По семейной легенде, дед Саши был анархистом. Он как-то вычитал из «Мёртвых душ» Гоголя, как Чичиков угостился двумя чепарухами пива, после чего сменил свою довольно простую русскую фамилию Старшинов – стал Чепарухиным.

С такой необычной фамилией, да ещё в Тбилиси, и не быть оригиналом? Сашу Чепарухина трудно было с кем-то спутать в этом городе.

Разве что в ситуации крайне экстраординарной…

Однажды к нам завернул мадридский «Реал». Он играл против московского «Спартака». В Москве была не футбольная погода. Решили сыграть матч в Грузии, на югах. Я заглянул в гостиницу «Иверия», должен был встретить подругу. В фойе толкались фаны «Спартака» и «Реала». Я стоял чуть в сторонке и в этой суете не участвовал. Испанцы показались мне невысокого роста, неказистыми. Они, взрослые мужики, торговались с москвичами, почти тинэйджерами, страстно и шумно. За каждый значок, медальон. По рукам ходил буклет королевского клуба, очень красивый. Его раздавал один из представителей «Реала». Завхоз, наверное. Испанец был разборчив. Надо было крикнуть ему: «Спартак! Спартак!» Он прислушивался, нет ли фальши, только затем протягивал буклет. Он несколько раз косо посмотрел на меня. Видит, что стою как истукан. Потом неожиданно для себя нерешительно протянул буклет. Не шелохнувшись, я бросил ему: «Динамо» Тбилиси!» Завхоз ничего не понял. Тут в фойе вбежал субъект, из местных гебистов. Типичный цербер. Он прямиком бросился к одному из москвичей.

– Кончай базар! Дали вам полчаса! Истёк лимит! – бесцеремонно он обратился к заезжему фану. Тот послушно дал команду своим. Они гуськом потянулись из фойе. Так, видимо, было заведено. Гебист мельком взглянул на меня. Приценился и отошёл – принял меня за коллегу из Москвы.

За всем происходящим наблюдал ещё один тип. Увидев его, я чуть не поперхнулся от неожиданности.

– Чепарухин? Здесь? Зачем? Что за наряд! Манеры! Маскарад какой-то.

Моё волнение не осталось незамеченным. Цербер вывел меня под руки. От расспросов с пристрастием меня спасло то, что я служил социологом при ЦК ЛКСМ…

Скандинавской внешности и роста, стройный молодой человек, с львиной шевелюрой золотистого цвета, торжественно курил сигару. Вокруг парня увивалась смуглая женщина. То галстук ему поправит, то пылинку сдует. Явно прислуга при аристократе. Она, любуясь, с обожанием смотрела на него, а он вроде не замечал её. Сквозь очки в тонкой золотой оправе голубые глаза смотрели с интересом и одновременно сдержанно. Ему тоже хотелось бы смешаться с болельщиками…

Потом я узнал, что Чепарухина в гостинице точно не было. Из прессы стало известно, что «Реал» сопровождал представитель королевской фамилии. Должно быть, тот самый парень. Почему скандинавской внешности? В газете было написано, что испанский престол наследует династия Бернадоттов, что она также является царствующей фамилией в Швеции, что некогда Наполеон даровал своему маршалу Бернадотту шведский престол, что маршал по происхождению баск, что баски родственны грузинам…

Одно немаловажное обстоятельство могло толкнуть меня на ложное узнавание – женщина, которая обхаживала принца. Она даже всполошилась, заметив, как я на неё уставился, пытаясь разглядеть в ней матушку Чепарухина. Саша и его мать – явление, достойное внимания!

