Движения русалки вырвали Амоса из сна без сновидений. Щемящее чувство зародилось в его душе, когда парень вспомнил ее переполненные страхом глаза; вспомнил, как держал ее в своих объятиях, и глубочайшее удовольствие, возникшее от прикосновения к ее коже. Эвангелина заморгала затуманенными сном глазами. Амос убрал ее волосы, упавшие девушке на плечо, и улыбнулся. Он не привык улыбаться, поэтому улыбка вышла у него немного натянутой. Парень провел пальцами по изгибу своей ключицы, потом ее.

Эвангелина издала пронзительный крик и выскочила из лохани, отбросив Амоса в сторону так, что он больно ударился о доски. Девушка бросилась наутек, путаясь в складках юбок.

Амос ждал. Она вернется, потому что ей просто некуда бежать. Хотя Пибоди и Рыжкова привили ему какие-то понятия о поведении цивилизованного человека, терпением Амос не отличался. Спустя четверть часа он отправился на поиски. Найти девушку не составило особого труда. Из-за пропитавшей почву влаги каждый шаг Эвангелины отчетливо отпечатался на земле. Бугорок под подъемом ее стопы и лунка, оставляемая пяткой, были четко видны. Парень шел по ее следу, как прежде ходил по оленьим следам.

Девушку он нашел под вязом. Она лежала на земле грудой тряпья и рыдала. Столько воды из одной девицы! Как будто в ней плескалось полноводное озеро. Сердце животного внутри парня чувствовало, что они сделаны из разного теста. Амос приветственно помахал девушке рукой, но опущенная голова Эвангелины так и осталась между коленями. Ему хотелось позвать ее, почувствовать ее имя на своих губах. Для того чтобы показать миролюбивость своих намерений, Амос, прикоснувшись кончиками пальцев к своей голове, слегка тронул Эвангелину за плечо.

– Уходи, пожалуйста, – отмахнулась от него девушка.

Амос присел рядом. Она плакала, качаясь из стороны в сторону, и отказывалась на него смотреть. Он приобнял ее за плечи, очень осторожно, и готов был вовремя отпрянуть, если девушка вознамерится его ударить. Эвангелина дышала с трудом. Ее сиплые вздохи напомнили Амосу шум бурлящей реки.

Мейксел болтал с лошадьми, успокаивая их после городского шума и сутолоки. Пибоди, что-то тихо напевая, делал записи в своей книге. Бенно, насвистывая себе под нос, чинил оси телег. Амосу и самому хотелось иметь возможность петь и болтать. Он прижал голову девушки к своему плечу и соразмерил свои вдохи и выдохи с ее всхлипыванием. Его горло исторгло звук, одновременно напоминающий крик лягушки-быка и скрежет осей фургонов. Нет, совсем не похоже на голос. Испугавшись, он прикрыл рот и отвернулся.

– Это твой голос? – тихо спросила девушка.

Амос отрицательно замотал головой, сжимая губы так сильно, что ему стало больно.

– Ты издал звук. Я слышала.

Парень вновь замотал головой. Он все равно больше ничего не мог сделать.

– Из звуков рождается речь.

Хотелось бы, чтоб так оно и было, но Амос знал, что язык ему не подвластен. Его разум не в состоянии заставить язык издавать звуки, не говоря уже о том, чтобы делать их приятными для слуха. Глаза стало щипать. Парень зажмурился.

Эвангелина начала мягко отстраняться от него.

– Мы не можем вот так сидеть, – сказала она. – Полагаю, будет лучше, если я пойду первой. Не надо, чтобы нас видели вместе. Никто не должен знать о случившемся.

Амос предпочел бы, чтобы девушка задержалась до тех пор, пора его дыхание войдет в привычный ритм, но Эвангелина, смахнув слезы с глаз, поднялась на ноги. Прежде чем уйти, она пытливо уставилась на парня.

– Перестань обо мне заботиться, Амос. Я не нуждаюсь ни в чьей заботе.

