Свой язык они держали в секрете, ведь для того чтобы общаться, им приходилось воровать у Рыжковой ее карты. Уроки имели место после переездов или вечерних представлений в маленьких городках. Тогда можно было не опасаться, что кто-нибудь им помешает, ибо наступало время дремотного покоя. Также они встречались рано утром или ночью, когда бродячий цирк, за исключением тех немногих, кому не спалось, погружался в глубокий сон. После дня, проведенного в дороге, Рыжкова спала как убитая. Тряска по кочкам и ухабам настолько изматывала старушку, что Амос иногда подносил свою ладонь к ее носу, чтобы удостовериться, что его наставница еще жива. Если холодало, он укрывал спящую старушку еще одной шалью. Это немного притупляло чувство вины, которое терзало молодого человека всякий раз, когда он без спросу брал карты.

Амос давал знать, что сегодня будет урок, оставляя карту в постельных принадлежностях Эвангелины, либо засовывая ее между досками лохани, либо подкладывая к гребешкам. Девушка прятала карту в рукав – так, чтобы она не выскользнула. Они встречались за фургоном со свиньями, который всегда ставили подальше от лагеря. Любовь Амоса к животным служила ему неплохим прикрытием: никого не удивляло, что он столько времени проводит возле свиней. Оттуда молодой человек уводил девушку подальше в лес или к реке, вдоль которой пролегал маршрут бродячего цирка. Они усаживались на нависающую над землей ветку или прятались от нескромных глаз среди камней. Идя на встречу, Эвангелина надевала холщовое платье, чтобы поменьше привлекать к себе внимание. Амос не переодевался. Он не забыл, как неслышно красться и прятаться, становясь неподвижным.

Глядя на холмики и согнутые ветви деревьев, на которые указывал Амос, Эвангелина начинала лучше его понимать. Теперь она знала, что он любил, когда был маленьким и бегал по лесу свободным, какие тайны ему здесь открылись. Она узнала, как из зеленого мха можно сделать мягкую подушку для сна, научилась понимать болтовню речных жаб, сидящих на камешках. Каждая встреча обогащала ее подобного рода знаниями. Карты и свист ветра в высокой траве зародили в ее сердце любовь к этому молчаливому человеку.

Уроки начинались так же, как гадание, – с определения участников. Эвангелина из-за темного цвета волос и светлой кожи была Королевой Мечей. Она с этим соглашалась, не зная, что Королева Мечей водит дружбу с печалью и одиночеством. Амос предпочел не открывать девушке всей правды, хотя чувствовал, что она горюет из-за чудовищной утраты. Как же ему хотелось умалить ее страдания! Амос решил, что будет Дураком. Во-первых, у Дурака был очень дружелюбный вид, а во-вторых, при виде маленькой собачки Эвангелина улыбалась. Вместе Королева и Дурак нашли соответствующие карты для всех членов труппы бродячего цирка.

Пибоди стал Отшельником. Нетрудный выбор. На карте был изображен старик с развевающейся седой бородой, несущий фонарь. Для непосвященного это был одинокий изможденный старик, но Амос понимал, что Отшельник – наставник, покровитель, человек, делящийся с тобой своим жизненным опытом. Все это Амос нашел в Пибоди, заменившем ему отца. Для Мелины они выбрали Двойку Пентаклей. На ней человек жонглировал двумя золотыми звездами. Девушка-змея Сюзанна стала по милости Эвангелины Висящим Человеком. На карте был изображен повисший вниз головой, на одной ноге человек. Свободную ногу он согнул в колене. Амос не мог объяснить Эвангелине, что Висящий Человек означает единение материального и духовного. Карта выпадает тем, кто пребывает в глубокой печали либо не крепок в вере. Возможно, карта подходила Сюзанне – она молчунья. Кто знает, что у нее на душе? Для Бенно он выбрал Четверку Кубков. Сидящий со скрещенными ногами темноволосый мужчина напоминал его друга внешне, а также своей щедростью, готовностью поделиться с другими выпивкой.