…Я помню, как она в истерике носилась по берегу Тбилисского моря, вдоль воды, с криками: «Сашуня! Сашуня!» Находящиеся там люди выбирали – наблюдать бьющуюся в панике женщину или любоваться, как далеко за буёк заплыл атлетического сложения парень, как красивы и мощны были его движения. Они не видели связи между этими двумя явлениями. Вот пловец повернул назад, и все стали предвкушать появление из водной стихии некоего супермена… То, что увидели присутствовавшие, потом ввергло их в шок. С ластами в руках женщина бросилась к выходящему из воды пловцу. Она звучно шлёпала ими по его мокрому телу, а он… навзрыд плакал. Ещё некоторое время на берегу на повышенных тонах матушка выговаривала сыну, каждый раз сопровождая словесный наскок шлепками по телу, и каждый раз ей отвечал плач детины.

С некоторых пор Чепарухина анализировал наш общий знакомый – Лёня Д. Тот, будучи физиком, практиковал психоанализ. Чепарухин понимал, что имеет дело с непрофессионалом. Он сам проштудировал книги венского психиатра. Однажды Саша наткнулся на статью Фрейда, опубликованную в каком-то специальном издании, где автор критиковал вульгаризаторов его учения, называя проводимый ими психоанализ диким.

– Слово в слово о Лёне, всё сводит к гениталиям, – кричал он мне в телефонную трубку. Потом он перезвонил Лёне, но уже в других выражения пересказал статью. Впоследствии этот фрейдист-любитель умудрился получить дивиденды от того, что услышал от пациента. Сам он статью не прочёл, поленился. В Тбилиси проходил конгресс по бессознательному. Народу набилось много. Тема ведь какая! После того, как отговорили академики и другие мастодонты науки, Лёня пробился к микрофону с репликой и рассказал о той самой статье Фрейда. Вызвал небольшой фурор. Он оплошал, что не спросил у Чепарухина об издании, опубликовавшем её, – не смог удовлетворить интерес научных мужей о месте и времени публикации.

Лёня нужен был Саше. Он сам так заявил, что, общаясь с Лёней, делится с человеком знающим, а не с малознакомым прохожим на улице. Этот тип с лёгкостью согласился на то, чтоб и я присутствовал на сеансах. Тем более что, как оказалось, он и на меня распространил своё потребительское отношение. Чепарухин заявил во время беседы, что привязал меня к себе умышленно. Я вспыхнул, но он не успел договорить. Вмешался терапевт.

– С чего начнём? – спросил Лёня.

– С травматических впечатлений детства, конечно, – ответил Саша не без укоризны. Мол, фрейдист, а такие вопросы задаёшь.

Пациент рассказал о том, как перед зеркалом в обнажённом виде красовалась их соседка. Она только что приняла ванну у Чепарухиных.

– Только тогда я ощутил прелесть наготы молодки. Я стоял и смотрел разинув рот, а она, когда заметила меня, никак не отреагировала. Мне было два годика. Могла ли она подозревать во мне столь раннюю сексуальность?

Я не уверен, что Лёня вполне владел методом. Видимо, пациент попался благодарный. Следуя ассоциативным связям, Чепарухин без того, чтобы его направлял самозваный аналитик, сам окунался всё глубже и глубже в своё сознание, вплоть до момента своего рождения. Он рассказал, как блуждал по каким-то лабиринтам, потом – прорыв к ослепительному свету. Его поджидали люди в белых халатах. Он даже помнил крик, но только потом осознал, что это был его крик.

– Рождение, видимо, шок, – философски заключил Чепарухин.

Некоторое замешательство вызвала проблема, которую оставила в его сознании грузинская старушка, жившая по соседству. Играя с ним, она дотрагивалась до его мужского достоинства. Ему тогда было около двух лет. С чего это она? Лёня пожал плечами. Я почувствовал, что он готов сказать гадость о незнакомой старушке. Я подключился и предостерёг его не вульгаризировать Фрейда.

– В некоторых культурах маскулинность сильно акцентирована. Эфебов в шутку даже заставляют показывать гостям свой «паспорт», другими словами мужское достоинство. Не знаю, как это у евреев (Лёня был евреем) и у русских, но у грузин на эти вещи смотрят просто.

