– Извините, Светлана, но в этом проклятом Козельске совершенно невозможно купить цветов, – заговорил Дмитрий, идя ей навстречу.

Было еще достаточно светло, а свое белое платье она так и не переодела, поэтому он еще издали заметил ее приближение.

– А в этом проклятом Козельске, как вы его называете, никто и не дарит цветов, потому что они у каждого растут в палисаднике.

– Тогда понятно. Может быть, перейдем на «ты»?

– Пожалуй, – кивнула она.

– А может, еще и в щечку поцеловать можно?

– А вот это преждевременно.

И они как-то понимающе улыбнулись друг другу. Рабочая жизнь в монастыре давно стихла, вечерню отслужили, и перед воротами пустыни, кроме них, никого не было. В теплом и влажном вечере постепенно набирали силу сумерки, хотя где-то вдалеке, за рекой, еще догорал темно-алый закат.

– В такой чудесный вечер хочется философствовать и любить, – невозмутимо заметил Дмитрий, – а на меня, кроме того, как только тебя увидел, еще и благодать снизошла. Куда мы пойдем? Она кокетливо качнула головой:

– Я не могу уходить далеко от дома – вдруг проснется Даша и испугается одна, – так что давайте погуляем по нашему лесу.

Дмитрий согласно кивнул, и они не спеша пошли по дорожке, направляясь немного в сторону от скита. Он уже волновался, как волнуется всякий мужчина в сладкой надежде быстро соблазнить женщину, а потому даже самые невинные вопросы звучали в его устах каким-то звенящим напряжением.

– Расскажи мне, как ты здесь оказалась.

– Очень просто. Я родилась в Ленинграде, вышла замуж за военного, как только мне исполнилось восемнадцать, мы с ним скитались по всему Союзу. Сначала жили в Сибири, потом в Киргизии, затем его перевели сюда и…

– И что?

– И здесь мы развелись.

– Почему? Он что – пил?

– Да нет, не особенно, во всяком случае не больше других. Главное было в том, что он страшно и без всякого повода ревновал и тем самым очень нервировал Дашу. Кроме того, мне надоели все эти армейские разговоры о том, кто кого обошел в звании, почему повесился или сбежал из части тот или иной солдат – ну, и все тому подобное. Вы меня понимаете?

– Мы же договорились на «ты».

– Ах, ну да. Так вот, все это было очень тяжело… И вообще, чем старше я становилась, тем более напряженными делались наши отношения. И я решила – чем раньше их прерву, тем лучше. У меня появилась возможность устроиться на работу и получить жилье – так что от него я больше не зависела.

– А что ты закончила?

– Ленинградский педагогический институт имени Герцена, заочно.

– А родители там и живут – я имею в виду Ленинград?

– Да. Маленькая комнатушка в коммунальной квартире неподалеку от Лиговского проспекта. Почему мне так и не терпелось оттуда вырваться, хотя я очень люблю свою маму.

Они уже углубились в лес, где, одновременно с наступившей темнотой, их все плотнее окутывала всеми своими застывшими шорохами чудная летняя тишина, когда каждый вздох отдавался в ушах нескромным сладострастием, звуки шагов становились пугающе-отчетливыми, а все слова приобретали многозначительный оттенок.

«Н-да, погода благоприятствует любви, – привычными цитатами из «Золотого теленка» подумал про себя Дмитрий, – тем более здесь тоже тепло и темно, как между ладонями, а рядом идет нежная и удивительная».

– А почему ты не вышла замуж еще раз? Ведь предлагали же, наверное, и неоднократно?

– О да, чуть ли не в каждой экскурсионной группе есть хотя бы один мужчина, который непременно влюбляется и делает предложение. И куда меня только не звали! Один датчанин недавно предложил уехать с ним в Удольфбирген.

– Где это? – усмехнулся Дмитрий.

– Как он объяснил, неподалеку от Копенгагена.

– Ну а ты что же?

– А что я? – и на мгновение тон ее голоса лишился уже привычного для Дмитрия иронического оттенка. – А я женщина гордая и самостоятельная и мне никто, кроме Даши, не нужен.

Он почувствовал в этих словах легкую неправду, но ничего не сказал.

– Сам-то почему не женат?

– Не знаю. То ли не влюблялся еще до такой степени, то ли самого еще по-настоящему не любили.

Ему нестерпимо хотелось обнять Светлану, но он боялся пробовать, не чувствуя ее настроения и возможной реакции. Дмитрий знал, что еще обязательно попытается это сделать, и старался оттянуть момент, чтобы подготовить его как можно лучше, лихорадочно подбирая соответствующие темы и слова. А она молчала, смотрела себе под ноги и, о чем-то задумавшись, словно бы забыла о его существовании. Несколько минут они шли молча, а затем она подняла голову:

– Давай присядем и покурим?