Парень провожал ее взглядом, пока Эвангелина пробиралась между стволами деревьев к лагерю. Жгучее чувство в его груди усилилось. Оно было ему знакомо. Стыд. Он постарался замедлить сердцебиение и определить свое место в этом мире, но не смог. Испугавшись, он хотел закричать, но не издал ни единого звука. Он должен научиться разговаривать. Медленно уплывали час за часом, а он трудился над разрешением неразрешимой задачи, пока в качестве ответа не возник в его сознании образ Дурака.

Амос кинулся бегом к фургонам. Иногда его ноги точно попадали в следы, оставленные девичьими ножками, и молодой человек ощущал, как теплота разливается в его теле. Утащить карты было совсем непросто. Приглушенная ругань, доносящаяся из фургона Пибоди, подсказала Амосу, что мадам Рыжкова ссорится с хозяином из-за денег. После того как бродячий цирк покидал очередной город, приходило время подсчитывать все издержки и доходы. Все финансовые вопросы решались в хозяйском фургоне. Рыжкова, как и Пибоди, крепко держалась за то, что считала своим. За картами сейчас никто не приглядывал.

Амос рылся в шарфиках, узелках с шалфеем и прочей дребеденью до тех пор, пока не наткнулся на шкатулку. Однажды, когда за стенами фургона бушевала гроза, Рыжкова рассказала ему, что же нарисовано на крышке шкатулки: об Иване Царевиче, который выдрал перо из хвоста Жар-птицы; о воде, которая восстанавливала тела мертвецов; а также о другой воде, которая возвращала им жизнь. Когда пальцы коснулись карт, его кожа запела.

Амос присел на корточки в уголке. Его пальцы проворно перебирали колоду в поисках нужной карты. Рыжкова учила его улыбаться, когда переворачиваешь карту. Глаза женщин сразу же смягчаются, когда карта указывает на благоприятный исход. Если после этого подольше подержать ее руку в своей руке, женщина чаще всего платит больше. Амос засунул карту за кушак, а остальные положил в карман и отправился на поиски Эвангелины. Но вместо девушки он наткнулся на Пибоди, который, весь взъерошенный, как раз вышел из своего фургона.

– Расширяешь, значит, горизонты, Амос. Перед тобой лежит целое море возможностей, – произнес он так, словно продолжал прерванный разговор, а затем, хлопнув парня по спине, ткнул его кулаком в бок. – Что до этой девчонки, миледи Русалочки, то одобряю твой выбор, очень достойный выбор, мой мальчик.

Пибоди погладил себя по животу и пробормотал что-то под нос. Амос уловил лишь «лакомая штучка». Мадам Рыжкова как раз вышла из хозяйского фургона. Старушка вся напряглась и уставилась на Пибоди.

Хозяин цирка нагнулся и зашептал Амосу на ухо:

– Мой тебе совет: немного рыцарской галантности тебе не помешает. Перестань быть дикарем.

Сделав многозначительный жест в сторону гениталий парня, Пибоди нырнул обратно в свой фургон.

Когда Амос нашел Эвангелину, она как раз прикрывала крышкой чан, в котором циркачи вываривали белье. Рядом с ней на земле сидел Бенно, вытянув ноги и обхватив руками носки своих башмаков. Они о чем-то болтали. Когда акробат смеялся, его шрам не бросался в глаза. Эвангелина улыбалась. Как только Амос подошел к ним, оба умолкли. Потом Эвангелина открыла рот, чтобы что-то сказать, но Амос поднял руку, призывая ее к молчанию. Перестань! Пожалуйста! Парень извлек карту из-за кушака и сунул ее девушке в руку так быстро и осторожно, что даже не коснулся пальцами ее руки.

Небольшая складка образовалась между ее бровями. Неужели он ошибся? С замиранием сердца Амос ждал, когда же девушка перевернет карту и увидит красивый рисунок: ангелоподобное создание, взирающее на голых мужчину и женщину, замерших перед тем, как броситься друг другу в объятия. Амос видел, как лицо девушки заливается румянцем.

