2. Чиновник

Мохан Кумар бросает взгляд на часы, освобождается из объятий любовницы и встает с постели.

— Уже три часа. Мне пора, — замечает он, выуживая свое нижнее белье из кучи перемешанной одежды у изголовья.

Кондиционер у него за спиной просыпается и выплевывает в сумеречную комнату немного тепловатого воздуха. Рита Сетхи сердито косится на неисправный аппарат.

— Чертова машинка, он хоть когда-нибудь работает? Говорила тебе, надо было брать «Уайт Вестингауз». А эта индийская дребедень и одного лета не протянет!

Окна закрыты ставнями, но знойная духота все равно ухитряется проникнуть в комнату, так что простыни кажутся шерстяными одеялами.

— Импортные кондиционеры не предназначены для тропического климата, — отвечает Мохан Кумар.

Он протягивает руку к прикроватному столику, где стоит бутылка виски «Чивас Ригал», но тут же отдергивает.

— Надо уходить. В четыре у нас заседание правления.

Рита зевает, потягивается и падает обратно на подушки.

— Далась тебе эта работа… Мистер Кумар, вы, случаем, не забыли, что вы уже не главный секретарь?

Мужчина морщится: ее слова — будто соль на свежую рану. Он еще не смирился с мыслью об отставке.

Тридцать семь лет подряд Мохан работал в правительстве — управлял, манипулировал, заключал контракты. А между делом обзавелся недвижимостью в разных городах, торговым пассажем в Уттар-Прадеше, на границе с Нью-Дели, и банковским счетом в Цюрихе. Обладать настоящим влиянием, весом — что может быть лучше? Решать судьбы штата одним телефонным звонком, отпирать любые закрытые двери при помощи связей, в порыве минутного гнева губить карьеры и целые компании, из прихоти дарить предприятия стоимостью в миллион рупий… Неуклонное восхождение по бюрократической лестнице внушило ему обманчивое чувство самоуспокоения. Казалось, так будет вечно. Однако время неумолимо бежало вперед, и вот уже стрелки жизни пробили шестьдесят, одним ударом лишив Мохана всей упоительной власти.

На взгляд коллег, он довольно успешно пережил уход из правительства. Будучи членом правления шести компаний, принадлежащих «Рай груп индастриз», Мохан Кумар получает в шесть раз больше своего прежнего жалованья. К тому же ему оставили казенный автомобиль и виллу в «Дели Ланчеса». Но никогда этим мелким подачкам не возместить главной потери. Утратив ауру могущества, он ощутил себя неполноценным человеком, королем без королевства. В первые месяцы после отставки бывший чиновник вскакивал по ночам в холодном поту и вслепую нащупывал мобильник, боясь пропустить звонок от министра. По утрам его глаза по привычке искали на подъездной дорожке знакомый «амбассадор» с синей мигалкой. Бывали дни, когда недостаток власти переживался им как телесный изъян; похожие чувства испытывает калека, чей мозг получает сигналы от уже утраченной конечности. Дошло до того, что пенсионер сам себе выхлопотал должность. Вики Рай из любезности предоставил ему кабинет в штаб-квартире корпорации «Рай груп индастриз». Теперь Кумар каждый день отправляется в крупный коммерческий центр «Бхикаджи Кама плейс» и сидит «у себя» с девяти до пяти, почитывает отчеты о выполнении проектов, но большей частью играет в судоку на лэптопе или бродит по разным порносайтам. Это поддерживает в нем иллюзию плодотворной работы, а также дает уважительный повод отлучаться из дома, от жены. И встречаться со своей пассией.

«По крайней мере Рита все еще со мной», — думает он, завязывая галстук, и смотрит на ее обнаженное тело, на черные волосы, что веером рассыпались по подушкам.

Она разведенка, без детей, с высокооплачиваемой работой, требующей три раза в неделю показываться в офисе.

И хотя любовников разделяет пропасть в двадцать семь лет, их предпочтения и характеры невероятно схожи. Мохан часто видит в Рите родственную душу, своего зеркального двойника, только в женском теле. Правда, кое-что его огорчает. У нее завышенные запросы и неприятная привычка клянчить подарки, особенно бриллианты и золото. Еще Рита вечно всем недовольна, начиная от погоды и заканчивая собственным домом. И у нее ужасно взрывной характер: помнится, предыдущий начальник у всех на глазах получил оплеуху за приставания… Да, но как хороша в постели! Впрочем, Кумар надеется, что в этом вопросе нисколько ей не уступает. В свои шестьдесят он полон мужской силы. Высокого роста, с чистой светлой кожей и приличной шевелюрой, которую не ленится красить каждые две недели, Кумар доподлинно знает, что способен производить на женщин определенное впечатление. И все-таки сомневается: долго ли Рита будет с ним? Настанет день, когда подаренные от случая к случаю духи или жемчуг уже не удержат ее от увлечения кем-нибудь помоложе, побогаче и повлиятельнее. А до тех пор можно радоваться и этим запретным, но очень сладким встречам, что выпадают два раза в неделю.

Пошарив у себя под подушкой, Рита находит пачку сигарет «Вирджиния лайт» и зажигалку. Опытным жестом прикуривает, затягивается, выпускает колечко дыма, которое тут же засасывает кондиционер.

— Достал билеты на вторник? — спрашивает она.

— А что у нас во вторник?

— Ну как же, по случаю рождения Махатмы Ганди будут вызывать его дух.

Мохан удивленно поднимает брови:

— С каких пор ты начала верить во всякую ерунду?

— Спиритизм — это не ерунда.

— Лично я не верю ни в духов, ни в призраков.

— Ты и в Бога не веришь.

— Да, я атеист. Уже лет тридцать не был ни в одном храме.

— Я тоже, но я хотя бы верующая. А этот Агхори-баба, по слухам, великий медиум. Он действительно общается с духами.

Мужчина презрительно усмехается:

— Какой там великий медиум! Дешевый фокусник да к тому же, наверное, питается человечиной. И потом, Ганди не поп-звезда, он Отец нации, черт побери, и заслуживает большего уважения.

— А разве общаться с духом — значит проявлять непочтение? Я, например, только рада тому, что наша индийская компания опомнилась раньше иностранцев. Иначе Ганди стал бы заграничной маркой вроде риса «басмати». Ну, дорогой, давай сходим!

Он смотрит ей в глаза.

— Ты представляешь себе, как это будет выглядеть? Бывший главный секретарь появляется на спиритическом сеансе. Это же иноземная забава. А моя репутация?

Рита посылает в потолок еще одно крутящееся дымное колечко и фыркает.

— Ну ты ведь бегаешь ко мне, забыв жену и взрослого сына. А на шоу пойти стесняешься?

Она роняет эти слова как бы между делом, однако Мохан Кумар уязвлен. Еще полгода назад, когда он был у власти, Рита не позволяла себе подобного тона. Пожалуй, в последнее время она заметно переменилась. Даже любовью занимается как бы нехотя, словно не желая растрачивать силы попусту на мужчину, который все меньше может — а то и вовсе не способен — исполнять ее прихоти.

— Послушай, Рита, я не пойду, — заявляет он тоном оскорбленного самолюбия, надевая пиджак. — Но если тебе так хочется на этот сеанс, достану лишнюю контрамарку.

— Что ты заладил: «сеанс» да «сеанс»? Обычное представление, как премьера в кинотеатре. Там будут все мои подруги. В прессе столько шума! И я уже купила вечернее шифоновое сари. Ну, дорогой, будь душкой, — говорит она и надувает губки.

Кумару известно, как Рита умеет настоять на своем. Стоит ей на что-то нацелиться, и уже не отговоришь. В этом он убедился на собственной шкуре, когда на тридцать второй день рождения любовница пожелала подвеску с танзанитом.

Подумав, он великодушно уступает:

— Хорошо. Устрою нам две контрамарки. Только не жалуйся, если тебя стошнит от этого Агхори.

— Не буду! — Рита подпрыгивает на месте и дарит ему поцелуй.

И вот вечер второго октября, семь двадцать пять. Мохан Кумар неохотно покидает свой автомобиль («хендай-соната» с персональным шофером) возле концертного зала «Сирфорт аудиториум».

Здание концертного зала напоминает крепость во время осады. Большой отряд полицейских в полной экипировке, предусмотренной для подавления массовых беспорядков, всеми силами сдерживает бурную толпу протестующих, откуда доносятся гневные выкрики. В руках у людей бесчисленные плакаты: «ОТЕЦ НАЦИИ НЕ ПРОДАЕТСЯ!», «АНГХОРИ-БАБА — МОШЕННИК!», «БОЙКОТИРУЕМ «ЮНАЙТЕД ЭНТЕРТЕЙНМЕНТ»!», «ГЛОБАЛИЗАЦИЯ — ЭТО ЗЛО!» На другой стороне дороги построилась целая батарея из телекамер, направленных на журналистов, которые с торжественно-угрюмыми лицами ведут захватывающие прямые репортажи.