– Давай. А ты куришь?

– Балуюсь, тайком от Даши.

Они сели на скамейку и он, поставив свою неизменную сумку рядом с собой, извлек из нее пачку «Кэмела» и две банки пива:

– Хочешь?

Она улыбнулась и кивнула:

– Хочу. Вот что, оказывается, ты в ней носишь. А то у меня Даша все интересовалась: что там у дяди в

сумке?

В сумке у «дяди» было еще кое-что, и он только усмехнулся, распечатывая банку пива и передавая Светлане:

– Замечательная у тебя дочь.

– Спасибо. А сама я разве не замечательная?

– Слов не хватает, чтобы выразить. Хочется говорить стихами.

– А ты пишешь стихи?

– Балуюсь. Так же как ты, – сигаретами.

– Почитаешь? – она прикурила и выпустила в сторону струю ароматного дыма. Высоко над лесом появилась луна, Дмитрий внимательно посмотрел на Светлану, чувствуя, что ему совсем не до стихов, потому что начинают дрожать и холодеть руки. Он жадно отпил глоток пива:

– Только не перебивай.

– Не буду.

Когда простейший разговор

Вмиг превращается в объятье,

Когда лукавство и укор

Ты отряхаешь, словно платье,

Когда вдруг задрожит рука,

Коснувшись полного бокала,

И жизнь покажется легка,

Какою раньше не бывала;

Тогда забудь, что дальше ждет,

Не омрачай грядущим вечер.

Лишь самый крайний идиот

О смерти думает при встрече.

Тогда читай мой легкий стих,

Ласкай, как раньше ты ласкала..

Тогда Вселенной на двоих

Нам поневоле будет мало.

– Замечательно! – и она слегка откинула назад голову.

У него пересохло в горле, он сделал еще глоток, поставил банку на скамейку и придвинулся к Светлане. Она не пошевелилась, не повернула головы, и тогда он осторожно обнял ее и, медленно нагнувшись, поцеловал в загорелую щеку. Потом отвел в сторону прядь волос, казавшихся в лунном свете совсем черными, поцеловал ушко, а затем еще и еще раз. И вдруг она слегка поежилась, повернула к нему лицо, и он прижался губами к ее губам. Мгновение какой-то смутной, трепещущей нерешительности – и вот они уже раздвинулись и он жадно приникает своим языком к ее языку. Рука Светланы с горящей сигаретой медленно опустилась на скамейку, и он обнял ее за талию, прижавшись еще плотнее. Они замерли, прошла минута, он оторвался от ее губ, стал целовать шею, мгновенно расстегнул две верхние пуговицы платья и стал опускаться все ниже..

Банка пива, слетев со скамейки, звякнула об асфальт, но он уже ничего не осознавал, кроме одного-на ней нет бюстгальтера и там, за отворотом платья, уже начинается теплая белая полоска незагорелой груди. Светлана позволила обнажить ее целиком и даже чуть подалась вперед, когда он стал мягко проводить кончиком горячего, влажного языка вокруг упругого коричневого соска. Они избегали встречаться взглядами, пока он, осторожно и умело, обнажал и целовал вторую грудь.

– Что ты делаешь? – услышал он откуда-то сверху ее осторожный, прерывистый шепот и, на мгновение оторвавшись, тоже почему-то прошептал:

– Не знаю… схожу с ума, кажется…

И ее волновали его поцелуи – он чувствовал это и по упругости сосков, и по нежному биению сердца. Но что, черт подери, делать дальше, не на скамейке же… Он вновь припал к ее послушно раскрывшимся губам, расстегнул собственную рубашку, вытащил ее из-за пояса джинсов и прижал Светлану к себе с такой силой, что она только охнула, когда ее обнаженная грудь уперлась сосками в его грудь.

– Подожди… прекрати, – наконец сказала она, когда он принялся осторожно скользить рукой по ее гладким коленям, сдвигая вверх платье, причем сказала уже не шепотом, а вполголоса и, чуть помедлив, добавила: – не здесь же…

Того мужчину, который в подобной ситуации удержался бы и не спросил «а где?», можно было бы награждать орденом «За сдержанность». Дмитрий такого ордена явно не заслуживал, настолько мгновенно слетел с его губ этот пресловутый вопрос.

И вот теперь она уже хитро прищурилась, поправила волосы и, запахнув на груди платье, спросила:

– Что – где?

К счастью, он моментально понял, что не стоит давать ей повода для издевательств, и как-то интуитивно почувствовал, что надо выждать паузу.

– Нет, ничего, вернемся к нашей приятной беседе, – и хладнокровно отстранился, нашаривая под скамейкой закатившуюся туда банку пива. – Может, тебе еще стихи почитать?

