21 июля

Фрэнк стоял на крыльце моего дома, ожидая, чтобы я его впустил. Он пришел обговорить денежный вопрос. Водонепроницаемые мокасины, шорты цвета хаки, немного потертая спортивная рубашка с короткими рукавами… Будничная одежда человека, который зарабатывает деньги тяжелым трудом.

Когда я спросил его, нельзя ли с этим повременить, Фрэнк ответил:

– Надо спешить. Мне кажется, времени на всякую чепуху уже не осталось.

Впустив его, я прислонился спиной к двери. Лодыжка приобрела гротескный вид. Я отделался растяжением, но боль была сильная.

Взгляд Фрэнка сразу же метнулся к дыре в полу.

– Господи, Саймон! Что случилось?

– Дом атакует.

На затылке, в том месте, которым я ударился об пол, вскочила шишка. Когда я касался ее рукой, острая боль пронизывала голову. Когда я прикрывал глаза, перед ними начиналось мельтешение, сопровождающееся пульсирующей болью. Фрэнк что-то произнес, но я не расслышал, будто бы он стоял от меня на расстоянии в добрых две мили.

– Похоже на то, – обходя вокруг дыры, сказал Фрэнк. – Блин.

Не помню, чтобы я раньше слышал от соседа ругательства. Странно. Мы должны обговорить денежный вопрос, но меня еще кое-что интересовало.

– А этот занавес и картины в мастерской… Мама о них знала? Она к ним прикасалась?

Непросто узнать, что приводит проклятие в действие, но должно быть что-то вроде спускового механизма. Есть шанс развеять проклятие, а вот тоску никак не развеешь. Она просачивается у тебя между пальцами.

Фрэнк не ответил. Сосед простукивал костяшками сжатой в кулак руки пол в разных местах.

– Что здесь не так? – бормотал он себе под нос. – Снаружи все плохо, но здесь…

Он со всей осторожностью стал проверять крепость досок пола.

– Сухая гниль повсюду.

– Это всего лишь пол… Была ли моя мама в мастерской, когда она отдавала вам карты?

– Это не просто пол! Плохо дело, паршиво.

По углам его рта образовались бульдожьи складки. Он обошел комнату, постукивая по стенам и прислушиваясь. Осторожно обойдя пролом в полу, Фрэнк остановился у стола, взглянул на журнал, небрежно полистал его и принялся перебирать сваленные в кучу бумаги.

– Прошу быть осторожнее, – сказал я. – Документы очень старые и хрупкие.

– Хрупкие! – гаркнул он. – Полу конец, Саймон! Капец! Почему ты ничего не делал? Почему ты не попросил помочь тебе?

– Я просил.

– Мне надо кое-что привезти, – нервно взмахнув рукой, проворчал Фрэнк. – Скоро вернусь. Ни к чему не прикасайся. Ради Христа! Никуда не лезь.

За ним захлопнулась дверь. Осыпалась штукатурка, повиснув в воздухе облачком пыли. Медленно возвращаться к столу, стараясь сохранить равновесие, было совсем непросто. Когда я все же добрался до стула, у меня возникло ощущение, что мне еще долго придется на нем сидеть. Лицо немилосердно чесалось. Я помассировал его. Сказывалось недосыпание.

