Матросы и революция… Само это сочетание стало неразделимым. Действия лихой братвы на фронтах гражданской войны в рядах Красной Армии многократно описаны.

Ранее они однозначно трактовались как подвиги. Ныне наблюдается тенденция столь же однозначно трактовать их как злодейства. Образ матроса Железняка стал, если хотите, символом нового мира. (Правда, именно образ из песни, а не сам реальный А. Железняков — последний вряд ли годится на роль «идола»). И со школьных лет мы привыкли повторять романтические строки Николая Тихонова о революционных матросах-балтийцах (мы были убеждены, что это именно о них): «Гвозди бы делать из этих людей — крепче бы не было в мире гвоздей».

Увы, и здесь нас ждут неожиданные открытия. Начнем со стихотворения, из которого взяты упомянутые строки. Мне кажется, никто не взял на себя труда внимательно прочесть весь его текст. А зря! Даже при первом, самом беглом знакомстве с ним возникают, мягко говоря, недоуменные вопросы. Вот более полный текст Н. Тихонова:

Ключевые, на мой взгляд, слова в «Балладе о гвоздях» Н. Тихонова позволяют восстановить истинных героев стихотворения. В самом деле, какие еще офицеры в Красном Флоте? В Красной Армии в те годы само слово «офицер» было почти ругательством, синонимом слова «белогвардеец». Можно ли представить матроса Железняка играющим в кегли? Да он, скорее всего, не знал вообще, что это такое.

Наконец, что за адмирал? Как известно, генералы и адмиралы в Красной Армии появились только перед Великой Отечественной войной. Так о ком Тихонов писал свою балладу?

Получается, что не о «братве» — хотя бы потому, что фигурируют здесь «офицеры».

Тогда о ком? Между прочим, стихотворение входит в цикл «Брага», датированный 1921–1924 годами. Неужели о «них», о классовых врагах? Белые офицеры вроде бы исключаются. Сам-то Тихонов воевал в 7-й армии (красной) против Юденича. Тогда остается единственный ответ: речь идет о царском флоте времен первой мировой войны. Скорее всего, Н. Тихонов имел в виду конкретный подвиг русских эсминцев в водах Балтики в 1915 году. Но тогда ситуация обретает еще большую пикантность, ибо «адмирал», которому единственно мог «отстучать рассвет» в те дни, носил конкретное имя Александр Васильевич Колчак…

Мы специально привели столь пространственный пример для того, чтобы показать, как стереотип может заслонить совершенно очевидные факты.

Да, из русских моряков действительно можно было «делать гвозди» — их стойкость и мужество вошли в легенду. Во всех войнах России — от Петра и до Первой мировой войны — люди под Андреевским флагом стояли насмерть. И не только на море — морские пехотинцы России выбивали французов из Неаполя и Рима в войне 1799 года, на Бородинском поле покрыл себя славой гвардейский морской экипаж. Тот самый, что 14 декабря 1825 года выйдет на Сенатскую площадь. На флоте существовали настоящие офицерские династии, представители которых служили России поколениями — от прадедов до правнуков. Как, например, Римские-Корсаковы. Из этой семьи, кстати, вышел и великий композитор Николай Андреевич Римский-Корсаков, также начинавший морским офицером. Члены династий служили честно всегда — начиная с гардемарина и кончая подчас адмиралом (такой путь прошел и А. Колчак). И что важно: между матросами и офицерством не было китайской стены в плане социальном.

Многие выдающиеся деятели русского флота вышли из нижних чинов. Как, к примеру, герой обороны Порт-Артура Степан Осипович Макаров.

Уважение и страх, который внушали за рубежом эти люди, лучше всего иллюстрирует следующий эпизод. За несколько лет до рокового 1914 года русская эскадра шла через Адриатику, мимо хорватского берега (тогда территория Австро-Венгрии).

Дело было после резкого ухудшения отношений Вены и Петербурга. Причина его — захват Австрией Боснии и Герцоговины. Австрийские корабли демонстративно не ответили русским на приветствие. И тогда… Взбешенный русский командир приказал зарядить орудия боевыми. Перепуганные австрийцы немедленно отсалютовали русскому флагу. Спустя некоторое время австрийский командир, оправдываясь в Вене за свое молодушное поведение, сказал: «Но ведь это же был русский флот!» Вряд ли тут требуется комментарий.

