Пришло время вернуться к рассказу о моем непосредственном начальнике — банкире Херувимове. Дело в том, что на ближайшие выходные он пригласил меня и моего напарника Стаса приехать в его загородную резиденцию с довольно необычной целью — «совместить работу с удовольствием».

Когда я, несколько встревоженная подобной формулировкой, под которой могло таиться все что угодно, вплоть до сексуальной оргии, решила уточнить, что он имел в виду, то выяснилась самая невинная вещь: нашему дорогому Аркадию Петровичу исполнялось ровно пятьдесят лет!

Естественно, что от подобного предложения отказаться было невозможно, оставалось решить проблему подарка. Поскольку от моего тупоголового напарника толковых идей ждать было бесполезно, пришлось думать самой. В итоге мы преподнесли шефу замечательное, сделанное на заказ панно из цветного стекла, размером два на четыре метра. Оно представляло собой точную копию пятидесятидолларовой купюры, только вместо портрета генерала Гранта красовался портрет самого Херувимова.

Шеф пришел в такой восторг от нашего подарка, что немедленно повесил его на самом видном месте, после чего начал подводить к нему каждого вновь прибывшего гостя, неизменно нахваливая мою изобретательность. Зато его жена стала посматривать на меня с нескрываемой злобой, что вскоре обернулось небольшим скандалом.

Всех приглашенных гостей ждал роскошно накрытый стол в центре банкетного зала, располагавшегося на втором этаже шикарного банкирского особняка, в то время как для служебного персонала, к которому относились и мы со Стасом, был приготовлен сравнительно небольшой фуршетный столик в самом углу. Закуска и выпивка здесь были заметно скромнее: вместо французского коньяка — родная «Смирновка», вместо крабов и икры — колбаса и копченая рыба, однако посуда почему-то оказалась дьявольски дорогой и шикарной. Видимо, в доме Херувимова иной не водилось, а предлагать своей обслуге пить из граненых стаканов он посчитал неприличным. Это-то меня и подвело!

С ранней юности, когда я еще была стеснительной и неловкой девочкой-подростком, при одном только виде красивых бокалов из знаменитого венецианского стекла меня всегда охватывал священный трепет. Среди моих тогдашних знакомых не было богатых банкиров, поэтому решившие шикануть хозяева дома с замиранием сердца следили за тем, как ты угощаешься из подобных емкостей, трепеща от страха за их драгоценную жизнь. Понимая это, ты и сама поневоле волнуешься, а в итоге обязательно что-нибудь разбиваешь, после чего тебя начинают судорожно уверять, что «все это пустяки» и «ничего страшного не случилось».

Разумеется, что и здесь не обошлось без подобного конфуза — уже после второго тоста я ухитрилась поставить свой бокал на самый край стола, после чего он немедленно полетел на пол, где и превратился во множество красивых разноцветных осколков.

Самом смешное, что Херувимов лишь дружески мне подмигнул, в то время как его жена метнула в меня ненавидящий взгляд, преисполненный столь грозной силы, что будь я девушкой хоть немного более хрупкой, то от подобного взгляда могла бы расколоться вдребезги, как тот же бокал. Однако одним взглядом мадам Херувимова не удовлетворилась!

Остановив проходившую мимо официантку, она довольно громко — с явным расчетом на мой чуткий слух и присутствующих гостей — произнесла:

— Я же говорила, что на тот стол надо было ставить посуду попроще!

Ни за какие зарплаты на свете я бы не стерпела подобного унижения! Дождавшись, пока та же официантка будет проходить мимо меня, я остановила ее и шепнула на ухо несколько слов, после которых она весело фыркнула и поспешила на кухню. Через несколько минут, под дружный хохот следивших за развитием этого конфликта гостей, я уже смаковала шампанское из большой эмалированной кружки.

Не стану описывать бурное застолье со множеством здравиц в честь хозяина дома и неоднократной сменой блюд — все эти жлобские наслаждения интересны лишь таким же жлобам или голодной и неоперившейся молодежи. Лишь когда пьяные и сытые гости начали разбредаться по всему дому, разбиваясь на группки и ведя между собой кулуарные беседы, началось самое любопытное.

