В конце сентября, спустя месяц после своего возвращения в Москву, одетый в элегантный светлый плащ, белую рубашку и светло-серый галстук, Дмитрий стоял возле метро «Щелковская», на пятой платформе автовокзала, и ждал приезда Светланы. Прямой автобус Козельск – Москва находился в пути около четырех часов и сейчас немного опаздывал.

За то время, что они не виделись, произошло уже немало событий, но сейчас все они ушли в тень, стали неважными и неглавными, тогда как та ночь в музее вновь и вновь всплывала в его памяти со всеми своими незабываемыми подробностями. Она уже казалась и далеким прошлым, и случайным, неповторимым эпизодом, а потому он не знал, что и думать, когда на два своих письма в Оптино получил в ответ только одну короткую, сдержанно-ласковую открытку. Но три дня назад раздался звонок, и она сказала, что берет отпуск и приезжает. Дмитрий никогда не был особенно сентиментален, но весь этот месяц жалел, что у него не было фотографии Светланы – причем фотографии обязательно с тем насмешливым взором, который так смутил его в тот первый раз.

Он не знал, что с ними будет дальше, и на этот счет у него не было никаких предчувствий, ему просто хотелось жить, любить эту красивую женщину и быть ею любимым. Все остальное было вторичным – и угроза увольнения с работы, и указ президента о роспуске Верховного Совета, и несущиеся со всех сторон заклинания об угрозе гражданской войны. Пусть воюют и занимаются политикой те, у которых нет любви, тем более что любящих и красивых женщин все равно на всех не хватит. Но ведь и он пока еще был не слишком уверен в чувствах Светланы, а потому не особенно боялся потерять то, чего еще фактически и не имел. Ему было слишком хорошо известно, что такое минутные женские слабости и как жестоко они потом могут обернуться невозмутимо-наигранным вопросом: «Ну и что?»

Дмитрий поднял воротник плаща, чтобы укрыть шею от холодного осеннего ветра. Он любил осень и радовался, что их роман развернется именно осенью, в тот самый период года, когда он жадно ощупывал раздувающимися ноздрями обнаженную полноту жизни и становился немного похож на шального кота – запах сырых, прелых листьев пробуждал в нем обостренную чувственность. Любая, не слишком холодная осенняя ночь вызывала в нем не меньший эротический трепет, чем самые знойные летние вечера. Ему всегда казалось, точнее, он просто верил в это, как в мечту, что однажды, поздним осенним вечером, он познакомится с одинокой красивой женщиной с пышными длинными волосами, в светлом плаще и изящных сапогах. Дмитрий живо представлял себе эту сцену – он будет слегка пьян, а улица пустынна, но стоит ему заговорить, а ей ответить – и они почувствуют себя знакомыми тысячу лет, и оба обрадуются этому чувству.

И пусть это произошло не осенью, а летом, и не в Москве, а в Козельске, но Светлана так походила на ту одинокую осеннюю красавицу из его мечты, что он ждал ее с удовольствием, повторяя про себя придуманный им самим афоризм: «лучшие часы жизни мы проводим в ожидании любимых женщин, худшие – в ожидании самого ожидания».

– Внимание, автобус Козельск – Москва прибывает на пятую платформу.

Дмитрий вздрогнул и, переложив букет алых роз из одной руки в другую, поспешно закурил, потому что опять – и в который раз – ужасно разволновался. Светлану он увидел сразу, как только она вышла из автобуса, поставила на землю большую зеленую сумку и огляделась по сторонам. Вслед за ней из того же автобуса вышел высокий, спортивного вида парень, который принялся ей что-то говорить, указывая то на сумку, то в сторону метро, но она рассеянно улыбалась, отрицательно качала головой и всматривалась в снующую толпу людей.

Скрытый уличным фонарем, увешанным рекламными щитами, он почти минуту жадно изучал ее, чувствуя, как волнение переходит в восторг. Все еще загорелая, с распущенными волосами, умело и эффектно накрашенная, в элегантном белом плаще и изящных полусапожках она производила более сильное впечатление, чем тогда в Козельске. Пытавшийся ее уговорить парень с явной досадой отвернулся и пошел прочь; Дмитрий выждал минутную паузу и вышел из-за своего столба.

– Привет.

– С приездом. Это – тебе.

– Спасибо.

Она подставила губы и они чуть смущенно поцеловались.

– Ты просто чертовски хороша. Я и раньше догадывался, что совершенство беспредельно, но сегодня в этом убедился окончательно.

