Ованес, где ты?
Было время, когда Геги ездил в США в качестве уфолога. Там он узнал о весьма модной специальности – сивилологии, науке о гражданском обществе. Быстро сориентировался, прочитал один-два учебника на английском и решил, что переквалифицировался. Обладая счастливой способностью искренне предаваться самообману, Геги быстро сумел убедить американцев, что он уже сивилолог. В Грузию бывший специалист по летающим тарелкам вернулся с миссией, которую сам же торжественно расписал в газетной статье. Публикация сопровождалась иллюстрацией: на фоне здания викторианской эпохи позировал франт с многозначительной и глуповатой миной, через руку перекинут белый плащ… Статья называлась «Тбилисский интеллектуал в Оксфорде». В ней автор называл себя не первым, а известным грузинским сивилологом.
Геги стал набирать состав для своего центра, который финансировали американцы. Тогда его было трудно выносить – он вёл себя как привередливая невеста, и притом не без параноидальных замашек: ему мерещилось, что все вокруг только и думали, как бы втереться в доверие и затесаться в его организацию. Требования селекции были высокие: чтоб кандидат был хорош собой, всегда бритый и при галстуке, знал английский, ну и котировался бы как специалист.
Некоторое время моя особа тоже находилась в фокусе селекции. Меня считали хорошим социологом, я вроде неплохо владел английским, но нерегулярно брился, и галстуки были мне в тягость. В конце концов Геги разочаровался во мне и, чтобы поставить точки на «i», спросил у меня:
– Правда, что ты дружишь с Ованесом Мирояном?
Как ему казалось, это был тяжёлый аргумент, против которого трудно что-либо возразить. После него я не мог питать иллюзий насчёт центра, сотрудники которого, помимо прочего, должны были проявлять разборчивость в связях!
C Ованесом Мирояном я познакомился много раньше, в мою бытность работником ЦК ЛКСМ…
В знойный летний день у себя в кабинете я читал поэму. Она посвящалась молодым ленинцам – комсомольцам. Чудаковатый поэт называл их «сладкими голубками». Видимо, автор склонялся к штампам, почерпнутым из древней персидской поэзии. В опусе было много красочных сравнений из мира птиц и цветов. Эпитет «сладкий» явно преобладал. Из-за невыносимой жары пот градом катил по моему лицу, а от такой патоки во рту совсем пересохло.
В этот момент в дверь слегка постучали…
В кабинет протиснулся широкоплечий мужчина. Он был в белой сорочке с короткими рукавами. В жизни я не видел такой буйной чёрной поросли на руках. Над зелёной оправой очков с толстенными стёклами нависала арка густых бровей, соединяющихся над переносицей. Его усища устрашали, потому что казались синими, а на самом деле были очень чёрными. «Неужели одописец явился?» – подумал я.
– Вы автор поэмы? – спросил я.
– Нет, я не поэт, – последовал ответ. – Меня зовут Иван Мироян.
У Вани (как я потом его называл, когда познакомился поближе) была своя идея – хорошо бы открыть в городе видеотеку. Эту мысль он изложил в заявлении. Судя по проекту и смете, приложенной к нему, предприятие могло быть недорогим и полезным.
– Надо взять под контроль развитие видеобизнеса. Сплошное пиратство! – убеждённо произнёс посетитель, а потом мечтательно заключил: Мне бы зайти в видеотеку, заказать кассету с любимым фильмом «Древо желания», посидеть в одиночестве, подумать.
Такое желание было примечательным. В то время народ больше смотрел фильмы о карате и сексе и совсем уж не классику.
– Я подобрал тематику для видеотеки.
В списке были ленты о молодёжной революции 60-х на Западе. Ваня проявил незаурядную эрудицию по тематике. Я сделал ему комплимент. Видно было, как просияло его лицо.
– Наконец поговорил с человеком, который выслушал меня, – заметил он в ответ.