Мохан Кумар пробирается сквозь толчею, одной рукой прижимая к себе бумажник, спрятанный во внутренний карман белоснежного костюма из натуральной ткани, а следом, перебирая высокими шпильками, плывет грациозная Рита в черном шифоновом сари и блузке с корсетом.

У входа, прямо перед коваными воротами, стоит известнейшая телевизионная журналистка Баркха Дас.

— Наиболее почитаемое имя в пантеоне лидеров Индии — это, конечно же, Мохандас Карамчанд Ганди, или Бапу, как его любовно называют миллионы соотечественников, — вещает она, держа микрофон в руках. — Затея «Юнайтед энтертейнмент» устроить публичный контакт с его духом, да еще в столь торжественный день, породила во всей стране волну возмущения. Родные Махатмы Ганди заклеймили этот спиритический сеанс как позор нации. Учитывая, что Верховный суд отказался повлиять на происходящее, похоже, сегодня святое для всех нас имя станет жертвой, возложенной на алтарь коммерческой алчности. Отвратительное действо все-таки состоится.

Журналистка надувает губы, скорчив хорошо знакомую своим зрителям гримаску.

Мохан Кумар молча кивает в знак согласия, однако проходит сквозь ворота, чтобы пристроиться в хвост очереди обладателей билетов, протянувшейся к металлодетектору.

Глядя на полные возбужденного ожидания лица вокруг, он испытывает смутное чувство досады. Его никогда не переставала изумлять неистребимая жажда наивных людей быть обманутыми. И еще Мохана раздражает нестерпимо медленное продвижение вперед — за тридцать семь лет он и забыл, что такое очередь.

После нескончаемого ожидания (за это время у него три раза проверяют билет, потом отбирают мобильник, с тем чтобы вернуть после представления, а тело просвечивают в поисках оружия или металла) Мохана Кумара наконец пропускают в залитое ярким светом фойе, где вышколенные официанты в ливреях разносят вегетарианские канапе и безалкогольные напитки. В дальнем углу на возвышенной площадке сидит со скрещенными ногами группа певцов, исполняющих любимый бхаджан Махатмы Ганди, «Вайшнав Джанато». Музыканты аккомпанируют им на табле и фисгармонии.

Мохан Кумар светлеет лицом, заметив среди толпы несколько весьма известных людей — генерального ревизора, заместителя комиссара полиции, пятерых-шестерых членов парламента, бывшую звезду крикета, президента гольф-клуба, целую дюжину журналистов, бизнесменов и чиновников. Рита спещит оставить его, чтобы присоединиться к своим светским приятельницам; они приветствуют друг дружку возгласами притворного восхищения и поддельного удивления.

Владелец текстильной фабрики, мужчина средних лет, из которого Мохан Кумар однажды вытянул очень приличную взятку, проходит мимо, старательно отводя глаза в сторону. «Полгода назад он бы тут мелким бесом рассыпался», — с горечью думает бывший главный секретарь.

Еще через четверть часа двери зала наконец открываются, и служитель проводит Мохана вперед. Благодаря связям в одной айти-компании, где он по сей день числится в совете директоров, Кумар достал билеты на лучшие места, в середине первого ряда. Похоже, на Риту это производит должное впечатление.

Теперь зал быстро заполняется представителями столичной элиты. Вульгарные дамы в тисненых шелках и с перманентной завивкой сопровождают мужчин, которые выглядят не менее нелепо в своих куртах «Фабиндия» и награ-джути.

— Я же тебе говорила, дорогой, что здесь будут все, кто хоть что-нибудь собой представляет, — шепчет Рита, подмигнув своему спутнику.

Зрители кашляют, вертятся, ожидая начала сеанса, но закрывающий сцену бархатный занавес не спешит подниматься.

В восемь тридцать, то есть на час позже объявленного, начинают гаснуть огни. Очень быстро зал погружается в кромешную тьму. Тем временем воздух наполняют нежные звуки ситары, и занавес плавно движется вверх. Сцена освещена единственным прожектором. Она почти пуста, не считая соломенной циновки, постеленной на полу, и разложенных перед ней ручной прялки, очков, дорожного посоха и пачки писем. На заднем плане висит незатейливый баннер, украшенный бело-синим логотипом «Юнайтед энтертейнмент».

Из больших черных динамиков, расположенных по краям сцены, раздается знакомый всем баритон:

— Добрый вечер, дамы и господа. Сегодня вечером вас приветствует Вир Бади. Да-да, тот самый Вир Бади, который так часто появляется на экранах кинотеатров. Сейчас вы меня не видите, однако точно знаете, что я где-то здесь, за кулисами. Вот так же и с духами: мы не можем их лицезреть, но они повсюду.

Через несколько минут мы с вами вступим в контакт с наиболее знаменитым из них, с человеком, который собственноручно переменил ход всего двадцатого столетия. Человеком, о котором Эйнштейн сказал: «Возможно, грядущие поколения просто не поверят, что такой человек из обычной плоти и крови ходил по этой грешной земле». Да, это не кто иной, как Мохандас Карамчанд Ганди, наш любимый Бапу, родившийся этот самый день в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году.

Примерно шестьдесят лет тому назад, буквально в считанных километрах от места, где мы с вами находимся, Бапу принял венец мученика, но сегодня он вновь оживет. Вы собственными ушами услышите, как Махатма Ганди заговорит с вами через уста всемирно известного медиума по имени Агхори-баба Прасад Мишра. Благодаря занятиям йогой ему стали доступны сиддхи — божественные силы, которые позволяют проницать завесу, разделяющую наш и потусторонний миры, и даже общаться с духами.

Я знаю, в зале наверняка найдутся скептики, полагающие, будто наш сегодняшний разговор с Бапу — обычная ложь и мистификация. Когда-то и я был неверующим, но теперь все иначе. Позвольте поделиться с вами одной очень личной историей. — В голосе Вира Бади появляются вкрадчивые доверительные нотки. — Недавно минуло пять лет с тех пор, как моя сестра погибла в автокатастрофе. Мы были невероятно близки, и мое горе не знало границ. Однако два месяца назад Агхори-баба Прасад Мишра вступил с ней в контакт. Он дал нам возможность пообщаться, и сестра поведала мне о своих странствмях после смерти. Это был потрясающий, незабываемый опыт, я просто переродился заново. Вот почему я сегодня с вами — чтобы лично поручиться за истинность всего, что здесь будет происходить. Можете быть уверены: то, чему вы станете свидетелями, случается только раз в жизни, но изменяет ее навсегда.

Зрители отвечают приглушенным одобрительным гулом.

— Всем известно, как мы желали, чтобы родные Махатмы Ганди были сегодня с нами. К сожалению, они предпочли остаться в стороне от этого грандиозного события. Тем не менее нам помогли могущественные покровители, когда-то лично знавшие Бапу. Это благодаря им вы видите на сцене принадлежавшие ему вещи. Перед вами деревянная прялка — чаркха, с помощью которой он всегда собственными руками прял ткань кхади для своей одежды. Рядом — любимый дорожный посох Ганди, знаменитые круглые очки, а также пачка писем, чей автор — сам великий Махатма.

И прежде чем на сцене появится Агхори-баба Прасад Мишра, позвольте напомнить наши правила. Сошествие духа на медиума — очень серьезный и ответственный момент, поэтому просим вас соблюдать абсолютную тишину, не вставать и не делать резких движений. И в заключение от имени «Юнайтед энтертейнмент» хочу поблагодарить уважаемых спонсоров этого вечера. Зубная паста «Солид» — для солидных белых зубов и мотоциклы «Ямачи» — так надо ездить! Благодарю также медиапартнеров из «Сити телевижн», транслирующих наш сеанс для миллионов зрителей не только в Индии, но и по всему миру. А сейчас — очень короткая рекламная пауза. Никуда не расходитесь, потому что, когда мы вернемся, Агхори-баба Прасад Мишра будет уже на сцене.

Зрители начинают перешептываться. Кто-то вслух произносит:

— Я вижу мертвых людей, — и в зале раздаются громкие смешки.

Вспыхнувшее веселье утихает под гнетом напряженного ожидания.

Ровно пять минут спустя вновь раздается голос Вира Бади:

— И еще раз добро пожаловать на шоу «Встреча с Бапу» от «Юнайтед энтертейнмент». Дамы и господа, настала минута, которой вы ждали, затаив дыхание. Держитесь крепче: вам предстоит увидеть самое потрясающее зрелище в истории человечества. Приглашаю на сцену нашего медиума. Дамы и господа, встречайте — Агхори-баба Прасад Мишра!

