Искусство стихосложения

Сочинение стихов у древних скандинавов входило в число тех восьми — десяти «ремесел», или «умений» и «искусств», которыми должен был владеть знатный человек и вообще уважаемый муж. В их числе — владение мечом и другим оружием, езда верхом, плавание, гребля, игра на арфе, умение играть в шашки и другие «настольные игры». Искусство слагать стихи рассматривалось как вершина образованности. Викинг и поэт, король Харальд Суровый в одном из своих стихотворений писал, что он владеет восемью умениями, в том числе слагает стихи. Стихи слагали многие грамотные люди, пару рифмованных фраз нередко импровизировали вполне простые мужчины и женщины. Но скальдический стих — это особый жанр, владение которым было доступно немногим избранным. О высоком достоинстве умения сочинять такие стихи, о самой поэзии скальдов, которая является «дивным даром», «брагой Одина» и «медом поэзии», немало говорится в сагах и стихах.

Скальдическая поэзия развила и дополнила традиционные эддические формы германской поэзии как с помощью заимствования некоторых западноевропейских образцов, так и путем самобытного развития. В абсолютном большинстве скальдами были люди, которые принимали участие в походах викингов и вообще несли военную службу. Самые поздние произведения таких авторов восходят к XIV столетию.

Особенность стихотворчества древних скандинавов заключается в том, что еще в дописьменную эпоху они наряду с эпической поэзией и анонимными сказаниями создали поэзию авторскую, которая предполагает не только индивидуальное творчество, но и буквальное воспроизведение стихотворного текста. Эти свойства скальдической поэзии предопределили сохранение имен скальдов и многих их стихов, а также возможность атрибуции тех произведений, имена авторов которых не сохранились.

Поскольку скальды обладали «дивным даром Одина», правители их приветливо встречали, приглашали в свои дружины, щедро одаривали, сажали на почетные места за пиршественным столом. А ведь скальды не просто развлекали гостей во время пира. Слава, которую они создавали конунгам и ярлам в своих хвалебных песнях — ярких, причудливых, складных, была более прочной, чем та, что была запечатлена в сагах, поскольку слова в сагах намного легче поменять, чем в прочно «сбитом» стихе умелого скальда. Не случайно великий Снорри, историк, писатель и поэт первой половины XIII в., во введении к своему «Кругу Земному» заметил по поводу скальдов и их произведений: «То, что говорится в этих песнях, исполнявшихся перед самими правителями или их сыновьями, мы признаем за вполне достоверные свидетельства. Мы признаем за правду все, что говорится в этих песнях об их походах или битвах. Ибо, хотя у скальдов в обычае всего больше хвалить того правителя, перед лицом которого они находятся, ни один скальд не решился бы приписать ему такие деяния, о которых все, кто слушает, да и сам правитель знают, что это явная ложь и небылица. Это было бы насмешкой, а не хвалой». И добавляет ниже: «А песни скальдов, как мне кажется, всегда меньше искажены, если они правильно сложены и разумно истолкованы».

 

Особенности скальдической поэзии как жанра: форма, стиль, темы

Скальды знали и могли исполнять эддические песни, с характерным для них относительно простым языком, диалогами и монологами, с мифологическим обрамлением и метафорами. Но скальдическая поэзия имела очень важную особенность, придающую большое своеобразие стиху, которая заключалась в формах словесной выразительности и стиле построения. В стихе скальда наличествует множество кеннингов-иносказаний, переплетение строк и предложений, сложные метафоры, частые аллитерации. Все это придает стиху особую выразительность, но и затрудняет его понимание.

Скальд как бы старается скрыть смысл сказанного, дабы его приходилось отгадывать. Это наследие древней, языческой веры в магическую силу произнесенного слова и в силу того, кто это слово произносит, кто может выразить свою мысль в стихотворной форме, почти в формуле. Поэтому сложная форма скальдического стиха, включение в него многих условных обозначений и многослойных метафор, имен языческих богов и животных-символов отнюдь не случайны. Усложненная стихотворная форма делает произведение опытного и талантливого скальда своего рода шарадой, доступной отнюдь не простецам, но людям из определенного круга, подготовленным, владеющим суммой тогдашних знаний и представлений, в том числе языческой мифологией, а также культурой изысканной, метафористичной речи.

Представление о том, что скальдический стих имеет магические свойства, может служить заклинанием, подкреплялось тем, что признанные скальды хорошо знали «Старшую Эдду», владели руническим письмом и канонами магии, которая ему приписывалась. Не случайно некоторые авторы рунических надписей называют себя скальдами, а в самих надписях встречаются отсылки к скальдическим стихам. Не случайно и то, что в «Старшей Эдде» термины «руны» и «искусство скальда» подчас служат синонимами.

О том, например, что так называемой рунической магией в совершенстве владел великий поэт Эгиль сын Грима Лысого, в сагах говорится неоднократно. Выше уже приводился эпизод, когда Эгиль при помощи этого знания вылечил больную девушку. В «Саге об Эгиле» приводился и другой случай, когда Эгиль спас собственную жизнь. Однажды, когда он был на пире, ему поднесли рог с брагой, куда был подмешан яд. Рассказывается, что Эгиль принял рог, вырезал на нем руны, а себя ранил ножом в ладонь, после чего окрасил руны своей кровью; в результате рог разлетелся на куски. Еще один эпизод его жизни был связан с враждой к нему конунга Эйрика Кровавая Секира, объявившего поэта вне закона. Эгиль тогда высадился на одном прибрежном норвежском островке, где воткнул в землю жердь и водрузил на нее череп лошади, на котором вырезал рунами заклинания, прося духов изгнать из Норвегии Эйрика и его мстительную жену Гуннхильд. Заклинание помогло: как известно, Эйрик вскоре отбыл в Англию, где стал управлять Нортумбрией в качестве ленника английского короля Этельстана.

Сложность скальдического стиха и его магическая репутация не позволяли пересказывать стих произвольно, «редактировать» его, как это можно было сделать, например, с сагой, поскольку привнесенное сразу же вступало в противоречие с музыкой стиха, с авторской манерой его создателя и, чего также опасались, с заложенной в него некой формулой, которую надо было правильно понять. Это, как мы знаем, отмечал еще Снорри. Поэтому дошедшие до нас скальдические стихи, вероятнее всего, сохранили свою первозданность. Даже хвалебные стихи, поскольку они произносились в присутствии героя или вскоре после его гибели, при родичах и сподвижниках павшего, обладают, при всем пафосе и цветистости, значительной исторической достоверностью. В них отразились многие реальные эпизоды, имена и события, уже порядком перепутанные и подзабытые либо самими авторами фольклорной основы саги, либо позднейшими составителями их текстов.

Наряду с множеством мифологических имен и ссылок на деяния и свойства богов, с описаниями битв и их участников в скальдических стихах встречаются и бытовые элементы: описания оружия, одежды, методов боя, отношений между дружиной и ее вождем (конунгом или ярлом), споров между соседями, любовных отношений, оценка положения скальда при дворе патрона и в обществе. Там упомянута масса имен, названий племен и народов, наименований морей и рек, местностей, островов, долин и скал. Короче, скальдические стихи — это кладезь для исторического изучения и познания, а их творцы, по их собственному (и вполне справедливому) суждению, достойны «славы вековечной».

Скальды могли слагать стихи о прошлом, если это было нужно правителю или слушателям. Но основная особенность их содержания заключалась в его актуальности, часто даже «сиюминутности». Главные мотивы стихов — героические, в них более и чаще всего описываются сражения, воспеваются славные битвы и победы, храбрость могущественных королей, воинские подвиги, иногда (редко) излагаются легенды. К героическим относятся и многие хвалебные стихи, где восхваляется воинская доблесть и щедрость правителей и других заметных людей. Именно восхваление является главным мотивом героической драпы, посвященной присутствующему или отсутствующему, но хорошо известному герою. К героическим относятся также многие поминальные стихи, где та же хвала обращена к персонажам, которые погибли. Своеобразным подвидом хвалебного стиха являются висы, посвященные оружию, прежде всего «щитовая драпа», в которой воин, получивший в подарок щит, стихами, сочиненными самостоятельно или с помощью скальда, восхвалял дарителя, щит и надпись на ней. Другой подвид героико-хвалебного стиха отражен в поэмах под названием «Выкуп головы». Дело в том, что скальды IX–XII вв., провинившись, подчас могли «выкупить» свою жизнь, сложив хвалебную песнь в честь того, кто их приговорил к смерти. Хорошая хвалебная драпа, как, впрочем, и достаточно ядовитая сатира, таким образом, ценились в человеческую жизнь.

Намного реже скальды писали лирические стихи, обращая их не только к женщинам, но и к любимым государям, и к друзьям, сетуя на старость или скорбя по поводу утраты дорого человека. Встречаются короткие стихи-экспромты, написанные под впечатлением какого-либо конкретного случая, обычно в одну-две висы.

Значительно меньше сохранилось стихов, противоположных по направленности хвалебным, — стихов поносных, злых, бранных, короче, хулительных, это так называемые ниды. Согласно представлениям скандинавов, хулительные стихи-ниды были сродни злым заклинаниям и поэтому особенно опасны, они могли навести порчу, их нередко записывали, а их авторам мстили.

Основной формой скальдической песни, прежде всего хвалебной, является драпа, которая, как и лирические стихи, разбита на части, на отдельные куплеты или строфы — висы. Драпа выигрывала, если в ней присутствовали один или несколько повторяющихся стихов — припев, так называемый стев. Кроме того, в драпе была более строгая стилистика, более упорядоченная строка. Менее пышная форма песни — это висы без припева-стева, так называемые флокк и тула, которые обычно лишены сюжета и ограничены перечнем имен и действий. Сохранилось немало отдельных вис, иногда составлявших часть утерянного стихотворения, а иногда изначально созданные как самостоятельные малые произведения.

Одной из особенностей скальдических стихов является также искусное использование аллитераций, что в принципе было характерно для германского стихосложения вообще. Прекрасно владея оттенками родного языка и широко привлекая созвучия, скальд в одних случаях достигает напевности стиха, выражения любовной нежности или горькой потери, в других случаях умело воспроизводит грубые звуки битвы, дает представление о ярости схватки, ликовании победы или муках поражения и потерь. Так же искусно используется скальдами ритмика стиха.

Стихи скальдов наполняют бесконечные кеннинги — поэтические метафоры, представляющие собой настоящие шарады, каждую часть которых сплошь и рядом также надо разгадывать. Такие сложные определения заменяют в скальдическом стихе многие слова, которые особенно употребительны в поэзии. Стих украшен узорчатыми метафорами, которые также зашифровывали понятия. Кроме того, строки в строфах были подчас так причудливо перемешаны, что слушателям требовались немалое умение и привычка, чтобы разобраться в подобной путанице. Снорри в «Младшей Эдде» упоминает о хвалебной песне Торда сына Сьярека, где действовали герои и персонажи мифов. В этой песне первая строка была связана с пятой, вторая — с шестой, третья — с седьмой и т. д.

Иносказания-кеннинги в скальдических стихах представляют, на мой взгляд, большой интерес. Прежде всего, кеннинги тесно связаны с мифологией. Скальды широко используют в них имена и признаки языческих богов и животных-символов, ведь скальдический стих считался волшебным вдвойне: это не просто слова, а определенный их набор, имеющий некое определенное значение. Нередко, пусть в завуалированной форме, скальд высказывает пожелание правителю, а также жалобы, соображения о происходящем, любовные чувства к женщине, скорбь утрат и т. д. Но главное то, что кеннинги обнаруживают бездну фантазии и у самих поэтов и, разумеется, у их слушателей, которые должны понимать то, что сочинили скальды. Безусловно, многие кеннинги кочевали из стиха в стих, и скальду требовалась немалая изобретательность, чтобы удивить слушателей новой находкой. Я привожу в приложении к этой части некоторые, сравнительно немногие примеры кеннингов из богатого стихотворного арсенала стихов скальдов, а также из «Старшей Эдды» и поэмы «Беовульф» (ст. 54 и др.), чтобы читатель имел возможность убедиться в широте поэтической фантазии скандинавов той эпохи.

Многие кеннинги перечислены в поэме «Беовульф»: «одежды битвы», «орудия сечи», «наряд воителя» (гл. 36, ст. 2000–2670) и т. д., а также кеннинги вождя и воинства, верного дружинника, побед, ран и гибели, пиров, корабля и моря. Большинство кеннингов относятся к мужчине, точнее, к одному из синонимов мужчины в представлении скандинавов — мужу-воину: он «опора силы», «носитель мужества», «участник битв» и «победитель врагов». Синоним женщины — жена и «охранительница мира»; но часто для создания ее кеннингов используется неистребимое женское пристрастие к нарядам и украшениям.

Скальдическая поэзия родилась, как песни воинов-викингов, отважных воинов и певцов воинской славы, группирующихся вокруг своего покровителя — боевого вождя.

Например, скальд Халльфред Оттарссон, на основании вис которого была создана сага о нем, написал в честь короля Олава Трюггви, которому служил, драпу, часть которой сохранилась. Вот отрывок из нее:

В этом отрывке поэт рассказывает о том, как король Олав выехал из «края градов» (Гардарики), где жил при дворе великого князя Владимира. Он называет короля другом хёрдов (жителей Хёрдаланда, Западная Норвегия), что указывало на старинную связь Олава с этим краем. Говорит, что уже в 12 лет будущий король повел корабль («Мару зыби», где «Мара» — великанша) с грузом — шлемами, мечами («шилья броней»), издающими звуки битвы («бранный звон ратный»). И слушателям ясно, что скальд напоминает о том, как будущий король — креститель Норвегии еще юным возвращался из Киевской Руси, готовый сражаться за престол родной страны, в надежде на помощь жителей Хёрдаланда. Обращают на себя внимание богатые аллитерации, передающие то хвалу (диво, дюж, дюжину), то звуки битвы (бранный, ратный, броней), отлично воспроизведенные переводчиком.

А в поминальной драпе этого скальда, посвященной тому же королю, можно увидеть и переплетение строк, на сей раз простое (вплетенная строка здесь и далее отмечена мной курсивом). Халльфред пишет:

Построение скальдического стиха и кеннинги необыкновенно сложны, образуют настоящий шифр. Не случайно Снорри Стурулсон во второй части своей «Младшей Эдды» — своего рода руководстве по поэзии и искусству скальдов — расшифровывает множество кеннингов и мифологических отсылок: видимо, в XIII столетии, в век записи большинства саг и многих поэтических произведений, уже не все читатели и слушатели могли понять многое из того, о чем говорится в творении скальдов. Использование сложных стихотворных форм, употребление кеннингов явно отражают древние традиции. Здесь и необыкновенное уважение к слову, особенно стихотворному, по звучанию сходному с заклинанием и нередко все еще так и используемому, в частности в нидах. Здесь и древнее стремление замаскировать обсуждаемый предмет, сделать его недоступным для воздействия злых сил. Двойные и тройные наименования, что несут родовую традицию, и имена-обманки, и заговоры на особое везение были приняты у многих народов издревле (и используются по сей день!).

А вот как характеризует поэма о Беовульфе выступление скальда на пире в честь этого героя. Тот скальд — «приближенный любимец конунга, славный знаток, многопамятный, сохранитель преданий старинных». Когда он заговорил, то «раскрыл сокровищницу слов благодатных» (т. е. рот). Беовульфа он восхвалял, «сочетая созвучия в искусный лад… вплетал в песнопение повесть новую, неизвестную людям поведовал быль» и т. д. (ст. 210 и сл., 810–890 и др.).

Когда же выступал Эгиль, то свою памятную стихотворную речь он начал словами:

Уже одно это выразительное пятистишие дает Эгилю право так говорить о своей поэзии: «В укроме души / дивный дар…»

При немалом числе скальдов, а у них — благодарной аудитории, имеющей навык восприятия стихов, некоторые кеннинги, метафоры и даже сюжетные повороты превращались в штампы, как бы носились в воздухе и поэтому использовались неоднократно и даже, вероятно, разными поэтами, что, впрочем, характерно для поэзии вообще.

 

Знаменитые скальды и их висы

Яркой особенностью скальдической поэзии было осознанное авторство, гордое и ревнивое. Скальды ценят свое искусство как необычный, волшебный дар. И хотя повторю, что в те времена немало людей самых разных статусов при случае могли сочинить пару складных строк, но искусством подлинного стихосложения, со всеми его стилями и со всей особой, изощренной выразительностью и стройностью стиха, владели только избранные люди — скальды.

Древнейший исторически засвидетельствованный «королевский скальд» — норвежец Браги Старый сын Бодда (первая половина IX в.). Сохранились отрывки из его «Щитовой драпы» — стихотворения в честь конунга Рагнара, где воспевается изображение на щите, подаренном скальду. Некоторые исследователи даже считают, что именно этот поэт был как бы мифологизирован, дав имя богу скальдической поэзии Браги. Снорри Стурулсон в «Младшей Эдде» цитирует его стихи, в которых излагается легенда о создании территории Дании («видение Гюльви»). Легенда гласит, что богиня Гевьон захотела иметь собственные владения и попросила у Гюльви, божественного короля обширной Швеции, дать ей для этого землю. Он разрешил ей взять в шведских пределах столько земли, сколько смогут вспахать за сутки четыре быка. Гевьон обратила в быков своих четверых могучих сыновей, рожденных от северного великана. Они нарыли много мягкой земли, Гевьон набрала полный передник. Перетащили, высыпали землю в море у пролива (Зунда), а могучие быки вспахали всю ее за одну ночь. Так появилось множество датских островов, самый большой из которых назвали Зеландией. А в Швеции, в том месте, откуда забрали землю для датчан, образовалось озеро (Меларен). По этому случаю написаны стихи, которые Снорри приписывает Браги Старому:

К числу первых скальдов, память о которых сохранилась, относился и «сказитель» Кэдмон, который, в отличие от Браги Старого, принадлежал к раннехристианской культуре. Он отличался искусством стихотворной импровизации, сочиняя стихи по мере их исполнения. Такой способностью отличались многие скальды, что особенно удачно сочеталось с обычаем «воспевать» стихи (отмеченным в Англии еще Бедой Достопочтенным).

С X в. начался подъем популярности стихосложения в Исландии, а с XI столетия центр скальдической поэзии вообще перемещается в Исландию, где затем, особенно в XIII в., стихосложение стало чуть ли не массовым явлением.