Бенно переводил взгляд с одного на другую, а затем, прокашлявшись, сказал:

– Двое всегда скорее поладят между собой, чем трое. Мы с тобой, Амос, об этом позже поболтаем, – произнес он, поклонившись Эвангелине. – Всего наилучшего.

Амос даже не кивнул своему другу. Все его внимание приковала карта, внизу которой рукой Рыжковой было выведено: «Любовники».

Амос был наивен и безграмотен, а вот Эвангелина такой не была. Бабушка Виссер обучила ее чтению и основам арифметики, так что девушка умела считать и читать по слогам, к тому же это не позволяло Пибоди бессовестно ее обкрадывать. Эвангелина все сильнее краснела. Амос прикоснулся рукой к своей груди, прежде чем дотронуться до карты. Его пальцы слегка сжали ее пальцы.

– Уж точно нет, – сказала девушка.

Парень прижал карту к груди. Девушка прикусила губу, но не остановила Амоса, когда он прижал вторую ладонь к ее груди в области сердца.

– Пожалуйста, уходи, – прошептала она. – Извини… Но, пожалуйста, уходи.

Амос забрал у нее карту. Его лицо горело. Он бросился, спотыкаясь, к фургону Лакомки. Образ был яснее ясного. Рыжкова объяснила одно из значений карты – любовь, предначертанная благосклонной судьбой. Он знал, что они предназначены друг для друга. Он просто что-то сделал не так.

Через день бродячий цирк прибыл в Нью-Касл, где большинство домов были не деревянными, а кирпичными. Красную глину добывали в холмах Пенсильвании. Прочные строения входили в некий диссонанс с хлипкими фургонами, но Пибоди заявил, что кирпичные дома означают хорошие деньги, тем более что этот город расположен так близко к Филадельфии. Бенно вволю посмеялся над этим, когда он и Амос выпрягали лошадей из фургонов.

– Кирпичи легко крошатся. И все камни полетят в нашу сторону.

Лошадей накормили и напоили. Мейксел вывел ламу за город, подальше от глаз зевак. Нат взял Лакомку в охапку и понес карликовую лошадку к реке, а Амос и Бенно тем временем прибирались в фургоне животных. Декорации и костюмы были вычищены и вытряхнуты и теперь висели, проветриваясь. Лохань Эвангелины проверили насчет течи и подготовили все необходимое к длительному и трудному процессу наполнения емкости водой. Когда циркачи расправили после трудов свои спины, привели себя в порядок и закончили все, что следовало сделать после долгого переезда, Пибоди обошел всех со своей книгой в руках, спрашивая каждого, каковы его потребности, которые можно удовлетворить в городе. У Сюзанны вконец износились тапочки. Мелине нужны были ножи, чтобы тренировать руку. Нат попросил мешок гречневой крупы, который циркач намеревался подкладывать ночью под свою больную спину. После этого решалось, какая доля кому причитается. Амос получал часть доли мадам Рыжковой, но, поскольку прорицательница его одевала, а Пибоди кормил за свой счет, размер денежного вознаграждения парня не особо интересовал. Его потребности были скромны. То, чего он на самом деле хотел, заполучить было просто невозможно.

Рыжкова суетилась, готовясь к приему клиентов. Она и Амос развесили шелковую ткань на стенах фургона почти сразу же по приезде.

– Быстрее, быстрее, – говорила старушка. – В городе о многом хотят узнать. Мы должны успеть всем дать ответы.

Амос был недоволен. После последней встречи с Эвангелиной он надеялся, что будет помогать ей готовиться к выступлению и сможет извиниться. Выглянув из фургона, он увидел выстроившихся в цепочку циркачей, которые передавали друг другу ведра с водой. Бенно ходил за водой один. В каждой руке – по деревянному ведру. Второй раз за последнее время Амосу захотелось занять его место. Вместо этого впереди маячили долгие часы выслушивания болтовни клиенток и переворачивания карт Таро. Еще до того, как лохань была до краев наполнена водой, парень облачился в свою мантию прорицателя. В это время Пибоди зазывал зрителей, обходя таверны и лавчонки, располагавшиеся на Стрэнде. То и дело в дверь стучали любопытствующие. Вскоре перед фургоном мадам Рыжковой образовалась длинная очередь.