Для пущего эффекта специальная машина посыпает сцену сухим льдом. Сквозь наплывшую мглу проявляется темный силуэт мужчины, одетого в белый дхоти и курту шафранного цвета. Медиум очень строен, среднего роста. Темные волосы, стянутые узлом высоко на макушке, густая черная борода, пронзительные карие глаза. На вид ему около пятидесяти. Похоже, что этот человек успел посмотреть весь мир, преодолеть все свои страхи.

Баба выступает на самый край сцены и кланяется зрителям, приветственно сложив ладони перед собой.

— Намасте, — произносит он кротким, умиротворяющим голосом. — Меня зовут Агхори Прасад Мишра, и я приглашаю вас вместе со мной совершить путешествие, полное духовных открытий. И начнется оно со слов из нашей священной книги, «Бхагавадгиты»: «Есть два вида существ в мире: преходящие и непреходящие. Все существа в материальном мире преходящие, но неизменное называется непреходящим. Оружие не рассекает душу, огонь не сжигает, вода не смачивает, ветер не иссушает. Душа — постоянная, вездесущая, неизменная, недвижимая и вечная». Но самое важное о душе, и я снова процитирую «Бхагавадгиту», — это то, что душа (владыка тела) обретает тело или оставляет его, взяв чувства и ум, уносит их, как ветер переносит запах от источника. Иными словами, он сохраняет способность дышать, осязать, видеть, вкушать, обонять и мыслить. А знаиит, общение с умершими все-таки возможно. По милости Всемогущего за прошедшие годы я удостоился чести вступить в контакт с разными духами, но ни один из них не коснулся меня так глубоко, как дух Махатмы Ганди. Ведь и само слово «Махатма» означает «Великая Душа». Вот уже полных пять лет Бапу лично наставляет меня в духовных исканиях. Каждую минуту я ощущаю рядом его невидимое присутствие. До сих пор это был только наш личный диалог. Сегодня же я решил разделить благословение со всем человечеством. Как я уже говорил, нас ожидает судьбоносное путешествие, которое можно назвать путешествием духа. Но также и надежды. Ибо в конце его вы поймете, что смерть не конец, а начало новой жизни. Что каждый из нас бессмертен и вечен. Сейчас я начну медитировать. Вскоре дух Бапу сойдет на меня и станет говорить моими устами. Пожалуйста, отнеситесь к его посланию со всем вниманием и серьезностью. Не забывайте: контакт нельзя прерывать, иначе вы нанесете невосполнимый урон и великому духу, и мне. Поэтому, как и предупреждал Вир Бади, убедительно прошу сохранять абсолютную тишину.

В это мгновение снова включается машина для сухого льда, и фигуру медиума окутывает густое облако.

Когда туман рассеивается, Баба сидит со скрещенными ногами на мате и напевает заклинания на языке, очень близком к санскриту. Луч прожектора меняет свой белый цвет на красный. Медиум постепенно умолкает и закрывает глаза. На его лице разливается выражение безмятежности. В конце концов он полностью цепенеет, словно впадает в состояние транса.

Внезапно сцена озаряется яркой вспышкой, и в зал улетает длинная струйка белого дыма. Зрители дружно ахают.

— Порох для фейерверков! — усмехается Мохан Кумар.

Точно так же внезапно начинает крутиться колесо деревянной прялки. Кажется, оно делает это само по себе, ведь Баба продолжает сидеть на расстоянии добрых шести футов. На глазах у завороженной публики колесо вращается все быстрее и быстрее.

— Наверно, Вир Бади держит пульт управления, — бормочет Мохан Кумар.

Рита его не слушает. Она перегнулась вперед и неотрывно смотрит на сцену, вцепившись руками в подлокотники кресла.

Между тем очки и дорожный посох тоже приходят в движение и медленно приподнимаются над полом. Они взмывают все выше к потолку в согласованном, нарушающем законы гравитации танце. В зале слышны изумленные вздохи.

Мохан Кумар ощущает неприятное покалывание в ладонях.

— Да они на леске подвешены к потолку, — высказывается он не вполне уверенным тоном.

Рита попросту наблюдает, разинув рот.

А колесо издает резкий скрежет и замирает. С грохотом валится на пол дорожный посох. Очки летят за ним и разбиваются вдребезги.

В зале тишина. Кумару начинает казаться, что Баба уснул. Потом все тело медиума сотрясают жестокие непроизвольные судороги.

— Боже, я не могу на это смотреть, — всхлипывает Рита.

И в эту секунду раздается голос, подобного которому Мохан Кумар никогда не слышал:

— Я покорно прошу прощения за столь долгую задержку. Должен сказать, что в этом нет ни моей вины, ни чьей-либо из живущих на свете людей.

Вопреки скрипучим ноткам звучный и гулкий голос непонятным образом трогает душу. Принадлежит ли он женщине или мужчине, сказать невозможно. Слова вроде бы слетают с уст медиума, однако говорит их явно не он.

Над залом повисает мертвая тишина. Зрители ощущают себя во власти сверхъестественной силы, обладателя которой нельзя ни увидеть, ни до конца понять.

— Не относитесь к моему выступлению как к цирковому шоу. Я не дрессированное животное, а один из вас. И сегодня буду говорить с вами о несправедливости. Да, о несправедливости, — продолжает голос. — Я всегда утверждал, что Истина и Ненасилие — это два моих легких, однако что есть отрицание насилия? Оружие храбрых, а не щит для труса. И когда верх берут силы несправедливости, подавления себе подобных, тогда долг храброго человека…

Предложение остается незаконченным. В заднюю дверь врывается бородатый мужчина в просторных белых куртах-пиджамах. Его длинные черные волосы спутаны, глаза сверкают сверхъестественным блеском. Он проворно бежит через зал, а следом гонятся двое полицейских и размахивают дубинками. Нежданное вторжение заставляет Агхори умолкнуть.

— Это издевательство! — восклицает бородач, достигнув сцены и остановившись прямо перед Кумаром. — Как вы посмели осквернить великое имя своим продажным спектаклем? Бапу принадлежит всем нам. А вы превратили его в марку шампуня или зубной пасты! — гневно кричит он медиуму.

— Сэр, успокойтесь, пожалуйста. Не надо нервничать. — На сцене будто по волшебству, как белый кролик из шляпы, возникает Вир Бади. — Мы разберемся с этой ситуацией, а пока — рекламная пауза, — объявляет он в зал, ни к кому конкретно не обращаясь.

Протестующий даже не смотрит в его сторону. Вместо этого он достает из-за пазухи черный револьвер и, крепко сжимая в руках, направляет на медиума. Громко сглотнув, Вир Бади поспешно удаляется за кулисы. Полицейские, похоже, остолбенели. Зрители тоже словно парализованы.

— Вы еще хуже, чем Натхурам Годзе, — заявляет бородач. (Агхори-баба по-прежнему сидит закрыв глаза; только грудь часто-часто вздымается, точно ему тяжело дышать.) — Тот просто убил тело Балу. А вы глумитесь над его духом. — И, не вдаваясь в лишние разговоры, выпускает в садху три пули подряд.

Грохот от выстрелов перекатывается по залу могучей океанской волной. На сцене сверкает новая вспышка. Агхори-баба роняет голову на грудь, и его шафранная курта багровеет.

В зале начинается столпотворение. Проходы между рядами оглашаются воплями: это люди в панике устремились к дверям.

— Помогите! Мохан! — визжит Рита и пытается вырвать сумочку у напирающих сзади людей, однако нахлынувшая толпа рассерженной рекой сметает ее и несет к выходу.

Кумар остается сидеть в кресле, оцепеневший, потерянный. Его лицо задевает что-то мягкое, как ватный комок, но при этом склизкое, словно брюхо змеи.

— Да-да, сейчас пойдем, рассеянно говорит он Рите, которой уже и след простыл.

Губы не успевают сомкнуться: непонятный предмет со скоростью молнии проникает в рот. Мужчина непроизвольно давится, и что-то скользит по его пищеводу в желудок. На языке неприятное послевкусие: так бывает, если нечаянно проглотить насекомое. Мохан кашляет и плюется, чтобы избавиться от горечи. Сердце вздрагивает, по спине пробегает легкий озноб, и вдруг все тело охватывает огонь. Пульсирующая, искрящаяся энергия пронизывает его целиком, от мозга до пяток. Невозможно сказать, откуда она взялась: изнутри ли, снаружи, снизу ли, сверху — определенного источника нет, но странная сила бушует в нем подобно смерчу, ввинчиваясь в самые глубины сознания. Кумара всего трясет и колотит, словно в припадке бешенства. И тут появляется боль. Ощущение мощного удара по голове — это только начало. Следом за ним тупой клинок вонзается в сердце, и чьи-то гигантские руки стискивают грудь, калеча внутренности. Страдания так нестерпимы, что Мохан мысленно прощается с жизнью. Его мучительные вопли бесследно тонут в ужасном шуме вокруг. Перед глазами одно сплошное мельтешение. Люди с криками падают, спотыкаясь друг о друга… А потом все чернеет…

Открыв глаза, он видит пустой и притихший зал. Бездыханное тело медиума, распростертое на соломенном мате, напоминает остров посреди багрового моря. По дощатому полу разбросаны туфли, кроссовки, сандалии, шпильки… Кто-то трогает его за плечо. Мохан оборачивается.