В X столетии славились скальды Эгиль сын Грима (Скаллагрима), Эйнар Скаллагримссон и Ульф Углосон. В честь конунга Харальда Прекрасноволосого создал «Песнь хвалы» один из самых знатных норвежских скальдов Торбьёрн Хорнкловы. Скальд Торд сын Кольбейна, современник скальда Гуннлауга сына Иллуги, также был одним из поэтов в окружении короля Харальда Прекрасноволосого. Из «Книги о заселении земли» известен скальд середины X в. Тьерви Насмешник, который был убит за то, что сочинил нид о муже любимой женщины. Во второй половине X в. одним из наиболее значительных скальдов считался Глум сын Гейра (ок. 940 — ок. 985). Он состоял при сыне Харальда конунге Эрике Кровавая Секира и его сыновьях, правивших после кончины последнего. Кроме стихов он славился ратными подвигами. В последней трети X в. был известен Халльфред Беспокойный Скальд (ок. 967 — ок. 1007).

Эйвинд Финессон Погубитель Скальдов (ум. ок. 990) получил свое прозвище то ли потому, что шире и уместнее остальных использовал выражения других скальдов, то ли потому, что выигрывал поэтические состязания. Эйвинд был родичем и скальдом короля Хакона Доброго, сына Харальда Прекрасноволосого, участвовал в его последней битве на острове Сторд и написал, помимо прочего, великолепную поэму «Речи Хакона». Поэма написана эддическими размерами, поэтому язык ее сравнительно прост. Скальд славит воинскую доблесть Хакона, его героическую смерть и посмертный путь в Вальхаллу, говорит о тяжести потери «столь доблестного духом» вождя стихами, звонкость которых так прекрасно передал переводчик: «Яростный ясень битвы, губитель ярлов» Хакон «шел под шлемом медным», а свою «броню бранную / брякнул оземь», выказывая так бесстрашие и готовность биться до смерти; так «вождь полномочных воев / пред битвой велией / взбодрял отряды». Скальд описывает высокий накал битвы:

Но вот изошли кровью, «измокли многие / мужи в струях стали», сидят, как будто отдыхая, погибшие воины. И боевая звонкость стиха сменяется печалью обреченности:

И еще: «рать оружную / Хакона храброго / с дружиной храброй / зовут к себе боги» (ст. 10). Самого Хакона с дружиной и с оружием в Вальхалле приняли очень хорошо, потому что он был отважен и «почитал святыни».

Поэтому «будет / ему вовеки / великая слава». Хакона тем более жалко, что с ним уходит язычество («святыни»!), а для народа это тяжело:

Окончание этого стиха в другом переводе звучит так:

Преемники Хакона, сыновья Эрика Кровавая Секира, были не по душе независимому поэту, и он отказался им служить. Более того, Снорри говорит, что по поводу скупости Харальда Серая Шкура и его братьев, «сыновей Гуннхильд», Эйвинд написал поносные висы (№ 1, 2). Последние годы жизни скальд провел в своем имении в Халаголанде (Северная Норвегия), продолжая писать стихи, но от них сохранились лишь названия.

В XI в. славились скальды Гуннлауг Змеиный Язык и Сигват Тордарсон, образованный и умный сподвижник короля Олава Святого, а также целая плеяда скальдов при этом короле и его сыне Магнусе Добром. В первой трети XI в. замечательный скальд Сигват Тордарсон писал о жертвах альвам, которые приносят шведские бонды в Гаутланде, о чем свидетельствовала и «Сага об Олаве Святом». И этот факт, как и стихи Эйвинда Погубителя Скальдов, представляет собой еще один достоверный показатель живучести языческих верований, которые сохранялись у скандинавов и после введения христианства. Напротив, известный поэт XI в. Арнор Скальд Ярлов по случаю смерти Геллира, поборника христианства в Хельгафелле, сочинил хвалебную песню в его адрес, в которой жизнь и деяния последнего описаны «очень ясно». Произведения скальдов, таким образом, отражают и упорную борьбу между старой и новой верой.

Уже упоминавшийся Халльфред Оттарссон, сподвижник короля Олава сына Трюггви, воспевал в стихах сражения этого короля, которые тот вел с англичанами или во время набегов викингов. Об этом же повествует древнеанглийская поэма «Битва при Мэлдоне», события которой относятся примерно к 991 г., причем аналогии того, что там написано, имеются в «Саге об Олаве сыне Трюггви» (гл. XXX). Однажды Халльфред пригрозил крестителю Олаву, что вернется к язычеству, если король не выслушает посвященную ему драпу. Король выслушал, но прозвал упрямца «трудным скальдом». Халльфреду Трудному Скальду принадлежат еще хвалебные стихи в честь ярла Хакона Могучего и шведского короля Олава Шётконунга, лирические стихи о его достойной и верной любви, а также ниды против соперника.

Бьёрн сын Арнгейра, по прозвищу Богатырь с Хит-реки (ок. 989 — ок. 1024), в молодости служил на Руси, у «Вальдамара конунга» (великого князя Владимира). Он известен своей враждой из-за девушки с Тордом сыном Кольбейна, в конце концов женившимся на любимой Оддню. Скальды не раз обменивались нидами, которые читали публично, на различных сборищах, в частности при «битвах коней», так что их стихи широко расходились среди публики. В стихотворении «Серое брюхо» Бьёрн зло вышучивает обстоятельства рождения Торда. Он пишет, что, когда его мать как-то вышла на берег, к ней подобрался усатый сом, а когда женщина съела его «серое брюхо», то нежданно понесла младенца, да еще уродливого:

Оскорбление в свой адрес и в адрес матери Торд не спустил. Спор между скальдами был вынесен на альтинг, и в конце концов Торд убил Бьёрна.

В «Пряди о Стуве», который был «могуч, статен и прекрасен с виду», а также «слыл хорошим скальдом», говорится о том, как герой, который был, судя по «Саге о людях из Лососьей Долины», из старинного и почтенного исландского рода, угощал нежданно нагрянувшего к нему в гости Харальда Сурового Правителя (1046–1066). Эта драпа и была им сложена в честь конунга. Позже Стув уехал в Норвегию за наследством и там был королевским дружинником.

В некоторых семьях дар стихосложения переходил из поколения в поколение. В X столетии в одном из знатных исландских родов возникла целая династия скальдов: Квельдульв сын Бьяльви, Грим Лысый (или Скаллагрим) сын Квельдульва, Эгиль сын Грима Лысого (Скаллагримссон), Скули внук Эгиля. Стихи сочиняла и внучка Эгиля (по дочери Турид). О выдающемся скальде и человеке Эгиле Скаллагримссоне будет рассказано дальше.

В «Саге о Хёрде и островитянах» персонажи нередко вообще говорят стихами. Один из импровизаторов, скальд Маркус сын Скегги Старшего, был законоговорителем-лагманом (конец XI в.). Стихи также складывали некоторые другие хёвдинги и даже конунги, причем стихи хорошие.

Конечно, для поэтического творчества требовалось наличие соответствующей аудитории, и не случайно даже в богатой хорошими поэтами Исландии X–XIII столетий только отдельные районы были как бы центрами скальдической поэзии, тогда как другие районы оставались к ней относительно равнодушными. Подлинным «питомником» скальдов стали Западные Фьорды Исландии, где чуть не каждый мог сочинить несколько приличных стихотворных строф. Напротив, в Восточных Фьордах эта традиция не была распространена, так что шесть вис в «Саге о сыновьях Дроплауг» являются своего рода исключением, тем более что не известны ни автор, ни время их написания. Кроме того, там лирически говорится о лесе и вереске, а такого рода лирика сагам почти не свойственна…

Однако и в других Скандинавских странах были стихотворцы, о которых, в сущности, ничего не известно. Случайные упоминания об одном из них, трагически погибшем, имеются в «Саге о Битве на Пустоши» и в «Саге о людях с Песчаного Берега». Там фигурируют братья-берсерки, один из которых, некто Лейкнир, писал стихи. Он и его брат Халли, шведы, о которых уже шла речь, были приглашены на службу к хёвдингу Стюру Убийце (ок. 940–1008), как говорится в сагах, самолично убившему 40 человек. Лейкнир имел неосторожность увлечься дочерью Стюра и посвататься к ней, за что Стюр убил обоих братьев возле своего хутора Лавовая Пустошь. В «Сагу о людях с Песчаного Берега» по этому случаю включены три висы.

Эгиль сын Скаллагрима (ок. 910 — ок. 990), которого исследователи справедливо называют «неистовый скальд», был выдающимся, возможно, лучшим скальдом Исландии второй половины X в. Он заслужил то, что о нем была написана отдельная «Сага об Эгиле», автором которой, как иногда полагают, был сам Снорри сын Стурлы. Эгиль происходил из знатной, состоятельной, воинственной и мастеровитой норвежской семьи, давшей много воинов и умельцев. Дед его, херсир Квельдульв, оставил скорбную вису на смерть одного из своих сыновей, убитых конунгом Харальдом Прекрасноволосым. Отец Эгиля Грим Лысый был в Исландии одним из первопоселенцев. Он отличался буйным характером, славился кузнечным ремеслом и умел слагать стихи. Одна из его вис сохранилась. Дело в том, что конунг передал Гриму в знак уважения подарок — богато украшенную секиру. Получив подарок, Грим тут же опробовал секиру, рубя головы быкам. Секира быстро затупилась. Грим ее решительно отбросил и тут же придумал складную и ехидную вису: «У секиры старой / Сталь щербата стала. / Был колун мой волком, / Стал коварной палкой. / Рад топор отправить / Ратный я обратно. / В даре княжьем нужды / Не было и нету». Таков был отец великого поэта.

К счастью, до нашего времени дошло сравнительно много вис Эгиля, сложных, нередко исполненных глубокого чувства, со звучными аллитерациями и с текстом, надежно зашифрованным многими кеннингами, метефорами и мифологическими аллюзиями. Кроме поэм «Выкуп головы», «Утрата сыновей», «Песнь об Аринбъярне» (его друге), а также фрагментов «Драпы об Адальстейне» и двух щитовых драп, сохранились 46 отдельных вис Эгиля. Скальд хорошо знал цену своему таланту и вообще умению слагать стихи. И писал о себе:

Об Эгиле много говорится в сагах. Описывается его внешность. «У Эгиля было крупное лицо, широкий лоб, густые брови, нос не длинный, но очень толстый, нижняя часть лица — огромная, подбородок и скулы — широченные. У него была толстая шея и могучие плечи. Он выделялся среди других людей своим суровым видом, а в гневе был страшен. Он был статен и очень высок ростом. Волосы у него были цветом как у волка и густые, но он рано стал лысеть… У Эгиля были черные глаза и густые брови». Очевидно, что это образ не романтический, а скорее героический. Перед нами — поэт-воин, и он сам повествует о некоторых своих победоносных сражениях:

Проникновенная по мелодичности, лиризму и трагичности поэма «Утрата сыновей» была написана Эгилем после того, как утонул его младший сын, старший же погиб незадолго перед этим, так что теперь поэт лишился обоих своих сыновей. Эгиль писал:

Эгиль готов сразиться с осиротившим его морем, но «у старца сил не хватит». И теперь он готов умереть «без жалоб». С какой нежностью вспоминает Эгиль погибшего сына, как проникновенно говорит о его достоинствах и невосполнимости своей утраты! В скальдической поэзии эта песнь уникальна. Даже в мировой поэзии вряд ли можно найти много строк, подобных этим:

И далее осиротевший поэт напоминает о себе, что Один

Горе Эгиля тем тяжелее, что он уже стар. И поэт выразительно рисует старость, с ее бессилием и болезнями:

Стоит привести хотя бы несколько строк и из его более раннего «Выкупа головы», хвалебной песни «щедрому правителю» (ст. 2) Эйрику Кровавая Секира, сына которого он в свое время убил и которого теперь воспевает, спасая свою жизнь. Обстоятельства создания поэмы были следующие. Эгиля непогода случайно занесла в Англию, а его враг в это время находился в Йорке, столице своего лена Нортумбрии. Неясно, что побудило Эгиля направиться в Йорк, но конунг, ставший ленником английского короля, и его жена Гуннхильд заточили его в темницу с тем, чтобы наутро казнить. За эту ночь Эгиль написал свой «Выкуп головы». Сначала он воспел воинские победы короля Эйрика, в частности:

Затем поэт восхваляет Эйрика за доброту и щедрость:

В завершение стиха, еще раз похвалив правителя за щедрость, Эгиль просит конунга и мужей, присутствовавших при чтении его поэмы, быть «правыми судьями» этой драпы:

Всего песнь содержит 20 строф, по восемь строк в каждой. Помимо прочих достоинств стиха, «Выкуп головы» Эгиля является первым скальдическим произведением с конечными рифмами. Эйрик Кровавая Секира отпустил скальда, посоветовав ему, однако, больше не попадаться на его, Эйрика, пути. Может быть, он и не помиловал бы Эгиля даже за «Выкуп головы» — при всех несомненных достоинствах этой поэмы, — но за него вступился друг Аринбъярн, который был сыном воспитателя Эйрика. Есть у Эгиля и поминальная песня. Вообще жизнь, характер и творчество этого человека равно примечательны. Не случайно «Сага об Эгиле» — одна из лучших родовых саг.

Нередко звучит в произведениях скальдов тема любви. Она стала основным поводом для обмена нидами между скальдами Тордом и Бьярном. Благодаря «Саге о Кормаке» стал известен талантливый лирический поэт, ирландец по происхождению, Кормак сын Эгмунда (ок. 930 — ок. 960). Влюбленный в красавицу Стейнгерд, он, однако, дважды упускал возможность жениться на ней, так что она выходила замуж за других женихов. С первым мужем она развелась, второй, после ряда поединков, был готов отдать жену Кормаку, но отказалась уязвленная Стейнгерд. Незадачливый влюбленный уплыл на чужбину и погиб в Шотландии. В саге приведены отдельные висы, но неясно, все ли они принадлежат Кормаку. Если судить по содержанию вис, то скальд влюбился в девушку, увидев сквозь щели в дверях ее «лебяжьи ноги на пороге» и глаза-«звезды», на которые с ресниц «месяц падал». Он готов отдать за любимую все датские и даже другие земли:

И, сетуя на судьбу, посвящает отвернувшейся от него женщине милые, полные очаровательной беспомощности и неподдельной грусти стихи:

Своими любовными стихами и связанной с ними волшебно-детективной историей известен Тормод сын Берси по прозвищу Скальд Чернобровой (или скальд Черных Бровей), но из его стихов, к сожалению, сохранилась лишь одна любовная виса.

У Бьёрна Бойца Широкого Залива сына Асбранда (вторая половина X в.) также была сложная судьба. Он враждовал со Снорри Годи и состоял в любовной связи с его сестрой Турид, которая родила от него ребенка. Тородд, муж Турид, попытался отомстить Бьёрну. Спасая свою жизнь от наемных убийц, скальд одолел пятерых напавших на него людей, двоих из них убил. Был объявлен вне закона, 11 лет пробыл за пределами Исландии, вместе с йомсвикингами принимал участие в сражениях, в частности в известной битве на Полях Фюри около Упсалы (Швеция). Ненадолго вернувшись, снова встречался с Турид, но вскоре навсегда покинул родину, уехав за море (998). Позднее о нем стали складывать предания, в XIII в. появилась и «Сага о Бьёрне», созданная как сага о скальде, но несущая следы рыцарских романов, тексты которых в изобилии попадали в Скандинавию в этом столетии. В «Саге о людях с Песчаного Берега» приведено семь вис, которые приписываются этому Бьёрну сыну Асбранда. В четырех из них он говорит о своих воинских подвигах, а три висы посвящены любимой женщине Турид. В этих лиричных, очень искренних стихах автор выражает свои чувства к ней, а также сожаления о том, что их встречи столь кратки:

И еще:

В «Саге о Бьёрне» приведены мелодичные стихи Торда Кольбейнссона (ок. 974 — ок. 1024), посвященные гибели Бьёрна Бойца Широкого Залива, сына Асбранда:

У Торда есть и драпы — о скальде Гуннлауге Змеином Языке и о норвежском ярле Эйрике.

Родовая «Сага о Гуннлауге Змеином Языке» пользуется большой известностью и неоднократно переводилась, в том числе на русский язык. Влиятельный дружинник и скальд Гуннлауг сын Иллуги сочинил «Драпу об Адальраде» (король Этельред II Английский), о короле — владыке Дублина Сиггтрюгге Шелковая Борода и другие стихи. Гуннлауг соперничал со скальдом Хравном сыном Энунда из-за Хельги Красавицы, а также из-за того, кто из них храбрее. «Слух, идущий в ухо, / Будто в громе брани / Хравну я не равен», особенно оскорбил Гуннлауга. Ему пришлось много разъезжать, и однажды, возвращаясь в Иландию, он узнал от Халльфреда Трудного Скальда, что Хравн посватался к Хельге и девушка, любя Гуннлауга, но устав его ждать, вышла замуж. Это было большим ударом для Гуннлауга:

Он обвинял в случившемся и своих неумелых родственников («виновны / премного предо мною / родичи»), и семью Хельги, в частности за то, что ее (по инициативе «Сивого», т. е. седого, престарелого родича) выдали за Хравна из корысти:

Соперники неоднократно вступали в схватки, и в конце концов Гуннлауг убил Хравна. Торд сын Кольбейна, автор «Драпы о Гуннлауге Змеином Языке», пишет, что Гуннлауг в поединке с Хравном убил также двух его кузенов-сопровождающих. Таковы были скальды.

В X и на рубеже X–XI столетий были известны скальды Иллуги Черный (ум. ок. 1020), Торарин с Чаечного Склона, Одд из Широкого Фьорда и поэт по прозвищу Скальд Житель Широкого Фьорда. Эти скальды, как и Бьёрн Боец Широкого Залива, представлены своими стихами в «Саге о людях с Песчаного Берега», в которую вошло всего 37 вис.