Я почувствовал, что заявитель с лёгкостью смирится с отпиской. К тому же я умел артистично показывать глазами наверх и глубоко вздыхать при этом – будто я сам не прочь, но начальство возражает.
– Что за фрукт? – спросил меня коллега, сосед по кабинету, когда Ваня ушёл.
– Из идейных, – ответил я, и мой собеседник захихикал.
Тут я вспомнил о впечатлении, которое произвёл на меня Ваня, когда я принял его за автора поэмы. Идейных в то время было мало. Несанкционированные инициативы пугали или вызывали хихиканье, как у моего соседа по кабинету, если они исходили невесть от кого. Например, от простого инженера Вани Мирояна из какого-то НПО (научно-производственного объединения). К тому же с такой неординарной внешностью. Такие люди мыслят «по-государственному», хотя об этом их никто не просит.
Через некоторое время по разнарядке ЦК из Москвы в комсомольском городке была открыта видеотека. Я точно знал, что Ваня Мироян здесь ни при чём. Его заявление оставалось лежать без движения в моём столе. Сотрудники нашего аппарата чаще стали ездить в городок, который находился вне пределов Тбилиси. Оставались на ночь, чтобы в отсутствие начальства смотреть восточные боевики с карате и порнографию.
Я как-то встретил Ваню на проспекте Руставели. Он был не в духе. Только что его выпроводили из одного кабинета. Я предложил ему зайти в кафе. Возбуждённый Ованес охотно принял моё предложение. Он продолжил возмущаться и запачкался кремом от эклера – белый крем на его чёрных усах бросался в глаза. Он заметил, что меня это обстоятельство взволновало, и предупредил моё замечание.
– Не надо нервничать! Сам знаю! – сказал он и платком ещё пуще размазал крем.
Продолжая беседу, я посоветовал Ване прочесть американского автора Дейла Карнеги. Мол, полезно для всех случаев жизни.
– Вы читали его? – спросил меня собеседник. В его глазах при этом сверкнула хитринка.
– Нет, – признался я.
– Могу одолжить.
Я удивился. Полезные советы, которые налево-направо раздавал американец, ещё не были тиражированы. Только в одном журнале, выходящем в Новосибирске, печатались отдельные выдержки – мысли о том, как уметь нравиться людям, как дружить, как делать карьеру, как заводить полезные связи. Ваня пригласил зайти к нему на днях. Назвал адрес. Оказывается, он жил по соседству с моей подружкой. Наверное, не обязательно читать Карнеги, чтобы не распространяться на определённые темы. Я ничего не сказал Ване о его соседке, моей подружке Дали (так её звали).
Пока мы разгуливали под тенистыми платанами проспекта, Ваня рассказывал, что по специальности он кибернетик, жена – русская, из Одессы. Она инвалид, что-то с коленным суставом. Ваня так много и подробно говорил о недуге супруги, что я почти ничего не запомнил. Его дочь учится в школе. Под конец Ваня попросил принести ему официальный ответ на его заявление по поводу видеотеки.
Визит к Ване я запланировал совместить со свиданием с Дали.
Мирояны жили в итальянском дворике. Моё появление вызвало ажиотаж. Быстроногий мальчишка, после того, как я осведомился, туда ли я попал, с криками: «К Ване пришли!» бросился вверх по вьющейся спиралью лестнице. Пока я поднимался, шёл по лабиринту коридоров коммунальной квартиры, изо всех дверей и окон на меня смотрели предельно любопытствующие физиономии. Не исключаю, что за мной наблюдали из щёлочек дверных замков. Когда наконец-то я добрался до комнаты и меня проводил вовнутрь хозяин, я ещё долго слышал, как не унимался тот самый мальчуган, спрашивая, кто это пришёл.
– Ты вторгся на их территорию, – в шутливом тоне заметил Ваня, – в очках, при галстуке, с кейсом и с комсомольским значком. Пойми их – публика здесь живёт простая.
Я сам понимал, что в то время комсомольские значки носили оригиналы и комсомольские работники (и то только в рабочее время). Но такой ажиотаж несколько шокировал.
