Эван шел по лабиринтам коридоров клиники Саннивейла. Он старался не встречаться ни с кем глазами и выглядеть так, будто имел все права находиться здесь.

Дойдя до железной двери, он сунул смарт-карту в щель сканера и подождал, пока красный огонек не сменится зеленым. Оказавшись внутри, он оглянулся, чтобы посмотреть, не заметил ли кто-нибудь его вторжения. Пока все было спокойно.

Он сунул карточку в карман и, достав связку ключей, на ходу искал подходящий Коридор был смутно знакомым Эвану: не по нему ли он шел мальчишкой на встречу со своим отцом? Трудно было сказать наверняка. Многие помещения были перепланированы с тех пор, и возможно, что клиника изменилась благодаря его переходам.

Эван дошел до пустующего поста сестры, перегнулся через стойку и увидел список пациентов. Ему сразу бросилось в глаза имя: «Кэган, Леонард». Он двигался из комнаты в комнату, заглядывая в маленькие окошки для раздачи таблеток в поисках своего друга. Некоторые из палат были пусты, но в некоторых были люди, сидевшие на полу, уставившиеся куда-то в пространство или свернувшиеся в углу клубком. Один из мужчин посмотрел прямо ему в глаза. Он был худ и оборван, будто старая тряпичная кукла. Сердце Эвана пропустило удар, когда он понял, что знает его; он видел этого пациента прежде, тринадцать лет назад. Эван услышал женский голос и понял, что медсестра совершала обход. У него было мало времени, и он продолжил поиски.

Он нашел Ленни в следующей палате. Эван попытался открыть дверь, пробуя ключи один за другим третий ключ подошел. Войдя внутрь и прижавшись к стене, Эван подождал, пока медсестра пройдет мимо дальше по коридору, и только после этого смог оглядеться вокруг.

Как и большинство палат клиники, комната была запущенной. Краска на стенах облупилась, было понятно, что ремонт здесь не делался с пятидесятых годов. На единственном окне было прочное непрозрачное стекло с решеткой из металлических прутьев, а из мебели в палате была только железная кровать, на которой лежал Ленни в бесформенной пижаме. Он выглядел исхудавшим и изможденным, словно это место высасывало из него жизнь. Эван осторожно шагнул к нему.

— Э… Эй, Ленни. Это я, Эван.

Он не услышал ответа, и на какой-то момент Эвану показалось, что Ленни спит или что его накачали лекарствами до бессознательного состояния. Только грудь больного двигалась медленно вверх-вниз в ровном ритме. Эван заметил, что его запястья и лодыжки были привязаны кожаными ремнями к металлическим кольцам, приваренным к краям кровати. Зачем они это сделали? Каким человеком стал Ленни?

Эван почувствовал, как в груди у него екнуло. На лице Ленни выросла неопрятная черная щетина, а на губах было подобие ухмылки. Его физиономия была зловещей и мрачной, глаза — холодными и немигающими.

Глядя на привязанного к кровати человека, эту молчаливую фигуру, которая, казалось, излучала ненависть и желание убивать, Эван подумал о прежнем Ленни — том маленьком несчастном Ленни, которого вечно Доставал Томми — и не нашел ничего общего между этими людьми.

Он внутренне поежился и снова заговорил:

— Тебе что-нибудь нужно? Может, я мог бы тебе что-нибудь принести?

Ленни молчал. Секретный визит Эвана не вызвал у него ни удивления, ни раздражения, будто его абсолютно не волновало происходящее. Он просто лежал и смотрел перед собой, тихо дыша.

Эван указал на высокий потолок над головой.

— Эй, а как насчет авиамоделей, дружище? Твои аэропланы? Уверен, ты мог бы весь потолок завешать ими.

Он немного подождал, но Ленни никак не отреагировал ни на его присутствие, ни на его слова.

Эван слегка смутился. Он не знал, чего ему здесь ожидать, но когда память услужливо подсунула образ увозимого в клинику Ленни, Эван сам захотел удостовериться в том, что это воспоминание не было галлюцинацией или порождением его собственного сознания.

С тяжелым сердцем он повернулся к двери, чтобы уйти. Здесь не было ничего, кроме живого напоминания о его собственном провале в памяти.

— О'кей, Ленни, — вздохнул он. — Я просто зашел сказать «привет». Счастливо.

Его пальцы уже коснулись дверной ручки, когда Ленни заговорил:

— Ты знал.

