1

— Товарищ генерал, я имел связь через воду с Двести девяносто девятым. Он сообщает, что в ближайшие месяцы в его отеле вряд ли будут клиенты из интересующих нас мест.

— Плохо.

— Но Двести девяносто девятый недаром хлеб ест. Он установил дружеские отношения с владельцами соседних отелей и иногда под разными предлогами имеет возможность просматривать записи о бронировании номеров.

— Ты думаешь, это не опасно? — командир знает, что это не опасно, но он обязан задать мне этот вопрос.

— Нет, товарищ генерал, не опасно, Двести девяносто девятый хитер и опытен. Так вот, он сообщает, что в соседнем отеле… — я придвигаю к себе лист бумаги и пишу название отеля. Я не имею права называть даты, адреса, названия или имена. Даже в защищенных комнатах мы должны писать их на бумаге, иногда при этом произнося совершенно не относящиеся к делу даты, названия и имена. — В соседнем отеле зарезервировано место для человека, — я пишу имя на бумаге. — Он работает в Испании. В городе…

Я придвинул лист бумаги поближе и с торжественным видом начертил огромными буквами название города: Рота.

Он смотрит на меня, не желая этому верить. И тогда я на листе вновь пишу это короткое очаровательное название, которое каждому разведчику снится ночами, которое звучит как хрустальный звон для каждого из нас: Рота.

Он смеется, и я смеюсь. В мире сотни мест, которые интересны для нас, любое из них — находка, любое — улыбка фортуны для разведчика. Мне выпало настоящее счастье — Рота!

— Тебя проверить? — смеется он.

Это шутка, конечно. Нельзя быть офицером ГРУ, не зная характеристик этой базы. При слове Рота в памяти каждого офицера ГРУ, как на экране компьютера, возникают короткие фразы и четкие цифры: площадь акватории — 25 квадратных километров; гавань защищена волноломом длиной 1500 метров, три пирса по 350 метров каждый, глубина у пирсов 12 метров, склад боеприпасов на 8 тысяч тонн, хранилище нефтепродуктов на 300 тысяч тонн; аэродром, взлетная полоса одна, 4 тысячи метров. А что там базируются американские атомные ракетные подводные лодки — это все знают.

Навигатор ходит по кабинету. Навигатор трет руки.

— Пиши запрос.

— Есть!

2

Человек из маленького испанского местечка Рота, я ничего о тебе не знаю. Еще даже не ясно, американец ты или испанец. Но я заполняю запрос. Завтра этот запрос пропустят через большой компьютер ГРУ. Большой компьютер сообщит все, что он знает о тебе.

Большой компьютер ГРУ создан творческим гением американских инженеров и продан Советскому Союзу близорукими американскими политиками. За большой компьютер Америка получила миллионы, а потеряла миллиарды. Большой компьютер знает всех. Он умный. Он поглощает колоссальное количество данных о населении Земли. Он прожорлив. Он заглатывает телефонные книги, списки выпускников университетов, списки сотрудников астрономического количества фирм. Он ненасытен. Он пережевывает миллионы газетных объявлений о рождениях и смертях. Но он питается не только этой макулатурой. Ему доступны секретные документы, притом — в огромных количествах. Каждый из нас заботится о том, чтобы этот прожорливый американский ребенок не голодал.

Может быть, информация о человеке из Роты будет совсем отрывочной и недостаточной. Может быть, большой компьютер сообщит нам дату его рождения, может быть, дату, когда его имя впервые появилось в секретном телефонном справочнике, может быть, название банка, в котором этот человек держит деньги. Но и этих отрывочных данных вполне достаточно, чтобы немедленно командный пункт ГРУ направил несколько шифровок в места, где можно добыть что-то еще. Какие-то борзые, может быть, найдут твоих родителей, твоих школьных друзей, твой родной город, твою фотографию. И когда я встречу тебя в небольшом отеле на берегу горного озера, я буду знать о тебе больше, чем ты думаешь. Дорогой друг, до скорой встречи.

Кстати, для удобства тебе уже присвоен номер 713. А если полностью — 173-В-41-713. Чтобы все, кому положено, сразу знали, что работает с тобой 41-й офицер добывания венской дипломатической резидентуры ГРУ.

3

Время летит, как стучащий колесами экспресс, оглушая и упругим потоком отбрасывая от насыпи. Снова день и ночь смешались в черно-белом водовороте: транзит из Ливана, прием на связь людей, завербованных в Южной Африке, тайниковая связь с каким-то призрачным "другом", завербованным неизвестно кем, обеспечение нелегалов и опять транзит — в Ирландию. И командир, и Младший лидер запрещают отвлекать меня по пустякам. Но слишком часто идет обеспечение особой важности, то есть обеспечение нелегалов или массовое обеспечение, когда в прикрытии работают все, включая и заместителей резидента. И никому нет поблажек. В обеспечении все! Где людей взять? Дважды в ночь пойдешь! Прием транзита из Франции. Прием транзита из Гондураса. Понимать надо!

