот обрезок ношу в полицейских «корочках». Вот он и принес удачу.

Дальмат пристально смотрел на Морена, поджав губы.

— Уши вянут слышать такое! А если бы твои родные увидели у тебя эту веревку, что бы ты им сказал?

— Придумал бы что-нибудь, не знаю. Уж как-нибудь выкрутился бы.

Прагматичный Дальмат не верил в талисманы, он монотонно, по-учительски пытался разуверить и Морена. Но тот стоял на своем: веревка приносит счастье.

Мистраль с Дальматом оставили Морена в очень хорошем настроении, пообещав, что товарищи будут к нему регулярно захаживать.

Обратно на набережную Орфевр Дальмат вел машину в густом автомобильном потоке медленно и ловко. Мистраль боролся со сном, удерживал зевоту. Он с трудом поднялся на этаж, где помещалась бригада, задержался у кофейного автомата. Дальмат от предложения присоединиться отказался.

Войдя в кабинет, Мистраль сразу увидел на бюваре список людей, которые пытались ему дозвониться. В том числе несколько раз звонил судебный следователь Николя Тарнос из Понтуаза.

Следователь снял трубку тотчас же. Мистраль предупредил его, что включит громкоговоритель телефона, чтобы помощник, находящийся в кабинете, мог слышать их разговор.

— Адвокат Жан-Пьера Бриаля только что сообщил мне, что парижская сыскная бригада расследует три убийства, аналогичные тем, которые у меня сейчас в производстве по делу Бриаля. Почему вы мне сами об этом не сказали?

Мистраль был удивлен и немного задет этой новостью.

— Конечно, простите, но у нас, должен сказать, по этим убийствам было чересчур много работы. Я собирался вскоре к вам подъехать. Кроме того, я хотел прочитать материалы жандармов и убедиться, что преступления действительно аналогичны.

— И что, так и есть?

— Боюсь, что да. А от кого получил информацию адвокат?

— Он сказал, что от одного парижского журналиста. Моему секретарю суда тоже звонил какой-то журналист, по оплошности секретарша не записала его имени. Но я никогда не общаюсь с прессой, так что журналисту любезно отказали. А с вами пресса пыталась связываться?

— Нет, насколько мне известно, и это меня больше всего удивляет. Что намерен предпринять адвокат?

— Свяжется с прессой и будет добиваться немедленного освобождения Бриаля.

Потом следователь задал Мистралю множество вопросов о парижских убийствах: кто убит, каким способом, про зеркала, про тряпку на лице, про веревку, про анализы ДНК, что было в записках на трупах и прочее. Кальдрон сосредоточенно слушал их разговор.

— В деле Бриаля все точно то же самое, — подвел итог следователь. — Когда его арестовали, местная пресса писала об этом тройном убийстве, была даже пара сюжетов по третьему телеканалу. Я потребовал, чтобы ничего не сообщалось о том, что лица убитых были накрыты тряпкой, а также о цитатах из Сенеки, которые, в скобках будь сказано, ни о чем конкретно не говорят. Их ничто не связывает, и в них нет ничего, что могло бы объяснить убийство. А у вас?

— У нас три цитаты из Экклезиаста, но пока это большая загадка.

— Надо бы посмотреть, есть ли там связь с цитатами из Сенеки.

— Да, мы так и собираемся. Каково ваше мнение о Бриале?

— Должен сказать, я становлюсь все более осторожен, хотя система защиты у него никакая, а алиби очень слабенькое. Его адвокат справедливо указывает, что ДНК Бриаля на месте преступления взята не из спермы (тогда разговор был бы окончен, и Бриаль едва ли смог бы доказать, что ничего не совершал). Но взятая на анализ ДНК принадлежит человеку, который работал в этих домах, не обязательно с преступными намерениями, и он оставил свои следы в тех местах, к которым и должен был прикасаться.

— А что там за кровь?

— Просто пятнышко, вполне может происходить от простой царапины при работе по ремонту. Это ничего следствию не дает.

— Адвокат очень въедливый?

— В общем, да. Он увидел, что дело далеко не железное, что в нем есть слабые места, ну и давит на них.

— Если он добьется своего, Бриаля могут отпустить?

— Самое большое через месяц, выхода нет. Особенно если по вашему делу найдется другой убийца. Следователь по нему уже назначен?

— Да, его зовут Кристиан Бодуэн. Я скажу, чтобы он связался с вами.

Следователь и Мистраль обменялись еще кое-какими мыслями, после чего Мистраль повесил трубку и вопросительно посмотрел на Кальдрона.

— Если пресса будет вмешиваться, это очень некстати!

— Странно, что к нам никакой парижский журналист не обращался — звонили прямо адвокату. У меня такое впечатление, что мы топчемся на месте и ничего не выходит. Совершенно не с чем работать!

— А может быть, и нет: имеется одна небольшая зацепка.

Кальдрон рассказал, что установлено, где находятся телефоны Димитровой, и что на эту ночь назначено задержание. Это вновь дало Мистралю надежду. Он велел подробно доложить план действий, намеченный Кальдроном, и утвердил его.

Около восьми часов вечера, направляясь к Бальму, Мистраль повстречал в коридоре Дальмата и Фариа за разговором. «Дальмат все больше замкнут и мрачен, но делом явно интересуется», — отметил про себя Мистраль.

Дальмат и Фариа медленно шли по коридору. Капитан обращался к собеседнику, не глядя на него, все тем же своим пресловутым монотонным голосом, но говорил как начальник:

— Есть у тебя какая-то информация о мобильниках Димитровой, кроме звонков в Пакистан?

— Нет, пока нет. И пакистанские номера удалось установить только по геолокализации.

— Когда будет получен список звонков на телефоны Димитровой за последние месяцы?

— Завтра утром. Уже договорились, что я за ним заеду.

— Как только получишь, сразу передашь мне.

— Вот как? Ты же, кажется, велел мне самому этим заниматься.

— Я передумал. Буду сам с ними работать, чтобы набить руку.

— Это не дело начальника отряда, Поль.

— Это мое решение, Жозе.

— Как скажешь.

Фариа знал, что Дальмату лучше не возражать.

* * *

Мистраль доложил Бальму обо всех событиях за день и особенно о задержании, назначенном на ближайшую ночь. Бальм отозвался парой колоритных выражений и просил Мистраля сообщить о результатах операции.

Мистраль вернулся домой, собираясь немного отдохнуть, а в половине первого вернуться на набережную Орфевр и поехать вместе с группой на задержание. За ужином он рассказывал Кларе о своем рабочем дне и бегло упомянул о грядущей ночной операции. Клара, внимательно слушая, медленно опустила на стол руки с ножом и вилкой.

— И ты туда поедешь?

— Конечно. Когда такое дело…

— Это опасно?

— Совсем не опасно, к тому же нас будет очень много. Ты не волнуйся.

— А я волнуюсь, и ты знаешь почему. Одного раза мне хватило. К тому же у тебя совсем нет сил, а ты не понимаешь.

Людовик не отозвался на выпад Клары, сменил тему, но разрядить обстановку ему не удалось, и жена не отходила от него, пока он не уехал.

— Как только все кончится, сразу позвони. Разбудить не бойся, я все равно не усну!

Около часа ночи человек вернулся к себе в квартирку, изнемогая от усталости, от стресса, от страха. Последние предметы, принадлежавшие трем убитым, покоились теперь на дне Сены. Для полной гарантии он все их разбил молотком, а сумку, прежде чем выбросить, набил песком. И после этого он высосал в общей сложности с десяток бокалов пива, но оставался достаточно трезв.

Человек сидел на стуле, подперев руками и обхватив ладонями голову. Он думал.

В ближайшие дни надо было во что бы то ни стало подготовить бегство. Он встал, открыл шкаф. Прямо на уровне глаз на полке между двух стопок идеально выглаженных голубых рубашек лежала плоская коробка. Заученными движениями он снял крышку и вынул из коробки опасную бритву с очень острым блестящим лезвием. Человек обрадовался встрече со старым другом. В рукоятке из слоновой кости была просверлена дырочка, а через нее продет тоненький кожаный ремешок. Он надел бритву под рубашкой на спину, потом доведенным до автоматизма за много лет движением сложил руки на затылке, как будто сдавался полиции. Палец правой руки потянул ремешок вверх, бритва скользнула по спине. Вдруг рука резко выбросилась вперед и, сжимая раскрытую бритву, пронзила пространство. Острое лезвие со свистом разрезало пустоту.

 

Глава 17

Среда, 13 августа 2003 года.

В 00.50 Мистраль закончил инструктаж по задержанию. Двум десяткам оперативников из криминальной полиции были приданы люди из ночной бригады Службы профилактики преступлений (СПП). Их машины собрались в начале проспекта Пармантье, неподалеку от улицы Предместья Тампль, и ждали, когда специальный фургон с аппаратурой для «перехвата» мобильных телефонов точно установит место, где работают сотовые Димитровой. Проспект Пармантье широк и не очень загружен, поэтому по нему можно ехать очень быстро.

Около двух часов ночи на антенну, установленную на крыше дома напротив больницы Святого Людовика, поступил сигнал с двух сотовых телефонов. В замаскированном полицейском фургоне высветились на экране номера Димитровой, за которыми было установлено наблюдение.

— Дело пошло, — сообщил один из техников так тихо, будто его мог кто-то подслушать на улице.

Роксана Феликс передала из фургона информацию Мистралю.

На мониторах проявились два номера с пакистанскими кодами. Связь с ними была только что установлена. Фургон медленно поехал, перемещаясь вокруг антенны так, чтобы запеленговать мобильники. Роксана следила за маршрутом полицейского автомобиля на плане округа по монитору. Тем временем группы задержания ждали команды действовать. Через полчаса фургон поехал по улице Жана Муанона — очень узкой, застроенной старыми трех- и четырехэтажными зданиями, большая часть которых нежилая. Остальные служат приютом нелегальным рабочим из разных стран. Водитель заметил, что возле одного из ветхих домов курят и болтают человек восемь — десять. Из-за жары люди — все только мужчины — не заходили в дома, так что фургону приходилось ехать на очень малой скорости, объезжая прохожих, слоняющихся по мостовой.

Два мобильных номера на экране перестали мигать и замерли. Появились две красные точки: телефоны находились внутри здания. Под заинтересованными взглядами обитателей улицы спецфургон ехал дальше. Роксана немедленно передала информацию Мистралю:

— Телефоны находятся в начале улицы Жана Муанона, а именно в доме № 10, по правой стороне. У подъезда стоит человек десять. Улица идет от Сен-Мор направо. Трущобы, и на улице полно народа.

Мистраль передал отряду полученные сведения.

— Первая задача — нейтрализовать людей на улице, пока не забили тревогу. Этим займется СПП. Тем временем уголовка с частью людей и СПП проникает внутрь и задерживает всех присутствующих. В этой гнилой дыре, очевидно, все нелегалы, они подумают, что это иммиграционный контроль и будут стараться сбежать любыми способами. Тут не путайте! Наша задача — найти только тех ребят, кто пользовался интересующими нас мобильниками.

Не прошло и пятнадцати минут, как полицейские из СПП, выскочив из трех машин, без труда нейтрализовали пакистанцев перед домом. Те испытали реальный ужас при виде людей в черном. Вся улица обратилась в бегство. Раздались вопли по-турецки, по-пакистански, по-китайски…

Полицейские вбежали в грязную подворотню, освещенную тусклой лампочкой, засиженной мухами: в ее свете были видны вскрытые почтовые ящики и нечистоты на земле. Подворотня вела в плохо вымощенный двор, где какие-то люди играли в карты, кто-то разговаривал, но с телефоном никого не было видно. Мистраль со своей группой побежал дальше, остальные нейтрализовали сидящих во дворе.

В доме было три этажа, на втором и третьем — по три квартиры с крохотными комнатками. На втором этаже не было никого. На третьем из-под двери одной из квартир пробивался свет. Дверь разлетелась в щепки. Одна из комнат, побольше других, была устелена коврами, там стояли низкие столики, чайник и чашки. Вокруг столика сидели, поджав под себя ноги, четверо: двое прижимали к уху телефоны, третий смотрел на часы, четвертый проворно принимал купюры. Полицейских они не боялись: у них имелось оружие. Мистраль это понял и, подходя к тому, кто собирал деньги, спрятал револьвер в кобуру.

Пакистанец, моложе и проворнее Мистраля, грозил полицейскому острым длинным кинжалом, которым стремительно вертел. В тысячную долю секунды Мистраль успел подумать: «В этот раз так не будет!» И застыл, ничего не предпринимая, глядя, как в полуметре от него вертится кинжал.

Венсан Кальдрон мгновенно сообразил, что происходит, и бросился на парня с кинжалом. Тот отлетел назад и свесился за раскрытое окно. Кальдрон подскочил к нему и схватил за горло, когда тот уже был готов перескочить за окошко. Пакистанец отбивался, Кальдрон без труда его одолел, заломив руку с кинжалом, и вывел на середину комнаты. Все четверо были задержаны меньше чем за минуту, хотя казалось, это продолжалось гораздо дольше.

— Спасибо, Венсан, — выдохнул Мистраль. — Не знаю, что на меня нашло и…

— А что такого? Я был слева от вас и ближе к тому парню.

— Ну, если так…

Полтора десятка пакистанцев в наручниках ожидали допроса в коридорах криминальной полиции. Уголовно-процессуальный каток тронулся с места. Но для допросов требовались переводчики, а они либо спокойно спали в четыре часа утра и не собирались покидать теплую постель, либо уехали из Парижа на лето. Пока что текли часы законного задержания, и, чтобы не терять времени, задержанных фотографировали, обмакивали их пальцы в краске и прикладывали к бумаге, снимая отпечатки, проводили по нёбу ватными палочками для анализов ДНК.

Захид Хан и Хафиз Джаабар, на которых все сразу указали как на владельцев мобильников, находились в разных кабинетах: Захид — у Кальдрона, Хафиз — у Дальмата. Пока у них на английском языке, далеко не оксфордском, но позволявшем французским полицейским и пакистанским грузчикам понимать друг друга, брали анкетные данные, Мистраль успокаивал Клару: «Самая обычная операция, ничего опасного, я же тебе говорил. Сижу в кабинете, вернусь не скоро. Да-да, конечно, перезвоню».

Потом он доложил Бальму:

— Тех двоих мы взяли, задержание без проблем, ночная СПП все сделала. Как только что-то будет новое, перезвоню.

Мистраль решил выпить кофе и пошел к кофейному автомату. Вокруг бурлила суматоха. Мистраль любил эту особенную атмосферу полицейских частей, где круглосуточно не затихает жизнь, чтобы все возможности задержать преступника были использованы.

С чашкой в руках Мистраль внимательно изучал фотографии, прикрепленные к магнитной доске: крупные планы шести убитых и мест преступления.

«Они совершенно идентичны. Это один и тот же человек, в этом нет сомнений, но это невозможно».

Взбодренный адреналином, работой и шумом, Мистраль еще не чувствовал усталости, хотя сильно недосыпал. Он раскрыл свой субботний блокнот, где записывал наблюдения по ходу чтения протоколов из Уазы и между прочим: «Сравнить места преступления в Уазе с парижскими. Что-то там не клеится». Сейчас они как раз были у Мистраля перед глазами, и он внимательно их изучал. Он снова сосредоточился на чтении протоколов осмотров, допросов и прочего.

* * *

Около пяти утра, спустя еще четыре чашки кофе, Кальдрон и Дальмат сидели в кабинете Мистраля с результатами допросов Захида Хана и Хафиза Джаабара.

— Их показания слушали порознь. Они полностью совпадают. Дело простое. Они пакистанские нелегалы, работают на торговца, тоже пакистанца, легального, за черный нал. Он им недоплатил; они насели на торговца за то, что не спешил раскошеливаться. Тот отдал им часть наличными, а в счет остального — два мобильных телефона. Они сказали нам его имя и адрес, это тоже в Десятом округе.

Мистраль машинально посмотрел на часы:

— Скоро шесть — час молочника. Как раз в это время можно на законном основании являться к людям и будить их, не дав выпить кофе с круассаном. Поль, берите своих людей и привезите этого типа. Не думаю, что у него будут доводы отвертеться.

Кальдрон предложил Мистралю еще выпить кофе. Они прошли через помещение бригады, погруженной в работу.

— Аппараты мы смотрели. Там нет подходящего списка контактов или еще чего-нибудь такого — все номера, записанные в аппаратах, только пакистанские. Парни клянутся, что так и было, когда они получили телефоны, а какие имена там могли быть раньше, им наплевать.

— В общем, я так и думал. Венсан, сейчас на задержании прямо передо мной был кинжал, а на меня нашел столбняк.

— Понимаю, на что вы намекаете. По-моему, это нормально: еще не зарубцевалось. Со временем избавитесь от этого.

— Спасибо вам за вашу реакцию. Что касается убийств, я понял, что не так на фотографиях.

Кальдрон подул на свой кофе, замер и вопросительно посмотрел на Мистраля.

— Комнаты, в которых совершались убийства, в полном порядке, никакого бардака, никаких опрокинутых столов и стульев. Ничего. Все стоит на местах, никаких следов борьбы, а медэксперт находил на убитых царапины: они защищались, а значит, в комнатах была возня и, очевидно, кавардак.

— Вы думаете, тот тип перед уходом наводил порядок?

— Да. Уверен.

— Почему?

— Погодите, еще не все. Я перечитал и жандармское дело, и наше. Во всех шести домах и квартирах он переворачивал вверх дном спальни, но не входил ни на кухни, ни в ванные. А гостиные и столовые, где были обнаружены жертвы, все в безупречном порядке. Что мы и видели.

— Да, верно. Но я все равно не понимаю.

— На самом деле я думаю, он оставлял помещения в том виде, в каком считал, что они должны быть. Бессознательно, конечно. Он одержим порядком, маниакальный чистюля. Мне это в первый раз пришло в голову после убийства Шанталь Коломар. Криминалист, распылявший «Блю стар», заметил, что кровавый след от тела убитой замыт. Он хотел, чтобы в комнате было чисто. А спальни громил, видимо, выражая свою ярость. Но что именно его провоцировало на это — тут возможны десятки вариантов.

— Мне это, признаюсь, в глаза не бросилось.

— Но я уверен, что еще многих деталей пока не заметил.

— Заметил я одно: вы всегда в уголовном деле обращаете внимание на психологическую сторону. Вы за этим ездили на стажировку в ФБР, в Квантико?

— И за этим, хотя не только. У них есть специальное подразделение для анализа поведения преступника и места преступления — у них тут на сорок лет больше опыта, чем у нас! Нас из Франции там было четверо, и этот способ расследования был для нас интересней всего.

— А вы как-то сравниваете свои дела и те, с которыми вас знакомили?

— И да и нет. Одинаковых дел не бывает, а то было бы слишком просто.

Кальдрон пошел проверять, как работают с остальными задержанными, а Мистраль продолжал дотошно вчитываться в материалы расследования. Он начал уставать и поймал себя на том, что несколько раз зевнул. Чтобы прогнать сонливость, он пошел в туалет умыть лицо холодной водой. Иллюзия продолжалась несколько минут: он смирился и решил часок передохнуть — попробовать набраться сил. Чтобы наверняка проснуться, поставил на мобильном будильник — и тут же провалился в сон, беспокойный из-за неудобного положения, из-за чрезмерно накопившейся усталости, из-за большой дозы скверного кофе, из-за того, что ум его крепко влип в размышления о шести убийствах. Он витал между сном и явью в поисках методичного, одержимого страстью к порядку убийцы без лица.

В кабинете запищал будильник. Он вывел Мистраля из скверного сна. Сердце в груди бешено колотилось. Он ступил несколько шагов, кое-как привел в порядок волосы и одежду, стал искать в ящике стола электробритву. Когда нашел, оказалось, что батарея разряжена, а куда задевал шнур питания, он совершенно не помнил. Пришлось не бриться.

В десять минут десятого опять пришли Дальмат и его подчиненные, а с ними двое задержанных, руки их были закованы за спиной наручниками. Дальмат вкратце доложил обстановку.

— Торговца мы взяли без труда. Он все признал: и работу с черным налом, и передачу вместо оплаты двух телефонов. Он сразу понял, какой фантастический штраф в случае чего будет платить в налоговую. Весь как рахат-лукум, а сам отца с матерью продал бы, чтобы это ему сошло с рук.

— Что он показал по поводу мобильников Димитровой?

— Один его работник нашел на улице рюкзак с телефонами и передал хозяину. Но где точно он их подобрал, не сказал. Тот парень живет на одной улице с боссом, мы и его в этой заварухе захватили.

— Обыск у парня что-нибудь дал?

— Ничего. Он живет в двенадцатиметровой комнате еще с четырьмя парнями. Там только всякая мелочь, драная одежда, грязная посуда и огромные тараканы.

— Что он говорит?

— Будто бы дня три назад ходил выпить к приятелям за вокзалом Сен-Лазар. Оттуда шел пешком по какой-то улице, названия не помнит, но, вероятно, сможет ее показать, и увидел, как от тротуара отъехала машина. Пока ничего особенного. Но фары осветили черный рюкзак. Там никого не было, он не долго думая взял рюкзак, надел на плечо и пошел своей дорогой. Отойдя подальше, открыл его и увидел в нем два телефона.

— Почему отдал телефоны боссу?

— Опять же денежные дела, к тому же еще карточный долг. Он был должен хозяину и подумал, что телефонами как раз и расплатится.

— Еще что-нибудь там было?

Дальмат, как всегда, говорил монотонно, без эмоций, словно вся безграничная скорбь мира лежала на его плечах, отражалась на землисто-бледном лице. Он внимательно смотрел на Мистраля и Кальдрона, а информацию цедил по капле. Прежде чем продолжать, он прокашлялся.

— Латексные перчатки, пачка презервативов, осколки зеркала, резиновая шапочка и дубинка вроде полицейской.

— Блин! Ты не мог раньше сказать? Куда он дел рюкзак? — Кальдрон закричал так, что Дальмат вздрогнул.

— Ему все эти вещи были не нужны. Он оставил себе телефоны, а рюкзак выкинул в урну на какой-то улице по пути.

— Быть того не может! Что за проклятие с этим делом! Одна полезная улика и та испарилась!

Мистраль слушал Дальмата сидя. Он слишком плохо себя чувствовал, чтобы как-то проявлять реакцию, но про себя думал то же, что говорил Кальдрон.

— Добро, возьмем ДНК у «паков» — надо убедиться, что они лапшу на уши не вешают, — и поедем дальше.

Мистраль долго беседовал по телефону с судебным следователем Кристианом Бодуэном: сообщал о результатах операции. Между ними установились доверительные отношения сразу, как они познакомились. Криминальная полиция и Дворец правосудия — два флигеля одного древнего здания юстиции, и нередко можно видеть, как судейский распивает по бокалу с полицейским.

Часов в десять Бальм ворвался в кабинет Мистраля узнать результаты ночных задержаний. Мистраль подробно рассказал, как были найдены мобильники и что еще находилось в сумке, подобранной молодым пакистанцем. Ответ Бальма, отметил про себя комиссар, был из тех, какие только ему приходят в голову:

— Это четко как в футболе. Мяч не идет в ворота, и как ты ни корячься — все равно попадешь в штангу. На воротах замок, и абзац. Пока ты проигрываешь 0:3. Чуть было не «размочил» счет. Поднажми — и вырвешь победу!

Мистраль чуть-чуть улыбнулся.

«Нормально!» — подумал он.

— Не знаю, что ты видишь в зеркале, только вид у тебя жалкий. Что с тобой? Заболел? Белый весь как простыня!

— Ничего страшного — приступ усталости и недосып, вот и все.

— Езжай домой, а вернешься после обеда. Обязательно надо поспать пару часиков!

— Оно бы хорошо, только я жду результатов аутопсии. Как только посмотрю, сразу домой.

Кальдрон дождался ухода Бальма и появился сам.

— Даже не решаюсь предложить вам кофе. Сверх определенной дозы это страшный яд, особенно из автомата. По-моему, первый зам прав: вам нужно сделать паузу. Я отсюда ни ногой: если вдруг какая закавыка — звоню вам.

— Согласен, Венсан, вы правы. Только сперва я хотел бы назначить двух человек в помощь тем, кто занимается происшествием с Мореном. Работы у нас, конечно, и так хватает, но парню нужно знать, что бригада про него не забывает.

— Я предлагаю Ингрид и Роксану. Обе, как считается, очень въедливые, но притом дипломатичные. У них лучше пойдет дело с коллегами из службы ДТП — те не подумают, что центр за ними установил слежку.

— Добро. Скажите им. Кто должен получить отчет об аутопсии?

— Фариа. Заодно привезет детализацию телефонных разговоров Димитровой.

— Я думал, их присылают по электронной почте.

— Обычно да, но у нас пару дней назад полетел почтовый сервер или что-то в этом роде. Фариа уехал с час назад, скоро должен вернуться.

* * *

Человек изнемогал, его давила тоска. Все время мучила мысль, что он забыл о чем-то очень важном, что все может рухнуть из-за пустяка. Невыносимо! Задыхался он и от невозможности позвонить в ФИП и попросить связать с дикторшей. Жалел уже даже о тех временах, когда его осаживали телефонистки. Пока он звонил, была хотя бы надежда.

В полном унынии он упорно слушал голоса этих женщин, совершенно сводящие его с ума. Иногда слышал их, даже выключив радио. Они обращались именно к нему, а не к прочему быдлу, невесть что воображающему. К счастью, они это знали, и отныне все их слова будут только для него. Человек был в этом уверен. Это возвращало ему силы.

Работа утомляла: бесконечные дни, однообразные вызовы. Товарищи по работе бесили. Он слушал все, что говорили коллеги, но до него не доходило сведений о четырех убийствах. Дедулю, похоже, даже не обнаружили. Чтобы не обессилеть, он постоянно пил, принимал таблетки, когда на ум взбредало; находился где-то между ясным сознанием и сдерживаемой болью; задыхался, когда заканчивал утреннюю гимнастику, обходиться без которой не мог.

В начале первого Мистраль решился покинуть дом № 36. На лестнице он столкнулся с Фариа, который, как ракета, летел ему навстречу. Увидев Мистраля, молодой полицейский сразу затормозил.

— У вас, похоже, есть новости, если вы скачете через ступеньки!

— Есть. Самое главное — старик был убит. Убивал профи, сказал мне эксперт: действовал с миллиметровой точностью. По трем остальным женщинам выводы ожидаемые, но тоже неплохие.

— Добро! Я с вами обратно.

После информации от Фариа Мистралю уже не хотелось возвращаться домой. Увидев, как они оба быстро идут к кабинету Мистраля, Кальдрон понял, что в воздухе запахло свежим ветром перемен.

Мистраль говорил очень быстро:

— Старик был убит. Венсан, игра пошла по крупной, просите криминалистов вернуться в квартиру и все тщательно выскоблить. Я тем временем сообщу его дочери, а потом посмотрю отчеты об аутопсии.

— По поводу изуродованных лиц убитых женщин, — добавил Фариа, — эксперт сказал так: «Должно быть, ваш тип не любит себя, и ему не нравится то, что он делает».

Мистраль обдумал слова медика, переданные Фариа, отложил результаты аутопсий и вставил в плейер DVD с видеосъемкой в квартирах убитых женщин при осмотре места преступления. Каждое видео длилось минут двадцать. Он внимательно просмотрел его на обычной скорости. Потом запустил на замедленной, вглядываясь в каждый кадр. Он рассматривал комнаты второй жертвы, разделял кадры в уме, изучал их последовательно друг за другом и, наконец, нажав на паузу, во всех подробностях рассмотрел один из кадров.

— Это я еще проверю. Если все так и есть, как я вижу, ты, дяденька, должно быть, и впрямь сильно себя не любишь. Вот только счет все равно еще не в нашу пользу…

 

Глава 18

Тот же день.

В тридцатый раз, если не больше, Поль Дальмат слушал запись агонии Лоры Димитровой у себя в плейере. Он был в кабинете один. Дальмат стоял у окна, прижавшись лицом к стеклу, с отчаянием во взгляде, и думал, сколько еще может выдержать эти испепеляющие молнии на своем пути. Пока что Мистраль, Кальдрон и ребята из его отряда ничего не подозревали. Отчужденность и врожденная холодность служили ему защитой. Сам же он, чувствуя внутри полное опустошение, был молчаливей обычного. Поль Дальмат никак не мог понять, каким образом с ним могло такое случиться и есть ли у него хоть один шанс из этого выпутаться.

Перед ним на столе были разложены списки телефонных разговоров Димитровой, принесенные Фариа, и коричневый пакет, который Дальмат вскрыл. Он дожидался, пока пройдет внутреннее возбуждение, чтобы, не отвлекаясь, начать работу с этими документами.

Мистраль торопливо вошел в кабинет Кальдрона, который проверял результаты утренней операции.

— Венсан, я проверю одну штуку у Коломар, на улице Сены. Дела там самое большое на час. Потом верну полицейскую печать на двери на место. Следователю я об этом уже сказал.

Кальдрон невозмутимо посмотрел на часы:

— Сейчас половина третьего. Не хотите ли быстренько пообедать? А потом я поеду с вами. Вдвоем скорей управимся.

— Хорошо, можно заскочить в греческий ресторан на Сент-Андре-дез-Ар.

— А вы мне как раз и расскажете, что такое хотите проверить у Коломар.

— Сначала сам уверюсь. — Мистраль рассмеялся. — Если это то, что я думаю, — все объясню, а пока нет. Между прочим, я не вижу Дальмата.

— Фариа сообщил, что он ему передал список разговоров Димитровой.

— Это не дело начальника отряда, тем более когда такая суматоха.

— Разумеется. Но Дальмат убедил Фариа: это чтобы на опыте узнать, как это делается. В принципе неплохая идея. Думаю, Дальмат хочет загладить те неосторожные слова, за которые вы тогда его малость посекли.

— Сам виноват.

У Мистраля постоянно болела голова, и он уже не задумывался, откуда взялась эта боль. Они с Кальдроном сделали небольшой крюк и зашли в аптеку. Мистраль купил упаковку аспирина с витамином C и немедленно выпил таблетку. Кальдрон, глядя на него, подумал, что движения у шефа лихорадочные.

— Я бы вместо витамина C лучше лег бы и выспался.

— Оно конечно, только дело в том, что я сплю урывками, даже когда совсем с ног валюсь. Никак не получается спокойно поспать несколько часов подряд. После этого дела возьму быка за рога и сделаю все, чтобы вернуть нормальный сон.

— Ну да, только если дело не слишком затянется. А то я не знаю, как вы его закончите. Как бы вас этот бык сам на рога не поднял!

Мистраль слабо улыбнулся.

— Венсан, а вы не забыли послать людей на ту улицу, где нашли рюкзак? Что там такое?

— Не забыл. Это улица Монсе. Пакистанец показал ее на карте округа. Трое ребят из отряда Гальтье повезли его туда, чтобы он показал, где точно лежал рюкзак, и сфотографируют это место. А потом собираются съездить туда еще раз — порыскать по этой улице и по соседним.

В греческом ресторане обедали еще несколько полицейских с набережной Орфевр, и Мистраль на пару секунд остановился у их столика переброситься парой слов по-приятельски.

После обеда Мистраль и Кальдрон минут за десять пешком дошли до квартиры на улице Сены. Им встречались сотни туристов, гуляющих по Парижу с планами города в руках, с фотоаппаратами на шее, в бейсболках и солнцезащитных очках.

В вестибюле дома полицейские ощутили значительно ослабевший, но еще не выветрившийся трупный запах. Мистраль снял красно-белую бумажную ленту с надписью черными буквами «Полиция, место преступления». Дверь, взломанная пожарными, была просто заткнута на бумажку: слесарь, вызванный сделать временный замок, должен был появиться только через день-другой.

В квартире запах держался стойко, несмотря на приоткрытые окна. Оба полицейских непроизвольно и очень отчетливо припомнили, как лежало тело Шанталь Коломар. В долю секунды Мистраль убедился в своем предположении и обернулся к Кальдрону.

— Ну что, Венсан, ничего не видите?

Кальдрон внимательно осматривал все, что находилось в гостиной: мебель, маски на стенах, картины.

— Обстановка, пожалуй, перегружена, а так нет — никаких идей.

Мистраль подошел к стене, на которой висела серия масок с венецианского карнавала. Кроме них, там была квадратная рамочка примерно сорок на сорок сантиметров.

— Вот это? — Кальдрон удивленно посмотрел на Мистраля.

— Да. Что это, по-вашему, такое?

— На первый взгляд может быть картина современного искусства. Похоже на обложку модного журнала и какие-то слова по-английски.

— Да, так действительно можно подумать. А вот и нет.

Мистраль подошел ближе, натянул латексные перчатки и снял рамку со стены. Он положил ее на стол тыльной стороной вверх, осторожно вскрыл ножом углы бумаги и перевернул. Это было зеркало.

— Зеркало, завернутое в бумагу? — изумился Кальдрон.

— Наш убийца совершенно не выносит собственного вида. Это один из симптомов шизофрении: часто шизофреник просто не узнает себя в зеркале и часами гадает, кто перед ним.

— Как вы догадались? — Кальдрон в замешательстве смотрел на Мистраля.

— Меня навели на мысль слова судмедэксперта, которые передал Фариа. Доктор сказал: «Ваш деятель, должно быть, сильно не любит себя, и ему не нравится то, что он сделал». Признаться, я немало думал об осколках зеркала, которые он все шесть раз втыкал в лица женщин. И еще о том, что он не входил в ванную комнату. Там наверняка тоже есть зеркало, а этого он уже не может вынести. А убедился я в своей правоте, когда пересмотрел протокол и видеозапись осмотра места. Только в одной квартире — у Коломар — на стене была рамка, обтянутая бумагой. Это могло быть замаскированное зеркало.

— Честно скажу, я этих психологических подробностей об убийцах не знаю.

— Это ничего, сыщик обычно и не должен заниматься такими связями. Но мне эти штуки страшно интересны.

— А какая связь между замаскированным зеркалом и разбитым?

— Разбитое зеркало — это разрезанное лицо. Шизофреник в зеркале часто видит себя как бы разорванным, и ему это не нравится. Психиатры это называют «внутренний разрыв психики». У такой разорванной личности нет эмоций, нет душевных состояний, он даже не понимает, когда ему говорят о сопереживании.

— А что он чувствует, когда видит себя в зеркале?

— Думаю, он чувствует опасность, потому что не узнает себя. Знаете ли, Венсан, что в психиатрических больницах нет зеркал? Когда больные видят себя и задаются вопросом: «А кто я такой?» — они проваливаются в бездну недоумения.

— А как он обходится дома?

— Если мы его выследим, думаю, убедимся: в квартире у него либо нет зеркал, либо все они закрыты. Я передам это зеркало и бумагу в лабораторию, нет ли на них ДНК и отпечатков пальцев.

Полицейские вернулись в машину, оставленную неподалеку от ресторана, и решили провести такую же проверку в квартирах Норман и Димитровой.

У Элизы Норман не оказалось ничего подобного — никаких зеркал за бумагой. Зато, открыв дверцы стенного шкафа, они увидели два больших зеркала. Кальдрон обратил внимание, что криминалисты искали на этих дверцах следы убийцы.

— Если бы он увидел два таких громадных зеркала, он бы налетел на них, как пушечное ядро!

— Может быть, — согласился Мистраль. — И пожалуй, разбил бы их вдребезги.

— Такая же проверка у Димитровой не дала результатов. Кроме зеркала в ванной, у молодой журналистки зеркал в квартире не было.

— Надо попросить жандармов проверить, нет ли в домах, где они расследовали убийства, каких-нибудь замаскированных зеркал.

Ровно в 16.00 судебный следователь Николя Тарнос положил на стол объемную папку с надписью большими черными буквами: «Жан-Пьер Бриаль». Он тоже держал в уме, что сыскная бригада в Париже расследовала убийства, идентичные тем, что вменялись Бриалю. Размышляя, в какую сторону может пойти следствие, Тарнос несколько минут тщательнейшим образом протирал очки. Следователь не был уверен, можно ли обвинять Бриаля в этих убийствах, и ожидал серьезной атаки со стороны адвоката, который почувствовал его неуверенность. У секретаря суда тем временем уже почти все было готово для ведения протокола допроса Бриаля.

Стук в дверь прервал размышления следователя. В двери стоял жандарм и отдавал честь по всей форме.

— Обвиняемый и его поверенный прибыли, господин следователь.

— Впустите.

Вошли еще два жандарма, занимающиеся перевозкой заключенных, привели Бриаля в наручниках. За ними шел адвокат. Следователь указал ему с Бриалем места перед своим столом, жандармы уселись поодаль.

Следователь отметил, что Бриаль растолстел еще больше. Заключенный еле влезал в потертые синие брюки и потрепанную синюю клетчатую рубашку с полурасстегнутыми пуговицами, из-под которых виднелся пупок. Бриаль, толстый, жирный и рыхлый, несколько дней не брился: длинные сальные волосы были зачесаны назад и собраны в конский хвост. Арестант равнодушно смотрел на следователя маленькими свинячьими глазками. Непонятно почему, Бриаль вздохнул. Казалось, больше всего на свете его интересовали собственные жирные руки с грязными ногтями. Он вел себя так, словно у него вечность впереди. Его энергичный сухопарый адвокат не скрывал нетерпения, когда же Николя Тарнос начнет допрос. А следователь знал, что адвокат готов пойти на штурм.

Секретарша следователя встала и повесила на двери табличку «Не входить, идет допрос». Вернувшись за стол, она услышала, что следователь к допросу уже приступил. Ее работа как раз и состояла в том, чтобы записывать, о чем говорили следователь, арестованный и его поверенный. Секретарша машинально посмотрела на фотографии мужа и троих детей у себя на столе. Эти маленькие снимочки видеть могла только она.

«Пора их заменить, — подумала она. — Этим уже три года, дети подросли».

На экране компьютера она заметила время: 16.15. Зная дело и будучи наслышана о въедливости адвоката, она прикинула в уме: в лучшем случае допрос закончится к половине восьмого. До дома ехать час. К счастью, муж работал учителем в той же деревне, где они жили, и мог смотреть за детьми.

Сначала следователь занялся процедурными формальностями. Он говорил медленно, секретарша записывала за ним без труда. Обвиняемый витал в облаках, адвокат бил копытом и грыз удила. Через пятнадцать минут Николя Тарнос начал свою любимую игру в вопрос — ответ. Простые вопросы, простые ответы еще полчаса с лишним. Краем глаза следователь посматривал на адвоката, который терпеливо дожидался более содержательных вопросов.

— Я хотел бы еще раз вернуться к вашему алиби. Вы только твердите: «Меня там не было, я не убивал», — и больше ничего. Уверяю вас, это слабовато как система защиты. Впрочем, вы признаете, что бывали в трех домах, где происходили убийства. Можете сообщить по поводу вашего алиби что-нибудь более конкретное?

Адвокат только того и ждал, чтобы вступить в игру. Николя Тарнос знал, что так и будет.

— Господин следователь, в деле появилось новое, чрезвычайно важное обстоятельство, о котором я непременно должен вам сообщить. На прошлой неделе в Париже были убиты три молодые женщины. Почерк убийства совершенно идентичен тем, в которых обвиняется господин Бриаль. Но в момент совершения этих преступлений господин Бриаль находился в тюрьме.

— Мне это известно, мэтр. Вы так уверенно заявляете об этом потому, что видели материалы расследования сыскной бригады?

— Разумеется, нет. Но я считаю себя обязанным привлечь внимание прессы, которая странным образом не интересуется парижским делом. Господин Бриаль никогда не отрицал, что бывал в домах женщин, убитых в Уазе, — ведь он там работал. И естественно, что там обнаружена его ДНК. По правде говоря, было бы подозрительно, если бы ее там не было. Но она взята не из спермы — иначе это имело бы совсем другое значение.

— Я бы хотел послушать самого господина Бриаля, — перебил следователь.

Бриаль говорил медленно, с расстановкой, тусклым, бесцветным голосом. Чтобы все разобрать, приходилось напрягать слух.

— Я сам в этой хрени ничего не понимаю, чего вы ко мне пристали? Я этих трех женщин не убивал, больше мне вам нечего сказать. Алиби у меня быть не может, потому что я в жизни ничем не занимаюсь, кроме работы: как сделаю все, так сразу домой. Вот и все.

— А про цитаты из Сенеки вы можете мне что-нибудь сказать?

Бриаль прищурился, посмотрел на адвоката и пожал плечами:

— Не знаю, о чем вы говорите. Я садовник и мастер на все руки, как говорится. Даже не знаю, кто такой Сенека.

— Я читал ваше личное дело. Вы оставили школу на второй ступени. Должны были знать про Сенеку.

— Должен, только я плохо учился. А то бы не стал садовником-электриком-слесарем.

Больше Бриалю нечего было сказать. Он находился в кабинете следователя, который мог отправить его в суд, а там могло «светить» пожизненное, но это его не волновало. Адвокат потирал нос и просматривал записи.

— Господин судебный следователь, какими вы располагаете доказательствами, кроме легко объяснимых следов ДНК?

Николя Тарнос в глубине души был согласен, что обвинению не хватает основательности.

— Мэтр, я вижу, что в Париже выявились новые факты по делу. Но прежде чем принять решение, я свяжусь с парижским следователем и разберусь, действительно ли эти серии преступлений полностью одинаковы, или там работал подражатель, что случается в не совсем ординарных уголовных делах. И приму решение не только на основании одного этого пункта.

— Господин судебный следователь, через несколько часов вы получите ходатайство об освобождении Жан-Пьера Бриаля из-под стражи.

Секретарь суда взглянула на настенные часы: они показывали 18.30. Адвокат продолжал настаивать на освобождении своего клиента, следователь с ним пререкался. В 19.00 она записала последнюю фразу адвоката, а через двадцать минут поспешила в свою машину, думая о Бриале. Она уже двадцать лет работала в суде и была уверена, что этот толстый виновен. Но последние доказательства разлетались на мелкие осколки.

Из тетрадей Жан-Пьера Бриаля «События и сновидения»

1985 год.