Скальду Торарину Черному с Чаечного Склона в этой саге принадлежат 17 вис; они являются частями флокка, посвященного битве у Чаечного Склона. Сам Торарин принадлежал к влиятельному семейству Кьяллеклингов, которое возглавлял известный забияка Стюр Убийца. Кьяллеклинги находились во враждебных отношениях с кланом известного и не менее влиятельного Снорри Годи. Сражение между этими кланами у Чаечного Склона произошло зимой 980/981 г. Тогда Торарин, по складу характера человек вполне миролюбивый, отстоял, тем не менее, честь семьи и убил могущественного соседа Торбьёрна Толстого, за что по решению тинга был навсегда изгнан из Исландии. В висах Торарин говорил о себе, что он «не любитель крови, но и не стремился к миру» и, когда Торбьёрн напал на него, осыпая к тому же бранью, он вынужден был мстить. К сожалению, покровитель Торарина, его дядя Арнкель Годи (ум. 993), не сумел выручить скальда. Флокк Торарина приобрел на родине большую популярность как из-за своего содержания, так и благодаря высокому мастерству поэта: не случайно его неоднократно цитировали писатели XIII в. Снорри и Стурла.

«Удовлетворен вполне я / За молву срамную, — пишет Торарин Черный о своей победе, — /… коршун / брашно брал на трупах!» Он презирает трусость, проявленную оскорбителями в сражении с ним и его сторонниками:

Известный на рубеже X и XI столетий скальд Одд Житель Широкого Фьорда писал хвалебные стихи в адрес могущественных исландцев. Сохранилось два куплета из его драпы о хёвдинге Иллуги Черном и сведения о драпе на смерть хёвдинга Хьяльти сына Торда, родичи которого встали на его защиту позже, во время тяжбы на тинге.

Скальд Рэв или Ховгард-Рэв, сын Геста (XI в.), был искусным поэтом, его стихи цитируются в «Младшей Эдде». Но о его жизни ничего не известно, а от его произведений сохранились лишь отрывки. Один из них — «Висы о поездке по морю», где скальд выразительно описывает бурю, в которую попал корабль. Грохочет буря, море бушует, ветер неумолим, корабль захлестывают волны, но он смело несется вперед:

Дошли до нас также отрывки из «Щитовой драпы» Скальда Рэва и его стихи о скальде Гицуре Золотые Ресницы.

Скальд Греттир Силач сын Асмунда Седоволосого (род. 996), герой «Саги о Греттире», был современником Тормода Скальда Чернобровой, но это личность совсем другого склада. Судя по саге о нем, скальд Греттир Силач был могучий боец, грабитель и убийца. Он совершал набеги на Западные Фьорды, грабил тамошних бондов и не раз попадал в положение вне закона. Однажды бонды уже совсем было приготовились его повесить, но казнь предотвратила жена местного хёвдинга Торбьёрна Толстого (см. выше). Греттир оставил после себя стихи о трусе, над которым взял верх (гл. LIX), о битве и победе в ней (гл. LX) и др. Был он человеком строптивым и отважным. Его семья располагала кораблем «для путешествий на тинг», и однажды вместе с родичами он туда отправился. Но в пути ничего не делал, вызывая раздражение попутчиков, только сочинял хулительные стихи, в том числе против Хавлиди, который руководил поездкой. Однако, когда разыгралась непогода, корабль стало затапливать, и надо было сделать все, чтобы вычерпать воду и не дать ему затонуть, Греттин «показал силу и хватку, его стали уважать» (гл. XVII). Среди персонажей «Саги о Греттире» есть могучий воин, который однажды помогал герою саги в сражении и при этом говорил стихи. Это скальд Халльмунд, биография которого рассказывается в «Песне Халльмунда».

Плеяда одаренных скальдов-певцов в свое время собралась вокруг короля Харальда Сурового: Торарин Славослов, Арнор Скальд Ярлов, Тьодольв сын Арнора и другие. И сам король был, как уже говорилось, талантливым скальдом.

С XII в. искусство скальдов стало редким. Из скальдов известны Эйнар Скуласон, ярл Рёгнвальд, Гальр сын Торарина. С конца XII в. некоторое возрождение интереса к скальдической поэзии было следствием творчества Снорри Стурлусона и его племянников. Один из известных скальдов первой трети XIII в. был епископ Бьярни сын Кольбейна (ум. 1225), влиятельная фигура в норвежской и оркнейской политике своего времени. Но в середине XIII столетия этот жанр приходит в упадок.

В сагах попадаются сведения о людях, которые, не будучи собственно скальдами, знали стихи, а подчас и умели их слагать.

В той же «Саге о Греттире» рассказывается следующая история. Хутором Бережок, повыше Мыса Тинга, владел некий Свейн. Он «был добрый хозяин, человек веселый и любил сочинять всякие забавные стишки». Однажды, когда его резвой кобылкой Седелкой завладел Греттир, Свейн сказал по этому поводу стишок. Греттир ответил, и так они некоторое время переговаривались стихами (гл. XLVII). В числе персонажей этой саги есть стихотворцы, один из которых, современник Тормода, не служил, а двое других, в сущности, не были скальдами, но стихи складывать умели. И мать Греттира, когда узнала, что он погиб, сказала вису (гл. LXXXIII). Правда, «Сага о Греттире», написанная в XIV в., считается не вполне достоверной.

Когда Торольв сын Грима и его брат скальд Эгиль возвращались из набега на богатый датский город Лунд (область Сконе), они на обратном пути остановились у одного ярла. Его юная дочь оказалась соседкой Торольва по пиршественному столу и между прочим сказала ему вису («Сага об Эгиле»). О том, что некоторые женщины слагали стихи, свидетельствуют и другие саги.

Наряду с торжественными песнями в сагах, хотя намного реже, встречаются и стихи, написанные по различным житейским поводам. Например, один из героев «Саги о Битве на Пустоши» посвятил вису жене, с которой поссорился и решил: «Пусть поживет одна».

В «Саге о Хервёр» приводятся загадки Одина, изложенные в поэтической форме, т. е. стихи-загадки. В народе бытовали и обрядовые стихи, которые пелись жрецами и колдунами при камлании; вероятно, существовали обрядовые стихи, исполнявшиеся и по другим поводам, но мне они неизвестны.

Жанров скальдической поэзии, как и поводов для написания стихов, существовало немало, и все они, помимо чисто поэтических достоинств, несли память о людях и идеях, подвигах и грехах, надеждах и печалях, о непростой повседневной жизни людей саги.

 

Хвалебная драпа и нид

В основе скальдической поэзии лежит хвалебная драпа. В исландском памятнике XIII в. «Перечень скальдов» названо 140 (!) скальдов, которые слагали хвалебные песни в честь скандинавских правителей. Несомненно, что самые известные, успешные скальды были обязаны своей славой в первую очередь торжественным хвалебным стихам. И что хвала воздавалась преимущественно владыкам. И что основой хвалы служили воинская доблесть, победы, щедрость вождей, а также преданность, самоотверженность их дружины. Таковы были стиль и дух эпохи.

Поскольку, как правило, скальд был участником или очевидцем событий, которые он описывал в своих стихах, и точно так же участниками или очевидцами этих событий были его первые слушатели, то фактам, изложенным в этих стихах, как уже говорилось в иной связи, можно вполне доверять. Именно так, с полным пониманием, относятся слушатели к рассказу о побоище, который Торарин облек в форму стиха. Стоит еще раз подчеркнуть, что если стихи впоследствии пересказывались, то исказить их было намного труднее, чем прозаическое повествование. Поэтому стихи скальдов — достаточно надежный исторический источник. Только в XII в. появились драпы о героях прошлого, в том числе героях родовых саг. Вот в них авторы уже могли давать известную волю фантазии, с оглядкой, конечно, на потомков своих персонажей. Кроме того, у многих скальдов был большой жизненный опыт и широкий кругозор, ведь они участвовали в сражениях, много путешествовали как викинги, со своими патронами как дружинники или самостоятельно, разъезжая по дворам правителей. У них было множество возможностей заимствовать образы, сюжеты, обороты речи, отдельные строфы, выразительные средства и даже целые стихи, например из общей англо-скандинавской «копилки». Но особенно фантазировать было не безопасно, учитывая то внимание, с которым слушатели относились к репутации своих родичей и предков; исландцы, например, и сегодня славятся знанием генеалогии своих семей, начиная с первопоселенца.

При всей условности некоторых позиций, романтической пафосности, скальдические стихи весьма содержательны, в них отражены событийная история, религия, мировоззрение, немало сведений о вещном мире, ценностной шкале, идеалах своего круга — менталитете военной, служилой элиты.

Некоторые хвалебные песни отчасти приводились выше. Уже ясно, что они слагались преимущественно в честь правителей — королей и ярлов, реже хёвдингов, иногда друзей и любимых женщин. Например, Арнор Скальд Ярлов сын Торда получил свое прозвище потому, что слагал висы об оркнейских ярлах Рёгнвальде (который и сам слагал хорошие стихи) и Торфинне. Но ему же принадлежат пышные хвалебные песни в адрес норвежских королей Магнуса Доброго и Харальда Сурового, датского короля Кнута и некоторых знатных исландцев XI в. Его песнь, например, о короле Магнусе включала такую вису:

В дружине Харальда Прекрасноволосого, как уже упоминалось, было много скальдов. Сохранились хвалебные висы одного из них — Хорнклови, которые обильно цитируются в саге об этом короле. Так, о победах короля на суше и на море скальд писал:

Скальд Тормод Бахрома, сын хёвдинга Торкеля Бахромы (конец X — начало XI в.), составлял поэмы о знаменитом Снорри Годи (ум. 1031). В их числе — победная виса в «Саге о людях с Песчаного Берега», где воспевается победа Снорри Годи над разбойниками, поминальная драпа — в ней Снорри прославляется как воин. Всего в этой саге пять хвалебных вис Тормода Бахромы, скорее всего когда-то входивших в поминальный флокк, который получил название «Речи Ворона». Вот одна из этих вис:

О Тормоде шла молва, что он, подобно Эгилю, слагает висы по всем поводам, чуть ли не говорит стихами. Но его слава как поэта не была особенно громкой.

Сыну Харальда Прекрасноволосого Хакону Доброму хвалебные драпы сочинял его дружинник-скальд из знатной северонорвежской семьи — Эйвинд Финнссон Погубитель Скальдов, который нам уже знаком. Он же создал хвалебную песнь в честь хладирского ярла Хакона Могучего (правитель Норвегии, 974–994), того самого, которого опозорил нидом Торлейв Ярлов Скальд, поплатившийся за это жизнью.

И скальд Хорнклови, и другие скальды много стихов посвящали битвам, воспевая отвагу героев, разумеется, тех, что сражались с ними на одной стороне, описывая жар битвы и упоение боев, расхваливая оружие. Эйвинд Погубитель Скальдов повествует о том, как конунг «стал под стягом, / Торчали мечи, / Трещали копья, / началась буря морского боя».

Создавались специальные висы о храбрости, висы о щедрости правителей. Хвалебные висы сочинялись и по печальным поводам: когда погибал конунг, вождь, военачальник или друг. Уже говорилось о песне Эйвинда Погубителя Скальдов, посвященной смерти конунга Хакона Доброго, его израненным бойцам и предсмертным наступлениям короля:

Уже говорилось и о том, что, если скальд получал в подарок добротный и красиво украшенный щит, он должен был воспеть то, что на нем изображено, в том числе описать рисунок мифологического содержания («щитовая песнь»). Интересная «смертная песнь» содержится в «Саге о Хервёр». Это поэтический монолог после битвы, когда герой Хьяльмар, умирая, получает добрые пожелания пути (в Вальхаллу) от друга.

Противоположностью стихотворному восхвалению было посрамление, хулительный стих-нид, широко распространенный в обществе людей саги. И это тоже было частью стиля и духа эпохи.

Уже не раз говорилось о том большом значении, которое скандинавы придавали сказанному слову, особенно стихотворному. Большим реальным воздействием, по их мнению, обладали и героические, и любовные стихи, но более всего именно ниды, ругательные, намеренно оскорбительные, произнесение которых, как и перебранка нидами, сплошь и рядом кончалось побоищем. Нида боялись не только потому, что он, по распространенному мнению, притягивал беду, но и из-за дурной славы, которая могла преследовать адресата нида: ведь, как сказал тогда один скальд, «век человеческий короче / Жизни злобного слова».

Судебник «Серый гусь» запрещал писать не только ниды, но и стихи о женщинах, полагая, видимо, что они сродни приворотам.

Бьёрн сын Арнгейра с Хит-реки (ок. 981–1024), герой «Саги о Бьёрне» (гл. VI–IX), страдая из-за того, что любимая им девушка вышла замуж за его соперника Торда, написал против него очень грубый нид, за что был им убит.

Потрясающая история рассказывается о ниде в «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде», которой все верили. Герой «Пряди», купец и скальд X в. Торлейв Райфельдарсон («Сын Рыжей Шкуры») по прозвищу Исландский Скальд, был как-то смертельно оскорблен хладирским ярлом Хаконом Могучим, который по весне присвоил его товары, сжег корабль, а спутников повесил. Тогда Торлейв обманным путем, одевшись стариком, проник в палаты ярла и получил разрешение сказать вису. Но вместо этого сказал нид. Сохранился тогда фрагмент этого нида — одна виса из четырех строк, где ярл обвиняется в таком разграблении, из-за которого «стала мгла к востоку, / Снег и град к закату. / Реет дым на бреги». Но в палатах ярла скальд сказал весь нид. Результат этого был ужасен. Ярл стал немилосердно чесаться, у него вылезли борода, а также волосы с одной стороны головы. Его оружие стало само собой беспорядочно метаться, губя людей. Наконец ярл упал без памяти и проболел затем всю эту весну и часть лета, а совсем оправился лишь через год.

Но история на этом не закончилась. Ярл подослал к Торлейву, которого стали называть Ярловым Скальдом, убийцу, так что поэт погиб, успев лишь сказать, что он «нынче в Хель помчался / почивать навечно». Похоронили его, как положено, в кургане.

А неподалеку жил тогда некто Торкель, «муж зажиточный, но не знатный». У него было много скота и пастух по имени Халльбьёрн Хвост. Пастуху очень хотелось сложить песнь о кургане Торлейва, где он нередко ночевал. Но он не был скальдом, и ничего у него выходило. Однажды ночью, когда он спал, к нему из кургана явился Торлейв и предложил запомнить вису, которую он скажет, после чего пастух может сделаться большим скальдом. Затем Торлейв потянул пастуха за язык и сказал вису:

После этого Торлейв возвратился обратно в курган, а пастух Халльбьёрн, который все запомнил, сочинил о нем хвалебную песнь и стал известным скальдом и богатым человеком, ведь теперь многие большие люди приглашали его, чтобы сочинить о них вису.

В «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде» упоминается и известный скальд XI в. — Халлбьёрн Хвост (Старший).

В «Саге о Ньяле» мать Скальда Рэва складывает ниды против миссионера Тангбранда, который в 1000 г. крестил Исландию. Она была против крещения, о чем и свидетельствуют две приписываемые ей висы. Уже говорилось о Турид из «Саги о Битве на Пустоши» (1014). Ее молодость и первый неудачный брак описаны в «Саге о людях из Лососьей Долины» (гл. XXX). Турид была довольно вздорной женщиной и такой же неистовой, как и ее дед Эгиль. Она срамила своих сыновей за то, что они не отомстили кровью за гибель их брата, выкрикивала хулительные стихи, в которых говорилось о том, что таких братьев бранят даже рабы и что старшему, Браги, предстоит «слыть ублюдком» среди людей; сыновьям пришлось подчиниться и ехать искать обидчика.

Примечательная история с нидом произошла в конце X в. Однажды у датских берегов разбился исландский корабль. И король страны Харальд Синезубый приказал своему наместнику Биргиру захватить его вместе с грузом. Исландцы, узнав об этом, постановили на альтинге сочинить против захватчиков нид, собрав с каждого тингмана по строке. Из этого коллективного нида сохранилась одна ядовитая виса:

Обвинив датского короля в том, что он растерял в сражениях с вендами всю свою храбрость и что в довершение всего он со своим наместником превратились в спаривающихся жеребца и кобылицу, исландцы нанесли ему, пожалуй, самое страшное из возможных в то время оскорблений. Но поскольку это было коллективное творчество, мстить было некому…

Один из поздних хулительных стихов относится к середине XIII в. и упоминается в «Саге о Стурлунгах». Там рассказывается о скальде Гудмунде сыне Асбьёрна (ум. 1235/37), написавшем нид о своем враге.

Известны ниды, сложенные под непосредственным впечатлением от отдельных людей или обстоятельств, например случаев во время застолья. Дружинник-скальд Халли Челнок с помощью шутки напоминает вождю о том, что он голоден и нечего затягивать начало трапезы: ведь, только хорошенько наевшись, скальд сможет сотворить вису во славу вождя:

Тот же Гудмунд сын Асбьёрна зло высмеивает какого-то бедняка, который повадился пристраиваться к богатому столу:

Презрение к беднякам и в то же время намек на нежелательность их гнева видны в отдельной висе короля Сигурда Крестоносца сына Магнуса:

Судя по стихам, написанным по конкретным бытовым поводам, скальды иногда писали грубоватые песни; их можно было исполнять и во дворце, и в деревне. Они напоминали так называемые «шпильманские» песни, распространенные в немецких землях. Но вообще один и тот же скальд нередко слагал стихи разного назначения и разных примеров.

 

Скальды и стихи XII–XIII столетий

Поскольку стихосложением в XII–XIII вв. занимались многие ученые люди, писатели и историки, их произведения вносят весомый вклад в понимание истории, причем не только Исландии, но и всего региона. Так, с конца XI в. сочинением стихов занимался прославленный Ари Мудрый (Торгильссон, ок. 1067–1148), автор первых исторических сочинений на исландском языке, из которых сохранилась только «Книга об исландцах», представляющая собой краткую историю Исландии. В конце XI — первой половине XII в. клирик Торир, предполагаемый автор «Древнейшей истории Норвежских королей», епископ в Хамаре (1189/90–1156), а позднее и Торир Гудмундарсон, архиепископ Нидаросский (1206–1214), также слагали стихи.