В проходе стояла женщина – супруга Вани. Её лицо было перекошено от боли. Пока я гостил у них, она так и не сдвинулась с места. Желание лечь на постель женщина подавляла нежеланием показать незнакомцу, как трудно ей передвигаться. На меня, отвлекаясь от чтения, несколько раз пытливо посмотрела зеленоглазая девочка, лет тринадцати, светленькая как мать. Она читала что-то не по возрасту серьёзное.
В комнате было не прибрано, видно было, что ремонт здесь не проводили давно. Бязь на потолке вся почернела. Вдоль одной из стенок располагались стеллажи с книгами. Зато здесь был порядок.
– Вот вам и Дейл Карнеги, – широким жестом указывая на стеллажи, торжественно провозгласил хозяин.
Он по одной начал доставать кустарно изготовленные книжицы. Ваня регулярно получал тот самый сибирский журнал по почте, вырезал из него тексты и потом относил в переплётную мастерскую. Меня удивила аккуратность работы. Таких книг было у него на три полные полки. Я долго сидел и листал их.
– А это мои книги по психологии, – не без гордости сказал Ваня, кивая в сторону книжного шкафа. – Эти копии я получал из спецхранов лучших московских и ленинградских библиотек. Посмотри, какой подбор!
Действительно, я увидел авторов не то что тогда запрещённых, а просто недосягаемых: Тарда, Лебона, Фрейда, Юнга, Адлера и других. Издавали их на русском ещё при царе Николае Втором.
– Хочу поступить на факультет психологии, – заявил хозяин.
– Лучше делом занялся бы! Ремонтом квартиры хотя бы, а то перед гостем неудобно, – первый раз за всё время моего визита оживилась супруга Вани.
Пришла очередь и до моей чиновничьей отписки. Я достал её из кейса и протянул Ване бланк ЦЛ ЛКСМ, с подписью одного из секретарей, с грифами и печатями. Он извлёк из ящика старого массивного письменного стола папку.
– Здесь вся моя канцелярия, – гордо заявил он.
По всем законам делопроизводства в папках содержались письма и ответы, которые получал Ваня. У меня возникло подозрение, что собирательство этой документации и было его страстью. Он сосредоточенно обработал дыроколом мою отписку, аккуратно поставил на ней шифр и дату. Всё это было похоже на священнодействие. Документ читать он не стал.
– Ты бы прочёл, что мы тебе пишем, – предложил я.
Ваня только махнул рукой:
– Уверен, ничего оригинального! – заметил он. Потом продолжил: – Ты знаешь, почему я был так зол вчера? Заглянул в спортивное ведомство и предложил им открыть секцию китайских шахмат го. Они ничего не поняли и указали на дверь.
Я увидел, как побагровела жена Вани и прыснула со смеху дочка. Представители женской половины семьи несомненно солидаризировались друг с другом.
– Ты что, Диночка? – обратился он к дочке. – Разве не нравится тебе эта игра? Сколько времени я потратил, обучая тебя! Специально учебники выписал на английском языке из Америки… Го скоро заменят шахматы.
– Правда, у девочки совсем нет партнёров, – пожаловался он мне.
В кроссвордах, которые печатались в грузинской прессе, часто фигурировал вопрос о названии китайских шахмат. Но я не предполагал, что в Тбилиси кто-то в них играет.
Ваня одолжил мне несколько книжек с советами Дейла Карнеги. Напоследок я сказал, что мне скоро уезжать в Москву, и надолго, что собрался в аспирантуру и что даже тема определена. Назвав её, я вызвал тем самым восторг у Вани.
– У меня кое-что припасено для такого случая, – многообещающе заметил он. – Ты будешь завтра на работе? Позвоню обязательно.
Дина провожала меня до ворот. Отец остался с матерью. Миловидная, живая девочка была по-детски непосредственна. Она каждый раз краснела, когда я задавал ей вопросы или когда на нас беспардонно таращилась дурно воспитанная детвора.