И вдруг колесо остановилось. Я листаю свою рабочую тетрадь, исписанную вдоль и поперек, и вдруг внезапно открываю совершенно белую страницу. На ней только одна запись: "Работа с 713". И эта запись на белой странице — мой план на сегодняшний день. День, когда я сижу в своем кресле, а в моей голове галопом несутся встречи, тайниковые операции, безличная связь.

Я долго смотрю на короткую фразу, затем поднимаю белую телефонную трубку и, не набирая никаких цифр, спрашиваю:

— Товарищ генерал, вы не могли бы принять меня?

— До завтра подождет?

— Я уже несколько дней пытаюсь попасть к вам на прием, — это я вру, зная, что сейчас у него нет времени проверять, — но сегодня последний день.

— Как последний?

— Вернее не последний, товарищ генерал, а первый.

— Ах ты, черт. Слушай, я сейчас не могу. Через тридцать минут зайдешь ко мне. Если кто-то будет в приемной, пошли на хрен от моего имени. Понял?

— Понял.

Через тридцать минут я доложил Навигатору маршрут следования, приемы и уловки, которыми намеревался сбить полицию со следа. Доложил все, что мне теперь известно о нем — человеке из Роты.

— Ну что ж, неплохо. Желаю удачи.

Он встал. Улыбнулся мне. И пожал руку — третий раз за четыре года.

4

Дороги забиты туристами. Я тороплюсь. Я рассчитываю попасть в гостиницу к вечеру, чтобы и этот вечер использовать для выполнения задачи. Пять часов я гоню по автостраде. Иногда приходится подолгу стоять, когда образовываются гигантские пробки на дорогах, но как только путь освобождается, я снова гоню свою машину, не жалея ни мотора, ни шин, обгоняя всех. Когда солнце стало клониться к западу, я съехал с широкого шоссе на узкую дорогу и, не снижая скорости, погнал по ней. Из-за поворота вылетел белый "мерседес". Тормоза надрывно визжат. Над ним облако пыли: его на обочину вынесло. Водитель меня ярким светом фар по глазам хлещет и зычным ревом сигнала — по ушам моим. Женщина на заднем сиденье "мерса" пальцем у виска крутит, внушает мне, что я ненормальный.

Зря стараетесь, мадам, я это знаю и без вас.

Я чуть педали тормоза коснулся на повороте, отчего тормоза взвыли, протестуя, вынося мою машину на встречную полосу, тут же тормоза отпускаю, а педаль газа в пол жму, до упора. Голову на отрез — моего номера запомнить они не могли и даже рассмотреть времени не имели. Я уже за поворотом. Я руль ухватил и не отпущу его. Если в пропасть лететь — так и тогда не отпущу. Машина моя ревет. Не нравятся машине повадки мои. На первом же перекрестке ухожу на совсем узенькую дорогу в темном лесу. По ней, по этой дороге, я долго вверх карабкаюсь, потом вниз, вниз, в горную долину. Более широкой дорога стала. По ней и пойду. Картой не пользуюсь. Местность эту я хорошо представляю да по багровому солнцу ориентируюсь. А оно уж своим раскаленным краем поросшей лесом скалистой гряды коснулось.

5

В гостиницу попал, когда уж совсем стемнело. Гостиница на берегу лесного озера у отлогого горного склона. Зимой тут, наверное, все пестрит яркими лыжными костюмами. А сейчас, летом, — тишина, покой. С гор прохладой тянет, а над некошеным лугом кто-то раскинул упругую перину белого тумана. Мне некогда на красоты любоваться. Скорее в номер. На второй этаж. А ключ в замочную скважину не попадает. Я себя успокаиваю. Дверь открываю. Чемодан — в угол, и — в душ. Грязный я совсем. Целый день за рулем.

Вот уж и чистенький. Полотенцем по коже сильнее, сильнее. Костюм свеженький на себя, наглаженный. Платок яркий — на шею. А теперь в зеркало. Нет, так, конечно, не пойдет. Глаза свинцовые, губы сжаты. На лице беззаботное счастье светиться должно. Вот так. Так-то лучше. Теперь вниз. Да не спеша. Смотрят люди на меня, и никто не подумает, что сегодня в моей трудной жизни, лишенной выходных и праздников, — один из наиболее утомительных дней. И не думайте, что мой рабочий день уже кончился, — нет, он продолжается.