Трагедия русского флота в 1917 году началась даже не в октябре, а в феврале.

Свержение царя стало щелчком спускового механизма, выпустившего из бутылки джинна темных инстинктов «братвы». Убийства офицеров — зверские, зачастую массовые — как в Кронштадте, Хельсинки, Севастополе — стали обычным явлением. На своих кораблях, в замкнутом пространстве, офицерство было практически обречено.

Большевики впоследствии — примерно к лету 1917 года — подметили, что эта страшная сила им явно на руку, и стали покровительствовать «братве» и льстить ей. «Краса и гордость революции» — это ведь Л. Троцкий сказал о матросах; впрочем, это не помешает В. Ленину и тому же Л. Троцкому утопить «братву» в чудовищной крови при подавлении восставшего Кронштадта.

И вот что показательно. Реакцией лучшей части офицерства — и офицеров, и рядовых моряков — стало не бегство, вполне уместное в данных условиях, и не попытки мстить, тоже по-человечески вполне объяснимые. Эти «железные люди» предпочли остаться на своих местах, сохранить верность присяге — не правительству (правительства меняются, как перчатки), но Родине — и продолжать в невозможных условиях защищать свои рубежи. Малоизвестный факт: буквально в считанные недели до октябрьского переворота германский «флот открытого моря» двинулся на Питер. И балтийцы в условиях надвигающейся политической катастрофы, не получая приказов, по сути дела брошенные и преданные всеми, на свой страх и риск, ведомые только офицерами, вышли навстречу врагу, приняли бой у Моонзундских островов в Эстонии и… наголову разбили немцев, потопив у них восемнадцать кораблей и потеряв только один! Германский флот был отброшен от акватории Петрограда, и город был спасен. Воистину прав Н. Тихонов.

И здесь мы подходим к самому важному. Гражданская война расколола флот, как и все общество. Далеко не все моряки готовы были подписаться под словами большевика Годуна из лавреневской пьесы «Разлом»: «Срывают Андреевский флаг — триста лет нас на нем распинали!» Находились (и тогда находились) люди, подобные Берсеневу из того же «Разлома», не желавшие уходить с капитанского мостика; люди, предпочитавшие служить России при любых политических пертурбациях. Таким был, к примеру, адмирал Щастный, который с огромными трудностями вывел из блокированного немцами Хельсинки Балтийский флот и привел его в Кронштадт зимой 1917–1918 годов. Это — так называемый Ледовый переход. Большевики его в благодарность… расстреляли: видите ли, адмирал «совершил свой подвиг для саморекламы». Так сказал на суде над Щастным Л. Троцкий. Пикантная подробность: в это время на очень короткий период в Советской России была отменена смертная казнь, и по этому поводу официальному обвинителю — им был Крыленко — один из членов суда задал недоуменный вопрос. Крыленко, не моргнув, ответил: «А мы не казним — мы расстреливаем!» Что называется, тонкая марксистская диалектика…

Подобный урок не прошел даром. И люди, сохранившие верность Андреевскому флагу, оказались по ту сторону баррикады. То есть — у белых.

О том, что у белого движения были свои военно-морские силы, в общем-то известно.

Да и публикации на эту тему появлялись еще в перестроечные времена. Именно белые моряки осуществили беспримерные по экстремальности эвакуации войск А. Деникина из Новороссийска, П. Врангеля из Севастополя, сибирских белогвардейцев из Владивостока. Вывезли, заметим, вместе с огромными массами гражданского населения — из Крыма, например, было эвакуировано в считанные дни около полумиллиона человек! Уже одно это заставляет внимательнее присмотреться к морякам-белогвардейцам.

Но есть один факт, почти ни разу не выделенный в общей картине гражданской войны. Речь идет об одном эпизоде, когда белые и красные моряки скрестили оружие в прямом столкновении. Произошло это в 1918–1919 годах на… Урале. Да, именно наш сухопутный край стал местом единственного за всю войну военно-морского противостояния. Вернее, военно-речного, ибо полем, точнее, акваторией боя, стала река Кама.

Летом 1918 года после памятного восстания рабочих в Ижевске и Воткинске Западный Урал стал ареной ожесточенных сражений. И здесь борьба за Каму приобрела чрезвычайное значение, в связи с чем обе противоборствующие стороны создали свою Камскую флотилию. Во главе белой флотилии стоял адмирал Георгий Старк — весьма известная во флотских кругах фигура, предшественник С. Макарова на посту командующего Порт-Артурской эскадрой. Он же станет впоследствии последним командующим белого Тихоокеанского флота и проведет заключительную грандиозную эвакуацию русских в Китай, Вьетнам и на Филиппины.

