1

Нас бросали с трех тысяч метров. На второй день группа разделилась на две. Командиры двух подгрупп знали, что с этого момента они действуют самостоятельно, без контроля сверху.

Через пять дней я появился в штабе армии. Мой путь — к начальнику разведки. Я докладываю, что в ходе учений после разделения группы я должен был встретить третью группу, но не встретил ее, потерял ориентировку и долгое время искал правильный путь, не пользуясь картой и услугами посторонних. Легкой улыбкой докладываю, что дело сделано. Чисто сделано.

Легким кивком он дает мне знать, что понял. Но не улыбается мне.

2

Прошло три недели. Я внимательно слежу за всеми публикациями. Понятно, что ни в местных, ни в центральных газетах никто ничего не опубликует. Однако в местных газетах может появиться статейка под заголовком вроде "Крепить пролетарский интернационализм!"

Но нет такой статейки…

Кравцов положил мне руку на плечо. Он всегда подходит незаметно.

— Не теряй времени. Ничего не случится.

— Почему?

— Потому что то, что ты написал на стене, не принесет никому никакого вреда. Текст был совершенно нейтральным.

— Зачем же я его писал на стене?

— Затем, чтобы я был в тебе уверен.

— Я был все время под наблюдением?

— Почти все время. Твой маршрут я примерно знал, а конечный пункт — тем более. Бросить десяток диверсантов на контроль — и почти каждый твой шаг зафиксирован. Конечно, и контролеры не знали того, что они делали… Когда человек в напряжении, ему в голову могут прийти самые глупые идеи. Его контролировать надо. Вот я тебя и контролировал.

— Зачем вы мне рассказали о том, что я был под вашим контролем?

— Чтоб тебе и впредь в голову дурные идеи не приходили. Я буду поручать тебе иногда подобные мелочи, но ты никогда не будешь уверен в том, идешь ты на смертельный риск или я просто тебя проверяю, — он улыбнулся мне широко и дружески, — и знай, что материалов на тебя у меня столько, что в любой момент я тебя могу превратить в "куклу".

3

Кравцов смотрит на меня выжидающе, потом наливает по полстакана холодной водки и молча кивает мне на один стакан:

— С начальником тоже иногда выпить можно. Не бойся, не ты ко мне в друзья навязываешься, это я тебя вызвал, пей.

Я взял стакан, поднял его на уровень глаз, улыбнулся своему шефу и медленно выпил. Водка — живительная влага. Он снова налил по полстакана.

— Слушай, Суворов, своим взлетом ты обязан мне.

— Я всегда об этом помню.

— Я за тобой наблюдаю давно и стараюсь понять тебя. На мой взгляд, ты прирожденный преступник, хотя об этом и не догадываешься и не имеешь уголовной закалки. Не возражай, я людей знаю лучше, чем ты. Я тебя насквозь вижу. Пей.

— Ваше здоровье.

— Осади огурчиком.

— Спасибо.

Лицо у него мрачное. По всей видимости, он до моего прихода уже успел употребить. А выпив, он всегда становится мрачным. Со мной всегда происходит то же самое. Он, видимо, это давно подметил, и по некоторым другим, почти незаметным признакам с самого себя рисует мой портрет.

— Если бы ты, мерзавец, к уркам попал, то ты бы у них прижился. Они бы тебя за своего считали, а через несколько лет ты бы в банде определенным авторитетом пользовался. Возьми колбаски, не стесняйся. Мне ее из спецраспределителя доставляют. Ты о существовании такой колбасы, наверное, и не догадывался, пока я тебя к себе не забрал. Пей…

То, что водки в нем было уже более полкило, сомнений не было. Она понемногу действовать начинала.

Движения его руки с вилкой уже не отличались точностью, но ум Кравцова от влияния алкоголя был полностью изолирован. Говорит он ясно и четко, мыслит тоже ясно и четко.

— Одного я в тебе, Суворов, не понимаю: ты в мучительстве наслаждения не находишь или только скрываешь это? У нас широкие возможности наслаждаться своей силой. Ваньку-педераста можно мучить столько, сколько душа пожелает. А ты от этих удовольствий уклоняешься. Почему?

— Я в мучительстве наслаждения не чувствую.

Он покачал головой:

— Жаль.

— Это плохо для нашей профессии?

— Вообще-то нет. В мире астрономическое число проституток, но лишь немногие из них наслаждаются своим положением. Для большинства из них это тяжелая физическая работа, не более. Но независимо от того, нравится проститутке ее работа или нет, ее уровень во многом зависит от отношения к труду, от чувства ответственности, от трудолюбия. Профессией не обязательно наслаждаться, не обязательно ее любить, но на любом месте надо проявлять трудолюбие. Чего зубы скалишь?

— Оборот интересный — "трудолюбивая проститутка".

— Нечего смеяться, мы не лучше проституток, мы делаем не очень чистое дело, чтобы доставить удовольствие другим, и за наш тяжкий труд много получаем. Профессию свою ты не очень любишь, но трудолюбив, и этого мне достаточно. Наливай сам.

