1

Мать-Россия, ты машешь мне детской рукой с железнодорожной насыпи, ты открываешь передо мной свои необозримые дали. Осинки, березки, елочки, разрушенные церкви, девочки на сенокосе, заводские трубы и опять дети на насыпи. Они машут мне вслед и улыбаются мне. Мосты, мосты. Десна-река пронеслась под стальными пролетами. Конотоп. Брянск. Калуга. Стучат колеса на стыках. Тук. Тук. Тук. Шумит вагон. В вагоне у нас пьянка. В вагоне все свои. Эшелон воинский. Чужих нет. В вагоне только военные советники. Будущие. И пьют пассажиры вагона за свое будущее. За Десятое главное управление. За генерал-полковника Окунева. Пошла бутылка новая по кругу. Пей, капитан! За звезду! Больших звезд тебе, капитан! Спасибо, майор, и тебе тоже! Глаза горят. Глаза у всех горят. Мы все мальчишки, помешанные на войне. Разве мы шли в училища ради того, чтобы проверять, как у солдат сапоги вычищены? Нет, мы шли в училища как романтики войны. И вот они, счастливцы, которым Десятое главное управление дает такую возможность. За "Десятку", братцы! За "Десятку"!

Много нас в вагоне. Артиллерия, летчики, пехота, танкисты. Еще день назад мы не знали друг друга. Но все мы уже друзья. И снова бутылка по кругу. За вас, ребята, за вашу удачу. За ваши звезды.

А куда же меня черти несут? В моих документах числится Куба, но только потому, что в группе нет никого другого на Кубу. Многие в Египет, многие в Сирию. Некоторые во Вьетнам. Если бы был кто-нибудь действительно на Кубу, то мне придумали бы что-то другое. Кравцов, конечно, догадывается, предполагает, что Куба — только маскировка.

Но ничего толком не знал и он. Кравцов — генерал! Я видел его генералом. Но он был в запыленном комбинезоне и в голубом выгоревшем берете, как обычный боец частей СпН. Я стараюсь представить его в настоящей генеральской форме с золотыми погонами и широкими лампасами. Не удается. Я помню его только таким, каким он был в момент нашей самой первой встречи: в чистенькой гимнастерке, с погонами подполковника, с лицом молоденького капитана. Успехов вам, генерал.

2

Красная Пресня — самый мощный военный железнодорожный узел мира. Эшелоны. Эшелоны. Эшелоны. Тысячи людей. Все за высокими заборами. Все под слепящим светом прожекторов. Эшелоны с танками в Германию. Эшелоны с новобранцами в Чехословакию. Лязг и грохот. Маневровые тепловозы формируют составы. На Дальний Восток эшелон с пушками. Вот какие-то контейнеры. Охрана вокруг, как вокруг Брежнева. Склады. Склады. Склады. Погрузка и разгрузка. Эшелон демобилизованных солдат из Польши. И тут же тюремные вагоны. Окна узкие и длинные. Окна закрашены белой краской. Окна в решетках. Красная Пресня — это не только военный центр, это пересыльная тюрьма. Солдаты с овчарками. Краповые погоны. Тюремный эшелон медленно уходит в зону. Ворота огромные, стальные. Колючая проволока. Голубой слепящий свет. Тюремные эшелоны. В Бодайбо. В Череповец. В Северодвинск. В Жёлтые Воды. Огромные серые блоки военного пере сыльного пункта.

— Группа советников в Южный Йемен! Пройдите в блок Б, комната двести семнадцать.

— Советник на Кубу!

— Я.

— Капитан Суворов?

— Да.

— Следуйте за мной.

Молодой стройный майор ведет меня мимо каких-то длинных заборов и штабелей зеленых ящиков.

— Сюда, капитан.

В небольшом дворике нас ждет санитарная машина с красными крестами.

— Пожалуйста, капитан.

Дверь захлопнулась за мной, и машина тронулась. Пару раз она останавливалась — наверное, проверка при выходе из запретной зоны. И вот меня везут по Москве. Я знаю, что везут не по прямой дороге, а по улицам большого города: машина часто поворачивает и подолгу стоит у светофоров на перекрестках. Но это только мои предположения. Видеть я ничего не могу — окна в салоне матовые, как в тюремном вагоне.