В XII столетии священник из Исландии и скальд Эйнар Мороз сын Скули почти всю жизнь провел в Норвегии, прославляя ее правителей. Самое значительное его произведение — «Луч», драпа об Олаве Святом и чудесах на его могиле. Оно состояло из 71 висы и сохранилось полностью. Дошли до нас и другие хвалебные песни Эйнара, а также отдельные висы. Известна история, связанная с появлением одной из них. Король повелел выпороть некоего музыканта-гусельника за то, что тот в скоромную пятницу ел мясо (см. выше, часть 5). Эйнар вступился за беднягу. Тогда король решил, что нарушителя поста будут пороть до тех пор, пока скальд не сложит вису о его прегрешении и наказании. Виновному посчастливилось: после всего пяти ударов виса была готова:

От конца XI — начала XII столетия известны стихи Эйрика Тревоги, уроженца Северо-Запада Исландии. Они считаются протографом описания тяжелейшей распри, о которой рассказывается в «Саге о Битве на Пустоши» (7 вис о походе Барди сына Гудмунда в Боргарфьорд). И сам скальд, судя по стиху № 13, принимал участие в этом сражении (ср. висы № 16–18). Еще один скальд, Хаук сын Вальдиса, создал «Драпу об исландцах».

Герой «Саги об оркнейцах» — ярл Оркнейских островов Рёгнвальд Кали сын Коля (ум. 1158) — в одном из стихов говорит о девяти своих умениях, последним называя стихосложение, которое являет собой как бы их венец. Рёгнвальд Кали совершал пальмничество в Палестину (1151–1153), а по дороге надолго останавливался в Южной Франции, и в его стихах, как считают некоторые филологи, можно обнаружить влияние поэзии трубадуров. Он занимался и теорией стихосложения, сочинив вместе с исландцем Халлем Тораринссоном «Ключ размеров» (перечень стихотворных размеров) — пособие по скальдической поэзии, использованное великим Снорри Стурлусоном (1241) в его «Младшей Эдде».

Во второй половине XII в. скальд Халльбьёрн Хвост Старший, известный по «Пряди о Торлейве Ярловом Скальде», сочинял стихи в честь шведского конунга Кнута Эрикссона (ум. 1196) и норвежского короля Сверрира (1177–1202). Упоминания об этом скальде как человеке, чьи слова заслуживают доверия, имеются в «Саге о Фарерцах» (гл. XXVII).

В начале своего уникального произведения «Младшая Эдда» Снорри поместил обширное, великолепное по стилю и содержанию стихотворное «Видение Гюльви», где собрал и обобщил множество мифологических сюжетов, известных сегодня в значительной мере благодаря этому произведению. Вторая же и третья части этой книги являются пособием по скальдическим стихам. И свои саги, в том числе объединенные в «Круг Земной», Снорри часто перемежает стихами, причем такими, авторство которых не всегда установлено.

Знаменитый племянник Снорри Стурла Тордарсон (1214–1284) тоже вставлял в свои прекрасные сочинения — «Сагу о Хаконе Старом» и «Сагу об исландцах» (гл. 72, 73, ок. 1264/65) — стихи-памфлеты, но, вероятно, не все из них были его собственного сочинения.

Старший брат Стурлы и другой племянник Снорри Олав Белый Скальд (1210/12–1259) также принадлежал к окружению Снорри и почитался как самый крупный поэт первой половины XIII в. Он же написал так называемый «Третий грамматический трактат», посвященный стихосложению. Отрывки из его стихов сохранились лишь в некоторых сагах: они цитируются в «Саге об Ароне», в «Древнейшей саге о епископе Гудмунде сыне Ари», в «Саге о Хаконе Старом» Стурлы сына Торда. В последней приводятся отрывки хвалебной драпы Олава, видимо, в честь короля Хакона Старого и его тестя Скули. Сохранились две висы Олава, отражающие конкретные эпизоды, героем которых был знаменитый Арон; поэт радуется проявленному им мужеству и тому, что Арон сумел избежать смертельной опасности:

Затем, будучи изгнан из Исландии (1226), Арон совершил паломничество в Иерусалим, а вернувшись в Норвегию, был принят в дружину короля Хакона. Его друг Олав пишет об этом:

Вообще, оба сына Торда были в XIII в. крупнейшими носителями традиции устного стихосложения и вербальной передачи скальдического стиха.

В огромной «Саге об исландцах» Стурлы сына Торда приведены 94 висы, но почти все они анонимны. В качестве скальда там назван хёвдинг и богач Кольбейн сын Туми (ум. 1208), который контролировал болшинство округов на севере Исландии и одновременно был автором ряда вис (например, № 2, 3; гл. 20). Упоминается Ингъяльд сын Гейрмунда, который был скальдом и провожатым Стурлунгов, а также участвовал в крупнейших битвах 1240-х гг. Его 13 вис отразили эти сражения, они цитируются в некоторых сагах.

Одним из лучших скальдов XIII в. считается Гудмунд сын Одда. В 1218 г. он был в свите ярла Скули, который фактически правил Норвегией при конунге Хаконе. По приезде в Исландию скальд стал домочадцем Стурлы сына Сигвата и свидетелем жестоких междоусобиц на острове. В «Саге об исландцах» он упоминается более десяти раз, а свою вису № 13 Гудмунд завершил словами:

В стихах XIII в. еще больше усилились политические мотивы: хвалы в адрес справедливого, щедрого и храброго правителя и осуждение дел неправедного. Одним из примеров может служить анонимный нид о ярле Скули, который сочинил «один человек»: «Не желаю рожу / Ярла на престоле / целовать, скуласту, — / Страсть жестка щетина…»

Много стихов было направлено вообще против власти Норвегии.

 

Скальд в повседневной жизни

Напрасно мы искали бы в жизни и характерах скальдов какие-то особые черты, отличные от черт, обычаев и жизненной практики скандинавов эпохи викингов, особенно элиты.

Как и все уважаемые мужи, его современники, скальд прежде всего был воином. Торир Ледник, убив кровника и уже умирая от нанесенных ему в поединке ран, вышучивая противника, создал лихую вису:

Но чаще всего скальды воспевали битву — на суше и на море, в чужих пределах и соседями. Они славословили победы, воинское мужество и умение, верность вождю и деяния самого вождя, славную гибель в бою и братство по оружию. Это и понятно. Ведь скальды были такими же отважными викингами-грабителями, любознательными путешественниками, открывателями и колонизаторами неведомых земель, как и прочие видные скандинавы того времени. Одним из участников похода через океан, в Гренландию, а оттуда в Северную Америку был скальд Торхалль Охотник, от которого сохранились две висы.

Яркое представление о скальде — воине, путешественнике, викинге — дает биография того же «неистового скальда» Эгиля, одной из выдающихся личностей своей эпохи. Как уже говорилось, он принадлежал к довольно знатному и состоятельному семейству; подобно отцу, был мастеровит и грамотен, умел резать и читать руны, знал их магию. Отличался вспыльчивым и воинственным нравом, но был заботливым другом, отцом и родичем, имел ухоженный хутор. Кроме того, он писал стихи. И все это при том, что ему совершенно не сиделось дома! С братом Торольвом Эгиль ходил в поход против фризов и в грабительский набег против куршей (где попал в рабство и чудом освободился). Однажды, возвращаясь из Фрисландии, он узнал, что около Ютландии на двух кораблях поджидает добычу викинг Эйвинд Хвастун. Эгиль на своем судне сразу же кинулся ему навстречу, пустил в ход оружие и камни, перебил людей Эйвинда, а предводитель с трудом добрался до суши вплавь. Рассказывая об этом Торольву, Эгиль сказал вису. Когда на тинге оспаривалось право невестки Эгиля на наследство после отца, он вызвал истца на поединок и убил его. А когда берсерк Льот Бледный сватался к племяннице его друга Аринбъярна и, получив отказ, потребовал решить дело поединком, Эгиль взял дело на себя и, по своему обыкновению, сказав вису, убил берсерка.

Он беспрерывно ездил в Норвегию, служил в дружине норвежского конунга Харальда и короля Этельстана Английского. При отъезде Эгиля из Англии король щедро наградил его. В «Саге об Эгиле» сказано, что Этельстан дал Эгилю для его отца Скаллагрима в качестве виры за убитого на королевской службе Торольва два сундука с серебром, а самому Эгилю за кровь брата подарил большие золотые обручья и предложил любые земли и почести. Позднее в той же Англии, попав к своему кровнику Эйрику Кровавая Секира, Эгилю с трудом удалось спастись ценой «Висы головы», прославляющей Эйрика.

У конунгов, в дружинах которых он служил, Эгиль был в неизменном почете, на пирах и в застольях сидел подле конунга, а у короля Этельстана он и его брат были военачальниками, участвовали в битвах, в одной из которых и погиб Торольв. Конец жизни поэт и воин провел дома, занимаясь хозяйством и став таким же лысым, как и его отец. Уже слепым стариком, потеряв сыновей, он вынужден был терпеть дерзости от женской прислуги, отвечая на них только горькими строфами.

Внук Эгиля скальд Скули «стоял на носу корабля ярла Эйрика Железный Борт, когда погиб конунг Олав сын Трюггви», т. е. был впередсмотрящим на корабле ярла, что было высоким постом для викинга и дружинника.

Одним из известных скальдов своего времени считается уроженец Западных Фьордов Тормод Берсасон Скальд Чернобровой (ок. 988/998–1030). Он был удостоен не только пряди, но и саги — «Саги о Названых Братьях» (которая, скорее всего, опиралась на «Прядь о Тормоде», происхождение которой неясно). Тормод уже упоминался выше, но его история заслуживает еще одного рассказа.

Жизнь Тормода, связанная с жизнью побратима, была полна приключений. «Сага о Греттире» повествует: «В то время в самой силе были названые братья, Торгейр сын Хавара и Тормод Скальд Чернобровой. У них был корабль, и они промышляли здесь и там, не останавливаясь и перед насилием». Например, как-то на родине они пытались отнять у прибрежных бондов выброшенного на берег кита. В результате началось настоящее сражение, побратимы многих поубивали и взяли себе всю тушу, о чем Тормод написал драпу.

Судя по «Саге о Названых Братьях», Тормод Скальд Чернобровой был верным дружинником Олава Святого и как боец вел себя героически. В саге приведено около 40 его вис, 15 из них взяты из поминальной драпы, посвященной его названому брату Торгейру сыну Хавара. Он побывал и в Дании у Кнута Могучего, хотя сага об этом умалчивает. Сведения же о том, что он был в дружине Кнута, есть в «Пряди о Тормоде», где биография героя вообще изложена несколько иначе, чем в саге. Тормод и Торгейр ходили в торговые плавания, много и славно сражались, каждый за своего вождя. Тормод написал выразительную поминальную драпу о героической гибели названого брата Торгейра сына Хавара, сам же поэт погиб при Стикластадире, не оставив своего вождя — конунга Олава. Он умер вечером после битвы, сказав ряд вис. Вот одна из них:

Посленюю вису (№ 40) скальд не успел договорить, и ее закончил конунг Харальд Суровый. А перед битвой Тормод сказал конунгу Олаву афористическую фразу, настоящий лозунг верности: «С тобою жить — и умереть / с тобой».

Стихи Тормода, которые сохранились в «Саге о Названых Братьях» и в «Пряде о Тормоде», интересны не только своими темами. Привлекательны они, помимо прочего, и своими афоризмами, которые рождаются у поэта. Речь идет о висах, преимущественно посвященных названому брату Торгейру. Вероятно, стихи в «Драпе о Торгейре» тоже принадлежат Тормоду. Дело в том, что Торгейр в возрасте 15 лет в одиночку отомстил убийце своего отца Едуру сыну Кленга, в свою очередь убив его. Это событие прославило юного мстителя, и Тормод в поминальной драпе, посвященной названому брату, отметил это:

Торгейр вообще был очень жестоким человеком, он убивал походя; например, он лишил жизни некоего Бутральди только потому, что патрон жертвы был ему врагом. Тормод не одобрял поведение собрата и считал, что Торгейр таким поступком умалил свою славу:

Когда Торгейру пришла в голову мысль сразиться на поединке с Тормодом, чтобы выяснить, кто из них сильнее, более благоразумный Тормод расторг с ним полное братство, и они стали жить раздельно. Создав по этому случаю вису, поэт заметил: «Лишь о лучшем в нашей / …дружбе / вспомню без заминки».

Тормод вообще был рассудительный человек, и в его стихах много житейской мудрости, например: «Не делись с другими / своими замыслами»; или: прекрасно, если человек «мечты насытил»; кровавые раны нас не красят и др. Тормод Скальд Чернобровой засвидетельствовал наличие связей Исландии, прежде всего Западного Фьорда, с Гренландией: три года (1025–1028) он провел в Гренландии, создав цикл «Гренландские стихи». Вошедшие в цикл семь вис — преимущественно хулительные песни, в которых отразились непрерывные распри с исландцами, бесконечные ссоры и убийства, в том числе совершенные самим скальдом на гренландском тинге. Там он только чудом не был узнан и поэтому смог ускользнуть от наказания. По этому поводу он написал торжествующую вису:

Убив в морском бою дружинника Олава Святого, Тормод ждал казни, но другие дружинники короля заступились за него, да и сам король считал, что смерть такого человека, как Тормод, была бы невосполнимой потерей, ибо он — «большой скальд». Олав взял его в свою дружину, и Тормод написал:

Видимо, интересными были те любовные стихи Тормода, которые он посвятил чернобровой девушке и из-за которых, как мы помним, с ним произошли неприятности.

С именем Тормода связана одна интересная традиция. Дело в том, что в «Старшей Эдде», в знаменитом «Прорицании Вёльвы», предсказывается «век ножей», который будет временем конца человечества. Судя по саге, скальд в висе, созданной накануне последней своей битвы, сказал о наступлении «века ножей». Стурла Тордарсон в «Саге об исландцах» под 1238 г. употребляет выражение «начало века ножей» — как символ навсегда ушедшего прошлого.

Что касается побратима Тормода, Торгейра сына Хавара, о котором уже говорилось выше, то висы рассказывают о непрерывных убийствах, совершаемых этим человеком, которого в конце концов объявляют вне закона, и родичи тайком вывозят его в Норвегию. Там Торгейр становится дружинником при сводном брате короля Олава Харальде и ездит в основном по торговым делам, мужественно выводя корабль в море при любой погоде. Однако он не унимается и при удобном случае опять убивает, на этот раз придорожного хуторянина и двух его работников, которые показались ему «злобными» и «наглыми». Когда некий Торир нанес увечье дружиннику конунга Олава, именно Торгейру тот велел отомстить за «бесчестье». И Торгейр едет на хутор Торира и убивает его. Одна из вис Тормода посвящена тому, как Торгейр на поединке убивает своего старого врага Гаута; причем спутники обоих активно науськивали их друг на друга. В следующий раз Торгейр нарушил перемирие, отомстив за убийство одного из своих родичей, за что и был убит. Выразителен рассказ о гибели Торгейра, которая произошла на его корабле-кнорре. Как и в посмертной драпе о Торгейре, Тормод свидетельствует, что с его клятвенным братом была всего дюжина людей, а напали на них 40 человек. Люди Торгейра погибли быстро. А сам он бросился на корму и защищался, стоя на штевне. В этой позиции бился с несколькими нападавшими сразу, пока не погиб. Далее в ряде стихов развивается мысль о героической гибели Торгейра и о том, что он вообще «бегать от битвы не привык» (виса № 18), тем более что на суше ли, на море ли — бесстрашие героя в битве обязательно (виса № 12).

Скальд Тормод показывает в своих висах два разных типа викингов того времени. Один из названых братьев — безудержный забияка и беспощадный убийца, хороший мореход, неплохой торговец и очень умный человек. Другой — сам Тормод — не менее умный, не менее отважный воин, но человек последовательный, рассудительный, верный в братстве и в служении своему патрону, также погибший в сражении, но под знаменами конунга, которому не изменил до конца.

Довольно подробное описание последнего сражения Торгейра интересно прежде всего потому, что там подтверждается тактика сражения на корабле, притом на корабле торговом, кнорре. Ведь тогдашние суда не имели палубы, а только помосты на корме и на носу, у штевня. Эти помосты играли разную роль, например, предохраняли от влаги людей и товары. Но во время сражений они становились площадками для боя, а основа штевня была хорошей позицией при индивидуальной защите от нескольких нападающих.

Одновременно с Тормодом у короля Олава Святого служили скальды Гицур, Торфини и др. Вместе с Тормодом они решили перед битвой произнести такие тексты, чтобы они надолго остались в памяти людей. Этому королю верно служили и такие скальды, как Торарин Славослов и Сигват, которые тоже прославили его деяния и героическую гибель. Очевидно, в дружине Олава Святого было восемь — десять скальдов.

Выдающийся скальд того же короля Олава Сигват Тордарсон (ок. 985/987–1045/47) — это еще один тип дружинника, фигурирующий в «Пряди о Тормоде» (и в висе № 35). Поэт, воин, дипломат и царедворец Сигват Тордарсон занимал высокое положение при дворе конунга, он был ближайшим другом, доверенным лицом Олава Святого, его советником и крестным отцом его сына Магнуса (будущий Магнус Добрый), скальдом которого стал после смерти его отца, и вообще одной из замечательных личностей своего времени. Лишь случайно он не поехал за Олавом в изгнание, а в момент битвы при Стикластадире не погиб, поскольку совершал паломничество в Рим. Сигват сохранял высокое положение при всех правителях как во время отсутствия Олава Святого в Норвегии, так и после его гибели. Выполнял дипломатические поручения в Швеции, Дании, Нормандии и Англии, на Востоке вел переговоры и заключал соглашения, давал советы своему королю. Он оставил большое поэтическое наследие, описав свои поездки и приключения, а также воспел своих патронов. Его «Висы о поездке на Восток», где речь идет о Швеции, и «Висы о поездке на Запад», т. е. в Нормандию и Англию, цитируются Снорри как вполне достоверные. Известны его «Викингские висы» — описание юношеских походов Олава Святого: «Висы о битве у Несьяра» (мыс к юго-западу от Осло-фьорда, 1016), где Олав Святой победил ярла Свейна, а также «Откровенные висы», политическая «Драпа о Кнуте», отдельные стихи (32 висы) и его последнее сочинение — «Поминальная драпа об Олаве Святом». Все произведения этого замечательного скальда и выдающейся личности своего времени разнообразны по стилю и отличаются зрелой поэтической манерой.