А противник у него был тоже весьма колоритный. Это Федор Раскольников, профессиональный «морской волк», тоже из породы «Людей-гвоздей». Доверенное лицо Ленина. Именно ему вождь революции поручит секретную миссию по уничтожению Черноморского флота в Новороссийске весной 1918 года. Впереди у него — оборона Астрахани от восставших казаков атамана Драценко, Энзелийская операция, о которой мы рассказывали в предыдущей главе, затем — годы дипломатической работы.

Но самым сокрушительным будет его финал. В 1939 году Ф. Раскольников порвет с Советской властью и из парижского далека напишет свое знаменитое обличительное письмо Сталину, после чего… скоропостижно умрет от «менингита». На самом деле сталинские диверсанты просто выбросят его в окно с четвертого этажа.

Борьба за Каму двух Камских флотилий — одна под красным, другая — под Андреевским флагом — продолжалась в течение всего 1918 и первой половины 1919 года с переменным успехом. Наиболее известная удачная акция Раскольникова — захват и освобождение так называемой баржи смерти. Плавучего концлагеря, на котором содержались пленные коммунисты и красноармейцы: их постепенно расстреливали — типичная форма расправы в те годы, практикуемая всеми воюющими сторонами. Определенную роль красная Камская флотилия сыграла и в наступлении 2-й армии красных (командующий командарм В. Шорин) на пермском направлении летом 1919 года. Но и белая Камская флотилия провела ряд успешных операций, парализуя пути сообщений красных и сыграв значительную роль в сокрушительном поражении 3-й Красной армии (командующий — командарм М. Лашевич) под Пермью.

Кульминация камских сражений — лобовое столкновение кораблей обеих флотилий у деревни Пьяный Бор 1 октября 1918 года; в этом бою белогвардейцы потопили раскольниковский флагман «Ваня-коммунист», при этом погиб комиссар красной флотилии В. Маркин.

Моряки Старка воевали не только на Каме. Они действовали на реках Белой и Волге, участвовали в обороне городов Казани и Уфы, доставляли грузы и боеприпасы в осажденный Ижевск, осуществляли курьерские функции в разных районах Волго-Камского междуречья (В. Молчанов, будущий колчаковский начдив и последний белый командир 1922 года, вспоминал, что ряд гарнизонов на стыке рек Волги и Камы сообщались между собой и с главными силами колчаковцев только при посредничестве Камской флотилии), производили основную часть внутренних перевозок в речном бассейне, прилегающем к театру военных действий на Урале и в Поволжье.

Однако, справедливости ради, надо отметить, что роль белой Камской флотилии в описываемых событиях могла быть гораздо более активной. «Старковцы», к примеру, не оказали помощь истекающему кровью Ижевску, да и их роль в обороне Казани была довольно скромной. Вообще создается впечатление, что общий настрой у моряков Старка был явно на оборону (и, как следствие, на сдачу красным наступательной инициативы). Это, по-моему, идет от личных качеств белого адмирала. Г. Старк предшественник С. Макарова на посту командующего Порт-Артурской эскадрой в годы русско-японской войны, и на Желтом море проявил себя в качестве инициативного флотоводца, не удалось ему это и на Каме. «Раскольниковцы», безусловно, действовали, не в пример ему, более дерзко и агрессивно. Вот весьма характерный пример. В ноябре 1918 года красная канонерка под командованием капитана Н. Турушева конвоировала транспортные суда с десантом. Этот эскорт попал в засаду «старковцев». И капитан Турушев принял неравный бой; принял и… вышел из боя после того, как десантная пехота успела высадиться на берег и спастись, при этом красная канонерка уцелела! Правда, ее экипаж был почти полностью выбит, а сам Турушев получил несколько тяжелых ранений и лишился зрения, но факт остается фактом: красный корабль вступил в бой с превосходящими силами белой флотилии и не был потоплен. Это — не просто подвиг командира: это, если хотите — почерк людей Раскольникова. Трагический финал для флотилии Старка наступил в июле 1919 года, после взятия Перми 51-й дивизией В. Блюхера. Корабли под Андреевским флагом, отбиваясь от наседающих красных, отступали вверх по Каме вплоть до порта Левшино в устье реки Чусовой, у ее впадения в Каму. Дальше пути не было Чусовая не судоходна. И уральские моряки — так их можно назвать, потому что все военнослужащие Камской флотилии в годы Первой мировой войны служили на Балтике или на Черном море — приняли решение, как ранее их предки в Севастополе или товарищи по оружию в Порт-Артуре. Они взорвали и сожгли свои канонерки и мониторы, транспорты и баржи, затопили остатки флотилии на левшинском фарватере, перекрыв путь флотилии Ф. Раскольникова, и с оружием в руках, под Андреевским флагом, выступили на фронт. Их дальнейший путь проляжет через все перипетии гражданской войны на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке — вплоть до 1922 года, когда все уцелевшие из них снова поднимутся на палубы кораблей. На сей раз на Тихом океане, под командой все того же адмирала Старка. А многие из уральских моряков примут свой последний бой… в 1923 году, участвуя в Охотско-Аянской экспедиции генерала А. Пепеляева на якутское побережье Охотского моря. Из этой экспедиции никому не суждено было вернуться — прямо как в балладе Тихонова!