– Ох, какие мудреные комплименты отпускает этот коварный столичный обольститель простой и скромной девушке из Козелъска. При этом он еще опаздывает, заставляет ждать и отбиваться от местных ловеласов. Впрочем, эти розы все искупают.

– Ладно, ладно, не прибедняйся, пожалуйста. Глядя на нас, не скажешь, кто из Козельска, а кто из Парижа. От этих духов в обморок упасть можно, как с тобой еще в автобусе кто-то ездит. Кроме того, я не опоздал, а просто стоял вон за тем столбом и не решался подойти. Разумеется, не из-за этого хмыря, который к тебе приставал, а потому что ужасно разволновался.

– С чего это?

– Не знаю. То есть знаю – из-за тебя. В общем, я ужасно рад тебя видеть, и если ты позволишь, еще раз поцелую.

– Ну, целуй, – она насмешливо подставила щеку, и он коснулся ее губами.

– Куда ты меня ведешь?

Дмитрий уже подхватил ее сумку, взял под руку и повел в сторону метро.

– К себе, разумеется. А что?

– Ну-ка, давай покурим, я тебе кое-что хочу сказать.

Он даже побледнел, как-то болезненно улыбнулся, скорее даже скривился и с замиранием сердца спросил:

– Что-нибудь не так?

Она расхохоталась и ткнула его кулаком в бок.

– Ах, бедный юноша, сейчас он в обморок упадет. Где там моя нюхательная соль? – и, слегка сменив тон, добавила: – Не огорчайся ты так, ничего страшного. Просто у меня в Москве есть старая тетка, сестра матери, к которой я должна обязательно заехать и пожить у нее хотя бы пару дней.

– Зачем?

– Ну, во-первых, она меня давно приглашала. Во-вторых, моя мать просила ей кое-что передать. В-третьих… Ну что я перед тобой оправдываюсь, пару дней потерпеть не можешь?

И хотя в ее голосе проскользнула нотка веселой раздосадованное™, он и сам понял, что было это «в-третьих». Просто она так же, как и он, еще не знала, как сложатся их отношения, тем более после месячного перерыва, и не хотела заранее отсекать себе все пути к отступлению. А вдруг они разочаруют друг друга? А вдруг они поссорятся? А вдруг тот ночной эпизод при дневном свете покажется ей легкомысленной ошибкой? Если произойдет одно из этих трех «вдруг» или какое-либо не предвиденное четвертое, она всегда сможет взять свою сумку и переехать к тетке.

Дмитрий отчетливо понял, что он пока ее отнюдь не завоевал и что эти два дня даются в качестве испытательного срока, во время которого ему надлежит быть предельно внимательным, заботливым, любезным я ухаживать за ней так, словно впервые видит и в их история еще не было той удивительной ночи. Он мысленно признал справедливость такого требования и испугался его. Но Светлана обладала той самой пикантной самоуверенностью, которая заставляет муж-чину забывать о том, что он вытворял с женщиной, через минуту после того, как она выходит из ванной и одевается. Полчаса назад она могла вести себя, как шлюха, но теперь тон ее голоса, манера держаться, выражение глаз меняются настолько, что трудно осмелиться даже положить руку ей на колено.

И Дмитрий смирился с мыслью, что ему еще неоднократно предстоит завоевывать ее и соблазнять – тем более что она того стоила. Кроме того, все это могло придать их отношениям постоянно-возбуждающую новизну, а что может быть лучше подобной любви?

– Ну, ты о чем задумался? – подтолкнула его в бок Светлана и, словно догадавшись, добавила: – Не грустя, все будет в порядке.

– Где живет твоя тетушка?

– В район Дмитровского шоссе.

– Ну, тогда, может, такси возьмем?

– А денег хватит? Дмитрий усмехнулся:

– На бестактные вопросы не отвечаю. И вообще, Светик, знаешь ли ты, в чем состоит коренное отличив поклонника от мужа?

– Думаю, что знаю, но ты все равно скажи.

– Да в том, что первый завышает свои доходы, а второй занижает.

– Учту на будущее.

– Кстати, ты меня хоть с ней познакомишь? – продолжал Дмитрий.

– Конечно. Но ночевать не оставлю.

– Гм. Ну и не надо.

А дальше все пошло уже так весело ж непосредственно, что Дмитрий и думать забыл о своих опасениях. Они очень быстро почувствовали себя старыми, добрыми знакомыми, которые понимают друг друга с полуслова, могут говорить о чем угодно и не скрывают своего явного влечения друг к кругу.