Эван резко повернулся. Голос, который он услышал, был холодным и отстраненным.

— Ленни?

— Ты знал с самого начала, да? — Это было обвинением, полным ненависти и неистовства. — Когда ты вложил мне в руку лезвие, ты уже знал, что должно произойти что-то серьезное, разве не так?

Эван понял, что он ошеломленно кивает.

— Д-да. В общем, так оно и было.

Впервые с того момента, как Эван сюда вошел, Ленни пошевелился. Он повернул голову и с ненавистью посмотрел на бывшего друга.

— А потом ты позволил этому случиться, — прохрипел он. — Ты должен быть на моем месте… Ты должен быть здесь вместо меня!

Эван завозился с ключами и, открыв, наконец, дверь, побежал по коридору, пытаясь изгнать из своей памяти голос Ленни. Чувство вины захлестнуло его, разъедая сердце, как едкая кислота.

Он добежал до машины раньше Андреа, положив ключи на стол дежурной сестры, когда та на секунду поверглась к нему спиной. Андреа довезла его до общежития, всю дорогу стараясь быть веселой, показывая ему таким образом, что доктор не нашел ничего угрожающего его здоровью. Он реагировал на ее реплики нечленораздельным хмыканьем, стараясь не отрывать взгляда от дороги и безуспешно пытаясь хоть как-то забыться.

Потом, когда Андреа исчерпала все свои шутки, они проехали несколько миль в тишине.

— Ты скучала по отцу? — без всякого предисловия спросил ее Эван.

Вопрос застал мать врасплох.

— В общем… конечно, — неуверенно сказала она. — Да, и довольно часто.

— Иногда… — Эвану трудно было говорить. — Иногда мне хочется, чтобы он был жив. Чтобы я мог получить ответы на кое-какие вопросы.

— Ты всегда можешь поговорить со мной, — нежно сказала Андреа. — Обо всем, Эван. Ты же знаешь, как я люблю тебя. Я всегда с тобой.

Он повернулся к ней, и она увидела, что его глаза затуманились.

— Я знаю, мам, но есть вещи… на которые мог бы ответить только папа.

Андреа сжала руку сына.

— Он тоже тебя любил, не забывай об этом. Если бы он был жив, то гордился бы тобой. Я это знаю.

Она сдержала подступившие слезы. Когда машина остановилась у общежития, Эван поцеловал мать в щеку.

— Мне нужно идти. Я тоже тебя люблю, мам.

Выйдя из машины, он бодро улыбнулся ей

— Все будет в порядке. Поверь мне, я все исправлю.

Андреа смотрела ему вслед, неуверенная в том, что поняла его.

В комнате никого не было, за что Эван был очень признателен Тамперу. Он не был в настроении отвечать на вопросы своего соседа, даже самые добродушные. Секунду он постоял в центре комнаты, пытаясь сориентироваться. Потом сделал шаг в сторону своей кровати, которая, как он помнил, находилась раньше с правой стороны комнаты. Все те же постеры рок-групп и афиши кинофильмов, только на этот раз с противоположной стороны. Вещи Тампера находились там, где раньше были вещи Эвана, и наоборот.

Он покачал головой, сел на левую кровать и засунул под нее руку. Пальцы нащупали картонную коробку, и он вытащил ее наружу.

Эван вздохнул с облегчением, когда увидел, что коробка доверху набита старыми тетрадями. Он взял одну из них с самого верха.

«7 лет», — вслух прочитал Эван надпись на обложке. Взвесив тетрадь на ладони, он огляделся. Темная маленькая комната общежития напоминала палату Ленни и тюремную камеру, которую он делил с Карлосом, и Эвану тяжело было находиться здесь.

Засунув тетрадь под мышку, Эван направился искать безлюдный уголок на территории колледжа. Поначалу ему казалось, что для перехода была необходима тихая, спокойная обстановка, но безумный скачок в камере Карла убедил его, что это не так. Теперь ему становилось ясно, что чем чаще он возвращается в прошлое, тем легче подтолкнуть разум к восприятию слов, написанных на бумаге, а остальное доделает сознание.

Он сел под деревом, опершись спиной о ствол. Неподалеку салаги из братства «Те-та» бросали желтую пластиковую тарелку и весело обменивались шутками. Он узнал двоих из них, тех, которые помогали ему организовать романтический ужин с Кейли, но они полностью его игнорировали. «А почему нет? Ведь они не знают меня. Мы никогда не встречались, и ничего этого не было».