Об уральских моряках сейчас почти никто не помнит. Земля и вода сомкнулись над головами офицеров и матросов маленького уральского флота. В устье Чусовой нашли свое упокоение их боевые корабли, так и не спустившие Андреевского флага. Нет в Левшино памятника затопленным кораблям, такого, как, например, в Севастополе. Но нам, из 90-х годов XX века оглядывающим его начало, стоит вспомнить, что «человек с ружьем» в матросской форме в те годы — это не только «братва», не только пресловутый матрос Железняк. Это еще и Андреевский флаг над Камой.

Рабочие против «рабоче-крестьянской» власти В истории гражданской войны в России есть один весьма болезненный вопрос, из-за своей щекотливости все предыдущие годы окутанный абсолютным мраком. Степень закрытости этого вопроса беспрецедентна даже для советской историографии, всегда строго дозировавшей информацию о «времени оном». Это вопрос о роли рабочего класса в событиях тех дней.

Как вы сразу же можете догадаться, вопрос сей необычайно неприятен для марксистско-ленинского истэблишмента. Ведь постулат о том, что у нас была социалистическая революция в виде диктатуры пролетариата (как гегемона всего движения) — святая святых всей исторической теории коммунизма, не подлежащий даже обсуждению. Поэтому всякие разговоры на тему «А как это было на самом деле?» были смерти подобны для любого исследователя. Между тем сохранить желаемую идеологическую девственность можно было, лишь игнорируя факты, лежащие, что называется, на поверхности.

Прежде всего стоит задуматься вот о чем. Численность рабочего класса в России на начало XX века едва дотягивала до пяти процентов от общей массы населения.

Понятно, что при такой раскладке ни о каком гегемоне и тем более о пролетарской революции речи быть не могло. Именно поэтому русские социал-демократы (так называемые меньшевики) вполне обоснованно заявляли: «В России нет условий для классической революции „по Марксу“». Кстати, сам Маркс об этом писал. В силу местных особенностей здесь можно и нужно начинать с решения буржуазно-демократических задач.

И Ленин яростно спорил с этими доводами, хотя, безусловно, понимал их правоту.

После октября 1917 года он неоднократно констатировал, что как минимум до весны 1918 года у нас не было социалистического преобразования — все сплошь буржуазные! Но сказать об этом открыто, скажем, в 1905 году — сами понимаете…

И на страницах своего фундаментального труда «Развитие капитализма в России» Ильич старается доказать недоказуемое — создать видимость того, что в России стремительно растет пролетариат. В основном он делает это на сельском материале, то есть совершает легкую подмену — выдает за пролетариат сельскую бедноту, совершенно иную социальную группу.