Последующие полтора часа я лазил по генеалогическим веб-сайтам. Наконец имя всплыло в записях брачных церемоний, проводимых в одной из церквей Филадельфии. В колонке имен одно было выделено желтым цветом. Я едва не вскрикнул, увидев его. Рыжкова. Катерина Рыжкова вышла замуж за Бенно Коенига. Дочь мадам Рыжковой и Коениг из журнала. Если я что-либо и узнал во время моих изысканий, так это то, что мои родители были исключением: циркачи обычно выбирают себе пару из людей своей профессии. Я слышал, как Фрэнк загружает и разгружает свой ржавый грузовичок без бортов. Вскоре он отъехал от моего дома, дав мне возможность работать в тишине. Узнав о женитьбе Катерины и Бенно, я принялся искать их детей. И здесь мне повезло. Спустя два года у них родилась дочь Грета. Последняя запись о Грете Коениг относилась к 1824 году. Дальнейших сведений о ней не было. Род Коенигов, похоже, прекратил свое существование. Я отослал по электронной почте запрос Раине, библиографу-консультанту из Шорхема, на поиск записи о браке или смерти Греты Коениг. Раина прекрасно разбиралась в генеалогии. Ее семья считалась одной из самых старых в восточных штатах. Внезапно меня осенило, и я попросил ее поискать также Грету Рыжкову. Циркачи легко меняют фамилии. Если Рыжкова имела больший успех, чем Коениг, Грета вполне могла взять фамилию своей бабушки.

Я вернулся к журналу. Если в том, что портреты принадлежали прорицательнице Рыжковой, сомнений не возникало, о покупке занавеса в журнале ничего не говорилось. Рисунки занавеса и упоминания о нем появлялись только на тех страницах, где речь шла о мальчике-дикаре. Ничто в журнале не проливало свет на то, как занавес мог попасть к Фрэнку, не говоря уже о том, что привело сам журнал в столь плачевное состояние. Я кое-что упустил, отчасти по вине Энолы. Все эти карты… «Принципы прорицания» могут освежить мою память. Я должен вспомнить, что же сестра порвала. Вот только рисунки в «Принципах прорицания» другие – смягченные, что ли, менее грозные. Они напоминают витражное стекло, тогда как порванные сестрой рисунки – это разбитое вдребезги зеркало.

Вернулся Фрэнк. Его машина, громыхая и скрежеща, заехала на гравийную подъездную дорожку. Прежде чем я дохромал до него, он уже сгрузил пильные ко́злы на прибрежную траву, которой заросла лужайка перед моим домом. Подойдя ближе, я услышал череду ругательств. При виде меня Фрэнк тотчас умолк. Видно, стаскивать с машины козлы было совсем не просто.

– Я залатаю пролом, так что никакой опасности не будет.

– Спасибо, – сказал я. – Это может показаться несколько странным… У вас были в семье русские? Картины в вашем…

– Перестань. Вот прямо сейчас возьми и перестань, – хватая лист фанеры, сказал Фрэнк. – Ты ведешь себя как пес с костью. Я ничего об этом не знаю. Просто эти вещи были в нашей семье.

Я предложил свою помощь. Фрэнк скептически взглянул на мою лодыжку. Я похромал обратно в дом, а сосед остался снаружи. Я рад был этому обстоятельству. Фрэнк лягнул козлы и вновь выругался. Потом он принялся ходить вокруг машины, берясь за какие-то инструменты, а затем кладя их обратно. Остановившись, он еще раз окинул взглядом дом, оценивая, насколько он скособочился. Невольно я находил в нем черты и повадки Алисы. Она вот так же задирает голову, когда силится рассмотреть что-нибудь вверху на стеллажах. Если я не возьму деньги, то имею шанс сохранить отношения с Алисой, но тогда я потеряю дом, мамин смех в древесных плитах, единственное место в мире, где я могу представить себе отца. Куда я уеду? К Алисе? Или в Саванну, к величественным домам и рекам с заросшими берегами?

Фрэнк опустился на колени, едва не прижимаясь лицом к траве. Он явно заинтересовался фундаментом. И без уровня было видно, что происходит. Ни одна дверь не висела на своих петлях прямо. Ни одно окно не открывалось. Все столы ходили ходуном. Если ничего не предпринимать, дом скоро развалится. Он прогнил до самого основания.

Мне следует пуститься странствовать с Энолой, с этим ее карнавалом. Мне надо за ней присматривать. Прошлой ночью она и Дойл вернулись ближе к рассвету. Я слышал, как он шептал хриплым голосом, отчего получалось только громче: «С ним все в порядке, Маленькая Птичка. Просто у него выдался трудный день. Пусть выспится. Хорошо?» Прежде чем я окончательно проснулся, они уехали. Энола оставила мне записку, в которой просила приехать на шоу. Том Роуз хочет со мной поговорить.