Торжественно звучит его стих, когда он описывает битву у Несьяра:

Лиричным, красивым, скорбным становится он, говоря о гибели своего вождя Олава. В тот миг, когда скальд узнал о ней, для него закатилось солнце, померк день:

А свою поездку «на Восток» Сигват описал при помощи бытовых интонаций, не забывая, однако, переплетать фразы:

Примечательна история создания «Откровенных вис» (ок. 1028). В первой трети XI в. в Норвегии назрело серьезное недовольство, вызванное грубой политикой конунга Магнуса Доброго, сына Олава. Обстановка накалилась. 12 дружинников, приближенных конунга, бросили между собой жребий, кто из них рискнет вразумить короля, поскольку все опасались его гнева. Жребий пал на Сигвата сына Торда; он сочинил и сказал королю свои «Откровенные висы». Сигват считал, что, будучи близким к королю и одновременно верным ему человеком, он может своему патрону и брату во Христе откровенно сказать о тех нарушениях традиций и законов, о несправедливости, что позволял себе король. Он ненавязчиво, но вполне откровенно вразумлял короля в своем произведении по поводу того, что его политика унижает и возмущает бондов, а их гнева следует опасаться. В результате государь прислушался к убедительной аргументации скальда и изменил свою политику. Так, Сигвату Тордарсону удалось при помощи своего ума, такта и поэтического дара повлиять на короля, который стал осмотрительнее, советовался с мудрейшими и соблюдал законы («Сага о Магнусе Добром», гл. XVI). Эта история свидетельствует о том высоком авторитете, которым пользовались скальды в окружении правителей, что позволяло им оказывать влияние на политику последних.

У Магнуса Доброго, а затем у Харальда Сурового в числе других служил скальд Тьодольв сын Арнора, причем сохранилось довольно много вис из его хвалебных песней. При конунге Харальде Суровом служил в дружине и скальд Халли Челнок, прозванный так за находчивость, которую он проявлял в ответах. Многие его стихи легли в основу анекдотов, героем которых стал он сам.

Между прочим, сохранилась легенда о том, что Харальд Суровый однажды встретил в море рыбака и потребовал от него вису; рыбак Торгильс сказал конунгу вису, чем доставил тому немалое удовольствие.

Халльдор сын Снорри из «Пряди об исландце-сказителе» был известным сказителем саг и скальдом короля Харальда Сурового. Вместе со своим вождем он участвовал в дальних походах, служил при нем на Руси и в Византии. О герое «Саги о Халльфреде» уже говорилось: он был в дружине Олава сына Трюггви и прославился как висами в честь этого короля, так и любовными песнями.

У Кнута Великого дружинником и скальдом служил Торфинн Славослов (упомянутый выше), который перешел к нему на службу после захвата конунгом Норвегии. Сочинял он висы и в честь конунга Свейна сына Кнута.

В «Саге о Битве на Пустоши» цитируется Тинд Халлькельсон (род. ок. 960), скальд норвежского ярла Хакона Могучего (ум. 995). Вместе с ярлом он участвовал в знаменитой битве с йомсвикингами в заливе Хьёрунгават (994). Этот скальд упоминается в ряде саг как участник постоянных распрей. Он принадлежал к родовитой семье и был близким родственником двух скальдов: младшим братом хёвдинга Боргарфьорда Иллуги Черного и дядей Гуннлауга Змеиного Языка. Родичи расспрашивают его о том, что было в битве на Пустоши. Тинд рассказывает эту историю несколько иначе, чем скальд Эйрик Тревога. У Эйрика местных людей было трое, пришельцев — 12. У Тинда боролись 18 пришельцев против 15 местных мужей. Но итог битвы у обоих скальдов одинаков: не менее 9 участников погибло. Виса комментирует это следующим образом: после такой схватки нужна не вира, а месть «по-крупному» (висы 14, 15 и др.).

Как уже говорилось, лирические и любовно-романтические мотивы не часто встречаются в скальдической поэзии. Тем ценнее висы конунга Харальда Сурового Сигурдарсона (1015, правил 1046–1066), скальда и покровителя скальдов, который погиб в битве с английскими лучниками при Стамфордбридже во время попытки вернуть Англию под власть скандинавов (за две недели до высадки там Вильгельма Нормандского). В молодости он служил на Руси. Влюбился в Елизавету (его будущая супруга Элисив), дочь Ярослава Мудрого, при дворе которого долго жил. Представляясь ей, так сказал о себе: «Плаватель я славный, / Люб и скок мне конский…», «Я норманнских мужей / Млад потомок славный…». Вскоре он стал предводителем варяжской дружины при императоре Византии. Своими подвигами и богатствами, которые пересылал в Киев, он сумел завоевать сердце великой княжны, женился на ней и увез в Норвегию.

О Харальде Суровом много говорилось в королевских сагах, в том числе в «Круге Земном» Снорри. В цикле любовных стихов «Висы радости» (ок. 1040), которые король-скальд посвятил княжне Елизавете, есть сведения о его участии в битве при Стикластадире, морских походах по Средиземному морю в земле «сарацин», о том, что он владеет восемью «искусствами». Его любовные стихи неоднократно переводились на европейские языки, в том числе на русский.

Кстати, великий писатель и историк Снорри Стурлусон (1178–1241) помимо прочих своих талантов отличался также и способностью сочинять любовные песни.

Судя по «Перечню скальдов» XII–XIII вв., при дворе короля Сверрира (1184–1202) было до 13 скальдов, у Эйрика Магнуссона (1268–1299) — 5 и т. д.

 

Общественное положение скальдов

Скальды — преданные дружинники, поэты-импровизаторы, музыканты, сказители, летописцы, складывающие в копилку исторической памяти выразительные описания битв, побед и поражений, славных и позорных деяний, — были очень востребованы в обществе людей саги.

В сагах и стихах неоднократно упоминается о том, что скальды были отличными воинами; что в дружинах конунгов они занимали привилегированное положение, «сидели на почетных сиденьях возле конунга». И это не случайно. Конечно, уже очевидно, что скальды чаще всего принадлежали к знатным семьям и были, как полагалось в их кругу, хорошими воинами и образованными людьми. Но одновременно они были гордецами, не устающими напоминать о своей знатности и богатстве. Тот же Гудмунд (позднее убитый за свой дерзкий язык), который так зло высмеял голодного бедняка — «следопыта столовых», позволил себе поносную вису («Сага об исландцах», виса № 49), где «уличал» сотоварища Торвальда в том, что он вырос в бедной части страны, в той четверти Восточных Фьордов, где люди кормятся «рыбными мордами».

Но положение и авторитет скальдов в обществе были особыми, они во многом определялись их искусством, поэтическим даром. Именно умение слагать стихи — сложные, яркие и звонкие, воспевающие воинскую славу, идеалы общества, его этику, жизнь избранного круга — давало скальдам привилегированное положение при государях и являлось хорошей рекомендацией для их родичей и друзей, при условии, впрочем, личного мужества и порядочности скальда. Особый статус скальдов не только в дружинной и вообще придворной среде, но и среди составителей саг, т. е. светской и церковной «интеллигенции», говорит о высокой роли скальдических стихов в скандинавской культуре, в менталитете эпохи викингов и вплоть по меньшей мере до XIV столетия. Сами скальды, которые обычно служили дружинниками при правителях, ценили свое положение и держали себя гордо, неизменно демонстрируя как личную отвагу, так и политическое совершенство. Среди них не только создавались дружеские союзы, но и возникало соперничество как по воинским и карьерным, так и по поэтическим мотивам.

Между придворными скальдами проходили состязания в поэтическом мастерстве. В «Саге о Гуннлауге Змеином Языке» рассказывается, между прочим, о том, что Гуннлауг и другой скальд — его соперник в поэзии и любви — Хравн пред лицом шведского короля Олава Шётконунга яростно отстаивали свое поэтическое первенство, уличая друг друга в низком качестве стихов. Победителем вышел Гуннлауг, что доставило Хравну большие страдания.

Непросто, особенно при характерах людей того времени, складывались, вероятно, и повседневные отношения скальдов в придворном окружении, к которому они принадлежали. Например, когда тот же Гуннлауг Змеиный Язык стал дружинником норвежского ярла Эйрика (рубеж X–XI вв.), нашлись желающие проучить его за заносчивость. Гуннлауг ответил висой (№ 2), после чего завистники как будто успокоились. Когда некто отказался вернуть ему долг, он предупредил должника висой (№ 3), а когда это не помогло, убил его на поединке. Придворная жизнь изобиловала подводными течениями, там плелись какие-то интриги, а за провинность дружинника могли серьезно наказать, вплоть до лишения жизни. Находясь в дружине и вообще при дворе, скальды разделяли сложности и пользовались преимуществами своего статуса.

Осталось рассмотреть еще такие немаловажные обстоятельства, как характер и побудительные мотивы службы скальдов.

Как уже говорилось, скальды были воинами, постоянно или временно входившими в дружины правителей. Но гораздо важнее было другое: скальды служили украшением двора правителя, застолий, свадеб или тризн королей и богатых людей высшего круга. Судя по стихам и сагам, скальды не только сочиняли и исполняли различные песни, но рассказывали саги, вероятно, и мифы и, как бывалые люди, различные занимательные истории. Некоторые из них занимались рунической магией, а другие были отличными соратниками, советчиками и доверенными людьми правителей.

Скальды находили при королевском дворе не только возможность отличиться, разбогатеть, сделать хорошую карьеру, но также получить общественное признание, видное положение и награду именно за поэтические труды, о чем ясно сказал, например, Видсид. Все эти выгоды, включая последнюю, отчасти отражены в предыдущем изложении. С одной стороны, несомненно, что скальду платили так же, как и остальным его товарищам-дружинникам, — но за исключением тех случаев, когда ему приходилось слагать особую драпу или флокк. Не случайно, когда брат Эгиля погиб на службе у короля Этельстана, король в качестве виры за него послал их отцу Скаллагриму помимо сундуков с серебром еще и отделанную золотом и серебром секиру. Правда, секира оказалась тупой и годилась не как боевое, но только как «парадное» оружие, но стоить она должна была немало. Впрочем, Эгиль часто получал подарки и за свои стихи. О наградах, которые скальды получали именно за свои поэтические произведения, в сагах говорится нередко, а иногда и достаточно подробно.

С другой стороны, не все скальды были дружинниками, во всяком случае постоянными. И скальд не всегда был из состоятельной семьи. И не всегда был привязан к какому-нибудь одному правителю. Он мог менять патрона, вообще служить от случая к случаю, как это делали многие скальды, в том числе и Эгиль. Иногда ради заработка поэт разъезжал по дворам королей и высшей знати, всюду собирая жатву за хвалебные песни.

Яркое представление о таких разъездах дает «Сага об Гуннлауге Змеином Языке», племяннике Тинда сына Халля. Судя по саге (гл. VI–IX), Гуннлауг после успешного поединка с Торарином, в первые десятилетия XI в. предпринял объезд всех видных соседних правителей. Он посетил норвежского ярла Эрика (правитель Норвегии, 1000–1035), английского короля Адальрада (Этельред II, 978/979–1016), дублинского короля Сиггтрюгга Шелковая Борода (989–1035), оркнейского ярла Сигурда, гаутландского (гётского) ярла Сигурда, шведского короля Олава (вероятно, Олава Шётконунга). Так он объездил на своем корабле Норвегию, Швецию, Англию, Ирландию, Оркнейские острова. Всюду он создавал хвалебные драпы в честь посещаемых правителей, получая за это дары. Так он получил от английского короля «пурпурное одеяние, подбитое лучшим мехом и отделанное спереди золотом». В Дублине за хвалебную драпу король подарил ему «пурпурное, отделанное золотом одеяние и плащ с дорогим мехом, а также золотое запястье весом в 1 марку». Король хотел было подарить еще и два корабля, но этому воспротивился казначей. Оркнейский ярл подарил скальду за флокк «широкую секиру, всю выложенную серебром». Между прочим, скальд попутно также торговал своим и принадлежавшим компаньону «товаром».

В поэме «Видсид» скальд, волей судьбы потерявший свою недвижимость (!) и вынужденный скитаться, рассказывает о себе так (ст. 50 и сл.):

Скальд говорит далее, что такими дарами, наградами ему были «богатства добрые», «обручья за 600 монет золота (!)»; и, наконец, «вотчину отчью (!)» отдал ему владыка (ст. 96 и др.).

Но правитель мог и отнять подаренное имение. Об этом пишет скальд Деор из древнеанглийской поэмы, носящей его имя:

пока «страж рати» (конунг. — А.С.) не передал имение, ранее пожалованное скальду, другому лицу.

А знакомый нам Тормод Скальд Чернобровой согласился остаться у короля Дании Кнута Могучего при условии, что за службу он получит марку золота (видимо, за полгода). Через полгода король послал его в поход, не заплатив обещанное за прошедшие месяцы. Тормод сказал Кнуту вису, напоминающую о его обещании. И тот тут же снял запястье в ½ марки золота и вручил Тормоду. Но тот напомнил, что условия были другими. Тогда король Кнут отдал скальду и второе запястье. В той же Дании у короля Свейна Вилобородого за хвалебную песню о нем Торольв получил кольцо в 1 марку и меч в ½ марки золотом, а также предложение «погостить».

В «Саге об Эгиле» рассказывается, что Эйнар Звон Весов сын Хельги, принадлежавший к знатному западноисландскому роду, учился в юности у Эгиля искусству скальда. Со временем Эйнар сталь скальдом ярла Хакона Могучего (правил Норвегией в 974–994 гг.). За драпу он получил от ярла щит с изображениями персонажей древних сказаний, который он потом подарил Эгилю, и тому пришлось создать «щитовую драпу». В «Саге о йомсвикингах» говорится, что Эйнар пригрозил ярлу: раз тот не хочет слушать его следующую драму, он уйдет служить к его врагу. И тогда ярл повел себя иначе. Он подарил Эйнару драгоценные весы с золотыми и серебряными гирьками, которые могли издавать красивый звон. Возможно, говорится в саге, отсюда и пошло прозвище скальда.

Таким образом, скальды частенько торговали своим искусством.

Из саг следует, что скальды, как уже отмечалось, происходили из состоятельного слоя хозяев, часто из родовитых семей, порой даже родственных королям. Это придавало им особую гордость и, разумеется, известную независимость. Быть скальдом и даже родичем скальда считалось почетным. Это была «рекомендация», свидетельство высокого социального статуса, завидного положения в обществе. Исключения из этого правила, как можно было видеть, встречались нечасто. И не случайно искусство стихосложения было одним из тех умений, которыми гордились даже короли.

Скальдам нравилось находиться в дружине или просто подле смелого, отважного воителя, героического бойца, которого можно было уважать, на дружбу которого можно было положиться и подвиги которого можно было прославлять, не фальшивя. Они охотно сопровождали своего патрона в битвах, зачастую предварив ее начало стихами, вдохновляющими на победу. Им импонировала близость к государю, участие в его делах и отдыхе. Но в ответ им требовалось безусловное уважение со стороны господина. Наконец, скальды, как и дружинники, ценили в господине щедрость. В стихах Эгиля, Хорнклови и других скальдов, в «Видсиде» и сагах, особенно королевских, часто встречаются эпизоды, в которых король, ярл или могучий хёвдинг одаривает «своих ближних». Скальды с восхищением пишут о том, как повелитель снимал с себя драгоценные обручья (запястья, браслеты), ожерелья, кольца (которые обычно также имели определенный вес) и дарили их целиком либо, по мере надобности, разрубая или ломая на части. Щедрость патрона тоже является темой скальдической поэзии, хотя встречается далеко не так часто, как героические и даже любовные сюжеты.

Скальды могли выбирать вождя, которому желали служить. Так, после смерти Харальда Прекрасноволосого и Хакона Доброго, когда в Норвегии стал править Харальд Серая Шкура и его братья, сыновья Эйрика Кровавая Секира, скальд Эйвинд отказался от предложения служить им так, как до того он служил их деду и отцу. Он уехал в Северную Норвегию, в Халогаланд, где у него было поместье, и там дожил свою жизнь. Материальная обеспеченность и влиятельное родство, как и репутация отважных и преданных воинов, позволяли многим скальдам сохранять достоинство и независимость, хотя — увы! — это не всегда сходило им с рук.

С конца XII и в XIII столетии заметную роль в судьбе скальдов, почти исключительно исландцев, стали играть отношения между монархической Норвегией и республиканской Исландией. Во всяком случае, жестокая междоусобица, предшествовавшая присоединению Исландии к Норвегии (1262), тяжело сказалась на семье великого Снорри. Сам Снорри, который, как известно, сочинил хвалебную драпу, посвященную ярлу Скули Бардарсону, меньше чем через год после его гибели тоже был убит (1241), как полагают, по прямому приказу конунга Норвегии Хакона Хаконарсона. Потом, когда родной племянник Снорри Стурла Тордарсон прибыл в Норвегию, окружение конунга отнеслось к нему очень плохо, как к представителю опального рода и носителю исландской культуры.

В эти годы интеллектуалы и скальды, неизменно героизировавшие людей и деяния эпохи викингов, стали ощущать вокруг себя пустоту. И тем более остро они переживали неурядицы своего времени, тяжесть вражды и непрерывной борьбы всех против всех, в конечном счете свою беспомощность перед обстоятельствами, когда и ближний круг, и «свои люди» не могли обеспечить человеку защиту его достоинства, достояния и самой его жизни. Не случайно мудрый Снорри, чья жизнь оборвалась так трагически, написал в свое время слова «на все времена»: «Мы не знаем, откуда приходит и куда уходит время, но мы знаем, что оно есть там, где есть борьба и одиночество…»

Уже при сыне Хакона Магнусе, который ориентировался на западнофеодальные образцы, в том числе в культуре, таланты скальдов и историописателей из Исландии оказались невостребованными. Впрочем, когда понадобилось создать официальное жизнеописание Хакона Хаконарсона, пришлось обратиться к Стурле, и он написал великолепную «Сагу о Хаконе Старом». Как считается, традицию скальдов завершил в середине XIV в. исландский монах-августинец Эйнстейн Астгримссон, в значительной степени преодолевший скальдическую фразеологию в своем самом знаменитом произведении «Лилии».

Существенную роль в угасании интереса к скальдической поэзии, в том, что мода на нее прошла, сыграл, вероятно, тот факт, что эта позиция перестала быть устной. Скальды и вообще грамотные люди и раньше нередко записывали стихи или отрывки из стихов, пользуясь при этом рунами. Нередко руническую стихотворную запись помещали на дощечку или палочку. Такая палочка, относящаяся к IX в., обнаружена и на территории Древней Руси, в Старой Ладоге. Сохранилась палочка даже от XII (или XIII) в. с целой стихотворной строфой, вырезанной рунами. Но в XIII в. в обиход грамотных людей уже прочно вошел латинский алфавит, им теперь пользовались при записи саг, стихов, исторических сочинений. Господство устной, вербальной скандинавской литературы ушло в прошлое, но история ее на этом не кончилась — благодаря народной памяти и использованию старинных образов и мотивов в последующем фольклоре.