Истина же была посередине мнений спорящих. В результате реформ Витте Столыпина, вследствие стремительной индустриализации России (как тогда говорили, «Манчестер ворвался в Царьград»), численность рабочих действительно увеличивалась — не так стремительно, как хотелось Ленину, но процесс все-таки шел. Иначе и быть не могло — индустриальный рывок России в начале века был ошеломляющим. Достаточно вспомнить слова французского эксперта Эдмона Тэри о том, что «Россия движется вперед в геометрической прогрессии: если так пойдет и дальше — через 20 лет эта страна станет экономическим гигантом и будет доминировать над Европой и миром». (Увы, судьба сулила нам иное…)

Но здесь есть и еще одно «но». Говоря о численности рабочего класса в России, надо учитывать его региональную неравномерность в смысле процентного соотношения на душу населения. Пять процентов — это среднестатистический уровень. Можно назвать регионы, где эта цифра была на несколько порядков выше. Это, в первую очередь, наш родной край — Урал, который вообще формировался с петровских (как минимум) времен как промышленный форпост России со всеми вытекающими отсюда демографическими последствиями. На Урале рабочие преобладали не только до начала реформ Витте — Столыпина, но и до отмены крепостного права в 1861 году.

Правда, это не был пролетариат, а так называемые приписные — социальная группа, не имеющая аналогов в других социальных системах: своего рода промышленные крепостные (худшая форма крепостничества, по Мамину-Сибиряку). И все же это — прямые предки промышленного пролетариата. Любопытно, что после 1861 года, когда отжившая система «приписки» (так и хочется сказать «прописки») была упразднена, появилась теоретическая возможность превратить «приписных» в крестьян или мелких мастеровых — на этом, в частности, энергично настаивал Мамин-Сибиряк.

Примыкавший по своим взглядам к народникам, писатель считал, что только таким путем можно избежать формирования на Урале настоящего пролетариата, и как следствие — возможности возникновения марксистской модели социального развития (что Мамину-Сибиряку представлялось катастрофой). Однако маминская идея — насаждать на Урале кустарные промыслы взамен крупной промышленности — была отвергнута самой логикой многолетнего развития края как одного из главных промышленных центров России. Ведь большинство крупных и средних населенных пунктов Урала так и назывались «заводы» (отнюдь не города).

Естественно, что удельный вес рабочих здесь был намного выше, чем в среднем по России. И естественно, что марксистская пропаганда находила здесь отклик.

Впоследствии это явилось причиной того, что край так и стали называть Красный Урал (подразумевая сильное влияние большевиков), и именно поэтому так не хотел в 1918 году ехать сюда Николай II. По воспоминаниям очевидцев, он говорил: «Куда угодно, только не на Урал… Судя по имеющимся сведениям, Урал сильно настроен против меня». Как в воду глядел…

Но вот тут-то при детальном рассмотрении «рабочего вопроса» как раз и начинаются неожиданности.

То, что рабочее движение в целом по России активизировалось, начиная с начала века, — общеизвестно. Но под какими лозунгами? Сперва — под чисто экономическими: 8-часовой рабочий день, повышение оплаты и безопасности труда и так далее. Чисто политические лозунги появляются не сразу: все наиболее известные всплески рабочего движения 1901–1903 годов (демонстрации в Ростове, Сормове, Петрограде) были под чисто экономическими лозунгами — это, кстати, породило течение в марксизме, известное как «экономизм». Первое чисто политическое движение именно в рабочей среде (я намеренно опускаю деятельность П. Алексеева, С. Халтурина и прочих революционеров-рабочих последней трети XIX века — они примыкали к народовольцам) — это, как ни парадоксально, зубатовщина, или «монархический социализм». Его феномен многократно описан, и я не буду повторяться.

После краха этого движения 9 января 1905 года в рабочее движение — по принципу «маятника» — проникают леворадикальные идеи. Хотя далеко не везде — показательно, что в 1905–1907 годах на Урале было, в общем, относительно спокойно и событий типа Красной Пресни здесь не наблюдалось. В целом же общая тональность политических требований рабочего движения тех лет общедемократическая ( «Долой самодержавие!», «Да здравствует Республика!», «Вся власть Советам!»), но отнюдь не антибуржуазная. Мы, к примеру, ни разу не встретим лозунг «Долой финансовый капитал!», который родится спустя пятнадцать-двадцать лет совсем в другом месте. Его автором был не кто иной, как Гитлер…

И еще один любопытный момент. Мы, глядя из конца XX века в его начало и наблюдая там Обуховскую оборону 1901 года (она очень напоминала по технике выполнения первомайское побоище 1993 года в Москве), 9 января и Ленский расстрел, легко поддаемся «психологической провокации» и думаем: «Какая острота столкновений труда и капитала!» А на самом деле это было (как это ни дико звучит) нормальное состояние общества в тот весьма специфический период истории капитализма, который Ленин назвал «империализмом» (весьма произвольно, кстати) и ошибочно принял за высшую и последнюю его стадию. История XX века показала: так называемый империализм был своего рода «переходным возрастом», за которым наступила зрелость в виде последующих стадий. Характерно, что сейчас на Западе слово «капитализм», как и «пролетариат», не употребляется, говорят — «приватизм».