К своему немалому удивлению, я оказалась атакована молодым дьяконом, прославившимся тем, что никогда не отказывался освящать офисы, «мерседесы» и даже выпуски акций присутствующих здесь банкиров.

При первом же столкновении он вызвал у меня глубокое раздражение — выпуклые похотливые глазки, в блеске которых словно бы отсвечивала маслянистая поверхность вылаканного коньяка; длинные, тщательно прилизанные волосы, благоухающие почему-то женским шампунем «L’oreal», и жесткая курчавая бородка, похожая, если вспомнить выражение О’Генри, «на коврик для вытирания ног».

— Как вы относитесь к вере, дитя мое? — слащаво пропел он, обдавая сильным запахом перегара.

— Предпочитаю мечты, — сухо откликнулась я.

— Почему, позвольте полюбопытствовать?

— Потому что они гораздо перспективнее веры, поскольку побуждают к совершению нетривиальных поступков, в то время как вера — всего лишь к соблюдению обыденных ритуалов.

— Вот как? — удивился дьякон, вряд ли хоть что-то понявший из моих объяснений, поскольку, пока я говорила, непрерывно пялился на мою высокую грудь. — И вы совсем не боитесь конца света?

— Нет, не боюсь. «Конец света наступит лишь тогда, когда все относительные истины станут абсолютными. В этом случае человечество окажется равным богам, и тогда надобность в последних отпадет сама собой», — это была не моя фраза, а цитата из некогда отредактированного мною трактата «Сознание и Абсолют».

— Кхм! А с вами очень любопытно беседовать. — И с этими словами он направился к столу, чтобы проглотить очередную стопочку коньяку.

«Вот так и надо обращаться с любителями псевдоинтеллектуальных разговоров — бить их же оружием», — с облегчением подумала я и отошла в сторону.

Но не прошло и пяти минут, как дьякон «нарисовался» снова, и на этот в гораздо более игривом настроении.

— А вы знаете, что у меня под рясой кое-что торчит? — радостно сообщил он.

— Надеюсь, не то же самое, что у меня под мышкой? — быстро отреагировала я, распахивая полу пиджака и демонстрируя ему рукоятку пистолета.

— О! — удивился он, после чего снова ретировался.

Я наивно понадеялась на то, что сумела основательно его напугать и больше он подойти не осмелится. Но не тут-то было — приняв очередную порцию «допинга», дьякон вновь попал в поле моего зрения.

На этот раз он был уже столь «тепленьким», что поначалу только мычал и пялился на меня откровенным взглядом. Опасаясь приставаний и нового скандала, я стала потихоньку отодвигаться, однако он следовал за мной по пятам, держась правой рукой за висевший на груди большой наперсный крест — кстати, золотой, с вкраплениями драгоценных камней, — словно бы для того, чтобы сохранять равновесие.

— Послушайте, падре, отче или как вас там, — наконец не выдержала я, тем более что окружающие стали обращать на нас все большее внимание, — что вы ко мне привязались? Чего вы хотите?

— Ипро… Исро… Испроведывать вас, дочь моя!

— Чего-о?

— Исповедать!

— Я уже исповедалась.

— Кому это? — ревниво поинтересовался дьякон с таким выражением, словно я была его любовницей и призналась в своей измене.

— Детектору лжи! — выпалила я, вспомнив недавнюю проверку.

— Не знаю такого сана, — помотал головой дьякон, а затем уверенно добавил: — Сие есть от лукавого! Покайся, дочь моя, и да снизойдет на тебя благодать Божия… — С этими словами он поднял было руку с крестом, намереваясь меня перекрестить.

Как назло, я не успела увернуться, а дьякону явно изменила координация движений. В результате, он треснул меня по лбу своим дурацким крестом с такой силой, что едва не содрал кожу.