Эван вернулся к своей тетради и листал страницы до тех пор, пока не нашел запись, сделанную на следующее утро после смерти отца. Он начал читать вслух, произнося слова нараспев, будто это была какая-то бесконечная мантра.

«Сегодня я паеду к моему отцу, — Эван почувствовал растущее внутри его головы давление и позволил ему накрыть себя волной и поглотить его. — Его завут Джейсон и он сумашетший».

Боковым зрением он заметил, как на него странно посмотрел парень, который в свое время носил на голове салатницу. Первокурсник из братства «Тета» поймал желтую тарелку, и Эвану показалось, что она завибрировала в его руках, как колокол от удара. Он продолжал читать, чувствуя, как все вокруг него начинает подрагивать и колебаться.

«Надеюсь, он разрешит мне называть его Папа».

Послышалось слабое эхо мужского голоса, и…

Эван заморгал, ослепленный ярким светом флуоресцентных ламп.

— Сынок? — слова эхом отскакивали от голых железных стен комнаты для свиданий, и Эван поежился, переживая момент смятения, возникающий при каждом переходе в его подростковое тело. Подняв глаза, Эван увидел, что Джейсон Треборн смотрит на него с теплом и любовью.

— Ты говорил что-то насчет своих глаз? — Поинтересовался он. — С тобой все нормально? Ты выглядел так, будто на секунду отключился.

«У меня есть кое-что, о чем только он смог бы мне рассказать. Вопросы». Эван вспомнил разговор с матерью и взял себя в руки.

— Слушай, Джейсон… Папа, — начал он низким голосом. — Мне срочно нужны от тебя ответы на некоторые вопросы, которые помогут мне исправить то, что я натворил.

Пару секунд на лице Джейсона было недоумевающее и смущенное выражение, но в следующее мгновение он понял причину внезапных перемен в поведении и разговоре Эвана. Кровь отлила от лица Джейсона, и оно стало белым, как бумага.

— О нет, — выдавил он. В его голосе слышалось страдание. — О, Боже, только не это! Мой бедный мальчик. Бедный маленький Эван…

— Слушай меня, Джейсон, — прошипел Эван. — Я хочу, чтобы ты сосредоточился.

Отец печально покачал головой.

— Ты тоже часть этого, не так ли? Я молился, чтобы действие этого проклятия закончилось на мне.

Эван коснулся его руки.

— Но это на тебе не закончилось, и потому мне нужна твоя помощь. Мне нужно знать, как все изменить, сделать правильно, и ты единственный, кто может мне это сказать. Он глянул через плечо на свою мать, которая наблюдала за ними, стоя с другой стороны стекла.

— Ты должен помочь мне.

Джейсон нахмурился.

— Все изменить? Сделать правильно? Нет такого слова «правильно»… Ты должен понять, что когда ты меняешь настоящее людей, то лишаешь их прошлого. Меняя то, какие они есть, ты уничтожаешь то, какими они были, а это неправильно!

— А кто сказал, что я не смогу сделать все лучше?

— Думаешь, я не пытался? — поднял голос Джейсон. — Я пытался, пытался и пытался, но с каждым разом все становилось только хуже! — Наклонившись к Эвану, он сжал его детские пальцы. — Послушай, ты должен прекратить это!

— Не могу, — сказал Эван. — Я должен изменить одну маленькую вещь…

— Не существует никаких маленьких вещей! — Губы Джейсона дрожали. — Это как Круги на воде, эхо в пещере, волны в океане, падающие домино, эффект бабочки…

Эван откинулся назад. Его отец, похоже, бредил.

— О чем это ты?

— Ничего не происходит само по себе, Эван. Ты делаешь одно маленькое изменение в прошлом, но оно влияет на что-нибудь еще, и так далее, все больше и больше! Бабочка взмахивает крыльями в Китае и колеблет воздух, и, в конце концов, на Нью-Йорк обрушивается шторм, понимаешь? — Его кулаки сжались, и цепь на наручниках звякнула. — Ты не должен играть в Бога, сын! Это должно закончиться на мне. Ты разбиваешь сердце матери, просто находясь здесь!

— Ерунда! — разозлился мальчик. — Если ты не хочешь помочь мне, я сделаю все сам и пошлю тебе открытку, когда снова все будет идеальным.

— Я не позволю! — проревел Джейсон, бросаясь на него через стол и звеня наручниками. Эван не успел защититься, когда руки отца железными тисками сомкнулись на его горле. — Я должен остановить тебя!