И кризисные явления этого переходного периода отразились — так или иначе — во всех промышленных странах мира. Раньше всех — во Франции, об этом роман Э. Золя «Жерминаль». Причем в формах гораздо более острых, чем в России. Судите сами: во время шахтерских волнений в г. Патерсон (штат Нью-Джерси, США), переросших в настоящие военные действия с применением артиллерии и огнеметов (Джон Рид написал об этом книгу «Война в Патерсоне»), погибло больше людей, чем 9 января, на Лене и на Пресне, вместе взятых. И… никакой социалистической революции в Америке! Работодатели сделали свои, весьма прагматические выводы, и родился… фордизм — система, ныне ставшая на Западе общепринятой. Нет оснований полагать, что в России это было бы иначе — если бы, конечно, не общий кризис, связанный с 1-й мировой войной, и не переплетение задач рабочего движения с целым букетом других (национальным, аграрным, общедемократическим). Но это уже специфика России.

И вот здесь-то нас ждет самое интересное.

Как уже отмечалось выше, основная доминанта в политических требованиях рабочего класса на 1917 год — общедемократическая. Как известно, именно позиция рабочих Петрограда предотвратила коронацию Михаила Романова уже после Февральской революции. Именно рабочие наиболее активно выступали с антивоенных позиций.

Общеизвестный пример — взрыв недовольства в апреле 1917 года в ответ на ноту министра иностранных дел Временного правительства П. Милюкова о необходимости войны до победного конца. С этих позиций рабочие поддержали и большевиков — вплоть до октябрьского переворота.

Эти общедемократические лозунги должны были неумолимо развести рабочее движение с новым победившим режимом — ведь там слово «демократия» едва ли не бранное!

Посмотрите, кстати, полемику Ленина с К. Каутским на эту тему — весьма полезное для души и мозгов чтение. Конечно, «диктатура пролетариата» — это звучит заманчиво, привлекательно. Хотя 8-часового рабочего дня и сносной зарплаты, естественно, не заменяет.

Конечно, демагогия большевиков с их броскими лозунгами ( «Мировая революция!», «Кто был ничем, тот станет всем!», «Грабь награбленное!») манила, как пение мифических сирен. Но все это, так сказать, для этикетки. А что в начинке?

Почитайте статьи Ленина из тома № 36 полного собрания сочинений. Там вождь революции весьма откровенно высказывается по интересующим нас вопросам (датировка работ — с ноября 1917 года по март-июль 1918 года). Итак, слово Ильичу. «От трудовой повинности в применении к богатым власть должна будет перейти, поставить на очередь задачу применения трудовой повинности к большинству трудящихся рабочих». «Для учета производительности и для соблюдения учета необходимо устроить промышленные суды». «Подчинение, и притом беспрекословное, единоличным распоряжениям советских руководителей, диктаторов, выбранных или назначенных, снабженных диктаторскими полномочиями». «Это подчинение может принимать форму диктаторства, если нет идеальной дисциплинированности и сознательности, так или иначе, подчинение единой воле, безусловно, необходимо». «Вся наша задача партии — повести массу по пути трудовой дисциплины… и задач беспрекословного повиновения воле советского руководителя, диктатора во время работы». И т.д. и т.п.

И это диктатура пролетариата? По-моему, это диктатура над пролетариатом, причем такая, какая и не снилась ни царю, ни «проклятым капиталистам».

Кстати, насчет капитализма. Снова слово Ленину. Цитата из того же приснопамятного тридцать шестого тома. «Государственный монопольный капитализм есть полнейшая материальная подготовка социализма, есть преддверие его, есть та ступенька исторической лестницы, между которой и ступенькой, называемой социализмом, никаких промежуточных ступеней нет».

Так, пардон, за что боролись? За государственно-монополистический капитализм?

Кстати, по Ленину, любая монополия есть загнивание: вот тут не ошибся Ильич — сие все мы на собственной шкуре чувствуем по сей день.

В общем, не надо быть Нострадамусом, чтобы понять: это явно не та цель, за которую боролись рабочие в Обухове, на Пресне, на Лене и на Выборгской стороне.