Мгновенно представив себе уродливую шишку, я рассвирепела до такой степени, что еще секунда — и проклятый дьякон полетел бы вверх тормашками, распростершись на полу в виде гигантской летучей мыши. Как ни странно, но меня неожиданно выручил Стас, стоявший позади священника. Уловив мой бешеный взгляд и угадав намерения, он стремительно подскочил к дьякону, обхватил его за талию наподобие копны сена и, легко оторвав от земли, понес прочь.

— Вот сволочь длинногривая! — сквозь зубы процедила я, осторожно щупая лоб и глядя вослед уносимому напарником священнослужителю, болтавшему ногами и оравшему нечто несуразное:

— Анафема! Антихрист! Акафист! Анапест!

Чтобы хоть немного успокоиться и не собирать вокруг себя толпу сочувствующих, я быстро покинула зал и зашла в зимний сад, решив покурить под сенью какой-нибудь пальмы.

Но мне недолго довелось пробыть в одиночестве — более того, оно было прервано самым бесцеремонным образом! Крепкие мужские руки внезапно обхватили меня сзади за талию, и я оказалась плотно прижата к чьему-то горячему торсу. Для моих взвинченных нервов это было уже слишком — и я не стала церемониться, четко отработав заученную на этот случай комбинацию.

Резкий удар правым локтем поддых — при этом левая рука прочно придерживает кулак правой, создавая точку опоры; затем надо как можно сильнее топнуть ногой, стремясь буквально расплющить ступню невидимого противника; ну и, наконец, как только его хватка ослабеет — с разворота нанести удар в челюсть.

Бедный Петр, никак не ожидавший столь бурной реакции, отлетел от меня как резиновый мячик и, стукнувшись затылком о ствол пальмы, буквально взвыл от боли!

— Ой, это вы! — взвизгнула я, бросаясь к нему. — Извините, но я же не знала…

— Нет-нет, вы действовали на редкость превосходно, — стараясь улыбнуться, прохрипел он. — Это я во всем виноват — не надо было вас пугать.

— Но как? Откуда вы здесь взялись? — Видя, как он морщится и потирает голову, я была готова расплакаться от жалости.

— А это и есть тот самый сюрприз, о котором я вам говорил три дня назад. Карбанович — начальник охраны вашего банка — ушел на пенсию, и Аркадий Петрович предложил мне занять его место.

— Неужели? — Я не могла поверить своим ушам. — Значит, мы теперь будем работать вместе?

— Если только мне удастся оклематься после вашей контратаки, — улыбнулся Петр, нежно глядя на меня. — А ведь я буду вашим непосредственным начальником!

— Ну простите меня, ну, пожалуйста, — как можно более ласково пропела я. — Меня тут так довели всякие болваны, что я уже просто не могла сдерживаться.

— Да, я знаю. Я наблюдал за вами со стороны.

— А что же не подошли раньше?

— Дурака свалял, — смущенно признался Петр. — И, как выяснилось, на свою голову решил застать вас врасплох. — Он вновь комически-красноречиво потер свой затылок. — Хорошо еще, если хромать не буду, — добавил он через минуту, осторожно ступая на поврежденную ногу.

И тут на меня словно снизошло вдохновение! Мгновенно сообразив, как нужно действовать дальше, я медленно приблизилась к нему и, томно улыбаясь, спросила:

— А ведь ты хотел меня поцеловать, для чего и подкрался сзади?

Петр зачарованно глянул в мои зеленые, широко раскрытые глаза и, судорожно кивнув, молча облизнул губы…

— Вот вы где! — послышался голос Херувимова. — А ведь я вас ищу, Ольга Владимировна.

«Что за идиотизм! Не мог найти пять минут спустя, старый боров!»

— Слушаю вас, Аркадий Петрович.

Херувимов нетерпеливо оглянулся на Петра. Улыбнувшись мне и слегка пожав плечами, тот удалился. Но я успела заметить в его глазах столь явное сожаление о несостоявшемся поцелуе, что внутренне возликовала.