Дали жила в квартале от Мироянов. По дороге я снял значок и галстук. Мы пили кофе, ели пирожные и шоколад, смотрели ТВ. Когда начались ласки, я вдруг вспомнил о визите к Ване.
– Только что я был в одном дворе по соседству, – неожиданно заявил я, – на меня смотрели как на инопланетянина.
– Где это?
– Есть такой Ваня Мироян. Он мне книжки одолжил.
– Кто-кто? – переспросили меня. – Теперь понятно: к малахольному пришёл другой малахольный, небось со значком. Совсем недавно ты перестал приходить ко мне с комсомольским значком, и я почла это за достижение.
– Дался тебе этот значок! – обиделся я.
Дали тоже обиделась и замолчала.
– А что за тип этот Ваня Мироян? – продолжил я, что вызвало очередной приступ истерики у моей подружки.
– В кой веки раз приблизились к экстазу – и тебе начинают задавать неуместные вопросы! – бросила она.
Но злилась она недолго, отошла, тон её речи изменился. Дали рассказала, что мой «пациент» учился в её школе. Считался школьной знаменитостью.
– Ваня подавал надежды. Запросцы у него, я тебе скажу, всегда были завышенные. Однажды мальчишек взяли на военные сборы. Приехал какой-то важный офицер и спрашивает, чего, мол, не хватает. Кто о засиженном мухами хлебе говорил, от которого понос бывает, а Ваня – почему газеты не привозят. Анекдоты рассказывали на эту тему в школе. Вообще он настырный мужик. На работе его оскорбил начальник – так Ваня затаскал его по инстанциям, пока того не заставили публично извиниться.
Дали замолчала. Закурила и продолжила:
– У несчастного брат умер. Работал инкассатором в магазине. Умер в Харькове, в гостинице. Бедный Ваня съездил за братом, а у самого ребёнок в больнице лежал. Врождённый порок сердца.
– Неужели ты говоришь о девочке! – воскликнул я.
– Нет, то был мальчик. Он тоже умер.
Я поёжился.
– Ладно мартиролог разводить! Скоро мне в Москву, будешь ко мне наезжать?
Тут моя подружка смолкла, и надолго; по её щеке предательски скатилась слеза…
На следующий день позвонил Ваня. Его супругу уложили в больницу. Мол, обещанный текст сможет передать только вечером. Я пригласил его к себе. Моя жена и тёща постарались и к приходу Вани накрыли весьма богатый стол. Во время застолья поговорили о его супруге. Говорили обо всём. «Какой умный мужчина!» – отозвалась о Ване тёща. Я вернул ему Карнеги, а он оставил интересный для меня материал. Я предложил ещё раз зайти ко мне в гости.
При написании диссертации я хотел было воспользоваться материалами Вани – позаимствовал два-три абзаца. Но возникла проблема, как и где помянуть цитируемого автора, материалы которого нигде не публиковались. Посоветовался с другими аспирантами. Один из них смерил меня взглядом и сказал, что плагиат наказуем, но очень удобен. Достаточно только не поставить кавычки и не сделать потом сноски. Таким образом присваиваются мысли академиков, не то что какого-то Вани Мирояна. После некоторых колебаний я решил не пользоваться Ваниным текстом.
По моём возвращении в Тбилиси уже правила бал перестройка. Это было особенно заметно по ЦК ЛКСМ, перед которым я почёл нужным отчитаться об аспирантуре. В здании, некогда чинном и многолюдном, было пусто. Я зашёл ко второму секретарю. Он был абхазцем. Мы перебрали много общих знакомых из Сухуми. Заглянула секретарша.
– Первый приехал и зовёт, – сказала она.
– Он при галстуке? – осведомился второй на тот случай, чтобы не выглядеть презентабельнее своего начальника.
– Да, при галстуке, но без значка, – хитро улыбнулась секретарша. – Надо бы ему напомнить.
Второй затянул галстук и поправил значок. Я предложил ему встретиться позже.