3

Каково удельное давление на грунт американского танка М-60? Какие противотанковые ракеты вам больше нравятся: американские или французские? Почему? Почему винтовые лестницы в замках закручиваются снизу влево вверх, а не снизу вправо вверх? Почему у телеги передние колеса маленькие, а задние большие? Что такое "три линии"? Почему в русской винтовке Мосина нарезы идут слева вверх направо, а в японской винтовке Арисака — наоборот? Каковы принципиальные недостатки роторного двигателя Винкеля? Сколько весит ведро ртути? Женщины какого типа вам нравятся? Сколько номеров журнала "Огонек" выпускается в год? Кто первым применил "вертикальный охват"? Что означает буква "Л" в названии советского истребителя-бомбардировщика Су-7БКЛ? Если бы вам приказали модернизировать американский стратегический бомбардировщик Б-58, какие его тактико-технические характеристики вы улучшили бы в первую очередь? Почему на германских танках "Пантера" была использована шахматная подвеска? В советской мотострелковой дивизии 257 танков. По вашему мнению, это количество нужно уменьшить или увеличить? Насколько? Почему? Как это повлияет на организацию снабжения дивизии?

Вопросы сыплются один за другим. Времени на обдумывание никакого. Только задумался — следует новый вопрос.

Кто такой Чехов? Это снайпер из 138-й стрелковой дивизии 62-й армии.

А Достоевский? Странные вопросы. Кто же не знает Достоевского! Николай Гаврилович Достоевский — генерал-майор, начальник штаба 3-й ударной армии.

Экзаменаторы смеются: это, капитан, немного не то, что мы ожидали услышать, но твои ответы мы принимаем. Они тебя характеризуют весьма ярко. Если мы иногда смеемся, не смущайся.

А разве я когда-нибудь смущался?

4

Кажется, что мне задали миллион вопросов. Но позже я прикинул, что их было где-то около пяти тысяч: 50 вопросов в час, 17 часов, 6 дней. На некоторые вопросы приходится отвечать пять, а то и десять минут. На другие уходят секунды. Иногда вопросы повторяются. Иногда один и тот же вопрос быстро повторяется несколько раз. Не надо нервничать. Отвечай быстрее. Не вздумай врать, не вздумай хитрить.

Итак, сколько водки вы можете выпить за один раз? Вот фотографии десяти женщин. Какая вам нравится больше всех? Двести шестьдесят два умножить на шестнадцать. Скорее. В уме.

Это не очень трудно. Нужно сначала двести шестьдесят два умножить на десять, потом прибавить половину того, что получилось, потом еще двести шестьдесят два.

Экзаменатор смотрит в упор. Скорее, капитан. Такая чепуха. Я смотрю в потолок. Я мучительно складываю все вместе. Я смотрю прямо перед собой. Какому-то моему предшественнику задавали именно этот вопрос, и он тоненьким карандашом выписывал все вычисления на зеленой бумаге, которой покрыт мой стол. Я хватаю готовый ответ, и тут же соображаю, что это просто провокация. Не могло быть у моего предшественника тоненького карандашика. Не мог он под сверлящим взглядом тайно делать вычисления на бумаге. Я сжимаю челюсти и бросаю свой собственный ответ: четыре тысячи сто девяносто два. Я даже не смотрю на зеленую бумагу, покрывающую мой стол. Я знаю, что там заведомо неправильный ответ.

А вопросы сыплются, как горох. Как бы вы, капитан, реагировали, если бы мы вам предложили торговать арбузами? Если бы вам предложили десять миллионов долларов, как бы вы потратили эти деньги? Если бы вас одного отправили на три года в Антарктиду, что, кроме оружия, еды и одежды, вы бы взяли с собой?

Иногда в зале один экзаменатор. Иногда их трое, иногда пятнадцать. Вот двести фотографий, опознайте тех, кого вы видели в этой комнате за время экзаменов. Время пошло. Теперь выберите тех, кого вы видели в этой комнате только однажды.