В глазах Эвана потемнело, и он начал задыхаться. Багровое от ярости лицо Джейсона вдруг замерцало и задрожало…

Он очнулся с разрывающим легкие кашлем и схватил себя за горло. Жадно вдохнув свежего воздуха, он потрогал руками шею — от удушья не осталось и следа.

— Ты в порядке, чувак? — спросил один из салаг. Эван узнал в нем парня, которого Хантер заставил носить женское платье в другом варианте событий. — Ты отключился.

Эван кивнул и с трудом встал на дрожащие ноги.

— Я… я в порядке, спасибо. Оглядевшись вокруг, он не заметил следов каких-либо перемен и вздохнул. Он чувствовал себя дрейфующим в неизвестном направлении. Теперь он потерял всякую надежду вытянуть нужную ему информацию из отца и чувствовал себя разбитым и расстроенным.

Предупреждение Джейсона все еще звенело в его ушах, когда он выходил с территории колледжа, и слова отца неотвязно крутились у него в голове. Эван бросил тетради на заднее сиденье потрепанной «хонды» и выехал с территории университета, сворачивая на шоссе.

— Мне нужно все исправить, — говорил он сам себе.

Он мчался по шоссе не разбирая дороги, пока солнце не стало клониться за горизонт, и, когда в животе у него заурчало, он свернул у первой же остановки грузовиков, которая была на пути. Эван не осознавал, где он, до тех пор, пока не уселся за один из столов с жирной столешницей. На захватанном меню в пластиковой обложке было написано название столовой: «Закусочная Риджвуда».

Заказав себе гамбургер с картошкой, Эван набросился на еду с жадностью, почувствовав внезапно волчий аппетит. Одной рукой он бессознательно прикрывал тарелку, как будто защищая свою еду.

— Что-нибудь еще, милый? — поинтересовалась официантка. — Долить? — покачала она кофейником.

— Не-а, просто счет, — ответил Эван с набитым ртом. Он посмотрел на униформу девушки: она была такой же идиотской, как и та, которую он видел на Кейли в ночь накануне ее самоубийства.

На значке было написано «Сельма». Она положила перед ним счет.

— Только что вышел, да?

— А?

Сельма кивнула на его руку, которой он прикрывал тарелку.

— Просто мой брат отсидел в тюрьме, и он ел точно так же, когда вышел.

— Я из большой семьи, — защищаясь, ответил Эван. — Я не зек.

Сельма пожала плечами.

— Не хотела тебя обидеть.

Она повернулась, чтобы уйти.

— Я и не обиделся, — сказал он. — Эй, э-э, а Кейли Миллер все еще работает здесь?

Сельма недоуменно на него посмотрела.

— Кейли? Извини, никогда не слышала о такой. Я работаю здесь уже пять лет, и у нас никогда не было никакой Кейли.

Эван доедал и смотрел сквозь грязное стекло на опускающуюся на землю ночь. На горизонте, мерцая, зажигались огни Саннивейла. Он смотрел в темное окно и думал о Кейли Миллер.

>

Кейли.

Сколько раз все возвращалось к ней? Я уже потерял этому счет. Вам трудно меня понять, потому что вы не знали ее, потому что вы не видели ее моими глазами. Долгое время я сам не мог этого осознать, пока однажды до меня не дошло. Она была моим компасом, моей путеводной звездой, по которой я направлял свою жизнь. Без нее я потерянный человек. Мне казалось, что я смог бы существовать без нее, и было время, когда мы расстались и моя мать увезла меня из Саннивейла, и я почти в это поверил.

Сейчас, оглядываясь назад, я не могу постичь, как я мог жить, не видя ее улыбки, не имея возможности прикасаться к ней, чувствовать ее. Любовь — странная штука. Она проделывает с тобой много интересного, и я не буду притворяться, что понимаю все.

В тот вечер там, в столовой, я стоял на краю пропасти, хотя и не осознавал этого. Отец пытался предупредить меня, а я проигнорировал все, что он сказал. К тому времени я зашел слишком далеко и все равно не повернул бы обратно. Помню, каким грузом висело на мне понимание того, что я наделал. Наверное, я хотел, чтобы Джейсон вручил мне что-то вроде волшебной палочки, которая помогла бы мне сделать все так, как мне было нужно, но когда стало ясно, что этого не случится, я потерялся. Полностью и безнадежно.

В общем, я поехал искать свою путеводную звезду, свой компас. Кейли.