Мне не приходилось встречать человека, столь невоздержанного на язык, как Чепарухин. Он не был сплетником, просто наличие секрета угнетало его.

– В этом смысле ты чем-то напоминаешь папуаса, – заметил ему Лёня, – малейшая неясность, недоговорённость ввергает его в стресс. Поэтому он всегда говорит правду. Потребность в ней доведена у него до паранойи. По вечерам папуасы собираются у костра и режут друг другу правду-матку. Выкладывают всё. Никаких тайн и личной жизни! Этакая групповая терапия. Тебя бы к ним, тебе нет места среди цивилизованных людей.

Чепарухина ещё с малых лет остерегались. Однажды, подслушав разговор взрослых, Сашуня поспешил сделать его достоянием общественности. Это обстоятельство стало причиной того, что переругались два семейства. Было много шума и крика, тем более что мужчины дрались не на шутку. Вмешалась милиция. В одном из протоколов фигурировал мальчик Саша Чепарухин.

Ещё то, что Саша носился со своей шевелюрой. Однажды я поймал себя на том, что не понимал патлатого парнишку, который плакал и упирался, когда его в парикмахерскую тащил милиционер. Так и с Чепарухиным. Тот проявлял богатую эрудицию по части шампуней и разных народных средств для волос. Свою поросль он возвёл в ранг ценностной категории, написал о ней стихи. Между прочим, художественно и вдохновенно. Он корил брутального учителя физкультуры, который покушался на его причёску. Автор прихвастнул, что пишет как Моррисон – его любимый поэт-битник. И сразу же заговорил от себя и от имени кумира, что они «расхристанные и волосатые».

Вскоре Лёня прервал беседы. Не хватило профессиональной выдержки. Он заявил:

– Можно говорить что угодно, но невозможно слушать всё подряд. Стоило ли слушать столько несусветных глупостей, заранее зная, что этот тип – единственное чадо у суматошной матери?

Кстати, любителя-фрейдиста не жаловали у Чепарухиных. Когда о нём заходила речь, то поминали его не иначе, как «этот мерзавец Лёня…» Об этом его проинформировал, конечно же, Саша.

В одной компании я заметил Чепарухину, что он человек без недостатков и что именно это есть его главный недостаток. Он может грешить, но ему всё прощается, с такой же лёгкостью, с какой Афродита восстанавливает свою девственность. Ей достаточно искупаться в водах моря. Присутствовавшие девицы захихикали: что значит «без недостатков», «какая грубая лесть», «два сапога – пара»…

Чепарухин сказал мне серьёзно:

– Эти девицы – настоящие дуры. Они не заметили, как тонко ты дал мне понять, что человек без недостатков не имеет и достоинств. Диалектика такая.

Говорил он будто не о себе, серьёзно и сосредоточенно, как если бы заглянул в гардероб и выбирал, в какой костюм облачиться.

Трудно было предположить, чтобы фрейдист-любитель мог что-то посоветовать Саше. Во всяком случае, тот самостоятельно и по своему вкусу выбирал формы протеста. Одно время он ходил с расквашенной физиономией. Мать всё время зудила по какому-то поводу. Он не выдержал и с криком: «Хватит!» с разбега врезался лицом в стену. Однажды я застал во дворе дома, где он жил, ситуацию: соседи тревожно переговаривались, окно первого этажа (квартира Чепарухиных) было открыто. У меня холодок по телу пошёл от предчувствия. Тут послышалось: «Ведут, ведут!» Вижу, болезный появился, понурый и бледный. Его два солдата под руки вели, а он в одних трусах, босиком. На плечи, видно, халат накинули. Был холодный зимний день.

– Баловень раздухарился, – съязвил кто-то, – нагишом через окно сиганул и в парк убежал от родителей. Еле нашли.