Тетушка Светланы оказалась очень милой и далеко не старой дамой лет пятидесяти пяти, охотно пила привезенное ими шампанское, шутила сама и смеялась их шуткам и была настолько предупредительна, что стала даже собираться в кино, «чтобы не мешать». Светлана, однако, со смехом отказалась от этого предложения, одарив Дмитрия великолепно-кокетливым взглядом. В этой уютной, домашней обстановке они за несколько часов сблизились больше, чем за весь месяц своего знакомства. Время летело столь незаметно, что, когда Дмитрий стал собираться домой, на часах было уже около двенадцати. Тетушка поторапливала его (у нее была однокомнатная квартира и остаться ему было просто негде), пугая бандитами и редко ходящими автобусами, и все же он еще полчаса целовался со Светланой в подъезде, прежде чем выбрался из дома и устремился на остановку. Вот теперь он был уверен и спокоен, и твердо знал, что через два дня Светлана переедет жить к нему и это будет продолжаться – страшно сказать – почти три недели. Он был так счастлив, весел и возбужден, что припал раскаленным лбом к каменному, покрытому трещинами забору, и вдруг отчетливо осознал, что по-настоящему любит эту женщину и любит так, что готов провести ночь под ее окнами, чтобы доказать ей это пусть даже таким нелепым способом.

Он стоял, прислонившись к остановке и вдыхая влажный и ароматный осенний воздух, ждал автобуса, вспоминая, как в четыре часа утра осторожно выбрался из музея, вышел из скита и отправился пешком через росистый утренний лес в свою гостиницу. Идти было далеко, но он чувствовал себя таким бодрым и довольным, что проделал весь путь всего за полтора часа. Каким же милым и уютным показался ему утренний Козельск и его собственный гостиничный номер, с каким же блаженством он тогда заснул и проспал до четырех часов дня! Самоуверенность и чувство блаженства могут придавать лишь по-настоящему красивые женщины – все остальные только радуют или доставляют удовольствие. Как все-таки великолепно – любить такую женщину, которая не дает поводов для разочарований!

С шорохом слетали листья, редкие порывы ветра доносили мелкие капли дождя, а автобуса все не было. Дмитрий мог бы взять такси, но подобная роскошь два раза в день нанесла бы его финансам ощутимый удар. «Ладно, – решил он про себя, – лучше лишний букет Светику куплю, а сам и пешком дойду – не впервой».

Его несколько страшила эта дальняя дорога, но не потому, что он был слишком труслив, а потому, что близость долгожданного счастья отбивала всякую охоту рисковать. Тем не менее пора было идти и путь пролегал через целый район города – туда, к собственному дивану, манившему из труднодоступного далека своими пружинистыми и уютными объятиями.

Он шел сначала вдоль забора, внимательно обходя большие лужи и отважно шлепая по мелким, затем свернул налево, ориентируясь чисто интуитивно. Смотрел на носки собственных ботинок, а видел изящные носки ее звонко цокающих полусапог; поднимал воротник собственного плаща – и вспоминал, каким изящным жестом это делает она, поправляя разметанные ветром волосы… А как он мешал ей причесываться, вырывая из рук массажную щетку и уверяя, что ей очень к лицу художественный беспорядок, в ответ она начала яростно лохматить его…

Перейдя через улицу и пройдя еще метров триста, Дмитрий неожиданно уперся в железнодорожное полотно. Это его несколько обескуражило, но, поколебавшись, он все же свернул и пошел прямо по шпалам, хотя рельсы, теряясь в темноте, чем-то неуловимым напоминали дорогу в ад. Минут через пятнадцать он миновал одинокую, совершенно пустую станцию с наглухо закрытыми окошками билетных касс и надписью «Гражданская». Ее освещал одинокий фонарь, который хотя и был закреплен неподвижно, но в порывах ветра, раскачивающего ближайшие деревья, казалось, и сам раскачивался, издавая зловещий скрип забытой виселицы. Дмитрий прошел мимо станции с изрядным сожалением – все-таки это было единственное освещенное место, а впереди только темнота да скверное предчувствие, что он идет не той дорогой. Вскоре «Гражданская» превратилась в далекую светящуюся точку, а Дмитрий начал испытывать уже самое настоящее беспокойство – слева тянулся высокий бетонный забор, за которым лишь где-то вдалеке сияли окна большого многоэтажного дома, а справа – еще того хуже, простирался темный осенний лес. Теперь он двигался прямо между двух путей, сдерживая желание побежать, чтобы поскорее миновать этот глухой и темный участок. Занесла же сюда нелегкая в два часа ночи, да еще в лучшем плаще и костюме, и со всеми наличными деньгами! Ни впереди, ни позади уже не было огней, а луна никак не могла пробиться сквозь плотный строй свинцово-серых облаков, казалось, что в этом месте остановилась не только жизнь – даже ветер стих! – но и время.