Когда он вновь поднял глаза, то увидел, что она, еще не застегнув платье, смотрит на него с нескрываемым любопытством. И хотя его несколько раздосадовал этот изучающий взгляд, он вновь, словно повинуясь какому-то толчку, прильнул к ней, разжал ее губы своим языком, жадно проник ладонями под платье и нащупал ее грудь.

– Ты – хитрое и насмешливое чудо! Я повешусь на ближайшем дереве, если ты меня сейчас прогонишь.

Она засмеялась:

– Какие страшные угрозы! – и, чуть погодя, добавила: – И какой пылкий мужчина, просто невозможно устоять… Дай еще сигарету.

Они вновь закурили, и он при свете зажигалки увидел ее обнаженную грудь.

– Какая чудная ночь…

Он слегка отодвинулся от нее и сел боком. Она нащупала его руку, лежавшую на скамейке, и слегка пожала. И в этом прикосновении ее пальцев было что-то столь обнадеживающее, что он уже почти не сомневался в дальнейшем.

– Ну, пойдем, – она бросила сигарету на землю, придавив ее носком туфельки, затем встала, застегивая платье. Вслед за ней поднялся и он.

– Куда?

– В музей, на экскурсию.

Он ждал этих слов и тем не менее удивился и задрожал. Они, обнявшись, пошли по дорожке к скиту, возле самого входа он повернул ее к себе и вновь поцеловал. Отстранившись, она как-то просто и даже обыденно сказала самым спокойным тоном:

– Я пойду проведаю Дашу и заодно возьму ключи. А ты подходи к самому музею и жди меня там. И хотя это сложно, но постарайся, чтобы тебя никто не видел.

Он послушно кивнул, и они, войдя в скит, расстались. Светлана повернула налево, а он обошел вокруг темневшую в лунном свете часовню и приблизился к музею, встав в тени, отбрасываемой домом.

Где-то лаяли собаки, в некоторых домах скита еще горел свет, ярко светили звезды, но он лихорадочно курил, пряча сигарету в ладони. Все вокруг казалось невероятным, таинственным, неуловимым. В том, что она придет, он не сомневался, но все дальнейшее представлялось столь волнительным, что он старался не думать об этом раньше времени. Откуда-то донеслись позывные «Маяка», и Дмитрий машинально бросил взгляд на часы. Половина двенадцатого. Два часа прошли так упоительно-незаметно, что можно было бояться только одного – столь же мгновенно пролетит и эта необыкновенная ночь. Он ни о чем не думал и ничего не чувствовал – как до этого не чувствовал ни Бога, ни любви – и лишь хищно всматривался в темноту, в надежде поскорее увидеть белое платье. Нетерпеливое ожидание – самая невозможная вещь на свете, но не будь его, и даже счастье покажется только мимолетной приятностью.

Когда Светлана наконец появилась из-за часовни, он почему-то подумал об ангеле и с усмешкой отогнал от себя это нелепое сравнение.

– Подожди, – первым делом прошептала она, – я сначала открою дверь, а потом ты поднимешься и войдешь.

Он согласно кивнул и не стал выходить из черной лунной тени, пока не услышал звук открываемого замка. Поспешно, одним прыжком, он вскочил на веранду и боком втиснулся в полуоткрытую дверь. Светлана тут же заперла ее за ним, а он прошел дальше, в темные залы, откуда на него повеяло теплой и устоявшейся духотой.

– Направо, – шепнула Светлана, появляясь за его спиной, и он послушно повернул – именно там находился единственный диван. В доме било очень темно и тихо, только осторожно скрипели половицы под их крадущимися шагами, да в прихожей тикали настенные часы с маятником.

Войдя в зал первой, Светлана приблизилась к дивану, перед которым стоял круглый, инкрустированный стол, и сняла веревку, огораживающую этот уголок комнаты. Двигаясь, как лунатик, и ориентируясь лишь на ее платье, Дмитрий осторожно приблизился, уронил сумку на пол и обнял Светлану за талию. Она медленно повернулась к нему лицом и мягко отстранилась:

– Я сама…

Он отступил на шаг и стал раздеваться, смотря, как замедленными, парящими в темноте движениями она распустила пояс, прошлась пальцами по верхним рядам пуговиц вплоть до талии, а потом нагнулась и стала расстегивать подол. Он уже успел снять рубашку и взялся за пояс джинсов, когда она распахнула платье и легким взмахом рук освободилась от него. На ней остались лишь белые трусики и туфли. В темноте он не видел ее глаз, но чувствовал, что и она смотрит на него. Оставшись совсем обнаженным, он сделал к ней два неуверенных шага – и тут вдруг в прихожей стали бить часы. Оба вздрогнули и приглушенно рассмеялись.