Фрэнк вошел в дом с таким видом, словно это была его собственность. Он оперся руками о косяк двери там, где остались следы от прикосновений рук отца. Во всем этом было что-то очень неправильное.

– Как ты довел дом до такого состояния? – гаркнул он.

– Он давно в таком состоянии. Отец ничего не ремонтировал в доме.

Он ухватился за свои волосы на затылке и дернул их, высвобождая из-под рыбацкой шляпы.

– Я думал, что ты хоть как-то поддерживаешь дом, но тут… Вся основа дома, весь чертов фундамент… Ты ничего не делал!

Далее Фрэнк принялся распространяться насчет стропил, фундамента и подмывания берега. Цвет его лица изменялся, пока оно не стало похоже на спелую сливу.

– Я звонил в город. Они пришлют инспектора.

Меня будто по темечку слегка стукнуло.

– Что? Вы разобрались, что случилось?

– Кажется да, – кивнув, сказал Фрэнк.

Дом объявят непригодным для жизни и меня принудительно выселят.

– Почему вы так со мной поступили?

– У тебя нет денег. Ты займешь у меня нужную сумму, но мешкать нельзя, иначе ты потеряешь дом. Я понятия не имею, сколько осталось до непоправимого. Каждый день промедления только усугубляет ситуацию. Город наложит на дом арест и вынесет решение о принудительном капитальном ремонте. Тебе придется уехать отсюда, а после этого Пелевский сразу же начнет работать. – Фрэнк оглядел комнату, едва заметную невооруженным глазом выпуклость стен, просевшие половицы. – Здесь опасно. Здесь тебе не место.

При этом он смотрел мимо меня. Ничего не было сказано по поводу того, когда я смогу вернуться, если вообще смогу. Его глаза увлажнились… Святой Боже! Он что, плачет?

– Я не возьму у вас денег. Я так решил.

– Уезжай поскорее, – произнес сосед спокойным, почти будничным тоном.

– Что?

– Ты меня слышал. Если надо, Энола и Дойл могут погостить у меня пару дней.

Фрэнк провел рукой по лбу. Он плакал, на самом деле плакал.

– Я хочу, чтобы вы все отсюда выехали. Никто не должен остаться. Здесь небезопасно.

– Кто, блин, дал вам право?..

Должна была бы повиснуть тишина, а затем наступить время для извинений, но оно так и не пришло.

– У меня есть право, – почесав покрытую старческими пятнами шею, произнес Фрэнк. – У меня есть такое право.

Взгляд его метался между потолком, дверью в кухню и полом.

– Этот дом такой же твой, как и мой. Я купил этот дом для Паулины.

– Что? – воскликнул я, преодолевая толщу воды в тысячу футов.

– Я купил этот дом для твоей матери.

Это неправда. Зачем он лжет? Отец обещал маме, что у них будет свой дом, этот дом, поэтому мы отсюда не уехали, не продали его. Дом был его любовным посланием.

– Зачем?

Фрэнк сел в кресло, один подлокотник которого Энола успела сильно общипать.

– Я ее любил.

Мерзко. Ужасно. Все равно что мне вновь сообщили о ее смерти.

Фрэнк прикрыл глаза руками.

– Что?

– Я ее любил. Ты не поймешь. Ты был еще так мал… Паулина была такой красивой.

– Прекрати.

Я ее хорошо помнил.

– Ничего ты не понимаешь, – откашлявшись, произнес Фрэнк. – Я первый встретил ее.

– Какое это имеет значение?

Я не узнал собственного голоса.

– Я привел моего друга на нее посмотреть. Знал бы я тогда… – Фрэнк невесело рассмеялся. – Если бы я только знал… В ту ночь Паулина гадала мне на картах. А еще она гадала мне по руке. Она держала мою руку…

Мамины тонкие пальчики сжимали грубую лапу этого столяра. Ее пальцы, которые трепали мои волосы. Она водила ноготком по его линии жизни…

– Замолчи!