Однажды с утра пораньше меня разбудила озадаченная бабушка и говорит, что меня какой-то военный спрашивает, говорит, что своего ребёнка ищет. Я опешил. Выхожу, вижу – отец Чепарухина. Извиняется и говорит, что Саша убежал из дому, он решил, может быть, его чадо у меня отсиживается. А я ему отвечаю, что его сын у одноклассника, и назвал фамилию. Побледнел мужик. Тот одноклассник тоже, как и Лёня, был персоной нон грата в их семье. Хиппарь и наркоман! Чепарухин-старший уехал, а я подумал, как он меня нашёл. Моего адреса даже его ребёнок не знал.

На самом деле Чепарухина распирало от жажды жизни. Однажды его привлекли в одно спортивное соревнование, чемпионат профсоюзов. У них был некомплект. Сосед предложил подключиться.

– Нечего праздно шататься – займись спортом, – одобрила предложение соседа мать.

Он как угорелый бежал на дистанции кросса. Его команда профсоюза работников торговли проигрывала целый этап. Чепарухин наверстал упущенное и привёл её к победе. Опять-таки ради престижа профсоюза работников торговли сломя голову он пытался взять высоту. Делал это второй раз в жизни – первый раз, когда сдавал нормы ГТО.

А однажды вместе с отрядами безбилетников Чепарухин штурмовал здание тбилисской филармонии, где впервые в СССР проводился фестиваль поп-музыки. Его за шиворот схватил милиционер, но Саша пустил слезу. Чего-то испугавшись, милиционер отпустил его, а тот, воспользовавшись заминкой, пробился в зал.

В Москве, во время учёбы в МГУ, Саша вообще ушёл в загул. Чепарухин рассказывал мне, что наведывался к фашистам. Эти молодчики пели песни о дивизии СС, о Гитлере. Под гитару и на русском языке. Надрывно, как у бардов. Собирались на квартире у лидера, пока не приходила его жена и не разгоняла фашистов резиновой дубинкой. Чепарухина она огрела по спине, когда тот во все лопатки бежал к двери, где возникла небольшая куча-мала из отступающих гитлеровцев. Через некоторое время его видели на спектакле еврейского театра, где под конец артисты и зрители пели «Атикву». Саша пел громче всех. Позже связался с хиппи, из-за чего забросил учёбу. Как-то в их компании наглотался таблеток. Потом слышал голос. Через некоторое время понял, что это он говорил с самим собой. Его хватило настолько, чтобы позвонить на станцию скорой помощи и кричать в трубку: «Спасите! Спасите!..»

Познакомились мы в Комсомольском городке. Был такой заповедник с розариями, зоопарком, искусственным озером. Далеко от города. Всё бы хорошо, если бы этот эдем не обставили комсомольской символикой и совковой монументалистикой. Через дендропарк к нему вело шоссе. При въезде в городок оно переходило в площадь. Там стоял огромный памятник Ленину, лицом к дороге, будто ждал гостей. Иногда бывало обидно за него. Совершенно равнодушные к нему, обегая его, гости с криками: «Какой вид!» первым делом бросались к смотровой площадке обозревать красоты и фотографировать их. Памятник стоял к красотам спиной.

Приятно было сюда наезжать, но постоянно находиться в этом раю – сущая морока. После шума и суеты празднеств городок превращался в сонное царство. Спали все – от сотрудников ратуши до садовников и сторожей. Тишину нарушали только крики павлина из зоопарка. Убаюканные тишиной и бездельем, спали, положив головы на стол, и мы, сотрудники социологического центра. Появление новых лиц вызывало ажиотаж. Однажды ко мне наведалась знакомая, миловидная, со свежим морским загаром. Она быстро уехала. Оказывается, ей стало не по себе. Она пожаловалась мне:

– Мужская часть твоего коллектива смотрела на меня с жадностью маньяков, девицы – с ненавистью почти маниакальной.

Злоупотребив свободиями независимой жизни, Чепарухин вернулся в Тбилиси, взял академический отпуск. Случайно семья в полном составе заехала в городок. Сашуне понравилось здесь. Отец тут же зашёл в ратушу обделывать дела. Полковнику отказать не смогли. Через некоторое время Сашу оформили спасателем на искусственном озере.