— Эй, мистер, а вы здесь зачем? Не видели разве, что тут случилось? — рявкает полицейский с дубинкой.

И получает в ответ совершенно бессмысленный взгляд.

— Глухонемой, что ли? Вы кто? Как вас зовут?

Мохан открывает рот, однако язык отказывается ему повиноваться.

— Me… ме… меня зо…вууут…

— Да? Говорите! — торопит полицейский.

Мужчина хочет ответить: «Мохан Кумар», но имя никак не идет с языка. Невидимые пальцы впиваются в горло, перекрывают голосовые связки, выворачивают наизнанку еще не родившиеся звуки, наполняют рот чужими словами.

— Меня зовут Мохан… Мохандас Карамчанд Ганди, — слышит он как бы со стороны.

Полицейский грозно приподнимает свою дубинку.

— А с виду приличный человек. Нашли время для шуток. Повторяю вопрос. Как вас зовут?

— Я же сказал: Мохандас Карамчанд Ганди. — На этот раз голос Мохана звучит уверенно, спокойно, непринужденно.

— Еще издеваетесь? Если вы Махатма Ганди, тогда я — отец Гитлера, — ворчит полицейский; его дубинка описывает в воздухе дугу, и плечо Мохана Кумара взрывается болью.

Последнее, что он слышит, прежде чем вновь потерять сознание, — это вой полицейской сирены.

 

3. Актриса

26 марта

Нелегко быть богиней целлулоидного мира. Во-первых, нужно все время роскошно выглядеть. Ни тебе пукнуть, ни плюнуть, ни даже зевнуть. Иначе не успеешь оглянуться, как увидишь собственный широко разинутый рот на глянцевых обложках «Стардаст» или «Максим». Во-вторых, нельзя никуда пойти, чтобы следом не увязалась толпа фанатов. Но хуже всего то, что известную актрису в любое время могут ошарашить каверзными вопросами.

Взять для примера вчерашний случай в самолете. Настало время возвращаться из Лондона. Поднявшись на борт «Эйр Индия-777», я вошла в секцию первого класса (темно-зеленая куртка «Версаче» с иголочки, джинсы с поясом в модных заклепках и солнечные очки «Диор») и опустилась на свое место. 1А, как обычно. Сумочка из крокодиловой кожи марки «Луи Вуиттон» приземлилась на соседнем сиденье 1Б — тоже, как обычно, пустом. С того самого злосчастного дня, когда во время перелета из Дубаи пьяный попутчик пытался меня облапать, продюсеры заказывают и оплачивают непременно два места в первом классе: одно — для меня, второе — для моей безопасности. Скинув туфли «Маноло Бланик», я достала айпод, вставила наушники и расслабилась. Всегда затыкаю уши в самолетах — это лучший способ удержать на расстоянии надоедливых поклонников, а также алчных до автографов стюардесс и пилотов. Можно свободно разглядывать окружающих, при этом нет необходимости на них реагировать.

Короче говоря, я погрузилась в личную цифровую экосистему, как вдруг вошла стюардесса и привела за собой какую-то женщину с маленьким мальчиком.

— Простите за беспокойство, Шабнам-джи. — Подобным тоном работники персонала обращаются к пассажиру, только если желают о чем-нибудь попросить — например, чтобы тот пересел на другое место. — Это мисс Дарувала, она хочет сказать вам что-то важное.

Я окинула мисс Дарувалу взглядом.

Типичная женщина-парс, как их показывают в кино: высокая, пышная, румяная. Ядовито-розовое сари, отчетливый запах талька — сразу видно, летит эконом-классом, не выше.

— Шабнам-джи, о Шабнам-джи, эта встреча — такая честь для нас, — принялась она разливаться соловьем.

Я нацепила на лицо любезное, но слегка отстраненное выражение, означающее: дескать, так уж и быть, потерплю вас еще немного, только, пожалуйста, ближе к делу.

— Это мой сын Сохраб. — Женщина указала на мальчика в плохо скроенном синем костюме с бабочкой. — Он ваш самый большой поклонник. Сохраб видел все ваши фильмы до единого.

Я изогнула брови. Добрая половина картин, где я снималась, предназначены только для взрослых, так что либо мамаша врет, либо парень просто карлик.

Тут на ее лицо набежала тень.

— К несчастью, мой дорогой Сохраб страдает хронической лейкемией. Раком крови. Мы обратились в Слоан-Кеттеринг, но врачи оказались не в силах помочь. Они говорят, ему осталось жить несколько месяцев. — Голос женщины дрогнул, по щекам побежали слезы.

Сообразив, что сценарий меняется на ходу, я тут же примерила выражение «Добрая и Заботливая» — то самое, которым пользуюсь во время рекламно-благотворительных визитов во всякие хосписы для ВИЧ-инфицированных и палаты для неизлечимо больных.

— О, как печально слышать. — Я сжала руку мисс Дарувалы и одарила мальчика благосклонным взглядом. — Хочешь поговорить со мной, Сохраб? Подойди, присядь рядом.

Сумочка переместилась из соседнего кресла мне под ноги.

Сохраб моментально ухватился за предложение и плюхнулся на 1Б так, словно всю свою жизнь путешествовал первым классом.

— Мамочка, ты не оставишь нас на минутку? — обронил он властным тоном начальника, отпускающего домой секретаршу.

— Да, конечно, сынок. Только не досаждай Шабнам-джи. — Мисс Дарувала утерла слезы и подняла на меня сияющие глаза. — Для него это словно сон наяву. Прошу вас, уделите мальчику несколько ваших драгоценных мгновений. Еще раз простите… Вот. — И она побрела на свое место.

Я посмотрела на Сохраба. Тот пялился на меня, как одержимый влечением любовник. Под этим немигающим взглядом делалось даже как-то не по себе. Интересно, во что меня угораздило ввязаться?

— Ну и сколько же тебе лет, Сохраб? — спросила я, желая немного остудить его пыл.

— Двенадцать.

— Отличный возраст. Ты многому научился, а сколько еще впереди, правда?

— Впереди у меня ничего нет. Я даже не отмечу тринадцатый день рождения, потому что умру через три месяца, — ответил он совершенно бесстрастным голосом, которому позавидовал бы сам Франкенштейн.

— Не надо так говорить. Уверена, все будет в полном порядке, — сказала я и нежно погладила его руку.

— Не будет, — отозвался Сохраб, — но это не важно. Меня другое заботит. Хочу кое-что узнать перед смертью.

— Да, и что же?

— Обещайте ответить.

— Обещаю. Конечно.

Я просияла, как медная монета, и подумала про себя, что теперь-то не будет сложностей. Общение с малолетними поклонниками — мой конек. Им так немного нужно для счастья: узнать название моего любимого фильма, услышать о творческих планах и в особенности о том, кто еще из прославленных звезд появится вместе со мной в будущем фильме.

— Вперед, Сохраб. — Я щелкнула пальцами. — Спрашивай все, что угодно.

Мальчишка приблизил ко мне лицо и прошептал:

— Вы девственница?

Разумеется, на этом наш разговор и закончился. Я отослала маленького негодника к матери, а стюардессе устроила нагоняй, чтобы в следующий раз не вздумала нарушать мой покой во время полета. Даже ради неизлечимо больных пассажиров.

Позже, когда гнев немного улегся, я призадумалась над этой дикой выходкой. Грубо, бестактно? Согласна. И все же ручаюсь, что среди двадцати миллионов соотечественников, провозгласивших меня своим кумиром, найдется много желающих получить ответ на вопрос, заданный Сохрабом.

Мужчины в Индии делят женщин на две категории — на доступных и недоступных. Родная мать и сестра — это для них священные коровы, а все остальные — пища для непристойных снов и грязных фантазий. Любая девушка, надевшая футболку, в нашей стране слывет легкой добычей. А я так и вовсе мелькаю на экране в облегающих платьях, выставляю грудь перед камерой, покачивая бедрами под очередной зажигательный мотив. Кем же меня считать, если не объектом для пускания похотливых слюней? При этом недосягаемость лишь подливает масла в огонь. Мне приходят письма, написанные кровью, полные клятв покончить жизнь самоубийством, если я срочно не вышлю снимок с автографом. Порой из конвертов выпадают клочки папиросной бумаги с пятнами спермы. Тысячами поступают страстные предложения руки и сердца от каких-нибудь деревенских дурачков и служащих, коротающих одинокие вечера в офисах колл-центров. Известный мужской журнал прислал незаполненный чек и предложение сделать фотосессию в обнаженном виде. Да что там — женщины и те шлют мне ракхи, называют сестрой в надежде, что я уговорю их мужей не ходить налево. Девчонки препубертатного возраста расточают мне медоточивые похвалы, просят молиться, чтобы небо к ним было так же благосклонно.