– Не хватает еще только волков и кладбища, – вслух сказал Дмитрий, кутая в шарф мерзнущие уши, и сам поразился тому, как странно и напряженно прозвучал его голос. А Светлана сейчас спит себе в тепле и уюте, да и могла ли она представить его в таком положении? Как все-таки мрачно, тихо и холодно! Теперь он чувствовал уже не просто беспокойство, а надвигающийся страх. Почти так же набегающая волна захлестывает с головой пловца и тащит его в море.

Но если страх рождает неподвижность и тишина, то ужас – движение на фоне этой неподвижности. Дмитрий понял это, когда увидел приближающуюся черную фигуру. Казалось, что по смутно-темному фону скользит зловещая тень – шаги были не слышны и никакими иными звуками это не сопровождалось. Дмитрий невольно замедлил ходьбу, не зная, на что решиться – то ли отступить в сторону, то ли броситься назад.

К реальному ужасу начинал примешиваться какой-то мистический оттенок, когда вдруг в лицо опять подул холодный ветер и показалось, что где-то раздался свист. Дмитрий обладал очень живым воображением и ему ничего не стоило воспроизвести в уме текст будущей заметки из «Московского комсомольца»: «Вчера, на перегоне между платформами «Гражданская» и «Красный балтиец», был найден труп мужчины тридцати лет… Опознавших просим сообщить…»

Он вынул из карманов тут же замерзшие кулаки и остановился, ожидая того, кто шел ему навстречу. Им оказался невысокий, черноволосый мужчина, не намного старше его, одетый в черное пальто и черную вязаную шапочку; бледное лицо не только не выражало никакой угрозы, но, напротив, было слегка печально. Дмитрий сделал шаг в его сторону и спросил:

– Простите, я смогу этим путем выйти к «Соколу»? Незнакомец остановился, несколько секунд обдумывал ответ, а затем вежливо произнес:

– Если будете держаться левее, то непременно попадете туда, куда вам нужно.

– Благодарю вас, – Дмитрия был ему искренне благодарен, но не за совет, а за комичную суетность своих страхов.

– Не за что. Счастливого пути.

– Вам тоже.

И они, улыбнувшись друг другу, разошлись в разные стороны. Через полкилометра, когда кончился забор, Дмитрий свернул с колеи влево, прошел между гаражей и устремился вдоль по улице, которая хотя и была пустынной, но производила уже более уютное впечатление, поскольку по обе ее стороны высились жилые дома. «Можно звать на помощь», – с ироничным облегчением отметил он про себя, и мысли его приняли другое направление.

Странно, но сейчас ему очень хотелось связать свое собственное представление о счастье с одной-единственной женщиной, пусть даже такой безупречной, как Светлана, и странным это было потому, что данное намерение граничило с очень большим риском – она могла разлюбить, изменить, подурнеть, наконец, – и что же? Тогда пришлось бы или играть в вечную любовь, безнадежно притворяясь и теряя на это уходящее время собственной жизни, или откровенно горько признать, что все это было и тщетно, и напрасно. Но, с другой стороны, чтобы выиграть по-крупному, надо поставить все, что есть, на один номер – так же и в любви. Увлекательно и приятно всегда находить утешение в других женщинах, но счастья, видимо, не может быть слишком много

– оно единственно и в единственной. И сложнее всего здесь угадать, что это именно она, причем угадать, а не убедить себя в этом.

Впрочем, для Дмитрия все эти размышления уже запоздали – он чувствовал, что с любой другой женщиной ему уже будет неинтересно. «Но вот странно, – думал он про себя, – мой случай как бы опровергает теорию любви Марселя Пруста, которая раньше мне так нравилась. Тот уверял, что любовь подобна инфекционному заболеванию и человек влюбляется не тогда, когда сталкивается с достойной любви женщиной, а тогда, когда у него есть потребность влюбиться. В этот период его иммунитет ослаблен, и достаточно первого попавшегося вируса, то есть первой попавшейся женщины, чтобы заболеть – то есть влюбиться. Но я то ли не ощущал ничего подобного, то ли у меня просто не было такого состояния, но влюбился в Свету потому, что она так элегантна, а не потому, что мне хотелось кого-то любить. Тем более в тот день мне хотелось не любви, а пива».