– Есть ли смысл? Теперь я последний из вторых, а тот последний из первых. Приезжай в Сухуми, шашлыками угощу.
Через некоторое время я узнал, что мой собеседник тайком уехал из Тбилиси и примкнул к абхазским сепаратистам. Этнические конфликты было уже чем-то состоявшимся в стране, куда я вернулся.
О Ване Мирояне я вспомнил, (…)когда в Тбилиси стал популярен Дейл Карнеги. Его публикациями были завалены книжные прилавки. За правило хорошего тона стало почитаться стоять максимально близко к собеседнику, смотреть ему в упор в глаза («доверительно») и дышать при этом прямо в лицо. Насколько я помню, Ваня, один из первых, кто ознакомился с творчеством Карнеги, такими манерами не обладал.
Возобновились наши отношения после того, как я устроился в одно престижное заведение. Мы занимались правами человека. Кабинет я делил с другим сотрудником.
Однажды, как обычно, мы перебирали почту. И тут слышу:
– Опять этот неуёмный субъект со своими идеями лезет!
– Кто это?
– Некий Ованес Мироян! Ходок со стажем.
– Знаем такого! – ответил я.
– Займёшься им? – взмолился коллега.
Я не возражал.
Ваня пришёл в положенный час. Он почти не изменился, только речь стала более торопливой. Видимо, так и не нашёл человека, который бы его до конца выслушал. Вспомнили былое. Увы, жена его слегла, девочка выросла, теперь она абитуриентка. Он работает там же, в НПО, программистом.
– Ну как, понадобились мои материалы? – спросил он с видом, как если бы мы продолжали разговор, начатый 5 лет назад.
– Да, много интересного было.
– Приятно, что кому-то мои писания ещё кажутся полезными! – заметил он. А потом добавил: – На психологический факультет я так и не поступил.
– Что у тебя на этот раз? – спросил я.
Ваня принёс план урегулирования конфликта в Южной Осетии.
– Я уже делился с вашим коллегой, – начал Ваня, обратившись к моему сотруднику. Тот сидел, уткнувшись в монитор компьютера.
Нашему офису Ованес предлагал идею о создании совместных хозяйств в местах грузино-осетинского конфликта – мол, экономика лечит, она – лучшее средство для преодоления последствий конфликта. Ваня предлагал в этих зонах разводить… облепиху.
– В Алтайском крае разводят культурные сорта этой ягоды, – развил свою идею Ваня, – поэтому имеет смысл связаться с Бийском.
Я переспросил название города, так как не знал о его существовании.
– Туда бартером пойдёт вино, сюда – саженцы, – вошёл в раж Ованес. – Уверяю, это совершенно безотходная культура. Мало того, что будет возможность получать драгоценнейшее масло, можно будет готовить компоты и соки, а жмыхом заправлять корм для скота в качестве витаминной добавки.
Здесь он сделал паузу. Мой коллега так и не подал признаков жизни.
– Международные организации обеспечат нас микроцехами для экстракции масла, а миротворческие силы – охрану хозяйств. Как видите, дешёво и никаких налогов не надо будет платить, – заключил он.
На некоторое время в комнате воцарилась глубокая тишина. Я не знал, что ответить. Сотрудник, видимо, уже сделал свои заключения и с отсутствующим видом продолжал глядеть в монитор компьютера. Я вздрогнул, когда Ованес внезапно возобновил монолог.
– Чтоб не забыть: вся выручка пойдёт в фонд восстановления разрушенных деревень, – сказал он.
Я посоветовал Ване обратиться к международным организациям – может быть, они помогут с цехом.
– Всё производство помещается в одном трайлере, питание у него автономное. Я специально копался в каталогах, – подхватил Ованес.