Она положила руки ему на бедра, он повторил ее жест и, ощутив пальцами шелковистую ткань трусиков, медленно стянул их с нее и встал на колени, пока она, опираясь на его плечо, переступала через них своими белыми туфельками. Не вставая с колен, он стал нежно и осторожно быстрыми, щекочущими движениями губ целовать ее ноги, бедра, живот, придерживая обеими руками за теплые ягодицы. Она вдруг сделала какое-то резкое движение и уселась на стол, слегка разведя согнутые в коленях ноги. И он понял ее невысказанное желание, приблизился к краю стола, положил ладони на ее бедра и, просунув между них голову, стал осторожно щекотать языком ароматные, нежные, влажные места – пока она не охнула, вздрогнула и, выпрямив ноги, не положила их ему на плечи.

Время уже не играло никакой роли, он его не чувствовал и только дрожал, стараясь унять собственное возбуждение, лишь бы страстно вздыхала и постанывала она. В какой-то момент, почувствовав, как ее руки с благодарностью коснулись его головы, он встал и уже хотел было войти в нее, но она отстранилась и опустила ноги со стола:

– Пойдем на дуван.

Он послушно лег на диван, а она села на него сверху, смуглая и страстная, как богиня, вздрагивая в темноте разметанными темными волосами, часто двигая бедрами и прижимая к своей горячей груди его руки… Наконец дернулась, замерла и с полустоном-полувздохом жадно поцеловала его в губы.

– Как это было прекрасно, – только и сказал он, когда она прилегла щекой к его груди.

– Мне тоже так показалось.

– Это – диван Достоевского?

– Что? А, нет, это из усадьбы князей Оболенских.

– Какая жалость!

– Почему?

– Потому что с такой изумительной женщиной, как ты, надо заниматься любовью или на постели Людовика XVI, или хотя бы на диване Достоевского.

Она улыбнулась и со вздохом легла рядом с ним, втиснувшись боком между его телом и диванной спинкой, обитой белым шелком с цветочными узорами.

– А еще лучше, – продолжал мечтать он, – оказаться бы нам в Венеции и заниматься любовью в гостинице с видом на «Палаццо Дукале». А потом спуститься вниз, в открытое кафе на берегу канала, и поужинать. Ты бы еще кричала: «Не пей много кьянти, а то итальянский забудешь и не сможешь объясниться с официантом!»

– А ты знаешь итальянский?

– Да, учил немного…

– У тебя богатый опыт, как я успела заметить. Ну-ка, расскажи мне про своих любовниц.

Несмотря на всю свою расслабленность, Дмитрий почувствовал подвох в этом вопросе, понял, что это не просто праздное любопытство, а проверка того, насколько к нему и ко всему произошедшему можно относиться серьезно.

– Не хочу, – сказал он.

– Почему?

– Потому что сейчас они уже не существуют. Ты – единственная. Ты – такое счастье, что мне хочется молиться Богу, хотя я никогда этого не делал. И – подумать только, я мог не прийти в этот скит и не встретить тебя! Кстати, а почему у тебя крест на груди – ты верующая?

– Да, хотя и не настолько, чтобы соблюдать обряды. Моя вера какая-то внутренняя, слишком интимная, чтобы ее можно было выставлять напоказ во время церковных служб и молитв…

– Ты приедешь ко мне в Москву?

– А ты приглашаешь?

– Умоляю.

– Только не сейчас. Позже.

– Почему?

– Мне не с кем оставить Дашу. А через месяц сюда обещала приехать моя мать. Ты живешь один?

– С отцом. Но он очень редко бывает дом» – живет или на даче или у любовницы.

– Сколько же ему лет?

– Пятьдесят шесть.

– И все еще есть любовница? Дмитрий усмехнулся:

– И я подозреваю, что не одна. Но мы не о том говорим.

– ао чем мы должны говорить?

– О тебе. Ты так невыносимо прекрасна, что мне ужасно хочется включить свет и хорошенько тебя рассмотреть.

– Нельзя.

– Знаю. Но ты все равно очень красива. К тебе хочется обращаться на «вы» и называть княгиней.

– Даже сейчас?

– Именно сейчас.

– Спасибо, – и она поцеловала его в ухо, пощекотав шею прядями волос.

– За что?

– За то, что ты такой ласковый и… умелый.

– Я тебя хочу предупредить об одной вещи, – чувствуя новый прилив страсти и поворачиваясь к ней, прошептал Дмитрий. У него все более учащалось дыхание, пока он целовал ее глаза, щеки, нос, волосы…

– О какой?

– Если после этой ночи мы встретимся с тобой еще раз, то я обязательно влюблюсь в тебя до безумия и буду на коленях умолять стать моей женой.

– А ты сомневаешься в том, что мы еще встретимся?

– Только за тебя, не за себя.

– Не сомневайся.

– Спасибо.

– За что?

– За то, что предлагаешь не сомневаться в самом ненадежном…