Двадцать лет. Сегодня мне исполнилось двадцать лет. Говорят, это самый прекрасный возраст в жизни. Я этот день точно запомню, хотя и не задувал свечек на торте. Вечером встретил мужика, которому изрезал верх на его долбаной понтовой тачке. Он меня не узнал. Еще бы! Он же сам мне всю рожу изрезал. Я прошел мимо не оборачиваясь. Через шагов сто повернул обратно и пошел за ним — так просто, от скуки. Он шел спокойно, прямо, ничего не боялся. Зашел сначала в продуктовую лавку, накупил там дорогой вкусной жратвы, вина, шампанского, потом к цветочнику — взял какой-то разноцветный букетик. Посвистывает, доволен жизнью. Вошел в подземный паркинг. Вот это зря. Я, честно, вообще ни о чем не думал, пока он не зашел в этот паркинг. А там уж я ничего с собой не мог поделать — стал прикидывать. Когда он подошел к машине — опять открытый кабриолет — дурные воспоминания так и рванули во всю мочь. Я стоял за ним — рукой подать.

Он, должно быть, увидел меня в зеркале — подпрыгнул, как козел. Сразу другим человеком стал. Смотрел на меня как больной, струсил, я вижу, по полной. Собаки, когда чуют страх, бросаются и кусают. Вот и я такой. Понял, что он ссыт, только мне захотелось еще минутку поиграться: он же меня не узнал с такой рожей.

Я сказал ему: «Что, открытые машины до сих пор любишь?» И тут он сразу врубился! Охренеть, какой кайф!

Бритва у меня была уже в левой руке — сама туда прыгнула, как живая. Раз — и все. Так быстро, даже обидно. Бритва взяла и разрезала глотку. Я отскочил в сторону. Кровь из этого мужика хлестала, как лава из вулкана! Он все бросил, схватился за горло, бутылки все перебились. Через три минуты он лежал мертвый на своих покупках и на битом стекле. Кругом море крови. Только цветы не запачкались, а цветы же не виноваты, им не в подземном паркинге надо умирать! Им нужны солнце, воздух и вода.

Я всегда любил цветы, растения и всякую природу. Я их взял с собой. Кто идет с цветами, того полицаи никогда не загребут. Ни за что! Вы ж понимаете, у мужика с оружием букета цветов в руках не бывает. Тем более если он убил. А мне двадцать годков, только с моей рожей ни одна баба от меня цветов не примет, кроме моей матери. Вот я их ей и подарил. Перед входом под фонарем хорошо посмотрел, не осталось ли где пятнышка крови. Нигде ничего — вот и клево.

Мать взяла цветы молча. Я видел, она глазам своим не верила, не понимала — может, спит. Наверное, в тот день она точно решила, что я с ума сошел. Мы поужинали, поговорили о разных делах, так и вечер прошел. И все. А ночью со мной случился приступ — хоть сдохни, такого еще не было. Я правда думал, что помру.

Мать из дома вышла. Так хоть лучше. Какие-то люди ходили по комнате, а на меня не смотрели. Ворочали всю мебель, чтобы отобрать у меня бритву. Я на них ору, хочу их поймать, а они ходят себе, будто меня и нет. А тот говнюк из кабриолета держится обеими руками за горло и кровь между пальцами брызжет. И так всю ночь — никак этот кошмар не кончался, и я ничего не мог сделать с теми людьми.

Утром мать вернулась, от нее перегаром несло. Она видела, что со мной, но ничего не сказала. Я заперся в ванной, глянул чуть-чуть в зеркало и совсем отпал. Понять не мог, кто там, сам себя не узнавал. Какой-то незнакомый парень с тощим лицом, безумными глазами, а из носа идет кровь. Ни за что больше не хочу видеть себя в зеркале. Там меня больше и нет.

Через час я вышел из ванной, держался за стенки, чтоб не упасть. Сил никаких не было, я рухнул на кровать и тотчас уснул. Только в восемь вечера открыл глаза. На кухне мать сидела на своем месте и ужинала. Тишина свинцовая. Напротив стояла моя тарелка, а рядом газета, сложена пополам, и одна статья обведена красным, чтобы я не пропустил. А там про «ужасную гибель» агента по недвижимости, «варварски зарезанного» в городском подземном паркинге. Я все виду не подавал, прочел статью до конца. Лучше всего там были две последние строчки. Легавые с журналистами установили, что покойник делал в последние полчаса. Заходил, говорят, за покупками и купил цветы жене. Цветы не обнаружены. Я не знал, что сказать, только очень ржать хотелось.

А мать не орала, только буркнула: «Бери свое барахло и вали отсюда, и чтоб я тебя никогда больше не видела. Ни-ко-гда». Это она так отчеканила, чтобы я понял. Я усек, не боись.

Съел хлеба с сыром и пошел. На плечах рюкзак, весит два кило, а там вся моя жизнь за двадцать лет — на десять лет по кило, стало быть. Тетрадки мои лежали в другом месте, за них я не боялся. Мать курила одну за одной за домом, чтоб меня не видеть. Я пошел к ней в комнату, грохнул ногой со всех сил по платяному шкафу и взял все-таки тот конверт: большой, коричневый, толстый, перевязан веревочкой, а там письмо и еще всякая хрень. Когда совсем ушел, свистнул, не оборачиваясь, подозвать Тома — давно уже его не видел. Что этот пес хочет, то и делает!

Пяти минут не прошло — слышу, она орет так, как никогда не орала. Как безумная! Стало быть, увидела, что шкаф вскрыт. Я пошел скорей, было темно. Понимал, что она выскочила на крыльцо. Только она не знала, в какую я сторону пошел. Я и свалил. Смешней всего, что открыл я этот конверт только лет пять спустя. А то все было бы совсем по-другому.

 

Глава 19

Четверг, 14 августа 2003 года.

Полицейский внимательно перечитывал на экране компьютера только что принятое им заявление. Местами исправлял опечатки. Машинально посмотрел на стенные часы напротив: 9.20. Это был первый за сегодня клиент, как полицейские с сарказмом называют жалобщиков. А тот, кто сидел напротив, докучал ему с восьми утра — пришел в квартальный участок к открытию. Явился с сумкой на колесиках, чтобы покончить со своим делом и пойти за покупками.

— Так. Я перечитал ваше заявление. Это просто для учета — не официальная жалоба, но у нас будет какая-то бумага, чтобы войти в контакт с другим лицом и постараться уладить спор. Идет?

Старичок перед ответом прокашлялся. Он побаивался полицейского, хотя тот и разговаривал с ним вполне благожелательно.

— Да, хорошо. Но он же будет знать, что это я к вам приходил. Это мне чем-нибудь грозит?

— Знать он, конечно, будет, ведь мы с вашим заявлением к нему и придем. Но вам ничего не грозит. Это не кино, ничего не бойтесь, у нас каждый день по пятьдесят таких скандалов.

Полицейский еще раз прокрутил текст заявления на экране.

— Итак, излагаю суть. Один экземпляр останется у вас. Ваше имя Анри Лестрад, родились в 1923 году в Шатору, пенсионер, проживаете в доме № 17, Будапештская улица, Париж, Девятый округ. Вы ставите нас в известность, что от вашего соседа сверху, господина Оливье Эмери, исходит шум, являющийся причиной вашего пробуждения, что происходит ежедневно в 6.00 утра. Несколько дней назад вы встретили его на лестнице и обратились с просьбой прекратить или уменьшить шум. Он ответил согласием, однако изменений не произошло. Вы обращаетесь в органы полиции, чтобы мы урегулировали отношения между жильцами с целью прекращения неприятного для вас поведения. Все правильно?

— Совершенно верно. Так вы пойдете к нему? Когда? Вы мне скажете?

Анри Лестрад сидел с авторучкой в руке, но не хотел подписывать заявление, не задав еще несколько вопросов. Про себя он жалел, что пошел сюда. Но жена, доведенная до исступления соседским шумом, настояла. Каждый вечер она твердила: «Вот увидишь, опять нас разбудит этот эгоист. Он даже не думает о том, что внизу живут пожилые люди». А утро в шесть часов начиналось с непременного: «Вот видишь, я же говорила». Господин Лестрад больше не мог выбирать между женой и соседом и однажды утром решил наконец пойти в полицейский участок.

— Это не преступление века, — улыбнулся полицейский. — Может, мы положим заявление к нему в почтовый ящик, может, если время будет подходящее, зайдем и в квартиру. Вы не беспокойтесь, все будет хорошо.

Анри Лестрад, немного утешенный, ушел, а полицейский, принявший заявление, поручил уладить это дело двум молодым патрульным, служащим в полиции месяца три.

— Пойдете к нему часов в семь вечера. Может, он будет дома. Если нет — оставите заявление в ящике.

Один из новичков прочитал заявление.

— Прикольная история!

— Вот за тем туда и пойдете — поучитесь на простом. Ваше дело — погасить страсти, дать понять тому типу, что внизу живут старики, ну и так далее.

— О'кей, понятно. А может, это от жары люди стали такие нервные. И так не спят, а тут еще сверху шум.

Придя к себе в кабинет, судебный следователь Николя Тарнос первым делом позвонил в тюрьму, где находился Жан-Пьер Бриаль. С тюремным персоналом он был хорошо знаком: в этой тюрьме часто сидели его подследственные.

После вежливых банальностей с директором тюрьмы о жаре и о том, что камеры переполнены, следователь перешел к делу Жан-Пьера Бриаля.

— Вчера вечером Бриаль был у меня в кабинете. Мне показалось, за последний месяц он сильно растолстел. У вас что, завелась трехзвездочная харчевня или просто повар поменялся?

— Ничего не менялось, — засмеялся в ответ директор. — Но вы точно подметили, Бриаль жиреет. Он практически весь день напролет лежит, спортом не занимается, обжирается хлебом, сладостями и газировкой.

— Интересно. Он что, в депрессии?

— Нет, вряд ли. Он какой-то от всего отстраненный. Коридорный надзиратель говорит, он подробно записывает свои сны, а потом анализирует. Однажды надзиратель заглянул к нему в тетрадки, когда того не было в камере.

— Довольно оригинальное поведение. Интересные сны?

— Я один глянул — скорее сказал бы, это странно. Хорошо изложено, прекрасный почерк, гладкий стиль. Изучает свои сновидения, иногда вспоминает детство, а вот об убийствах, в которых обвиняется, — ничего.

— Это уж было бы слишком хорошо. Как вы думаете, он знает, что его тетрадки читают?

— Несомненно. Он сперва кажется немножко не от мира сего, но раза два так на меня глянул, что призадумаешься. А когда поразмышляешь, становится не по себе.

— Да, правда, не очень вяжется с тем, что он себя аттестует простым работягой. И наверняка образцовый заключенный, все тюремные правила знает и исполняет.

— Если бы все были такие, в тюрьме было бы полное спокойствие.

— Видимо, да. Но меня больше интересует, как он ведет себя на воле.

* * *

Мистраль явился на службу в 8.00 в дурном расположении духа. Перед отъездом он через силу перекинулся с женой парой слов. Она между тем воздерживалась от разговоров о состоянии его здоровья, которое из-за недосыпа становилось все хуже. Одна бессонная ночь тянула за собой другую.

Кальдрон, как обычно, был в кабинете уже в семь. Каждый день, в том числе в отпуске, он вставал в половине шестого. Час спустя насыпал коту в кормушку сухого корма, наливал большую миску воды и уезжал. Жена просыпалась, когда он выходил из квартиры. В кабинете первой его заботой было накормить золотую рыбку. Он брал крохотную коробочку и постукивал о край аквариума, высыпал туда порошок с противным запахом.

В одну секунду Кальдрон оценил, в каком состоянии находится Мистраль, и ничего не сказал. Они почти не говорили друг с другом, но согласились, что «здешний кофе в такое время пить невозможно» и пошли в бар неподалеку от площади Сен-Мишель.

— Жара как будто на спад пошла.

— Да, вот и хорошо. Что сегодня на этот счет болтают газеты?

Кальдрон открыл «Паризьен», лежащую на стойке и уже затрепанную — видно, другие посетители тоже его листали.

— Статей о жаре много. Вчера был введен в действие Белый план. «Протаскивают» министра здравоохранения за плохое руководство в кризисной ситуации. А так ничего особенного. Вот только есть заметка о нашем тройном убийстве и врезка от адвоката Бриаля: тот орет об аресте невиновного и смешивает с грязью полицию и следствие.

Кальдрон говорил об их делах как-то совсем равнодушно. С Мистраля сразу сон соскочил:

— Что-что-что?

— Я знал, что вас заденет за живое! — Кальдрон улыбнулся.

— Угадали. Так и нетрудно было угадать! Уверен, Бальм наградит меня фразой наподобие: «Вот ты и вышел на арену со львами: хочешь остаться живым — шевелись!»

Они расхохотались.

В кабинете Мистраля секретарша оставила две записочки на стикерах. Первая — по поводу звонка девушек из отряда Мистраля: «Ищем беглого шофера по делу Морена, есть прогресс». На второй было написано: «Заведующий лабораторией просил позвонить».

Мистраль снял трубку и набрал номер мобильного Ингрид Сент-Роз. В ее голосе был слышен оптимизм.

— Определили марку машины, которая наехала на Себастьена. «Крайслер-вояджер», модель 2001 года, серебристого цвета. Установили по осколкам фары, разбитой вдребезги. Криминалисты из кожи вон вылезли, чтобы примерно ее восстановить. Хуже пазла из десяти тысяч кусочков, но оно того стоило!

— А цвет как узнали?

— На заднем щитке и номерном знаке мотоцикла есть следы краски. Тот тип подбил мотоцикл правым крылом, фару разбил вдребезги, а крыло оставило на мотоцикле следы краски.

— Браво! Дальше какие у вас зацепки?

— Мы получим записи с камер наблюдения за движением от начала бульвара Сен-Жермен — Института арабского мира — до площади Бастилии, а потом с тех бульваров, которые идут от Бастилии. Наши сотрудники звонят дилерам «крайслера» в Иль-де-Франсе узнать, продавалась ли недавно правая фара, а если получится — кому продавалась.

— Как работается со службой ДТП?

— Прекрасно по всей программе. Никто не считается со временем, чтобы поймать лихача.

— Я позвоню начальнику службы, скажу спасибо. От Себастьена приходили весточки?

— Да, все нормально, лучше быть не может. Он весь день и почти всю ночь по уши в компьютере, так что не скучает. И настроение хорошее: он знает, что за лихачом гонятся, и в больнице за ним уход хороший.

Пока они разговаривали, секретарша положила на стол к Мистралю еще записочку: «Г-н Бальм просит вас, как закончите разговор, зайти к нему вместе с Венсаном».

Перед Бальмом лежала «Паризьен», раскрытая на статье о тройном убийстве. Мистраль с Кальдроном не глядели друг на друга, чтобы не рассмеяться. Первый зам кипел и был готов взорваться. Он грозно тыкал пальцем в статью и орал. Хотя двойные обитые двери его кабинета были закрыты, люди в секретарской слышали каждое слово из рыка первого зама.

— Мне звонили из кабинета министров по поводу этих убийств, спрашивали, что я думаю! Я им говорю — серьезных доказательств пока нет, рано еще связывать серию в Понтуазе с нашей. А тот, конечно, стал проедать мне плешь, как, мол, это важно, как озабочен министр, и бла-бла-бла, и все такое. Да в гробу министр все видал! Он сидит себе в отпуске и думает: «Пускай с теми, кто помер от жары, здравоохранение разбирается!»

Покуда Бальм переводил дух, Мистраль, чтобы вновь завести машину, вставил невинную, казалось бы, фразочку:

— Эти канцелярские крысы всегда так. Сидят в своих офисах, ничего о земле не знают, только машут красными тряпками, пугают: сегодня министр, завтра префект. Да еще и правда думают, что это поможет!

Бальм вскочил. Он был вспыльчив, за четыре секунды доходил до невменяемого состояния, а через десять успокаивался. Гнев его бывал титаничен, и начальники служб прежде всего старались найти повод завести его с пол-оборота. Так и тут: Бальма прорвало:

— Вот-вот-вот! Когда что не так, управление виновато, а когда все получается — они считают, что это их заслуга. Знаешь, что я тебе скажу, Людовик: не выношу, как у этих дундуков встает на чужое траханье! Вот так. Если он еще позвонит, я тебе скажу.

Гром грянул, молния ушла в землю. Когда первый зам задал свой вопрос, голос его звучал так, будто ничего не случилось — только лионский выговор был заметнее обычного.

— Ну а что делается?

— Ожидаю ответов от экспертиз: ДНК, акустическая биометрия. Надо еще встретиться со следователем из Понтуаза, с жандармами, подробней заняться последней убитой — Лорой Димитровой. Как видишь, хватает работы.

— А что адвоката Бриаля вдруг стукнуло? — Бальм покосился на газету.

— Он попытается с помощью нашего расследования доказать, что Бриаль физически не мог совершить в Париже убийства, идентичные убийствам в Уазе. А раз так, он потребует его освобождения под тем предлогом, что настоящий убийца на свободе. Если только мы не достанем чего-нибудь свеженького из загашника.

— Ну и?..

— Пока ничего, но рук не опускаем.

Выходя от Бальма, Мистраль с Кальдроном встретили троих ребят из Дуруправа. Те тихонько смеялись и аплодировали.

— Как у вас грохотало! Я уж думал, двери с петель сорвет.

— А мы еще не все снаряды расстреляли, — скромно ответил Кальдрон. — В следующий раз стены рухнут.

Мистралю стало совестно за утреннюю угрюмость: он позвонил Кларе и долго болтал ни о чем, чтобы обоим стало легче на душе. И все-таки Клара произнесла фразу, на которую Людовик нарочно не отозвался:

— Это все славные мужские дела, но женщинам становится утомительно.

После этого Мистраль позвонил в лабораторию.

— Ваши анализы готовы. Абсолютно ничего годного. По крайней мере никакого отношения к образцам той ДНК, которая фигурирует в делах из Уазы. Совершенно никакого. Есть подтверждение, что кровь Шанталь Коломар появилась в результате ударов в лицо жертвы. Интересно было бы знать, зачем убийца моет пол на месте преступления, если это кровь убитой, а не его. Что касается ваших пакистанцев — то же самое: ДНК не имеет никакого отношения к убийству.

— Что еще?

— У всех троих масса неидентифицированных следов, но это может быть как убийца, так и соседи или знакомые. Этого не узнаешь, пока вы его не возьмете. Еще мне нужны образцы ДНК официальных лиц, входивших в помещения: полиции, пожарных и врача. Сделайте как обычно: кто-нибудь из ваших возьмет ватной палочкой у всех мазки изо рта в стеклянную пробирочку, а вы мне все это быстро доставите. Я получу ДНК и сравню с неидентифицированными образцами, чтобы не искать напрасно. Много шансов, что ваши места преступлений сильно загрязнены первыми входившими — так всегда бывает.

Мистраль повесил трубку, погрустнев.

 

Глава 20

Тот же день.

Оливье Эмери сидел в машине, припаркованной в паре кварталов от его дома и, как обычно, слушал ФИП. Ему нужно было выйти и пешком дойти до дома, но он позволил себе немного забыться под голос молодой дикторши. Он знал, что дикторша новая: она объявила, что слушатель, ответивший на один простой вопрос, может выиграть джазовый диск. Тембр этого голоса казался ему завораживающим. Оливье Эмери чувствовал себя как на дыбе. В новом голосе звучала тайна. Оливье что угодно отдал бы, чтобы без конца слышать этот голос и отвечать ему. Он старался не вспоминать о ловушке, в которую чуть не попался несколько дней назад, чтобы не вызвать стресс, который, по опыту, всегда через несколько минут становился приступом. Времени было 14.45, а он все еще не обедал. Есть пищу, которую трогали жирные, грязные руки, он не мог себя заставить.

Зеркальце в водительской кабине было повернуто вниз, чтобы он случайно не заглянул в него.

Дикторша объявила: «Новости на ФИП, у микрофона Серж Лозуар», и Оливье Эмери очнулся от грез. Он с неудовольствием потянулся выключить радио, зная, что на этой станции есть только один мужской голос: тот, что каждый час без десяти минут кратко рассказывает новости. Слышать мужской голос на этой волне он категорически не хотел. Однако новости начались с сообщения о его деле, и он застыл с протянутой рукой на все двадцать секунд, пока длилось сообщение.

— Как сообщает источник в органах правосудия, следствие не может ответить на вопрос, почему три убийства молодых женщин, совершенные в 2002 году в департаменте Уаза, так похожи на три других убийства, которые произошли недавно в Париже. Адвокат главного подозреваемого внес ходатайство о его освобождении, поскольку — цитирую: «улики, выдвинутые против предполагаемого убийцы, не столь убедительны, как утверждало следствие».

Оливье Эмери понял: это сообщение адресовано именно ему. Оно призывало быть вдвойне осторожным. Еще он был убежден, что полиция не давала дикторшам отвечать на его звонки, и тогда они придумали эту уловку, чтобы к нему обратиться.

«Какие славные! Я просто обязан поблагодарить их».

Он вошел в первый попавшийся бар — отсюда он наверняка еще не звонил ни разу, — заказал одно пиво и поскорее подбежал к телефону.

— Здравствуйте, я хотел бы, если можно, поговорить с диктором, которая сейчас в студии.

Телефонистка помахала рукой, привлекая внимание сидящего рядом с ней техника, и включила второй микрофон.

— Опять этот шиз!

Техник все понял и жестом показал: «работает». Он включил запись.

— Здравствуйте. Простите, диктора из студии вызвать нельзя.

— Да-да, конечно… Я хотел только ее поблагодарить.

— За что? Я могу передать ей ваше сообщение.

— Нет, это слишком сложно. До свидания.

Телефонистка пожала плечами и снова погрузилась в чтение дамского журнала. Техник нажал на «Стоп».

Оливье Эмери повесил трубку. Он не добился своего, но был рад, страшно рад: он снова мог набирать номер ФИП и, хотя ему в очередной раз отказали, но он же знал, что так будет. Он передал дикторше то, что хотел сказать, хотя ему и нельзя было сделать это самому. И она его про себя поблагодарит.

Он вернулся к стойке и выпил подряд три пива. Поставленная перед ним вазочка с арахисом была ему противна: он представлял, как липкие, грязные пальцы перебирали эти орешки. Футляром для очков он отодвинул ее от себя на полметра, чтобы больше не видеть. Бармен пожал плечами и покачал головой: «Еще один чокнутый. Что-то их, кажется мне, с каждым годом все больше!»

На тротуаре, метрах в пятнадцати от Эмери, трое мальчишек лет десяти злобно дразнили девочку, их сверстницу. Эмери шел в их сторону и смотрел на эту сцену. Когда поравнялся с ребятами, у пареньков смех пропал: их напугал вид человека с необычным лицом. Они поскорее дали стрекача. Девочка же стояла на месте и смотрела на Эмери.

— У тебя лицо такое чудное, испорченное. Я тебя даже немножко боюсь. Ты с кем-нибудь подрался?

Эмери немного подумал.

— Это очень старая история. Слишком долго рассказывать. А ты почему плачешь?

— Потому что мальчишки убили паука, а я его тут каждый день видела.

— Большой был паук?

— Нет, не очень. Он плел паутину от водосточной трубы к тротуару и мушек ел.

— Ты не боишься пауков? А то многие боятся!

— Я не боюсь. Они не кусаются.

— Бывают и кусачие.

— Мама говорит: «Паук с утра к беде, паук с вечера к счастью».

— Ну и что?

— Мне не нравится, когда вечером убивают паука, они же тогда счастье приносят. Вот я с обеда и считаю, что уже вечер.

— Это ты хорошо придумала, правда!

Поднимаясь по лестнице к своей квартирке, Оливье Эмери все еще думал об ответе девочки — такого он не ожидал. Он встретил соседа с шестого этажа, автоматически поздоровался с ним, но старик упрямо прошел мимо, не останавливаясь и глядя вниз, на ступеньки. Эмери не обратил на это внимания: голова кружилась, болела, его подташнивало. Он пообедал яйцами, сваренными вкрутую, залпом выпил литр соевого молока с тегретолом и рухнул на постель.

Мистраль ехал на совещание к судебному следователю из Понтуаза Николя Тарносу, туда должны были прийти и жандармы. За рулем сидел Жозе Фариа, рядом Поль Дальмат читал сводный отчет о тройном убийстве в Уазе, Людовик Мистраль дремал на заднем сиденье. Через сорок пять минут он проснулся оттого, что машина остановилась на стоянке исправительного суда. Он привел себя в порядок и молча пошел за Дальматом и Фариа.

Дверь в кабинет Николя Тарноса была открыта. Жандармы уже прибыли. Когда Мистраль, Дальмат и Фариа вошли, они уже знакомились с парижским делом.

Полицейские обменялись пустыми приветствиями, пустыми привычными фразами о погоде, о том, как все завалены работой и прочее. Наконец следователь перешел к делу: он перечислял пункты совпадений и различий между парижскими убийствами и теми, которыми занимался он. Через час перед ним лежало два листка. На одном было написано «за», на другом «против».

Полицейские с жандармами тоже делали записи.

«Я такими упражнениями уже занимался, — размышлял Мистраль. — Интересно, что получится у них».

Но больше всего Мистраль боялся, что не совладает с желанием уснуть, которое могло вернуться в любой момент. Надеялся он только на то, что следователь угостит их кофе.

— Итак, если мы все положим на весы, — подводил итоги Тарнос, — чаши придут в равновесие. «За» у нас: абсолютно одинаковый почерк преступлений, осколки зеркала в лицах, салфетка, закрывающая лицо, руки, связанные за спиной, похищения мобильных телефонов и компьютеров, загадочные тексты. «Против»: веревки, которыми связаны руки, не одинаковы; жертвы друг на друга не похожи; места преступлений тоже разные: там квартиры, здесь собственные дома; цитаты — из разных текстов, и нет убедительных анализов ДНК.

— Об этом мы сейчас как раз только что говорили, господин судебный следователь. Мы считаем, что под впечатлением от событий в Уазе кто-то повторил те же преступления в Париже, — вступил в разговор жандармский майор.

— Что скажет полиция?

Мистраль пожал плечами. Против своего обыкновения говорил он медленно, а в рассуждениях на тему «за и против» участия не принимал.

— Очевидно, что Бриалю нельзя приписать парижские убийства. Но в самом ли деле Бриаль совершил первые три? Вот, на мой взгляд, ключевой вопрос. Может, он был подстрекателем. Или Бриаль вообще ни при чем, а все шесть раз убивал один и тот же человек. Тогда возникает вопрос: почему Бриаль не говорит ничего серьезного в пользу своего алиби.

— Я знаю, что у жандармерии другое мнение насчет Бриаля — не так ли? — заметил следователь.

Все три жандарма только молча кивнули.

— Есть один пункт, который меня смущает, — продолжал Мистраль. — В протоколах аутопсии по вашему делу судмедэксперт указывает, что в двух случаях узлы завязаны левшой, в одном — правшой. Бриаль не амбидекстр?

Замечание Мистраля вызвало у жандармов легкое замешательство.

— Бриаль правша, — ответил молодой крепыш. — Разумеется, мы видели это место в протоколе и обсуждали его. Во всех трех убийствах у нас одна и та же веревка, следов ДНК на ней нет, потому что убийца, вероятно, действовал в перчатках. На всех трех жертвах веревка обмотана вокруг запястий четыре раза. Различается только положение веревки в момент завязывания узла. Поэтому мы подумали, что убийца действовал один и ему, очевидно, приходилось, когда он связывал руки женщин, дважды менять собственное положение.

— Да, похоже, вы правы, — согласился Мистраль. — Теперь у меня еще вопрос: вы не заметили, были ли завешаны зеркала в домах убитых или дома у Бриаля?

— Что вы хотите этим сказать? — встрепенулся следователь.

Мистраль сообщил о том, что обнаружил у Шанталь Коломар, и поделился своей гипотезой, предполагающей, что убийца — шизофреник и не входит в помещение, где может увидеть свое отражение. Он особо обратил внимание на совпадение передвижений убийцы в домах жертв в Уазе и в Париже. Следователь и жандармы смотрели на Мистраля круглыми глазами.

— Нет… — покачал головой офицер жандармерии, — на это мы внимания не обращали. Но что это дает для нашего дела, если Бриаль все равно за решеткой?

Жандармы обменивались мнениями с полицейскими, а следователь оформлял запись беседы. Потом он обратился к жандармам:

— Итак, вот к чему мы приходим. Надо проверить деталь, замеченную комиссаром Мистралем. Я свяжусь с поверенным Бриаля и отправлюсь к нему в дом. Вам, со своей стороны, поручаю осуществить проверку в домах убитых. Хотелось бы, чтобы из криминальной полиции кто-нибудь присутствовал там просто как наблюдатель. Все это довольно запутанная история, так что взгляд со стороны не помешает.

На обратном пути Мистраль молчал. Дальмат опустил козырек от солнца и заглянул в зеркальце, не спит ли шеф. Их взгляды встретились.

— Почему вы им не сказали, что сосед последней потерпевшей тоже убит?

— Как справедливо заметил следователь, дело это довольно запутанное. Пока у нас нет объективных оснований утверждать, что это убийство связано с убийством Димитровой, хотя исключать такую возможность тоже нельзя. Судя по тому, что я читал и слышал, сопоставляя наше дело с тем, мне не кажется, что Бриаль — единственный автор всех убийств в Уазе. Но следователю и жандармам еще рано с этим соглашаться. Они проделали огромную работу, и им кажется, будто все сходится.

— И стало быть, если проверка на зеркала у убитых даст положительный результат, это еще не значит, что Бриаль ни при чем, а может быть и так…

— Может быть и так, что они действовали вдвоем — особенно если у Бриаля зеркало есть, — договорил Мистраль.

— Пока Бриаля не отпустят, адвокат следователю жизни не даст, — уныло заметил Жозе Фариа.

Мистраль позвонил Кальдрону рассказать о разговоре у судебного следователя и убедиться, что нового срочного не объявилось. С виду все было спокойно, и он позвонил Кларе, сообщил, что будет к ужину. Потом поговорил с родителями и сыновьями. Мальчики «отрывались» с луками, стрелами и деревянными мечами.

В 19.15 серый «форд-мондео» въехал в узкие ворота набережной Орфевр, 36. Через полчаса Мистраль на нем выехал, поставив в магнитолу диск Билли Пола «Я и миссис Джонс». По пути он сделал за один раз два дела: аптека была рядом с цветочным магазином. Сначала он подобрал букет для Клары, потом решился и направился в аптеку. Весь вечер его не покидала головная боль, и он совсем обессилел. Мистраль чувствовал, что еще одной бессонной ночи не выдержит. Он подал аптекарю рецепт, который несколько дней назад ему выписал Тевено.

— Избегайте спиртного, если выбрали это лекарство. Принимайте за пятнадцать минут перед сном, запив стаканом воды.

Мистралю было неприятно, что у него в кармане лежит пачка снотворного. Он еще не решил, воспользуется ли им.

В тот же самый час два коротких звонка в дверь вышвырнули из кровати Оливье Эмери. Он не спал, а просто лежал, чтобы легче было терпеть стреляющую боль — предвестницу приступа. К нему никто, совершенно никто, никогда не приходил, он даже не знал, как звучит его собственный звонок! Сердце бешено заколотилось, он задыхался, в висках зажужжало сверло, стресс зашкалил — полная паника. Еще звонок, немного дольше прежних. Эмери подошел к двери и спросил, стараясь, чтоб не дрожал голос:

— Кто это? Кто звонит?

— Полиция, господин Эмери.

За миллионную долю секунды Оливье Эмери вспомнилось все.

«Пришли брать» — был первый рефлекс. «Этого не может быть, они не могли докопаться, я бы знал!» — рефлекс второй. «Делать нечего, надо открыть» — вывод.

Третий звонок. Усталый голос из-за двери:

— Откройте, господин Эмери, это из участка.

— Да, да, сию секунду!

Эмери стоял у двери, левой рукой сжимая рукоятку раскрытой опасной бритвы. Правой рукой он открыл замок, насторожившись, готовый на все, даже если полиция силой ворвется в квартиру. Ничего подобного: всего лишь двое молоденьких полицейских, юноша и девушка, немного смущенные, стояли на лестнице и ожидали приглашения. Оливье Эмери тихо сложил бритву и неприметно сунул ее в карман брюк.

— Можно войти? — спросила девушка.

— Конечно, конечно, проходите, пожалуйста. Простите, я задремал — сегодня рано встал на службу.

На нем была только футболка поверх брюк, и полицейские, увидев его мощную мускулатуру, невольно переглянулись.

Стрелка прибора находилась еще в зоне паники, но эта паника понемногу сходила на нет. Успокаивал Эмери единственный новенький шеврон на погонах молодых патрульных.

«Стажеры-первогодки, — подумал он. — Теоретически бояться нечего: таких на задержание не посылают». Юноша рылся в поисках блокнота, а девушка обвела глазами квартирку.

— Суровая у вас обстановочка.

— Я в Париж только на работу приезжаю. На выходные у родных в провинции. Так зачем вы пришли? — Оливье Эмери все же был начеку и руку держал возле кармана, чтобы сразу, если понадобится, выхватить бритву.

— К нам сегодня поступило заявление от Анри Лестрада, вашего соседа снизу. Он жалуется, что у вас по утрам в шесть часов всегда бывает шумно, это мешает спать ему и его супруге. У нас экземпляр его заявления, мы сейчас вас с ним ознакомим.

Пресс, давивший на черепную коробку Оливье Эмери, разом исчез, сверло перестало вертеться в висках. Правда, еще ощущалось биение в левом глазу — придет боль и уничтожит глаз. Но можно нормально продержаться до ухода полиции. Он знал, какие огромные усилия ему приходится прилагать, чтобы оставаться во вменяемом состоянии. Таблетки, которые он глотал как попало, лишь кое-как справлялись с задачей смягчать боль.

Эмери зачитали заявление соседа. Он внимательно выслушал, наблюдая, как полицейские смотрят на него, и понимая, что они чувствуют. Всякий, кто видел его более или менее близко, отводил глаза, в которых появлялось смешанное чувство страха и удивления.

— Очень жаль, если я им мешаю. В такую жару я плохо сплю и рано просыпаюсь. Проснувшись, делаю небольшую зарядку. Шум, который они слышат, — это я прыгаю через скакалку. Я не знал, что им меня слышно: я привык к гимнастике. А вообще я совсем не шумлю.

— Согласен, это не так уж страшно, — кивнул юноша-полицейский. — Вы обязуетесь больше не тревожить их?

— Да, конечно, я буду выходить на улицу.

— Сейчас я запишу это ваше заявление, а потом познакомлю с ним вашего соседа. Знаете, какие бывают старики: из-за ерунды нервничают, надо же их успокоить. Сейчас им еще и от жары очень плохо бывает.

Юноша составлял ответ на заявление, а его спутница машинально опять стала оглядывать квартирку. Ее внимание привлек обернутый в газету плоский предмет на входной двери, примерно на три четверти от ее ширины и высоты. Ей стало любопытно, что это такое. Размышляя, она почувствовала тяжелый взгляд человека и тут же покраснела. Ей стало не по себе, она извернулась на стуле и вдруг страшно заинтересовалась протоколом, который писал ее коллега.

— Так, теперь я заактирую ваши ответы. Итак, вас зовут Оливье Эмери. Родились…

— Первого ноября тысяча девятьсот шестьдесят пятого года в Шатору, департамент Эндра.

— Проживаете в доме № 17 по Будапештской улице, седьмой этаж, дверь направо. В жару без лифта высоковато будет!

Молодой патрульный позволил себе такую шутку, понимая, что дело об утреннем шуме не слишком серьезно. Его коллега смущенно улыбнулась. Эмери тоже принудил себя изобразить улыбку.

— Телефон?

Оливье Эмери стремительно думал. Телефон есть у всех. Он тоже должен быть как все, но давно решил никому не давать номер своего мобильного, да и сам воздерживался им пользоваться и даже заряжать. Исключение делалось только для экстренных случаев.

— У меня нет телефона. Теперь они у всех есть, а раньше-то как жили? Не было их, и обходились! А по мне мобильный телефон хуже поводка для собаки.

— Можно согласиться, но лично я без него не мог бы обойтись… Ваша профессия? Как вы понимаете, мы задаем обычные вопросы, просто чтобы иметь какие-то данные.

— Знаю, знаю. Мы же с вами коллеги, я сам сержант полиции. Потому мне и лучше без телефона — никто не достанет. Если надо вызвать на службу — пускай едут домой, а не застанут дома — ничего не поделаешь!

Эмери небрежным движением раскрыл старый потрепанный черный кожаный бумажник, где лежала трехцветная карточка с надписью «ПОЛИЦИЯ» посередине. Раскрытый бумажник он положил на стол. Молодые полицейские раскрыли рты. Эмери остался доволен произведенным эффектом. Но тут же и пожалел — все равно что в карты побил тузом двойку.

Слишком рано и слишком сильно. Опять эта страсть играть с опасностью, проходить через страх. Это был плохой ход.

 

Глава 21

Пятница, 15 августа 2003 года.

В 7.00 дежурный на верхнем этаже дома № 36 поздоровался с Венсаном Кальдроном и открыл ему автоматический замок стеклянной двери. Он давно знал офицера и уже не спрашивал у него пропуск. Свой обычный утренний маршрут Кальдрон начал с того, что зашел в штаб. Вместе с коллегами, заступающими на двенадцатичасовое дежурство, он пил свой первый кофе, потом просматривал, что случилось за ночь. Затем шел к себе и кормил рыбку.

— Сегодня есть пташка и пораньше тебя!

— Кто? Из нашей бригады?

— Да. Этот новый капитан… как его… ах да, Дальмат. Слушай, какой-то он невеселый. Я его встретил здесь в здании в половине седьмого. Только поздоровался сквозь зубы, и все.

Кальдрон только пожал плечами и ушел от ответа, но его заинтересовало, чего ради Дальмат явился так рано. Первый раз за очень долгое время он забыл про рыбку и направился прямо в кабинет Дальмата.

Капитан сидел за столом, изучая детализацию телефонных разговоров Лоры Димитровой. Когда вошел Кальдрон, он почти не повернул головы.

— Ты что, с кровати упал сегодня с утра?

— Нет. Я уже много лет встаю в пять утра, когда бы ни лег. А от жары тяжко, вот и решил лучше поработать с малознакомыми документами в тишине. Через пару часов станет еще жарче, начнется шум, телефонные звонки — пяти минут не будет сосредоточиться.

— Нашел что-нибудь интересное в этих столбиках телефонных номеров?

— Пока нет. Надо закончить работу. Еще до обеда я тебе скажу результат. Сбой на почте нам, конечно, не на руку: тяжеловато все это перелопатить вручную.

— Так велел бы ты Фариа попахать. У него уже привычка есть, он вдвое быстрее глотает всю эту цифирь.

— Верно, но я хочу сам знать, как это делается.

9.30. Людовик Мистраль ехал в сторону Парижа, не превышая скорости. Он считал, что может на часок припоздниться. Дежурный по штабу нарисовал ему картину событий за ночь, которая сводилась к двум словам: без происшествий. Всю ночь Мистраль ожидал сна, который пришел только к пяти утра. Два часа поспал. Он был словно в ватном тумане, прилагал все силы, чтобы естественным тоном разговаривать с Кларой, а та смотрела на него с испугом, но не позволяла себе замечаний. В эту ночь он пытался заговорить свою бессонницу, но ничего не вышло. Ее причины словно расплывались в тумане — оставалась только темнота в открытых глазах.

В бардачке машины в аптекарском пакетике лежала нетронутая упаковка таблеток — он нарочно забыл ее там. По его подсчетам, тяжелые нарушения сна длились уже дней сорок.

«Должен же организм в определенный момент на это отозваться, — думал он, — и тогда я просплю всю ночь».

С другой стороны, он понимал, как сказывается на нем отсутствие настоящего сна: чувствовал, что хуже соображает, стал напряженнее и раздражительнее.

Движение было небольшое. Он объехал площадь Звезды, двинулся вниз по Елисейским полям и поставил машину у тротуара возле «Американской аптеки». Там не спеша позавтракал и прочитал лежащую на столике «Паризьен», словно день был выходной. Быстренько позвонил Бальму предупредить, что появится ближе к обеду, и Кальдрону — поговорить о текущих делах.

— Вы точно здоровы?

— Абсолютно здоров, Венсан. Просто мне сегодня нужно немножко продышаться, а думать я и тут могу. Мобильный включен, можете связаться со мной в любой момент.

Выйдя из «Американской аптеки». Мистраль поехал в сторону букинистов на набережных, а потом наугад. Опущенные стекла заменяли ему кондиционер. Хотя день обещал быть по-прежнему очень жарким, невыносимый зной, казалось, уже отступал.

* * *

Жан-Пьер Бриаль сидел через стол от священника тюрьмы в Лианкуре. Он развалился на стуле, руки сложил на огромном пузе и сосредоточенно смотрел на служителя культа. Священник сидел прямо и с любопытством глядел на арестанта.

— Кажется, вы хотели со мной говорить. Это первый раз?

Бриаль почесал жирной пухлой рукой с грязными ногтями макушку и шею, вытер потные руки о штаны.

— Да. Только сначала я хочу вас спросить. Вы ничего не рассказываете, что мы вам говорим?

— Если на исповеди — разумеется, нет!

— А не на исповеди?

— Обычно тоже нет. Но в таком случае я предпочел бы говорить с вами о другом: как вы попали в такое место, помочь вам стать лучше…

— Не тот случай. Они мне хотят дело «пришить», а я тут ни при чем — тройное убийство, если точнее, так что…

Священник остановил его жестом руки.

— Мы не на исповеди, и я уже говорил вам, какие есть ограничения.

— Да-да, я понял. Так вот я что говорил: там на убитых, сказал следователь, находили записки со словами Сенеки. Так вот. Мне бы хотелось знать, можете ли вы мне рассказать про Сенеку. Кто такой, что написал и всякое прочее.

Озадаченный и обескураженный священник разглядывал сидящего против него неряшливого арестанта, совершенно не похожего на интеллектуала: с грязными руками, в нестираной одежде, с примитивной лексикой.