— Так что вы хотели сказать? — Я спокойно прикурила новую сигарету и вскинула глаза на банкира.

— Как вам мой юбилей?

— По-моему, все очень мило.

— Но вас здесь никто не обижает?

— Меня не так-то легко обидеть, — самодовольно усмехнулась я.

— Я знаю.

После этой фразы Херувимов вдруг задумался и замолчал, а на его лице появилось невиданное мною дотоле чувство печали. Это еще что за дела?

— Однако вы не очень-то веселы для именинника, — заметила я, когда пауза затянулась.

— А с чего веселиться? — тут же вскинулся Херувимов. — Знаете, Оленька, день рождения вызывает у меня смешанные чувства: с одной стороны, это прекрасно и почетно, что тебя поздравляют с появлением на свет, но с другой — после наступления определенной даты поздравления и юбилеи начинают выглядеть откровенной репетицией похорон!

— Ну-ну, зачем же так мрачно?

— Затем, что это действительно так! Одно дело, когда тебе двадцать лет и все еще впереди, и совсем другое — когда уже пятьдесят, впереди только пенсия, да и вообще, каждый новый год может оказаться последним. Складывается такое впечатление, что поздравлять продолжают только по инерции, лишь бы не переходить к утешениям типа: «Ничего, брат, пятьдесят лет — это еще не старость!»

Подобные излияния были настолько необычны для Херувимова, что я слушала его со все возрастающим удивлением, не зная, что говорить и чем утешать. Но утешить было необходимо, поскольку он подошел ко мне именно за этим.

А, ладно, в конце концов, у человека действительно такой юбилей!

— Не расстраивайтесь, Аркадий Петрович, — ласково произнесла я и, осторожно погладив по жирному загривку, нежно поцеловала в щеку. — Вы еще такой видный мужчи… О черт, да что же вы делаете!

Это негодующее восклицание было вызвано тем, что мгновенно расчувствовавшийся банкир тут же потянулся ко мне с объятиями и даже успел положить свою влажную ладонь на… Короче, пониже моей тонкой талии.

Да что же сегодня такое — мужики клеятся ко мне один за другим! Впору нанимать себе телохранителя! Но пока, за неимением последнего, пришлось мне самой дать Херувимову по рукам и отступить на шаг.

— И это все, для чего вы меня искали? — холодно осведомилась я, сверля его взглядом.

— Нет, что вы, — забормотал он, тяжело вздыхая и опуская глаза, — поверьте, это получилось чисто случайно… Не сердитесь.

— Ладно, не сержусь, и что дальше?

— Видите ли, милая Оленька, у меня к вам имеется одно деликатнейшее, можно даже сказать, чрезвычайно интимное поручение…

— Знаете, Аркадий Петрович, — тут же усмехнулась я, — порой мне хочется повесить себе на грудь табличку, на которой огромными буквами будет написано: «Интим, черт бы вас всех побрал, не предлагать!»

— О нет, — вяло улыбнулся он, — вы меня неправильно поняли. Я давно убедился, что вы — девушка строгих нравственных правил…

«Нет, уважаемый Аркадий Петрович, это уже вы меня неправильно поняли!»

— …Именно поэтому, рассчитывая на вашу исключительную порядочность, я и решил обратиться к вам с одним поручением.

«В кои-то веки тебе понадобилась моя порядочность, а не порочность! Интересно, что бы это могло значить?»

— Ну-ну, я слушаю.

Однако Херувимов, словно бы испытывая мое и без того уже изрядно истощившееся за сегодняшний вечер терпение, еще минут пять продолжал мусолить так понравившееся ему словосочетание «интимное поручение».

Все это кончилось тем, что я топнула ногой и решительно воскликнула:

— Послушайте, Аркадий Петрович, или объяснитесь толком, или обращайтесь со своими интимными проблемами к сексопатологу, а то и своему другу-священнику!

Лишь после этого банкир наконец встрепенулся и заговорил по делу:

— Проблема в том, что я недавно познакомился с одной очаровательной девушкой, намного моложе меня…

— Это вполне естественно, поскольку девушкой можно называться максимум до тридцати лет, после чего начинается период старой девы.