– Возможно, ты не знаешь, так как еще почти мальчишка, но, когда женщина берет твою руку в свою так, как это сделала Паулина, и смотрит тебе прямо в глаза, что-то в тебе меняется. Я привел Дэна для того, чтобы показать ему девушку, с которой собирался прожить всю жизнь.

Моя ступня дергалась, распространяя волны боли вверх по ноге, но я не мог унять этот нервный тик.

– Я попросил ее прийти к офису начальника порта рано утром. Там она сможет меня найти. Я всегда встаю рано. Она пришла утром… И на следующее утро… Она продолжала приходить и после того, как познакомилась с Дэном. Даже после того, как он сказал, что любит ее, Паулина продолжала ко мне приходить. Ты не представляешь, что чувствуешь, когда стоишь в толпе, а твой лучший друг влюбляется в нее.

Фрэнк рассказывал все это полу и своим ногам, не в силах посмотреть мне в глаза.

– Она знала?

– Что я в нее влюблен? – потерев свою бульдожью челюсть, произнес опечаленный старик. – Да.

– Отец купил ей этот дом. Он ей обещал его купить.

– Мой дед оставил мне кое-какие деньжата. Паулине хотелось осесть в каком-нибудь месте. Ей уже осточертело все время переезжать. Она всю свою жизнь провела в дороге, никогда не жила в обычном доме. Возможно, тогда она меня не хотела, но я мог дать ей то, чего хотелось ей, поэтому я дал Дэну деньги.

– А он согласился…

– Я не хотел потерять их обоих. Дэн в любом случае пустился бы вслед за Паулиной. Она была из тех, кто способен заставить мужчину выделывать и не такие коленца.

Я вспомнил, как отец устанавливал раскладной мангал, а Ли и наша мама сидели в шезлонгах. Фрэнк рассказывал историю о подростках, которые сели на своем суденышке на мель. Не мог же никто не замечать, на кого он все время косится?

– Нет, нельзя вот так просто взять и купить дом другу.

– Да, нельзя, – согласился он.

Была и вторая часть рассказа. Фрэнк говорил так, словно был пьян. После встреч утром у офиса начальника порта начался период прикосновений, поцелуев, но потом они решили остановиться и остановились.

– Спустя некоторое время, – рассказывал Фрэнк, к счастью, не вдаваясь в подробности, – стало ясно, что она любит твоего отца. Я знаю, что Паулина его любила. Я тоже считал его своим другом…

Фрэнк начал встречаться с Ли, которая в то время училась в колледже Сент-Джозеф на учительницу. Потом они поженились. С Ватсонами они дружили, вроде как…

– И ты спал с моей мамой.

– Если ты ждешь от меня извинений, то не дождешься. Я не жалею о том, что знал ее.

Фрэнк встал и принялся изучать трещины, бегущие по стенам. Он остановился напротив фотографии Энолы в воде на руках у матери.

– Я снимал их.

Старик принялся рассказывать, что тогда был конец июня. Вода уже прогрелась, но медузы еще не появились вблизи берега.

– Паулина не хотела, чтобы Энолу ужалила медуза. Я вошел в воду первым. Хотел проверить. Я ни о чем не жалею.

– Не веди себя так, словно ты мне отец, – сказал я, а Фрэнк вздрогнул. – Ты с ней спал.

– Спал.

– Сколько это у вас продолжалось? Сколько вы трахались у отца под носом?

– Не выражайся так.

Половица скрипнула.

– До моего рождения? После? После рождения Энолы? Как долго?

– Довольно долго, – тихо произнес Фрэнк.

– А я?

Мы оба знали, о чем я спросил.

– Нет.

– А Энола?

– Она не моя.

– Назови точные даты! – Мне хотелось ясности. – Хочу удостовериться.