Ушёл он не совсем разочарованным. Я проявил интерес к его проекту. Идея была ничем не хуже той, что мне приходилось услышать на семинаре в Москве. Там один миротворец предлагал высадить десант таких же, как он, энтузиастов в зону армяно-азербайджанского противодействия в Карабахе. Голыми, с детскими флажками и свистульками, мужчины и женщины должны были заполнить зону между передовыми позициями. При этом докладчик демонстрировал подробнейшую карту боевых действий, которую он позаимствовал у военных.
– Откуда у него такая карта, если он не провокатор? – так отреагировал на своего коллегу в кулуарах один видный конфликтолог.
Мы долго работали над проектом. Решили не засаживать зону конфликта привозными кустами облепихи. Взамен я предложил фундук. На Западе на него большой спрос, особенно в пищевой промышленности. Растёт прямо в зоне конфликта. Из-за этого фундука столько крови люди пролили, не могут поделить. По проекту же можно организовать совместный сбор этого продукта и поделить доход. Ваня взял тайм-аут.
– Надо в литературе посмотреть, посчитать, – сказал он.
Когда проект переслали в одну из международных организаций, там у них закончился бюджетный год. Надо было ждать, когда начнётся новый. Помню, когда мы выходили из офиса этой международной организации, Ваня решил на некоторое время задержаться.
– Попрошу прислать мне письменный ответ на бланке, – сказал он.
Кто знает, чем бы кончилась история с фундуком, но поспело новое событие… Всё началось с присоединения Грузии к Конвенции ООН «О правах ребёнка». «Не противоречит интересам государства» – с такой резолюцией в парламент было послано заключение из нашей организации по поводу конвенции. (…)
В то утро Ваня пришёл возбуждённым.
– Как же страна присоединилась к конвенции, если нет её аутентичного перевода на государственном языке?
– Далась тебе эта конвенция! Вон сколько конвенций с бухты-барахты ратифицировали, и никто не заикнулся о наличии перевода.
– Но я сделал перевод, – сказал он мне, – и вот ещё я принёс примерный устав НПО, работающего по правам ребёнка.
Я сначала не понял, о чём речь.
– При чём тут конвенция и твоё НПО – научно-производственное объединение?
Ваня не стал акцентировать моё невежество насчёт второго значения аббревиатуры НПО, а деловито продолжил:
– НПО – это неправительственные организации. Здесь вы их называете на английский лад «Эн Джи О». Вот вам проект устава организации.
Мне тогда трудно было судить о качестве проекта, потому что это было нечто новое для нас. Я знал, что в городе уже было одно НПО, или «Эн Джи О». Группа ловких парней устроила из него кормушку. Известно было также, что был учреждён институт «Открытое общество – Грузия», который такие начинания финансировал. На первых порах те, кто имел к нему доступ, тщательно скрывали адрес, поэтому в народе его называли «Закрытое общество – Грузия».
Я не мог не отозваться высоко об энергии и эрудиции Мирояна. Более того, позволил себе фразу, что, будь моя воля, работал бы Ваня в нашей конторе. Я говорил и думал: «Вся драма этого человека не в том, что он опережает время. Тогда его вообще держали бы за сумасшедшего. Он идёт в ногу со временем, в отличие от нас, которые отстают. Поэтому он – только чудак, обречённый коллекционировать ответы-отписки на бланках разных организаций».
Я ещё раз повторил фразу насчёт того, будь я…
На следующий день в канцелярию нашего заведения поступило заявление от Ованеса Мирояна о принятии его на работу. Начальство ввергло в панику подробное юридическое обоснование Ованеса его желания стать нашим коллегой. Впрочем, отговорку нашли быстро – организация полностью укомплектована. Получив отказ, Ваня написал второе заявление, а потом третье. Делал это он с периодичностью, обозначенной в процедурных требованиях о времени, которое даётся на рассмотрения заявлений граждан. Уже звучали грозные нотки, обещания жаловаться в более высокие инстанции.