Я налил.

— А вам?

— Немного совсем плесни. Два пальца. Хорош. Я тебя вот зачем вызвал. Прожить на нашей вонючей планете можно, только перегрызая глотки другим. Такую возможность предоставляет власть. Удержаться у власти можно, только карабкаясь вверх. Скользкая она очень, пирамида власти. Достичь вершин этой пирамиды в одиночку невозможно, и потому каждый, кто по ее откосам вверх карабкается, формирует свою группу, которая идет с ним до самого верха или летит с ним в бездну. Я тебя вверх тащу, но и твоей помощи требую, помощи любой, какая потребуется, пусть даже и уголовного порядка. Когда ты чуть выше вслед за мной поднимешься, то и ты собственную группу сколотишь и будешь ее вслед за собой тянуть, а я тебя буду тянуть, а меня еще кто-то. А вместе мы нашего главного лидера вверх продвигать будем.

Он вдруг ухватил меня за ворот:

— Предашь — пожалеешь!

— Не предам.

— Я знаю, — глаза у него мрачные, — можешь предавать кого хочешь, хоть Советскую Родину, но не меня. Бойся даже думать об этом. Но ты об этом и не думаешь. Я это знаю, по твоим сатанинским глазам вижу. Допивай, и пошли. Поздно уже. Завтра придешь на работу в семь утра и к девяти часам подготовишь все свои документы к сдаче. Меня назначили начальником Разведывательного управления Прикарпатского военного округа. Туда, в управление, я свою команду потяну за собой. Конечно, я беру с собой не всех и не сразу. Некоторых позже перетяну. Но ты едешь со мной сразу. Цени.

4

Не знаю, что со мной. Что-то не так. Я просыпаюсь по ночам и подолгу смотрю в потолок. Если бы меня отправили куда-нибудь умирать за чьи-то интересы, я бы стал героем. Мне не жалко отдать свою жизнь. Возьмите, кому она нужна. Ну, берите же! Я забываюсь в коротком, тревожном сне. И черти куда-то несут меня. Я улетаю высоко-высоко. От Кравцова. От частей СпН. От жестокой борьбы за лучшее место под солнцем. Я готов бороться. Я готов грызть глотки. Но зачем это все? Битва за власть — это вовсе не битва за Родину. А битва за Родину, даст ли она утешение моей душе? Я уже защищал твои, Родина, интересы в Чехословакии. Неприятное занятие, прямо скажем. Я улетаю все выше и выше. С недосягаемой звенящей высоты смотрю я на свою несчастную Родину-мать. Она тяжело больна. Я не знаю, чем. Может, бешенством? Может, шизофрения у нее? Я не знаю, как ей помочь. Может, для этого надо кого-то убивать? Но я не знаю, кого. Куда же я лечу? Куда несут меня черти?

5

Львов — самый запутанный город мира. Много веков назад его строили так, чтобы враги не могли найти центр города. Природа все сделала для того, чтобы помочь строителям: холмы, овраги, обрывы. Улочки Львова спиралями скручены и выводят непрошенного посетителя то к отвесному оврагу, то в тупик. Видно, я этому городу тоже враг. Центр города я никак отыскать не могу. Среди каштанов мелькают купола собора. Вот он, рядом. Остается только обогнуть пару домов. Но переулок ведет меня вверх, ныряет под мост, пару раз круто ломается, и я больше не вижу собора, да и вообще с трудом представляю, в каком он направлении. Вернемся назад и повторим все сначала. Но и это не удается. Другой переулок ведет меня в густую паутину кривых, горбатых, но удивительно чистых улочек и наконец выбрасывает на шумную улицу с необычно маленькими, почти игрушечными трамвайчиками. Нет, самому мне не найти нужный адрес, и вся моя диверсионная подготовка мне не поможет. Такси! Эй, такси! В штаб округа! В Пентагон? Ну да, именно туда, в Пентагон.

Огромные корпуса штаба Прикарпатского военного округа выстроены недавно. Горожане называют эти глыбы из стекла и бетона Пентагоном.

Львовский Пентагон — это грандиозная организация, подавляющая новичка обилием охраны, полковничьих погон и генеральских лампасов. Но на деле все не так уж сложно, как кажется в первый день. В ведении штаба военного округа находится территория размером с Западную Германию и с населением в семнадцать миллионов человек. Штаб округа отвечает за сохранность советской власти на этих территориях, за мобилизацию населения, промышленности и транспорта в случае войны. Кроме того, штаб округа имеет в своем подчинении четыре армии: воздушную, танковую и две общевойсковые. Накануне войны штаб округа превратится в штаб фронта и будет управлять этими армиями.

Структура штаба округа точно такая же, как и штаба армии, с той разницей, что тут все на ступень больше. Штаб округа состоит не из отделов, а из управлений, а управления, в свою очередь, делятся на отделы, а те — на группы. Зная организацию штаба армии, тут совсем легко ориентироваться.