Хотя записи стихов и другого литературно-исторического наследия эпохи викингов велись на родном языке скандинавов, но впоследствии возможность распространения, тиражирования записей скальдических произведений лишала их личностного начала, как бы отделяла произведения от их создателей. А сложная стилистика стиха стала загадочной, почти неясной. Возможно, сказалась и утрата веры в магическую силу поэтического слова. Все это вполне понятно.

 

Скальды и «героическая эпоха викингов»

Скальды органично вошли в бурную историю и культурное пространство Скандинавии эпохи викингов, когда ломался старый и устанавливался новый социальный порядок. Своими занятиями, характерами и образом жизни они не отличались от современников своего круга — викингов, воинов, элиты. Но, на взгляд современников — и для этого есть основания, — они обладали особым, сверхъестественным умением слагать стихи и благодаря этому имели как бы особый статус. Важно помнить и о том, что слово, стих и стихотворец, по мнению людей того времени, обладали магическими свойствами. Несомненно, что скальды занимали в некотором отношении особое место в обществе, играли в нем почетную и влиятельную роль.

Эпоха викингов, сложная, мощная и жестокая, оставила в наследство двум-трем следующим за ней столетиям духовный пейзаж, окрашенный в необыкновенно яркие и романтические цвета скальдической поэзии. Эти стихотворные произведения оказались востребованными никак не меньше, чем саги. Ими заслушивались воины и пираты, короли и бонды, замкнутые, суровые скандинавы-викинги изливали в висах свою мятежную душу, сочиняли и слушали стихи в часы радости и горя, свадьбы и тризны, победы и смерти. То, что в жизни скандинавов тяжелый труд, яростные битвы, безжалостный грабеж соединялись с романтикой, которая нашла выражение в высокой литературе, составляет очень важную особенность их духовного мира, социальной культуры, менталитета в ту эпоху. А потомки викингов благодаря этим стихам, как и сагам, узнавали свое прошлое, приобщались к нему и черпали в нем самоуважение, силу духа, находили и укрепляли с его помощью свою идентичность.

Особенно плодотворное развитие скальдическая поэзия получила при дворах властителей, где скальды в большинстве случаев были дружинниками правителя, важной частью придворного круга. Да, сочинения скальдов принадлежат к тому же витку цивилизации скандинавов, что и саги. Но если саги по языку и содержанию в подавляющем большинстве глубоко народны, то произведения скальдов, исполненные особой словесной и смысловой изысканности, могли быть и созданы, и поняты лишь избранным, образованным кругом общества. Конечно, скальды подчас позволяли себе простонародные шутки. Очевидно также, что стихосложением в какой-то мере владело немало скандинавов-викингов. Но собственно скальдическая поэзия как особый жанр, со своими изобразительными средствами и преимущественно придворной предназначенностью, может быть названа «куртуазной поэзией скандинавских викингов», аналогичной рыцарской поэзии, воспевающей воинской доблести и честь, любовь и дружбу в кругу европейской элиты.

Наполненная потрясающими метафорами, перепадами ритма, тонкими наблюдениями, изощренная по стилю, пронизанная страстью и многообразием чувств, поэзия скальдов в еще более выразительной форме, чем саги, рисует мощные, несгибаемые, удалые характеры — и сложные, обычно жестокие, но нередко исполненные романтики души. Пожалуй, именно поэзия скальдов способна убедить в том, что скандинавы не напрасно называют эпоху викингов героической эпохой своей истории.

 

Примеры кеннингов в скальдических стихах

Мужчина (= воин) — Улль [бог] грома металла, Улль ясеня, крушитель бранных рубашек, кормилец воронов, кормчий ладьи, стражник жара прибоя, испытатель секиры, властитель сечи, тополь сражений, ясень сражений, ясень битвы, Фрейр меча, Фрейр смерча мечей, Бальдр щита, Ньёрд корабля, Ньёрд брани, Ньёрд колец, ас металла, испытатель тетивы, питатель орлов, дуб побоищ, утешитель ворона, клен копья, даритель древка [копья], судья побед, страж злата, страж сражения, древо сокровищ, властитель стали, властитель злата, пытатель лука, властитель брани, древо встречи валькирий, ловчий волка приливов, тополь облака Одина, страж казны, страж костра морского, обнаживший нож, властитель сечи, сеятель света моря, владыка бранных уборов, клен сражения, тетивы испытатель.

Женщина (= жена) — диса брачных уборов, диса злата, страна золота, ветвь нарядов, Фрейя золота, Гевьон пива, липа скамьи, липа льна, береза запястий, липа запястий, пряха согласия, рысь звона серег, поляна мира, калина злата, ветвь обручий, Сива злата, Сегуль злата, поле пламени волн, поле опалов, диса нарядов, ветла ожерелий.

Голова человека — скала шлема, основа шлема, клеть разума, вершина волос, ложе льна лба.

Уши — рот слуха.

Нос — мыс промеждубровный.

Глаза — луны лба.

Ресницы — лес глаз.

Слезы — роса горя, ливень ланит.

Рот — дно языка, ворота брашен.

Борода — лес на щеках.

Грудь — жилы души.

Рука — палка плеча, рука соколиная, стержень обручий.

Пальцы — клинья пламени дланей.

Нога — трость шагов, дроты тела.

Волосы — жнивье затылка.

Конунг — кольцедаритель, дробитель золота, страж рати, державный хёвдинг, владыка сечи, вяз вепря стяга попутного ветра, сшибки мечей вершитель, даритель дождя ладони, дуб битвы.

Золото — костер моря, огонь пучины, заря надбровий Фуллы, студеный жар, дождь ладони, искры зыбей, мука (мучица) Фроди, посев полей Фюри, огни запястий, перина змея, свет моря.

Битва — игра валькирий, распря оружий, непогода Одина, стон стали, вьюга мечей, смерч мечей, буран лезвий, ураган [валькирии] Гендуль, пир валькирий, встреча валькирий, смерч мечей, буран Одина, пляска мечей, песня копий, гром сечи, гром металла, дротики лязга.

Морская битва — пышный пир навий.

Берсерк — друг лебедя крови (т. е. ворона. — А.С.).

Меч — ненавистник брони, рыба бурана Одина, змея тарчей, кнут битвы, палка битвы, одежда битвы, волк павших, луч сражений, орудие сечи, наряд воителя, потомок молота, рыба шлемов, дракон шлемов, пламень шлема, огонь раны, льдина сражений, костер Одина, уж кольчуги, палица ратной рубашки, кол раны.

Стрелы — сельди битвы.

Копье — ясень битвы.

Секира — великанша сечи, великанша бурана лезвий, ведьма брани, рогач ран.

Щит (тарч) — ограда струга, подножие [великана] Хрунгира, крепость стрел, облако Одина.

Кольчуга — бронь Одина, одежда Одина, ратная рубашка.

Кровь — ран водопады, испарина лука, красный плач, пена мечей, роса смерти, море ран.

Рана — дом крови, дорога крови.

Корабль — волк приливов, волк волны, дракон моря, дракон мачты, олень заливов, морской зверь, конь морской, конь дубовый, конь паруса, рысак парусатый, конь дров, вепрь паруса, олень каната, олень заливов, бык штевня, парусатый рысак, мерин реи, вепрь потока, конь окрыленный, лодка лужи.

Ладья — козел волн, гусь стрелы Гуси.

Парус — стяг попутного ветра.

Корма — красна грудь.

Море — влага, воды, волна, родина рыб, дорога рыб, китовый чертог, долина тюленей, тюленье поле, дорога китов, лебединая дорога, луг Ран, дом кормы, пенное поле, влага чаек, глубина.

Морская пучина — пасть Ран.

Волны — синь гор, гора моря, чада вод, девы морские.

Небо — жилище богов, питатель ветров.

Солнце — зеница неба, алый зрачок.

Огонь — питатель жизни, губитель ветвей.

Ворон — коршун крови, лебедь крови, коршун валькирий, гусенок ран, сокол Одина.

Волк, волчица — чудовище трупов, зверь битвы.

Медведь — волк пчел, погубитель меда.

Змея — лосось долины, рыба суши, рыба равнины, сиг равнины.

Кит — вепрь прибоя.

Голова быка — высокая башня крепких рогов.

Поэзия — брага карлов, брага Одина, мед Одина, влага Браги, волненья меда.

Плохие стихи, рифмоплетство — кал орла.

Один — владыка боя, друг людей, судья побед, ворог волка, отец победных сражений, тайный странник, властелин, шлемоносец, многоликий, правдивый, разгадчик истины, разящий и радостный в бранях, Бог — Благое око, Бог — Огненный взор, сокровенный, коварный, меняющий образы, повелитель кораблей, грозный всадник, отец всех и всего, создатель, Бог богов…

Валькирии — Девы Одина.

Хель — стражница павших.

Ведьмы — ночные всадницы.

Котел для варки пива — корабль пира.

Кубок — податель пива.

Сажа — роса очага.

 

Итак, что же поведал нам фольклор и сравнительные материалы о викингах, об их повседневной жизни, нравах и самосознании скандинавов и об эпохе викингов в Скандинавии вообще?

 

Эпоха викингов — контрапункт скандинавской истории

К концу I тысячелетия скандинавы достигли высокого уровня развития в хозяйственно-экономическом и культурно-художественном отношениях. У них сложилась сложная социальная структура, элементы ленной, вассальной и поземельной зависимости и выработалась четкая система обычного права. Дело было за толчком, который принес бы на Север государство, фиксированные законы и христианство, что было необходимо для вхождения в цивилизацию Западного Средневековья. Таким могучим толчком и стали события эпохи викингов.

Нет сомнений, что именно в эпоху викингов в истории скандинавских обществ произошел качественный переход от последней стадии родового строя с его кровнородственной подосновой, но уже без «первобытности» — к стадии собственно цивилизаций, основанных на социально-государственных системах, а именно к средневековой цивилизации, с ее феодально-средневековой подосновой.

Походы викингов сильно углубили имущественно-социальное расслоение всех скандинавских обществ, включая такое своеобразное, как исландское. Они способствовали социальному расслоению, складыванию сословий и устоев феодального типа. Именно тогда возникли единые Скандинавские государства-монархии и утвердился статус единой королевской власти, скандинавы приняли христианство и в их поселениях появились церкви, сложились и эволюционировали основы служилой элиты, появились ранние города, началось формирование скандинавских языков из единого общескандинавского северогерманского наречия, еще характерного для эпохи викингов, и т. д.

Роль эпохи викингов в этих процессах невозможно переоценить. Это был период накопления и усвоения — путем грабежа, воинской службы, торговли и, в немалой степени, за счет заимствования очень многих качественно важных моментов: от материальных ресурсов, идеологии, мотивов поведения до социальных отношений, статусных позиций и их знаковых обозначений. К тому же эта эпоха заметно ускорила темпы развития Скандинавского региона и помогла ему органично войти в торгово-политическое и культурное пространство Западной Европы. Не случайно к общему для Европейского Запада периоду высокого Средневековья, ко времени реальной политической централизации, развития городского строя, с его особой культурой, и к началу работы парламентов скандинавы подошли почти вровень с передовыми странами Европейского Запада.

В этом исследовании мы сталкиваемся с историей одного из основных типов генезиса средневекового общества. Речь идет об общественном строе, который складывался путем непосредственного перехода к феодально-государственной цивилизации — от позднего, уже разлагающегося строя, так называемого строя «военной демократии» или варварского (или «вождеского»), и только при опосредованном, косвенном, часто запоздалом воздействии античной цивилизации. В частности, выпукло выступают правила поведения автономной сельской среды, способы выживания и самоорганизации общества до возникновения государства и во время его складывания. Очевидно, что огромную роль в этой организации играли универсальные формы связей и единения — такие, как обычное право, религия, гостевание, пиры, обычаи дара и отдара, разные самодеятельные, живые общности, — от соседских до воинских.

Но и сведения о родовой знати, высоком положении «старой» элиты и ее руководящей роли чрезвычайно важны для изучения локального европейского общества времен поздней военной демократии и складывания феодального общества. Одним из характерных моментов, которые обнаруживаются при исследовании саг, являются изменения в составе, положения и роли элиты в основных Скандинавских странах. В частности, сформировались группы служилой знати, которая, как и короли, имела с родовой знатью сложные отношения, особенно на местах. По моим наблюдениям, представители служилой знати, во всяком случае наиболее известные из них, которые упоминаются в сагах, в то время (и, добавлю, еще долго после него) рекрутировались королем преимущественно из знати родовой. Происходил и встречный процесс, когда заслужившие благодарность правителя незнатные служилые люди входили в круг знати. Обнаруживаются и некоторые важные свойства элиты. Это, во-первых, ее военный профессионализм и роль воинской службы в ее формировании и пребывании у власти. Во-вторых, спаянность элиты благодаря перекрестным бракам, родству и свойству в пределах своей страны, а также связи с элитами сопредельных стран на скандинавских, немецких и прибалтийских землях, на Руси, в Англии, Франции и Ирландии. Несомненно, что эволюция элиты и складывание монархической власти в конечном счете составляли единый процесс, причем огромное значение для него имели разного типа и масштаба военные факторы и, соответственно, привилегированный воинский контингент, прежде всего дружины и их вожди.

И хотя в фольклоре почти нет прямых сведений о созидании государства, очевидно, что именно эпоха викингов, с ее особым менталитетом, стала периодом его создания и первых этапов, тогда как последующие XII–XIII вв. — временем оформления и развития единых Скандинавских государств.

Очевидно, что эпоха викингов окончательно разрушила в Скандинавии родо-племенной строй как систему, сохранив, однако, многие традиции предшествующей эпохи в самых разных сферах жизни. Эти традиции достаточно органично вписались в новую систему — в систему Средневековья, что стало одной из ее важных особенностей в Скандинавском регионе. В частности, причиной того, что внутриполитическое единство стран Европейского Севера долго носило формальный, еще в значительной мере условный, как бы «титульный» характер, стал живучий племенной патриотизм, опирающийся на союз бондов и местной родовой знати. Позднее это выразилось в сохранении отдельными областями каждой из Скандинавских стран значительной автономии, отраженной в их областных правах законодательствах. Впрочем, как мне представляется, племенной — или областной — патриотизм вовсе не является спецификой скандинавов или особенностью только ранней истории средневековой государственности и вряд ли вообще европейской. Это явление, несомненно, заслуживает особого внимания медиевистов.

Возвращаясь к развитию государственности в Северном регионе, следует еще раз подчеркнуть, что, судя по источникам наших сведений, в эпоху викингов наличие единого правителя не означало централизацию страны. Это был только важный шаг на пути к последней, поскольку король (монарх) еще не располагал ни соответствующими финансами, ни удобными дорогами и средствами сообщения, ни особыми органами управления и власти вообще. Сам процесс сложения государства и монархической системы, включая финансово-административную, судебную и военную организации, в эпоху викингов проходил только свои первые этапы от патриархального государства (уходящего глубинными корнями в семейную общину) — к государству общественно-правовому. Демократические органы законодательной, исполнительной и судебной власти в виде народного собрания-тинга и местных — сотенных и общинных — сходов все еще сохраняли важное, подчас решающее место. Сами «ветви власти» не были разделены либо вычленены и в общем имели не институциональный, публичный, а личностный, патриархальный характер.

Но при всей традиционности жизни скандинавов можно обнаружить, что в ней рождались общественные новации, которые нарушали и подтачивали привычные обычаи, сопровождались эволюцией социальных слоев, изменением иерархии и определенными нарушениями в привычном укладе жизни. Эти новации были тяжелым испытанием для бондов, да и для многих знатных людей. И введение сословно-правового членения в среде свободных хозяев, в частности в Швеции, или его фактическое установление в других Скандинавских странах на рубеже XII и XIII вв. не могло явиться неожиданностью. Оно было подготовлено эпохой викингов, в течение которой имущественно-правовое неравенство серьезно затронуло людей саги, хотя отнюдь не полностью изменило их права и менталитет. И люди саги с трудом принимали новые порядки, особенно попытки ввести регулярные налоги, отягощение их жизни новыми обязанностями, христианизацию и церковную организацию, неразрывно связанные с укреплением королевской власти и с новыми, к тому же регулярными, поборами. Но, с другой стороны, бесконечные конфликты, междоусобные войны и ссоры еще больше нарушали ритм жизни населения, которое раньше обращалось к хёвдингам, к влиятельным господам с просьбой помочь замирению в стране и установить, наконец, мир и порядок между соседями. Теперь эти требования обращаются к государю.

Уже подчеркивалось выше, что именно в эпоху викингов скандинавы вошли в европейское сообщество, а короли, знать и купечество скандинавов вписались в общеевропейский международный элитарный круг отношений и связей. Эта интеграция была достигнута сложными путями военно-политических и торговых отношений, через сеть ранних городов, принятие христианства и церковного устроения, освоение европейского образования, материальной и духовной культуры, через династические браки и территориальные анклавы (в Англии, Франции и на других землях). Несомненно, что собственно походы викингов, массовое ограбление ими богатых и более продвинутых европейских стран, их дружинная служба, как и образование там ряда своих анклавов, сыграли здесь труднопереоценимую роль.

Вместе с тем саги убедительно показывают, что западное влияние, которое шло от элиты общества к ее средним слоям, было медленным и, скорее всего, долго оставалось «верхушечным». Повседневная жизнь и быт основной массы скандинавов изменялись очень медленно, они оставались патриархальными, преданными традиционным установкам. Однако эпоха викингов все же произвела и в них заметные изменения.

Грабеж, воинское наемничество и расширение торговли как средства обогащения постепенно стали иметь задачей не только, а со временем и не столько накопление сокровищ, сколько получение стабильного дохода, и на первый план постепенно выходит землевладение, приобретение земельной собственности. Это изменило соотношение сил как между общественными слоями, так и внутри каждого из них.