С этого момента меня стали называть другом Мирояна: «твой друг звонит», «твой друг пришёл». Первым от моего друга начал прятаться я, потом уже другие сотрудники, которым приходилось соприкасаться с, как они говорили, «ксивами» Мирояна. Я пояснил руководству, что знаю Ованеса Мирояна давно. Отметил его верность принципам, культивируемым в новое время, и так далее. И тут же добавил, что отдаю себе отчёт в том, что не мне принимать решение, кого брать на работу в нашу организацию, и протекцию я никому не составляю.
Во время всей этой катавасии мне вспоминалось, как Ваня расправлялся с начальником у себя в НПО, который оскорбил его.
Но прошло время, и до ушей руководства дошла не то сплетня, не то информация. Когда-то в молодости Мироян занимался спортивной гимнастикой и упал с турника, когда «крутил солнце». Ударился головой и через некоторое время начал говорить невероятности. Даже лежал в больнице после этого. Официальный запрос в медицинское учреждение информацию подтвердил. Начальство несколько успокоилось, в организации даже заговорили:
– Жалко человека. Такой способный!
Ваню специально вызвал на беседу один из заместителей, который сказал ему, что ценит активную гражданскую позицию Ованеса. Потом заговорил о больших нервных нагрузках, с которыми сопряжена работа в нашей организации, намекнул Ване, что ему ведомо о некоторых деталях прошлого. Справился о его семейной ситуации, обещал помочь.
После этого наступило затишье – Ваня ничем не давал о себе знать.
Недели через две он пришёл к нам на приём.
– Вас господин Мироян спрашивает, – сообщила мне секретарша.
Ваня сильно посерел, похудел за время отсутствия. Его НПО, то есть научно-производственное объединение, закрылось. Теперь он безработный и не знает, как содержать семью, больную жену и дочь-абитуриентку. Но в глазах его по-прежнему был блеск.
– Я получил письмо от французского президента… Помпиду, – эту фамилию он произнёс со смаком, как будто теннисный мячик три раза скакнул по столу. Хотя явно путал, ибо в то время главой Франции был Миттеран.
– Видно, дело с моим НПО, или по-вашему «Эн Джи О», пойдёт, – добавил он.
Ваня извлёк из папки красочный бланк канцелярии президента Франции с факсимильной подписью. Я не знаю, что было написано в том письме. Я не владел французским.
– Представьте себе, от документа исходило такое благоухание! – заметил Ованес. И тут последовали длинные и компетентные рассуждения о культуре запахов, в которой поднаторели французы.
Я, в этот момент державший бланк в руках, поймал себя на невольном желании эту бумагу понюхать.
– Запах выветрился, – как бы походя обронил Ваня.
Я сделал вид, будто всматриваюсь в подпись Президента.
Развязка истории с Ованесом оказалась весьма печальной. Однажды ранним, неуютным зимним утром меня разбудила испуганная тёща.
– Там какой-то странный мужчина тебя спрашивает, – сказала она и потом начала ворчать, что на ночь опять забыли закрыть ворота.
Я накинул халат и вышел на порог. Во дворе стоял Ованес, сильно исхудавший, побледневший. Он поздоровался, потупил взор. Его голос был слаб.
– Гурам, ты не можешь одолжить мне денег? Десять лари, например?
Стоило мне замяться в нерешительности, как он заторопился и, не попрощавшись, вышел со двора. Я последовал за ним и закрыл ворота.
Потом он совсем исчез. Меня одолевали предчувствия, и настолько мрачные, что я не решался искать Ваню.
Кстати, я порвал с Дали. Уже с того момента, как уехал в Москву. Ко мне она не наведалась, хотя, как я узнал, несколько раз приезжала в Москву. Потом вышла замуж. Однажды я всё-таки заглянул в те края, где жили Дали и Ваня. Прошёлся мимо дома Ованеса, но зайти во двор не рискнул. Зато встретился с Дали, которая оглушила меня известием:
– Ты что, не слышал? Там у них такое произошло! Ночью забыли выключить газ. Вся семья погибла. Говорят даже, что неслучайно это произошло.
– Неужели и его девчушка тоже погибла? – почему-то обронил я.