Я стал наведываться к спасателю. Он было словоохотлив. Меня очаровала его русская речь и интеллект – как-никак студент МГУ. Мой русский язык был мало востребован. Только тогда, когда в социологический центр заворачивали гости, меня выталкивали вперёд. Я рассказывал о задачах нашей организации. Один-два раза подвёл товарищей – заявился на службу небритым, и именно в тот день, когда ожидались делегации. Пришлось директору самому отчитываться перед гостями. Делал это заикаясь и с запинками, за что получил замечание от одного из секретарей ЦК.

В какой-то момент меня осенила мысль, а не устроить ли Чепарухина в социологический центр. Я убедил директора: зачем транжирить кадры – Саша вполне мог бы поработать социологом. Ведь никому в голову не приходило в нашей луже купаться.

– Надо было быть дураком, чтобы в ней тонуть и чтобы тебе понадобилась помощь спасателя с комсомольским значком, да ещё такого интеллектуального, как Чепарухин, – заключил я свою аргументацию.

Мой начальник был доволен, кандидат с блеском прошёл собеседование. Но не прошло и получаса, как он уже разочаровывал. Мой протеже на радостях решил поделиться со мной одним из своих талантов: стоя под окнами кабинета директора, Саша достал из кармана мандарин, разобрал его на дольки. Я уж думал, что со мной хотят поделиться, но Чепарухин стал подбрасывать дольки мандарина вверх и ловко ловить их ртом. Оставшуюся последнюю дольку протянул мне и сказал: «Подбрось». Я так и поступил. Чепарухин и её ловко поймал своим ртом. За этим аттракционом наблюдал директор и несколько чинов из ЦК, которые проводили совещание. Как мне передали, они позабавились перед ожидающим их скучным заседанием.

– Это что, ваш сотрудник? – спросил один из них директора.

Шеф отмолчался.

Кстати, доставая из кармана злосчастный мандарин, Саша уронил таблетки и спешно их поднял.

– Что за лекарство? – спросил я.

– Фенозепам, – ответил он.

Директор тоже обратил внимание на заминку с таблетками. Он спросил меня, что принимает мой друг. Получив ответ, шеф отметил в раздумье:

– Сотрудник, принимающий седативные средства, с признаками инфантилизма, без зазрения совести мусорит на территории городка, и это видят сотрудники ЦК…

Тут я вспомнил, что Саша бросил кожуру цитруса прямо себе под ноги. Замусорил территорию. Подобный проступок обычно вызывал у начальства административный раж, переходящий в осатанелость. Не думаю, что это происходило от любви к чистоте, – был бы повод покуражиться.

Директор уже склонялся отказать Саше. Тот не помедлил облегчить ему задачу:

он не засиживался на своём посту, слонялся по городку и своей эксцентричной внешностью и свободными манерами шокировал замордованную комсомольскими порядками публику. На него настороженно смотрел первый секретарь. Визиты первого оживляли жизнь в городке, ибо он вопил на всю окрестность – наводил порядок. При виде комсомольца-оригинала он почему-то терялся. Вроде, даже дар речи терял. Начальство затаилось. Вот попал под машину чёрный лебедь. Птица покинула водоём и почему-то вышла на дорогу. Её переехала выскочившая из-за угла «Волга» мэра городка. Материальный ущерб попытались приписать Чепарухину – недосмотрел. Аргументу, что он спасателем работает, а не гусей пасёт, начальство не смогло ничего противопоставить. Довольно скоро поспел ещё один повод. Спасателя на водах обвинили в том, что он сорвал комсомольскую свадьбу. В тот день Чепарухин наведался в радиоузел. С товарищем Ясоном, который отвечал за радиофикацию, Сашу сдружила любовь к музыке. Они регулярно обменивались кассетами. В результате их отношений возникла путаница. В самый торжественный момент брачной церемонии, когда жених и невеста обменивались кольцами, окрестности городка огласили фривольные ритмы американского джаза вместо ожидаемого грузинского многоголосия. В тот день выходила замуж одна из комсомольских богинь, которую вот-вот должны были записать в старые девы. Если на самой свадьбе инцидент замяли шутками, то на совещании ему придали значение ЧП.