В зале музыка грохочет. В зале по темным стенам яркие огни мечутся, по потолку тоже и по лицам счастливых людей, распыляющих уйму энергии в угоду своему наслаждению. В бурном водовороте звуков вдруг яростно доминирует труба, заглушая все своим ревом, и ритм торжествует над толпой, подчиняя себе каждого. И по властному велению ритма звенит хрусталь, вторя пьянящему шуму танцующей толпы.

Моя рука чувствует режущий холод запотевшего хрусталя, я поднимаю перед собой сверкающий, искрящийся сосуд, наполненный обжигающей влагой, и в то же мгновение в нем отражается весь бушующий ураган звуков и красок. Улыбаясь брызжущему огню и закрывая им лицо, медленно обвожу зал глазами, стараясь не выдать своего напряжения. Вот уголком глаза засек того, кто в Аквариуме числится под номером 713. Я видел его только раз, только на маленькой фотографии. Но я узнаю его. Это он. Медленно подношу бокал к губам, гашу улыбку, чуть касаюсь губами хрусталя, так же медленно поворачиваю лицо. Вот он поднимает глаза на меня. Вот наши взгляды встретились. Я изображаю радостное удивление на лице и салютую широким приветственным жестом. Он изумленно оборачивается, но сзади — никого. Он вновь смотрит на меня вопросительно: ты это кому? Тебе! — про себя отвечаю я. Кому же еще? Расталкивая танцующих, с бокалом в руке пробиваюсь к нему.

— Здравствуй! Вот уж не ожидал встретить тебя тут! Ты помнишь тот великолепный вечер в Ванкувере?

— Я никогда не был в Канаде.

— Извините, — смущенно говорю я, всматриваясь в его лицо, — тут так мало света, а вы так похожи на моего знакомого… Извините, пожалуйста…

Я вновь пробился к бару. Минут двадцать наблюдаю за танцующими. Стараюсь уловить наиболее характерные движения: в моей жизни никогда не было времени для танцев. Когда приятное тепло разливается по всему телу, я вхожу в круг танцующих, и толпа радушно расступается, открывая ворота в королевство веселья и счастья.

Танцую долго. Постепенно мои движения приобретают необходимую гибкость и свободу. А может, мне это только кажется. Во всяком случае, на меня никто не обращает внимания. Веселая толпа принимает в свои ряды всех и прощает всем.

Когда он ушел, я не знаю. Я уходил поздней ночью в числе самых последних.

6

Звонок будильника разбудил меня рано утром. Я долго лежу, уткнувшись лицом в подушку. Меня мучает хроническая нехватка времени на сон. И пять часов никак не могут возместить многонедельного недосыпа.

Вспомнив главные события вчерашнего дня, я заставляю себя резко вскочить. Пятнадцать минут терзаю себя гимнастикой, потом душ — жгуче-холодный, беспощадно горячий, снова холодный и снова нестерпимо горячий. Тот, кто принимает такой душ регулярно, выглядит на пятнадцать лет моложе своего возраста. Но не это мне важно. Я должен выглядеть бодрым и веселым, каким подобает быть праздному бездельнику.

На завтрак я прихожу самым первым и погружаюсь в утренние газеты, изображая равнодушие.

Вот к завтраку спустилась пожилая чета. Вот прошла женщина неопределенного возраста, неопределенной национальности со вздорной, не в меру агрессивной собачкой. Вот группа улыбающихся японцев, обвешанных фотоаппаратами. Вот и он. Улыбнулся и кивнул мне. Он узнал меня. Именно ради этого я тут и сижу.

После завтрака иду в свой номер. Уборка еще не началась. Вешаю на дверь табличку "Не беспокоить", запираю дверь на ключ, опускаю жалюзи на окнах и, оказавшись в темноте, с удовольствием вытягиваюсь на кровати. О таком дне, когда никуда не надо спешить, я мечтал давно. Пытаюсь вспомнить промахи последних дней, но на лице остается блаженная улыбка. С этой улыбкой я, наверное, и засыпаю.

Вечером я исступленно танцую в толпе. Он все на том же месте, что и вчера. Один. Увидев его, улыбаюсь. Подмигиваю и жестом приглашаю в толпу безумствующих. Он улыбается и отрицательно качает головой.

Следующим утром я первым спустился в холл. Он был вторым.

— Доброе утро, — говорю я, протягивая свежие газеты.

— Доброе утро, — улыбается он.

На первых страницах всех газет — президент Уганды Иди Амин. Мы перебросились парой фраз и пошли завтракать.