В этом тексте зачеркните все буквы "О", подчеркните все буквы "А", обведите кругом все буквы "С". На действия этого субъекта внимания не обращайте, как и на звуки из репродуктора. Время пошло.

Субъект корчит рожи, старается вырвать карандаш, выбивает из-под меня стул. А репродуктор надрывается: зачеркни "С", подчеркни "О"…

Иногда во время экзамена прямо в комнату приносят роскошный обед, иногда этого не делают. Иногда отпускают в туалет по первому требованию, иногда просить приходится по три раза. Каждый день они подводят меня к последнему рубежу моих умственных и физических возможностей. И я, и они этот рубеж совершенно отчетливо чувствуем. Далеко за полночь я, не раздеваясь, валюсь на свою кровать и мгновенно засыпаю. Вот этого момента они и ждут. В глаза бьет ослепительный свет. Двести шестьдесят два умножить на шестнадцать! Ну, скорее! В уме! Это же так просто! Ты ведь уже на этот вопрос ответил! Ну что же ты!

— Четыре тысячи сто девяносто два! — кричу я им.

И свет гаснет.

5

Много позже я узнал, что тех, кто правильно ответил больше чем на 90 процентов вопросов, сюда не принимали. Очень умные не нужны. И все же главная цель экзаменов состояла не в том, чтобы оценить уровень знаний. Вовсе нет. Способность усваивать большое количество информации в короткое время при сильном возбуждении и при наличии помех — вот что главное. А кроме того, оценивается наличие или отсутствие чувства юмора, уровень оптимизма, уравновешенность, способность к интенсивной деятельности, настойчивость и многое другое.

— Что ж, парень, ты нам подходишь, — сказал мне на исходе шестого дня седой экзаменатор. — Организация у нас серьезная. Правила тут такие короткие, что понимает их даже тот, кто ничего не хочет понимать. Закон у нас простой: вход — рубль, выход — два. Это означает, что вступить в организацию трудно, но выйти из нее еще труднее. Для всех членов организации предусмотрен только один выход из нее — через трубу. Для одних этот выход — с почетом, для других — с позором, но для всех нас есть только одна труба. Только через нее мы выходим из организации. Вот она, эта труба…

6

Я думал, что лицо полковника, заживо сгорающего в печи крематория, будет преследовать меня всю жизнь в ночных кошмарах. Но он никогда мне не снился. А думал я о нем много. И вот что мне непонятно. Объяснили мне, что любил он деньги, любил выпить, женщин любил. За деньги и продался иностранным разведкам. Допустим, что так. Но у него были великолепные возможности бежать на Запад. А он не бежал. На Западе было бы ему вдосталь и денег, и вина, и женщин. А в Москве он деньги все равно тратить не мог. Да и не разгуляешься тут особенно.

Бабник бежал бы к бабам и деньгам, а он ходил по краю, балансируя между жизнью и смертью. Отчего, черт подери? Я кручусь на горячей подушке и уснуть не могу. Первая ночь без экзаменов. А может, телекамера за мной по ночам смотрит? Ну и хрен с ней! Я встаю и показываю кукиш во все углы. Если вы за мной и сейчас следите, то завтра в Центральный Комитет меня не повезут. Затем я решаю, что недостаточно показать им только кукиш, и потому показываю предполагаемой телекамере все, что могу показать. Утром посмотрим, выгонят меня или нет.

Продемонстрировав все, что могу, я удовлетворенно улегся на кровать и тут же уснул в твердой уверенности, что завтра меня выгонят и отправят в Сибирь командовать танковой ротой, а если нет, то тут жить можно, и можно обходить контроль.

Я сплю в кровати блаженно и сладко. Я сплю крепко. Я знаю, что если меня в Аквариум примут, то это будет большая ошибка советской разведки. Я знаю, что если выход останется только один и только через трубу, то для меня этот выход не будет почетным. Я знаю, что и в своей постели я не умру.

Нет, такие как я в своей постели не умирают.

Ах, советская военная разведка, лучше бы ты меня сразу через трубу пропустила!