Подобрать карту под характер Рыжковой было непросто. Эвангелина разложила на темном плоском сланце старших арканов и принялась выискивать среди них старуху. Внешне мадам Рыжкова чем-то неуловимо напоминала ей бабушку, отчего холодные мурашки бежали у девушки по коже. Хотя в низине близ речного берега они находились в полной безопасности, Эвангелина то и дело бросала взгляды на ближайшие деревья, боясь представить, какое наказание ожидает Амоса, если их здесь застанут. За себя она не опасалась. После бегства из Кроммескилла ее преследовала одна и та же мысль: «Я убийца». Девушка прикоснулась к карте, на которой было написано «Волшебник». Рыжковой она бы подошла. Старуха занимается тем, что многие считают колдовством.

Амос отрицательно замотал головой. Рыжкова называет Волшебника дыханием Бога. Его наставница была выдающимся человеком, вот только к проявлениям воли Всевышнего она не имела ни малейшего отношения.

Заметив складку неодобрения в уголке рта молодого человека и нервную суетливость его рук, Эвангелина, привыкшая лишь к горячему одобрению со стороны своего ухажера, сказала:

– Ладно. Скажи, кто она.

Пальцы Амоса принялись нежно и быстро скользить по картам, как делали до этого тысячи раз. Каждая карта, подобно птице, готова была запеть ему свою песню. Каждая что-нибудь да означала. Когда безымянный палец уперся в нужную карту, Амос схватил ее – Верховную Жрицу.

– Не глупи. Это молодая женщина, с крестом к тому же. Мадам Рыжкова не носит креста. С таким же успехом ты мог бы выбрать Дьявола, – насупившись, задумчиво произнесла Эвангелина. – Твоя наставница меня не любит.

Амос попытался рассмеяться, издал отвратительный скребущийся звук и побледнел.

Улыбнувшись, Эвангелина коснулась его щеки.

– Твой голос не ужасный, просто немного надтреснутый. Не переживай так.

Покраснев, Амос вновь посмотрел на Верховную Жрицу. Он взял две карты из колоды и положил их к носкам ее башмаков – Мир с гирляндой из листьев и небом голубым, словно васильки, и благоволящий лик Солнца. Подержав Верховную Жрицу в своей руке, Амос положил карту сверху, накрыв ею предыдущие.

– Она над небом и землей?

Хотя он имел в виду немного другое, слова девушки были очень близки к этому. Он вспомнил ироничный смех Рыжковой; то, как она над ним подшучивает; как научила его повязывать на голове платок; вспомнил ее больные, скрюченные пальцы. Эти пальцы часто касались его рук. Пибоди заботился о нем, хлопал по спине, учил быть мальчиком-дикарем и мужчиной, но Рыжкова научила его быть человеком и заботиться о других.

Рыжкова была над небом и землей. Она заменила ему мать.

– Ты считаешь ее такой?

Амос, улыбнувшись, кивнул. Он знал, что Эвангелина ее боится до такой степени, что цепенеет от страха. Весь этот страх из-за того, что Эвангелина, в отличие от Амоса, не проводила бесконечно долгих часов в обществе старухи. Она не знает, сколько терпения и любви мадам Рыжкова проявила, добиваясь, чтобы он всего лишь перестал быть мальчиком-дикарем. Эвангелина не знает, что именно Рыжкова нарекла его Амосом. Молодой человек взял карту и приложил ее к своему сердцу.

Девушка положила свою ладонь на его руку.

Со временем Амос совершал «кражи» все более дерзко.

Они направлялись в Берлингтон, когда сильный дождь загнал всех под крышу. Амос прокрался вместе с Эвангелиной в фургон, служивший жильем Лакомке и ламе. Здесь они будут в безопасности. Рыжкова решит, что он остался у Пибоди, а Пибоди решит, что у Рыжковой. Эвангелина плотно завесила промасленной тканью вход в свою лохань, давая знать, что гостям здесь не рады. Вместе они прилегли на соломе, которой был притрушен пол фургона, вслушиваясь в шум дождя и собственное дыхание.