— Чтобы говорить о Сенеке, вам не нужен священник.

— Да? А с кем еще об этом говорить в такой дыре?

— Ну как же: есть библиотека, есть…

Заключенный промолчал. Священник невольно улыбнулся и подумал, что с арестантами всегда есть смысл поговорить, чтобы они заново взглянули на свою жизнь. Его немного позабавило, как передернуло Бриаля при слове «библиотека».

— Что ж, хорошо, я вам расскажу в двух словах о Сенеке, — сказал священник.

Ровно в 13.00, как всегда по пятницам, священник обедал с директором тюрьмы. Разговор катился плавно, ничего тревожного не было — жара не причина, чтобы тюрьмы набивались битком. Подали десерт и кофе.

— У меня сегодня был странный разговор с одним заключенным, — завел речь священник, отламывая ложечкой пирожное «Наполеон». — Он хотел, чтобы я рассказал ему о Сенеке.

— Это и впрямь достойно внимания. Нечасто в наших тюрьмах ведут беседы на такие темы, — с улыбкой ответил директор.

— Надо сказать, это был скорее мой монолог, но арестант, грубый с виду, слушал очень внимательно — ему было, видимо, интересно.

— А кто это? Если, конечно, не секрет.

— Конечно, нет, ведь это была не исповедь. Я говорил с Жан-Пьером Бриалем.

Дальмат аккуратно надел колпачок на желтый фломастер. Всего восемь звонков да еще кое-что. Работал он по ксерокопии, оригинал оставил в ящике стола.

Кальдрон заканчивал телефонный разговор с прокурором, когда Дальмат вошел к нему в кабинет с бумагами в руках. С непроницаемым лицом он присел к столу, дожидаясь конца разговора. Ни тени волнения, само спокойствие и невозмутимость.

— Нашел что-то в своих листочках? Вижу, вижу, весь прямо светишься от радости, — попробовал «раскусить» его Кальдрон.

— Вот что, Венсан: нет тебе никакого дела до моей радости. Бурных чувств я не проявляю и проявлять никогда не буду.

— Вроде дошло. Ну давай — что ты мне можешь предъявить?

— Детализация телефонных разговоров Димитровой кое-что показала. Она восемь раз звонила Норман и Коломар — каждой по четыре раза — и всякий раз подолгу говорила.

— Когда?

— Около двух месяцев назад.

— Ты сверял с детализациями тех двух?

— Да, все сходится. К тому же номер Димитровой есть в списке ожидающих определения.

— Так, теперь у нас есть связь между всеми тремя, только непонятно какая.

Кальдрон быстро схватил телефонную трубку и нажал на кнопку памяти, куда был занесен телефон Мистраля.

— Это не все, Венсан.

— Что еще? — Кальдрон тут же повесил трубку.

— Димитрова раз двадцать звонила на разные номера в одну деревню в Сена-и-Марне. Я определил, куда именно. Получается — всем подряд: в мэрию, в магазины, в школу, просто жителям.

— Понятно, Поль, а почему это так интересно?

— Среди адресатов звонков есть некто Одиль Бриаль. Та же фамилия, что у арестованного по делу об убийствах в Уазе. Я заглянул в личное дело из жандармерии: его мать зовут Вивиана. Должно быть, Димитрова отыскала его родственницу.

* * *

Мистраль сидел на Монмартре на ступенях церкви Сакре-Кер, что возвышается над Парижем, окруженная сотнями туристов, которые на всех языках планеты восхищались панорамой. Ловкие карманники сновали между группками отпускников и десятилетних детишек и незаметно их «ощипывали». Мистраль ел сандвич. Он нарочно посмотрел в глаза кое-кому из этих ребяток, и те поняли, кто он такой. Они переполошились, стали вычислять, нет ли в толпе еще полицейских, и на всякий случай временно оставили туристов в покое. Партия была просто отложена.

Рядом с Мистралем лежали перьевая ручка и блокнот в черной обложке. На одной странице блокнота были записаны цитаты из Сенеки, на другой — из Экклезиаста, а дальше шли колонки заметок самого Мистраля. Телефонный вибратор вывел его из задумчивости.

Разговор с Кальдроном получился недолгим:

— Еду! Венсан, пошлите людей привезти фотографа Джекки Шнейдера — с ним очень много неясного. А про Сена-и-Марне надо еще подумать: туда нельзя ехать, не зная, что ищешь.

Карманники увидели, что Мистраль встает, потихоньку пошли следом, чтобы убедиться, что он действительно уходит, и принялись за новых туристов — толпа все прибывала и прибывала. Садясь в машину, Мистраль не оборачиваясь помахал им рукой, как будто говорил: «Еще увидимся».

Ингрид Сент-Роз и Роксана Феликс прилежно крутили записи, сделанные камерами наблюдения за движением. Тысячи кадров, которые надо просмотреть, чтобы, возможно, определить «крайслер-вояджер», который наехал на мотоцикл Себастьена. Девушкам помогала группа из службы ДТП. Один из этой группы заметил машину, едущую с одной левой фарой. Стоп-кадр. Увеличение. Минивэн — возможно, подходит. Попытка прочесть номер. Невозможно. Огорчение. Команда нервничает. Просмотр кадров с другой камеры. Минивэн, вид сзади — несомненно, «крайслер-вояджер». Чтение номера — виден частично. Параметраж. Надежда.

Еще одна группа обзванивала сервис-центры «Крайслера» в Иль-де-Франсе, чтобы выяснить, продавали ли они переднюю правую фару для «вояджера» модели 2001 года. На семнадцатый звонок ответили: «да». Способ платежа? Наличными. Особые приметы? Никаких. Человек как человек, не из постоянных клиентов. Подробности о машине? Тоже нет. Кладовщик запчастей был на складе один, выходить ему не требовалось. На этом след обрывался. Общее огорчение, а затем все-таки звонки другим механикам.

Джекки Шнейдер чего-то смутно опасался. Он переводил взгляд то на Мистраля, то на Кальдрона, то на Дальмата и молодого лейтенанта, держащего руки на клавиатуре компьютера в ожидании вопросов. Стенные часы в кабинете показывали 18.40. Шнейдер побаивался шефа — того, что с покрасневшими глазами и впалыми щеками, — и еще одного, похожего на Лино Вентуру. «Длинный и унылый», как он прозвал Дальмата, только кивал на вопросы тех двух, так что с этой стороны волноваться было не о чем.

— Господин Шнейдер, мы прекрасно поняли, что ваши отношения с госпожой Димитровой были чисто профессиональными. Но вот о профессиональных-то отношениях нам теперь и хотелось бы поговорить поподробнее.

Шнейдера удручал резкий тон шефа. Полицейские явно взяли его под подозрение. Стало быть, общение становилось опасным: любую фразу могут истолковать превратно.

— Я уже говорил вон тому господину, — указал Шнейдер на Дальмата.

— Верно, но с тех пор появились новые обстоятельства, их надо бы уточнить. Вы говорили нам, что не знаете госпожу Норман и госпожу Коломар.

— Совершенно верно. Даже не слышал этих имен. Когда Лора говорила о своих сюжетах, она не всегда называла имена тех, у кого брала интервью, а мне приходилось снимать.

— Добро, зайдем с другой стороны. Над какими темами вы работали в последнее время или собирались работать сейчас?

— Последний большой сюжет мы сделали и продали на телевидение о переполненных тюрьмах. Сдали запись месяц назад, показать ее должны в сентябре.

— А что за таинственный сюжет, из-за которого вы должны были встретиться?

— Не знаю, я уже говорил вам. Лора была очень скрытная и даже суеверная. Она не открывала своих планов, пока не все готово. Надо было только понять, что она так работает, и тогда сотрудничать с ней становилось очень легко.

— Так. Еще что?

— Готовился сюжет о сорокалетних женщинах, которые пожертвовали личной жизнью ради профессий, но не медийных.

— А что за женщины? Вы их видели?

— Нет, ничего не знаю. Лора сначала заканчивала сценарий, намечала вопросы, места съемок, потом мы с ней обсуждали, как это можно сделать, и так далее.

— И что же?

— Ничего. Я только знаю, что пару раз они встречались и что те женщины живут тоже в Шестом округе. Но параллельно должен был делаться ее секретный сюжет, и она пропускала вперед его, а день съемки с теми женщинами откладывала.

— Сколько их было?

— Трое, наверное. Но в основном две — мы собирались ходить за ними дней десять. Лора смеялась, что сама могла бы стать третьей героиней репортажа.

— Когда она с ними встречалась, вы не помните?

Джекки Шнейдер заглянул в электронный ежедневник.

— Наверное, в середине июня. У меня записана встреча с Лорой для интервью с ними на 19 июня, но накануне она ее отменила.

— Ладно, очень хорошо. Вы не возражаете, если у вас возьмут образец ДНК?

— Нет, я ничего дурного за собой не знаю.

Допрос фотографа вел Венсан Кальдрон. Время от времени он посматривал на Дальмата, который только тихонько кивал. Мистраль сидел на углу стола и молча соглашался с Кальдроном.

Джекки Шнейдер ушел, а трое полицейских остались в кабинете Мистраля. Несколько пустых бутылок кока-колы и перье. Вентилятор крутился на полную мощность — жара все еще стояла, а люди ее смиренно терпели.

— По-моему, с Норман и Коломар все сходится: им под сорок, они очень разные, работа у них интересная, а семьи нет. Чем дальше продвигаемся с этим делом, тем оно темнее становится. Как они могли пересечься с убийцей? На улице возле дома? Если секретный сюжет Димитровой так или иначе его касался, зачем он душил двух других? Мы ни на миллиметр не продвинулись! — огорченно подвел итоги расследования Мистраль.

— Может, есть след через Бриаль в Сена-и-Марне. В совпадения я не верю. — Кальдрон пытался быть оптимистом.

— Это я помню. Сегодня 15 августа, пятница, вечер, завтра уик-энд. Иначе говоря, самый мертвый сезон по всей Франции. Никого не найдешь, и пытаться нечего. Я не готов к разговору с деревенскими жителями, которым звонила Димитрова, пока нет новой информации.

— На той неделе попробуем съездить? — предложил Кальдрон.

— Вероятно. Но сначала надо определить все номера в тех местах, по которым звонила Димитрова, и проверить досье на частных лиц, с которыми она связывалась. Нет смысла кидаться в эту гущу головой, не зная, кто есть кто. А главное, кто такая эта Бриаль?

— Это я выясняю.

— Поль, а банк Димитровой уже ответил нам, где была использована ее кредитная карточка?

— Пока нет. Я им звонил, чтобы поторопить. У них один ответ: «А что вы хотите, сейчас отпуска, людей не хватает…»

— Кто бы сомневался!

 

Глава 22

Суббота, 16, и воскресенье, 17 августа 2003 года.

Оливье Эмери проснулся в четыре часа утра. Он понимал, что накануне заведомо играл с огнем с молодыми полицейскими, и теперь думал, как быть. Только так он и жил: опасность для жизни давала ему более сильные ощущения, чем любой наркотик. А в наркотиках он тоже знал толк.

Целый час он яростно занимался гимнастикой — только через скакалку не прыгал, — чтобы хоть как-то успокоиться.

В шесть часов он высунулся из окна посмотреть, нет ли поблизости полицейских машин. С этого времени по закону могут производиться аресты. Никого.

В семь — опять никого. Он стремительно принял душ, съел, как обычно, яйца, сваренные вкрутую, выпил литр соевого молока. Нос залепил обрывками бумажного платка, чтобы не пошла кровь.

В восемь часов он решил, что пора уходить. Улица была пуста. Успокоившись, он сел в машину, хотел уехать, но передумал и почти весь день провел, наблюдая за своим подъездом.

В шесть вечера тихонько тронулся с места и поехал наугад, удивляясь, что не привлек внимания двух неопытных полицейских.

Людовик Мистраль выпил двойную дозу снотворного: он считал, что надо наверстывать потерянные часы сна. От искусственного девятичасового сна без сновидений он пробудился с чувством, что устал еще больше вчерашнего. Кларе соврал, что все наоборот, и пошел купить круассаны на завтрак. Через два часа залез в машину: «В Париж и тут же назад, я договаривался».

Мистраль прошел пешком по улице Монсе, чтобы самому понять, как выглядит место, где нашли рюкзак. Ничего особенного на улице не было: по обеим сторонам автомобили, несколько лавок, закрытых на август. Он сел опять в машину, поехал по Римской улице вдоль вокзала Сен-Лазар и свернул налево на улицу Лафайета.

Красный свет. Мистраль поставил в магнитолу диск, на котором Джон Ли Хукер играл дуэт с Майлсом Дэвисом. Зеленый свет. Мистраль проехал мимо начала Будапештской улицы в полусотне метров от места, где сидел в своей машине Оливье Эмери. Хукер и Дэвис играли «Убийцу». На те четыре минуты десять секунд, что длилась композиция, Мистраль прибавил звук.

Молодые патрульные, накануне заходившие к Оливье Эмери, в этот уик-энд дежурили, но делать им целый день было практически нечего. Машина выезжала по вызовам всего дважды: первый раз — навести порядок в баре, где повздорили пьяные посетители, другой — по тревоге в банке, где из-за сбоя в электросети сработала сигнализация.

— Как тебе понравился наш коллега с Будапештской? — спросила девушка.

— А что? Ничего особенного.

Ее напарник погрузился в игру на приставке «Сега», откуда доносились звуки душераздирающей музыки.

— Ничего тебя не зацепило?

Молодой человек ответил не сразу, а еще несколько секунд смотрел на экран, где выскакивали виртуальные цели.

— Ну как — лицо, конечно. Я думаю, когда он кого забирает, тот от страха должен вообще обмякнуть. А еще он очень здоровый на вид.

— Я не про то. Мне дома у него было не по себе. А ты как?

— Я нормально. Он же сказал, что бывает там только на неделе для ночевки. Если честно, так себе квартирка. А обстановка вообще никакая.

— А он так на меня уставился, когда я зацепилась глазом за ту штуку в газетке на двери. Что это такое, по-твоему?

— Откуда я знаю? Может, картина.

Девушку сердили ответы напарника, чересчур увлеченного своей игрушкой.

— Да ты подумай хоть чуть-чуть! Ты когда-нибудь видел картину в целый сантиметр толщиной и метр тридцать высотой на входной двери?

— Нет, — со вздохом ответил молодой человек. — Может быть, большое зеркало. У родителей было такое: посмотреться на себя перед выходом. А при чем тут это вообще? Мы пошли туда из-за соседской жалобы. Оказалось, это полицейский скачет через скакалку. Так? Ну и что он нам сказал, наш коллега? «Извините, пожалуйста, я буду скакать на улице». Сосед забрал жалобу. В чем проблема-то?

— Да не знаю я! У тебя нет знакомых в его команде?

— Нет, никого. А что?

— Просто интересно.

— Да забудь ты о нем. И шеф сказал, что дело закрыто.

Девушка-полицейский поняла, что ничего не добьется, и окончила разговор. По-честному, она и сама объясняла свой дискомфорт скорее интуицией, чем объективными фактами.

До вызова патруля девушке нечем было заняться. Она зашла в Интернет просто так, время убить. Набрала в поисковой системе одно слово, потом другое, наконец ей пришло в голову слово «зеркало». Потом, от запроса к запросу, она дошла до «спрятанного зеркала» и погрузилась в чтение статьи о шизофрении. От Интернета ее отвлек звонок постового, вызывающего дежурный патруль. Она с сожалением встала и побежала к служебной машине: в какой-то квартире обнаружили мертвого пожилого человека.

* * *

В воскресенье перед обедом Поль Дальмат собрался уехать из дома. Он сказал жене:

— Я поехал. Есть срочное дело. Вернусь поздно.

— Куда ты? — устало спросила она.

— Нужно кое-что уточнить по делу об убийстве, — так же бесстрастно ответил Дальмат.

— В воскресенье? Ты же не на дежурстве.

— В таких делах с выходными не считаются.

— Но ты же и вчера, в субботу, целый день был на службе! Если ты мне правду сказал.

— Раз я сказал, значит, так и есть.

— В котором часу вернешься?

— Точно не скажу, но ты меня не жди.

— Я тебя уже давно не жду, Поль…

Через несколько минут Поль Дальмат выехал на автотрассу А6. Он увидел, что дорога свободна, и прикинул: уже через час он доберется до деревни Андревиль в Сена-и-Марне — той, куда звонила Лора Димитрова.

Из тетрадей Ж.-П. Б. «События и сновидения»

1985 год.

«Этот год я наверняка запомню навсегда. Как забудешь год, когда мне исполнилось двадцать.

Пару месяцев я прожил в сквоте в Испании, точнее, в Барселоне. Как я там оказался? Да случайно. Сел на поезд, поехал на юг. Скоростной до Нарбонны. У меня пока все тип-топ, билет куплен за деньги. Доехал, слез, что делать дальше — не знаю. Стою на перроне, а тут подходит поезд в Испанию. Я туда залез, а в Фигерасе испанские контролеры дали мне пинка в жопу — выгнали, потому что не было билета.

Я и подумал: раз уж я в Испании, поеду погреюсь. Стал голосовать на дорогах. Один грузовик меня довез до Барселоны, а оттуда я уже не сдвинулся. О Малаге и думать забыл. В Барселоне травку достанешь везде, я и оттягивался каждый день.

Повстречал там двух англичан громадного роста, вся башка в пирсинге, все руки в тату. Мы брали с собой собак и сшибали бабло на улицах. Люди нам давали, потому что боялись. С „бабками“, стало быть, проблем не было. Пили, курили, сачка давили у себя в сквате. Что мне больше всего не нравилось? Грязь. Своя собственная грязь, а чужая тем более. Я тогда часто бывал пьяный или обдолбанный, потому и забывал все время о гигиене. Когда трезвый — сразу вспоминал, бежал в общественный душ. Когда я трезвый, ко мне не подходи. Если кто был нервный, моя подруга бритва у меня всегда на спине, враз успокаивала.

А потом явился ТОТ САМЫЙ сон. Тот, что тянется за мной всю жизнь с тех пор, как я вижу сны. Я лег спать почти не обдолбанный и чувствовал себя хорошо, тем более что как раз помылся и надел чистое. Англичане мои повстречали двух горячих малолеток из Голландии, лет пятнадцати, они и возились все вчетвером под гнилыми одеялами. А я засыпал понемногу, мне и дела не было до того, что там вокруг меня, — только вижу ТОТ САМЫЙ сон.

Я в чистом поле, оттуда виден дом матери — тот, откуда меня выставили. Иду медленно, без цели. Жарко, солнце светит, я жмурюсь. А потом я увидел его. Он шел по дороге, тоже медленно. Мне показалось, он ко мне повернулся, но было слишком далеко, лица я не разглядел. Я побежал, не очень быстро. Добежал до дороги. Оставалось до него метров тридцать, и вдруг он тоже побежал. Мы пробежали мимо материнского дома. Она стояла за оградой, крикнула мне: „Не надо, стой, не беги, такого уговора не было!“

Я еще припустил. Бегу очень быстро, а кажется, не устаю. А потом расстояние стало меньше — я его догонял! Осталось десять метров, пять, метр, полметра, десять сантиметров… Я дотронулся до его плеча. Он остановился. Я тоже стою, не шевелюсь. Он обернулся. Я его наконец увидел. Это я сам! Столько лет гонялся за самим собой!

Разом проснулся. Сердце колотится как бешеное… То ли я плакал, то ли смеялся. Кругом все спали: и англичане, и голландские малолетки, и еще несколько мужиков в полной отключке, которые жили с нами в том сквате, и собаки. Стены все изрисованы, вонища дикая. Я встал, собрал шмотки и спальный мешок, забрал все бабло, которое там оставалось. С англичан не убудет: у них пирсинг, тату, собаки с жуткими мордами — наберут.

На улице было тепло. Четыре часа утра показывали часы на колокольне. Я пошел по шоссе из города — голосовать. В восемь часов один грузовик подобрал меня и высадил в Перпиньяне. Шеф был француз и все время трепался, я ни о чем даже подумать не мог. На самом деле я сам сошел в Перпиньяне — больно мне его треп осточертел. Потом я в каком-то кабаке поел-попил, сел на лавку и стал обдумывать свой сон — хотел сообразить, почему я столько лет догонял самого себя. Но я так сильно переживал, что никак не мог ни в чем разобраться и ничего понять.

Недели две я пробыл в Перпиньяне, спал где придется. Мне снились другие сны. Теперь часто — за две недели я записал этот сон восемь раз — мне снилось, что нас двое. Я с самим собой куда-то шел. Мы почти не разговаривали, ели и пили одно и то же. Как посмотрим друг на друга, так нам хорошо. Понимали друг друга без слов. Я тогда не любил просыпаться — наяву меня со мной не было».

 

Глава 23

Понедельник, 18 августа 2003 года.

Около восьми часов утра Элизабет Марешаль открыла в помещении научно-технической полиции в Экюлли под Лионом дверь своей любимой вотчины — лаборатории анализа и обработки звуковых сигналов. Кондиционеры, всегда включенные, чтобы компьютеры не перегрелись, работали бесшумно, и за это Элизабет любила свою комнатку еще больше. Но сильнее всего на свете она любила человеческие голоса. Свои научные доклады она обычно начинала афоризмом: «Один человек — один голос», имея в виду, насколько уникальны голосовые особенности каждого. Сама всегда играла интонациями, и аудитория оставалась под обаянием блестящей ученой дамы с живым умом.

Как судебный эксперт, она была незаменима в любом деле, где требовалась голосовая биометрия. У себя в лаборатории она создала банк данных, где были собраны образцы звуков иностранных языков, разных акцентов и говоров, технические характеристики, позволяющие идентифицировать голоса.

Уже дней десять она работала над двумя компакт-дисками с надписью большими красными буквами: «СРОЧНО», доставленными из антитеррористической службы. Там были записаны тексты, произносившиеся членами террористических групп: заявления о готовящихся терактах и перехваты телефонных разговоров. Прежде всего Элизабет Марешаль внимательно слушала все записи, чтобы понять происхождение говорящих. Потом сравнивала их с уже установленными голосами и акцентами, хранящимися в ее сонотеке. На контрольных мониторах накладывались друг на друга кривые и графики, показывающие соответствие между голосами, записанными на дисках, и звуками из банка данных.

Экспертиза, заказанная антитеррором, подходила к концу. Элизабет сделала все записи, написать отчет теперь недолго. Она встала посмотреть, что ждет ее дальше. Два DVD из парижской криминальной полиции с краткой пояснительной запиской. На одном анонимные звонки на радиостанцию ФИП. В футляре другого лежала этикетка: «Убийства С/Х». Это были записи трех звонков в парижскую пожарную команду. На третьем диске — случайно обнаруженная диктофонная запись убийства: дело Лоры Димитровой.

Людовик Мистраль приложил к этому сопроводительное и благодарственное письма, объясняя, что «пожарный» DVD и диктофонная запись относятся к одному и тому же делу. В конце он писал: «Запись не для слабонервных — предупреждаю тебя. Наберись смелости». Она улыбнулась, читая строчки, начерканные Мистралем.

«Почерк у него все такой же скверный, зато он верен авторучкам!»

Начать она решила с записей злоумышленника, звонившего на радио.

«Это будет быстрей, потом поработаю с заявкой для сыска», — подумала Элизабет.

Она быстро просмотрела сопроводительный текст к этому диску.

«Всего человек „Икс“ звонил пятьдесят два раза за одиннадцать дней», — писал полицейский.

«Почти по пять раз в день — ничего себе! Дяденька что-то крепко вбил себе в голову».

Она вставила диск в компьютер, наладила аппаратуру анализа и надела наушники. Начиная прослушивание, она всегда закрывала глаза, чтобы сосредоточиться и целиком войти в мир голоса, который слушала. На мониторах прыгали туда-сюда кривые, отражая модуляции голоса. Прослушав около тридцати звонков — каждый не более двадцати секунд, — она нажала на паузу и одним духом написала карандашом в блокноте: «„Икс“ — француз, родной язык французский, говор неопределенный, близок к литературному. Возраст от тридцати до сорока лет. Речь часто неправильна — высшее образование исключено. Личность с навязчивыми идеями, болен (чем?), хотел быть единственным, одним на свете. Вспыльчив, но знает об этом и старается сдерживаться».

Элизабет Марешаль сняла наушники, поправила прическу и перечитала только что написанные четыре строчки. Знатоку было ясно, что она, вынося заключения о личности говорящего, далеко выходила за рамки собственно голосовой биометрии. Но за пятнадцать лет работы она естественным образом развила в себе такую способность, а следовательно, углубила психологические знания. Такого рода выводы она держала в запасе для тех, кто ведет расследование.

Элизабет снова надела наушники и стала слушать дальше. Спустя три звонка она записала: «„Икс“ пьет. Алкоголик? — три звонка в конце дня. Или для храбрости? Кроме того, несвязная речь с утра. Перепил накануне? Лекарства?»

Закончила она звонком, когда полицейские пытались подстроить ему ловушку. Она прослушала диск несколько раз и пришла к выводу: «Внимание! „Икс“ умнее, чем кажется, насторожен, недоверчив (почему?), быстро раскусил ловушку».

Она выключила запись и распечатала диаграмму, изображающую кривую модуляций голоса. Затем быстро переписала свои заключения набело, а закончила фразой: «В банке данных голоса, имеющие совпадения с „Икс“, не обнаружены».

Теперь она готовилась к анализу другого «Икс» — неизвестного, который звонил пожарным, дело которого расследовал Мистраль. Прежде чем начать прослушивание, она вскипятила себе чай.

Поль Дальмат в кабинете на набережной Орфевр стоял, опершись руками на свой письменный стол, и уже несколько минут не отрывал взгляда от одной из страниц распечатки звонков Лоры Димитровой.

Людовик Мистраль перелистывал взад-вперед уголовные дела по убийствам в Уазе и в Париже для доклада Бернарду Бальму, который торопился, но сам не знал, что делать.

Ингрид Сент-Роз и Роксана Феликс остервенело искали ночного лихача.

Себастьену Морену надоело слушать стоны в больничной палате. День и ночь он проводил в наушниках и с компьютером. От жары он размяк, кроме того, ноги под гипсом страшно чесались, а он ничего не мог с этим поделать. Парень считал дни до выписки. Товарищи по очереди заходили к нему в обед и сетовали, что дело о тройном убийстве застыло на месте. Морен бесился, что не вместе с ними, и неустанно требовал новых подробностей.

Жозе Фариа и другие сотрудники сыска пытались отыскать новые зацепки, чтобы раскрыть мотив трех убийств, из которых центральным стало убийство Лоры Димитровой.

В Лианкуре директор тюрьмы позвонил судебному следователю сообщить, как священник с Жан-Пьером Бриалем разговаривали о Сенеке. Николя Тарнос заодно спросил, не изменил ли свое поведение Бриаль. Директор ответил: «Обжирается сгущенкой, ничего не делает. Впечатление такое, что он чего-то упорно дожидается, а чего — не знаю».

Следователь Николя Тарнос повесил трубку в задумчивости и унынии. Поведение Бриаля, задававшего капеллану вопросы о Сенеке, не соответствовало облику этого неотесанного, недалекого, но притом чересчур идеального арестанта. Следователь постепенно приходил к выводу о невиновности Бриаля. Он готовился получить ходатайство о его освобождении, подготовленное адвокатом, и, если не появится новых фактов, решил не противиться.

Перед кабинетом Мистраля какой-то молодой человек терпеливо дожидался, когда он вернется.

Элизабет Марешаль допила чай, поставила чашку и засунула DVD в компьютер.

Она посмотрела на часы и подумала: «Три звонка по несколько секунд — это, должно быть, ненадолго».

Элизабет водрузила на голову огромные наушники, чтобы не проникали посторонние звуки, закрыла глаза и приготовилась слушать. В конце первой записи она от изумления открыла глаза и переслушала ее. Потом проверила этикетки на дисках. На первом было написано: «Дело Радио ФИП. Бригада профилактики преступлений против личности», на втором: «Сыскная бригада криминальной полиции». Две разные службы имели дело с одним и тем же фигурантом, явно не зная об этом, а установила это она благодаря анализу голоса. Это открытие ее взволновало. Элизабет сосредоточилась больше прежнего и внимательно прослушала два оставшихся монолога.

В блокноте она записала крупными буквами: «ОЧЕВИДНО И БЕССПОРНО, ЭТО ТОТ ЖЕ „ИКС“, ЧТО ЗВОНИЛ В ФИП, НО ИНТОНАЦИИ И ЛЕКСИКА СОВЕРШЕННО ДРУГИЕ». И затем: «Человек спокоен, говорит рассудительно, читает наизусть или по бумажке готовый текст, следит за интонациями, владеет собой». Подумав еще, она добавила к этим записям: «Без эмоций, без торопливости, внешние звуки приглушены, вероятно, тряпкой».

Она набрала на клавиатуре несколько команд, позволяющих удалять фильтры, приглушающие голос. Звуки стали гораздо яснее. В лаборатории послышались объявления вокзального громкоговорителя. Она отметила: «Говорящий произносит слова отчетливо и раздельно, следит за выражением голоса (повторяю!), произносит свои фразы нейтральным тоном». Закончив комментарий, она вывела на экран кривые обоих анализов: совпадали кривые произношения слов, ритма, промежутков между словами, иногда и тона. Она с интересом наблюдала, как голос неизвестного изменялся в зависимости от разговора: тут он знал, что его записывают, и контролировал себя, там был возбужден и в болезненном состоянии.

В два часа Элизабет Марешаль решила быстренько пообедать в кафетерии, а затем приступить ко второй экспертизе для криминальной полиции.

Минут через двадцать Элизабет вернулась в лабораторию и занялась диктофонной записью убийства. Прежде всего она сделала страховую копию на свой компьютер, и анализ стала проводить на нем. С первых же слов, произнесенных убийцей, она записала: «Это тот же человек, который звонил пожарным! Здесь он не старается изменить голос или хотя бы интонацию, как в некоторых из звонков на ФИП, — тут он хозяин положения». Она писала не задумываясь, перевести свои соображения на протокольный язык успеется.

Элизабет Марешаль сознавала, как ей повезло: такая необычная экспертиза случается раз в сто лет. Такие требуют от звукоинженера всей его изобретательности. Разговор убийцы с жертвой потряс ее.

Чтобы не засосало водоворотом эмоций, все возрастающих и возрастающих, чем ближе подходило время к смерти Лоры Димитровой, Элизабет сосредоточилась на технической стороне анализа. Она возбужденно писала: «Сильный стресс убийцы — теперь он боится, говорит на верхних нотах, не хочет дать ей сказать что-нибудь».

Элизабет Марешаль отметила место, где женщина кричит: «Мне все равно, кто вы такой!» Она быстро писала: «Видимо, догадывается, кто на нее напал, но надеется не быть убитой за то, что скажет это. Кричит — вероятно, вспомнила, что ее магнитофон включается голосом. Французский язык для Лоры Димитровой не родной, акцент очень слабый. Восточная Европа — очевидно, Болгария».

Несколько раз Элизабет прослушала фразу: «Когда я открыла дверь, я же не думала…» И вопль мужчины: «МОЛЧАТЬ!!!» Она возбужденно писала: «На несколько секунд Лора Димитрова пришла в себя, возможно, боится смерти — хочет, не возбуждая подозрений убийцы, оставить полезную информацию на диктофоне. Мужчина заглушил голос Димитровой, чтобы не слышать окончания фразы».

Элизабет Марешаль слушала дальше. «Какого… ты встаешь?»

Ужас в голосе женщины достиг апогея. Услышав стук, когда Лора Димитрова повалилась после града ударов, Элизабет Марешаль инстинктивно закрыла глаза.

Она всегда находилась в лаборатории одна, и обычно ей так было удобно, но сегодня ей хотелось разделить с кем-нибудь моральную тяжесть от прослушивания этой записи.

На несколько минут она прервала работу. Нужно отдышаться. Отойти от «аудиозаписи подлинного убийства», как она ее окрестила потом.

Элизабет не спеша съела яблоко, глядя на тихий парк, раскинувшийся за окном, проводила взглядом пару белок, стремительно карабкающихся на дерево.

Тряхнув головой и отбросив назад белокурые волосы, она опять надела наушники и стала опасливо вслушиваться в продолжение — то место, где убийца говорит сам с собой так тихо, что ни слова расслышать нельзя.

Элизабет Марешаль в ярости черкнула у себя в блокноте: «Текст неразличим, звукорежиссура не помогает». Потом она с закрытыми глазами единым духом прослушала удушение, агонию и изнасилование Лоры Димитровой.

Элизабет медленно сняла наушники, положила их на стол и потерла глаза. Ей никак не удавалось выразить в словах ужас того, что она услыхала впервые в своей практике.

Потом Элизабет запустила несколько программ, чтобы разделить голоса. Минут через сорок пять услышала наконец, что сказала Димитрова, прослушала эти слова несколько раз, записала в блокнот и несколько раз обвела черным карандашом. На полях приписала: «Теперь понятно, почему он так трусит и не хочет, чтобы их слышали».

Она собиралась записать еще кое-какие наблюдения, но вздрогнула от резкого звонка внутреннего телефона. Коллега из другого отдела напоминал, что она приглашена отметить уход на пенсию одного из столпов научно-технической полиции и ее ждут. Элизабет посмотрела на часы: 19.30. Она совсем забыла про вечеринку, но сейчас ей было даже приятно уйти из лаборатории, немедленно. Несколько минут хода до буфетной были для нее словно шлюз после глубоководного погружения.

Вечеринка затянулась сверх ожидаемого, а Элизабет Марешаль не спешила заканчивать столь тревожную экспертизу. Она ушла вместе с последними гостями, но отклонила предложение нескольких весельчаков, желающих этим вечером погулять как можно дольше и лучше, поехать в Лион распить еще бутылочку.

Было уже за полночь, когда она шла через парк обратно в здание, где находилась ее лаборатория. Все окна были темные, и только у себя она нарочно оставила свет. Неоновые лампы словно парили белым пятном на темном фоне. Она пошла по коридору, освещенному только указателями выходов. Чем дальше шла, тем с большей опаской думала о том, что ей придется еще раз услышать, пока закончит анализ. Она отперла лабораторию, вошла, хлопнув дверью, и дважды повернула ключ. Замок сухо щелкнул. Элизабет сообразила, что делает, и пожала плечами: ведь она находится в строго охраняемой полицией зоне.

«Так, — подумала Элизабет, — повлияла на меня запись подлинного убийства».

Она машинально собралась включить компьютер и выбрать запись из меню, но тут заметила, что, заторопившись на вечеринку, не выключила свои приборы. Компьютер закончил работу и вывел на экран заставку. Резким движением мышки она убрала ее и увидела на экране графики — результат анализа. Несколько минут потребовалось Элизабет, чтобы свести в уме разрозненные пазлы в единую картину. Не сводя глаз с монитора, она медленно поднялась с кресла, взяла телефонную трубку и заказала билет на скоростной поезд, уходящий из Лиона в семь утра и прибывающий на Лионский вокзал Парижа в 8.57. Двадцать минут на метро — у Мистраля она будет около половины десятого. Часы на стене лаборатории показывали: есть ровно пять часов доработать то, что она расшифровала. Если ее гипотеза подтвердится — Элизабет Марешаль почти раскрыла тройное убийство.

 

Глава 24

Тот же день.

Оливье Эмери трясло, потому что один из его сослуживцев все время огрызался. Он думал об испытаниях двух последних дней. Пытался вспомнить все, что произошло на выходных, и понять, как вести себя дальше. Появился новый факт, с которым надо было считаться: соседская жалоба ввела в игру квартальный полицейский участок.

Бессонница, или почти бессонница, страхи, кошмары преследовали его те двое суток, что он не заходил в свою квартирку. Эмери слонялся из бара в бар, глотал таблетки напропалую. Приступ случился в ночь на понедельник, когда он, пьяный, заснул в своей машине, припаркованной в тихом местечке Седьмого округа за военной школой. Эмери чуть не умер от боли и едва успел заткнуть нос бумажками, чтобы не пошла кровь.

Когда приступ пошел на спад, он чуть ли не с пешеходной скоростью поехал в сторону Будапештской улицы. Подниматься по лестнице к своей квартирке было пыткой, а когда он проходил мимо соседской двери, ему хотелось убить их. Дома он полчаса неподвижно простоял под душем, а потом рухнул на постель.

Наутро, наглотавшись лекарств, он занялся гимнастикой, а через скакалку прыгал дольше и сильнее, чем обычно. Спустился по лестнице с сумкой на плече. В ней — весь отрезок жизни, что прошел в квартирке на Будапештской улице. Игра не кончалась — начиналась новая партия.

Но когда Оливье Эмери сидел, как сейчас, в глубокой дыре, он терял надежду и чувствовал, что это финиш. Звонить на ФИП не имело смысла — там его не поддержат, а от накопившегося стресса, боялся он, опять вопьется сверло в глаз и в висок.

Он считал, что ему понадобится дней пять-шесть, чтобы отдохнуть и выиграть время. Командир отряда был фанфарон и крикун, но в душе добряк.

— Шеф, я совсем без сил. Несколько дней живу уже на одних таблетках. Мне надо дней пять прийти в себя.

— Да я уж давно вижу, что ты в плохой форме. Летом всегда работа тяжелая, тем более в такую жару. Сегодня понедельник — отдохни до конца недели и возвращайся здоровый. На той неделе, надеюсь, будет полегче. А так, как сейчас, никто не выдержит!

— Спасибо. Пойду в офис, оставлю рапорт об отпуске.

— Если вернешься в пятницу, я для вас выпрошу классную премию за все, что вы это время делали, включая сверхурочные без сна и отдыха, а не то можешь и до понедельника подождать.

— Вот здорово! В пятницу позвоню.

В 13.00 Оливье Эмери вошел в бар и не думая набрал номер, который знал всегда, но не звонил по нему восемнадцать лет с лишним. После шестого гудка знакомый голос тихо отозвался: «Алло?» В этом кратком двухсложном слове Оливье Эмери расслышал всю скорбь и усталость мира. Он прислонился головой к перегородке, отделяющей телефонную будку от писсуаров, и закрыл глаза.

— Это я. Я домой.

Мистраль вернулся в кабинет с толстой папкой дела о тройном убийстве под мышкой. Два с лишним часа он сражался с Бальмом, который требовал, чтобы дело шло «в темпе марша», но направление марша не указывал. Колющая головная боль поглотила остатки сообразительности. Мистраль думал только об одном: выпить аспирин и на несколько минут прикрыть глаза. Молодого человека, поджидающего у кабинета, Мистраль едва заметил и прошел к себе, даже не взглянув на него. Он взял две таблетки, запил их целой бутылочкой ледяной кока-колы. В тот миг, когда комиссар собрался сесть, в дверь постучали. Он сердито распахнул дверь. Перед ним стоял молодой человек и улыбался.

— Добрый день, господин комиссар. Я — лейтенант Эрик Сарте из Службы криминалистики. Вы хотели меня видеть.

Мистраль совершенно забыл про эту встречу.

«Вот черт, как некстати», — вздохнул он. Аспирин еще не начал действовать, и от головной боли, на редкость упорной, казалось, сводит челюсти.

— Да, верно, заходите, присаживайтесь. Садитесь за стол заседаний, там удобнее раскладывать фотографии.

Несколько месяцев назад Служба криминалистики демонстрировала представителям разных управлений новые достижения в области установления личности. Лейтенант Сарте, вернувшийся со стажировки в полиции Лондона, представил способ, которым пользовались англичане. Аудитория оживилась, когда он показал, что ухо может быть таким же идентифицирующим признаком, как и отпечатки пальцев.

— Я бы хотел применить на практике ваш доклад о следах ушных раковин. Вот фотографии дверей трех квартир, где на днях были совершены три убийства. Двери были вскрыты пожарными и оставались открытыми, чтобы полиция могла зайти в квартиру.

Лейтенант Сарте внимательно разглядывал снимки, казалось, даже не слушая Мистраля.

— Вы хотите, чтобы я попробовал найти отпечатки ушей убийцы, да?

— В общем, да… Если это, конечно, реально. Я подумал, убийца, желая удостовериться, что намеченная жертва дома одна, мог прикладывать ухо к двери.

Лейтенант, не отрываясь от фотографий, одобрительно кивнул.

— Стереться следы не могли? — усомнился Мистраль.

— Никак не могли, если никто другой не опирался на дверь. Как правило, ушные отпечатки располагаются выше той области, где все стерто плечами. Если человек среднего роста, есть хорошие шансы, что следы сохранились. А вот если он низенький…

— Вижу, вы прямо «приклеились» к этим снимкам. Есть проблемы?

— Нет… Кажется, нет. Две двери, похоже, лакированные — чтобы снять отпечатки, это идеально. Третья — не могу понять.

— Прекрасно. Когда вы будете свободны?

— Да хоть сейчас! Я еще не практиковал таких анализов — это будет, так сказать, первый опыт! — с воодушевлением воскликнул молодой полицейский.

— Вы знакомы с лейтенантом Фариа?

— Нет.

— Он занимается этими материалами. Поедет с вами.

* * *

Всю субботу и воскресенье автомеханик работал, чтобы привести в порядок правое крыло «крайслера-вояджера». Краска высохла, он установил фару. Клиент торопился: он собирался в отпуск и не желал сообщать жене об аварии.

Клиент расплатился наличными, поблагодарил и с облегчением вздохнул. Он легко отделался, хотя починка и обошлась в кругленькую сумму. Он поехал домой, километров за пятьдесят от города. Дело сделано.

Две полицейские машины, в которых сидели Ингрид Сент-Роз, Роксана Феликс и трое полицейских из службы ДТП, ожидали хозяина «крайслера» возле его гаража. Данные параметража позволяли установить по номеру одну из пяти машин. Четыре быстро отпали. Оставалась пятая. Она принадлежала коммерческому директору компьютерной фирмы. Его-то и ждали с нетерпением полицейские.