Да и сам Ленин не строил иллюзий, говоря: «Мы знаем, как невелики в России слои передовых и сознательных рабочих». Еще бы, большинство «несознательных» заражены завиральными идеями демократии.

Гром грянул после разгона большевиками Учредительного собрания в начале 1918 года. Первыми на акцию протеста поднялись питерские рабочие. Их демонстрация будет расстреляна латышскими стрелками; количество жертв многократно превысит потери и января, и Лены. Ведь в общей сложности в ходе обоих столкновений — и в 1905-м, и в 1912-м годах погибло около трехсот человек. На могилу павших рабочих ляжет венок с надписью «Жертвам самодержцев из Смольного». И это было началом…

В предыдущих главах мы уже рассказывали об Ижевско-Воткинской рабочей дивизии — одной из лучших у… Колчака. Дивизии, воевавшей с большевиками вплоть до 1922 года — до Волочаевки — под красным знаменем, ходившей в атаку с пением «Варшавянки», дивизии, где белые солдаты называли белых офицеров «товарищи».

Нонсенс? А если посмотреть более широко, хотя бы в масштабах всего Урала?

Протесты — в традиционных для русского рабочего движения формах политической стачки и демонстрации — прокатились по Перми, Кунгуру, Сарапулу, Бисерти, Шайтанке и многим другим городам и весям Урала.

Были и другие формы неповиновения. Рабочие ВИЗа к моменту прихода в город белых организовали митинг под лозунгом «ВИЗ не несет ответственности за убийство в Ипатьевском доме» и впоследствии оказали немалое содействие миссии Н. Соколова. А пермские рабочие-портовики уже после окончательной победы красных отказались «раскулачить» пароходовладельца-миллионера Мешкова (о нем мы рассказывали раньше) и… избрали его свои директором. Такие акции, кстати, имели место во многих городах России: в Калуге местные рабочие так же поступили с фабрикантом А. Раковым, отцом известного советского композитора. Раков, как и Мешков, был одним из пионеров русского фордизма, то есть акционирования предприятий.

О том, что многие соединения Восточного фронта, набранные из уральских рабочих (например, в Алапаевске, Верхотурье, Егоршино) , представляют из себя «материал сырой и ненадежный», сообщал в конце 1918 года Троцкому член Реввоенсовета Восточного фронта И. Смилга. А в целом по стране? Забастовки в Петрограде, Орле, Туле, Брянске, Астрахани, Киеве, Омске, Саратове, Баку, Одессе — да был ли хоть один крупный промышленный центр в России, где бы рабочие не протестовали против «диктатуры пролетариата»? И не когда-нибудь, а в 1918–1920 годах, в то самое время, когда режим боролся за выживание.

А как же реагировали на все это большевики? Да в своем привычном стиле.

«Избиение рабочих группками в 30, 40 и 60 человек имело место в Перми и Кунгуре. Обычно жертвы расстреливались, но чаще топились или рубились шашками» (из донесения английского консула Т. Эллиота).

В конце 1918 года, при эвакуации Сарапула, большевики расстреляли всех заключенных местной тюрьмы (преимущественно там сидели рабочие-речники). О расстрелах, производимых карательным отрядом И. Малышева в Бисерти и Шайтанке, мы уже сообщали. Еще один английский дипломат, Д. Эльстон, сообщает: «Число зверски убитых в уральских городах неповинных граждан достигает нескольких сот». А впоследствии знаменитый русский историк С. Мельгунов, автор страшной книги «Красный террор в России», напишет: «В своей картотеке, относящейся только к 1918 году, я пытался определить социальный состав расстрелянных… Удалось получить сведения о 73 процентах погибших, из них рабочих и крестьян 33 процента». Нет слов…

А вот и кульминация антирабочего террора красных на Урале. По данным А. Деникина, число казненных рабочих в Ижевске и Воткинске достигает… восьмисот человек.

Это не считая членов их семей, на которых тоже распространялись репрессии. Не удивительно, что оба завода не могли начать работу и были законсервированы до 1924 года — просто некому было работать.