Эти люди оказались куда разговорчивее северян. Приглушенными голосами они рассказывали прорицательнице о тайных свиданиях, ревности, жадности и воровстве. Однако, как и северяне, южане после часа-двух болтовни довели Амоса до крайней степени усталости. Парень пытался вспомнить, не сложились ли губы Эвангелины в легком намеке на улыбку, когда он показал ей карту. Рыжкова болтала с посетительницами, проявляя к ним должное расположение, смеялась, когда было нужно, и гладила их по руке. Когда приходило время отвечать на заданные вопросы, она подавала Амосу знак.

– Молодой человек покажет нам карты. У него дар слышать голос судьбы, – говорила она с материнской заботливостью. – Именно поэтому он не разговаривает. Иногда он слышит об ужасных, просто ужаснейших вещах.

Общаясь с посетительницами, старушка говорила с куда более явным акцентом, чем обычно. Амос понимал, что мадам Рыжкова перед ними рисуется, не так сильно, как это делает мистер Пибоди, но все же.

– Тайны… Они слушаются его руки. Только его рука заставляет карты открывать нам свои тайны.

Посетительницы смотрели на Амоса так, словно он весь состоял из одних только тайн.

– Большие перемены. Видите этого мужчину? Это Паж. Существует препятствие между вами и предметом вашей страсти… Да, вижу…

Если бы не чудовищное смятение в душе, тягучая речь мадам Рыжковой наверняка бы его успокоила, но парень терзался тем, что выбрал не ту карту. Ему следовало бы показать Эвангелине Мир и ждать ее ответа, но образ Мира не был бы столь очевиден. Он не хотел допустить неясности, а теперь вот из-за этого страдал.

– Тройка Мечей в прошлом. Плохо. Сердце было разбито, – говорила тем временем мадам Рыжкова женщине невзрачного вида.

Три меча на карте протыкали ярко-красное сердце. Амос решил, что этот символ весьма близок ему.

Рыжкова успокаивала женщину, прикасалась к ее запястьям своими скрюченными подагрой пальцами, отгоняла страхи, предвещая любовь в будущем. Кто бы ни приходил в ее фургон, всех она уверяла в том, что в будущем их ждет удача. Это не было правдой. Амос видел по картам совсем другое.

Уже ночью, когда последний посетитель покинул их, Рыжкова задернула занавес перед входной дверью и закрыла дверь фургона. Амос поднялся на ноги, собираясь идти, но старуха остановила его.

– Очень важно, Амос, – произнесла она, уставившись на парня светящимися в полумраке глазами; в ее взгляде читалось предостережение, – знать, когда говорить правду, а когда лучше соврать. Иногда большие деньги можно заработать лишь в ущерб правде. – Она тщательно подбирала слова и, передернув плечами, продолжила: – Они хорошо нам платят, а мы немножко искажаем истину. Присядь-ка рядом со мной.

Амос сел в углу, скрестив ноги. Дерево неприятно давило на его голые лодыжки. Он наблюдал за тем, как мадам Рыжкова снимает платок, которым были повязаны ее волосы. Волосы, похожие на грубые бело-серые веревки, волнами упали на спину. Никогда раньше Амос не видел мадам Рыжкову простоволосой. Его удивила длина волос, доходивших старушке почти до талии. Ему стало интересно, какой же она была прежде. Парень украдкой взглянул на портрет ее дочери, пытаясь найти схожесть, которую пощадило время.

– Я тебя кое-чему научу, – сказала Рыжкова. – Но, прежде чем начать, тебе следует усвоить: ты не смеешь меня обманывать. Между нами не может быть места лжи. Только правда. Друг друга прорицатели не обманывают. – Старушка ударила ладонью о сиденье невысокого табурета и спросила: – Ты брал карты?