Водитель вышел и увидел, что к нему направляются две девушки. Одна из них показала удостоверение полиции, другая заметила: «Хорошо вы починили машину». Не успели эти слова дойти до него, как подскочили еще трое полицейских, заломили ему руки за спину и застегнули наручники. Тогда мозг принялся анализировать всю поступившую информацию, и выводы оказались неутешительными.

Мобильный телефон Мистраля завибрировал. Он слушал и улыбался.

— Браво! Предоставляю вам самим позвонить Морену и порадовать его. А вечером после службы выпейте немного с коллегами из службы ДТП.

Жозе Фариа с любопытством и вниманием следил за работой коллеги из Службы криминалистики. Они уже пять минут стояли перед дверью Элизы Норман. Лейтенант Эрик Сарте изучал ее сантиметр за сантиметром. Он водил лучом кримоскопа, исследуя качество отпечатков.

— С этим работать нельзя, — вздохнул Сарте, указывая на следы пальцев.

Лейтенант Сарте остановил луч кримоскопа на одном из следов. Фариа понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это такое.

— Отпечаток ушной раковины, да?

— Именно. Причем их два, на расстоянии нескольких миллиметров. Теперь надо сделать снимок отпечатка и взять ДНК, оставленную при контакте.

Минут через двадцать двое полицейских продолжили изыскания у квартиры Шанталь Коломар. Лейтенант Сарте обнаружил еще один отпечаток уха, но нечеткий, частично перекрытый другим. Он измерил высоту, на которой находились следы. Она примерно совпадала с той, на которой были обнаружены отпечатки на двери Элизы Норман.

— Сами отпечатки сравнить нельзя, а вот ДНК скажет, принадлежат ли тот и другой отпечаток одному лицу.

На панели двери в квартиру Лоры Димитровой оба ушных отпечатка тоже практически совпадали.

— То же, что у Коломар: сравнение невозможно. Остается ДНК от контакта: будем знать, один ли человек прикладывал ухо ко всем трем дверям, — разочарованно заключил Сарте.

Когда они вернулись на набережную Орфевр, Мистраль одобрил работу лейтенанта и нажал на начальника лаборатории, чтобы он в первую очередь обработал результаты анализов, взятые Сарте. Начальник отвечал угрюмо.

От Бернара Бальма, который непрестанно звонил, домогаясь каких-нибудь результатов, Мистраль эти сведения предпочел пока утаить — хотя бы на сегодня.

Венсан Кальдрон весь день провел за работой с Дальматом, который ничего не сказал о том, что именно он хотел выяснить в деревне Андревиль в Сена-и-Марне. Им удалось установить многих лиц, находившихся в списке звонков Димитровой. Все это были люди без прошлого, полиции неизвестные. Затем они специально занялись вопросом, кто такая Одиль Бриаль. Выяснили, что это младшая (на восемь лет моложе) сестра Вивианы Бриаль, чей сын сейчас сидел в тюрьме в Лианкуре.

День для сыскной бригады закончился на веселой ноте: в честь поимки лихача, виновного в несчастье с Себастьеном Мореном, открыли несколько бутылок шампанского.

Когда Мистраль вернулся домой, он не чувствовал обычного напряжения — очевидно, благодаря шампанскому. Он опустил до конца все четыре стекла в машине, чтобы жаркий воздух раннего вечера проветривал машину, а главное, чтобы не уснуть за рулем. Вставил наушник от мобильного телефона, позвонил Кларе, они болтали, пока он не подъехал к дому. По голосу мужа Клара поняла, что ему немного лучше, но ничего по этому поводу не сказала.

Когда стемнело, Оливье Эмери поставил машину метров за двести от дома. Он шел без опаски, как человек, который вышел за хлебом или за газетой. На улицах было немало народу. Жара, хоть и не такая жуткая, как в Париже, заставляла людей ловить редкие дуновения ветерка.

На кухне и в гостиной маленького домика горел свет, окна были открыты. Живая изгородь у калитки, длиной метров пять или шесть, несмотря на жару, была в хорошем состоянии, а дерево, на котором когда-то очень давно висели качели, срублено. Эмери соединил в уме все эти картинки; он не решался войти — не из страха, а потому что вдруг задумался, с чем связан этот маскарад. Быстро залез в карман джинсов поискать носовой платок. Если вдруг начнется сильное кровотечение, надо его остановить. Решившись, закурил и оперся о фонарный столб на другой стороне улицы, напротив дома. На лампе, метрах в пятнадцати над головой, сидели десятки мошек, привлеченные желтоватым светом, а иногда Оливье Эмери отгонял комаров, жужжащих возле самого уха.

Дверь открылась. На крыльцо вышла женщина.

— Жан-Пьер, ты что домой не идешь? Ужинать-то пора уже!

— Сейчас, мама. Докурю и приду.

 

Глава 25

Вторник, 19 августа 2003.

Поезд мчался к Парижу со скоростью двести восемьдесят километров в час. Вся на взводе, но спокойная с виду, Элизабет Марешаль, несмотря на бессонную ночь, не могла глаз сомкнуть. Перед отъездом она оставила директору НТП записку. В маленьком портфельчике у нее лежали материалы акустической биометрии, а в другой сумке — термос с кофе.

Ровно в половине десятого она вышла из метро на станции «Сите» и быстро зашагала на набережную Орфевр. Секретарша Людовика Мистраля просила ее подождать, объяснив, что комиссар сейчас у первого заместителя директора, но, если это срочно, ее может принять Венсан Кальдрон. Элизабет Марешаль отказалась. Она все больше нервничала и добрый десяток раз машинально поправила свои светлые волосы.

Через сорок минут Элизабет Марешаль увидела в коридоре Людовика Мистраля. Он шел к себе в кабинет. Она обратила внимание, что выглядит он не так энергично, как всегда.

Людовик увидел ее и просиял:

— Элизабет Марешаль собственной персоной! Чему обязан такой честью?

— Ты надо мной не смейся, — улыбнулась она. — А приехала я действительно специально к тебе. — Элизабет поставила на стол для заседаний термос с кофе. — Я знаю, как ты любишь кофе, и знаю, какой он ужасный у вас в конторе. Это ямайский, «Блю Маунтин». Перед поездом я заехала домой сварить его. Попробуй — роскошный.

Она поставила две кофейные чашки и не продолжала разговор, пока Мистраль не попробовал ароматный бодрящий напиток.

— Что скажешь?

— Великолепно! Приезжай почаще! Одно удовольствие тебя видеть. Но ведь сегодня ты здесь не просто так? Только не говори, что акустическая биометрия тебя пригнала в Париж.

— А вот представь себе! Я могла позвонить, послать имейл или приехать сама. Но в общем, я открыла такое, что лучше поговорить об этом лично.

— Интригуешь. Что-то настолько важное, да? — Мистраль посерьезнел. Он налил себе вторую чашку ямайского кофе.

Элизабет Марешаль достала из портфельчика диаграмму экспертизы.

— Прежде чем разбирать анализы, я скажу тебе результат. Человек, много дней звонивший на коммутатор ФИП, человек, три раза звонивший в пожарную команду, и убийца, речь которого записана на диктофон, — это один и тот же человек. — Элизабет Марешаль произнесла эти слова отчетливо и раздельно, чтобы подчеркнуть важность вывода.

Мистраль получил такой удар адреналина, что тут же забыл о бессоннице.

— Что ты говоришь? Точно?

— Так и знала, что ты задашь этот вопрос, — улыбнулась Элизабет Марешаль. — Все абсолютно точно, и если ты арестуешь этого зверя, у меня не будет и тени сомнения, когда буду выступать перед присяжными.

Больше часа ученая гостья делилась подробностями: своего анализа и тонкостями психологических выводов, которые она из него сделала. Мистраль делал записи, задавал вопросы и размышлял.

— Вот еще что, — продолжала Элизабет. — Сначала Лора Димитрова не узнала того, кто на нее напал, а то, конечно, не открыла бы дверь. Только через несколько минут она поняла, кто это. Димитрова быстро прикидывает: либо она говорит это прямо, тогда убийца может догадаться, что где-то спрятан магнитофон, либо дает намек, что она и делает.

— Но что она говорит? Мы несколько раз прослушали запись и ничего не смогли разобрать!

— А ты припомни: этот тип все время требует, чтобы она замолчала. Я обработала запись так, чтобы слышны были только слова Димитровой, которые заглушались его воплями. Слушай.

Элизабет Марешаль поставила на стол цифровой магнитофон и нажала на пуск. В кабинете раздался голос Димитровой. Освобожденный от сопутствующих шумов, голос казался совсем близким и поразительно сильным. Мистраль слушал, сосредоточенно уставившись на магнитофон.

— Вот тут, — подсказала Элизабет.

«Когда я открыла дверь, я же не думала, что это вы — вы же сегодня не носите форму».

— Она сказала «не носите форму»? Я правильно расслышал?

— Да. Мне понадобилось сорок пять минут, чтобы вытащить эти пять слов, полностью заглушенные криками убийцы.

— Ты же дала делу такой толчок! Теперь только надо выяснить, какую форму он носит! Еще я получу материалы о звонках на ФИП. Теперь мы знаем, что один и тот же тип занимается хулиганскими звонками и убивает женщин, так что к делу радиостанции надо отнестись серьезнее.

— Людовик, это еще не все.

Увлекшийся Мистраль осекся, услышав, что эксперт, видимо, не разделяет его восторга.

— Как — не все?

— Вот поэтому-то я и приехала сама. От анализа диктофонной записи мне стало не по себе. Профессионалу тяжело слышать, как кого-то убивают, присутствовать при этом и не иметь возможности ничего сделать.

— Да-да, я же тебе об этом черкнул словечко, чтобы предупредить.

— Но что это будет так ужасно, я не думала! Так вот, тут мне как раз позвонил коллега, позвал посидеть в компании. Я быстро побежала, так была рада уйти из лаборатории.

— А потом?

— А потом, чтобы работать было удобнее и безопаснее, я все записи с диктофона сохранила у себя в компьютере. Когда вернулась, все они были автоматически обработаны программой анализа, в том числе та, где ты в квартире Димитровой сильно кричишь и велишь лишним людям уйти.

— Да, было такое, помню.

— Среди тех, кто находился в этот момент в помещении, был убийца.

Мистраль онемел от изумления. Пока услышанное доходило до него, он не сводил глаз с Элизабет Марешаль. Наконец выдавил из себя:

— Боюсь спросить… уверена ли ты в этом?

— Я-то, конечно, да, уверена, а вот в суде такое утверждение не пройдет.

— Почему?

— Потому что программа сделала сопоставление на основании только одной фразы. Делать выводы нельзя. Я взяла все, что говорит этот тип на других записях, сопоставила в его речи промежутки между словами, паузы, придыхания, произношение отдельных звуков — словом, все, что можно измерить и сопоставить, я измерила и сопоставила.

— И это тот самый?

— Да, абсолютно точно. Но адвокат разнесет меня в пух и в прах. Для серьезного анализа тут слишком мало материала, хотя я сама в своем выводе убеждена. И никакой состав присяжных не «повесит» человеку тридцать лет тюрьмы на основании одной такой улики.

— Понимаю. Что за слова, на которые среагировала твоя программа?

Элизабет Марешаль без запинки произнесла:

— «Ну и жара! И мухи — просто кошмар! Настоящее пекло! Нельзя ли пойти проветриться?» Кстати, на эти слова ты и взорвался.

— Я же раз двадцать их слышал в разных вариантах. Через пять минут начинает надоедать.

— А ты помнишь, кто в тот момент был в квартире?

Мистраль сосредоточился, стараясь припомнить присутствовавших.

— Все, кто обычно. Моя команда, пожарные и полицейские из округа. Может, и доктор был — уже не помню. В таких случаях всегда много людей вокруг толчется — приходят, уходят, за всеми не уследишь. Но если верно то, что ты говоришь, — это же совсем другое дело. Это страшно сужает круг подозреваемых!

— Людовик, то, что я утверждаю, совершенно точно! Затем я и приехала. Ты никому этого не должен говорить, кроме тех, с кем непосредственно работаешь. Ты должен взять этого субъекта, не пользуясь моими выводами, потому что они для суда ненадежные.

— Добро, понимаю. У тебя есть запись той фразы, чтобы я послушал голос? Если повезет, я его, может быть, и узнаю.

Послушав запись несколько раз, Мистраль позвал Кальдрона, рассказал про результаты акустической экспертизы и про все, что из этого следовало. Чем больше подробностей сообщал Мистраль, тем больше поражался Кальдрон. Он ошалело переводил взгляд с Мистраля на Элизабет и молчал.

Затем они послушали запись, на которой звучали только слова Димитровой — ту, где она произнесла «вы не носите форму», и ту, где, по версии Элизабет, сохранился голос убийцы, находившегося в квартире Димитровой во время расследования.

Кальдрон с сожалением покачал головой, Мистраль тоже.

— Нет, ничего это мне не говорит, — вздохнул Кальдрон.

— Мне тоже, — разочарованно согласился Мистраль. — Но если мы возьмем первую фразу, где Димитрова говорит о его форме, и будем иметь в виду вторую, сразу возникает вопрос: кто в квартире Димитровой, когда мы были там, носил форму? Ответ…

— Пожарные и городская полиция, — тотчас отозвался Кальдрон.

— Совершенно верно, — подтвердил Мистраль. — Элизабет, ты можешь оставить нам копию записи — конечно, приватным образом?

Гостья добродушно улыбнулась.

— Я знала, что ты попросишь, и сделала по две копии со всех файлов, включая записи радио и результаты анализа.

Мистраль обратился к Кальдрону:

— Венсан, вы знаете, что теперь делать.

— Прежде всего Дальмат и его люди прослушают запись. Потом мы получим личные дела пожарных и полицейских из округа. Но это будет просто: во всех трех случаях там были одни и те же люди, потому что… — Кальдрон не договорил, заметив, что Мистраль задумался. — Что я сказал? — обратился он к нему.

— Вы сказали, что получить личные дела будет легко, — отозвался спокойно Мистраль. — Венсан, я слушаю вас и думаю одновременно, так что могу показаться рассеянным. Я практически уверен, что убийца нарочно убивал этих женщин в течение одной недели, чтобы попасть в квартиру во время расследования.

— Да, вполне возможно. Ведь он же знал, что у всех должностных лиц будут брать отпечатки пальцев и ДНК и если потом их обнаружат на месте преступления, то автоматически не станут учитывать!

— Именно. А неделя — это, грубо говоря, время одной дежурной смены. Это подтвердил и пожарный капитан, то же и для полицейских в форме.

— Я еще спрошу жандармов. Может, они иначе объясняют, почему убийства происходили в течение одной недели.

Элизабет Марешаль внимательно прислушивалась к разговору сыщиков.

— Мы не можем без причины вызывать пожарных и полицейских, не поставив в известность их начальство. Нарваться можно. А если я скажу, почему их вызвал, — тем более.

— Еще бы! Кроме того, надо, насколько я помню ваши умозаключения, найти человека, который не любит смотреться в зеркало, — добавил Кальдрон.

— Притом в возрасте тридцати лет или немного старше, пьющего или глотающего много таблеток, умного, владеющего собой и решительного, если вспомним выводы Элизабет.

— Я стараюсь припомнить всех, кто был в тех трех квартирах, в том числе у Димитровой — на первый взгляд их будет человек восемь.

Мистраль одобрительно кивнул и обратился к Элизабет Марешаль:

— Думаю, через несколько дней мы все выясним о пожарных и полицейских. Только прокурор не в счет, потому что это женщина. И я уже говорил, мы можем сильно нарваться, как ты понимаешь. Можно по-тихому сделать анализ голосов?

— Конечно. Позвони мне, я возьму аппаратуру и подъеду сюда.

— Если надо помочь, кто-нибудь из ребят встретит тебя на вокзале. Так, Элизабет, сейчас половина второго. Какую кухню ты предпочитаешь: французскую, итальянскую, испанскую, китайскую, японскую?

— Какую тебе угодно, лишь бы в ресторане был кондиционер.

 

Глава 26

Тот же день.

Роксана Феликс и Ингрид Сент-Роз ехали по деревенской дороге в Уазе следом за синим автомобилем жандармерии. Они должны были проверить, находились ли в домах трех убитых женщин замаскированные зеркала. Эта идея казалась жандармам немного идиотской, хотя перед девушками из криминальной полиции они не давали волю своим эмоциям и избегали комментариев.

В первом доме они застали маляров. Вместе с кузеном убитой рабочие делали в доме капитальный ремонт. Один из жандармов спросил, не привлекало ли их внимание какое-нибудь занавешенное или перевернутое зеркало. В ответ рабочие пожали плечами и вернулись к работе. Кузен призадумался: похоже ничего подобного он не замечал.

Во втором доме дверь открыла пожилая женщина. Ее ответ был краток и категоричен: «Зеркала у меня только в ванной, их никто не трогал».

Девушкам было все труднее убеждать жандармов, что они таскаются не зря.

В третьем доме родители убитой женщины провели жандармов и полицейских внутрь. Отец обвел рукой большую комнату и весь дом вообще.

— Мы все не соберемся с духом вывезти это отсюда. Здесь она жила, здесь умерла. Мы только все вымыли и проветрили, больше ничего. А что делать с домом, еще не решили.

Родители тяжело переживали смерть дочери. Роксане Феликс было не так просто задавать непонятные для них вопросы:

— Мы приехали посмотреть… Спросить вас… вы видели зеркала… понимаете… завешенные, завернутые, может быть… Конечно, это может вас удивить… Нам просто надо кое-что проверить…

Роксана говорила смущенно, чуть ли не извиняясь за такой нелепый вопрос.

Родители переглянулись:

— А вам зачем?

— Мы хотим точнее установить личность убийцы.

— Убийца в тюрьме. Не понимаю, что вы еще ищете. — Отец ответил резко, даже грубовато.

Ингрид Сент-Роз объяснила, стараясь быть как можно доверительнее:

— В Париже тоже произошли убийства, точно такие, как здесь, и там убийца еще не пойман. Я понимаю, тут не очень легко понять смысл, но поверьте: для нас это очень важно.

— Там, в гостиной, где она… где ее нашли… — ответила мать, — было три зеркала. Не очень большие, сантиметров тридцать в высоту. Мы нашли их завернутыми в газету в кухонном шкафу.

— Она не сама туда их положила?

— Накануне мы у нее ужинали — зеркала висели на месте.

— А сейчас они где?

— Там же, на кухне. Я газеты выкинула, а их все собираюсь повесить обратно. Вы хотите их посмотреть?

— Нет, спасибо, уже не нужно.

Когда они вернулись в жандармерию, их ждало сообщение: просил перезвонить кузен женщины, убитой в доме, который они посетили первым. Один из жандармов взял телефон. Разговор продолжался меньше минуты.

— Кузен вспомнил, — пояснил жандарм, — что в прихожей напротив двери висел на гвозде шкафчик с ключами. Дубликаты всех ключей: от машины, от дома и прочее. На дверце шкафчика было зеркало. Когда он вошел в дом через пару дней после убийства, то заметил, что дверцы нет.

На обратном пути Роксана Феликс позвонила Мистралю доложить о результатах. Ответ Мистраля был довольно краток:

— Туда надо ехать. Могу ошибиться, но по вашим словам выходит, зеркала были сняты в тех домах, где веревку на руках девушек завязывал левша.

— И это подтверждает версию, что убийц было минимум двое и один из них на свободе в Париже.

— Не знаю, возможно. Что по этому поводу говорят жандармы?

— Сначала ухмылялись, а после проверки стали почесывать затылок. Теперь им надо позвонить следователю Тарносу и сообщить о последних находках.

— Я ему тоже позвоню.

Мистраль проводил Элизабет Марешаль на четырехчасовой поезд. Она попросила обязательно сообщить, чем разрешится дело.

Бернар Бальм, засучив рукава, сидел рядом с Кальдроном и Дальматом за столом в кабинете Мистраля. Тот долго и подробно рассказывал об экспертизе Элизабет Марешаль. Они раз двадцать прослушали фразы, обработанные ею. Бальм не мог не прокомментировать это событие в своей манере:

— Дело было темное, теперь залито черной краской. Есть мысли, что это за чувак?

— Никаких, — вздохнул Мистраль. — А впрочем, направление поисков, кажется, ясно. Венсан проверяет, какие группы входили в помещение. Когда у нас будет «железный список», мы скажем кому надо.

— Как управишься, я сам буду звонить начальникам служб. Что еще есть?

Мистраль встал и вынул прохладительные напитки. Бальм открыл банку пива и начал потихоньку прихлебывать. Зной немного спал, но все-таки было очень жарко, и Мистраля борьба с жарой утомляла. Он хотел прогуляться для разрядки. Аргументов для обоснования своей точки зрения у него не хватало. Но он все же решил рассказать о снимках отпечатков ушей.

— И на какой результат ты рассчитываешь?

— Главным образом на ДНК от контакта с дверью.

— А если это ничего не даст?

— Поищем что-нибудь другое.

— Другое — это что? — Бальм с трудом скрывал раздражение оттого, что дело не движется.

— Бернар, мы сейчас миллиметр за миллиметром вскрываем данные протоколов и тому подобное. «Другое» — что-нибудь да будет. Это не такое дело, чтобы налетать на него по-кавалерийски с саблями наголо.

— Пожалуй, так, теперь я понял. Как будут выводы, позвонишь. И когда они будут?

— На днях.

Мистраль уже не мог разговаривать. Кальдрон это понял. Дальмат сидел, как всегда, задумчивый и молчаливый. Бальм полагал, что Мистралю физически трудно довести расследование до конца, но не решался говорить об этом вслух, хотя мысль о замене уже потихоньку прокладывала путь в его сознании.

Бальм поблагодарил за пиво и вышел из кабинета. Кальдрон и Дальмат ушли вместе с ним.

Мистраль встал и потянулся. Он ощущал усталость и опустошенность после выброса адреналина, вызванного сообщением Элизабет Марешаль. Секретарша Колетта принесла папку с вечерней порцией бумаг на подпись. Мистраль вздохнул и углубился в них. Часов в восемь он вышел из дома на набережной Орфевр и поехал в Ла-Сель-Сен-Клу. По Парижу он двигался небыстро, в туннель Дефанс въехал на скорости шестьдесят километров в час. На табло светилось предупреждение об автоматическом радаре, настроенном на семьдесят километров. «Риска нет», — подумал Мистраль.

В машине тихонько играл Гэри Мур. По дороге А86 Мистраль вел машину тоже неспешно, все автомобили его обгоняли. Ему было трудно сосредоточиться на езде. Он протирал глаза, опускал стекла. Дорога впереди расплывалась и двоилась. Вдруг он перестал ощущать реальность. Голова коснулась руля, глаза закрылись. Секундной дремоты хватило, чтобы его «форд» проскочил сплошную линию и врезался в стенку одного из многочисленных на пригородной автостраде туннелей.

Столкновение было не очень сильным: машина проехала по стене боком, так, что пострадала вся правая сторона: бампер, крыло, зеркало заднего вида, дверцы. Шум и резкий удар о стенку разбудили Мистраля. Он не понимал, где находится. Машины, гудя, проскакивали мимо и не останавливались. Через минуту Мистраль опомнился, включил аварийные огни, обозначая, что на трассе стоит его машина, и вышел посмотреть, что случилось. Автомобиль мог спокойно ехать, хоть и с одной фарой. Дома Мистраль поставил машину дальше, чем обычно, и ничего не сказал Кларе.

— Людовик, сегодня вторник, а ты, я вижу, сдаешь на глазах. Почему бы тебе не взять в пятницу выходной? Мы бы куда-нибудь поехали. Я сяду за руль. А если не хочешь, можно и дома посидеть. Только тебе надо отдохнуть.

— Клара, я согласен со всем, что ты говоришь, и хорошо понимаю, в каком я состоянии. Но дело, которым мы занимаемся, кажется, сдвинулось, так что никакой пятницы я взять никак не могу. Все может решиться в любую минуту. А потом обещаю поехать с тобой.

— Смотри, ты дал слово!

 

Глава 27

Среда, 20 августа 2003 года.

Оливье Эмери и его мать сидели друг против друга за кухонным столом, на котором стояли кофейник и хлеб с маслом. Он не спал и все недоумевал, зачем приехал сюда. Тут все было по-прежнему.

Накануне вечером они поужинали, почти не разговаривая, будто прошло не двадцать лет разлуки, а пара часов. Перед сном он пошел умыться. Инстинктивно опустил лицо, чтобы не видеть себя в зеркалах. Стоя перед кроватью, опять ощутил себя мальчиком, который лежит, вытянув руки, а мать накрывает ему лицо простыней. Он снова слышал доводившие его до рвоты мерзкие шорохи и стоны матери и очередного захожего мужика.

Оливье Эмери не решался лечь к себе в постель. Он так и сидел, опершись спиной на подушку, и припоминал годы своих странствий. А потом наступило прояснение, возрождение.

Часа в три утра он остановил кровь из носа кусочками разорванного бумажного платка. Приступ подкрадывался незаметно, коварно. Эмери не подозревал, с какой страшной силой он его сейчас поразит. На грани обморока он тяжело встал, вынул из рюкзачка таблетки тегретола и аспирина и, пошатываясь, пошел в ванную. Положив таблетки в рот, он выпил прямо из-под крана над умывальником не меньше литра воды. Выпрямившись, вытер лицо рукавом, и его взгляд невольно упал на зеркало.

Первая мысль — удивление: «Что это за тип напротив меня?» Минуты через две явилась вторая: до него дошло, что это, должно быть, он сам. Тогда в душе проснулись отчаяние и страх. Он кое-как добрался до своей спальни, ничего не ответив матери на тревожный вопрос о здоровье. Возле кровати колени его подогнулись, он скорчился от боли.

— Не кури так много за завтраком: у меня голова болит и блевать хочется.

Выпустив дым из ноздрей, Одиль Бриаль тут же загасила крепкую сигарету без фильтра, которую прикурила от предыдущей, в пепельнице, где уже лежало с десяток окурков. Она закашлялась кашлем курильщика и отпила кофе промыть горящее горло.

— Ты, я вижу, все квасишь, — злобно буркнул Эмери. — Вон сколько стекла навалено.

Добрая половина кухни была заставлена бутылками из-под вина, пива и более крепких напитков. Рядом громоздилась грязная посуда.

Одиль Бриаль не стала отвечать.

— Жан-Пьер, хочешь чего-нибудь, кроме хлеба с маслом?

— Я бы яиц вкрутую съел.

Жан-Пьер. Как давно никто не называл его по имени. Жан-Пьер — это кто-то другой, и странствовал он иначе.

— Нет яиц. Сейчас пойду в магазин. Чего тебе принести, что ты хочешь?

— Ничего не хочу. Я скоро уеду.

— Сегодня?

— Да, наверное. Кстати, тут за последние дни все было в порядке?

— Да что ж, сынок, тут с самого начала все вперекос, ты сам знаешь.

— Я тебя не о прошлом спрашиваю, а про то, что сейчас! Ничего не замечала особенного возле дома или в деревне?

Одиль Бриаль, чтобы сосредоточиться, посмотрела сыну прямо в глаза.

— В деревне не знаю, век бы там не бывать, здоровее была бы. Там все те же старые пентюхи на меня кривятся. А в воскресенье перед домом ездила одна машина взад-вперед, медленно. Я сидела на крылечке, курила. Не поняла, чего она ездит. А я ж теперь приметливая — и годы прошли, и жизнь заставила.

— Что за машина?

— Белая такая, в марках я не разбираюсь. Номер парижский.

— И все?

Одиль Бриаль задумалась.

— А потом какой-то длинный пешком прошел мимо дома — должно быть, он в машине ехал.

— Как выглядел? На полицая похож?

Одиль Бриаль сердито вздохнула:

— Ты опять что-то натворил?

— Ничего я не натворил! Говори, что спрашиваю.

Она чувствовала, что агрессия в сыне вот-вот прорвется, и на полминуты застыла, опустив голову и прикрыв глаза. Потом хрипло произнесла:

— Длинный такой, худой, волосы черные, короткие, скуластый. На полицая не похож, нет, уж больно грустный. Носит темные брюки и белую рубашку с длинными рукавами — в такую-то жару!

— Семинарист! — вырвалось у Эмери.

— Чего ты несешь? Какой семинарист? Он что, поп? А сам в цивильном, без сутаны. Да и правда, теперь попы одеваются, как все люди, их не отличишь.

— Кончай языком молоть хоть на пять секунд! Это не важно, оставь. А больше ничего не было?

— Месяца два или три, не помню уж точно, приезжала одна журналистка. Допросила половину деревни, а потом мне позвонила и притопала. Догадался зачем?

— Догадался. А ты ее приняла. Кто тебе велел?

— Никто не велел, только я знать хотела.

— Что знать? О чем она тебя спрашивала?

— О тебе. Мямлила, путалась, но я поняла, что к правде близко. Я ей туману напустила — не знаю еще, насколько хватит. Да я наверняка думала, ты эту журналистку знаешь.

— Не понимаю, о чем ты. Мне надо уезжать. А денег нет.

— Ты поэтому приехал? Потому что «бабки» кончились?

— Нет. Сама знаешь. Деньги — это так, заодно. Если б я приезжал всякий раз, как был на мели, ты бы меня каждую неделю видела!

— И то правда. Я все эти годы не знала, где ты, что ты! Пойди-ка в мою комнату, там она все на том же месте — та шкатулка. Куда ты лазил, а думал, что я не знаю. А я эти деньги, сынок, тебе туда специально клала, чтоб ты не воровал, не мошенничал. Да только все зря.

— Ты бы сразу сказала, тогда бы все наверняка не так было. Я буду тебе иногда звонить — не очень часто, все время звонить не смогу. Если к тебе кто придет, полиция или еще кто, сообщи мне.

— А лекарства ты пьешь? Да ты же мне так и не сказал, как у тебя здоровье! Только гляжу я на тебя, и кажется, живешь ты распущенно.

— Конечно пью, иначе и жить не мог бы!

— Ох, как мне страшно, когда ты так говоришь! Должно быть, натворил каких-нибудь ужасов!

— Говорю же, ничего не было. А если тебе скажут, что я натворил ужасов, никому не верь!

— Устала я… осточертело все… Так что мне говорить, если спросят?

— Ничего не говори. Меня нет. Как ты решила, так теперь и расхлебывай. Я больше не приеду. И кончай пить!

Одиль Бриаль пристально уставилась на Жан-Пьера. В ее тяжелом взгляде тоска смешивалась с любовью. К глазам подступали слезы, и она медленно запрокинула голову назад, скрыть их. Она не хотела плакать при сыне. Слезы скатились к вискам, она смахнула их рукой.

— Я теперь другая стала.

— Ты бы сразу стала другая, а теперь поздно.

— Ерунда все это! Говоришь, а жизни моей не знаешь. Ничего не знаешь о ней, даже самую капельку… Правда, сына, не надо тебе больше сюда приезжать.

Мистраль и Бальм спорили. Первый зам был так недоволен, что даже не придумал ни одного сравнения и ни разу не пошутил.

— Людовик, случилось то, что должно было случиться. На этот раз ты легко отделался. Машина — плевать, жестянка, починят, и все. Я тебе уже много раз говорил: отдохни. С тех пор как ты вернулся на службу, с каждым днем все хуже! Ты по утрам в зеркало хоть глядишься? У тебя же рожа — не дай Бог! Словно другой человек вернулся!

— Брось ты! Да, физически у меня сейчас неважный период, правда, со всяким может случиться. Как закончим дело, я несколько дней возьму, а там все придет в порядок.

— По-твоему, это нормально, что ты после месячного отпуска в таком состоянии? Мне вот интересно, до конца ли ты восстановился после…

— Стоп, Бернар! Об этом не надо, нечего прошлое ворошить! И как бы я себя ни чувствовал, что физически, что морально, это тут совершенно ни при чем!

Мистраль все больше сердился, но прилагал усилия, чтобы казаться спокойным.

— Хорошо. Ответ принимаю. Но мой долг — минимизировать ущерб. Кроме того, прошу тебя, езжай сейчас домой. Все равно голова не варит, и ты можешь куда-нибудь врезаться на машине гораздо хуже.

— Бернар, давай договоримся. Если сегодня вечером я опять не в форме — делаю перерыв. Идет?

— Ладно, до вечера, только перед уходом я хочу тебя видеть.

— Хорошо, доктор.

На эти слова Бальм все-таки улыбнулся и, покачивая головой, вернулся к себе в кабинет.

Мистраля перед его кабинетом ждал Кальдрон.

— Как поговорили?

— Так себе. Бальм сегодня хочет силой прогнать меня отдыхать. Еще чуть-чуть, и он запретил бы мне садиться за руль.

— И как вы?

— Ни в коем случае! Победа будет за мной. Я не собираюсь следить за ходом дела в своем саду на шезлонге!

— Я вас, конечно, понимаю, только играть своим здоровьем вам тоже нельзя.

— Ничем я не играю, все в порядке! Теперь к делу. Все люди слышали запись?

— Да. Никто никого не узнал.

Дверь кабинета была приоткрыта. Лейтенант Фариа тихонько протиснулся в нее с лицом человека, принесшего дурные вести. Мистраль невольно обратил на это внимание:

— Что вы хотите сказать? Дело развалилось, мир рушится?

— Не совсем так, но вещь как минимум неприятная.

— Давай, мы слушаем.

Кальдрон понял, что молодой лейтенант смущается и без приглашения не начнет.

— Утром я получил по почте — она опять заработала — дубликат детализации разговоров Димитровой. Несколько дней назад я их получил в конверте, потому что почта была в отрубе, и передал Дальмату, он хотел сам с ними работать.

— Ну и что?

— Сейчас я быстренько посмотрел списки. С компьютером это очень быстро. Среди номеров, по которым звонила Димитрова, пять раз встретился мобильный Поля Дальмата.

В кабинете настала тишина. Фариа опять пришел в замешательство.

— Ошибки, полагаю, быть не может? — спросил Мистраль, ко всему готовый.

— Нет, это тот самый номер, который Дальмат нам всем дал, когда пришел в отряд.

— Когда были звонки?

— Около двух месяцев назад. Позже не было.

— Добро, принесите мне эти списки и никому больше про эту историю не говорите. Это ведь не само собой разумеется, тем более что дело касается начальника вашего отряда.

Когда Фариа ушел, Кальдрон встал и закрыл дверь кабинета.

— Что вы собираетесь делать?

— Прежде всего все обдумать и не говорить об этом с Дальматом, пока у меня не будет достаточно материала для такого разговора. У нас в разгаре дело об убийствах, минимум трех, может быть, шести или даже больше людей, а перед нами только разбросанные частички пазла.

— Я держу в голове его личное дело, которое нам передали при переходе к нам. Там ничего подозрительного — одни благодарности да поощрения.

— Я позвоню коллеге — начальнику СОИ, у которого Дальмат работал прежде. И говорить буду не суконным протокольным языком.

— А Бальму словечко скажете?

— Да, но не прямо сейчас. Подожду, пока данные для ответа соберутся вместе. А вы, Венсан, при моем разговоре с Дальматом будете присутствовать.

— Не могу представить, чтобы Дальмат замарался на большой пакости.

— Я тоже, но мы вынуждены признать: он не стал нам сообщать о знакомстве с Димитровой. Это не пустяки.

— А вообще его поведение, когда он узнал о ее убийстве, должно было меня насторожить. Как раз перед вашим приходом в то утро, когда вы ему «намылили шею», он у меня в кабинете совершенно раскис. Признаюсь, я тогда не понял, что с ним случилось.

— Как бы то ни было, как только мы ответим на этот вопрос, со службы он уйдет.

— Понимаю, но сомневаюсь. Не могу я поверить, что он был хоть как-то замешан в убийстве.

— Я с вами согласен, Венсан, слава Богу, это так. Потому-то я и не спешу и ищу ответ прежде, чем говорить с ним.

Около десяти вечера Оливье Эмери ехал на максимально дозволенной скорости восемьдесят километров в час по правой стороне парижского окружного бульвара. Машин было не много, а жару при опущенных стеклах автомобиля можно было терпеть. Оливье Эмери держал сигарету в левой руке, курил и время от времени стряхивал пепел, свешивая руку через окно вдоль дверцы.

Правый поворот, съезд к воротам Ла Шапель, Париж — Север, Восемнадцатый округ. Эмери нашел тихую улочку и припарковал машину неподалеку от окружного бульвара. Поставил ее на ручной тормоз, заблокировал руль, запер все дверцы и с полчаса шел оттуда пешком.

В 23.15 он вошел в подъезд высотного жилого дома и направился прямо к лифту. Обернув палец бумажным платком, чтобы не прикасаться к кнопке лифта, он нажал на десятый этаж. Там достал из кармана плоский ключ и открыл последнюю дверь направо по коридору. Закрыл ее спиной. Платок выбросил в мусорную корзину. Здесь он в нем не нуждался.

Квартира была маленькая, идеально прибранная, мебель в чехлах, чтобы не пылилась. Тут он мог ходить всюду, не рискуя наткнуться на зеркало, даже в ванной. Содержимое рюкзака он вывалил на диванчик. Интересовали его только последние пять тетрадей. Он проверил их хронологию, а затем поставил в ряд к остальным двадцати четырем.

Все, что он написал за двадцать четыре года, стояло тут, на книжной полке, у него перед глазами. Тетрадки — настоящие верные товарищи — различались по внешнему виду, форматом и цветом обложек, но явно было, что в последние годы Эмери старался подбирать их по цветовой гамме и по размеру. Корешки были разные: где сплошные, где на пружинках. Большинство подклеено скотчем, ведь их носили в рюкзаке. Рядом с тетрадками лежала единственная книга — совершенно растрепанный сборник писем Сенеки. Эта книга была читана сотни раз. Она принадлежала одному старичку — единственному человеку, который отнесся к Эмери с состраданием. Сам Оливье Эмери тоже попытался вникнуть в текст и нашел, что некоторые фразы передают его переживания. Когда-то Эмери в годы скитаний по дорогам пересекся с тем старичком на несколько недель. Теперь ему приятно было видеть эту книгу.

Всю ночь он шарил по тетрадкам почти наугад и немного сходил с ума от этого. Около шести утра заснул с намерением проснуться как можно позже.

 

Глава 28

Четверг, 21 августа 2003 года.

Старшина утренней смены в полицейской части Девятого округа заканчивал просмотр ночных рапортов. Обычно ему очень нравилось это занятие, ведь рапорты всегда можно взять на заметку. Из ряда вон выходящего ничего, но в некоторых — любопытные штучки, помогающие раскрывать карманные кражи в людных местах, мелкий сбыт наркотиков и тому подобное. Но сейчас, в конце августа, к ним не поступало ничего по-настоящему интересного: одни бесконечные дела о смертях, связанных с жарой. Он с нетерпением ожидал сентября, чтобы уехать в милые сердцу Пиренейские горы, посидеть в тишине после года парижского сумасшествия.

К открытой двери кабинета робко подошла молодая патрульная — стажер. Старшина взглядом пригласил ее войти.

— Старшина, я была на происшествии у одного человека по заявлению соседей по поводу шума в доме. Инцидент исчерпан, но меня кое-что смущает. Жаловались на нашего коллегу, сержанта полиции.

— Ну да, а в чем проблема?

— Мне кажется, он шизофреник. Если так, это же несовместимо с нашей профессией.

— Откуда у тебя такие сведения?

— На самом деле это скорее интуиция, а не конкретные факты. У него очень необычная квартира. Там ничего нет, будто он там на самом деле не живет, а на входной двери, мне показалось, висит большое зеркало, но оно совершенно закрыто газетой. Когда я остановила взгляд на этом, кажется, зеркале, сержант на меня так неприятно посмотрел — мне даже стало неловко. Это, конечно, все очень зыбко, но я все-таки решила сказать вам.

— И правильно решила. Мне тоже по вызовам случалось бывать в квартирах, где жили шизофреники, а занавешенное зеркало действительно один из симптомов этой болезни. И ты права — шиза с нашим делом не дружит. Как зовут коллегу?

— Оливье Эмери. Он живет на Будапештской улице в доме…

— Не надо подробностей, я все найду по базе в компьютере. Если найду что-то подтверждающее твою догадку, я тебе скажу.

Девушка вышла. Старшина нашел ее наблюдение вполне здравым и решил обязательно проверить досье.

Машина «скорой помощи» выехала из больницы Сальпетриер. В ней лежал Себастьен Морен. Он был страшно рад вернуться домой, тем более что мать приехала из родного дома в Аннеси помогать сыну, пока он не может передвигаться. Через час Морен уже лежал в своей квартире. В инвалидной коляске он мог даже ездить по ней, хоть и нелегко было управляться с обеими ногами в гипсе и рукой на перевязи.

Одного из коллег Морен уже попросил проверить, работает ли Интернет. Из своей комнаты он был связан с друзьями и со всем миром, так что чувства одиночества не возникало.

В двенадцатом часу дня Мистраль и Дальмат вошли в вестибюль Дома радио. Там их встретила директор ФИП. Мистраль уже велел Кальдрону потихоньку наблюдать, как будет вести себя Дальмат.

Прежде чем назначить это свидание, Мистраль накануне дома весь вечер, к вящему недовольству Клары, провел за изучением вновь поступившего дела. Он слушал множество записей звонков на радиостанцию — ведь, если верить Элизабет Марешаль, вызывал пожарных, убил Димитрову и преследовал персонал коммутатора ФИП один и тот же человек. Это ему не дало ничего нового.

В блокноте Мистраль записал: «Все ниточки обрываются. „Икс“ ни разу не звонил с одного и того же автомата ни на улице, ни в баре. Большая часть телефонов находится на Правом берегу — вот и все. Пожарным он тоже звонил не из этих кабин. „Икс“ крайне умен, осторожен и умеет обходить ловушки. Он знает, как мы действуем. Абсолютно одержимый субъект. Я согласен с анализом его психологии, который сделала Элизабет. Непонятен его последний звонок: за что он хотел поблагодарить дикторшу ФИП?»

Директор радиостанции была встревожена: теперь расследование перешло к криминальной полиции, одно название которой наводило на мысли о страшных преступлениях. Не очень ей нравилось и то, что полицейский, представившийся начальником службы, выглядел изможденным, а на плечах его товарища словно лежала вся мировая скорбь. Все это не казалось залогом успеха. Мистраль посмотрел, в каких условиях делаются записи, и послушал несколько выступлений дикторши у микрофона.