Может, это только на Урале имела место такая свирепая политика по отношению к «гегемону»? Ничего подобного. Вот только голые факты: кровавое подавление петроградской забастовки 1920 года; Колпинский расстрел 1921 года; массовые расстрелы рабочих в Омске в 1920 году (перед казнью рабочих пытали); убийство нескольких сотен рабочих чекистом Панкратовым в концлагере на острове Нарген близ Баку в 1920 году; многочисленные жертвы среди рабочих-портовиков во время Крымской резни 1920–1921 годов (там рабочих даже вешали); избиение рабочих в Тбилиси в 1921 году (свыше трехсот зарубленных); подавление пролетарских митингов в Одессе с применением пулеметов в 1919–1920 годах; печально знаменитый «ров смерти» в Саратове, не пустевший всю гражданскую войну — не менее трети там оказалось «гегемонов»; шестьдесят расстрелянных в сентябре 1920 года в Казани рабочих за требование… восьмичасового рабочего дня; избиение в Орле, где рабочие на митинге затоптали до полусмерти Я. Свердлова в 1919 году; репрессии в Киеве, Архангельске, Туле, Брянске…

Жуткий апофеоз — бойня рабочих в Астрахани, здесь число жертв зашкаливает за пять тысяч человек только в течение марта-апреля 1919 года. Вина рабочих — митинг, на котором они обсуждали экономические проблемы задыхающегося от голода города.

Так что, увы, Урал не исключение. И тогда уральские рабочие взялись за оружие против «пролетарской» власти, которая расстреливала их. Вот сухая сводка вооруженных выступлений рабочих на Урале только за декабрь 1917 года — лето 1918 года.

Декабрь 1917 года — Ревда, Кушва, Ирбит, Камышлов, Березовский.

Январь-февраль 1918 года — Белорецк, Новомихайловск, Шемахинский завод.

Март 1918 года — Златоуст, Кизел.

Апрель 1918 года — Камышлов.

Май-июнь 1918 года — Полевской, Нейво-Рудянка, Северский, Павловский, Камбарка, Колчедан, Нижний Тагил, Шемахинский завод.

Июнь 1918 года — Невьянск, ВИЗ, Кусинский завод, Сатка, Бакал, Нижние Серги, Нязепетровск, Белебей, Ирбит, Златоуст, Шадринск, Екатеринбург.

Июль 1918 года — Шемахинский завод, Надеждинск, Суксун, Пермь, Березовский.

Август 1918 года — Пискор, Сеныч, Новомихайловск, Верещагино, Очер, Павловск, Оханск.

Август-сентябрь 1918 года — Камбарка.

Это только за полгода! Шквал восстаний, по сути, — рабочая война сопротивления.

Кстати, И. Малышев был убит на этой войне в ходе карательной акции у Златоуста.

И тогда возникает сакраментальный вопрос: случайна ли Ижевско-Воткинская дивизия у Колчака? В свете всего сказанного безусловно, нет. Восстание на западноуральских заводах — высшая точка протеста уральского рабочего класса против «рабоче-крестьянской власти». По такому же сценарию, кстати, развивались и пресненские события 1905 года: сперва стачка, а потом, когда коса нашла на камень, — восстание. А то, что ижевцы и воткинцы стали белогвардейцами — это в силу обстоятельств. Их вооруженное выступление было кульминацией антибольшевистской борьбы пролетариата, самостоятельной по своим целям и формам, но в условиях Урала 1918 года блокироваться повстанцам-рабочим, кроме белых, было не с кем. На Урале не было других мощных антикоммунистических движений (типа массовых крестьянских восстаний, которые происходили тогда в Сибири и на Украине). А в одиночку ижевцам и воткинцам выстоять бы не удалось, и они это отчетливо осознавали. Так и родился феномен белой рабочей дивизии — зримый символ крайне пестрого состава сил антибольшевистского сопротивления. Эта пестрота, к слову, одна из причин поражения всего движения, так как ни цели, ни средства их достижения у большинства его участников не совпадали.

А то, что не только сами западноуральские повстанцы, но и все сражающиеся прекрасно понимали, что речь идет не о случайном событии, но о феномене самостоятельного рабочего сопротивления режиму, свидетельствует такой факт.

Красные части, состоящие из мобилизованных рабочих центральной России, при соприкосновении с ижевцами и воткинцами немедленно переходили на их сторону, отнюдь не спеша это делать при столкновении, скажем, с дутовцами или каппелевцами. Как бы сказали марксисты, «пролетарская солидарность». Это и была она — в борьбе с антинародным режимом, как бы в насмешку назвавшим себя «диктатурой пролетариата».