В дверь фургона мадам Рыжковой постучали. По правде говоря, ей не очень хотелось общаться с мужчиной, который стоял у ее двери. Рыжкова испытывала беспокойство, когда приходилось разговаривать с ним, улыбающимся, словно из-под маски.

– Амос здесь? Я хотел сыграть с ним в кости, – сказал он. – У Пибоди его нет, вот я и подумал…

Бенно тряхнул головой, и мадам Рыжкова догадалась по этому движению, что его непринужденность напускная.

– Он не у вас?

– Ты видал девчонку?

– Мелину? Она и Сюзанна латают платья.

Бенно хорошо знал, о ком она спрашивает.

– Русалка! – прищурившись, промолвила Рыжкова.

Акробат переминался с ноги на ногу.

– А-а-а, – произнес он.

Старуха заметила, как черты его лица дрогнули, выдавая тревогу, прежде чем акробат подобрал подходящие слова:

– Ничего страшного. Я лучше найду Ната. Или вы хотите со мной сыграть, мадам?

– Я скажу Амосу, что ты его искал, – проворчала старуха. – А теперь уходи.

Рыжкова знала, что карты пропали, прежде чем открыла шкатулку. Старуха ощутила слабую энергию, оставленную пальцами Амоса на крышке, а также тепло после долгого бдения у ее постели. Она взглянула на шкатулку, в которой должны были лежать карты, и вздрогнула, вспомнив о Башне и давнем гадании. Предательство и женщина. Она не предполагала, что предадут ее. Ноги подогнулись, и Рыжкова тяжело опустилась на пол.

– Елена, ты дура, – прошептала она.

Русалки не покидают своих подводных жилищ. Это знание пришло к ней вместе с горем. Девчонка должна была сгинуть, когда Пибоди распорядился ехать вдоль другой реки, но эта русалка оказалась сильнее и хитрее той. Она выжила.

Еще будучи ребенком, задолго до того, как она стала мадам Рыжковой, Елена ни о чем другом, кроме прядения, и не думала. В окошко избушки она видела, как женщина заманила ее тятю в речку. Ее отец Степан был кряжистым, сильным мужиком. Его густая черная борода напоминала мех медведя, хотя на ощупь была очень мягкой. Рыжкова помнила, как запускала свои маленькие пальчики в бороду тяти. Трое ее братьев выросли и возмужали еще до того, как девочка появилась на свет. Один пошел воевать, другой обзавелся семьей и своим собственным хозяйством, а третий плавал по морям. Отец всегда был рядом, и дочь его обожала. Елене нравилось, когда тятя подхватывал ее на руки и вертел с такой легкостью, словно она была не тяжелее сумы с зерном. Степан звал ее «моя голубка» и говорил, что любит ее больше братьев.

– Ты моя тыковка, – говаривал тятя.

А затем появилась женщина. Бледное лицо в реке.

Месяц Елена наблюдала за тем, как отец чахнет, а поля его желтеют, сжигаемые палящим солнцем. Вместо того чтобы работать, Степан дни напролет проводил на берегу реки. Мать угрожала отравить воду, а отец грозился связать ее и бросить на печь. Однажды Елена попросила тятю взять ее с собой в поле, но Степан уехал на телеге, ничего ей не сказав. А как-то раз девочка положила ему в карман хлеб… Вечером оказалось, что тятя не притронулся к нему.

Мама начала страстно молиться.

Елена видела смерть отца. Сквозь тонюсенькие ветви стройных ольховых деревцев девочка заметила женщину со светящейся кожей и смеющимися глазами. Отец бросился к ней, хотел ее обнять. Его руки, когда-то теплые и сильные, теперь были ужасно худыми, изможденными. Его чернобородое лицо зарылось в черных волосах женщины.

Елена позвала тятю, однако он не услышал. Девочка дернула маму за руку, но та стояла, словно в землю вкопанная. Когда девочка добежала до воды, ее отец уже давно скрылся в ее водах.