Девяносто шесть — шестьдесят шесть — девяносто один — вот мои магические числа. В эпоху силиконовых прелестей я воплощение истинной красоты, от природы. Вроде бы кожа да кости, однако при чем здесь размеры тела, когда от него исходит мощный призыв, сладкий, дурманящий и воспламеняющий? Мужчины не видят меня. Они смотрят на грудь, утопают в ней и, онемев от восторга, исступленно кивают в ответ на любую мою прихоть или каприз. Пусть это всего лишь циничная эксплуатация подавленных в области подсознательного грез или незаслуженная прерогатива звезды — называйте как хотите. Зато я имею все, чего можно желать от жизни. И даже с лихвой.

«Жизнь в основе вещей, несмотря на всю смену явлений, несокрушимо могущественна и радостна», — как сказал мой учитель, Фридрих Вильгельм Ницше.

Целых три года я только и делаю, что беру от жизни все ее радости, до последней капли. Но может быть, это компенсация за предыдущие девятнадцать лет нищеты?

31 марта

Сегодня меня пригласили в качестве почетной гостьи на вечер памяти Мины Кумари — «Королева трагедии» умерла тридцать пять лет назад. Скучища ужасная. Все те же елейные речи, что можно услышать на любой церемонии награждения. Это навело меня на некоторые мысли. Ограничивается ли личность актера образом, воплощаемым на экране? Кинематограф настолько одномерен, он словно луч света, описанный Жан-Полем Сартром как «все, ничто и все, превращенное в ничто». Если судить обо мне исключительно по картинам, в истории запомнится лишь пустая блестящая кукла. А я ведь не просто ходячая мечта с кинопленки. Однажды, когда мои дневники будут опубликованы (конечно, после надлежащего редактирования), миру придется это признать. Я даже придумала замечательное заглавие для будущей книги: «Реальная женщина, или Дневники Шабнам».

19 апреля

Сегодня известная актриса, «Мисс Мира-94» Айшвария Рай, вышла замуж. Хвала небесам! Может, хотя бы теперь она перестанет сниматься. Все-таки одной соперницей меньше. В прошлом году «Трейд гайд», как всегда, проводил хит-парад героинь индийского кино, и меня поместили аж на четвертую строчку — сразу после Айшварии, Карины и Приянки. Теперь, значит, будет третья.

А впрочем, фанатам прекрасно известно, кто настоящая Актриса Номер Один. Они-то знают, что я пробилась в кино собственным упорством и талантом, а не за счет громкого титула «Мисс Вселенная» и не за счет знаменитых «киношных» предков.

Будь что будет, а моя цель в этом году совершенно ясна:

Стать Первой.

Стать Первой.

Стать Первой.

20 мая

В квартире сегодня с утра царит шум и гвалт. Шестеро разнорабочих в синих спецовках топчутся в спальне и в ванной, нарушая мое привычное уединение. Бхола у них за главного, командует и покрикивает, словно заправский бригадир. Это была его затея — поменять светильники в ванной. Теперь они утоплены в потолок, и внутри не видно лампочек. Смотрится очень мило, особенно если их приглушить. Похоже на звездное небо. В спальне на месте прежней люстры фирозабадского стекла появилась новая, с чудесными кристаллами «Сваровски».

Должна сказать, Бхола меня приятно удивил. Вот вам один из бонусов звездной жизни — вдруг сами собой находятся давно забытые дяди, тетки, племянники, о которых вы никогда не слышали, и прочие дальние родичи. Бхола как раз из их числа. Однажды прекрасным утром он возник на пороге, представившись сыном тетушки Джайшри из Майнпури, и стал умолять меня пристроить его на какую-нибудь роль. Я посмотрела на незваного гостя и расхохоталась. Прилизанные жирные волосы, отвислое брюшко, замашки неотесанного мужика — если все это и могло относиться к культуре, то разве только к сельскохозяйственной. Однако я сжалилась над деревенщиной и взяла к себе в качестве секретаря, иными словами — преданного Пятницы, а за хорошую работу пообещала когда-нибудь найти ему роль. С тех пор миновало уже два года. Думаю, он в конце концов оставил нелепую мечту о кино, зато проявил потрясающие способности помощника. Бхола не только держит на расстоянии надоедливых фанатов и охотников за автографами, он разбирается в электронике и компьютерах (я к этой технике вообще боюсь прикасаться) и в придачу обнаружил блестящую финансовую хватку. Со временем я доверила ему вести свои счета, вот только встречи до сих пор согласовывает Ракеш-джи, наш общий с Рани секретарь.

Уж больно он заурядный, этот Бхола. Никакого таланта, никакой изюминки. Хотя, если вдуматься, мир наводнен заурядными людьми. Серыми личностями, единственное призвание которых — служить нам, необыкновенным, исключительным, знаменитым…

31 мая

Пальцы болят. Минуту назад закончила подписывать письма, что-то около девятисот штук. Это своего рода ритуал, который приходится исполнять четыре раза в год. Еще одна малая часть расплаты за славу.

Мне пишут фанаты со всех концов мира, от Агры до Ямайки. Пять тысяч писем в неделю, двадцать тысяч в месяц. Мой агент, Рози Маскаренхас, отбирает среди них примерно тысячу заслуживающих личного ответа, который представляет собой стандартный набор фраз о том, как я рада общаться со своими поклонниками, потом немного трепа о планах на будущее и в заключение — пожелания здоровья, счастья, процветания. К ответу всегда прилагается глянцевый снимок, достаточно милый и скромный, если адресат — ребенок или женщина, либо что-нибудь более чувственное для взрослого мужчины. Рози предлагала приобрести аппарат, умеющий воспроизводить подписи, чтобы избавить меня от лишних забот, но мне удалось ее разубедить. Я и так обитаю в насквозь фальшивом мире, где все иллюзорно; пускай же хотя бы автограф будет реальным.

Я представляю себе восхищение очередного фаната, когда тот распечатает конверт и увидит мою фотокарточку. Слышу, как он или она визжит от изумления и восторга. Письмо будет непременно показано всем родным, друзьям и близким. Соседи придут на него подивиться. Не одну и не две недели его будут обсуждать, целовать и орошать слезами. Потом, возможно, перекопируют, заламинируют, вставят в рамку и, что весьма вероятно, превратят в объект поклонения… От этих мыслей боль в пальцах куда-то исчезает.

Рози, как правило, не вскрывает конверты с пометкой «Лично в руки». Их я просматриваю сама — в свободное время, когда хочу поразвлечься. Пожалуй, не существует нации, больше помешанной на кинематографе, нежели наша. Здесь каждый второй хочет стать актером и отправиться в Мумбаи покорять Болливуд. Мечтатели подобного сорта, которых можно найти где угодно — в захолустных деревнях и в придорожных лавках, торгующих орехами бетеля в кишащих малярийными комарами болотах и рыбацких поселках, — пишут на корявом хинди, а то и на пиджин-инглиш. Коверкая предложения и перевирая синтаксис, иногда они просто поверяют кумиру свои мечты, но чаще просят совета, помощи, порой даже денег. К письмам нередко прилагаются фотографии, на которых эти несчастные пыжатся, тужатся, жеманятся и пускают пыль в глаза, пытаясь втиснуть все свое изумление, желание, отчаяние в один-два кадра, призванных растопить сердце будущего продюсера. Пустые надежды: объектив беспристрастно выставляет на свет каждую шероховатость, каждый промах. От этих позеров так и разит неискоренимой пошлостью, глупостью и совершенной беспомощностью.

Больше всего меня тревожат письма от малолетних девчонок — совсем зеленых, не старше тринадцати лет, но уже мечтающих убежать из дома, оставив семьи, ради пятнадцати минут ослепительной славы. Знали бы они, чего это стоит — сделать карьеру в Мумбаи. Прежде чем беглянка достигнет постели директора по кастингу, какой-нибудь грязный фотограф или сладкоречивый агент заманит ее работать в сауну с глубоким массажем или в захудалый бордель. Таким образом хрупкие мечты о звездной жизни разбиваются о жестокую реальность сексуального рабства.

Я никогда не отвечаю этим дурочкам, поскольку не обладаю ни склонностью вмешиваться в чужую достойную сожаления жизнь, ни властью переменить опасную траекторию обреченной судьбы. Это же закон джунглей: выживает сильнейший. Прочие отправляются в мусорную корзину истории. Или на помойку общества.

16 июня

Снова звонил Вики Рай. Он уже второй год меня преследует. Надоел хуже злого комара. Но Ракеш-джи не советует категорически от него отмахиваться. Все-таки продюсер, причем не без определенного влияния.