— Вы знаете, это далеко не первый случай, когда кто-то из слушателей звонит по телефону и хочет говорить с дикторшей. Чаще всего, пожалуй, даже всегда — это мужчины, привлеченные женским голосом, звук которого кажется им таинственным. Имена дикторов в эфире никогда не звучат, и анонимность делает голос еще загадочнее. Разумеется, мы пресекаем все попытки общения.

— А более предприимчивых поклонников не бывало? Никто, например, не пытался сюда прийти? — спросил Поль Дальмат.

— Насколько я знаю, нет. Но на этот раз меня тревожит, почему расследованием занялась криминальная полиция.

— Паниковать не стоит, хотя возможно, что по делу об убийстве мы разыскиваем как раз того человека, который донимает персонал вашей станции. Наш эксперт утверждает, что там звучал тот же голос. Но торопиться с выводами не надо, мы еще ни в чем не уверены, в том числе и в этом. Если желаете, чтобы вашим дикторшам дали охрану, можно рассмотреть такую возможность.

Мистраль как мог пытался успокоить директрису.

— Я бы хотел вернуться к последней записи, — продолжал он, — той, где этот человек просит телефонистку поблагодарить дикторшу. За что? Есть у вас соображения?

— Между собой мы об этом думали, но все, что передавалось утром, было совершенно невинно. Говорили о жаре, о пробках, о заказе билетов на представления. У меня есть копия, к вашим услугам.

— Он звонил сразу после одного из таких сообщений?

— Нет, не сразу. Звонок был прямо после программы новостей, а ее читает единственный на станции мужской голос.

— А что было в этих новостях? Что-нибудь очень важное, совершенно особенное?

— Насколько я знаю, нет, но если этого человека ищут за убийство трех женщин — тогда да, они могли его заинтересовать. Сейчас мы их послушаем, если желаете.

Мистраль молча кивнул.

Через десять минут прослушивание записи новостей было закончено. Мистраль не пропустил сообщения, которое связывало два дела: «Как сообщает источник в органах правосудия, следствие не может ответить на вопрос, почему три убийства молодых женщин, совершенные в 2002 году в департаменте Уаза, так похожи на три других убийства, которые произошли недавно в Париже. Адвокат главного подозреваемого внес ходатайство о его освобождении, поскольку — цитирую: улики, выдвинутые против предполагаемого убийцы, не столь убедительны, как утверждало следствие».

— И действительно, насколько я вижу, только эта информация могла заинтересовать нашего клиента. Но почему он благодарил дикторшу? Это, мне кажется, одна из загадок этого человека. Только он сам дает себе сигналы: кого благодарить, кого наказывать, кого убивать и так далее.

На обратном пути на набережную Орфевр Дальмат вел машину, а Мистраль звонил судебному следователю Тарносу. Тот нервничал, и Мистраль дал ему выговориться.

— Я принял во внимание ваш тезис касательно перевернутых и снятых зеркал в домах двух убитых. Я сам съездил в дом Бриаля вместе с его поверенным и ничего подобного там не нашел.

— Каковы ваши выводы?

— Чтобы ничего от вас не скрывать, я скажу, что ваши наблюдения насчет зеркал, конечно, очень интересны, но усложняют мое дело и не дают реальных доказательств. Не знаю, на что нужны такие сведения, адвокат же Бриаля их просто уничтожил.

— Какие же выводы? Вы освобождаете Бриаля?

— У меня практически нет другого выхода. На него нет настоящих зацепок, и чем дальше движется дело, тем больше это похоже на оправдание. Я отпущу его.

— Когда?

— В понедельник к обеду он будет на свободе. Но если появятся новые факты, ничто не мешает опять взять его. Тем более что он не бомж — у него есть домашний адрес.

В Лианкурской тюрьме Жан-Пьер Бриаль обсудил со своим защитником грядущее освобождение, которое должно было состояться через три дня. Он не проявил ни радости, ни торжества — только сказал сокамерникам, что иначе и быть не могло, потому что он невиновен. Соседи тоже ни о чем не спрашивали — только телефон адвоката. Все они считали себя невиновными, а хороший адвокат никогда не повредит.

Жан-Пьер Бриаль собрал пожитки, раздал товарищам по несчастью коробки конфет, банки с вареньем и медом. Один из них втайне хранил у себя тетрадь, которую надзиратели ни в коем случае не должны были видеть. Взамен он получил маленький радиоприемник, который Бриаль каждую ночь держал возле уха. Во время ареста Бриаль как-то шепнул этому арестанту:

— Я тебе доверяю, я выбрал тебя. Если откроешь эту тетрадь — я узнаю и убью. Здесь ли, на воле, только убью. Если все будет так, как я думаю, а ты выполнишь уговор, я передам твоей жене пять тысяч евро.

Арестант согласился и дал Бриалю клятву. Пять тысяч евро — куш неплохой.

Кальдрон сообщил Мистралю, что первый зам ожидает его возвращения из Дома радио. Мистраль подозревал, что Бальм опять хочет отправить его на отдых. Он решил первым пойти в атаку.

— Здравствуй, «доктор». Вызывал?

— Вызывал. Звонил раздолбай из кабинета министров узнать, что у нас с твоим расследованием.

— И что ты ответил? Что отправил меня в отпуск? — Мистраль искренне веселился над затруднительным положением Бальма.

— Во-во, хорошо тебе говорить! А этот суслик паркетный требует с меня подробного отчета. Предварительные итоги — так он называет этот отчет. Он его пошлет министру. — Бальм еле сдерживал ярость.

— Это не проблема, — отозвался Мистраль. — Напишу я им предварительные итоги. Только не сейчас: сейчас я как раз еду в одну деревню в Сена-и-Марне, на границе с Ионной, узнать, почему убитая журналистка так интересовалась ее жителями и особенно некой Одиль Бриаль. После этого и итоги будут не такие предварительные.

— Делай как знаешь, только сам не садись за руль, тебе нельзя.

— А хочешь, я возьму отпуск на несколько дней?

Бальм что-то проворчал себе под нос и отвернулся.

Венсан Кальдрон положил перед Мистралем два листка. На одном стоял заголовок «Пожарные», на другом — «Полиция». На каждом — четыре имени и фамилии. Мистраль слушал пояснения Кальдрона.

— Вот данные на пожарных и полицейских из округа, которые побывали во всех трех квартирах. Здесь все просто: везде были одни и те же дежурные команды.

— А другие пожарные и полицейские там появлялись?

— Появлялись, но только в двух первых квартирах, у Норман и Коломар. А нас по-настоящему интересует только квартира Димитровой: ведь убийца, как говорит Элизабет Марешаль, именно там подал голос.

— Позвоню их начальству, пусть отправит их к нам в понедельник или во вторник.

— Кажется, все сложнее. Двое пожарных уехали в Мексику по программе обучения мексиканских пожарных, а трое полицейских в отпуске.

Мистраль сник.

— Только нащупаешь стратегию — тут же все разлетается в прах! Когда возвращаются пожарные?

— Для начала я бы послушал голос того, что со шрамами на лице — он вряд ли обожает смотреть на себя в зеркало, — подал голос Кальдрон, внимательно слушающий размышления Мистраля.

— Да, может быть. И еще был полицейский, который присутствовал на месте всех трех убийств, но входил только в квартиру Димитровой.

— Вот как? Кто же это?

— Старший патруля. Когда мы были у Норман и Коломар, их сержант оставался в машине. Один молодой патрульный говорил, что-де их старший сидит в машине, потому что там кондиционер, а у него от жары болит голова.

— Вы видели этого сержанта? Каков он из себя?

— Особого внимания я на него не обратил, он ходил опустив голову, а больше половины лица закрывала бейсболка. Я был занят осмотром места. Я вообще только потому и заметил его, что у двух других убитых его не было.

— Что ж, восьми человек из тех, что были у Димитровой, сейчас нет — займемся пока остальными. Этот сержант на месте?

— Взял несколько дней отпуска, но в понедельник вернется.

— Вот это уже годится! Я скажу Элизабет Марешаль — пусть готовит аппаратуру для своего анализа, чтобы во вторник мы все вместе поговорили с ним. У нас будет лишний день для сбора информации об этом парне. Фариа ее встретит, подвезет тяжести.

Оставшись один, Людовик Мистраль поискал в служебном справочнике телефон коллеги из СОИ, надеясь, что тот не в отпуске. На четвертый звонок он взял трубку. У Мистраля стало легче на душе: больно уж ему надоело все время топтаться на месте. Для разгона обменялись парой общих фраз по-приятельски, обсудили слухи из мира полиции, несколько удивительных внезапных повышений, после чего комиссар СОИ спросил:

— А тебя что интересует?

— Поль Дальмат.

— А, семинарист. Ну что, он освоился с кровавыми преступлениями?

— Как вижу, его семинарское прошлое ни для кого не секрет.

— Скажем так: это его тайна, но не секрет. А в чем проблема?

— Это ты мне скажи. Мне бы хотелось, чтобы ты мне о нем рассказал, но человеческим языком, а не казенным, иначе о человеке ничего не поймешь.

— У тебя с ним что-то не так?

— Пока еще все так, потому я тебе и звоню. Что он за человек?

— Вообще-то хороший человек. Надежный, порядочный, умный, никогда не откажется от экстренной или сверхурочной работы, сообразительный, честный. Я был против его перехода — хотел, чтобы он оставался у меня. Но он настоял на своем, и я его понимаю: после шести-то лет на одном месте.

— А вне службы ты его знаешь?

— Разговаривали пару-тройку раз. Знаешь, как иногда бывает: работой завалят, сидишь до одиннадцати вечера, потом идешь ужинать с теми, кто сидел с тобой. Однажды так с глазу на глаз и поговорили. Дальмат женился лет десять назад. Потому и ушел из семинарии — из-за любви. Прожили вместе нормально лет шесть, а потом все пошло враздрызг. Он говорит, что хотел ребенка, а жена нет. Но одна наша сотрудница знакома с его женой — она утверждает, все наоборот. А сам он, насколько мне известно, парень тихий, налево от жены не гуляет.

— Лора Димитрова — тебе это имя о чем-то говорит?

— Конечно. Я в понедельник вышел из отпуска и узнал, что она убита. Вот ужас! Ты, что ли, ведешь это дело?

— Да, наша уголовка. Только там три убийства и все очень запутанно, я тебе потом расскажу. А каким образом ты оказался знаком с Димитровой?

— Она снимала два сюжета про нашу службу. Брала у меня большое интервью. Очень приятная женщина, профессионалка. Нас в конторе эта новость всех как громом поразила. Она здесь всем понравилась.

— И давно она была у тебя?

— Года полтора назад.

— С тех пор ты ее видел?

— Нет. Она вроде заходила к нам поболтать, но я с ней так и не увиделся. Где-то в марте было дело.

— Дальмат с ней был знаком?

— Должно быть, раз-другой пересекся, но точно я не знаю, он работал не в том отделе, про который она снимала. Ты с ним говорил о ней?

— Еще нет, случая не было.

— Ты поэтому звонишь, или я придумываю?

— Как раз поэтому. Надо было узнать, знакомы ли они и как ты на это смотришь. Спасибо, ты все рассказал.

Мистраль ехал домой, сражаясь со сном, который вдруг навалился на него всей тяжестью. Как только заканчивалась работа, усталость одолевала его. Он сделал громче радио в машине, но это ничего не дало. На светофоре на проспекте Шарля де Голля в Нейи он уснул. Его разбудили гудки соседних автомобилей. Сердце сильно билось. Он тронулся, не очень соображая, где находится и что с ним. Чтобы не заснуть еще раз, он звонил всем знакомым, какие только приходили на ум. Некоторые потом утверждали, что им казалось, будто он пьян — такую нес околесицу.

Перед Кларой Людовик, напрягшись изо всех сил, делал вид, будто что-то соображает. Та уже не заводила речь о лишнем выходном. Она понимала, что муж на пределе. Чтобы отвлечь его, Клара рассказывала, как отдыхают их дети. Мистраль за ее словами следил с трудом. У него в голове вертелись выводы Элизабет Марешаль, запись голоса убийцы, тревоги директрисы ФИП, Поль Дальмат и еще много, много ошметков дела о тройном убийстве. Только присев на кровать, он сразу уснул, даже не коснувшись головой подушки.

Мистраля несло водоворотом бессвязных снов. Кусочки из жизни, из теперешнего расследования и образ человека, который гнался за ним с ножом, танцевали в его мозгу бесконечный танец. Человека с ножом он теперь видел часто, будто его подсознание хотело, чтобы он обратил на него внимание. Вообще Мистраль видел сны все реже, потому что спал теперь чересчур короткими отрезками, но как только дверь в область его сновидений приоткрывалась, человек с ножом неизменно являлся оттуда. Иногда Мистраль сталкивался с человеком, который нес огромное зеркало: человека он не видел, только руки в перчатках, которые держали это зеркало. Мистраль видел свое отражение: изможденный, исхудавший, неузнаваемый от усталости.

Около трех часов ночи Мистраль проснулся в холодном поту. Только минуты через две он осознал, что лежит в своей постели. Клара пристально глядела на него:

— Ты кричал во сне!

— Должно быть, приснился кошмар, но я его уже забыл.

Людовик встал чего-нибудь попить и съесть банан: спать больше не хотелось. В ящике письменного стола у него лежал блокнот, куда он записывал свои сны. Сон про человека, бегущего за ним с ножом, он записал уже раз тридцать. Жена ничего не знала про этот блокнот, и Мистраль задумался, будет ли польза, если узнает. Он решил, что нет, положил блокнот обратно и сел в кресло смотреть ночные программы по телевизору. В семь утра он приготовил завтрак и дождался Клару.

 

Глава 29

Пятница, 22 августа 2003 года.

Оливье Эмери сидел и думал. До получки оставалось больше недели, а в кармане из сотни евро, взятых в коробке у матери, лежало только пятнадцать. Банковский счет у него бывал положительным только в первые дни месяца, дальше все обнулялось. По третьим числам Эмери, всякий раз в другом отделении, снимал на свои расходы деньги наличными. У него не было ни кредитной карты, ни чековой книжки, чтобы никто за ним не мог проследить. Несколько месяцев подряд он снимал две квартиры и теперь оказался совсем на мели. Кое-как перебивался яйцами, сваренными вкрутую, а его единственным удовольствием было пиво, которое он поглощал литрами.

Дилемма перед Эмери стояла простая. Либо не забирать премию, либо рисковать арестом. Но на пятнадцать евро долго не протянешь, тем более что лекарства жизненно необходимы. Подумав, он решил подъехать поближе к службе, позвонить, предупредить, что зайдет, и осмотреть окрестности.

Эмери влез в метро. Машиной лучше было не пользоваться: она стояла с полным баком, а это давало для бегства выигрыш в шестьсот километров.

В двенадцатом часу он потихоньку обошел квартал, где находилась его служба. Внимательно фиксировал про себя всех, кто там ходит, и пытался установить, нет ли поблизости незнакомых машин. Он включил мобильный. Его номер никто не знал, абонемента у него не было — только карточка предоплаты, и он принимал меры, чтобы номер не определялся. Засечь его все равно возможно, но намного труднее.

— Привет! Это Оливье Эмери звонит. Шеф на месте?

Дожидаясь, он осмотрелся вокруг, не вызвал ли его звонок каких-то подозрительных движений. Все спокойно.

— Оливье? Ты как, лучше?

— Да, практически нормально.

— Звонишь из-за премии?

— Ага. Вы же мне в понедельник говорили, я и звоню на всякий случай.

— Все в порядке, приходи когда хочешь: можешь сегодня, можешь в понедельник. Как тебе удобнее.

— Я зайду часов в шесть, можно?

— Можно, в секретарской всегда кто-то есть.

Эмери тотчас выключил мобильник, а через четверть часа вихрем ворвался в офис, быстренько пожал руки паре товарищей и пробежал прямо в секретарскую. Сердце билось со скоростью тысяча километров в час. Угроза могла возникнуть откуда угодно. Правую руку он держал на шее, словно поправляя воротник рубашки, но большой палец был готов в долю секунды раскрыть бритву. По тому, как он ворвался в кассу, кассирша сразу поняла, что Эмери очень торопится. Он положил конверт в карман, расписался в бухгалтерской книге за выдачу наличных и тут же вышел.

В приемной те же люди дружелюбно попытались остановить его:

— Эй, ты деньги получил — поляну накрывать не будешь?

— Некогда, ребята, некогда — давайте в понедельник. Привет!

Чуть не бегом он наконец исчез из окрестностей службы. Минут через десять вынул конверт и увидел там четыреста евро. Дотянуть до получки хватит.

Мистраль сидел в углу своего кабинета со стаканчиком кофе в руках и внимательно слушал Кальдрона. Поль Дальмат обретался поодаль в кресле, молчаливый и хмурый, как всегда.

— Сегодня ехать в деревню незачем. Из десятка человек, с которыми общалась Димитрова, на месте один, остальные в отпуске или еще где-то, не знаю. Насчет Одиль Бриаль я не проверял, чтобы она ничего не заподозрила. Если верить школьному учителю, она сейчас должна быть дома. И у меня уже есть хорошая мысль, что такое там могло затеваться.

— А именно?

— Я говорил по телефону с учителем, с ним встречалась и Димитрова. Он уже двадцать пять лет как на пенсии. Прежде чем ответить на мои вопросы, он целый час рассказывал мне про свою жизнь. Должно быть, ему редко случается поговорить, так что если кто-то попадется — держись.

— Особенно когда это полицейский, откровенный человек и говорун вроде вас, Венсан! — с иронией заметил Мистраль.

Кальдрон допил кофе и стал пересказывать свой диалог с учителем.

— Димитрова сработала классно — настоящий профи. Вышла на секретариат мэрии и разузнала, якобы для репортажа о деревенской жизни, координаты всех пенсионеров. Там были все старые учителя, служащие мэрии, торговцы и тому подобное. Так она связалась и с этим бывшим учителем.

— Нам это было проще: у нас имелись номера, по которым она звонила.

— Да, Димитрова посмертно помогла нам работать. На самом деле ее вопросы очень быстро сосредоточились на одном имени: Одиль Бриаль. Но Димитрова половине деревни уже заговорила зубы, так что ей все рассказали то, что она хотела. Учитель сообщил, что все старики пришли в деревенское кафе потолковать с ней.

— А Одиль Бриаль об этой затее знала?

— И да и нет. С одной стороны, Димитрова с ней встречалась, с другой стороны, односельчане Бриаль ничем не помогали: никто и слова не сказал, что приезжая что-то затеяла.

— Вот конспираторы! Должно быть, Димитрова старичков расшевелила, они перед ней и растаяли.

— Точно так и было. Одиль Бриаль в деревне появилась где-то в середине шестидесятых годов с двухмесячным парнишкой на руках. Мать-одиночка. Никто не знал, откуда она взялась и почему у них поселилась, так что для местных жителей это было по меньшей мере странно. Она очень скоро столкнулась с тупой и злобной неприязнью людей. Ее прозвали переселенкой, потому что она не из тех мест и не из того департамента. Она нашла работу неподалеку в городке Шато-Ландон и, само собой, не общалась с этими пентюхами, как она называла деревенских жителей.

— Понятно, что там за обстановочка.

— И это еще не все. Когда «пентюхи» поняли, что к ней ходят мужчины, причем разные, они стали к ней относиться еще хуже. Сами понимаете, какая после этого у переселенки стала репутация. Добавьте к этому ревность местных мужчин — они тоже пытали счастья, но их сразу отшивали.

— Понятно, почему они Одиль Бриаль ничего не сказали. Такая злоба всю жизнь портит. А ведь это Франция, шестидесятые годы, а не девятнадцатый век!

— Но она это не сразу поняла, и ее парнишка тоже. Когда он подрос, пошел в деревенскую школу. На самом деле расспросы Димитровой имели в виду как раз сына. До деревенской жизни с ее пошлостью ей не было дела. Мальчика звали Франсуа, и по какой-то странной фобии мать его никогда не фотографировала. Каждый раз, как приезжали делать снимок класса, все были на месте, кроме Франсуа Бриаля.

— Есть какие-то объяснения?

— Никто ничего не знает. Само собой, деревенские ребята, которых исподтишка подстрекали родители, пытались выведать у Франсуа Бриаля подноготную. К нему тоже не очень хорошо относились. Мальчик рос, мать решила забрать его из школы и записала на заочное обучение. Так он и учился на дому, к великому сожалению учителя, который считал его умным и перспективным. Но мать не давала ему ни с кем общаться, пока он совсем не вырос. Тогда он пошел по дурной дорожке: стал водиться с хулиганьем, воровал мопеды, курил наркотики — словом, стал для местных чуть не бандитом.

— И что же с Франсуа Бриалем случилось потом?

— Однажды к ним приехала «скорая помощь», потому что у парня все лицо было изрезано, в крови. Как? Почему? Загадка. Он вернулся из больницы через несколько недель и окопался дома. Иногда его видели: лицо жуткое, в шрамах, сам исхудавший, злобный. Сверстники его избегали. А потом в один прекрасный день он исчез. Вот что рассказал учитель.

— Это крайне интересно. И впрямь надо подумать, стоит ли ехать в деревню, чтобы услышать ту же самую историю от других свидетелей, обнаруженных Димитровой. У нас уже есть зацепки для разговора с Одиль Бриаль. Ну а искать субъект со шрамами на лице — это в наших обстоятельствах куда как занятно!

— Я пустил Жозе Фариа по следу Франсуа Бриаля.

— Пусть пока поработает, и в понедельник, думаю, у нас найдется пара слов для его матери. Завтра ехать туда ни к чему: если ее задерживать, то в выходные предварительные справки не наведешь. А мы должны быть уверены, что она дома.

Поль Дальмат прокашлялся и взял слово:

— Она дома. Во всяком случае, была дома в это воскресенье.

Мистраль и Кальдрон остолбенели, а Кальдрон ктому же испугался, какова будет реакция Мистраля. Дожидаться долго не пришлось. Он взорвался сразу:

— Откуда у вас такие сведения?

— Я был там в воскресенье.

Мистраль побледнел, подскочил и разом очутился прямо перед Дальматом.

— И вы нам об этом говорите только сегодня! Абсолютная безответственность! Нет, чего вы добиваетесь? Чтобы вас вышвырнули из полиции? Никогда ничего подобного не видел! С нетерпением жду вашего ответа!

Дальмат, на удивление спокойный, не вставая с места, несколько секунд подумал, прежде чем ответить.

— Ну… собственно… Я хотел убедиться, что она дома, имея в виду будущие действия.

— Абсолютно пустой ответ! Раз уж все здесь свои, я хотел бы знать, почему Димитрова пять раз звонила вам на мобильный телефон. Я ведь могу задуматься и о вашей причастности к этому убийству. Если вы позабыли, так я напомню: она убита, а вы занимаетесь этим расследованием. Слушаю вас!

Кальдрон внимательно смотрел и на Мистраля (тот стоял прямо, собранно, полный сдержанной ярости, говорил отчетливо, не повышая голос), и на Дальмата, который сидел, вжавшись в кресло, и не мог решиться дать разумный ответ.

— Я познакомился с Лорой Димитровой в СОИ два года назад практически случайно. Она делала репортаж, ошиблась этажом, а замки там электронные, у нее не было ключа. Я провел ее в тот кабинет, где у нее была встреча. Она дала мне визитную карточку, и я увидел, что у нее болгарская фамилия.

Дальмат бубнил, а Мистраль, не пошевельнувшись, слушал.

— Я знаю Болгарию. Я там бывал, когда учился в семинарии, — у нас был обмен студентов-богословов с православной церковью. Ее заинтересовала моя необычная история: семинарист стал полицейским из СОИ. Она очень смеялась.

Кальдрон тем временем на минуту вышел из кабинета, потом вернулся с тремя стаканчиками кофе. Получилась минутная передышка, немного снявшая напряжение. Мистраль слушал уже не в таком агрессивном настроении.

— Мы потом еще видались, не на службе. Сначала пили кофе, болтали минут по двадцать. Потом заметили, что у нас очень и очень много общего. Мы без конца разговаривали, нам было очень хорошо вместе.

Мистраль маленькими глоточками пил кофе и задумчиво глядел на Дальмата. Кальдрон понимал, что агрессивность шефа ушла, сменившись недоумением.

— Мы виделись два-три раза в неделю, ужинали вместе. Я с нетерпением ждал этих встреч и отдавал себе отчет, что постепенно наши отношения становятся больше чем приятельскими. Этого я себе позволить не мог. Я стал реже встречаться с ней под предлогом, что слишком много работы, а на службе попросил перевести меня в другое место. Так четыре месяца спустя я оказался у вас. Она звонила мне на мобильный, но я не отвечал.

Он помолчал, и ни Мистраль, ни Кальдрон не нарушили эту тишину.

— А когда я пришел в понедельник на работу и узнал, что она убита, мне понадобилось невероятно много времени, чтобы это дошло до меня, чтобы я убедился в этом. Поверить в такое я не мог. Когда увидел фотографии места преступления, ужаснулся. Но чем больше проходило времени, тем меньше во мне оставалось смелости все рассказать. Я как дурак убедил себя, что это останется неизвестным. Хуже всего было слышать ее предсмертные минуты и голос убийцы. Вот и все. Я готов принять наказание.

— Зачем вы ездили в деревню Одиль Бриаль?

— Потому что Лора делала оттуда репортаж. Зная ее, я понимал, что она неспроста там рыскала. Я хотел сам в этом убедиться, проникнуться тем, что видела она.

— Но почему вы ничего не сказали? Ведь это же была очень неплохая инициатива!

— Я все никак не мог заговорить о моем знакомстве с Лорой.

— Пусть так. И что вы вынесли из своей поездки?

— Ничего особенного. Деревушка вдали от больших шоссе, живет своей жизнью, старики скучают, сидя на скамейках под платанами, молодые люди скучают верхом на мопедах, а взрослые — в единственном деревенском баре. Видел я и Одиль Бриаль — она курила, прислонясь к стене своего домика.

— Какова она собой?

— Лет шестидесяти, неопрятная, выглядит гораздо старше своих лет, лицо алкоголички…

— Вы не заметили машины прямо рядом с домом или поблизости, но с номером другого департамента?

— Нет.

Мистраль сел опять за свой стол, покрутил в руках авторучку, подумал и заговорил спокойно и мирно:

— Дальмат, что вы за человек? С какой планеты свалились?

— Не понимаю вашего вопроса.

— Все очень просто, Дальмат. Есть полицейские — они встают по утрам, пашут весь день и ложатся спать. Проститутки «дают» за деньги, наркодилеры торгуют наркотой, наркоманы от нее мрут. Так устроена жизнь. Проснитесь, Дальмат, поглядите на реальный мир и забудьте о своих чувствах! Ваш прежний начальник из СОИ сказал, что вы очень приличный человек. Охотно верю. Теперь начинайте жить как сыщик из уголовки. Если будет тяжело — поговорите с Венсаном! А теперь идите работать.

Оставшись одни, Мистраль и Кальдрон еще долго говорили о человеческой душе, о возвышенных чувствах, о том, как порой неразумно ведут себя люди. Под конец Кальдрон спросил о том, что оставалось непонятно:

— По-видимому, Димитрова на этой картине центральная фигура и поплатилась за это. Но откуда тогда убийства Норман и Коломар?

Мистраль не мог ответить на этот вопрос. Затем он занялся составлением «Предварительных итогов по делу Димитровой и других» для «суслика паркетного», как выразился Бернар Бальм, и послал этот отчет по электронной почте.

По дороге домой Мистраль слушал ФИП, там передавали Кэти Мелуа. Бархатистый голос дикторши, сменивший пение, вернул мысли к расследованию. Напряженный день снова полностью опустошил его. Он плавно вел машину и все время думал о Дальмате — человеке из другого столетия.

Клара ожидала Людовика на кресле в саду. Он подошел к ней, вздохнул, сел рядом и положил руку ей на колени.

— Странно, — пробормотала она. — Я видела, как ты приехал: совсем без сил, лицо такое, что и сказать не решаюсь, но… Впечатление такое, что у тебя гора с плеч свалилась.

— Я услышал одну очень интересную историю.

— Расскажи мне.

— В другой раз. А по дороге я заказал столик в ресторане в Трокадеро. Столик в саду, оттуда видна Эйфелева башня в огнях. Там хорошо. Сейчас приму душ, переоденусь и поедем.

— А завтра я бы хотела поехать в Онфлёр.

— Хорошо, поведешь машину. И номер в гостинице закажи — мы сможем там задержаться.

— А как твое расследование? Закончилось?

— Нет, еще далеко не закончилось, хотя, по-моему, уже приобретает какие-то очертания.

— Но тебя не могут срочно вызвать?

— Вряд ли. Или уж это будет такой театральный эффект!

 

Глава 30

Уик-энд, 23 и 24 августа 2003 года.

Поль Дальмат весь уик-энд провел на набережной Орфевр над делом Димитровой. После разговора с Мистралем он почувствовал облегчение, хотя и не знал, как повернутся после этого дела по службе. Всю субботу, остановившись лишь на минуту, чтобы съесть в обед сандвич, он не отрывался от экрана компьютера. В воскресенье звонил, вел переговоры, угрожал и в завершение съездил по важному делу. Об этих разговорах он составил записку, которую положил на столы всем товарищам по отряду, Кальдрону и Мистралю. Около четырех часов дня он вышел из здания криминальной полиции. Ноги сами понесли его к собору Нотр-Дам, до которого от набережной Орфевр идти всего минуты три. В соборе разгуливали толпы туристов. Центральная часть храма была оставлена для молитвы. Дальмат сел там и просидел час с лишним.

Клара и Людовик походили по рынку в Онфлёре, съездили искупаться в Довиль, делали все возможное, чтобы уйти от спешки. Людовик захватил с собой снотворное. В субботу около полуночи он принял две таблетки и сразу уснул. На другой день проснулся не без труда, но все-таки это была первая ночь за два месяца с лишним, когда он проспал восемь часов подряд без пробуждений и кошмаров, и теперь ожидал перемен к лучшему.

В субботу Оливье Эмери не удержался от искушения и рванул на Будапештскую улицу поглядеть, не стоят ли там в засаде полицейские машины. Никого не было. Он даже огорчился. Все остальное время бродил по улицам, пичкая себя лекарствами, которые глотал на скорую руку и запивал бокалами пива. В медикаментозной полудреме он под вечер позвонил матери. Они не проговорили и минуты: мать его разбранила, а он не мог объяснить, почему звонит.

В воскресенье около полудня он купил в супермаркете неподалеку от своей квартиры две дюжины бутылок пива и покончил с ними к полуночи, заев только батоном хлеба и сыром. Поздно вечером он высунулся из дома, чтобы звонить на ФИП. Неудержимая потребность, которую он никак не мог одолеть, толкала его звонить и звонить, хотя ему всякий раз отказывали. Он сам не помнил, сколько раз звонил, что говорил, в какие телефонные кабинки и бары заходил ради этого. Он вернулся домой, держась за стены и припаркованные машины. Техник на ФИП обхохотался, слушая записи этого в дым пьяного типа.

Оливье Эмери ожидал понедельника, чтобы начать все сначала.

В субботу утром Одиль Бриаль прошла через всю деревню и кое-что купила в лавочке, где торговали провизией, табаком и газетами. Только хозяин сказал ей несколько слов: как-никак переселенка тратила у него в магазине деньги. Остальные покупатели, когда она вошла, отвернулись. Одиль Бриаль, не обращая внимания на «пентюхов», присела на скамейку на площади и прочла газету, выкурив за это время несколько сигарет. В сумке на колесиках лежали кое-какие продукты и ее «подружка» — бутыль водки.

Вечером позвонил сын. Одиль Бриаль резко повесила трубку и тут же пожалела об этом. Ей хотелось перезвонить, но она не знала номера его телефона. Весь вечер она корила себя за свое поведение, а в утешение выпила полбутылки обжигавшего желудок коньяка.

В воскресенье Одиль Бриаль встала с левой ноги. Все ей было не так. Вчерашний звонок сына тоже продолжал беспокоить. Под этим предлогом она скрасила свой кофе доброй дозой кальвадоса. Для очистки совести съела кусок хлеба с ветчиной. Часа же в четыре вечера она по-настоящему стартовала и принялась за водку.

Одиль села на старый потертый матерчатый диванчик возле телевизора, ноги положила на стул. Слева от себя поставила кувшин со льдом, а справа открытую бутыль — остаться закрытой бутыли было уже не суждено — и стакан. С первыми глотками она еще переключала каналы пультом, обмотанным изолентой и скотчем. Чем больше убывала водка в бутыли, тем неотрывнее цеплялись пальцы за стакан. К одиннадцати часам бутыль совершенно опустела, а Одиль Бриаль на чем свет стоит кляла телепродюсера. К шести утра ей удалось оторваться от продавленного диванчика и рухнуть на кровать, где она и заснула буквально через десять секунд.

 

Глава 31

Понедельник, 25 августа 2003 года.

8.00. Старшина утренней смены в комиссариате Девятого округа дочитывал рапорты за ночь. Ничего интересного. Он зашел в электронную базу данных полицейского персонала в связи с тем делом, о котором говорила стажерка: ей, возможно, повстречался полицейский-шизофреник. Старшина установил, где именно служит Оливье Эмери, и позвонил в канцелярию. Коллега ответил, что сержанта по имени Оливье Эмери в списках не значится. Заинтригованный старшина позвонил в отдел кадров префектуры полиции, где находились личные дела всех парижских полицейских. Ответ был получен на редкость быстро: кадровик запросил на компьютере список личного состава и получил ответ: «Неизвестен». Старшина попросил подтвердить эту информацию и получил в ответ нечто язвительное: нечем, дескать, больше заняться, как просматривать списки всех столичных полицейских служб, чтобы убедиться в очевидном.

Старшина был очень добросовестный полицейский. Он вызвал двух молодых патрульных, чтобы проверить, не вкралась ли ошибка.

— Никакой ошибки быть не может. Он говорил нам о своем графике работы в окружном отделении, чем он там занимается. И совершенно точно — это в Париже! — удивленно заявила девушка.

Старшина обратился к ее напарнику, который опрашивал Оливье Эмери:

— А ты проверил, что написано на обороте картонки, которую он предъявил?

Молодой патрульный покраснел.

— Э… вообще-то нет. Я записал, что он говорил, видел полицейскую картонку в обложке, вот и все — это же коллега.

— Грубая ошибка, мальчик мой. Надо его поскорей изловить. Я сам поеду с вами на Будапештскую, а если там никого нет, заскочим к нему в отделение, там вы опишете его внешность. От этой истории за версту несет неладным.

8.30. Мистраль и Кальдрон читали отчет Дальмата. Он нашел интернет-провайдера Димитровой и после споров, закончившихся предъявлением требования по всей форме, получил доступ к ее аккаунту. Там у нее имелась личная папка, где можно было хранить всю работу помимо компьютера, флешек и других дисковых носителей. Такая мера безопасности.

Никакого труда найти то, что интересовало полицию, для Поля Дальмата не составило. Внутри личной папки была создана папка «Бриаль». Там лежали три видео. Первое, продолжительностью минуты полторы, — арест Жан-Пьера Бриаля в Уазе, заснятый каналом «Франс-3». Второй, такой же продолжительности и взятый оттуда же, — съемка Бриаля в суде Сержи перед отправкой в тюрьму. На третьем, всего несколько секунд, было две женщины. Дальмат отправил эти три видео почтой Мистралю и Кальдрону.

Лора Димитрова написала также короткую заметку под заглавием «Дело», которую Дальмат просто распечатал. Заметка оказалась не без юмора. Кальдрон прочел ее вслух.

«Дело.

Если не получу за этот репортаж Пулитцеровскую премию — куплю грузовик и поеду на Лазурный берег торговать бутербродами. Чтоб тепло и всегда было что поесть.

Я услышала об этом тройном убийстве от одного журналиста с третьего канала (видео № 1). Жан-Пьер Бриаль, которого засняли как убийцу, произвел на меня странное впечатление. Он вел себя как посторонний, будто ошибся дверью, и отказывался от покрывала, которым жандармы хотели закрыть его лицо.

Я выяснила, в какое точно время его доставят из жандармерии в суд, и мне удалось туда попасть. Там точно та же странность. „Я тут ни при чем“, — твердил Бриаль, но не глядел в камеру, как обычно делают люди, призывающие в свидетели миллионы телезрителей. Он эти слова повторял двум женщинам где-то вдалеке. Одна из них плакала, но — поразительно! — обе смотрели хоть и в его сторону, но не прямо на него самого. Их взгляд был направлен дальше, еще на одного человека, который, похоже, не хотел, чтобы его видели.

На видео № 2, которое показали по ТВ, не видны ни эти женщины, ни человек вдалеке. Пользуясь общей суматохой, тот загадочный тип растворился в безвестности. Я проследила за ним взглядом и увидела, что он садится в старый „форд-сьерра“ синего цвета.

Сама не знаю почему, я поскакала к своей машине (как обычно, неправильно припаркованной) и поехала за г-ном Неизвестным до самого Парижа. Классно получилось! С этого все и началось. И уж потом я тысячью шпионских хитростей выведала, как его зовут, где он работает и в чем вообще дело. Между прочим, я ничего не спрашивала у знакомых полицейских. Как чуяла.

Как уезжали те женщины, в том числе г-жа Плакса, я прозевала, но это фигня, потому что я добыла несколько секунд с пленки, где они обе видны (видео № 3). Одну из них я опознала тут же: это его мать, Вивиана Бриаль — та, которая как раз не плачет (занятно, да?). Вторую я тоже установила без труда и тоже по обрезкам пленки. Оператор снимал здание суда снаружи, чтобы были общие планы. Там я и увидела, как вторая женщина садится в такси. Тут я уже не думала: обратилась к приятелю из СОИ, и он мне сказал, где это такси зарегистрировано. Такси — вещь нейтральная, не то что личная машина. Потом по телефону я узнала, что оно проехало через весь Иль-де-Франс и высадило пассажирку в одной деревушке в Сена-и-Марне. Эта тетенька с испитой рожей, плакавшая навзрыд, меня заинтересовала. На другой день я уже была в деревне по тому адресу, что мне дали в таксопарке. (До чего же хлипкий народ мужчины: стоит женщине о чем-то спросить ласковым голосом — они готовы выдать хоть пин-код своей кредитки.) На почтовом ящике было написано: „Одиль Бриаль“. Я пошла назад и стала думать.

Это не дело, а авоська спутанная, и мне понадобилось пять месяцев, чтобы все распутать. Скоро я перейду к съемкам — сперва скрытой камерой, — а потом ой что будет!»

Дальмат молча вошел в кабинет и слушал, как Кальдрон читает заметку Димитровой. Закончив чтение, Кальдрон посмотрел на Дальмата.

— Что такое «авоська спутанная»?

— Не знаю. Я только смотрел видео и читал текст.

— Еще что-нибудь в ее папке было?

— Да. Фотоснимки.

Дальмат вывалил на стол с десяток черно-белых и цветных фотографий.

— Я ездил в Службу криминалистики попросить скопировать файлы и посмотреть, можно ли сделать лучше качество.

Дальмат разложил снимки на столе совещаний Мистраля, а тот вызвал остальных членов отряда. Все шестеро внимательно изучали фото. Дальмат указывал на них пальцем:

— Это Жан-Пьер Бриаль. Фотографии на документ, взятые с водительских прав или удостоверения личности.

— Как же она получила эти документы? — удивился Фариа. — Они же официальные!

— Она очень ловкая, и у нее много знакомых на моей прежней службе, — пояснил Дальмат. — Но не в том дело.

— Но он совершенно не похож на того, которого арестовали жандармы! — заметил Кальдрон.

— Я об этом немало думал, — кивнул Дальмат. — По-моему, это тот же человек, но с другой прической, на несколько лет моложе и килограмм на тридцать меньше весом.

— А другой — тот, кто виден то со спины, то в профиль, но очень далеко, — это кто? У вас есть идеи? — спросил Мистраль.

— Вот это, мне кажется, и есть та «спутанная авоська», как выразилась Лора Димитрова, — ответил Дальмат. — Служба криминалистики попыталась увеличить снимки, но они сделаны слишком с далекого расстояния и наверняка на мобильник. Димитрова очень не хотела, чтобы ее заметили, потому-то они такого плохого качества.

Мистраль соображал моментально.

— Сегодня перед обедом следователь освободит Жан-Пьера Бриаля. Тут мы бессильны, а может, он и вправду невиновен. Венсан, позвоните жандармам, попросите установить за ним негласное наблюдение, когда он выйдет из тюрьмы. Интересно знать, куда парень двинется. Мы разделимся на две группы. Венсан, вы с Жозе и Роксаной поезжайте к его матери. Попытайтесь узнать, не у нее ли Бриаль, но не проявляйте себя, задерживать ее не надо. Мы с Ингрид и Полем поедем к Одиль Бриаль.

Во дворе здания полиции Мистраль с лукавой улыбкой протянул ключи от машины Дальмату:

— Давайте, Поль, садитесь за руль, вы ведь дорогу знаете.

Дальмат не отозвался на этот намек, тем более что к ним уже подходила Ингрид.

Мистраль уселся на переднее сиденье и подключил свой телефон к устройству, позволяющему разговаривать со свободными руками и в случае надобности писать. Пока Дальмат ехал по Парижу (движение стало плотнее, и это значило, что сезон отпусков подходит к концу) и выезжал на автотрассу А6, Мистраль нажал на кнопку памяти телефона. Через несколько секунд в машине раздался голос Бернара Бальма. Чтобы первый зам не слишком давал волю словам, Мистраль предупредил, что включен спикерфон. Он доложил ему последние сведения по делу Димитровой и сообщил, что папка с этими документами лежит у него в секретариате.

«Пежо-406» быстро ехал по совершенно свободной трассе А6 в сторону провинции. Мистралю позвонила секретарша. Она только что получила сообщение с ФИП. Человек, пытавшийся поговорить с дикторшей, накануне звонил за три часа тридцать семь раз и был, очевидно, пьян. Мистраль попросил секретаршу послать сотрудника дежурного отряда забрать диск с этой записью.