После того как Степан утонул, ее мать быстро собрала все свои пожитки, погрузила их на телегу и перебралась в дальнюю деревню, стоящую на краю черного озера. Елена горько плакала. Девочка не хотела покидать тятю, зная, что он там, на дне реки. Мать отшлепала дочь по рукам.

– Если мы останемся здесь ждать твоего тятю, она заберет всех мужчин, которых мы любим. Ты же не хочешь, чтобы она затащила под воду твоих братьев?

Елена задумалась. Что значит потеря одного или двух братьев, если можно будет вернуть отца?

– Если она их убьет, эти смерти будут на твоей совести, – предупредила ее мать.

Елена поняла: вдали от реки будет безопаснее, но другие воды не хранят лица ее тяти. Когда мать умерла, она пересекла страны и океан лишь для того, чтобы оказаться как можно дальше от женщины в реке и отца. В этой безопасной стране она родила дочь и вскоре крестила ее, чтобы спасти ее душу. Теперь же, по прошествии стольких лет, женщина из других вод соблазнила мальчика, ставшего ее приемным сыном.

Она ждала русалку у лохани, в которой та спала ночью и топилась днем. При виде Эвангелины, раскрасневшейся и запыхавшейся, мадам Рыжкова испугалась, что русалка уже украла юность и жизнь Амоса.

Увидев мадам Рыжкову, Эвангелина замерла на месте. Старуха стояла под проливным дождем, промокшая до нитки. Ее лицо исказила злоба. Их разоблачили.

– Мадам! Вам следует вернуться в ваш фургон. Вы так заболеете и умрете.

Девушка подалась вперед, желая взять старуху за руку.

– Не тронь меня! Ты дотронулась до моего Амоса и зачаровала его. Ты заставила его лгать мне. Я знаю, что делают твари из твоего племени. Ты убийца и похитительница душ. Ты русалка.

Мадам Рыжкова поборола в себе желание кричать на девчонку. Годы, проведенные за гаданием, научили ее тому, что слова, произнесенные спокойно, производят на людей большее впечатление.

– Ты уйдешь. Ты оставишь нас и моего мальчика. Ты больше ничего у него не заберешь.

– Мадам! Мне кажется, что вы плохо знаете своего мальчика. – Пройдя мимо старухи, Эвангелина принялась отвязывать край занавеса, закрывавшего вход в ее лохань.

Оглянувшись, она прибавила:

– Я тоже плохо его знаю. Возвращайтесь в свою постель, мадам. Будет нехорошо, если вы заболеете. Амоса это очень расстроит. Я была свидетельницей смерти моей бабушки.

Девушка почувствовала тошноту, но справилась с ней. Ее руки дрожали, но она пересилила и дрожь. Она не позволила себе расплакаться до тех пор, пока, отдернув занавес, не залезла внутрь. Скрутившись клубочком, прижимая колени к груди, она смогла заглушить свой плач. Девушка не знала, какое из испытываемых ею чувств сильнее – страх или злость.

Приподнимая промокшие юбки, Рыжкова по грязи пошлепала к жилищу Пибоди. Когда старуха рывком распахнула дверь фургона, его владелец как раз сидел, склонившись над своим журналом, и тщательно рисовал на листе бумаги нечто, похожее на шатер. Его непомерных объемов живот навис над столом, заслоняя низ страницы. Испуганный неожиданным появлением мадам Рыжковой, хозяин цирка дернулся, и его рука прочертила на рисунке уродливую полосу.

– Черт!

– Девчонка должна нас покинуть, – произнесла надтреснутым голосом Рыжкова.

– Какая?

Пибоди повернулся на трехногом табурете, который называл своим «криптографическим креслом», и удивленно уставился на мадам Рыжкову.

Старуха зло тряхнула головой.

– Русалка. Так ты ее называешь. Эвангелина. Она сбила моего мальчика с пути истинного. Она заставила его обманывать меня.

Старуха хлопнула ладонью по столу хозяина цирка, еще больше испортив его рисунок.