Свободные хозяева-бонды все еще сохраняют свои владения, право на оружие и имеют голос на тингах. Но все чаще они вынуждены поддерживать знатных людей и все чаще решают уклониться от участия в ополчении, полагая вооруженные столкновения и борьбу за власть делом королей и знати. И хотя эти свободные хозяева-бонды численно все еще преобладают в обществе, нередко играют ведущую общественную роль, однако этот слой стал постепенно «размываться», особенно в Норвегии, Дании и Исландии. Появляются, с одной стороны, группы богатых бондов, с другой — категория свободных, но бедных, малоземельных и безземельных людей, которые вынуждены заниматься наемным трудом, либо становиться держателями чужой земли, либо пополнять собой ряды наемных работников и солдат или бродячих мародеров. Собственно, сужается и традиционная демократия — «власть народа».

Родовая знать заметно расширяет свою недвижимость и при этом сохраняет авторитет и уверенность, ее представители занимают подавляющее большинство правящих позиций на местах и большинство постов при монархе. Но постепенно при короле складывается влиятельная группа служилых людей из «неблагородных», которые постепенно смыкаются с представителями родовой знати. А наделение родовитых людей на местах и служилых людей при короле должностными полномочиями в рамках складывающихся государств усиливает влияние и власть элиты, а также разрыв между ней и бондами. Заметна и зависимость многих хозяев-бондов от знатных или богатых соседей, которые манипулируют ими в повседневной жизни и при междоусобицах.

Вместе с тем именно образование единых государств-монархий обременило народ наиболее регулярными поборами. Именно с этого времени у скандинавов появился стабильный объект недовольства и противодействия (неоднократно мной отмеченный применительно к более позднему времени) — в лице центральной власти. В то же время центральная власть была еще слишком слаба, чтобы не только прекратить, но хотя бы сократить столкновения между отдельными семьями, между соседями, кланами и группировками, в том числе в борьбе за престол. Эти столкновения в эпоху викингов и сразу после нее буквально раздирали скандинавские общества, уносили массу жизней и наносили ущерб хозяйству.

В судебной области, которая регулировалась устным обычным правом, основанным на старинных правовых понятиях, включая кровную месть и внесудебные соглашения, эпоха викингов отмечена серьезным правотворчеством. Активно вводятся более общие, в том числе вновь появляющиеся порядки в систему устного обычного права, заметно расширяется функция штрафов, появляются первые записи обычного права и очевидно явное вмешательство «авторитетных людей» в рассмотрение и решение судебных дел и вообще спорных вопросов.

Саги и прочие источники моих сведений неоспоримо свидетельствуют о том, что христианство и церковное устроение к концу эпохи викингов не сумели кардинально вытеснить языческие представления, обычаи и обряды, однако произвели серьезные изменения в культуре скандинавов; церковь начала влиять на семейные отношения, на решение проблем наследственности и на моральные устои, включилась в налоговые поборы с населения.

 

Образ человека — образ общества: ментальная модель скандинава-викинга

Многогранную и удивительно емкую модель морали и этики скандинава из круга викингов, как и самой этой эпохи в целом, выстраивает поэма «Изречения (или Речи) Высокого», вошедшая в «Старшую Эдду». В точном смысле это скорее поучения; произведения такого рода были очень популярными в Европе, причем каждое отличалось своими особенностями, отвечающими менталитету данного народа. Россиянам этот жанр известен хотя бы по «Поучениям Владимира Мономаха». В «Изречениях Высокого» говорится о главных и второстепенных жизненных ценностях, о достоинствах и недостатках людей, содержатся на редкость выразительные практические поучения. Под «Высоким», который держит «речь», конечно, подразумевается «Одноглазый» — верховный бог Один. Иначе говоря, это произведение как бы представляет мудрые наставления верховного языческого бога, и оно несет все особенности языческой культуры, которая господствовала в регионе на протяжении большей части эпохи викингов, а в значимых реликтах сохранялась после нее на протяжении нескольких столетий.

Судя по тексту «Изречений», первоначально они вовсе не были единым произведением; они искусственно, но искусно подобраны неизвестным автором (или авторами) из нескольких, тематически и стилистических разных стихотворных сочинений, нравоучительных и часто афористичных, к которым присоединены некоторые бытовые истории, заклинания и ходячие поговорки.

Несмотря на такой «лоскутный» характер, на то, что отдельные части имеют неодинаковое назначение и разное по времени происхождение — с IX до XIII в., «Изречения Высокого» в своем сохранившемся виде концентрируют многогранную этику скандинавов «эпохи» викингов, отраженную в сагах и скальдической поэзии. Это квинтэссенция духа, образа эпохи, как и образа, воззрений и нравственных нормативов самостоящего человека той эпохи, каким был викинг. Вместе с тем думается, что эти «Речи» в известной мере унаследовали также энергетику и традиции древних германцев вообще, тех, что в свое время оплодотворили великий, но одряхлевший античный мир и стояли у истоков не менее великого мира Западного Средневековья.

«Изречения» содержат как ответы на «вечные вопросы» человеческого бытия, так и советы из области повседневного поведения. «Благо сказавшему, благо внимавшему, благо всем слышавшим», — возвещает Высокий (ст. 137).

Одна из главных тем поэмы — проблема жизни и смерти человека. Она решается в соответствии с двумя базовыми свойствами патриархального общества: во-первых, близостью к природе, почти слиянием с ней и, соответственно, подчинению ее циклам; во-вторых, с господством — на протяжении большей части эпохи викингов — языческой культуры, которая диктовала этому обществу духовные установки. В одном популярном южношведском произведении Смерть говорит: «Я беру, кого хочу, высокого или низкого, богатого или бедного, старого или молодого». И из саг непреложно следует, что смерть была для людей столь же естественной, как жизнь, но, в отличие от жизни, всегда неотвратимой и нежеланной, хотя ее присутствие не мешало радоваться жизни. А Высокий говорит так (ст. 15, 69–71):

При всей неотвратимости смерти, ее, тем не менее, не стоит страшиться, особенно проявляя трусость в бою:

Особенно «правильно», разумно надлежит относиться к жизни и смерти человеку высокородному, прежде всего «сыну королевскому», который готовится принять власть или обладает ею:

Чтобы жить спокойно и радостно, не стоит «знать свой удел». По этому поводу в «Речах» имеется несколько разработок этой темы (ст. 54–56), в русской культуре выраженной в таких пословицах, как «Много будешь знать — скоро состаришься», «Кто знает много, тот плохо спит» и т. п. К зачину «В меру быть мудрым / для смертных уместно, / Многого лучше не знать» Высокий добавляет варианты:

Но при всех условиях человеку надлежит думать о своей репутации, в том числе посмертной, что в сущности означает земное бессмертие. Чтобы заслужить прижизненную и, что было не менее, а даже более важно, посмертную славу, необходимо обладать теми же качествами, которые требовались для достижения и небесного царства Одина, прежде всего беззаветной отвагой и воинскими доблестями. Свободный скандинав, проявивший отвагу, одновременно улучшал личную репутацию и повышал престиж рода, о нем слагали песни, он «входил в сагу» и благодаря этому оставался в памяти людей. Истоки этого нравственного норматива лежат, конечно, в глубокой древности. В эпоху саг о них напоминает поэма «Беовульф» (гл. 22, ст. 138):

В «Изречениях Высокого» говорится еще определеннее: богатство — преходяще, только слава остается после человека (ст. 74–77):

И, наконец, завершающий аккорд:

Такие формулировки вводили в заблуждение многих, в том числе историков. Тем более что о пренебрежении скандинавов к материальным благам говорил не только Высокий. Адам Бременский, наслушавшись в Дании рассказов о свеях, пишет, что Свеония — «страна богатейшая, изобилующая плодами и медом», что во всех тамошних областях превосходный приплод скота, леса и реки необыкновенно удобны, страна изобилует чужеземными товарами и сами свеи (шведы) не испытывают недостатка ни в чем, кроме неуемной «гордыни». А золото, серебро, царских коней, бобровые и куньи шкуры, все, что «своим блистанием, — пишет Адам, — делает из нас безумцев», — все это шведы «ни во что не ставят» (гл. XXI). Скорее всего, каноник Адам так воспел бескорыстие шведов (как и, вероятно, их благополучие) намеренно, например в назидание роскошествующим европейцам. Ведь именно так в свое время поступил и Тацит, нарисовав — в укор развращенным роскошью римлянам — близкие к природе простоту быта и иные благородные качества скандинавов.

Но лукавит в своих «Изречениях» и Высокий. Слава неодолимо влекла скандинавов, особенно воинов, это бесспорно. Но так же бесспорно их притягивало богатство. Саги вполне убеждают в том, что за богатство (как и за власть) скандинавы бились со всей присущей им отвагой и немало-таки в этом преуспевали. И саги весьма одобрительно отзываются о людях, имеющих и преумножающих свое достояние. Одобряет это и эддическая традиция, в том числе «Песнь о Риге», где подчеркиваются и достаток Ярла, и завоевание конунгом (Коном) многих усадеб. Одобряет это и эпос. Так, поэма «Беовульф» буквально захлебывается, перечисляя богатые дары вождя и драгоценную добычу воинов. Так что красивый идеал пренебрежения к богатству — это всего лишь благое нравоучение, возможно, уже христианское, не имевшее (или намеренно опустившее) соответствия с практическими жизненными мотивациями того времени, что убедительно демонстрируют саги.

Высокий, однако, понимает, что лучше всего будет, если о посмертной славе позаботятся потомки, которые и похоронят так, как подобает, и достойный памятник поставят. Поэтому надо обязательно оставить после себя сына (ст. 72):

Необыкновенно важное достоинство «Изречений» — гимн самостоянию человека, значению его личности, его ума, рассудительности, достижений. Поэма провозглашает: «Человека оплот — человек» (!) (ст. 47, 50). В связи с этим авторы говорят о тех качествах, которые помогают человеку стать самостоятельным и самодостаточным, опорой самому себе и другим.

Разумеется, он должен обладать здравым смыслом, т. е. разумом и трезвым взглядом на вещи (ст. 6–10):

«Славу и благо» заслужить следует «собственной силой»:

«Смысла запас и ума» — «лучший запас на дорогу для странника, / Всюду дороже он всяких сокровищ». Самостоятельность требует хороших знаний и умений, их надо стараться получить, не ленясь (ст. 60, 119, 138, 142–143 и др.). Все надо знать человеку: и как класть дранку на крышу, и сколько топлива необходимо запасти на зиму, и руны, изучение которых дается особенно трудно. Полезно учиться уму-разуму у сказителей и песнопевцев, особенно у немолодых, и ни в коем случае не смеяться над ними (ст. 132–133):

Но поскольку «человек — оплот человеку», особенно высоко должна цениться дружба. Необходимости крепкой дружбы посвящено немало проникновенных строк «Изречений» (ст. 50, 51, 118, 120 и др.):

В то же время надо быть осторожным с людьми незнакомыми, не доверяться им, не делать их слишком поспешно своими друзьями, поскольку предательство среди людей встречается нередко (ст. 43, 45, 46). Если незнакомец вызывает подозрение, надо скрыть свои чувства, быть приветливым на словах, но, если нужно, воздать «обманом за обман». И неприязнь надо затаить: «На притворство притворством ответь». И никогда не спорить с «дурнями» и с недостойными людьми (ст. 116, 121–124). Но за зло должно быть воздаяние: «Кто тебя оскорбит — мсти тому за обиду, / безнаказанно зла не спускай».

Щедрость и гостеприимство поддерживают не только дружбу, это вообще непременное правило поведения достойного, уважающего себя и других человека (ст. 39–41, 48, 131, 132, 134 и др.). Не понимает этого только скряга: «Нет отрады для скряги в дарах». Высокий поучает: «Не гони со двора чужестранца сурово, / дай ты путнику пищу и кров». И никогда «не глумись ты над гостем, не смейся над странником, / Издалека пришедшим в твой край».

Свобода, независимость — одно из лучших людских достояний. Каждому человеку крайне важно иметь собственный дом и быть в нем господином. Высокий формулирует это положение почти так, как много позднее писал великий Пушкин (ср. его знаменитое: «Да щей горшок, да сам большой»):

«Речи» содержат множество других поучений, а также практических советов:

И «что ведают трое — знает весь свет».

Внимание привлекает предостережение Высокого как против ханжества, рассчитанного на милости богов, так и против опасного религиозного фанатизма (ст. 144):

Высокий не одобряет небрежности в одежде: «Ни во что того ставят, кто наг» (ст. 49). Он настаивает на том, чтобы муж всегда был при оружии (ст. 38). Чтобы на тинг приходил непременно со своими сторонниками, иначе рискует глупо проиграть свои тяжбы (ст. 25, 61, 62). Чтобы он «не разлеживался», так как дела не ждут (ст. 58), и т. д.

В высшей степени поучительны высказывания о том, как следует вести себя в гостях. Никак нельзя приходить на пир очень голодным: чтобы не набрасываться с жадностью на пищу, роняя себя в глазах сотрапезников, поэтому лучше всего предварительно закусить дома. Придя в чужой дом, надлежит внимательно оглядеть все углы и вообще быть настороже: нет ли там ловушки. На людях не болтать много и попусту — это роняет достоинство (ст. 28–30, 35, 63, 65 и мн. др.). Особенно настаивает Высокий на том, чтобы ни при каких условиях человек не напивался допьяна, ведь пьяный теряет ум и болтает лишнее; «Птица забвенья царит над парами, / Разум у пьющего крадет она». И вообще «Никто не сочтет тебя неучем, если / рано отправишься спать» (ст. 11–14, 17–19). Советы в отношении пьянства, как показывают саги, были актуальными для того времени, но современники вряд ли им следовали: ведь они пили без меры, в том числе конунги и их окружение.

Походя Высокий рисует образ идеального принца: «Сын королевский должен быть сдержан, / Мудр и в сражении смел» (ст. 15).

В «Речах» уделено место и любви. Перейдя от афоризмов к поэтическому рассказу, Высокий излагает две истории: в одной из них обманут мужчина, в другой обманывает сам. Видимая цель автора — указать некоторые способы, с помощью которых можно добиться любви, а также уберечься от коварства (с. 89–101, 129). В «Изречениях» же содержится совет не верить женским речам. Особенно же опасно вступать в любовные отношения с чародейкой или злой женщиной (ст. 112–114, 117).

К сожалению, в этой уникальной поэме, необыкновенно выразительной и сжатой до афоризмов, много пропусков: не все смогло уберечься от беспощадного времени. Но и то, что сохранилось, дает яркий образ эпохи викингов — во всем ее величии и варварстве, и человека той эпохи, с его мудростью и предрассудками, воинственностью и практической сметкой, отвагой и осторожностью, жаждой победы, славы и богатства, страстями, любовью к жизни и умением встречать смерть. Несомненно, что эпоху викингов творили личности весьма примечательные.

По моему мнению, «Поучения Высокого» — квинтэссенция нравственных, морально-этических, житейских «наработок» и идеалов скандинавской языческой культуры, которая, несмотря на все усилия миссионеров и королевской власти, и после формального крещения все еще владела умами скандинавов. Следы этой мощной культуры, известная часть ее наследия сохранились в гораздо более позднем фольклоре, в частности в балладах и песнях, которые также были неотъемлемой частью народной повседневности и пользовались популярностью как у безграмотных крестьян, так и у благородных дам, которые переписывали их в свои альбомы. Баллады — в Скандинавии их называют «народными песнями» — начиная с XIII в. сочинялись и исполнялись на Скандинавском полуострове, в Исландии, на Фарерских островах, в шведской Финляндии и вообще повсюду на Севере. Эти произведения активно записывались в период северного Ренессанса, в XVI–XVII столетиях, и популярны по сей день.

Основное место в балладах занимают мотивы любви, со всеми сопутствующими ей драматическими коллизиями. Но для меня важно не это, а то наследие, которое перешло к балладам, а вместе с ними и всему духовному миру фольклора, от эддической и скальдической традиций, которые скандинавы сохраняют в своей исторической памяти. Баллады показывают, что историческая память скандинавов на протяжении столетий хранит героические мотивы, а также образы персонажей мифов, эддических песней и еще более раннего героического эпоса; полусказочных «саг о древних временах»; имена таких исторических персонажей, как Сигурд, св. Олав, Вальдемар Датский, Фолькунги и др., поставленных теперь в некие произвольные условия. При всех свидетельствах о противоборстве христианства и язычества и поражении последнего, баллады включают множество языческих мотивов, в основе которых лежат представления, отраженные в сагах, скальдической поэзии, мифах.

Так, персонажи баллад разговаривают с мертвыми: например, герой баллады «Юный Свейдаль» взывает к покойной матери, прося ее о помощи; там же фигурирует «богатырский меч, в драконьей крови закаленный». А спавшая «мертвым сном» невеста пробуждается от смерти, заслышав звон шпор любимого. «Меч-мститель», «заговоренный меч» помогает осуществить кровную месть за отца, причем вслух называть имя меча — опасно! В другом случае человек, чтобы спастись от кровной мести, предлагает мстителю имущество и свою дочь в жены. «Эльфа» из горы убивает парня. «Дева» предстает «в птичьем оперении» и превращается то в лань, то в сокола. Троллям обещан первенец короля. Люди бросают жребий при помощи костей для игры в тавлеи и мн. др. Обращает на себя внимание и то, что баллады унаследовали вставные строки, характерные для скальдической поэзии, которые теперь стали служить рефреном. Например:

Не менее интересно встретить в балладах сюжеты и темы, которые стали (или уже были?) как бы бродячими, вошли в европейский фольклор и художественную литературу, в том числе русскую. Так, жених, пробуждающий любимую невесту от смертного сна, дважды фигурирует у А. С. Пушкина («Руслан и Людмила», «Сказка о спящей царевне и семи богатырях»). Стихотворное переложение со шведского баллады «Сила арфы» было сделано поэтом пушкинской эпохи Д. Ознобишиным и оказалось настолько популярным, что превратилось в известную народную песню «По Дону гуляет…».