— Почему вы не хотите со мной поговорить? — спросил Вики Рай.

— Да потому что сказать нечего, — ответила я. — И как вы достали мой номер телефона?

— Знаю, вы меняете их каждые три месяца, но у меня свои надежные источники. А вы меня по-прежнему недооцениваете, Шабнам. Я бы столько мог для вас сделать.

— Например?

— Например, добыть вам Национальную кинопремию. У отца есть кое-какие связи в правительстве. Только не говорите, будто вам не нужна эта премия. В конце концов, она мечта любого хорошего актера. Это и есть настоящее признание.

— Что ж, в настоящее время я мало интересуюсь наградами.

— Ладно, а как насчет роли в моем новом фильме? Он называется «План Б». Акшай уже согласился. Съемки начнутся в июне.

— Никак не получится. В июне я уезжаю в Швейцарию, буду работать с господином Дхаваном.

— Если вам не выкроить месяц, может, найдется свободная ночь? Одна только ночь?

— Для чего?

— Будто сами не понимаете. Приезжайте в Дели, я все устрою. Или, хотите, я прилечу в Мумбаи?

— Я хочу одного — чтобы вы прекратили этот разговор и никогда меня больше не беспокоили, господин Вики Рай, — отчеканила я, выключая телефон.

За кого меня принимает этот подонок? Что я ему, игрушка из магазина? Надеюсь, он будет осужден за убийство Руби Джил и отправится гнить в тюрьму до конца своих дней.

30 июля

Джай Чаттерджи просто несносен; хоть головой об стенку бейся. Никто не спорит, он самый блестящий из режиссеров, однако в придачу и самый эксцентричный. Сегодня встречает меня на «РК-студиос» и предлагает сняться в новом фильме.

Я даже вся задрожала от восторга. Роль у Джая Чаттерджи — это не просто будущий мега-хит, но и целый дождь из наград и премий. Он настоящий Спилберг Болливуда.

— О чем фильм? — спросила я, силясь унять свой трепет.

— Об отношениях между юношей и девушкой.

— Расскажите про героиню.

— Это очень красивая девушка из богатой семьи, — произнес режиссер в своей обычной задумчивой манере, перебирая пальцами клавиши воображаемого рояля. — По имени… скажем, Чандни. Родители сватают ее за сына богатого промышленника, однако наша героиня случайно влюбляется в таинственного бродягу, которого зовут Кей.

— Ой, интересно! — взвизгнула я.

— Ну да. Кей одновременно как бы из нашего мира — и как бы нет. Он излучает особую гипнотическую силу, которая околдовывает Чандни с головы до пят. Девушка поддается чарам, превращается в рабыню и только теперь понимает, что незнакомец на самом деле не кто кто-нибудь, а Князь Тьмы.

— Ух ты, неужели сам дьявол?

— Exactement! Причем я хочу изложить историю как от лица Чандни, так и от лица Кея. Их голоса переплетутся, создавая драматическое напряжение между героями, которое станет мощной движущей силой рассказа. Что думаете?

Я перевела дух.

— По-моему, изумительно. Такого в индийском кино еще не видели. Это будет новый шедевр великого Чаттерджи.

— Значит, вы со мной? Согласны быть моей Чандни?

— Ну конечно! Ради вас я порву любые контракты. Когда начинаем работать?

— Как только найду Кея.

— Не поняла?

Режиссер помолчал, поглаживая свою клочковатую бороду.

— Я задумал создать новую нишу в кино — разгневанный молодой человек. Сколько можно скармливать зрителю одних и тех же мускулистых громил, переодевшихся героями боевиков, и загорелых придурков, прикидывающихся королями любви? Люди тоскуют по свежему воздуху, им нужны перемены. Мой Кей должен стать предвестником грядущей эпохи. Новая точка отсчета, этакий квазигерой. Личность, соединившая в себе черты героя и злодея. Суровый — и в то же время мягкий. Жесткий, но способный на нежность. Один взгляд на него растопит вам сердце, а при виде его гнева кровь будет застывать у вас в жилах.

— На эту роль идеально подходит Салим Ильяси, разве нет? — вставила я.

— У меня такое же чувство, — мрачно промолвил Чаттерджи. — Беда в том, что Салим отказывается со мной работать.

— Отказывается?

— В одном интервью я имел неосторожность задеть его покровителя, Рама Мохаммеда Томаса.

— И что же вы собираетесь делать?

— Искать еще одного Салима Ильяси. А пока подождем.

Нет, вы когда-нибудь слышали подобные речи? Задерживать съемки — и почему? Ладно бы недоставало сценария, режиссера или финансового директора. Но героя, причем несуществующего? С другой стороны, это же Джай Чаттерджи. Велит подождать — значит, подождем. Никуда не денешься.

2 августа

Сегодня с пометкой «лично в руки» доставили следующее послание:

Уважаемая Шабнам-диди, [26] надеюсь, что Божья милость благословлять вас. Я Рам Дулари почтительно припадать к вашим ногам. Быть брахмин майтхил, [27] девятнадцати лет возраста, жить в деревне Гаурай блока Сонбарса в районе Ситамархи, штат Бихар, и являться единственная девушка в деревне с образованием шесть классов.

Я сейчас в большой бедственности. Крупные потопы нахлынуть на нашу деревню и утопить все. Наш дом и скот смыть прочь, уважаемый папа и мама очень несчастно погибнуть. Я быть спасена армейской лодкой. Сперва остаться в очень плохом лагере из разорванных палаток в Ситамархи, но теперь я жить в доме лучшей подруги Нилам, в Патне.

Я ничего не знать о вас, потому что в деревне не иметь большого синетеатра, как в Патне. Однако Нилам видеть множества ваших фильмов и называть меня вашей младшей сестрой. Она снимать фоты со своей камеры и просить меня послать вам.

Я быть очень хороший повар, знающий очень многие типы рецептов, в их числе гулаб джамун [28] и суджи-ка-халва. [29] Хорошее шитье так же могу и связать один свитер за два дня. Поскольку, будучи брахмин майтхил, я готовить точно как в ритуалах, полностью вегетарианское, и все посты и праздники соблюдать в точности.

Любезно связаться со мной по верхнему адресу и помочь мне взявши меня в Мумбаи и давши мне работу и кров. Бог одарить вас дождем из полных благословений.

С ногами припадать всем старшим в семье и любовью к деточкам.

Ваша младшая сестра Рам Дулари.

В этом письме было что-то особенное. Я дюжинами получаю послания от юношей и девушек, готовых драить полы у меня в доме ради счастья быть рядом с кумиром. Но Рам Дулари назвала себя моей младшей сестрой — странно, необычно. Это заставило меня вспомнить о настоящей сестре, Сапне — ей тоже девятнадцать. Наверное, она до сих пор живет в Азамгархе с родителями. Впрочем, не знаю: мы не общались вот уже три года. Они сумели вычеркнуть меня из своей жизни, а я нет.

Я вынула из конверта снимки. Стандартный размер — шесть на четыре дюйма. Глянец. При виде первой карточки я чуть не упала со стула. На меня смотрело мое же собственное лицо крупным планом — большие темные глаза, точеный носик, полные губы, округлый подбородок.

Я быстро схватила второе фото. На нем Рам стояла в дешевом зеленом сари, прислонившись к дереву. Не только ее лицо, но и фигура поразительно схожи с моими. Единственная разница, пожалуй, заключается в прическе. У девушки — распущенные по плечам локоны, черные и блестящие, тогда как я в настоящее время ношу боб длиной до подбородка с асимметричной челкой — последний писк моды. Но это несущественная деталь. Рам Дулари просто вылитая я. Можно сказать, она мой доппельгангер.

Однако меня поразило не только сверхъестественное сходство между нами. На фотографиях девушка выглядит на удивление просто, естественно. Никаких потуг, наигранности, ни малейшей претензии кому-то подражать. Она такая, какая есть, и даже не сознает своей красоты. В моей душе что-то шевельнулось. Взгляните на меня: живу в лучшем городе Индии, в роскошном пентхаусе на пять спален, и посмотрите на нее: несчастная сирота, из последних сил борется за существование в самом сердце Бихара, где безнаказанно рыщут целые банды мародеров. В эту минуту я твердо решилась помочь ей. Завтра же отошлю Бхолу в Патну, пускай доставит Рам Дулари в Мумбаи, ко мне.

Не представляю, что я буду с ней делать. В доме достаточно слуг, в том числе и хороших брахминов. Знаю лишь одно: я не могу оставить бедную девушку на произвол судьбы. Не могу безучастно смотреть, как она страдает. Я вмешаюсь, переменю доставшуюся ей долю.

Да, но не изменит ли это мой собственный жребий?