– Мы прекратили встречаться, когда Дэн захотел иметь детей. Мы уже год не встречались, когда Паулина забеременела, так что ты не мой. – Щека его нервно дернулась. – Было иногда очень трудно смотреть на нее и думать, что мы были вместе, а теперь она захотела от него детей. Я разрывался на части, но все равно сделал так, как ей хотелось. Когда тебе исполнилось два года, мы снова начали встречаться. Это продолжалось еще около двух лет. Потом Паулине захотелось родить девочку. Думаю, она увидела Алису и полюбила ее. Она больше не хотела со мной встречаться, сказала, что с нее довольно. Мы уже полтора года как не встречались, когда родилась Энола.

Было еще кое-что мерзкое в его рассказе. Он хотел мою маму, хотя был женат. У него была дочь Алиса, чудесный, спокойный ребенок. Они свели нас. Зачем? Чтобы отвлечь Ли? В животе у меня все похолодело. Я… Она…

Фрэнк снова присел, потянулся ко мне, словно хотел меня коснуться, но так и не коснулся.

– Я хочу знать точные даты, – сказал я.

– Откуда у меня точные даты? – Фрэнк повысил голос почти до крика. – Я же их не записывал! Я же не думал, что когда-то придется что-то объяснять ее сыну. Ты – его! Блин! Ты всегда грыз себе ногти, как твой отец. Так вопрос никогда не стоял. Твоя мать ни за что бы этого не допустила. Мне очень хотелось, чтобы ты был моим, но нет…

– Перестань мне лгать.

Моя лодыжка болела, но эта боль потонула в волне охватившей меня другой боли. У меня болели зубы… У меня болели вены…

– Я о таком лгать не буду. Ты не мой, но я бы хотел, чтобы было наоборот.

– Она знала, что ты дал ему деньги? – Он не ответил. – Она знала?

– Да, – наконец сказал Фрэнк. – Только это я мог ей дать, но все обернулось черт знает чем, Саймон.

– Сколько ты ему дал? – Сосед уставился на меня пустыми глазами. – Сколько стоил дом?

Мы были, можно сказать, одной семьей: Фрэнк, который вместе с моим отцом ходил под парусом и спал с его женой; я, который ел за его столом, а теперь сплю с его дочерью.

– Двести пятьдесят тысяч.

Не было ни следа сожаления в его голосе, что вызвало у меня сильнейшее отвращение.

– И сколько лет? Как долго вы были вместе?

– Всего лет пять, – ответил Фрэнк.

Пять лет, 1826 дней.

– Если рассуждать логически, это получается по пятьдесят тысяч за то, чтобы спать с ней. Сколько раз в год у вас выходило?

Челюсти его плотно сжались, кадык заходил вверх-вниз, но ни тени раскаяния не появилось на его лице.

– Если раз в месяц, это будет где-то около четырех тысяч, если раз в неделю – около тысячи. Значит, моя мама в неделю обходилась тебе в целую тысячу. Это все равно что иметь еще одну семью, содержать ее ради секса.

Фрэнк с размаху ударил по стене, образовав в ней пролом размером с яблоко. Сосед вытащил руку, осторожно пошевелил пальцами, а затем принялся внимательно изучать стену. Он трогал края дыры, бормоча себе под нос извинения. Он извинялся перед домом и перед моей мамой.

– Отец знал?

– Мы ему ничего не говорили.

Ответ весьма двусмысленный.

– Значит, он знал.

– Я наблюдал за ней, когда Паулина шла купаться, – произнес он, избегая смотреть мне в глаза, – даже после того, как все закончилось. Тогда он обо всем и догадался. Случилось это через год после рождения Энолы или чуть позже. Он спускался по ступенькам лестницы, а я поднимался. Он поравнялся со мной и спросил, знает ли об этом Ли. Я сказал, что нет. Я не врал. К тому времени уже больше двух лет мы не делали этого. А потом Паулина сказала мне, что Дэн собирается переехать в северную часть штата.

Туда, где человеку, делающему лодки, нечем заняться.