Самое главное сейчас — не вспугнуть его. Можно, конечно, взять быка за рога, но у меня есть несколько дней, и потому я использую "плавный контакт". Многое об этом человеке нам не известно. Но даже наблюдение в течение нескольких дней дает много полезной информации: он один, на женщин не бросается, деньгами не сорит, но и не жалеет каждый доллар, весел. Последний факт важен: знающие люди говорят, что угрюмых вообще вербовать невозможно. Челюсти сжаты — уже одного этого достаточно для того, чтобы кое-что узнать о внутреннем мире человека, это верный признак внутренней подтянутости, собранности и воли. Такого трудно вербовать, зато потом легко с таким работать.

Что еще? Книг читает много. Последние известия смотрит и слушает. Юмор понимает и ценит, одевается аккуратно, но без роскоши. Никаких ювелирных украшений не носит. Не напивается, но пьет регулярно, волосы на голове слегка растрепаны — это тоже хорошие признаки: значит, мой "друг" достаточно раскован; к человеку "правильному" и совершенному во всем — опрятному и наглаженному, не нарушающему правила дорожного движения и непьющему — трудно подступиться.

Я долго украдкой наблюдаю за выражением его лица. Особенно мне важны все детали глаз: глаза расположены широко, веки не нависают, небольшие мешки под глазами. Зрачки с одного положения на другое переходят медленно и задерживаются в одном положении долго. Веки опускает медленно и так же медленно их поднимает. Взгляд долгий, но не всегда внимательный. Чаще взгляд отсутствующий, чем изучающий.

При изучении человека особое внимание уделяется мышцам рта в разных ситуациях: в улыбке, в гневе, в раздражении, в расслаблении. Но и улыбка бывает снисходительной, презрительной, брезгливой, счастливой, иронической, саркастической, бывает улыбка победителя и улыбка проигравшего, улыбка попавшего в неловкое положение и улыбка угрожающая, близкая к оскалу. Во всех этих ситуациях мышцы лица работают по-разному. Работа этих мышц — зеркало души. И детали эти гораздо более важны, чем информация о финансовых и служебных затруднениях человека, хотя и об этом неплохо было бы знать.

Ночью я бросаю в машину рюкзак, длинные сапоги, удочки и еду на дальнее озеро ловить рыбу. На рассвете из камышей появляется Младший лидер. Он садится рядом со мной и забрасывает удочку в воду. Кругом никого. Вода слегка парит.

Первый зам командира рыбалку терпеть не может. Особенно его раздражает то, что находятся на свете люди, которые добровольно руками берут червяков. Он к ним притрагиваться не желает. Если бы приказали — другое дело. Но тут старшим был он. Нужды брать наживку в руки не было, и потому он забрасывает удочку с пустым крючком. Он устал. Глаза совсем красные, лицо серое. Ради короткой встречи со мной он явно всю ночь провел за рулем. А ведь у него множество своих ответственных дел. Он неудержимо зевает, слушая меня, правда, в конце рассказа зевать перестал, даже слегка улыбнулся.

— Все хорошо, Виктор.

— Вы думаете, можно вербовать?

Третий раз в жизни я удостоился взгляда, который усталый учитель дарит на редкость бестолковому ученику. Учитель трет свои красные от недосыпа глаза:

— Слушай, Суворов, ты чего-то не понимаешь. В таком деле ты просто не имеешь права спрашивать разрешения. Если ты спросишь, я тебе отвечу отказом. Когда-нибудь ты станешь Младшим лидером и даже Навигатором, но запомни: и тогда ты не должен никого спрашивать. Ты пошлешь запрос в Аквариум, а ответ по техническим причинам обязательно опоздает. Я могу знать очень многое о твоем человеке, но я не могу его чувствовать. Ты разговариваешь с ним, и только твоя собственная интуиция может тут помочь. В этой ситуации ни я, ни Навигатор, ни Аквариум брать на себя ответственность не желаем. Если ты человека не завербуешь, это твоя ошибка, которую тебе не скоро простят. Если ты ошибешься и тебя арестуют на вербовке, тебе и этого не простят. Все зависит только от тебя. Хочешь вербовать — это будет твой орден, это тебя будут хвалить, это твой успех и твоя карьера. Мы все тебя тогда поддержим. Запомни, что Аквариум всегда прав. Запомни, что Аквариум всегда на стороне тех, у кого успех. Если ты будешь нарушать правила и провалишься — попадешь под трибунал ГРУ. Если будешь действовать точно по правилам, но провалишься — опять ты же и будешь виноват: догматично использовал правила. Но если ты добьешься успеха, то тебя поддержат все и простят тебе всё, включая нарушение самых основополагающих правил. И запишут в личное дело: "Творчески и гибко использовал инструкции и наставления, отметая устаревшие и отжившие правила". Уверен в успехе — иди и вербуй. Не уверен — откажись сейчас. Я другого пошлю, о такой возможности любой разведчик мечтает. Дело твое.