 

4. Туземец

Над крышей древесной хижины посередине поляны раздался плач, протяжное рыдание с перерывами на короткие всхлипы, похожее на погребальную песнь. Горестная мелодия достигла пика, пошла на спад и опять вознеслась, повторяя ритм океанских волн, разбивающихся о близкую пристань.

Стояли первые дни октября. Юго-западный муссон Куала-кенья сменил гнев на милость, и вновь наступила жара. Для того чтобы в полдень выйти под лучи палящего солнца, требовались решительность и особый склад характера.

Меламе и Пемба остановились перед хижиной и переглянулись.

— Третья смерть за эту осень, — дрогнувшим голосом промолвил мужчина постарше. — Легионы эука растут.

Пемба мрачно кивнул:

— Злобные духи множатся — добра не жди. Если так и дальше пойдет, мы все скоро вымрем, словно дюгони.

— Ах дюгони! Я почти забыл, каковы они на вкус, — проговорил Меламе с тоской и облизнул пересохшие губы.

— А Пемба еще помнит. Вообще-то я убил дюгоня в день своей инициации.

— Да, ты был великим охотником. Одним из лучших, — с одобрением отозвался Меламе. — А нынешняя молодежь? Они даже в день танагиру пьют пиво и колу, это иноземное пойло!

— Твоя правда, Вождь. Что же сказать? Мой Экети ничем не лучше прочих. То и дело вертится возле чиновников из Службы социального обеспечения, ожидает подачек. Говорят, он меняет мед и серую амбру на сигареты. Я не раз уже заставал его за курением. Позор на мою голову, — глухо ответил Пемба.

— Думаю, самое время навестить шамана, — рассудил Меламе. — Сегодня мы все будем заняты погребением Талаи, но завтра утром нужно собрать совет. Как-нибудь поосторожнее передай всем нашим. Встречаемся в лесу, возле хижины Нокаи.

Там нас не выследят хищные глаза чиновников соцобеспечения. Есть среди них один особенно пронырливый… Как же его… Ашок.

— Это ты верно заметил, Вождь. Он проявляет нездоровый интерес к нашему племени. Дети даже прозвали его Том-Подгляда. — Пемба рассмеялся.

— По-моему, он опаснее змеи. Постарайся, чтобы Ашок не пронюхал о нашем замысле.

— Да, Вождь, — кивнул Пемба..

Лес переливался всеми оттенками зелени с легкими вкраплениями белой и розовой красок — это с ветвей свисали грозди вьющихся орхидей и розовые лилии росли тут и там густыми пучками, напоминая муравейники. Треугольные гималайские кедры колоннами уходили в небо. В джунглях царил неумолчный гам, повсюду кипела жизнь. Облака мошкары гудели свои монотонные песни. В зарослях орали невидимые длиннохвостые попугаи. По кустарникам скрипели цикады. В подлеске ползали вараны и змеи.

Меламе стоял на маленькой опушке под сенью раскидистого вечнозеленого гарджана, прямо напротив хижины шамана, и озирал свое стадо. Женщины, как всегда, делали украшения из ореховой скорлупы и морских ракушек, собирали хворост или заплетали волосы в косы. Мужчины обтесывали большую колоду, пытаясь построить лодку.

Вождь глубоко набрал в грудь лесного воздуха, еще напоенного ароматами утренней росы, и с грустью взглянул на обрамленный древесными кронами пейзаж. Этот жалкий зеленый оазис — вот и все, что осталось прежнего на острове. Поселение в Заливе Дюгоня было усеяно бревнами. Дребезжащие грузовики, до краев груженные древесиной, ежедневно тряслись по Древесной дороге Малого Андамана. Остров пустел на глазах, лишаясь лесного покрова. Буквально каждый клочок земли теперь занимали рисовые поля и кокосовые плантации. И только здесь, в этом последнем убежище, островитяне могли еще слушать пение птиц и просто быть самими собой — нагими, вольными, живыми.

— Ну что, готова приманка? — спросил вождь.

Пемба кивнул, указав на большой глиняный горшок у себя в ногах. Меламе с довольным видом повернулся и постучал в дверь конической хижины знахаря, настолько низкой, что войти в нее можно было только на четвереньках.

— Уходите! — прокричал торале. — Нокаи видел дурные сны. Нокаи не может покинуть хижину.

Меламе вздохнул. Нелюдимый и скрытный знахарь крайне редко выбирался из леса и вообще прославился своей несговорчивостью. Но без его волшебных чар и знаний племя давно бы вымерло. Нокаи мог остановить бурю, положив размельченные листья под камень на берегу; он умел предсказать приближение болезни по моршинкам на лице и определить пол еще не родившегося младенца, едва потрогав живот будущей матери. Один лишь торале знал, как уберечься от злобных духов и ублажить добрых, как защитить клан во время лунного затмения и как отвести проклятие. Вождь был уверен, что Нокаи может сотворить любое чудо, кроме воскрешения мертвых, и потому продолжал терпеливо стоять у двери с горшком в руках.

— Посмотри, что мы принесли, Мудрец. Это мясо черепахи, совершенно свежее: Пемба только вчера ее изловил. — Меламе снял крышку, чтобы благоухание проникло в хижину. Пожалуй, единственной слабостью Нокаи была его страсть к черепашьему мясу.

Наживка подействовала. Вскоре дверь хижины приоткрылась, и сморщенная рука, схватив горшок, утащила его внутрь. После долгого ожидания торале ворчливо велел гостям заходить. Меламе и Пемба проскользнули внутрь.

В хижине было довольно просторно. Посередине возвышался спальный помост. Потолок украшали самые разные предметы — черепа животных, раковины моллюсков, луки со стрелами, пестрые лоскуты. На земле стояла деревянная чаша, наполненная полосками сушеного мяса кабанов и змей. В дальнем углу в глиняном сосуде потрескивал огонь. Нокаи восседал посередине хижины на великолепной тигровой шкуре, якобы подаренной бельгийским королем в благодарность за исцеление от смертоносной гемоглобинурийной лихорадки. Принесенный горшок лежал у него в ногах, вылизанный дочиста.

Шаман уставился на гостей пустыми глазами, блестящими в полумраке подобно двум озерам.

— Зачем вы меня потревожили? — буркнул он.

— Племя в большой беде, Мудрейший, — отвечал Меламе. — Дикие свиньи вывелись, черепахи попадаются не чаще дюгоней, и члены нашего рода мрут как мухи. Талаи — уже третий по счету. Чем мы прогневили духов?

— Все из-за того, что вы утратили ангетьяй, — сурово процедил Нокаи. — Морской камень — дар нашего великого предка Томити, на нем оставил зарубки сам Тавамода, первый человек на земле. Пока святыня была с нами, мы оставались под защитой. Даже убийственный цунами не причинил нашему роду никакого вреда. Напротив, одна из женщин благополучно разрешилась девочкой. И только после исчезновения ангетьяй настали темные времена. Как же вы допустили кражу нашей самой священной реликвии?

— Я правда не знаю, Мудрейший, — опустил глаза Меламе. — Камень хранился в глубине Черной Пещеры на дальнем краю залива. Никто из инене в жизни туда не совался. Ума не приложу, кто мог его взять.

Нокаи рыгнул, пошарил среди костей, трещоток, амулетов и морских ракушек, рассыпанных на тигровой шкуре, и вытащил раковину жемчужницы.

— Взгляни, — произнес он. — Когда-то это было живое существо, а теперь — пустая, мертвая скорлупа. Как же так получилось? Дух, населявший раковину, оставил ее. Пулуга обитал в ангетьяй. Когда морской камень покинул Гауболамбе, Пулуга отлетел вслед за ним. Теперь у нас нет защиты. Духи-покровители разгневаны, ведь мы допустили кражу своего бога.

Теперь они сеют на острове смерть и опустошение. Это проклятие онкобоукуэ. Разумеется, похититель святыни тоже не избежит проклятия. Духи не пощадят его, но и нас покарают за легкомыслие.

— Что же делать? Как нам спастись? — подал голос Пемба.

— Есть лишь один способ, — ответил Нокаи. — Кто-то должен вернуть священный камень.

— Для этого нужно знать, кто забрал ангетьяй и где он сейчас находится, — возразил Meламе. — Только ты можешь нам подсказать.

— Да, Нокаи это под силу. — Шаман кивнул. — Но взамен я потребую столько черепашьего мяса, чтобы хватило на целый сезон дождей, большой горшок меда и, самое меньшее, пять отличных свиных черепов.

— Договорились, Мудрейший. Теперь скажи нам, кто взял святыню.

Нокаи подтащил поближе глиняный сосуд с огнем и, еще раз перерыв кучу на ковре, нашел тяжелый ком красной глины и немного бурых семян. Семена он бросил в пламя, где они взорвались, издав громкий хлопок, а глину размазал по телу и по лицу. После чего взошел на спальный помост, поднял матрас и вытащил из-под него четыре крупные кости.