Комиссару хотелось спать. Хотя два дня в Онфлёре были похожи на отпускные, этой ночью бессонница вновь его догнала. Кондиционер поддерживал в салоне машины приятную температуру. Мистраль уже собрался закрыть глаза, но тут зазвонил телефон. Он узнал номер, высветившийся на дисплее.

— Это лаборатория. Держу пари, прибывают хорошие новости. Я теперь ожидаю чего угодно: например, что готовы анализы и мы стартуем уже не с нуля.

Мистраль нажал на кнопку ответа. Дальмат и Сент-Роз слушали разговор, звучащий в салоне.

После краткого и холодного обмена дежурными приветствиями заведующий лабораторией сразу перешел к делу.

— Я слышу, вы сейчас в машине, не буду вам долго мешать.

— Вы нисколько не мешаете.

— Я обработал отпечатки ушей и следы, оставленные на двери. Тот, кто их снимал, сделал очень хорошую работу.

— Спасибо, я ему передам. Что это дает?

— Очень забавные результаты. Отпечаток ушной раковины на одной из дверей великолепный, я легко мог его сопоставить с отпечатком подозреваемого.

— Действительно хорошая новость. А что тут забавного?

Эти несколько слов Мистраль пытался произнести как можно дружелюбнее.

— Мне удалось установить состав ДНК на основании контакта уха с дверьми, и я сравнил ее с теми, что есть у вас в деле. Тут жара работает на вас. Человеку было жарко, поры раскрыты широко, это очень хорошо: материала получается много. А «забавно» я говорю потому, что состав ДНК совпадает с арестантом из Уазы.

Мистраль, Дальмат и Сент-Роз разом вздрогнули: этого не могло быть. У всех троих адреналин зашкалил в крови.

— Невозможно! Ошибки быть не может?

— Нет, ни в коем случае. Надеюсь, вы не ставите под сомнение мою квалификацию как биолога?

Заведующий лабораторией отбил эту подачу…

— Конечно, нет. Но с научной точки зрения какова вероятность совпадения ДНК двух людей?

— Я вам отвечу. Вероятность совпадения состава ДНК практически равна нулю, потому что люди все разные. Если брать строго статистически, можно сказать — один шанс на миллиард.

— Я понял. Но в данном случае я у вас вижу совсем другое. Можно ли предположить, что кто-то каким-то образом, например с потом, получил ДНК арестанта и потом нанес на дверь?

— Абсолютно невозможно просто потому, что ухо было приложено к дверной панели целиком, а не частично. ДНК, которой я располагаю, была получена от полноценного контакта, причем со всеми тремя дверьми. У нас достаточно полноценного материала, чтобы установить состав. Если только у заключенного не отрезали ухо, чтобы потом приложить к дверям, а это маловероятно, ваше предположение не выдерживает критики.

— И что это значит?

— Что есть другой человек с такой же ДНК.

— Но вы утверждаете, что это невозможно!

— Еще я хотел бы сообщить вам результаты анализов образцов, взятых в квартире Леонса Лежандра.

Мистраля раздражал самодовольный тон биолога, который вдобавок еще вел разговор, как было угодно ему, а не отвечал на вопросы. Дальмат и Сент-Роз переглянулись через зеркальце в кабине.

— На кухне были обнаружены следы крови, смытые моющим средством. Там было всего несколько капель, но этого достаточно, чтобы установить состав ДНК.

— И вы мне сейчас скажете, что он совпадает с ДНК, оставленной ухом на двери, то есть мы опять возвращаемся к нашему арестанту. Так?

— Да, именно так. Вы, кажется, не удивлены?

— Теперь уже меньше. Я полагаю, у вас есть объяснение?

Мистраль не показывал своего энтузиазма, чтобы не давать заведующему повода важничать. Тот продолжал рассказывать тем же менторским тоном:

— Несомненно. Абсолютно тождественную ДНК могут иметь только монозиготные, то есть зародившиеся в одном яйце, близнецы. Их еще называют истинными близнецами или, в обиходе, просто близнецами, в отличие от двойняшек. Они составляют полпроцента от всех родившихся и имеют совершенно идентичный генотип.

— Последний вопрос. А отпечатки пальцев у таких близнецов тоже одинаковые?

— Нет. Отпечатки пальцев формируются в результате движений зародыша в околоплодной жидкости. Отсюда и получаются уникальные извилистые линии, которые у каждого из нас есть на пальцах. Удовлетворяет вас мой ответ?

— С научной точки зрения мне ничего не остается, как вам поверить, но как полицейский я должен проверить эти выводы, тем более что арестант из Лианкура — единственный сын. У него нет ни братьев, ни сестер.

— Благодарю вас, я знаю определение понятия «единственный сын».

Оба, не прощаясь, одновременно прервали разговор.

Мистраль потер руки и лицо его осветилось широкой улыбкой.

— Так это же совсем другое дело!

Он позвонил следователю Тарносу и сообщил о новом повороте событий. Реакция следователя не заставила себя ждать.

— Я сейчас же позвоню в Лианкур, узнаю, что у них там с освобождением заключенного.

За четверть часа до этого Жан-Пьер Бриаль поставил все подписи в журнале освобождаемых и забрал личные вещи. Их было мало, все они, в том числе тетради, были сложены в пластиковой дорожной сумке. Медленным шагом он миновал в сопровождении надзирателя несколько тюремных дворов. Когда ворота тюрьмы открылись, он вышел не оборачиваясь. Адвокат ждал его в такси. Замаскированная машина жандармерии отпустила такси метров на двести и поехала следом.

Мистраль рассказал Кальдрону про результаты анализа ДНК, полученной от прикосновения уха к двери, и о том, какие следы отсюда могут вести.

Следователь Тарнос перезвонил Мистралю в тот момент, когда «Пежо-406» на малой скорости въезжал в деревню. — Жан-Пьер Бриаль, — сообщил следователь, — покинул тюрьму.

Дальмат направил машину прямо к дому Одиль Бриаль.

— У тебя прямо дорожная карта в голове! — с восхищением воскликнула Ингрид Сент-Роз. — Ты уже изучал эту дорогу?

— Изучал. Да тут несложно.

Мистраль промолчал. Он несколько раз позвонил в дверь. В доме никто не откликнулся. Полицейские немного забеспокоились.

— Поль, мы с Ингрид пойдем что-нибудь разузнать вон в тот дом, наискосок отсюда, там окна открыты. А вы идите на розыск в деревню. Может, кто-то ее сегодня видел: в магазине на площади или еще где-нибудь.

Не успел Мистраль позвонить у садовой калитки, как пожилой господин поторопился открыть ему. Несмотря на жару, на нем были суконное кепи и байковая рубашка.

— Вы из полиции? Так ведь? Я видел, вы звонили в дверь к Пересе… к Одиль Бриаль. Что она натворила?

Мистраль тут же понял всю меру неприязни, которой была окружена в деревне Одиль Бриаль даже через тридцать пять лет после переезда. Он предпочел не отвечать на вопрос.

— Госпожа Бриаль дома?

— Дома, дома. Опять, должно быть, пьяная валяется. Вы знаете, как она пьет? Ни один мужчина так не пьет, и давно уже!

Сосед увел Мистраля и Сент-Роз на задний двор: там они могли разговаривать так, чтобы Одиль Бриаль не видела полицейских. Он был очень огорчен, что по поводу пьянства госпожи Бриаль стражи порядка не задавали вопросов.

— Кто-нибудь бывает у нее? — спросила Ингрид.

Старик был не против помочь, но осторожничал. Ветер ведь мог и перемениться.

— Я у окна не все время торчу. Мне больше нравится тут, во дворе, в сторонке. Видите вон эту стенку? Я сижу и смотрю, как ящерицы на солнышке ловят мух. Знаете, до чего интересно! Тут две ящерицы, и у каждой своя территория. До того похожи — я их иногда путаю. И охотятся одинаково, и убивают.

Из дома стремглав выскочил щенок. Он носился и скакал, радуя хозяина, и не забывал обнюхивать Мистраля и Сент-Роз. С минуту они молча смотрели на щенка. Под крышей ласточки свили гнездо. Птицы летали туда и обратно, кружили над двориком. Щенок бегал за тенью от ласточек на земле и тявкал.

— Тихо, Раки, тихо, не трудись так. Ты же за тенью носишься, а ласточки в небе! Все равно не поймаешь!

Щенок еще раз тявкнул и отправился восвояси.

— Вернемся к Одиль Бриаль. Есть у нее сын? Навещает ее?

— Есть сын, есть, шпана непотребная. Много лет уж его тут не видали, и слава Богу!

— А других детей у нее нет?

— Одного такого на деревню с лихвой хватит. А он еще к себе приятелей водил таких же — совсем неприличные.

— Не припомните, как его звали?

— Нет, не помню. Ее спросите.

— А не останавливались около ее дома в последнее время легковые автомобили?

Старик поглядел в направлении дома Одиль Бриаль и задумался.

— Кажется, было дело. «Форд» старой модели, темного цвета. В то воскресенье, часов в восемь, остановился на несколько минут. Оттуда вышел человек, стоял ко мне спиной и разговаривал с ней.

— Вы не знаете, кто это мог быть?

— Спросите у нее сами. А мне уже пора, надо лекарство принять, не пропустить.

Сосед повернулся и пошел в дом. Обескураженные краткостью беседы, полицейские вернулись к двери дома Одиль Бриаль.

Ингрид без особой надежды еще раз позвонила. К своему удивлению, они услышали за дверью шаги и осипший голос:

— Кто там?

— К вам полиция, — ответила Ингрид.

— Правда? А чего полиции от меня нужно?

— Откройте, тогда узнаете.

Наступила тишина. Через несколько минут, потеряв терпение, Мистраль со всей силы хлопнул по двери ладонью. Одиль Бриаль, ворча, повернула ключ в двери и явилась перед полицейскими: грязная, всклокоченная, растерзанная, воняющая перегаром. На ней было нестираное черное платье с короткими рукавами, волосы немытые, седые, блеклые.

— Заходите. Я сейчас на кухню, кофе сварю. Пойдемте со мной, а дверь пусть открытая постоит, проветрится. Какого ж бояться воров, когда полиция в доме! — Одиль Бриаль хрипло рассмеялась, потом закашлялась. На ходу она шаркала ногами в разлохмаченных тапках.

Дом был такой же, как и хозяйка, — неприбранный и вонючий. Одиль Бриаль пошатывалась: действие привычного литра водки еще сказывалось. Проходя мимо диванчика, Мистраль взглядом указал Ингрид на пустую бутыль. Кухня была отвратная, в тарелках лежали объедки. Рядом с мойкой стояли батареи разнокалиберных бутылок, тут же — кусок протухшего камамбера, который так и не добрался обратно до холодильника.

Одиль Бриаль с явным удовольствием закурила и предложила полицейским кофе, но когда те увидели, в каком состоянии чашки, то отклонили предложение. Кухонный стол, накрытый кружевной скатертью, которая была белой с четверть века тому назад, был завален лекарствами. Над чашкой с полусгнившими фруктами кружили маленькие мушки.

Облокотившись обеими руками на стол, Одиль Бриаль держала в руках большую чашку кофе. Глядя на Мистраля, она рассмеялась:

— Вам бы сейчас кальвадосику выпить, а еще лучше коньячку. У меня хороший есть. Потому что, с вашего позволения, физиономия у вас такая, что вам полезно будет!

— Нет, спасибо, мне и так неплохо.

— Вы уж извините, только коньячок у меня хороший, а он же успокаивает! Давно я в таком виде не была. Иногда коньячок помогает. Так чего же от меня нужно полиции? Я ничего не боюсь! Я все налоги плачу, и за дом, и за телевизор, и все, что хотите! И тачки у меня нет, страховать ее не надо. Я тихо живу. Так в чем дело?

Не успел Мистраль сообразить, как попроще объяснить, чтоб было понятно женщине, витающей в алкогольном тумане, как в доме послышались шаги. Мистраль отвел глаза от Одиль Бриаль и увидел, что на пороге кухни стоит Поль Дальмат. Одиль Бриаль посмотрела в ту же сторону и воскликнула:

— А, и семинарист здесь! Его сюда как занесло?

 

Глава 32

Тот же день.

Сказать, что Мистраль, Дальмат и Сент-Роз были ошеломлены, — не то слово. Повисла тяжелая тишина. Все трое полицейских уставились на хозяйку дома. Она прервала молчание первой:

— Я что, ерунду спорола?

Ни Дальмат, все так же неподвижно стоящий на пороге, ни Сент-Роз, все никак не решавшаяся положить свой блокнот на грязный стол, ничего не ответили. Мистраль нарочито улыбнулся Одиль Бриаль, чтобы ее не отпугнуть.

— Почему вы назвали его семинаристом?

Полицейский улыбался, но Одиль Бриаль поняла, что разговор пошел совсем другой. Голос у гостя был суровый, совершенно не соответствующий выражению лица. Да и улыбался он одними губами, а глаза были мрачные, хмурые, под глазами мешки.

— Почем я знаю!

— Откуда вы знаете, что он семинарист?

— Что я там знаю? Нечего тут звенеть и глядеть на меня зверем. Мне насрать, кто он — семинарист или космонавт! Вы зачем пришли?

Мистраль не стал отвечать на вопрос Одиль.

— Вы этого семинариста уже видели?

— Нашли что спросить! Я ж его узнала.

— Когда видели?

Одиль Бриаль, все больше путаясь, крутилась на стуле и запускала пятерню в немытые волосы, словно причесывалась.

— Да почем я знаю? Может, с неделю. Вы, легавые, с чем явились-то?

— Кто вам сказал, что его зовут семинаристом?

Одиль Бриаль понимала, что падает в волчью яму. Она ответила как можно грубее, чтобы попытаться отвлечь полицейских: вдруг отстанут.

— Не помню кто! Что, годится ответ?

— Да, вполне.

Мистраль повернулся к Ингрид Сент-Роз:

— Который час?

— Без десяти одиннадцать.

— А когда мы вошли в дом?

— Без двадцати одиннадцать.

Мистраль поглядел прямо на Одиль Бриаль. Та слышала, о чем говорят полицейские, но не понимала, к чему это.

— Госпожа Бриаль, — Мистраль заговорил сдержанно, не повышая голоса, — вы задержаны на двадцать четыре часа, считая с десяти часов сорока минут сегодняшнего дня, с возможностью продления задержания еще на двадцать четыре часа с санкции судебного следователя.

Ингрид Сент-Роз разъяснила ошеломленной Одиль ее права.

— Это я-то задержана! Как воровка! Пускай все смотрят!

— Закон дает вам возможность уведомить любого члена семьи о вашем задержании. Кому бы вы просили нас позвонить?

— Позвоните… — Одиль Бриаль осеклась и посмотрела прямо в глаза Мистралю: — Никому не звоните! А теперь вы чем займетесь?

— Обыском, — ответил Поль Дальмат.

— Чего? И семинарист туда же? Вот что, мальчик, послушай меня: я знать не знаю, кто ты такой, только послушай: беги поскорей из этого дурдома!

— Он не семинарист, — повысил голос Мистраль. — Он полицейский.

Раньше Одиль Бриаль не понимала, как она попалась, теперь поняла.

Мистраль вышел в сад позвонить. Прежде всего он рассказал Кальдрону обо всем, что у них тут случилось, и велел задержать и доставить в криминальную полицию Вивиану Бриаль, сестру Одиль. Затем поговорил с двумя судебными следователями: понтуазским и парижским. Кристиан Бодуэн обрадовался больше, чем сам Мистраль. Долго длился разговор с Бернаром Бальмом, который хотел знать обо всех оперативных действиях раньше, чем они состоялись.

Старик с собачкой Раки на поводке прошелся перед домом, но ничего не услышал. Он повернулся и двинулся на деревенскую площадь рассказать, как ему пришлось пообщаться с полицией.

Одиль Бриаль смотрела на обыск в своем доме. От кофе и переживаний она немного протрезвела. Дом был совсем маленький. Крошечная прихожая, узкий коридор, налево одна спальня без двери, другая за дверью, в конце коридора ванная и туалет, направо столовая и кухня. Все грязное и обшарпанное.

Дальмат в латексных перчатках перебирал все предметы в комнате без двери, оклеенной рваными бумажными обоями, обставленной кое-как дрянной мебелью. Односпальная койка, стул, стол, полки с десятком рваных книжек, пустой платяной шкаф с погнутыми вешалками.

Офицер спросил Одиль Бриаль:

— Кто живет в этой комнате?

— Сын жил. Только он уже много лет не приезжал.

— Как зовут вашего сына?

Одиль сверлила Дальмата взглядом, но его лицо оставалось непроницаемым.

— Франсуа.

Дальмат полистал книжки, поставил их на место, приподнял одеяло, матрас — все это совершенно бесстрастно. Он открыл чемоданчик, достал оттуда электрический фонарик и посветил. Засунув руку под кровать, вытащил бумажный носовой платок с запекшейся кровью.

— А это что такое, госпожа Бриаль?

— Мне почем знать.

— Это кровь. И не говорите, что платок провалялся тут много лет. А с анализом ДНК сейчас, знаете ли, чудеса делают.

Одиль Бриаль сочла за благо промолчать и обойтись без лишних вопросов.

Дальмат положил окровавленную бумажку в пакет.

В комнате Одиль Бриаль воздух был спертый, пахло спиртным и, как описывала потом этот обыск Себастьену Морену Ингрид Сент-Роз, «уж так воняло нечистым телом! Хорошо еще, мы перчатки захватили».

Кровать здесь была двуспальная, продавленная и смятая, шкаф двухстворчатый, причем одна дверца неумело починена. Еще из мебели стояли комод с треснувшей мраморной столешницей, на которой горой высилась наваленная всякая всячина, и ветхий стул.

Дальмат и Сент-Роз осмотрели шкаф и комод.

— Вот только не пойму никак, чего вы тут ищете! Нет у меня ничего! Оружия нет, наркотиков нет, денег тоже нет. Ничего нет. Только время теряете с бедной женщиной. Нет бы настоящих преступников ловить!

Мистраль, опершись о дверной косяк, внимательно смотрел на черно-белую фотографию в рамке над кроватью. На снимке хорошенькая черненькая молодая женщина, очень стройная и с озабоченным лицом, держала за руку паренька лет шести-семи, тоже черного и худого.

Одиль Бриаль, глядя на Мистраля, смутно заподозрила неладное.

— А фотография вам на что сдалась? — накинулась она на комиссара. — С ней-то что не так?

— Это вы и ваш сын, — сказал Мистраль.

— А вы почему спрашиваете?

— Я не спрашиваю.

Одиль Бриаль стало совсем не по себе.

От созерцания и размышлений Мистраля оторвало жужжание мобильника. Пришла эсэмэска от Кальдрона: «Жан-Пьер Бриаль приехал домой вместе с адвокатом, адвокат только что укатил. Жандармы продолжают наблюдение».

Ингрид Сент-Роз заметила в одном из ящиков комода семейную книжку в запечатанном прозрачном пластиковом конверте. Под мрачным взглядом хозяйки дома она вскрыла конверт и прочла документ.

— Итак, в 1965 году у вас от неизвестного отца родился сын по имени Франсуа. Что с ним теперь?

— Знать не знаю.

— Как это отец может быть неизвестен? — спросил Поль Дальмат.

— Отстаньте вы наконец со своими вопросами! Вы сюда вообще что делать приехали? Так ведь и не сказали!

Мистраль, стоя у двери, прервал молчание:

— Мы расследуем убийство. Не одно, а по меньшей мере три. Возможно, больше.

— Я тут при чем? Я никого не убивала!

— Нам нужно видеть вашего сына.

— Да я сто лет уже не знаю, что с ним!

— Как вы с ним связываетесь?

— Никак не связываюсь.

— Он вам звонит?

— Не звонит.

— Где-то работает?

— Почем мне знать.

— Маловато вы знаете.

Пытаясь отвести беду, Одиль Бриаль отвечала грубо. Она курила сигарету за сигаретой и не могла унять дрожь в руках. Сейчас ее подкрепила бы рюмка коньяка.

Из другого ящика комода Ингрид Сент-Роз достала большой семейный альбом, обернутый в тряпицу.

Одиль Бриаль взвилась:

— Вы не имеете права трогать эти вещи! Это моя собственность, а не сына моего! Вы его ищете, а не мое добро! — Она закашлялась.

Ингрид подала альбом Мистралю, тот пролистал его. Около сотни фотографий — цветных. На всех один и тот же мальчик в возрасте от полугода до пятнадцати, все сняты на улице. После 1980 года фотографий не было.

— Это кто?

— Тот же, кто на стене — Франсуа, сын мой! Вам-то какое, на хрен, дело? А? Вы отвечайте! Ищете-то что? Я так и не поняла!

Мистраль игнорировал вопросы Одиль Бриаль, а ее это явно расстраивало.

— А почему более поздних фотографий нет?

— Потому что большим пацаном он не любил сниматься. Почему то, почему это… Не нравится мне, как вы тут возитесь, а людям ничего не отвечаете. Больно вы противные!

Мистраль и этот выпад пропустил мимо ушей.

«Тетенька очень нервничает, когда я смотрю альбом, — размышлял он. — Неспроста это».

Через полчаса обыск закончился, Одиль Бриаль побросала в сумку кое-какие вещи, Мистраль снял со стены фотографию над кроватью и присовокупил ее к фотоальбому, семейной книжке и пакету с окровавленным бумажным платком.

— Вы это все забираете?

Полицейские молчали. Одиль Бриаль не знала, что и думать.

В наручниках, с закрытыми глазами она сидела рядом с Дальматом на заднем сиденье «Пежо-406». Дверца была заперта, так что несчастных случаев с задержанной опасаться не приходилось. Ингрид Сент-Роз была за рулем.

Мистраль пребывал в задумчивости.

За время пути все, кто находился в машине, не сказали друг другу ни слова. Стекла были чуть-чуть опущены, чтобы салон проветривался, а кондиционер работал на полную мощь. Мистраль несколько раз переговорил с Кальдроном намеками, понятными только Сент-Роз и Дальмату.

В криминальной полиции сыщики устроили так, чтобы сестры не знали, что другая тоже задержана: слишком велика была ставка на предстоявших допросах. Как только обе группы вернулись с задержанными, подошел и Бернар Бальм: он нутром чувствовал напряжение ключевых моментов. Чтобы определиться с линией поведения, Мистраль и Кальдрон быстро ознакомились с документами, изъятыми у сестер Бриаль.

— Как прошло задержание Вивианы Бриаль?

— Ничего особенного. Только очень возмущалась, что полиция сына отпустила, а за нее в тот же день взялась.

— Еще бы! Как выглядит ее квартира?

— Небольшая, чистая, ухоженная.

Мистраль пролистал семейную книжку Вивианы Бриаль.

— У нее есть сын Жан-Пьер от неизвестного отца, и родился он в том же 1965 году, через три недели после того, как родила ее сестра. Вы задавали ей вопрос на этот счет?

— Да. Она меня послала лесом, — улыбнулся в ответ Кальдрон. — А когда я взял с собой этот альбом, страшно рассердилась.

Мистраль раскрыл альбом, привезенный Кальдроном от Вивианы Бриаль, и положил рядом с альбомом, взятым при обыске у Одиль.

Альбомы были совершенно одинаковые. Одни и те же фотографии с ребенком, и расположены так же. Полицейские помолчали, пытаясь осмыслить увиденное.

— Что она говорит об альбоме? — спросил Мистраль.

— Практически ничего. Как только увидела, что я им интересуюсь, сразу рассвирепела. И еще сказала, что это фотографии ее племянника Франсуа — сына Одиль.

— Интересно, интересно. А фотографий сына она у себя не держит?

— У себя — нет. Они все у Жан-Пьера.

— Как она это объясняет?

— Она очень зла и отказывается говорить.

— Чует мое сердце, хорошая намечается комбинация. С матовым финалом для обеих тетенек. Сестра ее такая же.

Секретарша Колетта вошла в кабинет. Заметив, что все полицейские очень заняты, она шепнула Мистралю на ухо:

— У меня на проводе господин Тевено. Говорит, он ваш знакомый. Соединить с вами?

— Нет, я лучше пойду поговорю с ним от вас.

— Я звоню на всякий случай. — Голос у психиатра был веселый. — Сейчас я в кафе на площади Сен-Мишель. Можете со мной посидеть?

— Спасибо за приглашение, но сейчас не могу. — Мистраль еще две секунды подумал. Часы показывали половину пятого. — А вот если у вас найдется пара лишних минут, мне бы стоило показать вам кое-что, чего мы тут, признаться, не понимаем.

Психиатра убедил серьезный тон Мистраля, да ему и самому было интересно.

— Через две минуты буду, — отозвался он решительно.

 

Глава 33

Тот же день.

Старшина комиссариата Девятого округа вместе с двумя молодыми патрульными напряженно прислушивался, не доносятся ли какие-нибудь звуки из квартиры Оливье Эмери. Но было совершенно тихо. Они пошли вниз. На пороге своей квартиры их поджидал Анри Лестрад — сосед, который принес им жалобу. Его жена выглядывала из-за плеча.

— Я слышал, как вы звонили и стучали в дверь. — Анри Лестрад говорил шепотом, словно боялся, что внезапно откуда-то появится Оливье Эмери.

— А вы не видели его на лестнице? И не слышали? — спросил старшина.

— Однажды он опять принялся скакать и разбудил нас, а потом ничего не слышали.

— Что ж это такое. — Супруга сочла своим долгом вставить словечко. — Люди совершенно ни с чем не считаются. У нас ведь дом небольшой, тут все…

— Когда он вас разбудил? Вчера?

— Нет, несколько дней уже прошло, — ответил Лестрад, обернувшись к жене за подтверждением своих слов.

— А потом?

— Потом все тихо было. Но кроме того времени, когда он занимается гимнастикой по утрам, мы вообще не знаем, дома он или нет. Это очень неприметный человек.

— Вот вам моя фамилия и телефоны. Если господин Эмери объявится, немедленно известите нас. Хорошо?

Старшина дал Анри Лестраду свою визитную карточку. Тот внимательно изучил ее.

— Можете на меня положиться!

Выйдя из дома, полицейские убедились, что почтовый ящик Эмери пуст.

— Что делать будем? Ломать дверь? Вдруг он мертв?

— Если он уже несколько дней как умер, мы бы на лестнице почуяли.

— Верно. Тут дело необычное, поступим иначе.

Мистраль решил перенесли экспертизу голоса на вторник: слишком много людей было занято с задержанными сестрами Бриаль. Элизабет Марешаль пожелала ему удачи.

«Расскажи мне, что там было», — написала она.

Начали допрашивать сестер Бриаль.

«Начнем полегоньку, — определил тактику Кальдрон, — а ближе к ночи или завтра утром врежем дубиной по макушке. Вот тогда и посмотрим, какие они храбрые!»

Сестры сидели в кабинетах на разных этажах, чтобы исключить возможность их встречи. Вивиана Бриаль впилась взглядом в Жерара Гальтье, прикомандированного к расследованию офицера, превосходно владеющего искусством допроса. Гальтье, старый волк уголовного процесса, произнес мысленно: «Итак, первый раунд!»

Одиль Бриаль, совершенно протрезвевшая, но страдающая без табака и спиртного, старалась скрыть, как ей мучительно скверно, и разглядывала того, кого про себя звала по-прежнему семинаристом. Она очень сердилась на себя, что невольно попала в западню.

Дальмат не торопился. Он тоже внимательно изучал сидящую перед ним женщину. То была типичная психологическая схватка между задержанным и полицейским.

Криво усмехнувшись, Одиль Бриаль решила первой прервать молчание и показать, что ничего не боится.

— Ну что, семинарист, ты, что ли, будешь меня исповедовать?

— Я, — ответил Дальмат своим бесцветным голосом. — А вы каяться.

— Смотри, какой уверенный! Или гордость не смертный грех?

— Совершенно верно, смертный. Зато в исповедальне не пьют и не курят.

— Ну ты и сволочь!

— А кто же еще?

Тевено рассматривал фотографии убитых женщин, сделанные Службой криминалистики.

— Людовик, у всех этих женщин руки связаны за спиной. Вы, я надеюсь, и сами заметили.

— Конечно, заметили.

— О чем вы думаете, глядя на эти снимки?

— Кто связывает женщинам руки, тот не хочет, чтобы женщины им обладали.

— Или наоборот.

— В смысле?

— Он очень этого хотел, когда был маленьким.

Мистраль переваривал это наблюдение.

Психиатр не унимался:

— А какая у вас теория насчет осколков зеркала в лице?

— Это, признаться, сложно. Думаю, убийце не нравится, как на него глядят женщины. То, что в этих взглядах отражается, должно быть, как-то связано с отвращением. Тем более что он и сам не выносит своего отражения в зеркале.

— Это, пожалуй, верно. Он использует осколки зеркала как кинжалы, хочет окончательно закрыть женский взгляд. Ярость, с какой он обращался с госпожой Димитровой, весьма симптоматична для человека, желающего избавиться от внутреннего смятения. Он казнит глаза, которые смотрят, и рот, который говорит.

Тевено сосредоточился на фотоальбомах.

— Честно говоря, не очень понимаю историю с двумя одинаковыми альбомами. С матерью все ясно, но тетке какой смысл держать у себя фотографии племянника?

— Мне тоже непонятно, — согласился Мистраль.

— Думаю, дело в рождении двух детей с интервалом в три недели, причем обоих от неизвестного отца. Хотелось бы найти человека, имевшего связь с обеими сестрами, от которых случились такие близкие рождения.

— Это вариант. Но он не объясняет, почему на месте преступления в двух совершенно разных местах обнаружена идентичная ДНК — при том, что предполагаемый виновник первых убийств в момент совершения вторых был в тюрьме.

Мистраль проводил Тевено до выхода из здания полиции и передал ему ксерокопию всех страниц фотоальбома. Психиатр положил этот толстый конверт в портфель.

— Хорошенькую загадку вы мне загадали. Поломаю голову и скоро вам перезвоню.

— Завтра?

— Это уж слишком быстро…

— Дело в том, что наши задержания считаются от сегодняшнего дня и заканчиваются в среду в половине одиннадцатого утра. У нас, грубо говоря, осталось тридцать часов, считая ночные, чтобы разобраться в этой истории. Часики тикают!

Обратно к себе Людовик Мистраль поднялся озадаченный. Секретарша приклеила ему на ежедневник записку: «Звонили с ФИП, есть новости». Мистраль снял трубку и набрал номер, записанный на квадратике желтой бумаги. Его собеседник сразу приступил к делу:

— В этот уик-энд он как с цепи сорвался. Тридцать звонков, если не больше, за полчаса!

— Интересные записи?

— Все тот же бред, только в этот раз он был совершенно пьян, и под конец нельзя понять, что он хочет сказать.

— Посмотрим, посмотрим…

— Есть еще одна штука, может быть, вам пригодится. Последний звонок был с номера, который начинается на 06. Мобильный. У нас есть система, которая позволяет определить номер, даже если пользователь его зашифровал.

Не теряя времени, техник ФИП продиктовал Мистралю номер мобильного.

Мистраль пулей вылетел из кабинета и ворвался к Кальдрону, где сидели Жозе Фариа и Роксана Феликс.

— Дело пошло! Наш тип сделал грубую ошибку: напившись вдрызг, позвонил на ФИП с мобильного. Своего ли — надо проверить. С этого момента начинаем работать быстро и четко. Первое: идентификация номера. Второе: геолокализация телефона. Третье: детализация разговоров сестер Бриаль. Четвертое: ни на секунду не отходить от операторов, пока они не дадут нам все эти сведения.

18.15. Мистраль залпом выпил двойной кофе и сгрыз четвертую за день таблетку витамина C, не зная толком, как то и другое подействует вместе. Хотя адреналин целый день поступал бесперебойно, он чувствовал, что энергия из него ушла. Бернар Бальм увидел Мистраля у кофейного автомата и подскочил к нему:

— Что, взял вес на грудь?

— Кофе хочешь?

— Нет, поздно уже. Так сдвинулся ты с места?

Мистраль в общих чертах рассказал, как подтолкнул дело звонок с ФИП, на что Бальм невозмутимо ответил:

— Выпей-ка еще чашку, пригодится. Ты уже близок к зачетному полю, но игра будет продолжаться еще больше суток, а скамейка запасных у тебя пустая.

— Хорошее сравнение, — кивнул Людовик Мистраль.

Кальдрон написал на большой доске, результаты каких экспертиз вскоре ожидаются. Одна из них была особо выделена, подчеркнута красным: «ДНК засохшей крови с платка, найденного под кроватью в комнате сына Одиль Бриаль».

19.30. Комиссар Девятого округа запечатал конверт с рапортом старшины и двух патрульных о странной истории про некоего Оливье Эмери, который называет себя полицейским, не значится в списках личного состава и совершенно пропал из виду. Он решил, что эта история ему не подведомственна, и переслал пакет в штаб городской полиции, а оттуда его переправили в криминальную полицию, в отдел расследований.

21.00. Оливье Эмери избавился от приступа боли и ужаса, продолжавшегося целые сутки. Он совершенно обессилел. Только долгое стояние под душем на несколько минут дало ему иллюзию улучшения, что он про себя и отметил. Он был голоден, поэтому решился выйти из дома. Подростки, сидящие на бетонных блоках, мешающих машинам парковаться на уже не существующем газоне, удивились: что это за человек смеет пройти мимо них, даже не обращая внимания. Но никто слова не рискнул сказать на его счет.

23.00. Сестры Бриаль, каждая в своей камере для задержанных, доедали бутерброд. Вивиана была вне себя от ярости и не могла успокоиться. В том же состоянии находилась и Одиль, но по другой причине: ей не хватало выпивки и сигарет. Обе поговорили с адвокатом, который скрупулезно записал все их жалобы, и с врачом, который, осмотрев обеих, заключил, что «состояние здоровья совместимо с нахождением под кратковременным арестом».

Мистраль, Кальдрон, Поль Дальмат и Жерар Гальтье напряженно работали в кабинете у Кальдрона. Они молча заканчивали чтение протоколов допроса сестер.

— Тетки на редкость себе на уме, если не сказать больше, — подытожил Мистраль общее впечатление. — Если бы их не разделили, — продолжил он, — можно было бы подумать, что они сговорились. Особенно странно, что обе категорически отказываются называть отца, но описывают его одинаково: «Так один какой-то, я замуж не хотела, хотела жить одна, но иметь ребенка. Вместо искусственного оплодотворения». Это подтверждает утверждение психиатра, который только что у нас был.

— Так можно крепко на своем стоять! — заметил Жерар Гальтье. — Хватит на сегодня или еще попробуем атаковать?

— Вызовите их еще разок через час. Говорите только о трех последних убийствах. Они вам скажут, что знать ничего не знают. Но это ничего — потом до утра подумают. А завтра будем с ними говорить о том, что видела Димитрова.

Мистраль кивком утвердил план действий Кальдрона.

— Схватка еще не начиналась. И не забывайте: у нас не спринт, а шахматная партия. До мата еще далеко, хотя материться обе умеют.

Последняя фраза сняла напряжение.

Час ночи. Мистраль торопливо приводил в порядок документы. В дверном проеме кабинета появился Поль Дальмат. Их отношения немного наладились, хотя Мистраль не забывал, что перспективы Дальмата в сыскной бригаде еще не ясны.

— Я по ночам сплю плохо, — признался Дальмат. — А когда не сплю — думаю. Например, о словах из Экклезиаста. Я перечитал свои тетрадки и книжки, пережил заново десять лет жизни…

— Это всегда интересно — так вот вернуться в прошлое, — кивнул Мистраль.

— И я пришел к выводу, что эти театральные убийства с цитатами из книги Экклезиаста никакого отношения к религии не имеют. Но вот первая цитата — «И восходит солнце…», — мне кажется, может дать зацепку. Мы не даром сразу же вспомнили Хемингуэя — тогда легче понять и продолжение. Вот что он пишет: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все — суета и ловля ветра!» А потом: «Время искать и время терять, время сберегать и время бросать». Так вот… — Дальмат запнулся, будто сам для себя подыскивал подходящее объяснение.

— Говорите дальше, это очень интересно, — подбодрил его Мистраль.

— Так вот, роман Хемингуэя «И восходит солнце» — о потерянном поколении Первой мировой войны. Убийца писал эти слова с теми же чувствами — может быть, не о своем поколении, а о собственной молодости, о пропащей жизни. Но пока я не в состоянии сказать почему. — Дальмат резко встал: — Я поеду домой.

Мысль Дальмата пошла своим путем в голове Мистраля. Он взял фотоальбом, намереваясь внимательно изучить каждую фотографию. Через четверть часа он отказался от своего намерения. Сил не осталось никаких.

Спать он лег в три часа ночи.

 

Глава 34

Вторник, 26 августа 2003 года.

7.40. Вместо завтрака Людовик Мистраль выпил стакан воды с аспирином и кофе без сахара. Клара напомнила, что у его матери день рождения: надо не забыть послать цветы. Людовик поблагодарил жену: она без всякого напряжения держала в голове все памятные даты обеих семей.

— Давай сегодня пообедаем вместе.

— Наверное, раньше вторника не получится, у нас ожидаются такие два дня…

— Обалдеть. А потом что, работы не будет? — беззлобно подшутила над супругом Клара. — А если серьезно: твое дело правда близится к концу?

— Думаю, все идет нормально. Но как оно кончится, пока не знаю. А почему ты спрашиваешь?

— Сейчас такое впечатление, что ты смотришь сквозь меня не видя и совсем мне не доверяешь. У тебя такие проблемы со сном и вообще со здоровьем, а ты со мной об этом говорить не хочешь. Два словечка утром, два словечка вечером — и думаешь, этого достаточно. Вот только в Онфлёре чуть-чуть случился просвет, а теперь опять весь в своих сражениях!

Мистраль обнял и поцеловал Клару.

— Я не умею говорить о себе, ты же знаешь. А здоровье наладится!

9.30. Бернар Бальм, как всегда, в великолепной форме, провел утреннюю получасовую летучку. Потом все взялись за кофе, а Бальм отвел Мистраля в сторонку.

— Мне прислали из штаба рапорт от комиссара Девятого округа. Какая-то дичь, по-моему: один полицейский вдруг исчезает, занавешивает зеркало бумагой, совсем как в твоем случае. Короче, при других обстоятельствах я бы переслал эту бумагу дальше, но тут, в этом контексте…

— Верно: полицейский, который занавешивает зеркала, а потом скрывается, — это заслуживает внимания.

— Только не увязни в этом по уши, может, все фигня. Просто скажи, что ты об этом думаешь.

— Увязать не стану, но быстренько проверить — проверю. К тому же как раз в Девятом округе пакистанец нашел рюкзак с мобильниками Димитровой и реквизитом убийцы.

Мистраль взял рапорт и вернулся в свой кабинет. В кармане зажужжал телефон.

— Я вам звоню на мобильный — думаю, вам не терпится узнать результаты анализа ДН К крови с бумажного носового платка.

Мистраль узнал голос заведующего лабораторией, все такой же недружелюбный.

— Конечно, не терпится. Держу пари, ДНК та же самая, что была обнаружена на дверях квартир убитых женщин, потом у господина Лежандра, а до того в Уазе. Я выиграл?

— А я с вами и не спорил. Но ДНК действительно совпадает.

— Великолепно! А заезжайте-ка к нам в бригаду на чашечку кофе. Пора уже нам подружиться: работать вместе еще много придется.

— С удовольствием! Сейчас нам доставили анализы, взятые у сестер Бриаль, мы их исследуем вне очереди.

Мистраль с биологом расстались уже без прежней враждебности.

Мистраль сгрыз третью за утро таблетку аскорбинки. Кальдрон в кабинете, засучив рукава белой рубашки, заканчивал инструктаж Дальмата и Гальтье перед новой серией допросов.

— У меня на руках еще один козырь, который побьет этих дам, как сказал бы Бальм, — радостно сообщил Мистраль. — Если коротко: ДНК из засохшей крови везде одна и та же. Это значит, Одиль Бриаль придется несладко. Она должна будет объяснить, как этот платок, объединяющий все шесть убийств, совсем недавно попал к ней под кровать.

— И ко мне карта тоже пошла неплохая! — откликнулся Кальдрон. — Мобильник засекли в Восемнадцатом округе в районе ворот Ла Шапель. Но после последнего звонка на ФИП он больше не работал — должно быть, наш тип его выключил. Впрочем, остальные звонки на радио в тот вечер были из баров в том же районе. Но самое интересное, что в воскресенье с этого номера звонили Одиль Бриаль.

В кабинете Кальдрона вдруг словно сгустилось осязаемое силовое поле, стало даже трудно дышать.

— Владельца установить удалось?

— Нет. Там карточка предоплаты без абонемента. Никаких личных координат. Так делают бандиты.

— Добро, — ответил Мистраль. — Хотел бы я знать, что придумает Одиль Бриаль, чтобы выпутаться из этой истории. У нас на руках действительно все старшие карты. Но «светить» их сразу не стоит. Мы рискуем вот чем: характер у сестер сильный, они упрутся и просто не скажут ни слова, пока не кончится срок задержания. Нужно добиться, чтобы они что-нибудь сказали о своих сыновьях, а уже потом показывать свои тузы. Постепенно.

— Можно сказать, мы ловим крупную рыбу на тонкую леску, — заметил Гальтье.

— Хорошо подмечено. Я вижу, Бальм на всех тут влияет.

Кальдрон дал указания Дальмату и Гальтье:

— Давите на них весь день. А вечером, но только никак не раньше, сообщите каждой, что сестра тоже задержана, и тогда переходите прямо к делу с аргументами посильнее.

Мистраль добрался наконец до рапорта из Девятого округа, который передал ему Бальм. Потом протянул бумагу Кальдрону.

— Эту информацию надо как можно быстрее проверить. Проще всего поехать сейчас туда, взломать дверь и посмотреть, в чем дело. — Кальдрон взял телефон. — Вызываю четверых ребят и жду вас во дворе.