— Буду вербовать.

— Это другой разговор. И запомни: ни я, ни Навигатор, ни Аквариум твоих намерений не одобряем. Мы просто их не знаем. Ошибешься — мы скажем, что ты глупый мальчишка, который превысил свои полномочия, за что тебя нужно выгнать на космодром Плесецк.

— Понимаю.

— Тогда желаю успеха.

Чтобы быть похожим на рыбака, он взял несколько пойманных мной рыбешек и скрылся в камышах.

7

Вечером мы с 713-м пьем в ресторане гостиницы. Он и не подозревает о том, что у него давно есть номер, что большой компьютер уделил ему особое внимание, что вокруг горного отеля собраны немалые силы добывания и обеспечения, что из Аквариума прибыл один из ведущих психологов ГРУ полковник Стрешнев, который проводил анализ короткого фильма, снятого мной. 713-й даже не догадывается, что работу его лицевых мышц анализировал один из лучших специалистов советской военной разведки.

Мы пьем и смеемся. Мы говорим обо всем. Меняя темы, я говорю о погоде, о деньгах, о женщинах, об успехе, о власти, о сохранении мира и предотвращении мировой ядерной катастрофы, и смотрю на его реакцию. Должна быть какая-то тема, которую он поддержит и сам поведет разговор. Главное, чтобы он говорил больше меня. Для этого нужен ключик. Для этого нужна тема, которая его интересует. Мы снова пьем и снова смеемся. Ключик найден. Его интересуют акулы. Смотрел ли я фильм "Челюсти"? Нет, еще не смотрел. Ах, какой фильм! Акулья пасть появляется, когда зал, полный зрителей, ее не ждет. Какой эффект! Мы снова смеемся. Он рассказывает мне о повадках акул. Удивительные существа… Мы снова смеемся. Он старается угадать, какой я национальности. Грек? Югослав? Смесь чеха и итальянца? Смесь турка с немцем? Да нет же, я русский. Мы оба хохочем. Что же ты тут, русский, делаешь? Я — шпион! Ты хочешь меня завербовать? Да! Мы хохочем до упаду.

Потом он вдруг перестает смеяться.

— Ты правда русский?

— Правда.

— Ты шпион?

— Шпион.

— Ты пришел вербовать меня?

— Тебя.

— Ты все обо мне знаешь?

— Не все. Но кое-что.

Он долго молчит.

— Наша встреча заснята на пленку, и ты будешь теперь меня шантажировать?

— Наша встреча заснята на пленку, но шантажировать я не буду. Может быть, это не совпадает со шпионскими романами, но шантаж никогда не давал положительных результатов, и потому не используется. По крайней мере, моей службой.

— Твоя служба — КГБ?

— Нет. ГРУ.

— Никогда не слышал.

— Тем лучше.

— Слушай, русский, я давал клятву не передавать никаких секретов иностранным державам.

— Никаких секретов никому передавать не надо.

— Чего же ты от меня хочешь?

Он явно никогда не встречал живого шпиона, и ему просто интересно со мной поговорить.

— Ты напишешь книгу.

— Про что?

— Про подводные лодки на базе Рота.

— Ты знаешь, что я с этой базы?

— Потому я и вербую тебя, а не тех за соседним столом.

Мы снова смеемся.

— Мне кажется, что все как в кино.

— Это всегда так бывает. Я тоже никогда не думал, что попаду в разведку. Ну, спокойной ночи. Эй, девочка, счет!

— Слушай, русский, я напишу книгу, и что дальше?

— Я опубликую эту книгу в Советском Союзе.

— Миллион копий?

— Нет. Только сорок три.

— Немного.

— Я плачу семнадцать тысяч долларов за каждую копию. Контракт не подписываю. Десять процентов я плачу немедленно. Остальное — сразу по получении рукописи, если, конечно, в ней будут освещены вопросы, интересующие моих читателей. Потом книгу можно опубликовать в США и Великобритании, а если западному читателю что-то может быть не интересно, это можно в западном издании опустить. Так что никакой передачи секретов нет. Есть только свобода слова, и ничего больше. Люди пишут не только про подводные лодки, но и про кое-что пострашней, и их никто за это не судит.

— И всем им вы тоже платите?

— Некоторым.

Я оплатил счет и пошел спать в свой номер.