В балладах можно встретить много бытовых параллелей с сагами. Здесь и частое упоминание о женском рукоделии, в том числе популярной и в эпоху викингов вышивке. Здесь и шитье золотом как занятие королевы и ее придворных дам. И изготовление женщиной мужской сорочки как знак ее согласия на сожительство. Находим в балладах и утренний дар наложнице («дань за первую ночь»): «чулки, башмаки, конопля на сорочку» (таких точных сведений нет даже в сагах). И упоминание службы при дворе «ради богатства и чести»; и «заморских шелков», «пурпура» как роскошных одеяний, в частности свадебных. И соблюдение при сватовстве правила «ровня жених невесте»; и умыкание невесты. И позорное, «нечестивое» деяние — убийство женщины. Если венды (!) берут крепость, они захватывают девушек в жены — это прямые отсылки к эпохе викингов. Если происходит схватка, то с обеих сторон «бьются родичи». Постоянно «у каждого наготове щит, и меч обнажен». Снова знакомый сюжет: «Король насильно… / Заставил в постель с ним лечь» мужнюю жену. Она опозорена, рыдает. Муж выносит иск против короля на тинг, король увертывается и лжет, но это ему не помогает! («Песнь о Марстиге»). Рыцарь танцует с мечом — а ведь так танцевали юноши в эпоху викингов! Дурной сон оказывается «в руку» и т. д.

Преемственность между сагами и балладами была и прямая. Так, баллада «Юный Ромун» выглядит как вольный поэтический пересказ «Саги о Хромунде Грейпссоне». Хромунд — историческое лицо, он упоминается в «Книге о заселении земли» как предок исландских первопоселенцев Ингольва и Лейва. Сама эта сага относится к числу сказочных, и хотя в балладе вымысла еще больше, но в данном случае важен сам факт преемственности.

Но обратимся к сагам. Модели поведения и нравственные нормативы, которые в них заложены и по многим параметрам совпадают с формулами Высокого, подтверждаются всем материалом этой книги. Можно отметить, что наряду с характеристиками персонажей, которые вытекают из их биографий и отдельных поступков, в сагах нередки прямые оценки того или иного лица, чаще всего мужчин. Саги уделяют много внимания портретам своих персонажей, особенно героев, характеризуя их иногда двумя-тремя штрихами, иногда — относительно подробно. Сплошь и рядом обрисовка образа начинается с описания внешности персонажа, ей, как мы могли убедиться, придается большое значение. В сагах внешность чаще всего гармонично сочетается с характером и привычками человека, так как в ней видели отражение его внутренней сущности. Выше уже обращалось внимание на то, что определение «чернявый» намекает на иноплеменное происхождение, на «хитрость», даже на рабский статус. Это представление восходит еще к готским преданиям второй половины IV в. и далеко не всегда соответствовало истинному положению вещей: ведь в Скандинавии эпохи викингов было немало смуглых и темноволосых героев, в том числе видных, знатных людей. Нередко описывается одежда действующих лиц. «Сага о Вёлсунгах» (гл. XXIII), подобно поэме о Беовульфе и многим песням «Эдды», при описании-оценке «обличья Сигурда» создает идеальный образ героя, выраженный через такие внешние признаки, как одежда, вооружение и общий вид.

Затем речь идет об умениях, душевных свойствах, нередко о репутации, отдельных пристрастиях персонажа. Часто так или иначе в характеристику входит указание имени отца, нередко также матери, иногда деда, воспитателя, сведения о родне человека. Вот образцы некоторых характеристик, которыми богаты саги.

«Жил тогда человек по имени Фроди, родич конунга Эйрика и его воспитанник. Он был хорош собой и молод, и с ним был отряд воинов». Одного из сыновей Эйрика «звали Рагнвальд. Ему тогда было лет десять или одиннадцать. Это был красивый мальчик, и от него многого ожидали».

«В роду людей из /района/ болот были очень красивые и очень безобразные». Так, могучий бонд Грим (который, облысев, стал Скаллагримом) был черноволос и некрасив; он много занимался хозяйством, был искусен в работе по дереву и железу, ловил сельдь. Его сын скальд Эгиль — некрасивый и черноволосый, похож внешне на отца. Быстро рос, был очень сильным, рано заговорил и говорил хорошо, но с детства «жесток и необуздан в играх». Еще мальчиком, будучи на пире, сочинил и сказал вису в честь хозяина. Его брат Торольв, высокий и тоже сильный, летом всегда ходил с дружиной в викинг, отличался умом и ответственностью. Сын Эгиля Торстейн имел волосы светлые, лицо белое; красивый, высокий, сильный, умный, меткий, умеренный, спокойный человек («Сага об Эгиле», гл. XXXI, LVII, LXXIX и др.).

«Кьяртан, сын Олава, воспитывался дома, в Хьярдархольте. Он был самым красивым из всех мужей, которые когда-либо рождались в Исландии. У него было широкое и при этом очень красивое лицо, самые прекрасные глаза и светлая кожа. Его волосы были густые и тонкие, как шелк, и ниспадали локонами. Он был такой же высокий и сильный, каким был Эгиль, его дед по матери, или Торольв (брат Эгиля. — А.С.). Кьяртан достиг во всем совершенства более, чем кто-либо другой, так что им восторгались все, кто его видел. Он был также превосходным воином, отличался ловкостью и был самым лучшим пловцом. Во всем он был искуснее других. Он был скромным человеком и так добр со всеми, что его любил каждый ребенок. Он был веселого нрава и не скупился на свое добро…» «Болли, его названый брат, был высокого роста. Он был первым после Кьяртана по искусству и ловкости. Он был силен и красив лицом, обходителен и воинственен, и носил богатые одежды. Названые братья очень любили друг друга…» («Сага о людях из Лососьей Долины», гл. XXVIII).

В «Саге о Ньяле» (гл. 1, XX и др.) говорится, что богатый Хальвдан был «знаток законов, без него решение считалось незаконным». А его жена Унн — «красивая, учтивая и хорошего нрава». Другой персонаж той же саги Хрут «был красивый, рослый и сильный человек, искусный в бою, покладистый, очень умный, беспощадный к врагам и хороший помощник в любом большом деле». Интересно противопоставление характеристик: если, например, Атли, сын ярла Арнвида из Восточного Гаутланда, «любил воевать», а скальду Эгилю убить человека «ничего не стоит», то Гуннар говорит о себе: «Мне труднее, чем другим, решиться убить человека». Герой этой саги Ньяль характеризуется так: «Ньяль был богат и хорош собой, но у него не было бороды. Он был такой знаток законов, что не было ему равных. Он был мудр и прозорлив и всегда давал хорошие советы. Он был доброжелателен, обходителен и великодушен и никому не отказывал в помощи, кто бы ни обращался к нему». Его жена Бергтора, дочь Скарпхедина, «была очень домовитая и достойная женщина, но немного суровая».

Неустрашимый, могучий боец, любящий и любимый муж, верный друг — таким описан герой «Саги о Гисли». Но у него «не было удачи», и он погиб в битве.

Сын конунга Хальвдан «был решителен, но сдержан, красив собой и рано преуспел во всех искусствах, которые могут украсить мужчину и которыми лучше владеть, чем не иметь /их/. Он был преданным и надежным другом, но выбирал друзей с осторожностью. Он был очень жизнерадостным человеком, и с ним всегда было весело, но, если ему кто-то не нравился, он мог стать опасным врагом для своего обидчика и долго помнил обиду, не мстил сразу».

Хельги, который воспитывался у своего приемного отца и родича Торстейна Белого, «в детстве был немногословен; возмужав, стал неуступчив и мстителен. Он был сообразителен и находчив», честолюбив («Сага о Торстейне Белом», гл. VIII). Торхалль Охотник, выполнявший поручения Эрика Рыжего (из саги об этом известном человеке, достигшем Америки): «Высок ростом, черен и безобразен… уже в летах, нрава плохого, хитер; молчалив, но сварлив, когда говорил, и всегда подбивал на недоброе. Чуждался новой веры, когда она пришла в Гренландию». Хельги и Торхалль — в разной мере осуждаемые персонажи.

Стурлауг, сын богатого и знатного херсира (главы фюлька в Норвегии и, возможно, одного из первопоселенцев в Исландии) Ингольва, «рано стал высок ростом и силен, у него были светлые волосы и белая кожа… и вся его фигура была хорошо сложена. Он легко ладил со всеми своими людьми, был спокойного нрава», щедр и поэтому «очень популярен». К тому же он «выучился стрельбе, плаванию и другим искусствам». И там же: «сын бонда» Сигват был «очень силен и хорошо воспитан»

И положительный герой Ингвар /Путешественник/ «был высок ростом, статен и силен, и красив лицом, умен и красноречив, мягок и щедр со своими друзьями, но суров со своими недругами, учтив и изящен в обращении, так что мудрые люди приравнивали его к тем, кто был и будет самым знаменитым человеком в северных странах по мудрости и силе, как среди богов, так и среди людей».

Саги, написанные в XIII в., продолжают такую традицию обрисовки образа. Так, Снорри сын Магнуса (из «Саги об исландцах») в 18 лет был «красивый молодой человек, у него были светлые, ровно лежавшие волосы, он был хорошо сложен и приятен в обхождении. Он был довольно высок для своих лет, настойчив и смел. У него была красивая речь; в обычной беседе он держался непритязательно, но, если хотел настоять на своем, лучше было ему не перечить, а иначе можно было нарваться на большую беду». В саге это последнее свойство героя прекрасно «сочетается» с «приятностью в обхождении». В гл. 84 «Саги об исландцах» содержится целых восемь подобных описаний персонажей, что в целом нехарактерно для этого произведения.

Заслуживают внимания и те отдельные штрихи характеристик, с помощью которых рисуется образ скандинава в авторских сагах XII–XIII в. — в полном соответствии с данными фольклорных саг. Так, Греттир начинал буквально тосковать, если не с кем было сразиться, негде испытать свою силу, и все «искал, найдется ли для него достойное поприще», т. е. возможность поработать мечом («Сага о Греттире», гл. XXXI). В «Саге об исландцах» (гл. 16), когда некий человек решил поменять местожительство, съехав со старой земли, ему во сне явился скальд Эгиль, который сказал вису. В ней Эгиль отметил, что в принципе «меч вздымать муж не жаждет. Блекл как снег облик крови». Тем не менее «землю брал я булатом», т. е. «завоевывал», и скальд, видимо, советует собеседнику последовать своему примеру. Муж должен стойко переносить боль. Так, некогда хёвдинг и воин Лофт сломал ногу, а когда она срослась, счел, «что дело неладно. Тогда он велел сломать ногу еще раз и сам указал, как надо перевязывать. В этот раз срослось хорошо, но ходил он, немного прихрамывая» (там же, гл. 40). Все саги свидетельствуют, что скандинавы ценили не только умения («искусства»), в том числе бытовые и военные, но также щедрость, гостеприимство, способность поддерживать хорошую беседу, любезное обхождение. А в скорби, в унынии «были молчаливы и редко с кем разговаривали».

Мне представляется важным еще раз подчеркнуть, что при всей своей лаконичности саги демонстрируют поистине выдающуюся роль личности, индивида, несмотря на всю безжалостность этой кровавой эпохи, когда конфликты и законы кровной мести занимали важное место в сфере мотивов личного поведения. Конечно, при всем этом нельзя не отметить, что примечательные личности саг — это представители социальных верхов, которые выделяются из достаточно серой массы народа. И это — среда тех же самых викингов, что творили свою эпоху.

Как подробные портреты, так и беглые зарисовки образов отдельных людей того времени еще раз свидетельствуют о принятых тогда критериях оценки человека, его поведения и внешности; в качестве составных частей они во многом перешли в культурные модели столетий, следующих за эпохой викингов. Свидетельствуют и об их нравах.

 

Некоторые общие наблюдения

Мы не встретим ни у Высокого, ни в сагах, ни в поэзии (скальдической, эддической и эпической) таких понятий, как грех, прегрешение, вина и ее нравственное искупление, или таких моральных норм, как раскаяние и милосердие, или таких ритуалов, как исповедь, отпущение грехов, крещение, венчание, отпевание. Фольклор эпохи викингов, как неоднократно подчеркивалось, — это преимущественно мир языческой культуры. Но как же сложен и интересен этот мир — и общества, и душ человеческих, отраженный в сагах!

Герой саги был заносчивым, спесивым, обидчивым, несдержанным, импульсивным в словах и в действиях. Он был гордым, полным чувства собственного достоинства, умным советчиком. Жестокий пират, мститель и грабитель, безрассудно драчливый боец и холодный убийца, он в то же время был охранителем личной чести и репутации рода, мужественным воителем, верным, щедрым родичем и другом, ответственным за данное слово. Был достойным дружинником — и рачительным хозяином, одновременно жадным и щедрым. Он мог быть грубым в словах и низменным в делах — и тактичным, соблюдающим речевой этикет, интересным и склонным к юмору собеседником, гостеприимным соседом и ловким придворным. Он обладал не только огромной силой и выносливостью, но и многими умениями: мог изготовить и починить оружие и корабль, заниматься сельским хозяйством, хорошо построить дом, знать законы и искусно играть в кости. Герои саг — это люди, активно участвующие в общественной жизни, они творцы истории своего времени. Они имеют самое высокое представление о своем «я», что оказывает значительное влияние на восприятие ими окружающего мира. Те люди, что «вошли в сагу», и мужчины, живущие очень активно, в том числе и женщины, обладали мощными характерами. Они не сентиментальны и немногословны, но исполнены бурных страстей, они способны на глубокую любовь и на коварное деяние. Они нежно любят своих детей, заботятся об их воспитании и обучении, но не пожалеют их, если того потребует честь рода. Эти люди неистово любят жизнь — и столь же безоглядно отдают ее или губят чужие жизни. Они стойко переносят противостояние своей личности, круга «своих» — и сурового мира, с его быстротекущим временем. Таковы были викинги, люди пассионарной эпохи Скандинавского региона.

Не раз использованные в этой книге сопоставления сведений саг с законодательными материалами XII–XIII столетий не случайны. Они показывают значительную преемственность не только ментальных, духовных традиций, но также традиций социальных и правовых, характерных для эпохи викингов.

Здесь стоит напомнить о длительном, на протяжении столетий Средневековья (подчас до середины XV в.), сохранении родовых связей. О бытовании и медленном изживании у скандинавов домашнего рабства и той роли, которую этот фактор сыграл в складывании там категории лично свободных держателей. И вообще о личной свободе средневекового скандинавского крестьянства (за исключением некоторых территорий Дании), его праве владеть недвижимостью и оружием. О роли народного собрания-тинга, его политической и судебной деятельности — при всех изменениях его социального состава и функций. О договорных началах, лежащих в основе отношений между королями и «народом», и о той обратной связи в тандеме «власть — народ», которая определялась и поддерживалась свободолюбием скандинавов. О том, что основные обязательства средневековых скандинавов как в деревне, так и в городе противопоставляли людей не столько отдельным господам, сколько королевской власти, что отразилось в их идеологии и народных движениях. О трудном и длительном вхождении региона в мир христианской веры и стойком сохранении у скандинавских народов реликтов язычества или, по крайней мере, некоторых языческих предрассудков и обычаев; это оказалось особенно важным в эпоху Реформации, когда люди, растерявшиеся в условиях непонятного им, бурного идеологического разлома и ожесточенной борьбы между католичеством и протестантизмом, обратились к помощи языческих божеств и ритуалов.

А отнюдь не показное, но стойкое и органичное чувство собственного достоинства скандинавов — не наследие ли это глубокого чувства чести эпохи викингов?

Обращение к источникам, относящимся ко времени задолго до эпохи викингов (например, к Тациту), а также к поздним сагам и правовым материалам XII–XIII вв., т. е. времен, как бы ее резюмирующих, в еще большей мере, чем, например, данные археологии, позволяет сделать по нашей теме еще несколько разнородных, но одинаково интересных, на мой взгляд, наблюдений.

Первое: что особый социокультурный мир скандинавов, сложившийся в эпоху викингов, относительно исчерпал себя только к концу XIII в. С другой стороны, истоки этого мира берут свое начало в эпохе Великого переселения народов, возможно, даже восходят к рубежу старой и новой эры. Т. е. процесс перехода от поздней родо-племенной стадии к первой государственной цивилизации был очень длинным, растянутым и отнюдь не прямолинейным. В ходе этого сложнейшего процесса эпоха викингов стала поворотной, а ее события — тем катализатором, который обеспечил и завершение, и относительный динамизм этого процесса.

Второе — это заключение о мощных потенциях скандинавского фольклора, прежде всего исландско-нарвежских саг как исторических источников. Саги дали мне даже больше, чем я могла ожидать. Они позволяют раскрыть мотивы поведения и проявления характеров людей того времени и той среды, их нравы, их отношение к окружающей действительности и к другим людям, как и понимание своего места в обществе. Саги убедительно рисуют основные вехи эволюции скандинавского общества в эпоху викингов. Своим языком, языком народным, кратким и выразительным, они рассказали в главных чертах о том, как это было. Талантливые создатели этих необыкновенных сочинений позволяют проникнуть в повседневную жизнь, как личную, так и общественную, скандинавов на кардинальном этапе социокультурного разлома их устоев. И, что не менее ценно, проникнуть в их внутренний мир — сложнейший и противоречивый мир человека, стоящего на рубеже варварства и цивилизации, язычества и христианства. Полагаю, что в последнем отношении, в том, что касается сознания, поведения, вообще менталитета людей на этой порубежной стадии, саги являются источником общеевропейского значения, уникальным по своей подробности, образности и убедительности. И исследование саг в этом качестве обещает еще немало новых, существенных наблюдений.

Третье. Очевидно, что викинги в пространстве скандинавской культуры — это «люди саги»: именно они ее герои, они наполняют ее своей мощной жизненной силой.

Четвертое. Несомненно, что фольклор как хранитель и инструмент исторической памяти, обладает магическим притяжением прошлого — важным звеном преемственности культур. Он свидетельствует не только о самом прошлом, но и о том существенном для последующего развития культурном остатке этого прошлого, что наследуется и закрепляется в менталитете народа, играя важную роль в формировании и поддержании его идентичности.

Несомненно, что фольклорное наследие эпохи викингов сыграло и продолжает играть большую роль в закреплении скандинавской идентичности, в уважении к законам и обычаям, неназойливой самодостаточности, стремлении к справедливости, что веками вырабатывали в себе скандинавы. Пожалуй, с наибольшей силой это выразил прославленный шведский романтик Эсайас Тегнер (1783–1817) в своей поэме «Непорочная невеста», основанной на фольклорных мотивах:

И не случайно поэт, ученый и писатель Н. М. Карамзин, автор знаменитой «Истории государства Российского», начал свое знаменитое сочинение словами: «История в некотором смысле есть священная память народов… завет предков к потомству… изменение настоящего и пример будущего».