– Я любил ее, – мягким тоном произнес Фрэнк. – Даже когда понял, что продолжаться так дальше не может, я продолжал ее любить. Мы прекратили, потому что я ее любил, и его тоже… А затем Паулины не стало. – Стянув свою рыбацкую шляпу с головы, он сжал ее в руке. – Если ты поживешь какое-то время в другом месте, я все здесь отремонтирую. Я позову Пита, и мы сразу приступим к работе. Сейчас в доме небезопасно. Ты можешь пострадать. Я люблю тебя и Энолу. Я не переживу, если дом тебя убьет.

Былое проносилось перед моим мысленным взором. Иногда я мечтал о том, чтобы Фрэнк был моим отцом, а моя семья – чужаками. Эти люди иногда по ошибке брали бы нашу почту. Мы их видели бы, выходя на лодке в море. А Алиса? В этой фантазии не нашлось места Алисе.

Мама погибла. Отец продал лодку. Мы редко видели Фрэнка, разве что когда я сидел на пляже с Алисой, и тогда Ли за нами наблюдала. Я думал, что горе заставило отца отвернуться от Фрэнка, но правда оказалась куда непригляднее. Моя мама утонула, и он разорвал отношения со своим лучшим другом. Все логично.

– Твои деньги ничего починить здесь не смогут. Пока что они несли лишь разрушения. Дом разваливается, потому что отец и палец о палец не ударил, чтобы здесь что-нибудь починить. Он и цента в него не вложил. Отца не заботило, развалится этот дом к чертям собачьим или нет. Он знал, что ты купил его лишь затем, чтобы удержать возле себя Паулину.

Дом стал извращенным символом любви одного мужчины к жене другого. Папа это знал. Не исключено, что, сидя за кухонным столом, он молился о том, чтобы дом поскорее просел.

– Ты и его убил, только заняло это больше времени, – добавил я напоследок.

– Саймон! – взмолился Фрэнк.

– Не смей произносить мое имя.

Я не мог оставаться в этом месте, пахнущем олифой, стружкой, столярным клеем и Фрэнком. Я пошел к машине. Будь моя воля, я бы пустился бегом, но нога не позволяла. Фрэнк увязался следом. Он что-то говорил, но я не слышал, отгороженный от него дверцей моего автомобиля. Меня это не касалось. Я едва ощущал под своими ладонями руль. Я несколько раз сжал и разжал пальцы, гоня к ним кровь по венам. Сильный стресс может вызвать как сужение кровеносных сосудов, так и их расширение. Это я узнал, помогая одному студенту писать курсовую. В моем случае стресс вызвал сужение сосудов. Три сжимания и разжимания. Фрэнк стоял у моей машины. Он надломлен, но пока держится. Я опустил стекло. Фрэнк положил руки на крышу автомобиля. Его большие пальцы проникли внутрь салона.

– Извини, – произнес он. – Ты не представляешь, как бы мне хотелось, чтобы ты был моим сыном.

– Ты перестал заходить к нам после смерти отца, – сказал я. – Нам пришлось самим к тебе обратиться.

Стыдно признаться, но я мог бы его простить, несмотря ни на что, если бы только он постарался добиться моего прощения.

– Просто для меня это было уже слишком. Твой отец и ваш дом, а еще оставались Ли и Алиса.

Почему-то раньше Алиса и Ли его не останавливали… Нет, они лишь предлог. Скорее всего, Энола и я стали со временем далеко не идеальными детьми – такими, кого трудно полюбить, в отличие от удобных во всех отношениях Алисы и его жены Ли. Перезревший плод с земли не подбирают. Я улыбнулся. Знаю, я был похож на умалишенного. Фрэнк стоял на подъездной дорожке, прикрываясь рукой так, словно был голый.

Да, Алиса очень рассердится на меня, но она и так очень-очень сердита.

– Я трахаю твою дочь! – высунувшись из окна, прокричал я. – А теперь ступай и ремонтируй мой проклятый дом!