— Что? Ах, ну да, но суть в другом. Мы с ней достаточно быстро вступили в интимные отношения…

«Ишь ты, какой донжуан!»

— …И все было изумительно прекрасно, вплоть до вчерашнего дня.

«А, понимаю — вчера она потребовала оплатить свои интимные услуги?»

— Ей вдруг пришла в голову странная мысль, — продолжал банкир, принимая все более опечаленный вид, — точнее сказать, она возымела совершенно невозможное желание…

— Какое же?

— Выйти за меня замуж!

— Но вы женаты!

— Да, но она потребовала, чтобы я развелся с женой и женился на ней.

— А вы что же?

— Я объяснил как мог, что это невозможно, что в моем возрасте такие вещи так просто не делаются… Да и вообще, зачем ей это нужно, если я и так согласен исполнять все ее прихоти? Однако она упорно стояла на своем.

— Ага, а потом принялась вас шантажировать, угрожая рассказать обо всем вашей жене?

— Если бы! — вздохнул Херувимов и даже прищелкнул пальцами от досады. — То есть это, конечно, тоже достаточно серьезная угроза — вы знаете мою жену, — но главное в другом. Во время предыдущего свидания я был так увлечен, что забыл у нее дома папку с очень важными документами. Через четыре дня состоится заседание Совета директоров нашего банка, и мне эта папка необходима до зарезу.

— А юная мадемуазель ее не отдает, пока вы на ней не женитесь?

— Именно так. — И несчастный банкир жалобно посмотрел на меня. — При этом я вовсе не хочу угрожать или пугать это милое дитя. Более того, я бы охотно продолжил наши отношения, но, увы… В общем, мне надо добыть эту папку любым способом!

— Здорово, — присвистнула я. — Хорошенькую роль вы мне отводите! Нет уж, извините!

— Как, вы отказываетесь? Но почему?

— Да потому, что со своими возлюбленными разбирайтесь сами.

— Но подождите, Оленька, ведь я же объяснил вам, в чем дело…

— Вот именно поэтому оно мне и не нравится.

— Но как же быть? — засуетился банкир. — Ведь я же не могу посылать к ней Стаса… Она такая нежная, хрупкая. А вы как-нибудь по-женски сумели бы уговорить ее не дурачиться, а?

«Да, действительно, — подумала я, — зачем отказываться? Если какая-то юная дуреха возмечтала стать банкиршей, то надо как можно деликатнее прочистить ей мозги, а не запугивать таким мордоворотом, как Стас».

— Ладно, черт с вами, — с досадой согласилась я, — можно попробовать. Но что она хоть собой представляет, эта ваша возлюбленная?

— Маленькая лицемерка! — вспыхнул Херувимов, мгновенно забыв про предыдущие нежности. — Знаете, Ольга, на ее примере я даже вывел такую формулу: самое наивное лицемерие — это глупость, самое прямолинейное — демагогия, самое изощренное — обольщение!

— Прекрасная формула, хотя она ничего и не объясняет. Ладно, тогда скажите другое — как вы себе представляете план моих действий?

— Это совсем просто! Давайте послезавтра вместе сходим к ней на концерт, после чего я вас познакомлю. Ну а дальше вы уж сами что-нибудь придумаете.

— А она что — певица? — насторожилась я.

— Нет, органистка, — безмятежно отвечал Херувимов, очень довольный моим согласием. — Надеюсь, что вы относитесь к органной музыке лучше, чем Стас, который после концерта заявил мне, что еще никогда в жизни не подвергался столь суровому испытанию — даже когда вжимался в землю, слушая свист пуль чеченских снайперов.

— Ничего, вытерплю, — мрачно заявила я и с затаенной надеждой на возможное недоразумение задала последний вопрос: — А как ее зовут?

Услышав ответ банкира, я едва сдержалась. И когда только моя милая Ксюша все успевает — и на органе играть, и с банкирами трахаться?