Тем временем он все больше углублялся в жилой квартал, по-прежнему не встречая на своем пути ни одной живой души, кроме тех, что неясными тенями шевелились в немногих освещенных окнах. Половина третьего ночи, а он все идет и идет, а Светлана все спит и спит…

А может, позвонить ей из автомата? Зачем? Разбудить тетушку? Сказать о любви? Черт…

Задумавшись, он чуть было не упустил из вида классически-вальяжного грузина с коричневой сигарой в зубах и в легендарной кепке, который, неизвестно откуда появившись, пересекал улицу.

– Простите, я так выйду к «Соколу»?

– Выйдэшь.

– Спасибо.

«Странно, что он без машины, – как-то машинально подумал Дмитрий, – и ведь наверняка к любовнице идет, собака».

Вдали послышались какие-то пьяные вопли, подгулявшая компания, явно из студенческого общежития, высыпала на свежий воздух протрезветь и порезвиться.

– Путана, путана, путана, ночная бабочка, ну кто же виноват? – громко выводил нестройный хор голосов, солирующую роль в котором играла пухлая белокурая девица в простом сером пальто, распахнутом так, что была видна короткая юбка и стройные ноги в белых колготках. Ее цепко держал за талию простовато-нахального вида мужичок, как минимум вдвое старше. И хотя это были явно иногородние, приехавшие на сессию и торопившиеся с толком использовать время студенты-заочники, Дмитрий невольно подавил вздох, ибо вспомнил собственную, теперь уже далекую, студенческую молодость. И дешевый портвейн, и обшарпанные стены общаги, и орущий хриплым динамиком портативный магнитофон, и тесно обнявшиеся в полутьме пары. А затем – острейшее сладострастие под судорожный стон кроватей и самый циничный разврат, когда для того, чтобы обменяться партнерами, достаточно лишь сделать два шага по холодному полу с одной кровати на другую. И веселая путаница в одежде поутру, и дешевое жидкое пиво с похмелья… Эх, черт подери, насколько же хороши теперь кажутся все эти забавы – без денег, любви, переживаний, кроме, разумеется, тех, когда самому не достается девицы и приходится спьяну слоняться по коридору в ожидании первой подвернувшейся… Теперь уже не то – все глубже, сложнее, изысканнее, но зато без великой и оптимистической непосредственности, которая возможна только в молодости.

– Эй, молодой человек! – словно угадав его мысли и обнадежив подобным обращением, махал, а ему рукой пухлая блондинка.

– Замолчи, Любаша, – наставительно заметил ее партнер, не выпуская из объятий, – ты уже нажралась, так что не приставай к мужчинам.

– А он мне нравится!

– Ну их… с ним.

Дмитрий чуть замедлил шаг, с любопытством наблюдая, как упирающуюся и пищавшую Любашу тащат мимо него – к первому кавалеру присоединился еще один, взявший ее под другую руку.

И вновь потянулись темные улицы и тягучие, как зимние сумерки, воспоминания. Что ему говорил а Светлана, с какой интонацией и каким выражением глаз, верно ли он себя с ней вел? Когда в собственною душе все подчинено любви и вожделению, так легко допустить ошибки и так легко заподозрить таинственные и глубокие мотивы в женской душе. Мужчины всегда находятся в невыгодном положении – им легче возбудиться, и вот эта физиологическая простота накладывает отпечаток на психологию их отношений с женщинами, пусть даже с самыми близкими и любимыми. Мужская страсть не имеет пауз, в то время как любовная игра только из таких пауз и со -стоит…

Поскользнувшись на покрытой тонким льдом луже, он тяжело упал на правый локоть – встряска получилась столь основательной, что он судорожно поморщился и с силой потер ушибленное место.

Наконец он вышел на Ленинградский проспект и заметно повеселел – до «Сокола» оставалось совсем недалеко, да и само это название вызвало в нем бурю ассоциаций, которую он про себя называл ВОСПОМИНАНИЯ О НЕВСКОМ ПРОСПЕКТЕ.