10.30. Две машины сыскной бригады встали в начале узенькой Будапештской улицы, перегородив въезд на нее. Шестеро полицейских с шумом поднялись по лестнице. На шестом этаже Анри Лестрад, когда они проходили мимо, распахнул дверь:

— Вы к господину Эмери? А его дома нет!

Мистраль представился, чтобы Лестрад и его жена, стоявшая за спиной, не волновались.

— Буду благодарен, если вы оба пойдете сейчас с нами. Если там никого нет, будете понятыми при обыске. Не беспокойтесь, это совершенно законно, незаконно было бы как раз без вас.

Мистраль говорил достаточно любезно, но так, что отказаться супруги не посмели.

— Охота тебе лезть в такие дела, — тихонько шепнула сердитая госпожа Лестрад.

— Так из-за тебя и влез, ты вспомни! — ответил муж немного погромче.

Супруги пошли следом за полицией. В дверь, как положено, долго звонили, потом стучали с криками: «Господин Эмери, это полиция!» — так, чтобы все жители дома это слышали.

— Давайте, — скомандовал наконец Мистраль подчиненным, вооруженным стальным тараном.

Один из них попробовал дверь рукой и вынес приговор:

— Закрыта только на один засов, ни один замок не заперт. А дерево — не дерево, а шоколад!

Таран слегка раскачали и ударили в середину двери. Дверь крякнула и резко распахнулась.

Полицейские привычным взглядом осматривали комнату. Супруги Лестрад из осторожности держались ниже по лестнице, вытаращив глаза.

Люди с тараном отошли в сторону. Мистраль и Кальдрон с оружием в руках вошли в квартиру, за ними еще двое. Лестрады потом не отказывали себе в удовольствии во всех подробностях рассказывать об операции.

— Мы все-таки немножечко волновались, — делился впечатлениями Лестрад, — хоть и стояли позади, когда ломали дверь. А кончилось все очень быстро. Там никого не было, оружие они сразу убрали.

— Полицейские все надели латексные перчатки, — вторила ему супруга, — как показывают в детективных сериалах. Один стоял перед нами, прикрывал, потом, когда их главный велел, махнул нам рукой, и мы тоже поднялись. А сам главный — белый как полотно, лицо такое выразительное, глаза черные, запавшие. Как будто каждый вечер пьет и не высыпается. Прямо как лунатик!

Мистраль быстро осмотрел идеально чистую квартирку, одним пальцем открыл стенные шкафы. Пусто. Никакой одежды, никаких вещей. В ванной — тоже. Как будто здесь никто никогда и не жил.

— На внутренней стороне входной двери большое зеркало, высота метр шестьдесят сантиметров, ширина шестьдесят сантиметров, толщина три миллиметра, тщательно обернутое газетой, — наговаривал Мистраль на диктофон.

Для верности он отогнул уголок газеты, потом подозвал супругов Лестрад.

— Есть у господина Эмери машина?

— Есть. «Форд-сьерра» старой модели, синяя, — заявил Анри Лестрад. — Я видел пару раз, как он садился в машину или выходил из машины возле нашего дома.

— Как я вижу, вы не сомневаетесь, — заметил Мистраль.

— Тут-то я не ошибусь, машинки я всегда любил!

— А номер автомобиля не припомните?

— Вот уж нет, это мне совершенно неинтересно.

— Что ж, хорошо, что мы теперь знаем марку авто. А внешне как выглядит ваш сосед?

Супруги собрались заговорить одновременно. Мистраль поднял руку и остановил их. Анри Лестрад сурово взглянул на жену и взял слово сам.

— Я и видел его совсем близко, и говорил с ним.

— Так, ну и что же?

— Я узнал, что он служит в полиции. Но, честно говоря, я бы так не сказал. Он не так похож на полицейского, как ваши товарищи.

— Это тоже любопытно, — улыбнулся Мистраль. — А внешность его опишете?

— Так, так… Среднего роста, очень худой, волосы коротко стрижены, но самое главное — лицо. Вот уж испугаешься такой рожи! И щеки, и рот, и челюсть — все в глубоких-глубоких шрамах! Как будто он попал в автокатастрофу и вылетел через лобовое стекло. Просто потрясающе!

Мистраль вскинул глаза на Кальдрона, потом снова обратился к Лестраду:

— Так вы с ним разговаривали?

— Я-то говорил, но он отвечал буквально парой слов, причем очень тихо. Не могу сказать, что я на самом деле слышал его голос. Он, знаете ли, шумел по утрам, и я…

— Я в курсе, господин Лестрад, — перебил его Мистраль. — Я читал все рапорты по вашему заявлению. А теперь, господин Лестрад, вы нам нужны. Немедленно. Вы поедете с нами и поможете составить фоторобот господина Эмери. Насчет обратной дороги не беспокойтесь, мы вас отвезем.

— Что, что тебе сказал их шеф? Я плохо расслышала!

— Просит составить фоторобот нашего соседа!

— Ай, так это как в кино! Я тоже хочу поехать! Потом соседям буду рассказывать.

Мистраль позвонил в штаб, чтобы оттуда на квартиру Эмери выслали группу криминалистов.

Жан-Пьер Бриаль, вернувшись домой, переходил от тюремной безалаберности к привычкам свободного человека. Адвокат уехал, на прощание сказав:

— Этот бой мы выиграли, и другие тоже выиграем! Но для этого нужно драться. Вы должны мне помочь с вашим алиби, слабовато оно у вас.

Жан-Пьер Бриаль спустился в погреб, откинул в сторону несколько поленьев, приподнял люк над ямой, служившей некогда для угля, и вынул оттуда шкатулку. В ней лежали тетради. Все одинаковые. Все в прозрачных обложках. На обложках наклейки с датами. Он взял восемь тетрадей за два года: 1985-й и 1995-й. Усевшись в кресло, стал внимательно перечитывать записи Ж.-П. Б. Посреди чтения встал и поставил рядом с собой все, что в доме годилось в рот: бутылку арманьяка и сухое печенье.

Жандармы подтвердили полицейским, что Бриаль из дома больше не выходил. Потом они позвонили следователю Тарносу.

— Мы знаем, где он находится, вечно сторожить вы его не будете. Смотря как пойдет дело у криминальной полиции, я скажу вам, как действовать в ближайшие сутки. Но оставайтесь в полной готовности.

 

Глава 35

Тот же день.

От дома на набережной Орфевр отъехала машина, увозящая домой совершенно обессилевших супругов Лестрад. Специалист составил фоторобот, задавая свидетелю точные вопросы, чтобы тот вспомнил лицо. Получившийся фоторобот Анри Лестрад оценил как «действительно очень похожий». Восхищенные супруги решили никуда не идти обедать, а выпить кофе с сандвичем вместе с полицейскими.

— Завтра соседи и родственники как узнают, что с нами сегодня приключилось, — трещала госпожа Лестрад, — все от зависти сдохнут!

Уходя, Анри Лестрад взял Мистраля под руку и отвел в сторонку, чтобы их никто не слышал.

— Послушайте, мне восемьдесят лет. А мне не дашь восьмидесяти, я знаю. А вы знаете почему?

Мистраль, развеселившись, покачал головой.

— Я всегда ложился спать в одно время, а выпивал только вечером в субботу! Послушайте, послушайте старика. Работа у вас тяжелая, вы, я вижу, женаты, должно быть, и детишки есть. Так вот, позвольте дать вам совет.

— Да, конечно, пожалуйста. — Мистраль слушал и улыбался.

— Перестаньте ходить по ночным кабакам. Не сегодня так завтра вы непременно расплатитесь здоровьем!

— Очень вам благодарен за добрый совет. Исполню в точности.

Людовик Мистраль и Венсан Кальдрон в недоумении разглядывали фоторобот.

— Совершенно незнакомое лицо. Я практически уверен, что в квартирах убитых его не видел. А у нас, вероятно, записи голоса именно этого человека.

Кальдрон высказал то, о чем думал и Мистраль. Они были обескуражены и уже сомневались, причастен ли к преступлениям тот, кто называет себя Оливье Эмери.

Оливье Эмери знал, что Жан-Пьер Бриаль на свободе, и знал, где он. Жан-Пьер Бриаль тоже знал, где Оливье Эмери. Но еще несколько лет они оба не шевельнутся — разве что в случае опасности. Эмери, сидя в безопасной башне, размышлял. На столе стояли консервы и лекарства. Звуковой фон — радио «Франс-Инфо». Аномальная жара сменялась «температурой, характерной для этого времени года», как утверждала метеослужба, но с каждым днем набирала обороты дискуссия о количестве летальных исходов и плохой организации работы в связи с этим.

Эмери слушал все выпуски новостей. Именно так он узнал об освобождении Бриаля, о громких заявлениях адвоката. Но узнал он и о подвижках в работе сыскной бригады и, по утечке информации от близкого к следствию источника, о задержании сестер Бриаль.

«Тьфу, пропасть!» — невольно подумал Эмери.

Бриаль подумал то же самое и налег на арманьяк. Четверть часа спустя Эмери корчился на кровати от боли.

16.30. Журналисты осаждали секретариат Бернара Бальма звонками с требованием подробностей о деле Бриаля, так что в конце концов первый замдиректора пришел в ярость и категорически отказался им отвечать. Он сам позвонил Мистралю и сообщил об этом. Комиссар как раз проводил совещание, но своим людям предпочел высказывания Бальма не передавать.

Четыре портрета Оливье Эмери, нарисованные Службой криминалистики, лежали посреди стола заседаний и притягивали к себе взгляды всех собравшихся.

— Это одна из самых крупных наших карт, — говорил Мистраль, указывая на портреты пальцем. — Если сведения, которыми мы располагаем, верны, то именно этот человек называет себя Оливье Эмери и выдает за сержанта полиции Шестого округа. На самом деле такой человек в национальной полиции значится, но это капитан, год назад вышедший на пенсию. Наш «клиент» — однофамилец или самозванец. Думаю, хотя пока не уверен, что человек на фотороботе — тот самый убийца трех женщин: Норман, Коломар, Димитровой. И еще Леонса Лежандра, как нежелательного свидетеля. Если так, то этот же тип донимает телефонисток ФИП.

Мистраль мельком взглянул на Дальмата — тот и бровью не повел — и подробнее рассказал о результатах голосовой биометрии, анализа ДНК и данных мобильного телефона.

— Сейчас пойдете опять в дома убитых и покажете фоторобот соседям. То же самое сделаете в районе ворот Ла Шапель, во всех барах, откуда он звонил на ФИП, и вокруг них, где был засечен его мобильный телефон. Для тех, кто поедет в Восемнадцатый округ, готовы планы.

— Сейчас мы ведем допросы сестер Бриаль, и тут, я думаю, дела обстоят не проще, — вступил в беседу Венсан Кальдрон.

— Так и есть, Венсан. Впрочем, в атаку мы перейдем ближе к ночи. Что там у нас? Поль?

Дальмат заглянул в свои записи.

— Идет, я бы сказал, окопная война. Одиль Бриаль удерживает свои позиции до последнего. Не говорит ничего интересного. Я разрешил ей курить, чтобы она была помягче. И теперь она твердит одно: «Спасибо большое, господин кюре, Бог вам этого не забудет!»

Эта фраза подняла настроение: все расхохотались.

— Пока она не знает, — продолжал Дальмат, — что ее сестра Вивиана тоже задержана. Не знает также о ДНК и о номере мобильного, с которого ей звонили. Все, что у меня есть, пока держу в резерве.

— Жерар?

В общем, все то же самое, только Вивиана Бриаль не курит. Что ее сестра у нас, она не в курсе. Как только завожу речь о фотографиях, она мне отвечает: «Нет, ты мне скажи, разве у нас в стране законом запрещено тете иметь альбом с фото племянника?» Очень непростая и очень умная. Чувствует, что у меня за пазухой что-то есть, и хочет, чтобы я это выложил. Мы будто в покер с ней играем.

— Отдыхали они? Согласились поесть?

— С полудня до четырех часов спали. С едой — ничего особенного. Одиль Бриаль спросила шампанского и черной икры по случаю перемены обстановки. Молодые ребята очень смеялись.

— Время идет, а допросы ни с места. Пора ускоряться. Где они обе теперь?

— У нас в кабинетах под надежной охраной.

— Поль, возвращайтесь в кабинет и оставьте дверь открытой. Сделайте так, чтобы Одиль сидела к входу боком. Жерар, сделайте вид, будто ведете Вивиану в камеру, по дороге пройдите мимо кабинета Поля, только двигайтесь помедленнее. По идее Одиль с Вивианой должны будут увидеть друг друга: пообщаться не успеют, зато отреагируют или хотя бы потеряют спокойствие свое наглое. Потом возобновите допросы и предъявите свои аргументы: ДНК и мобильный телефон. А там видно будет.

Оливье Эмери отошел от приступа, но еще весь дрожал от изнеможения. Ему нужно было уехать из дома. Если у Жан-Пьера Бриаля что-нибудь случится, он это интуитивно почувствует. Он принял душ, надел футболку и джинсы, убедился, что мобильный телефон выключен, и положил его в карман брюк.

Те же самые ребята сидели в том же самом месте, вели те же самые разговоры. Они не забыли впечатления от лица соседа. Когда Оливье Эмери оказался рядом с их компанией, они замолчали.

Парни обменялись долгими удивленными взглядами. Трое встали и пошли следом за Эмери. По летнему времени было еще светло, но быстро смеркалось. Прохожих на улице не наблюдалось. Эмери услышал за спиной быстро приближающиеся шаги, мальчишеские голоса и смех. Проходя мимо, один из парней сильно стукнул его сзади по шее. Эмери, не ожидавший нападения, пошатнулся, ударился о витрину магазина и упал на бок. Парни повернулись и встали напротив. Эмери одним прыжком вскочил. От сильного удара в голове у него запрыгали миллионы маленьких иголочек, готовых, того гляди, перейти в новый приступ, а этого он себе позволить не мог. В глазу свербило, висок пронзила невыносимая боль — предвестники налицо… Он инстинктивно убрал обе руки за голову и пальцем нащупал кожаный шнурок.

— А ну, валите отсюда, некогда мне с вами!

Парни заржали: тип с руками за головой выглядел дико. Один из них шагнул вперед, выставил грудь и сплюнул. Рука Эмери метнулась вперед… Никто еще не успел понять, что случилось, как лезвие опасной бритвы со свистом разрезало пространство перед собой и длинной глубокой раной отметило подбородок наглеца. Страх не перетек на другую сторону — Эмери и так ничего не боялся, — а просто затопил с головой троих пареньков. Они опрометью кинулись прочь. Один из них держался рукой за лицо, пытаясь сдержать кровь, сочившуюся сквозь пальцы.

Эмери закрыл бритву и убрал ее за спину. Через пять минут он живо вскочил в поезд метро, где уже захлопывались дверцы, проглотил, не запивая, горсть таблеток, и сел, закрыв лицо ладонями.

Группы полицейских, которые показывали фоторобот Эмери на местах четырех убийств, никакой информации не получили. Группы, посланные в Восемнадцатый округ, для ускорения поисков были усилены. Эмери в это время уезжал из этого округа на метро.

Дверь кабинета Поля Дальмата была распахнута настежь. Дальмат внимательно глядел на экран компьютера, Ингрид Сент-Роз прислонилась к стене возле двери. Слабый свет зажигалки осветил лицо Одиль Бриаль, которая закуривала бог знает какую по счету сигарету.

— Тебе, господин кюре, дым мешает? Или, может, это я плохо пахну?

Одиль заметила, что дверь открыта — этого раньше не было.

— Мне ничего не мешает. У меня к вам есть несколько вопросов.

— Давай, давай, мальчик. Спрашивай, а я посмеюсь, мне полезно.

В коридоре неподалеку от кабинета раздались голоса. Сначала мужские, потом сердитый женский. Одиль Бриаль вдруг изумленно прислушалась: женский голос показался ей знаком. Когда люди проходили мимо кабинета, Одиль повернула голову, и сестры на долю секунды друг друга увидели. Одиль попыталась вскочить, но забыла, что прикована к креслу наручниками. Вивиана встала как вкопанная и завопила так, что чуть не разорвала голосовые связки.

— Молчать!

Жерар Гальтье с товарищами с трудом потащили дальше по коридору взбешенную Вивиану Бриаль. Обе сестры вопили благим матом, так что и слов разобрать было нельзя — понятно только, что ругались. Полицейские стоически пережидали, пока гроза стихнет и можно будет задавать вопросы.

Мистраль с Кальдроном смотрели на все из-за угла и оба думали: «Теперь или никогда!»

— Венсан, давайте возьмем каждый по фотоальбому и посмотрим повнимательнее. Надо убедиться, что мы ничего не прозевали. В россказни про племянников я ни на секунду не верю.

— Завлабораторией в связи с ДНК говорил о близнецах…

— Вот именно. Но ни в каких документах ничего об этом не говорится, хотя мы в эту сторону еще не копали. А когда смотришь на фотографии Оливье Эмери и Жан-Пьера Бриаля, никакого сходства нет. Совершенно разные люди.

Мистраль и Кальдрон вновь сосредоточенно погрузились в изучение фотоальбомов.

Поль Дальмат дожидался, пока Одиль Бриаль успокоится. Ее бешенство постепенно сменялось упадком сил. Старушка скорчилась в кресле и тихо плакала, сопя носом. Дальмат протянул ей пачку бумажных платков. Одиль Бриаль с ненавистью взглянула на него и срывающимся голосом заговорила:

— Обштопать меня хотел, господин кюре! Нехорошее это дело. Ты еще за это поплатишься! Только ты не священник, а дьявол, вот ты кто!

— Это сын вам сказал, что меня прозвали семинаристом? Тот, что приезжал на синей машине?

— Отдохни уже со своими вопросами, сатана! Ничего тебе больше не скажу!

— Ничего страшного. А вот я вам сейчас кое-что расскажу. Сначала про ДНК. Потом — что можно выяснить, зная номер мобильного телефона. Очень интересно, вот увидите. А потом я сам расскажу вам то, что хотел бы услышать, — историю апостола Фомы.

Одиль Бриаль так посмотрела на Дальмата, что сомнений не было: она точно принимала его за помешанного.

Дальмат говорил невозмутимо, не повышая голоса, как когда-то рассказывали сказки на посиделках. Он развернулся на стуле спиной к компьютеру, подал Одиль стакан воды, откинулся на спинку стула и начал рассказ. Медленно и подробно.

Потом Ингрид Сент-Роз так описывала это Себастьену Морену: «Я думала, Поль сошел с ума и не помнит, что он полицейский на службе, а перед ним задержанная. Но он говорил, а лицо Одиль Бриаль на моих глазах менялось. Это надо было видеть!»

Жерар Гальтье присел на стол, скрестил руки на груди и ждал, пока придет в чувство Вивиана Бриаль. Он обратился к Жозе Фариа, словно сообщал ему что-то новое и важное:

— Типичное поведение человека, которому только и остается, что орать в голос. Потому что аргументов нет.

Вивиана Бриаль откликнулась тут же:

— Да и нечего мне вам говорить! Вообще нечего! Говорить буду со следователем, и плевать мне, что будет! А что вы еще и сестру мою забрали — это подло! Подло!

Гальтье сел к компьютеру и произнес:

— Я познакомлю вас с результатами анализов ДНК, обнаруженной на месте трех убийств в Париже.

— Можете не трудиться со своими учеными глупостями, я вас и слушать не буду.

Что было дальше — рассказал Себастьену Морену Жозе Фариа: «Начало было плохое. А потом Гальтье показал ей на видео все шесть убийств с одинаковой ДНК — и будьте любезны. Ровно через час, минута в минуту, Вивиана Бриаль плакала. Не от злости, а от грусти: другие слезы, другие всхлипы. Тогда Гальтье подобрел, замолчал, подошел к ней и подал стакан воды, а она впервые за полутора суток сказала „спасибо“. Потом Бриаль сидела, закрыв лицо руками, а Гальтье на меня посмотрел и подмигнул. Только знаешь, рановато он подмигнул».

20.30. Людовик долго говорил с матерью, которой было так приятно, что он не забыл про ее день рождения… Утром он заказал и послал ей через Интернет цветы. Она взволнованно описывала ему этот букет. Потом он разговаривал с детьми. Через полторы недели они уже возвращались: скоро в школу…

Чтобы не волновать Клару, Людовик ненадолго встретился с ней и объяснил, что ужинать дома не сможет. Он полагал, что этой ночью решится все. Скорее всего он не вернется домой до утра.

Клара не стала его просить поберечь себя.

* * *

22.30. Людовик Мистраль и Венсан Кальдрон за двадцать минут уничтожили каждый по сандвичу, по бокалу пива и по двойному кофе без сахара, доставленному с другого конца набережной Орфевр. Необычайная жара сменилась обычной. В окрестностях площади Сен-Мишель шумно толпился народ, подходило к концу отпускное время. Галдели туристы на речных трамвайчиках, то и дело проплывающих по Сене. Громкоговорители на всех языках рассказывали им о достопримечательных зданиях у реки. Какой контраст между площадью и набережной Орфевр в трех минутах ходьбы от нее!

Прожектора корабликов освещали берега Сены. Туристы на палубе фотографировали здание, прославленное Сименоном. А в этом здании две отчаявшиеся женщины из последних сил пытались добиться, чтобы дело о шести убийствах не убило их самих.

Мистраль прошел через проходную, которая вела в Службу криминалистики, и вздрогнул. На кресле в приемной сидел Жак Тевено с чемоданчиком на коленях.

— Мне сказали, что я могу подождать вас тут.

 

Глава 36

Та же ночь.

23.00. С одной стороны стола заседаний — Мистраль и Венсан Кальдрон, с другой — Жак Тевено. Перед психиатром разложены ксерокопии фото из альбома, некоторые отмечены яркими стикерами. Полицейские слушают очень внимательно. Но прежде чем приступить к изложению своих выводов, Жак Тевено достал из чемоданчика непочатую бутылку портвейна.

— Мой любимый. Да и вы, Людовик, по-моему, уже его пробовали. Рюмки не захватил — уверен, у вас есть все, что нужно.

Полицейские заулыбались.

— В этой истории все упирается в зеркало, — продолжил Тевено. — И в зеркале-то я, смею надеяться, отыскал разгадку. Прошу вас обоих внимательно вглядеться в эту пару фотографий, отмеченных желтым ярлычком.

Заинтригованные Мистраль и Кальдрон взяли пару листов, протянутых психиатром. Мистраль облокотился на стол, оперся подбородком на руки и переводил взгляд с одного оттиска на другой. Кальдрон делал то же, опершись на стол скрещенными руками. Все трое молчали.

Через несколько минут полицейские оторвали от снимков разочарованные, растерянные, вопрошающие глаза.

— И что же? — спросил Тевено.

— Да ничего, — отозвался Кальдрон. — Что-то непонятное. На одной фотографии Франсуа сидит за столом с карандашом и тетрадкой. Карандаш в правой руке. На другой странице совершенно такой же снимок, но карандаш в левой руке.

Жак Тевено был очень доволен эффектом.

— Вот-вот, неплохо. А вы что скажете? — обратился он к Мистралю.

— Похоже на игру «найди десять различий», — ответил комиссар. — Карандаш я заметил, но дело, наверное, не в этом?

— У вас тут есть зеркало? — спросил психиатр.

— В туалете.

— Пойдемте.

Тевено забрал ксероксы, и все трое пошли в туалет.

Психиатр поднес к зеркалу одну из страничек:

— Что вы видите?

— То же самое, только наоборот.

— Превосходно! Вот вы и раскрыли свое дело. Теперь можем вернуться в кабинет.

Пока полицейские шли обратно следом за психиатром, в голове их роились только вопросительные знаки.

Тевено опять положил ксероксы перед собой.

— Перед вами одна очень редкая загадка генетики: ее называют «зеркальные близнецы».

Полицейские по-прежнему ничего не понимали. Жак Тевено указал на фотографии карандашом:

— Один правша, другой левша. У одного на голове пробор справа, у другого слева. Один и тот же человек в двух экземплярах. Людовик, когда вы смотрите на себя в зеркало, вы, как и все, видите перевернутое изображение. Изображений два, человек один. А тут не так, — похлопал по фотографиям Тевено. — Человека два, изображение одно. Истинные близнецы, но один зеркален другому!

Мистраль и Кальдрон на ходу сопоставляли пояснения психиатра с материалами дела.

— Иначе говоря, когда они стоят друг напротив друга — все равно что смотрятся в зеркало.

— Именно так! Захватывает дух, да?

— И вся генетика одинакова?

— Абсолютно вся, кроме отпечатков пальцев.

Мистраль, качая головой, размышлял, как это соотносится с убийствами. В Уазе из трех случаев в двух был левша, в одном правша. Следы ДНК в Уазе и в Париже одинаковы. Но ведь внешне Бриаль и Эмери совершенно не похожи, даже учитывая, что они не просто близнецы, а зеркальные…

— Я открою портвейн?

— Открывайте, а я схожу за рюмками, — ответил Мистраль.

В Восемнадцатом округе хозяева и некоторые завсегдатаи баров, откуда звонил Эмери, узнали по фотороботу посетителя, который даже позвонить не мог — до того был пьян. Все говорили: «Жуткая рожа, вся изранена — да и неудивительно, если так пить!» Один клиент в одном из баров рассказал, что никак не мог понять, зачем этот мужик ищет общий телефон, когда у самого в руках мобильник. «Я его спросил, а он мне: „А что, это идея!“ Я помог ему выйти на улицу, он даже не мог подняться на три ступеньки. А потом пошел, держась за стенку».

Поль Дальмат и Жерар Гальтье не спеша пили портвейн. Они с интересом слушали, как Жак Тевено излагал научные сведения об истинных и зеркальных близнецах. Мистраль взглядом предоставил слово Дальмату:

— Ну и что рассказала Одиль Бриаль?

— Тихо плакала, — отозвался Дальмат, — а Ингрид ее утешала. Я рассказал про ДНК, про мобильный телефон. Она делала вид, будто ей все равно, но все поняла. А когда вы нас вызвали, я как раз рассказывал ей про апостола Фому.

— Апостола? При чем тут апостол? — удивился Мистраль.

— Вы имели, конечно, в виду — про Дидима.

Психиатр и Дальмат понимающе переглянулись.

— Ну да, Дидима! Конечно, именно так.

— Вы не могли бы нам что-нибудь объяснить, чтобы мы не торчали в офсайде? — Кальдрон обращался одновременно и к Тевено, и к Дальмату.

Дальмат все тем же монотонным голосом, к которому все уже начали привыкать, продолжил:

— Думаю, что разгадал эту историю, опираясь на цитаты из Экклезиаста. Когда убийца пишет: «И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем, ибо все — суета и ловля ветра!», еще: «Время искать и время терять; время сберегать и время бросать», — я снова вспомнил о потерянном поколении, теме романа Хемингуэя «И восходит солнце». Разлученные при рождении близнецы ищут друг друга, потому что каждый знает, что у него есть брат. Но потом они будут вновь разлучены и осуждены на жизнь в аду разлуки — из-за своих убийств. Вот как я рассуждал.

В кабинете наступила тишина, Мистраль нарушил ее первым:

— И при чем тут Фома? И кто такой Дидим?

Дальмат улыбнулся одними губами.

— Одиль Бриаль все время называла меня кюре, я и решил прочитать ей проповедь. Фома в Евангелии назван Близнецом, по-гречески «близнец» будет Дидим. Не мог же я ее разочаровать, хотя позже она меня и окрестила сатаной.

Всем присутствующим — и полицейским, и психиатру — очень понравился тон рассказа Дальмата: очень спокойный, но не лишенный юмора.

— Жерар, что Вивиана Бриаль?

— После моего рассказа с «картинками» она разрыдалась. Потом высморкалась, выпила воды и принялась меня ругать. Я думал, она уже расколется — не тут-то было! Но если дойдет до близнецов, тяжело ей будет держаться.

Лицо Мистраля в сгущающейся темноте выглядело заостренным еще больше. Он уже и не помнил, сколько с утра заглотил чашек кофе и таблеток аскорбиновой кислоты. Побаливал желудок, и Мистраль понимал: ему не устоять против изнеможения, которое постепенно овладевало им. Ныли также спина и плечи, а колющая боль в голове мешала нормально разговаривать. Только заряды адреналина еще поддерживали в нем хотя бы минутные всплески энергии.

Гипотеза о зеркальных близнецах и перспективы, которые она давала для расследования, словно впрыснули в него хорошую дозу, но теперь он чувствовал, что ее действие заканчивается.

Мистраль торопливо листал блокнот.

— У нас есть хорошая мысль о том, кто совершал убийства, но почему убиты именно эти женщины, мы все еще не знаем. Есть идеи?

Вопрос Мистраля поубавил оптимизма у присутствующих. Никто не мог пока на него ответить.

Полночь. Все, кто собрался в кабинете Мистраля и теперь молча размышлял о причинах убийств, вздрогнули от телефонного звонка. Поговорив несколько секунд, Мистраль нажал кнопку спикерфона, чтобы разговор слышали все. На проводе был старший группы, занимающейся поисками Эмери в Восемнадцатом округе.

— Я говорил, что благодаря фотороботу мы напали на след этого типа. Во-первых, его узнали во всех барах, откуда он звонил на ФИП. А теперь я стою перед большой башней, которую видно с Окружного бульвара, у ворот Ла Шапель. Там подростки его официально опознали, видели его два вечера подряд — вчера и сегодня. Видели, как он выходил из башни, но как возвращался — не заметили.

— Оставайтесь там. Сейчас я буду! — Организм Мистраля получил новую мощную дозу адреналина. — Там их на месте человек десять. Я поеду с Венсаном — этого довольно. Остальные продолжат допрос. Но на случай надобности будьте на связи.

— Я тоже хотел бы поехать. — Дальмат произнес это твердо и громче обычного, что всех удивило.

Мистраль строго посмотрел на него.

— Этим делом занимался мой отряд, — решительно произнес Дальмат. — Если мы арестуем этого человека, я бы хотел быть на месте и составить протокол.

Мистраль кивнул.

Кальдрон выехал со двора на набережной Орфевр медленно, без мигалки, без сирены, не зажигая фонарика «Полиция». Спокойно. Так едут домой после долгого рабочего дня. Он пропустил несколько машин, а через сто метров остановился на красный свет.

— А почему мы едем так медленно?

— Поль, если бы мы вылетели, как из пушки, нам на хвост упали бы журналисты на мотоциклетах, которые крутятся возле дома № 36, и торчали бы у нас над душой во время операции. Вот выедем на Севастопольский — там врублю скорость.

Выехав на бульвар Ла Шапель, Кальдрон опять выключил мигалку с сиреной, которые задействовал у Шатле. Машина ехала быстро, но не обращая на себя внимания.

Мистраль обернулся к Дальмату:

— Поль, в полиции все просто. Берем убийц, отдаем под суд, а сами никого не судим. Вы понимаете, о чем я?

— Совсем не понимаю.

В центральном участке Девятого округа трое молодых полицейских с тоской ожидали, когда им закончат мылить шею. Их бригадный командир разбушевался. Он только что узнал, что Оливье Эмери, проходивший по делу о шуме в квартире и выдающий себя за полицейского, несколькими днями раньше был задержан этим патрулем за то, что мочился на улице. Он позвонил в свой штаб, а тот передал информацию в штаб криминальной полиции.

01.15. Оливье Эмери вышел из метро и направился к своей башне. Помня, что с ним сегодня было, он шел осторожно, присматривался к редким прохожим на улице. Несколько раз убедился, что бритва хорошо держится на шнурке и готова к бою.

 

Глава 37

Среда, 27 августа 2003 года.

01.15. Сторожа в башне нет. Фамилии Эмери на почтовых ящиках нет. Посовещавшись с Мистралем и Кальдроном, полицейские сели в лифт, доехали до последнего, двадцать девятого этажа и пошли пешком вниз, проверяя таблички на дверях там, где они имелись.

Мистраль, Кальдрон и Дальмат отошли от подъезда в сторонку поговорить с двумя девушками, которые вечером видели, как человек, совпадающий по описанию с Эмери, выходил из башни. Девушки все время хихикали от смущения и вертели в руках мобильники. Как возвращался тип с изуродованным лицом, они не видели. Два вечера подряд он проходил мимо их компании, и парни говорили, что мужик больно наглый: смотрит, не отводя глаз.

Девушки ушли. Кальдрон стал следить по рации за медленным продвижением группы по этажам. Квартиры без табличек они помечали, чтобы установить их владельцев, когда спустятся.

Подъехала машина. Из нее вышли трое парней лет двадцати и громко попрощались с оставшимися. У подъезда их встретили трое полицейских. У одного из парней лицо было обмотано бинтами.

Кальдрон показал ребятам удостоверение, хотя и знал, что смысла в этом нет: те и так понимали, что он из полиции. Ребятам дали фоторобот.

Они переглянулись.

— Этот? Видали, ага.

— Здесь?

— Ага, тут, в башне. Живет он тут дня три. Два раза видали.

— На каком этаже живет?

— А не знаю. Жуткий мужик, непростой! Вон, сегодня кореша моего порезал. Идем себе, да? Радио слушаем. Навстречу нам этот ублюдок. Взял и толкнул моего кореша, да? Мы ему говорим: «Извинись, да? Так не делают». А он сразу раз — бритвой! Мы даже не видели, как он ее достал, да? И прямо ему по лицу. Пятнадцать швов на лице ни за что, да? Как раз из больницы приехали. Ну и все.

— Надо в полицию заявить. Если все так и было, если можете подтвердить, — посоветовал Кальдрон.

Парни немного замялись и не решались смотреть друг на друга.

— Ну да, верно… надо в участок… да куда торопиться, до завтра подождет… Сейчас спать хочется… А вы зачем его ищете?

— Разговор есть. У вас документы при себе? Будем вас вызывать как свидетелей.

Парни боязливо дали Кальдрону свои документы, а тот переписал данные в блокнот. Парни вошли в башню. Полицейские по рации доложили, что закончили осмотр двадцать пятого этажа.

* * *

01.30. Не зная, возвращался ли Оливье Эмери домой, полицейские отошли метров на тридцать от башни и спрятались за пикапом. Через стекла машины им было прекрасно видно, кто проходит мимо, а мимо в такой поздний час практически никто и не проходил. Кальдрон продолжал вести переговоры с отрядом в здании, из предосторожности надев наушники.

Оливье Эмери уже несколько минут наблюдал за подъездом. Все казалось спокойно. Он пять раз потер затылок и глаза: приступа от удара не случилось, но и боль не унималась. Глубоко вдохнул, выдохнул и шагнул из своего укрытия. Дорогу пересек мелкими перебежками. До подъезда башни оставалось метров двадцать. Все было тихо, и сам он бежал по-прежнему молча. Десять метров осталось Эмери до подъезда. У самой двери он резко остановился: не попасть бы в капкан в этом самом месте. Подъезд был освещен парой лампочек, которые еще не успели разбить. Прежде чем войти, он осмотрелся. Внутри — никого.

Он еще больше насторожился, оглянулся в последний раз. Свет подъездной лампочки осветил его лицо, и трое полицейских тотчас его узнали.

Оливье Эмери вошел в здание. Когда он скрылся из виду, Мистраль, Кальдрон и Дальмат бегом бросились следом. Эмери ничего не подозревал. Вбежав в холл, Кальдрон заметил, что все шесть лифтов стоят на первом этаже. Он поскорей нажал на кнопки. Двери лифтов раздвинулись — никого. Мистраль с Дальматом осторожно открыли дверь пожарной лестницы и прислушались. Кто-то бегом поднимался по лестнице — были слышны шаги.

Мистраль поспешно подозвал Кальдрона:

— Венсан, немедленно сообщите ребятам на этажах, что Эмери в башне, поднимается по пожарной лестнице. Пусть бесшумно пойдут ему навстречу и определят, на каком он живет этаже.

Мистраль с Дальматом бросились вдогонку за Эмери по винтовой лестнице. У того была фора этажей пять. Перила кое-где были сломаны, стены и потолок все исписаны, изрисованы, почти все выключатели выдраны или разбиты. На площадках повсюду громоздились велосипеды с детскими колясками. Мистралю казалось, он пробирается через хаос по какому-то туннелю.

Полицейские спешили, перепрыгивая через ступени. Кое-где еще оставалось аварийное освещение. Видимость практически нулевая — меньше метра. У Мистраля началась одышка, в боку кололо, ноги отваливались. Собственное тело внезапно призвало его к порядку. Он остановился.

— Вам нехорошо?

— Нет-нет, все в порядке, просто слушаю, далеко ли отстаем.

Дальмат даже не обратил внимания на ответ Мистраля: и так было понятно, что здоровье не позволяет ему продолжать погоню.

Хлопнула дверь парой этажей выше. Мистраль и Дальмат опять побежали. Комиссар открыл дверь девятого этажа. На площадке темным-темно. Он медленно пробирался вперед, тараща глаза, напрягшись всем телом, обеими руками сжав револьвер. Длинный коридор перед ним был освещен только аварийными лампочками. Никого, пусто. Мистраль и Дальмат кинулись на лестницу — Дальмат впереди. Они поднимались молча, медленней прежнего, затаив дыхание, стараясь почуять какой-нибудь звук, который мог издать Эмери. Мистраль совсем запыхался, сердце колотилось, револьвер он из предосторожности опустил к ноге дулом вниз. Дальмат поднимался в шаге перед ним.

Оливье Эмери вдруг встал. Тревога!

Закрыв глаза, задержав дыхание, он смутно расслышал еще далекий звук шагов, спускающихся по лестнице. В такую позднюю пору это могла быть только полиция. Охота подходила к концу — зверь попал в загон. Эмери понимал: если он затаится в квартире, его обнаружат не позже чем через сутки. Значит, это не вариант. Оставалось одно: бежать по лестнице, рискуя нарваться на группу встречающих, что наверняка ожидают его у лифта.

В тот же час Жан-Пьер Бриаль проснулся весь в поту, в отчаянии. Сердце его колотилось, как будто ему сию минуту грозила опасность. Он поднялся и стоял неподвижно посреди комнаты. В башне была западня, и там в одиночестве бился Франсуа.

Дальмат, держа в руке револьвер, на бегу открыл дверь на одиннадцатый этаж. Там тоже было темно. Мистраль у него за спиной спрятал оружие и включил вместо фонарика свой мобильный. Слабый свет позволял им видеть на несколько метров перед собой.

Полицейские медленно шли вперед. Поперек длинного коридора стояли коляска, детские четырехколесные велосипеды, тележка из супермаркета, стиральная доска — должно быть, на выброс. За ними и прятался Эмери. Вдруг он встал прямо перед полицейскими, метрах в восьми. Руки на затылке. Дальмат, готовый стрелять, наставил револьвер, целя в голову Эмери. Мистраль заново включил телефон: его свет ослаб. Они разглядывали Эмери, а тот их. Эмери анализировал ситуацию: «Шеф с семинаристом перегораживают коридор, остальные заходят сверху. Шанс есть. Медлить нельзя. У семинариста револьвер, но стрелять он все равно не решится — начну с него».

Дальмат медленно заговорил:

— Подойди сюда, Жан-Пьер, надо поговорить.

— Не смейте так меня называть! — в истерике завопил Эмери. — Вы не имеете права!

— Жан-Пьер — два тела, одна душа, так ведь? Один отражает другого в зеркале — верно?

— Молчать, сука! — закричал Эмери, совсем потеряв рассудок и контроль над собой.

Он шагнул вперед, руки все так же на затылке.

«Не могу больше слышать эту гниду! Не могу!»

Дальмат доверчиво опустил револьвер. Мистраль, припомнив, что говорили парни на улице, заорал:

— Стой! У него же бритва!

Через тысячную долю секунды лезвие бритвы вонзилось Дальмату в лицо, оставив длинный кровавый след. Лезвие рассекло скулу, щеку, губы, подбородок, руку, которой Дальмат инстинктивно прикрылся. Он выронил оружие, вскрикнул от дикой боли и схватился за лицо. Эмери с раскрытой бритвой кинулся на Мистраля и столкнулся с ним. От первого удара, метившего в сонную артерию, Мистраль уклонился. В борьбе его мобильник упал и раскололся — пропал единственный источник света, позволяющий видеть Эмери. Мистралю не удалось перехватить его руки: он каждую секунду ждал нового удара бритвой — ведь ничего же не видно. Эмери удалось вырваться, он убежал на лестничную клетку.

В тот же час Жан-Пьер Бриаль у себя дома в Уазе терзался муками и отчаянием. Он чувствовал, как уходит из него жизнь его близнеца. Не в первый раз они с ним убивали людей. Особенно женщин. С тех пор как наконец нашли друг друга, стали вместе скитаться, сменив неполноценное «я» на подлинное «мы», они убивали много и по-разному. Жан-Пьеру это нравилось, а Жан-Пьер его слушался. Не раз и не два им приходилось бежать в последний момент в другие края. Брат убил ту журналистку, что все раскрыла, а с ней еще двух женщин — «сбить со следа легавых», — как он объяснил. Жан-Пьер устроил эту бойню, чтобы Жан-Пьера выпустили из тюрьмы. Теперь Жан-Пьер боялся, что убьют Жан-Пьера.

Дальмат чувствовал жгучую, все более невыносимую боль по всему лицу. Он зажимал рану рукой, но кровь все равно текла через пальцы по шее, затекала в рот. Пошатываясь, на ощупь он стал отыскивать кнопку лифта. Эмери, преследуемый Мистралем, кинулся на площадку второго этажа, а оттуда к окну в дальнем конце коридора. Окно выходило на улицу. Всего второй этаж. Эмери быстро сообразил, что может спрыгнуть без риска.

На последнем дыхании, но подгоняемый безумной яростью, Мистраль в темном коридоре схватил Эмери за шею. Эмери отбивался изо всех сил, размахивал бритвой наугад, порезал Мистралю руки. Чтобы скорее со всем покончить, он попытался схватить Мистраля за горло, но почувствовал, как ему заломили руки. Эмери завопил от боли. Полицейский из группы, спускавшейся с верхних этажей, пришел на помощь. Эмери сам себе изранил бритвой лицо и ладони. Руки Мистраля тоже были в крови. Мистраль слышал, как часто и сильно колотится сердце. Он провел рукой по лицу, по шее — убедился, что не ранен. Мистралю было страшно, заболел живот — в том самом месте, где оставался шрам от удара ножом, полученного зимой. Его разобрал нервный смех. Вернулся прежний Мистраль.