Амос кивнул.

Рыжкова рассмеялась.

– Уже лучше. Ты понял. Больше так не делай.

Этого Амос обещать не мог, поэтому остался неподвижен.

Рыжкова подошла к стоящему вертикально бочонку, на котором были разложены карты на последнего посетителя. Она склонилась над ними и жестом подозвала Амоса. В это мгновение ему показалось, что фургон уменьшился, а воздух стал более душным, чем минуту назад. Свет давала лишь одна свеча. Висящие над их головами портреты членов семьи прорицательницы отражали блики света, оставаясь, тем не менее, в тени. Изображенные на портретах словно насмехались над ним.

– Я не буду тебя обманывать. Я не буду тебе лгать, – подняв вверх скрюченный палец, произнесла мадам Рыжкова. – Я тебе сейчас кое-что покажу.

До сего момента в жизни Амоса не было места лжи. Когда парень сидел и смотрел, как руки старухи тасуют карты, он и подумать не мог, что вскоре узнает смысл лжи и будет обматывать ту самую женщину, которая научила его искусству обмана.

Рыжкова показала ему, как засовывать карту за отворот рукава, как прятать другую карту в кушак, как переворачивать карты, изменяя тем самым их значение. Все это он должен был научиться делать так ловко и быстро, чтобы взгляд посетителя не смог уловить это и не заметил подвоха. Его первые неуклюжие попытки вызывали у Рыжковой лишь смех. После нескольких часов тасования, быстрого переворачивания, засовывания и доставания карт Рыжкова внезапно схватила его за руку:

– Ты показывал мои карты девчонке?

Легкое подергивание левой руки выдало его. Гнев вспыхнул и погас в глазах женщины. Внезапно Амосу показалось, что сильный ветер может задуть огонек жизни в этом старческом теле так же легко, как погасить уголек.

– Тебе не следует больше с ней видеться.

Он поднял руку, возражая, но старуха продолжала:

– Она красивая, признаю. Она не похожа ни на тебя, ни на меня. Посмотри на нее повнимательнее. У нее пустая душа, и эта девчонка вечно голодна и ищет, кто бы унял ее голод. Если ты не откажешься от нее, она тебя утопит.

Последнее слово Рыжкова словно выплюнула из себя.

Амос решительно замотал головой.

– Она этого не хочет. Сейчас она думает лишь о любви, не задумываясь о цене, которую за нее заплатит. Ей ведомо лишь желание. Такова сущность русалок, девушек-утопленниц. – Голос ее дрогнул. – Русалка соблазняет мужчину, танцует с ним до тех пор, пока не доводит его до гибели. Она затягивает мужчину под воду, не понимая, что тем самым убивает его. Когда мужчина умирает, русалка скорбит над его телом. Поддавшись печали, она ищет того, кто мог бы ее утешить. Когда же находит, история повторяется. Уж лучше пусть она займется кем-то другим. Я не позволю, чтобы русалка погубила моего мальчика.

В животе у Амоса все сжалось. Он не мог поведать Рыжковой, что он видел, когда обнимал Эвангелину, о том, что это она отталкивала его. Он вонзил зубы себе в щеку и впивался в нее до тех пор, пока не почувствовал вкус крови.

– Я рассказала это лишь потому, что пекусь о твоей безопасности. Я все видела… И я тебя люблю, сынок.

Обутая в башмак нога ударила по бочке. Карта подскочила. Паж Кубков. Черноволосый юноша держит в руке наполненный до краев кубок.

– Девочка, возможно, и не знает этого, но она выпьет твою душу до остатка. По-другому она просто не может. Ее пустая душа погубит обе ваши души.

Пожилая женщина с силой хлопнула руками по шкатулке, а затем приподняла свой скрюченный палец и предостерегающе помахала им перед носом Амоса.

– И ты мне врать не будешь. Теперь обходи ее десятой дорогой.