Мэр городка заметил Чепарухину:

– Вы постоянно светитесь. Слишком много экспромта в вашем поведении.

Ему посоветовали не прекословить ВЛКСМ, который достаточно силён, чтобы испортить человеку карьеру. Чепарухина выгнали «по собственному желанию».

Он перестал появляться в городке. Но я не порывал с ним. Не знаю, кто кого к себе привязывал, но то, что мне его не хватало, – факт. С его помощью я совершал побеги из гнетущей обстановки комсомольского городка. Ещё более невыносимой казалась социология. Изучая комсомольские химеры, она сама становилась химерой. Я искал спасение в общении с безгрешным Чепарухиным. Ещё эти мои языковые потребности…

Вместе с ним и другими фанами я участвовал в помянутом штурме филармонии… Мог ли когда-нибудь до этого дойти, если бы не Чепарухин? Он прошёл на фестиваль, я нет.

– С виду не босяк, а туда же, – бросил мне милиционер, когда я делал слабые попытки прорвать кордон.

Вслед за ним я полез на дерево, чтоб взобраться на балкон, где шумела вечеринка. Нас ждали, но не предполагали, что мы заявимся не через дверь. Он залез, а я остался на дереве – ни туда ни сюда. Не мальчиком уже был. На меня гости и хозяева вечеринки пальцем показывали и говорили, что я сотрудник ЦК.

Другой раз зашли на дискотеку. Обстановка была чинная, как на балу. Так у нас в Тбилиси бывает, если не хочешь нарваться на драку. То ли сами девицы – недотроги, то ли их сурово мужики оберегают. Чепарухин был сверх меры весёлым и приставал к девушкам, что выражалось в его буйных танцах и в том, что он пытался вовлечь в них присутствовавших особ женского пола. Его вывели. Я проследовал за ним. Чепарухина завели за угол, и какой-то мужик двинул ему в челюсть. Нокаут. Потом меня спрашивают, не с ним ли я. Получив утвердительный ответ, тот мужик и меня послал в нокаут. Мягкий тычок в челюсть, потом возвращение из шока – сначала забрезжил свет фонаря, затем обозначились фигуры парней. Слышу:

– Оклемались? Вы в наш садик не ходите!

Такое приключение! Кстати, та дискотека не обошлась без массовой драки.

Как забыть?

…Мы стояли у дверей школы. Пришли за компанию с общим знакомым. Тот должен был встретить племянницу-школьницу и сопроводить домой. Пока стояли во дворе и ждали, наблюдали за детьми, первоклашками. Они резвились на школьной лужайке. Тут вижу, Чепарухин слезу пустил. Что такое? А он на детишек показывает и говорит, какие они маленькие и незащищённые. Я говорю, что дети как дети. Нет, мол, очень маленькие и хрупкие. Я ему, что нашло на него что-то. Потом присмотрелся и вижу, как один мальчонка забегался, расшалился. Как козявка мелкий. А за ним физкультурник увязался, чтоб мальчонку утихомирить. Педагог. Нам подмигнул и к мальчонке с деланно дидактическим выражением лица обратился. Первоклашка среди товарищей пытается спрятаться от него. Ребёнок думал, что с ним играет дядя, и залился смехом. Тут Чепарухин чуть ли не в голос заплакал. Я обалдел. А он говорит:

– Как ранит сердце этот смех! Он как переливы золотого колокольчика на шейке агнца в чаще, кишащей волками.