Несколько лет назад его, тогда еще молодого специалиста, отправили на месячную стажировку в Ленинградский университет. Никогда до этого он не был в этом поразительном городе. Быстро убедившись в том, что от занятий проку мало, вместо них он стал предаваться сладкому ничегонеделанию – в классическое литературе по-итальянски это звучало dolce fav niente. А проще говоря, слонялся в пьяном виде по Невскому проспекту и приставал к женщинам. Именно тогда он и составил свою главную классификацию женщин, в справедливости которой продолжал убеждаться до сих пор.

Согласно этой классификации, все женщины, причем именно женщины ex defmitio – по определению, а не те существа, которых можно условно назвать носителями первичных половых признаков, делятся на две главные категории: «котята» и «львицы». «Котята», как правило, – невысокие, стройные (хотя могут быть и полненькими), очень хорошенькие девушки или молодые женщины, которые отличаются лукавством, игривостью, привязчивостью и изредка упрямством или строптивостью. С ними легко и приятно иметь дело, если только не принимать их слишком всерьез, хорошо знакомить с родными и друзьями в качестве будущих жен, хотя даже это стоит делать с юмором – некоторые «котята» ужасно непредсказуемы. Вообще юмор – это главное, что требуется для умелого обращения, а потому и разговаривать с ними надо в легком и покровительственном тоне, никогда не умолять, не устраивать сцен и не «ломать трагедии».

Вторая категория – «львицы», как правило, женщины высокие (хотя могут быть и исключения), с отличной фигурой, красивыми ногами и длинной пышной гривой (у «котят» традиционная длина волос до плеч). Они горды, холодны, самоуверенны, расчетливы. С ними ни на минуту нельзя расслабляться, но зато можно держаться как с равными и даже возводить на пьедестал, при желании разыгрывать трагедии, а потому стреляться и сходить с ума. Это не только нравится самим «львицам», но и не удивляет никого из окружающих. «Львицы» не так милы, как «котята», но зато весьма элегантны. Вспоминая классическую русскую литературу, можно сказать, что к категории «котят» относятся Ольга Ларина и Наташа Ростова, а к категории «львиц» – Татьяна Ларина времен замужества и Элен Безухова.

Во время одной из своих невских прогулок Дмитрий познакомился с очаровательным, остроумным, но немного сдержанным «котенком». В тот раз он случайно забрел в «Дом книги», что напротив Казанского собора, и его комическое знакомство оказалось вполне под стать его новой знакомой. На первом этаже магазина, в центре зала, стояла абсолютно черная, видимо чугунная, статуя Ленина на очень низком пьедестале. Правую свою руку он не вытягивал, как это обычно бывает, вперед, а держал ладонью вниз, словно показывая, какого роста он был в том, нежном возрасте, в каком его принято было изображать на октябрятских значках. Дмитрий, засмотревшись на хорошенькую девушку, переходившую от одного прилавка к другому, отступил несколько шагов назад, опасно приблизившись к черному Ильичу. Воспользовавшись этим, тот сбил своей тяжелой десницей его шляпу, причем сделал это так ловко, что она покатилась к самым ногам незнакомки. Прыснув от смеха, она подняла ее и передала слегка смущенному Дмитрию. Тот поблагодарил, обругал Ленина и всех коммунистов и, наконец, представился. Дальше все уже пошло само собой («котята» очень непосредственны и общительны), и вскоре он узнал, что Лена с отличием закончила экономический институт и готовится к поступлению в аспирантуру. Живет она неподалеку от Московского вокзала, в переулке, отходящем под прямым углом от Невского проспекта.

Как-то интуитивно (наибольший успех у женщин имеют мужчины с развитой интуицией) Дмитрий вовремя сориентировался и не стал признаваться в том, что хотя он и живет на Песчаной улице, но в другом городе. Сказать, что приехал всего на месяц, означало тут же предстать перед ней в традиционном облике любителя необременительных похождений. А ему хотелось завести роман серьезный и долгий, чтобы потом можно было не раз приезжать в этот незабываемый город. За две недели пребывания в Ленинграде он уже достаточно освоился, а потому смело заявил, что и сам всю жизнь здесь живет, хотя в данный момент временно проживает в университетском общежитии.

Они немного погуляли по Невскому, посидели в пивном ресторане напротив памятника Кутузову, по другую сторону канала Грибоедова, а затем пошли в кино. И вот тут, выходя после сеанса, он неожиданно потерял ее в толпе, сам не понимая, как это могло случиться. Крайне раздосадованный утратой этого, столь удачно складывающегося знакомства, он поехал в свое общежитие, размышляя по дороге на скользкую тему: «Случайно это вышло или она нарочно убежала?» И тут ему вспомнилось, как она что-то говорила о своем родном дяде… а, ну да, он же декан факультета повышения квалификации Ленинградского университета!