Потом подъехали всякие службы — прежде всего «скорая помощь». Жители башни стали выходить из квартир, фотографировали и снимали на видео мобильными телефонами все, что могли только снять, чтобы затем продать прессе или выложить в Интернете. Потом на «бал» явились журналисты. Поскольку полицейские не горели желанием сниматься и давать интервью, героем ночи стал паренек, раненный бритвой Эмери за несколько часов до того. Он упивался славой и все рассказывал. Чем больше его снимали, тем в больших подробностях он расписывал, как столкнулся с этим зверюгой, что налетел на него с бритвой в руках. Его приятели, стоя в сторонке, хохотали и хлопали себя по ляжкам.

Мистраль держался в стороне от общей суеты. Кальдрон подошел к нему. Один из офицеров дал шефу свой телефон. Мистраль подробно изложил все Бальму.

— Браво! Решающий гол в добавленные минуты. Отличная игра! Можешь идти в раздевалку и принимать душ.

Под присмотром полицейских из сыскной бригады Эмери оказывали первую помощь в фургоне «скорой». Другие полицейские оцепили машину, чтобы не подпускать журналистов и зевак. Мистраль подошел к врачам. Эмери лежал на носилках, его только что перевязали. Бинты перехватывали руки, шею, полностью закрывали одну сторону лица. Порезов у Эмери было много, но все неглубокие. Он равнодушно уставился в какую-то точку над собой. Мистралю было интересно увидеть вблизи этого человека с лицом, изборожденным глубокими старыми шрамами. Из правой руки у него торчала игла капельницы. Мистраль спросил, может ли обратиться к Эмери, врач кивнул.

— Как ваше имя? Оливье Эмери? Жан-Пьер Бриаль? Франсуа Бриаль?

Мистраль внимательно смотрел на Эмери. Секунд через двадцать тот оторвался от своей точки в зените и обернулся к Мистралю. Тусклые, без всякого выражения глаза остановились на комиссаре. «Невероятно! — думал Мистраль. — Он смотрит на меня, но совершенно не видит. Как будто его взгляд направлен внутрь самого себя».

Постепенно взгляд раненого прояснился, обратился наружу.

Эмери пристально посмотрел на Мистраля и с трудом переспросил:

— Что вы сказали?

— Как ваше имя?

— Франсуа Бриаль.

— А Оливье Эмери?

— Это имя я взял двадцать лет назад. У меня на него тоже легальные документы.

— В какой квартире вы здесь живете?

Взгляд Франсуа Бриаля опять помутился.

— В сто восемнадцатой. — Глаза его снова обратились в глубь себя. Он вернулся в свой мир.

Мистраль и врач вышли из фургона. Эмери по-прежнему сторожили двое полицейских. Они приковали его за руки и за ноги наручниками к носилкам.

— Я ввел ему успокоительное и большую дозу обезболивающего. Он жалуется на сильную головную боль, потому что его побила шпана. Порезы бритвой неглубокие, тут никакой опасности. Но его, полагаю, надо серьезно обследовать с психологической точки зрения. Когда ему оказывали первую помощь, он вел себя очень странно. Говорил со мной так, как будто не о нем речь. Отвечая на вопросы, говорил не «я», а «мы» и смотрел на меня невидящим взглядом. Очень неприятно.

— Когда можно будет его допрашивать?

— Через несколько часов. Я написал, какие процедуры надо ему сделать в «Куско» — только обычные анализы да рентген.

Врач внимательно посмотрел на Мистраля:

— А сами вы как? У вас вид человека на исходе физических сил. На чем держитесь? На амфетаминах?

— Ни на чем. Все у меня прекрасно!

Машина «скорой помощи» с Оливье Эмери укатила в сторону Парижского госпиталя напротив собора Парижской Богоматери. Полицейская машина с мигалкой и сиреной сопровождала ее. Замыкали кортеж три журналиста на мотоциклах.

Тем временем санитары пожарной команды обрабатывали рану Дальмату, чтобы не допустить заражения крови. Вся его рубашка была насквозь в крови.

— Придется вас госпитализировать на пару дней — зашить хорошенько рану и провести обследование. Большой шрам останется на всю жизнь. Да вы не огорчайтесь, старина: женщины это обожают. Мужчина рисковал жизнью и победил — перед таким никто не устоит!

Доктор пожарной команды как мог утешал Дальмата. Дальмат не отвечал. На него действовал местный наркоз, он плавал между явью и забытьем.

Мистралю тоже наложили несколько швов на изрезанные руки. Он слушал, как врач разговаривает с Дальматом, и его разбирал смех.

«Это нервное», — подумал он. Мистраль был пьян от усталости, в ушах гудело, хотелось присесть хоть куда-нибудь в тишине.

Половина третьего. Кальдрон держал возле уха телефон и поглядывал на Мистраля.

— Это звонят из штаба. Дежурный говорит, уже полчаса пытается вам дозвониться, но у вас телефон на автоответчике.

— Телефон у меня разбит вдребезги. Что он сообщил?

— Чем занимался так называемый Оливье Эмери. С центральной диспетчерской Девятого округа к нам недавно звонили в штаб. 7 августа этот тип был задержан молодыми патрульными в состоянии опьянения зато, что мочился на улице. Между прочим, на улице Монсе. Они решили не заводить дела из уважения к его профессии — сотрудник похоронной команды. Он им сказал, что целый день вместе с полицейскими и пожарными убирал трупы. Молодые ребята вошли в его положение: у них была точно такая жизнь. Отпустили его и ничего не сделали. Братство тех, кого немыслимая жара застала вместе со всеми последствиями. Они друг за друга держатся.

— Вы хорошо сказали, Венсан, и я их не осуждаю. Изо дня в день они только тем и занимаются, что убирают трупы. Морги забиты, мертвецы хранятся в грузовых рефрижераторах, в холодильных камерах рынка в Ренжи. Все шиворот-навыворот, никто не знает, за что отвечает. И только на экстренных службах — полиции, пожарных, «Скорой помощи», похоронной команде — все это держится. Еще бы у этих людей не появилось полной солидарности!

— Не думаю, что их дело дошло бы до нас. Если даже и так, оно бы нас не вывело на злодея.

— Конечно. Зато теперь мы знаем, что именно той ночью он избавился от рюкзачка. Похоронная команда? Почему же мы про нее забыли?

— Потому что они приезжают, когда все уже закончено, держатся тихо, в сторонке, никому ни слова не говорят. Заходят на место, когда им дадут зеленый свет, кладут труп в пластиковый мешок и уходят. А в жару у них втрое прибавилось работы, и в квартирах они совсем не задерживаются.

— Да, похоже, так и есть. У них рабочая одежда, которую можно назвать и формой. Синий верх, серый низ. Стоит только опустить лицо и поднять воротник рубашки — никто его не заметит.

— Так и случилось. А в квартире у Димитровой мы оставались дольше обычного. Поэтому похоронщикам пришлось подождать, прежде чем забрать тело. Должно быть, Эмери… Я хотел сказать, Франсуа Бриаль обращался к товарищу, стоя поблизости от диктофона.

— Кстати, я позвоню Элизабет Марешаль: пускай запишет голос Бриаля для сравнения.

В тот же час в Уазе Жан-Пьер Бриаль передумал сводить счеты с жизнью. Его брат будет жить. Он это знает безошибочно, как все о нем знал всегда. Когда плохо Жан-Пьеру, плохо и Жан-Пьеру. И наоборот. «Мы еще повоюем».

 

Глава 38

Тот же день.

03.20. Сыскная бригада собралась в кабинете Мистраля. Чувствовалось напряжение, особенно от рассказа об аресте Бриаля и о ранении Дальмата. Жозе Фариа, Ингрид Сент-Роз и Роксане Феликс не понравилось, что они в аресте Бриаля не участвовали. Это естественная реакция полицейского, когда мимо него проходит, как он считает, завершение его дела. Мистраль объяснил, почему так, Кальдрон растолковал подробнее. Когда надо было выезжать на место, там уже были люди, а здесь кому-то нужно было и дальше «давить» на сестер Бриаль. Так требовала обстановка.

Когда полицейские уехали забирать Франсуа Бриаля, психиатр Жак Тевено, желая знать, чем закончится дело, остался дожидаться в кабинете Мистраля. Его интересовал финал истории близнецов, поэтому он, пока Мистраль и Кальдрон энергично возражали недовольным, сидел тихо.

Полицейские позволили себе двадцатиминутный перерыв, выпили по чашке кофе с круассанами, которые принес из круглосуточной булочной один из подчиненных Гальтье. Страсти за эти двадцать минут улеглись.

04.00. Жозе Фариа привел из камеры предварительного заключения Одиль Бриаль. Мистраль предложил ей кофе с круассанами. Она не отказалась и против обыкновения сидела тихо, задумчиво. Мистраль внимательно глядел на нее и размышлял: «Она очень устала — не меньше моего, а то и больше. Ждет от меня дурных вестей. В зависимости от того, что я скажу и как, она либо заговорит сама, либо закроется как устрица».

Фариа сменил Дальмата. Он сидел за компьютером и не приступал к допросу, зная, что Мистраль хочет допросить женщину сам. Мистраль вышел из кабинета, прошел в туалет и долго обмывал лицо холодной водой. Он весь оброс суточной колючей щетиной.

«Когда устаю, борода у меня растет быстрее. Надо бы побриться, но совершенно не хочется».

Он вытерся бумажным полотенцем, посмотрел на себя в зеркало, и ему не понравилось то, что он увидел. Это зеркало раскрыло дело о зеркальных близнецах и осколках зеркал, воткнутых в глаза шести женщин. Убийца-шизофреник упрямо не желал смотреть в зеркало на себя. Мистраль смотрел долго, внимательно. Он смотрел себе в глаза, пытаясь понять, что думает и чувствует. Еще раз сбрызнул холодной водой лицо, затылок, неторопливо вытерся и вернулся на поединок с Одиль Бриаль.

Подходя к кабинету, Мистраль уже знал, с чего начать. В тот момент, когда он вошел, старушка расчесывалась щеткой, которую одолжил ей Фариа. Мистраль подождал, пока она закончит. Забывшись в своих мыслях, он подошел к окну и глядел на занимающийся над Парижем рассвет. Фариа сидел в готовности у компьютера. Мистраль повернулся, уселся напротив Одиль Бриаль и прокашлялся.

Одиль Бриаль посмотрела на него с насмешкой. Она ожидала сражения и смотрела на противника свысока.

— Тебя, начальник, ноги-то еще носят? А то краше в гроб кладут. А семинарист куда девался? Должно быть, в церковь пошел помолиться к заутрене?

Она заметила, что рука у Мистраля перевязана.

— Так тебя еще и ранило! Что случилось-то? Жарил барбекю, пока я тут в камере гнила, и обжегся? Бедненький!

Мистраль не стал отвечать на эти выпады.

— Госпожа Бриаль, когда-то вы закрывали Жан-Пьеру в кровати лицо, чтобы он не видел вас с вашими залетными друзьями. Потом вы перестали это делать, вам даже нравилось, что он вас видел. А мальчик, должно быть, все время ждал, когда же мама обнимет его…

Мистраль не спрашивал. Он произнес эту фразу спокойно, как в обычной беседе. Он нарочно сказал «Жан-Пьер», а не «Франсуа». Одиль Бриаль застыла. Мистраль ждал, когда она все скажет. Ждал спокойно. Торопиться ему было некуда. И она заговорила. Никогда еще не слышали у нее такого голоса ни Мистраль, ни Жозе Фариа, который в тот же день вечером описал все подробности в электронном письме Себастьену Морену:

«Когда шеф сказал эти слова, как будто просто беседует, я ждал, что старушка в ответ на него накинется. Ничуть не бывало. Даже не пошевелилась. Мне казалось, у нее дыхание остановилось. Затишье перед бурей. А потом она начала рыдать.

Я сидел неподвижно и глядел на нее. А у Мистраля был такой вид, будто он дома в кресле телевизор смотрит. Он ждал. Одиль Бриаль плакала без слез, только содрогалась в рыданиях — я еще никогда такого не видел. Она, должно быть, все свои слезы выплакала еще у Дальмата (тот много сделал, чтобы она сдалась), и у нее остались одни только судороги.

Мистраль все ждал и ждал. Когда она чуть пришла в себя, он все так же без слов подал ей стакан воды. Она его выпила и рассказала про свою жизнь. Всю, с начала и до конца. Про близнецов, разлученных при рождении. Ни разу не прервалась, ни на мгновение не передохнула.

Мистраль время от времени подливал ей воды и вопросов не задавал. Сидел с отсутствующим видом. Если старушка начинала подыскивать слова, он ни в коем случае не подсказывал. Сидел спокойно и ждал. Только бы не спугнуть это волшебное мгновение, не преградить поток слов Одиль Бриаль.

Она же выкладывала все, что у нее накопилось, уткнувшись глазами в пол. По мобильнику с выключенным звуком он посылал эсэмэски Гальтье, который допрашивал Вивиану Бриаль, — передавал, что узнал нового. Но это мне сказали уже потом. Так же эсэмэсками он велел нам принести кофе или еще воды для Одиль.

Эта исповедь продолжалась четыре часа. Вот так я узнал, что один из любовников Одиль обезобразил Франсуа лицо, а тот несколько лет спустя убил его. Дух захватывает! В восемь часов старушка остановилась. У меня получилось пятнадцать страниц протокола допроса. Она перечитала дословную запись того, что сказала, попросила меня в паре мест поправить словечко, указала несколько мелких орфографических ошибок. Я все это поправил, и она подписала свои показания. Мистраль тоже подписал протокол, после него я.

Потом я отвел Одиль Бриаль в камеру. Она была уже совсем никакая, без сил, ни слова мне не сказала. Там меня ждал Гальтье. Вивиана Бриаль была в таком же состоянии, как ее сестра, — в полном изнеможении. Гальтье сказал: „Теперь можно поместить их вместе. Мистраль сообщил, что все кончено“. Вот так я и узнал, что он был на связи с Гальтье и Кальдроном».

Мистраль долго говорил по телефону с Кларой. О том, что дело закончено, остались последние детали. Уверил, что все в порядке, и пообещал вечером быть дома.

Адреналин словно покинул Мистраля: энергия была на минусовой отметке. Он сидел, не в силах подняться, вокруг него все кружилось. У него в кабинете Тевено читал протоколы допросов сестер и что-то себе помечал. Кому-то звонил Кальдрон, кому-то звонил Гальтье. Кругом шум, суматоха. Мистраль не шевелился. Он даже не слышал этого шума, как будто лежал, лишившись последних сил, в ватном коконе. Кальдрон время от времени тревожно поглядывал на него: шеф был недвижен, глядел куда-то в пространство.

В кабинет вошел Бернар Бальм — как будто гром прогремел. Мистраль вышел из оцепенения и улыбнулся. Бернар рухнул в кресло для посетителей:

— Го-о-о-ол! Забит головой на последней добавленной минуте в финале чемпионата мира! Забил ты не первый, но кубок над головой еще не поднимал. Давай рассказывай. Кофе не хочешь для начала?

— Нет, спасибо. — Мистраль вздохнул. — Я за последние сутки выпил чашек двадцать, а спать хочется все больше. Еще одна — и совсем усну. Жизнь сестер Бриаль — это история ведущей и ведомой. Вивиана была старшей и всегда имела сильное влияние на Одиль. Вивиана жила в гражданском браке, но скоро узнала, что у нее не может быть детей. Это стало ее наваждением. Она прогнала сожителя, а сестре запретила выходить замуж и рожать. Одиль поневоле согласилась, но она была гораздо более легкого нрава, чем сестра. В двадцать лет она забеременела. Вивиана чуть не умерла от зависти. А когда оказалось, что сестра ожидает двойню, одного ребенка она потребовала себе.

— Как котенка из помета, — вставил Бальм.

Тевено, Кальдрон и Мистраль засмеялись.

— Пусть будет так. Стало быть, продолжаю. Одиль родила у себя дома, а в мэрии записала только одного сына. Через несколько месяцев она осела в Андревиле. Все это придумала ее сестра. Вивиана тоже оставила родные места: три недели спустя она заявила в мэрии о рождении ребенка, а потом переехала в другую деревню.

— Как так может быть?

— Так ведь то были шестидесятые годы: тогда во Франции еще часто рожали на дому, баз данных не было, а у младенца на лбу не написано, откуда он взялся. Одиль впала в глубокую депрессию, она продолжалась долгие годы.

В деревне ее не приняли: она была переселенка, мать-одиночка и тому подобное. Постепенно она стала алкоголичкой, пошла по рукам. Самое же главное — сын вырос шизофреником. А у Вивианы все было хорошо. Она растила своего парнишку, на страдания сестры ей было плевать. Ей пришло в голову сделать два фотоальбома. Поскольку мальчики, разумеется, были совершенно одинаковыми, сестры обменивались их фотографиями. Одиль видела Жан-Пьера — ребенка, которого уступила сестре — только на фото. Среди изображений Франсуа они никак не могли привлечь внимания.

— А парнишки, само собой, об этом не знали. Но они были истинными близнецами, поэтому интуитивно чувствовали, что другой существует, и жили надеждой о встрече. И встретились наконец.

Впервые Бернар Бальм говорил серьезно и просто. Их прервало появление группы, делавшей обыск в башне на квартире у Франсуа Бриаля. Один из полицейских положил на стол совещаний Мистраля упаковку тетрадок.

— Там в коридоре таких еще десятка два. Они принадлежат Франсуа Бриалю, хотя подписаны инициалами его брата: Ж.-П. Б. Некоторые мы пролистали. На сей раз нам повезло. Он подробнейшим образом описал свою жизнь и сновидения с тех самых пор, как научился писать. Есть дневники об их совместной жизни с братом. Что они с ним творили много лет подряд! Резня за резней, причем не только во Франции! Благодаря этим тетрадкам можно будет узнать про все их убийства.

— Я примерно так и думал. Посмотрю несколько тетрадочек. А что еще интересного?

— Подлинное полицейское удостоверение в обложке. На имя Мишеля Лавора. Должно быть, украл несколько лет назад.

Он показал документ Мистралю, тот внимательно изучил его.

— Постараюсь выпытать, где он его взял. На фотографии самый обычный человек без особых примет. Должно быть, совал карточку людям прямо в глаза, прикрывая часть фотографии пальцем. Что еще?

— Весь стол завален лекарствами. Я все привез сюда.

— К счастью, у нас здесь как раз находится врач. Он скажет, что это такое.

Тевено взял мешочек с лекарствами и глянул на этикетки.

— Все понятно. Средства от шизофрении и невралгии Арнольда. Потом расскажу подробно, что это такое. Еще есть сильные анальгетики — должно быть, крепко «вступает» у вашего деятеля.

— Ну вот, коротко и ясно. Каких-то проблем при обыске не было?

— Нет. Присутствовали два понятых. Пресса оставалась за дверью. Думаю, в часовых и восьмичасовых новостях можно будет увидеть, как мы тащим тетради в машину.

Бальму не терпелось, он забарабанил пальцами по столу.

— Давай заканчивай свою историю, а я все перескажу по телефону Геран. Она возвращается на службу в понедельник, а отчетов о происходящем требует ежесуточно.

— Одиль Бриаль так по-настоящему и не оправилась от депрессии. Чтобы не думать об оставленном ребенке, она, к большому недовольству сестры, называла Франсуа Жан-Пьером. А Франсуа никак не мог понять, почему в школе его вдруг стали звать иначе.

— И это способствовало тому, что у него развилось раздвоение личности, — заметил психиатр.

— Не очень-то мальчик был готов к жизненным баталиям с таким семейством, — добавил Бальм.

Мистраль продолжал:

— Франсуа пошел по обыкновенному пути. Больная на голову мать, уход из школы, дурная компания, кражи, убийства, бродяжничество — все там было. А потом он узнал, что у него есть брат. Занятно: он мог это узнать из бумаг, которые «свистнул» у матери, уходя из дому, но заглянул в эти бумаги только через несколько лет. Одиль Бриаль на нескольких страничках записала, что с ней случилось. А когда он узнал о брате, ему не составило труда разыскать того у приемной матери. Он тут же помчался к Жан-Пьеру, и они вместе отправились в путь. Вивиана за это смертельно разозлилась на сестру. Франсуа был вожаком, а Жан-Пьер следовал за ним.

— Когда заканчивается срок задержания?

— Около половины одиннадцатого. Потом сестер отвезут к следователю. Я позвоню в Понтуаз следователю Тарносу, он получит от меня основания для ареста Жан-Пьера Бриаля. Если прибавить еще тетрадки, основания будут железные.

— А другой — тот, что в «Куско»?

— Жду звонка от врача и еду туда. Сегодня все будет улажено.

Постепенно в кабинете Мистраля становилось тише. Там остались только Жак Тевено и Венсан Кальдрон. Тишина позволила всем им собраться с мыслями. Первым нарушил молчание Тевено:

— Людовик, когда будете допрашивать Франсуа Бриаля, не забывайте, что он истинный близнец. Оставайтесь в этой струе — и он вам, может быть, что-то скажет.

— Да, я и сам об этом думал. Они были вместе все месяцы внутриутробной жизни, вместе родились. По всем своим ощущениям они должны были жить вместе, а их разлучили, и они этого не перенесли.

— Именно так! Абсолютная травма, переживаемая как непреходящая беспричинная боль. Этим очень хорошо объясняется весь их образ жизни.

— Кроме того, он шизофреник. Надеюсь, с ним не случится припадка. Но если ему понадобится помощь, он уже и так в больнице.

В 10.20 Мистраль пошел посмотреть, как сестры Бриаль вместе отъезжали к следователю в сопровождении полицейских, которые несли за ними пожитки и фотоальбомы — серьезное вещественное доказательство.

Оставшись один, Мистраль испытал потребность забыть на миг об убийствах. Он открыл ящик стола и достал книжечку Сандрара «Со всего света к центру планеты». Как обычно, раскрыл ее наугад и стал читать первое попавшееся стихотворение. Это было «Вольтурно». Он всегда улыбался двум строчкам перед самым концом:

Он закрыл книгу, положил ноги на стол и стал грезить наяву о кораблях.

 

Глава 39

Тот же день.

Около часа дня врач палаты «Куско» сообщил Мистралю, что состояние здоровья Франсуа Бриаля позволяет его допросить. Мистраль долго размышлял и пришел к выводу, что поступать надо так же, как и с его матерью: задать нужный вопрос или держать наготове удачную реплику. Иначе ничего не получится.

По поведению в машине «скорой помощи» Мистраль в общих чертах понимал, что это за человек: уйдет в «свой» мир и не вернется оттуда, ничего не скажет. Мистраль хотел знать все про серию из шести убийств, хотя и сам представлял себе все это уже гораздо яснее прежнего. Он немного подумал, сделал несколько звонков.

— Я могу быть у вас примерно через час, — завершил он последний телефонный разговор, длившийся довольно долго, затем вызвал Жозе Фариа с Ингрид Сент-Роз и дал им подробные инструкции: — Сейчас пойдете и допросите Франсуа Бриаля. Задавайте вопросы только по установлению личности, о средствах к существованию, о месте жительства. Главное, ни в коем случае не касайтесь его брата, матери, тетки, его болезни, а особенно убийств. Часам к четырем подъеду я и поговорю с ним подробнее.

Тевено и Кальдрон пошли обедать, а Мистраль вышел из кабинета с сандвичем в руке. В коридоре он встретил Роксану Феликс.

— Роксана, сейчас я доем роскошное произведение вашего гастрономического искусства, а потом хотел бы, чтобы вы меня свозили на одну встречу.

Франсуа Бриаль сидел на койке, скрестив ноги по-турецки, прислонившись спиной к изголовью. В правой руке у него была капельница — «для снятия боли, питания и успокоения», как сообщил врач. Каждую минуту Франсуа ждал, что ворвутся полицейские и начнут расспрашивать его об убийствах. Нельзя им ничего рассказывать — сначала надо выяснить, что они сами знают и об убийствах, и о брате. Он хотел положить руки поудобнее, но они из предосторожности были прикованы наручниками с двух сторон к железной спинке койки.

Время от времени к окошку в двери, через которое можно было наблюдать за заключенными, подходил надзиратель. Франсуа Бриаль впился взглядом в глаза тому, кто следил за ним из-за стекла. От этого взгляда полицейский похолодел, хотя за дверью, открыть которую мог только он, ему ничто не угрожало. Он отвел глаза и продолжил обход — следил за другими заключенными, не такими страшными.

В начале четвертого надзиратель открыл дверь палаты-камеры Франсуа Бриаля. Франсуа все так же сидел, прислонившись к изголовью. Вошли двое полицейских: молодой человек и девушка, которых он уже видел на месте трех совершенных им убийств.

«А шефа почему нет?» — подумал Франсуа Бриаль.

Жозе Фариа поставил на стол ноутбук и подключил принтер. Бриаль заметил, что молодым полицейским не по себе: они не смеют встретиться с ним взглядом.

«Я победил! — подумал он. — Они боятся меня, боятся моей сути».

Ингрид Сент-Роз бегло, на долю секунды, взглянула на руки Бриаля и явно обрадовалась, что он прикован. Бриаль перехватил взгляд девушки.

Допрос не продлился и часа. Немного придя в себя, Жозе Фариа и Ингрид Сент-Роз стали задавать самые обычные вопросы. Бриаль, сбитый с толку, без труда отвечал на них, даже сообщил подробности о том, как добыл документы Оливье Эмери. Фариа отстегнул ему левую руку, и Бриаль подписал протокол. Ни о матери, ни о брате, ни об убийствах не было ни одного вопроса. Вообще ни одного. Ожидали шефа.

Когда ушли полицейские, вернулась медсестра вынуть капельницу. Бриаль тут же заметил, что у нее в кармане блузки лежит радиоприемник и кивком указал на него:

— Вы бы не могли мне его дать?

— Нет. Из соображений безопасности вам не положено иметь рядом с собой такие предметы.

— А не могли бы вы положить его там, далеко, на столик у батареи? Я до него никак не доберусь — я же прикован.

Сестра, пожав плечами, положила приемник на столик и включила. По радио какие-то люди о чем-то говорили. Бриаль остановил медсестру у самой двери:

— Будьте добры, а вы бы не могли переключить программу?

— Мне без разницы. Какую хотите?

— ФИП. Волна 105,1.

Сестра покрутила приемник и вышла. После многих дней напряжения Бриаль с улыбкой на губах слушал такой знакомый звук радио. Пришлось подождать целый час, пока наконец послышался голос дикторши. Она с юмором заметила, что в Париж вернулся плотный уличный трафик, и представила очередной джазовый диск. Бриаль расслабился и мысленно поблагодарил дикторшу.

«Жаль, что не мог ей позвонить», — усмехнулся он.

Завершив встречу, Мистраль попросил подвезти себя к универмагу. Минут через пятнадцать он вышел с пакетом в руках и поехал к набережной Орфевр. Мистраль порадовался, как ловко девушка ведет машину, и минут десять еще радовался записи концерта Майлса Дэвиса на джазовом фестивале в Монтре в 1991 году.

Когда Мистраль вошел к себе в кабинет, там вели оживленную беседу Венсан Кальдрон и Жак Тевено.

— Ну как, доктор, держитесь? Не слишком устали?

— Конечно, устал, что за вопрос! Я вот не понимаю, как вы умудряетесь уже столько недель держаться.

— Сам не знаю. Видно, дело все время поддерживает в напряжении. Теперь уже развязка близка. Через несколько часов все будет кончено.

— Мне, честно говоря, не терпится прочесть протокол допроса Франсуа Бриаля. Для психиатра просто восторг — наблюдать за делом такого калибра в режиме реального времени. Но вы же можете опираться просто на ДНК! И на то, что изложено в тетрадках! Братья Бриаль связаны между собой неразрывной нитью! Почему вы так не поступаете?

— Осталось бы чувство незавершенности. Кроме того, надо точно знать, что не ошибся, услышать, что скажет главный виновник случившегося. Ну и попытаться узнать еще кое-что — например, что-нибудь о контексте преступления.

— Когда вы едете в «Куско»? — спросил Кальдрон.

Мистраль взглянул на часы.

— Через час с небольшим.

— Как будете на него «заходить»?

— Еще сам не знаю. А пока я выпью для разнообразия чаю и кое-кому позвоню.

Мистраль находился в полной прострации, и у него не осталось больше ни капельки физической энергии. Он словно поневоле двигался в мире приглушенных звуков. Суета вокруг казалась далекой-далекой. Мистраль понимал: завязывать долгий бой с Франсуа Бриалем нет сил. Но нельзя показывать Бриалю слабость: тот ею тотчас воспользуется.

Мистраль приготовил все необходимое для допроса. Роксана Феликс ждала его в коридоре: они должны были отправиться вместе. Выходя из кабинета, он столкнулся с Жозе Фариа. Тот положил на стол заседаний два листа бумаги. Мистраль поглядел на них: там были два совершенно одинаковых человека. Он только заметил, что родинки у них на разных местах.

— «Зеркальные» близнецы так, как они должны выглядеть, — объявил Фариа.

— Откуда этот монтаж?

— От Морена. Ингрид послала ему фотографии наших деятелей, а он их обработал на компьютере. Прежде всего сделал так, чтобы не было такой разницы в весе, потом убрал с лица Франсуа все шрамы и вернул им одинаковую прическу. В жизни сейчас Жан-Пьер минимум на пятьдесят кило тяжелей Франсуа, всегда небрит и носит пышную шевелюру. Франсуа худой, со впалыми щеками, изуродован шрамами и стрижется коротко.

— Сильное зрелище — один человек в двух экземплярах! Они нарочно решили сильно различаться внешне, чтобы мы не могли соотнести их друг с другом. Жан-Пьер в тюрьме объедался сладким, а Франсуа в это время занимался гимнастикой. Они духовно так едины, что внешние различия не играют роли. Вечером позвоню Морену и скажу спасибо.

Мистраль положил оба снимка в дипломат, вышел в коридор к Роксане Феликс и дал ей ключи от машины.

— Тут же пешком пять минут, мы всегда так и ходим! — удивилась девушка.

— Верно, но сегодня будет не как всегда.

Через пять минут Роксана, не найдя другого места, поставила машину на стоянке такси. Чтобы ее не увез эвакуатор, она опустила табличку «Полиция», уже хотела выйти, но Мистраль ее остановил:

— Нам надо подождать еще пять минут. — Он включил радио, выбрал автонастройку на ФИП.

Роксана Феликс не могла понять, чего он хочет. Мистраль посмотрел на часы и прибавил звук. Ален Башунг заканчивал петь свою версию «Голубых слов». Потом в салоне машины зазвучал голос дикторши: бархатный, проникновенный:

— «Сотни — поверьте, сотни из вас хотели бы поговорить с нами, но, дорогие радиослушатели, это совершенно невозможно. Простите нас, пожалуйста. А сегодня мы сделаем единственное исключение из правила. Я обращаюсь к одному из самых верных наших слушателей, которого очень хорошо знают телефонистки ФИП, — к нашему другу, можно сказать. Франсуа, где бы вы сейчас ни были, знайте, мы думаем о вас».

Мистраль выключил радио и вышел из машины, захватив дипломат и сумочку с ноутбуком и портативным принтером. Ошарашенная Роксана Феликс шла рядом с ним.

— Вы за этим ездили в Дом радио?

— Да. Сначала идея такого сообщения показалась им странной, но довольно скоро директор станции поняла, что за этим стоит.

— Франсуа Бриаль не мог его услышать.

— Мог и слышал.

— Откуда вы знаете?

— В его палате включили радио. Он попросил об этом.

— Но это невозможно!

— Вообще-то вы правы. Но дело в том, что его на это спровоцировали.

Они вошли в «Куско». Надзиратель, «одолживший» свой приемник, ожидал Мистраля.

— Ну что?

— Слышал, он все слышал! С тех пор на седьмом небе.

Мистраль заглянул в палату-камеру. Франсуа Бриаль сидел на кровати, пристегнутый к спинке наручниками, запрокинув голову к стене. Глаза его были закрыты. Мистраль и Роксана вошли в палату. Радио было включено на волне ФИП. Бриаль открыл глаза, повернул к полицейским утешенное лицо. Узнав Мистраля, не смог удержаться от улыбки.

— А вот и шеф! А я-то все думал, когда вы появитесь… А семинарист не с вами? Ах да, я забыл, ему надо физиономию подштопать. Небось больно было.

Роксана Феликс поставила на стол компьютер, подключила принтер, положила руки на клавиатуру, как Фариа на допросе сестер Бриаль, и стала ждать, когда Мистраль начнет задавать вопросы. Мистраль выключил радио.

— Как некрасиво с вашей стороны. — Франсуа Бриаль пожал плечами. — Впрочем, делайте как хотите, я все равно своего добился.

— Чего — своего?

— Да так, вы не поймете. Ничего-то вы не понимаете! Смотрю я на вас, стоите вы весь серый — через неделю сами в больницу попадете.

— Сегодня утром арестован ваш брат.

— Тоже мне новость! Я об этом знал раньше тебя. У нас такая связь — мы все друг про друга знаем, что с кем случилось. Так что баки мне не забивай. Пришел попонтоваться, а мы сильней тебя.

Мистраль отметил: впервые Бриаль сказал «мы».

— Ваши мать и тетка сейчас у следователя. Эту ночь они проведут в камере.

— Так им и надо. Это из-за них мы такими получились.

— Я немножко пошерстил ваши тетрадочки. Интересное чтение. Сколько у вас на счетчике убийств?

— У нас с братом страсть к писательству. Это все вымысел.

— Вероятно, очень тяжело было расставаться с братом, когда вы были еще новорожденными…

— Да что ты понимаешь! Ты вообще не знаешь, что это такое — жить как полчеловека! И днем, и ночью вокруг тебя пустота. Знаешь, начальник, что я тебе скажу? Мы сами не знали, а делали одновременно одно и то же! И воровали, и все такое, говорю тебе! У нас были в одно время одинаковые собаки, и мы их одинаково назвали: Том.

— Собаки у вас были одинаковые, потому что ваша мать и ее сестра договорились подарить вам одинаковые подарки. А с фотоальбомом еще проще. Глядите!

Франсуа, вытаращив глаза, смотрел альбом, которого явно раньше не видел, а Мистраль переворачивал страницы.

Наконец Франсуа поднял глаза на Мистраля:

— Ну ты и сука!

— Не в этом дело. Я просто показал вам, что одинаковые собаки — не совпадение. Насчет собачьих кличек и всего остального согласен: это действительно связано с загадкой близнецов.

— Пошел ты со своим согласием!

— У вас с братом одинаковая ДНК — это понятно. Она была обнаружена на двери убитых вами Норман, Коломар и Димитровой. Это отпечаток вашего уха. Кроме того, есть принадлежащая вам смытая кровь на кухне Лежандра — соседа Димитровой. Отчего у вас идет кровь носом? От невралгии Арнольда? От смесей лекарств от шизофрении? От лекарственно-алкогольных коктейлей?

Франсуа Бриаль слушал Мистраля, закрыв глаза. Потом открыл, и жуткая улыбка исказила его лицо. Он заговорил громко и отчетливо:

— Насрать нам на все эти дела, слышишь? Ты никто! Хоть сколько хочешь убийств на нас повесь! Вот только одного не пойму. Вон сколько у тебя долбаных научных доказательств — так зачем же ты хочешь нас видеть?

— Чтобы вы мне объяснили, зачем убили этих шестерых женщин. Только и всего.

Франсуа Бриаль принужденно засмеялся:

— Нет, мы тебе не верим. Больно ты гордый!

— Вы заметили, что Димитрова следит за вами, и решили поменяться с ней ролями: добычей стала она. Видимо, это было не слишком трудно. Она же не собиралась вас убивать.

— Я не стану отвечать на этот вопрос.

— Это не вопрос.

— Ты хочешь нас расколоть. Это невозможно, особенно сегодня. Мы были правы, тысячу раз правы!

Бриаль невольно кивнул на радиоприемник.

Мистраль вынул диктофон и включил. Голос Бриаля во время убийства Димитровой.

Франсуа Бриаль слушал себя, широко раскрыв глаза. Мистраль поставил портфель на нижнюю перекладину кровати — туда, где вывешивают графики температуры больного — и открыл. С внутренней стороны клапана там было приделано небольшое зеркало. Бриаль видел себя, слышал свой голос. Он скорчился и сдавленным голосом спросил:

— Кто это такой, напротив меня на койке? А кто это так говорит?

— Это вы. И говорите тоже вы, — ответил Мистраль и выключил диктофон.

Франсуа Бриаль закрыл глаза, дернулся и вытянулся на койке. С адским скрежетом проехали по железным стоякам наручники. Роксана Феликс испугалась и вздрогнула. Мистраль убрал портфель, сел и стал ждать, пока Бриаль как-нибудь отреагирует.

— Вы настоящее говно, только мы вас сильнее!

Мистраль не ответил. В полном изнеможении он тер себе глаза и затылок.

— А теперь послушайте еще кое-что…

На следующий день Ингрид, Жозе и Роксана пришли в гости к Себастьену Морену, ели пиццу, пили кока-колу и рассказывали истории, случившиеся с ними за время расследования. Настал черед Роксаны. Остальные завидовали, что она там была…

— Шеф опять включил диктофон, — начала Роксана. — Теперь мы слышали его собственный голос. С ним разговаривали несколько женщин. Они обсуждали текст, который недавно звучал по радио. Одна из них — дикторша с ФИП — вслух, с разным выражением несколько раз прочитала сообщение, которое мы прослушали в машине возле госпиталя. А главное было потом: тем же самым бархатистым голосом девушка произнесла: «Надеюсь, теперь этот псих останется в тюрьме надолго. Как подумаешь, что такие звери ходят на свободе, — мороз по коже…»

После того как Мистраль дал Бриалю послушать то, что о нем говорят дикторши, наступило затишье перед бурей. Мистраль выключил диктофон. Бриаль не пошевелился. Потом он поднял голову, посмотрел на Мистраля и с диким воплем рванулся вперед. Он корчился на койке, пытался сорвать наручники. Те с душераздирающим лязгом ездили по железным перекладинам кровати. Роксана Феликс вскочила со стула, прижалась к стенке — в таком ужасном состоянии был Бриаль. Мистраль неподвижно ждал, когда гроза пройдет. Четыре санитара, заранее понимающих, что произойдет с пациентом, вбежали в палату, накрепко привязали жгутом к койке ноги Бриаля, а потом и руки, чтобы он, вырываясь из наручников, не вскрыл случайно себе вены.

— Не касайтесь меня вонючими руками! — орал Франсуа Бриаль.

Через пятнадцать минут, весь в поту, он обессилел и затих сам. Мистраль не сказал ни единого слова — заговорил сам Бриаль:

— Вот если бы не было этих баб, которые всегда над нами издеваются, то и мы бы ничего не сделали. Те трое издевались над братом — мы их наказали. А журналистка все узнала, ее мы тоже наказали.

— А еще двоих? — спросил Мистраль.

— Они общались с журналисткой и жили с ней рядом. Она бы наверняка им все рассказала, мы точно знаем. Они все смеялись, когда разговаривали, вот так бы и над нами стали смеяться.

— Я думала, шеф уснул, — продолжила рассказ Роксана, — сидит и молчит. А Бриаль говорил, а я записывала признания этого сумасшедшего. Хорошо, что он был прикован! Мистраль из него вытянул все. Бриаль вспоминал, как они с братом бродяжничали, говорил всегда только «мы». Я едва успевала записывать. Иногда он замолкал на пару минут, а потом снова принимался описывать странствия двух душегубов. Часов около десяти вечера Бриаль прервался и сказал Мистралю: «Сами вы зверь».

* * *

В тот день, закончив допрос и узнав, чего хотел, Мистраль встал и отошел от койки Бриаля.

— Сейчас мы зачитаем ваши показания, а вы подпишете.

— Ничего мы не хотим слышать и ничего не подпишем. Вы у нас вырвали признания силой. Вот так.

— Как хотите. Это не имеет значения.

Уходя, Мистраль включил радио.

— Или вы уже не хотите слушать? — поинтересовался он.

— Какая же ты все-таки сука! Ведь знаешь, что это с нами они говорят, только поверить не хочешь.

Мистраль повернулся к Франсуа Бриалю. Прозвучали слова, о смысле которых догадался Дальмат: «Время искать и время терять, время сберегать и время бросать». Комиссар убедился, насколько глубоко отчаяние Франсуа.

— Жан-Пьер, я поговорю со следователем. Постараюсь убедить его, что вас с братом надо поместить в одну камеру.

Через четверть часа Мистраль пешком вернулся на службу. Ему нужно было немного пройтись, подышать воздухом города, поглядеть на Сену, где шныряли туда-сюда катера с туристами. Бальм дожидался его, Мистраль подробно рассказал о допросе Бриаля. Бальм слушал внимательно, иногда вставлял от себя: «Прямо из девятки потащил!» — или что-нибудь в этом роде. От первого зама Мистраль ушел около двенадцати. У себя в кабинете он застал Кальдрона, Тевено и еще несколько человек — сидя за столом заседаний, они обсуждали показания Бриаля.

— Я у вас уже целые сутки! Думаю, самое время вернуться к портвейну.

Тевено взял бутылку, Кальдрон принес стаканы, Гальтье и Фариа распечатали упаковку пива.

Часа в три ночи, сбросив напряжение, компания покинула помещение сыскной бригады. Кальдрон держал в руках ключи от машины Мистраля.

— Я вас отвезу, вы не в состоянии вести машину, — заявил он тоном, не допускающим возражений.

— Хорошо, Лино. Какой сегодня день?

— Четверг, 28 августа, десять минут четвертого утра.

— Замечательно. Заедете за мной в понедельник.

— В пятницу обещают дождь.

— Я люблю запах мокрой земли.