Или стоим мы на улице и наблюдаем съёмку фильма. Разыгрывалась сцена явно надуманная. Девушка с двухместным велосипедом (тандем) должна выйти из-за ворот двора. Девушки на велосипедах мало ездят, а тут такой агрегат, точно на треке позаимствовали. Всё, что от неё требовалось, – выйти, пройтись по дуге, протащить тандем и остановиться. Не получалось у неё. Сколько дублей испортила, чуть не плачет. Народ собрался и комментарии бросает: капризничает дива! Колкости подкидывают. Даже оператор под их влияние подпал. Нервничать стал, упрекает артистку. Публике подыгрывал. Режиссёр к ней подошёл, увещевает. А она молчит. Неожиданно Чепарухин от толпы отделился и к режиссёру с артисткой направился. Я и народ рты поразевали от такого неординарного поступка. Та девица с чудо-велосипедом и режиссёр тоже опешили, когда к ним подошёл верзила. Но разговорились. Девушка отошла, её лицо разгладилось, успокоилось. Режиссёр же руку пожал Чепарухину, за что-то благодарит. Потом дал команду – на сегодня хватит. Толпа стала расходиться. Я спрашиваю его:

– Что ты им такое сказал?

– Я предложил паузу сделать. Не видите, что девочка уперлась, на грани срыва? Ей перестроиться надо. Зачем мучить?

Чепарухин уехал в Москву. С ним отбыли и его родители. Наши отношения прервались. Потом пришли смутные времена. ЛКСМ канул в Лету. С социологией я не порвал, изучаю спорт в социальном ракурсе. Чепарухина не забывал. Но делиться воспоминаниями было не с кем. Общих знакомых не осталось: многие уехали, а те, что остались, свою память не утруждали. Но вот недавно я встретил товарища Ясона, того самого, из радиоузла комсомольского городка. Он тоже в Москву перебрался. Часто встречается с Сашей на разных музыкальных тусовках. Ясон приехал навестить мать. Я ему о городке рассказал, как разгромили его. Теперь там руины. Потом о Саше спросил.

– Мог бы в интернете его фото увидеть. Теперь он довольно известный импресарио, – ответили мне.

– Внешне изменился?

– Полысел.

Пока я думал, как болезненно Чепарухин мог реагировать на утрату своей шевелюры, собеседник добавил информацию:

– Да, ещё он хромает.

– С чего это?

Наш знакомый осклабился и сказал:

– В Америку он возил фольклорный ансамбль из Тувы. За океаном на всём экологически чистом торчат. Фольклор тоже что-то вроде экологии у них. Чем проще, тем лучше. Тувинцы Чепарухину ростом по яйца были. Выйдет этот охламон на сцену, скажет что-то на американском и уходит. Вся роль! И вот в Небраске едут на автобусе по прериям. Сашуня шофёра попросил остановиться. Говорит, что выйти надо народу по нужде. Тувинцы все пьяные были, много жидкости поглотили, а у Чепарухина мания – думал, что постоянно писать хочет. А шофёр говорит, что нельзя, только тогда остановит, когда до туалета доедут. Чепарухин не стал спорить, не Грузия ведь. Вот вышли у туалета. Весь ансамбль уже облегчённый в салоне сидит, а импресарио всё нет. Появился наконец, стоит на подножке у дверей. Ему говорят – поднимайтесь, пора трогать. Шофёр-негр тоже нетерпение выказывает. А Сашуня призывает – давайте воздухом подышем, простор ведь какой. Полюбуемся. Артисты же говорят, этот простор им ещё с Тувы обрыдший. Слово за слово, и один из них возьми и толкни Сашуню. Тот из автобуса вывалился. Так Чепарухин ногу сломал.

Рассказчик захохотал. Я подумал, смешно ли это. Ясон не унимался:

– Повезло ему ещё. Помнишь, как его машина чуть не сбила? С работы на служебном автобусе ехали, ему приспичило. На шоссе остановили. Он в сторону обочины, в лес направился. Не с той стороны автобус стал обходить и уже ширинку раскрыл…

Об этом эпизоде я ничего не знал. Чепарухина мне по-прежнему не хватает.