На следующее утро Дмитрий одним из первых отправился на Васильевский остров, где находилось здание их факультета, но вовсе не на занятия, а прямо в кабинет декана. Тот оказался довольно добродушным, лысоватым человеком, обладавшим уютно-домашним видом типичного дядюшки из водевилей. Выслушав слегка укороченный рассказ Дмитрия, в котором отсутствовал пивной ресторан, и поинтересовавшись тем, из какого города тот приехал, он вырвал листок календаря и записал ему телефон своей племянницы.

Усмехнувшись дядиной предусмотрительности и очень довольный собой, Дмитрий удалился и спустя час уже звонил Лене. Из ее веселого удивления он так и не понял – бросила она его тогда или просто потеряла? Впрочем, это уже было неважно, поскольку на следующий день они гуляли по желтеющему осенней листвой Летнему саду. Это был один из самых восхитительных моментов в его жизни – он чувствовал, что увлечен красотой осеннего Петербурга, собственной свободой, остроумием очаровательной девушки – и вообще все вокруг прекрасно, а надоевшая Москва с ее деловыми проблемами далеко.

Через неделю, воспользовавшись тем, что родители Лены ушли в театр, он побывал у нее в гостях. Они рассматривали фотографии в альбоме, целовались, пили сухое вино. И все было бы великолепно, если бы, покинув ее дом, он не напился в тот же вечер в каком-то подозрительном баре от чувства радости и полноты жизни. А когда вышел, то решил сократить дорогу и пошел не по Невскому, а через один из тех петербургских дворов, которые придают опасность этому, не слишком гостеприимному городу. Там он и получил сзади неожиданный удар по голове, очнулся в отделении милиции, подобранный патрулем, разумеется, без часов, без денег и без шляпы. Поскольку кровь из раны на голове лила не переставая, а он был пьян и шокирован, то прямо из отделения его отвезли в спецвытрезвитель на Васильевском острове, где зашили рану и оставили ночевать.

На следующее утро, в восемь часов – эту сцену он и сейчас еще вспоминал с ужасом и отвращением – в испачканном засохшей кровью сером плаще, одетом прямо на голое тело (рубашку разорвали в вытрезвителе), с повязкой на голове и тремя рублями в кармане он отчаянно ловил такси, чтобы доехать до общежития

Однако эта кровавая история имела неожиданно приятное следствие. Дмитрий так красочно и драматично расписал Лене по телефону все, что с ним произошло, что она воспылала желанием посетить его, «бедненького», в общаге, поскольку он сам, со всеми своими синяками и ранами, выходить стеснялся. Свое временное проживание там он объяснил ее довольно оригинальным способом:

– Понимаешь, котенок, когда слишком долго живешь на одном месте, то обрастаешь таким липким мхом воспоминаний, что они просто начинают подавлять своей тяжестью. С каждым шагом или метром что-то связано, а потому начинаешь напоминать смотрителя дома-музея своего собственного имени. Плотная пелена прошлого не то, чтобы старит, но замедляет течение настоящего, а то, что древние римляне называли Ларами, или «духами места», гнетет твой собственный дух. Иногда необходимо пожить в каком-нибудь другом месте, тем более что в моей собственной квартире сейчас ремонт.

Свидание их состоялось, причем он заранее выгнал из комнаты обоих своих сожителей и постарался тщательно замаскировать следы их пребывания, чтобы она не боялась, что кто-то неожиданно может войти.

Какое это было нежное и вместе с тем упорное сопротивление, когда каждый предмет одежды снимался лишь после долгих споров, уговоров и поцелуев, когда взаимная страсть упирается в необъяснимое «нет», чтобы потом долго искать обходные пути вокруг этого ненужного препятствия. Но когда она осталась в одних колготках и Дмитрий уже готовился к последнему, решительному усилию, произошло вдруг нечто неожиданное. Лена вырвалась из его рук, вскочила с постели и, упав на колени перед угловым шкафом, принялась горячо молиться. Какое-то время Дмитрий был настолько растерян, что даже успокоился, однако затем, почувствовав весь нелепый комизм ситуации, подошел и нежно поднял ее с пола. Она уже не сопротивлялась и позволила раздеть себя до конца, произнеся при этом только одну фразу, которая тогда заставила его лишь усмехнуться, но запомнилась на всю жизнь: «Пусть этот грех ляжет на твою душу». Он с этим охотно согласился, тем более что «грех» был чрезвычайно приятен, а Леночка оказалась умелой и страстной.

