Колесо наехало на камень, и фургон тряхнуло. Пибоди подпрыгнул, а полученные им письма, разлетевшись, упали на пол. Хозяин цирка не желал быть извозчиком, он отдавал предпочтение чтению книг, разработке дальнейшего маршрута следования труппы и обдумыванию новых номеров. Но из-за таких предпочтений приходилось страдать от лихачества Ната. Вчера силач заехал колесом на большой корень, в результате чего содержимое чернильницы пролилось на единственную подушку, которую он не пожертвовал для номера «четы Ферез».
Он двигался от простого к сложному и все более утонченному. Чтобы осознать этот прогресс, стоило лишь взглянуть на Амоса: от дикаря – до мистика, щеголя, женатого на красавице, настоящей леди. Удивительное превращение! Следующим его шагом будет убрать труппу с дороги. Пибоди покусывал кончик пера чайки. Он предпочитал перья чаек гусиным. Эти птицы, конечно, неприятные, но их перьями сподручнее писать. Они твердые и в то же время гибкие, так что ими хорошо рисовать.
Количество дней, проведенных в городах, было ничтожно по сравнению со временем, затраченным на дорогу. У него не было денег ни на что, хотя бы отдаленно похожее на арену, на которой он упражнялся в верховой езде. «Судно», – решил он. Когда у них будет судно, они смогут плыть на нем от города к городу, сходить на сушу, давать представления, а ночи будут проводить на борту. Фургон подпрыгнул: колесо попало в выбоину. На судне он забудет о непроходимых дорогах и невнимательности Ната.
Пибоди вернулся к чтению полученного от сына письма. Захария знал маршруты следования отца и имел обыкновение отправлять письма в города, в которые Пибоди часто заезжал. В меблированных комнатах в Таннерс-Ферри его ждала корреспонденция за несколько месяцев. Последнее письмо от сына пришло из Филадельфии. Июнь 1798 года. Пибоди скривился. Если бы он только знал, что Захария будет в Филадельфии, то не поехал бы в Нью-Касл, а встретился с мальчиком… с мужчиной, поправил он себя. Захария уже не тот юнец, которого он заставлял тренировать ловкость рук. Он уже вырос.
Дорогой отец!Твой любящий сын Захария
Я уверен, что тебя дождется это письмо в Таннерс-Ферри. Раз ты в городе, купи просмоленную ткань. Помнится, крыша твоего фургона течет. Береги себя. Ты уже не в том возрасте, чтобы рисковать своим здоровьем.
Я сейчас работаю под руководством замечательного человека – мистера Джона Билла Рикетса. Уверен, что тебе также понравилось бы его общество. Он веселый малый и самый искусный наездник из всех, кого мне посчастливилось встретить в своей жизни. Я стал свидетелем того, как он танцевал хорнпайп [18] на спине лошади. Не исключено, что вы встречались в прошлом. Мистер Рикетс говорит, что он обучался верховой езде у Джоунсов в Лондоне. Я знаю, что ты все время работал у Астлея, но мне кажется, что мир довольно тесен. Зрелища, организовываемые мистером Рикетсом, выше всяких похвал. У него есть две арены – в Филадельфии и Нью-Йорке. Обе вполне подходят для зрелищных конных представлений. Между номерами выступают прочие циркачи. Мужчина, которого все зовут Спинакута, ужасный молчун, стал моим наставником. Мистер Спинакута выступает на натянутом канате. На нем он чувствует себя столь же непринужденно, как мистер Рикетс на спине лошади. Отец, я видел, как Спинакута танцует на канате с корзинами, привязанными к его ногам!
Я выступаю в перерывах между главными номерами в комедийной сценке. Мне приходится падать после того, как меня бьют мешком с мукой. До мастерства мистера Спинакуты мне еще далеко, но, учитывая то обстоятельство, что я до сих пор не сломал себе руки, я уверен, что со временем наберусь опыта.
Мистер Рикетс – именно тот человек, у которого следует учиться, как вести дела, отец. Полагаю, единственное, чего тебе не хватает, – своей собственной арены. Я также считаю, что мистер Рикетс может извлечь выгоду из знаний, которыми ты обладаешь. У него неплохо подвешен язык, но он даже наполовину так не красноречив, как ты. Хотя мистер Рикетс самоуверен и опытен, если, не дай бог, он упадет с лошади, его дело некому будет продолжить. Ты достаточно мудр, чтобы оставлять лицедейство другим, а самому заниматься деловой стороной предприятия.
Не могу сказать, что меня сильно расстроило известие о бегстве мадам Рыжковой. Хотя тебя наверняка удручает то, что ты несешь убытки из-за утраты ее доходов, должен чистосердечно признаться, что всегда считал эту особу несносной. Хотя с моей стороны глупо об этом писать, но я уверен, что когда-то именно мадам Рыжкова убила маленькую лягушку, которая у меня была. Не жалей о ее уходе.
Мне надо заканчивать. Мистер Спинакута говорит, что пора репетировать. Бесконечные репетиции. Я буду проживать по этому адресу до осени. Потом я перееду в Нью-Йорк, где находится вторая арена мистера Рикетса. Я остановлюсь в пансионате Ларстена. У меня остались самые лучшие воспоминания о нашем пребывании там. Желаю тебе здравствовать, папа.
Пибоди осторожно засунул письмо в карман камзола. Он скучал по сыну, но зависть уколола его прямо в сердце. Рикетс был тем, кем он не смог стать из-за того злосчастного падения, когда работал у Астлея. Осторожно, чтобы ничего не забрызгать чернилами, Пибоди обмакнул перо в чернильницу и нарисовал сначала кривую и несколько пупырышков, а затем резко провел прямую линию. Прошло некоторое время, прежде чем он понял, что рисует мерзкое создание, которое Бенно вытащил из мертвой реки. Он с легкостью мог бы назвать его морским дьяволом и показывать в качестве диковинки. Пибоди обдумывал подобную возможность, но решил, что не воспользуется ею. Уж слишком неприятны были воспоминания об умирающей на берегу рыбе. Плохо дело.
Пибоди подул на рисунок. Пусть быстрее высыхают чернила. Мир меняется. К счастью, он с успехом производил всяческие преобразования.
«Новый потенциал, – думал Пибоди. – Все новое делает нас моложе».
Затея с «четой Ферез» оказалась удачной. Найдя в журнале свободное место, старик принялся чертить довольно подробный план речного судна. На нем должно всем хватать кают, также необходимо место для сцены. При этом у судна должна быть небольшая осадка, чтобы иметь возможность плавать по неглубоким рекам.
Пока Пибоди рисовал и мечтал, вереница фургонов ехала по извилистой дороге, которая тянулась вдоль реки Катоба. Оси скрипели, едва выдерживая такие нагрузки. Двери фургонов набухли, их часто заедало. Необычная влажность висела в воздухе туманом, а фургоны все двигались слепо вперед.