Все ясно. Все понятно и логично. Мы, молодые пришельцы, стараемся во всем разобраться и всюду суем свои носы: а это что? А это зачем?

Бывший начальник разведки Прикарпатского военного округа генерал-майор Берестов смещен, а за ним ушла и вся его команда: старики — на пенсию, молодежь — в Сибирь, на Новую Землю, в Туркестан. Начальником разведки назначен полковник Кравцов, и мы, люди Кравцова, бесцеремонно гуляем по широким коридорам львовского Пентагона. Строился он недавно и специально как штаб округа. Тут все рассчитано, тут все предусмотрено. Наше Второе управление занимает целый этаж во внутреннем корпусе колоссального сооружения. Одно нехорошо: все наши окна выходят в пустой, огромный, залитый бетоном двор. Наверное, так для безопасности лучше. Отсутствие приятного вида из окон — пожалуй, единственное неудобство, а в остальном все нам подходит. Нравится нам и разумная планировка, и огромные окна, и просторные кабинеты. Но больше всего нам нравится уход наших предшественников, которые совсем недавно контролировали всю разведку в округе, включая и нашу 13-ю армию. А теперь этих ребят судьба разметала по дальним углам империи. Власть — дело деликатное, хрупкое. Власть нужно крепко держать. И осторожно.

6

На новом месте вся наша компания обживается быстро. Работа у нас все та же, только тут размах шире. Тут интереснее. Меня уже знают, и мне уже улыбаются в штабе. У меня хорошие отношения с ребятами из "инквизиции" — группы переводчиков, мне рассказывают анекдоты шифровальщики с узла связи и операторы из центра радиоперехвата. Но и за пределами Второго управления меня уже знают. Прежде всего в боевом планировании — в Первом управлении. Боевое планирование без наших прогнозов жить не может. Но им вход в наше управление запрещен, и потому они нас к себе зовут:

— Витя, что в ближайшую неделю супостат в Битбурге делать собирается?

Битбург — американская авиабаза в Западной Германии. И чтобы ответить на этот вопрос, я должен зарыться в свои бумаги. Через десять минут я уже в Первом управлении:

— Активность на аэродроме в пределах нормы, одно исключение: в среду прибывают из США три транспортных самолета С-141.

Когда мы такие прогнозы выдаем, операторы улыбаются: хорошо "тот парень" работает! Им, операторам, знать не положено, откуда дровишки к нам поступают. Но операторы — тоже люди, и тоже шпионские истории читают, и оттого они уверены, что у Кравцова есть супершпион в каком-то натовском штабе. Супершпиона они между собой называют "тем парнем". Хвалят "того парня" и довольны им офицеры боевого планирования. Действительно, есть у Кравцова люди завербованные. Каждый военный округ вербует иностранцев и для получения информации, и для диверсий. Но только в данном случае "тот парень" ни при чем. Информацию, поступающую от секретной агентуры, Кравцов в сейфе держит и мало кому показывает. А то, чем мы боевое планирование питаем, имеет куда более прозаическое происхождение. Называется этот источник информации графиками активности, а способ добывания такой информации сводится к внимательному слежению за активностью радиостанций и радаров противника. На каждую радиостанцию, на каждый радар дело заводится: тип, назначение, расположение, кому принадлежит, на каких частотах работает. Очень много сообщений расшифровывается нашим пятым отделом. Но есть радиостанции, сообщения которых расшифровать не удается годами. И именно они представляют главный интерес, ибо это и есть самые важные радиостанции. Понятны нам сообщения или нет, на станцию заводится график активности и каждый ее выход в эфир фиксируется. Каждая станция имеет свой характер, свой почерк. Одни станции днем работают, другие — ночью, третьи имеют выходные дни, четвертые не имеют. Если каждый выход станции в эфир фиксировать и анализировать, то скоро становится возможным предсказывать ее поведение.

А кроме того, активность радиостанций в эфире сопоставляется с деятельностью войск противника. Для нас бесценны сведения, поступающие от водителей советских грузовиков за рубежом, от проводников советских поездов, от экипажей "Аэрофлота", от наших спортсменов и, конечно, от агентуры. Сведения эти отрывочны и не связаны друг с другом: дивизия поднята по тревоге, ракетная батарея ушла в неизвестном направлении, массовый взлет всех самолетов. Эти кусочки сопоставляются с активностью в эфире, замечаются закономерности, учитываются особые случаи и исключения из правил. И вот однажды после многолетнего анализа мы можем утверждать наверняка: если в эфир вышла станция РБ-7665-1, значит, через четыре дня произойдет массовый взлет военных самолетов с авиабазы Рамштайн. Это нерушимый закон. А если вдруг заработает станция, которую мы называем Ц-1000, тут и ребенку ясно, что боеготовность американских войск в Европе будет повышена. А если, к примеру…

— Слушай, Витя, мы, конечно, понимаем, что нельзя об этом говорить, но вы уж… того… Как бы сказать понятнее… В общем, вы берегите того парня.