– Эвангелина. – Пибоди накрутил на большой палец кончик своей бороды. – Я согласен, она держит нашего Амоса в кулаке. Такова любовь, мадам. Не стоит из-за этого волноваться. Со временем все само собой рассосется.

Пробурчав себе под нос что-то насчет юношеской любви, он вновь склонился над испорченным рисунком.

– Это нам весьма выгодно, мадам. Большие сборы. К тому же я не вижу в происходящем ничего дурного. Если вы не против, мадам, то я еще хотел бы прочесть кое-какую корреспонденцию.

Глаза старухи сузились. Благодушие Пибоди тотчас же улетучилось.

– Дурак! Ты ведь любишь мальчика. Ты, глядя на Амоса, вспоминаешь своего сына Захарию. – Она повысила голос. – Она его убьет. И что у тебя тогда останется? Деньги? Нет. Девчонка? Она исчезнет в реке. Ни Амоса, ни русалки, ничего…

– Мадам.

– Мы должны держаться подальше от рек, от воды. Ты прогонишь ее и сожжешь все вещи, которые после нее останутся.

Руки старухи вцепились в ткань юбки.

– А теперь послушай меня, – вставая с табурета, произнес Пибоди. – Девчонка имеет грандиозный успех с первого своего выступления. С ее появлением Амос стал более счастливым. Я не собираюсь ее прогонять.

Рыжкова подалась вперед, ткнула своим узловатым пальцем в грудь Пибоди, а потом, вертя им у него под носом, произнесла:

– Я раскрыла ему все свои секреты, я любила его так, словно он мое родное дитя, а он меня обманул. Она высосет из него все силы, а потом утопит. Она уже губит его.

Пибоди отстранил ее палец от своего жилета и поправил галстук. Он попытался воззвать к здравому смыслу мадам Рыжковой.

– Возможно, вам следует установить определенные правила, но и о терпимости не стоит забывать, о терпимости и великодушии, мадам. Не забывайте, что Амос не всегда был цивилизованным мальчиком. Что же касается Эвангелины, – продолжил он, – то вам не мешало бы узнать ее получше. Девушка – весьма кроткое создание. Амос одинок. Уверен, что большинство наших мужчин в нее влюблены.

– Голова не ведает, что язык говорит, – презрительно бросила Рыжкова. – Ты привел ее к нам, тебе же придется нас от нее избавить… Или уйду я. Я вернусь к моей Кате. – Губы старухи растянулись в хищной усмешке. – Я заберу мальчика с собой. Без меня он не сможет работать. Он немой. Без меня он ничто. Он пойдет за мной.

Ярость затуманила взор мадам Рыжковой, и она не заметила, что лицо Пибоди посуровело.

– Дорогая мадам, – начал он. – Полагаю, вы недооцениваете степень моего участия в судьбе Амоса. Я прекрасно осведомлен обо всех его достоинствах и недостатках. Может, вы и дали ему имя, но прав на него у вас никаких нет. Именно я нашел и пригрел мальчика, дал ему одежду собственного сына.

Мужчина навис над старухой всей массой своего тела и наступал на нее до тех пор, пока не прижал спиной к стене фургона.

– Будьте уверены, я весьма высоко ценю мальчика и намерен и впредь отстаивать его интересы, как романтические, так и прочие. Они неразрывно связаны с моими собственными интересами. Мне не хотелось бы с вами расставаться, но за прожитые годы я уверился в том, что со всем справлюсь, какое бы испытание не выпало на мою долю. – Отвернувшись, Пибоди взял в руки выроненное перо. – Мадам! Ваше присутствие здесь более нежелательно.

Рыжкова попятилась и неуклюже выбралась из фургона. Бредя к своему жилищу, где она собиралась дождаться Амоса, старуха вспомнила кое-что из тех времен, когда она еще была просто Еленой. До слуха Пибоди, впрочем, долетело лишь бессмысленное бормотание умалишенной. Он не знал, что старуха повторяет первые слова молитвы, которой шепотом научила ее мать, качая на коленях сразу же после гибели Степана.