Через неделю настала пора уезжать и надо было во всем сознаваться. Не зная еще, как она к этому отнесется, он пригласил ее в один из безалкогольных баров Невского проспекта, «чтобы кое-что рассказать». Она пришла туда, бледная и серьезная, как-будто заранее что-то чувствуя, и даже не улыбнулась, когда он весело спросил:

– Как, по-твоему, мужчина может добиться того, чтобы красивые девушки бросались ему навстречу с радостным визгом?

– Не знаю.

– Очень просто – оказаться в этот момент рядом с их родственниками или возлюбленными.

Ее серьезность так замечательно сочеталась с темно-фиолетовыми колготками, такого же цвета пушистым свитером и губной помадой, что она была очень хороша и он искренне жалел о своем отъезде. Узнав причину, Лена, которая, видимо, ожидала чего-то худшего, вроде «жена и двое детей», громко и облегченно расхохоталась.

Увы! Поехать с ним в Москву она не смогла ни тогда, ни после, а на все его телефонные просьбы разрешить приехать ему отвечала, что в данный момент очень занята. И их недолгий, но такой чудесный роман тихо, хотя нельзя сказать что безболезненно, увял, как бы символизируя собой элементарную истину, что из простого, даже самого невинного обмана, счастья не вырастет. Тем не менее слово «Ленинград» звучало для Дмитрия как город Лены.

«Интересно, спит ли уже Света и что ей там снится? Пока мое крохотное Я перемещается вместе с бренной оболочкой по этой огромной и нелепой территории, именуемой Москвой, все силы души моей, которая сама по себе существует вне пространства и времени, поскольку мысль не материальна и не сможет нигде находиться, устремлены туда, где… а вот интересно, как она спит – на боку или на спине? Скоро я это узнаю… Все-таки замечательно, что я возвращаюсь не с отчаянием, а с надеждой. Жаль только, что у меня нет машины, а не то пришлось бы уподобляться Швейку в его знаменитом будейовицком анабазисе. Да и вообще, красавиц всегда надежнее иметь под боком – на переднем сиденье собственной машины, а не отпускать гулять одних по московским тротуарам. Вот странно, небо то внушает надежды, а то навевает тоску, мы как бы окрашиваем его в тона собственного настроения, а потом к нему же и обращаем взыскующие взоры…»

Пора было переходить на другую сторону, что он и сделал, едва не застряв каблуком в трамвайном рельсе. Возле метро «Сокол» светящиеся часы показывали пять минут четвертого, но было заметно немалое оживление – мимо Дмитрия, не обратив на него внимания, прошли какие-то темные фигуры, оживленно обсуждавшие «ее достоинства», при этом невозможно было понять идет ли речь о женщине или о партии товара. Рядом с одной из палаток молча стояла странного вида девица, напоминавшая шлюху, не нашедшую себе клиента, а в одном из коммерческих ларьков шло оживленное застолье и раздавалась музыка. Заглядевшись на всю эту ночную жизнь, Дмитрий чуть было не упал вторично. Чем ближе к дому, тем явственнее чувствовалась усталость, и от предвкушения мягкой постели уже заранее слипались глаза.

И тут рядом притормозил грузовик. Какой-то молодой парень, сидевший в кабине, открыл дверцу:

– Слышь, командир, спичек нет? Дмитрий подошел поближе:

– Держи.

– Спасибо. Далеко идешь?

– На Песчаную.

– Садись, подбросим.

– Да тут уже близко.

– Да садись, не стесняйся.

Оставшуюся часть пути Дмитрий проехал в кабине грузовика, и когда, казалось, все уже закончилось благополучно – он подходил к собственному подъезду, нащупывая в кармане ключи, – откуда ни возьмись бесшумно возникли два молчаливых субъекта. Дмитрий остановился, не успев испугаться и не понимая – то ли они проходят мимо, то ли направляются прямо к нему. Оба настороженно глянули в его сторону, но, ничего не сказав, прошли дальше. Дмитрий облегченно вздохнул и взбежал на свой четвертый этаж. Засыпал он уже в сладких мечтах о Светлане, а проснулся днем от ее телефонного звонка.