— Вот мое главное достояние. Останки великого Томити. Меламе и Пемба преклонили колени в знак уважения к великому предку. Нокаи опять уселся на ковер из шкуры и разложил кости вокруг себя. Затем опустил голову между колен и, судя по его виду, заснул.

Гости настроились на ожидание. Происходящее было им не в новинку. Знахарь готовился посетить потусторонний мир. Бурые семена и красная глина предназначались для защиты от злобных духов, а кости предка — для привлечения благожелательных покровителей. Очень скоро духи ворвутся в пещеру вместе со студеным сквозняком. Слепые, точно кроты, они ощупают все тело торале, и он затрясется от холода. Тогда его свяжут, как свинью, взвалят на спину и утащат в небо.

Битых восемь часов Меламе и Пемба наблюдали за телом Нокаи, недвижным, будто застывшая черепаха. Тем временем за порогом хижины все удлинялись тени. Наконец, уже поздно под вечер, торале внезапно проснулся. Тело его покрывали бесчисленные синяки и порезы. Поведя вокруг мутными, шальными глазами, он закричал:

— Воды, скорее дайте мне воды!

Пемба уже держал кувшин наготове. Торале пил жадно, взахлеб, так что желанная влага струями бежала у него с подбородка. Отдышавшись, шаман многозначительно возвестил:

— Ангетьяй а-ти-эйбе. Нокаи видел морской камень!

Утомленный только что пережитым потрясением, торале отрывочно поведал об увиденном; подробности приходилось вытягивать клещами. По словам Нокаи, это было самое длинное из его путешествий. Взмывая к небу, он пролетал над заснеженными вершинами гор и протяженными, причудливо извивающимися реками. Проносился над безжизненными пустынями и одетыми в зелень долинами. Встречал металлических птиц, летающих в облаках, и длинных железных змеев, ползающих по земле, пыхтя дымом. Дух Томити сам вывел его на след ангетьяй, перенеся над вязкими мангровыми болотами в огромный и суетливый город, кишащий людьми, с бетонными постройками выше самых высоких горных пиков; город, в котором ночь освещали сразу тысячи солнц. Торале камнем устремился вниз, к маленькому домику под зеленой крышей, стоящему на берегу крохотного пруда, — и тут в тесной комнатке он увидел ангетьяй, водруженный на постамент, в окружении живописно изображенных богов инене.

— Скажи, Мудрейший, кто живет в этом доме? — стал допытываться Меламе. — Он-то и взял морской камень.

— Внутри я видел двоих. Старую женщину в белом платье и низенького лысого мужчину, у которого очень густые брови, тонкие губы и нос картошкой, — ответил Нокаи, прибавив: — А еще он был в очках.

— Банер-джи! — в один голос воскликнули Меламе и Пемба, узнав по словесному описанию старшего чиновника из службы соцобеспечения, два месяца назад невесть по какой причине поспешившего покинуть остров.

— Хвала Пулуге. Теперь-то все горести позади, — объявил Нокаи. — Духи утихомирятся, как только вернется камень. Будет вдоволь меда, свиней, цикад и черепах. Никому больше не придется умирать и превращаться в эука.

Мужчины втроем вышли из хижины, и Меламе сообщил обо всем прочим членам совета старейшин, терпеливо ждавшим вестей с самого утра.

— Остается один-единственный вопрос: кто возьмет на себя эту задачу? — вставил Пемба. — Кто отправится в землю инене и добудет морской камень?

Старейшины посмотрели друг на друга — и каждый отвел глаза. Над поляной повисло молчание. Ветерок присмирел; даже дети вдруг перестали бегать, потрясая игрушечными луками и стрелами, а вместо этого стояли в сторонке тише воды, ниже травы. Только волны вдали продолжали биться о рифы. Воздух сгустился и потемнел от напряжения.

Тут под ноги Меламе, едва не задев Туми, кормившую грудью младенца, прямо с неба упала пустая бутылка из-под пива «Кингфишер». Все как один испуганно подняли глаза, гадая, что за новую кару решили обрушить на них заоблачные духи, и сердито нахмурились, когда различили Экети, примостившегося в раскидистой кроне гарджана. А тот добродушно всем помахал.

— Эй ты, цыплячья нога! А ну, слезай! — гаркнул Пемба. — Не то я стану первым из отцов, кто попросит Нокаи превратить его сына в собаку.

Двигаясь проворно, как обезьянка, Экети неохотно спустился с высокого дерева, спрыгнул наземь и замер перед отцом с немного застенчивой ухмылкой на лице. По меркам своего племени, это был довольно высокий (целых пять футов) и мускулистый молодой человек. На его красных шортах повсюду зияли дыры, а некогда белую футболку с логотипом «Ковбоев Далласа» покрывала грязь. На шее висела пластиковая бутылочка с жевательным табаком.

— Ни один из вас не ответил на главный вопрос в истории нашего племени. — Меламе вновь обращался к старейшинам. — Кто же вернет священный камень?

И еще раз ответом ему была неприступная стена молчания.

— Что стало с твоим народом, Вождь? — укоризненно произнес Нокаи. — Значит, никто не готов защитить честь племени?

Меламе пристыженно молчал, опустив руки. В эту минуту он походил на осужденного арестанта. Затянувшуюся неловкую паузу нарушил не кто иной, как молодой человек в красных шортах.

— Экети пойдет, — негромко сказал он.

Меламе взглянул на него с большим сомнением.

— Думаешь, тебе это по плечу? В последнее время я только и вижу, как ты шатаешься по пляжу, пьешь пиво и колу да клянчишь деньги у иностранцев.

— Хвала Пулуге, — вмешался Нокаи. — Экети гораздо умнее, чем вы полагаете. Девять месяцев я обучал его своим тайнам. Но мальчик не хочет превращаться в торале. Он хочет завоевать весь мир. Дайте ему такую возможность, вот мое слово.

Меламе повернулся к Пембе:

— Ты отец. Что скажешь?

Тот глубокомысленно кивнул:

— Я согласен с Нокаи. Если оставить Экети здесь, он сделается рабом чиновников из соцобеспечения. Так и станет всю жизнь пресмыкаться. Будем считать это обрядом инициации.

— Ну да, окончательным танагиру, — поддержал его Нокаи. — Это встряхнет все племя. По возвращении мы будем чествовать Экети как настоящего героя. Так же, как наши предки встречали Томити, когда он впервые принес нам святыню с острова Баратанг.

Меламе повернулся к Экети:

— Ты понимаешь, насколько опасное путешествие тебя ждет?

— Экети готов рисковать, — отвечал тот с несвойственной его возрасту серьезностью. — Племя рискует не меньше моего: все наше будущее висит на волоске.

— Не волнуйся, Нокаи не оставит тебя одного, — обнадеживающе произнес шаман. — Возьмешь у меня в дорогу особые клубни, дающие защиту от духов, и снадобья от любого недуга. — Он заглянул в хижину и вернулся с разукрашенной челюстью на черной веревочке. — Повесь эту священную кость на шею, и тебя будет охранять сам Пулуга. С ним никакое зло не страшно.

Экети принял дары, преклонив колени. Потом он стянул футболку, сорвал с шеи табакерку и вместо нее повесил амулет. На фоне угольно-черной кожи челюсть, казалось, мерцала собственным тихим светом.

— А вдруг его поймают и схватят чиновники соцобеспечения? — забеспокоился Пемба. — Помните, Кора хотел тайком забраться на катер — и как ему за это досталось? Ашоку не занимать ума и коварства. Он даже владеет нашим языком.

— Подумаешь, — с презрением отмахнулся Экети. — Я говорю по-английски лучше любого из них. Чиновники глупы, отец. У них одни только деньги в голове. А до меня никому нет дела. Но как же я попаду в Индию? Экети — не Нокаи, он не умеет летать,

— Мы выстроим для тебя лодку, — сказал Меламе. — Лучшую среди лодок, построенных нашим племенем. Отправишься при темной луне, никто не увидит. Думаю, через несколько дней ты доберешься до земли инене. Останется отыскать негодяя Банер-джи и вернуть похищенный камень.

— А как я найду Банер-джи?

— Отыщешь дом под зеленой крышей.

— Эй, здесь хоть кто-нибудь представляет себе, что такое Индия?! — воскликнул Экети. — Она безгранична, как небо. Это все равно что искать песчинку на морском берегу. Мне нужно знать адрес. В Индии он есть у всех. Так нас учили в школе. Ну и кто же мне скажет адрес?

— Мы об этом как-то не подумали, — признался Меламе и почесал в затылке.

Совет погрузился в молчание,

— Хвала Пулуге. Кажется, я знаю, как помочь делу, — послышалось вдруг, и на поляну, отделившись от потемневших крон, выступила некая тень.

Островитяне замерли в ужасе. Это был пресловутый Ашок, младший чиновник службы соцобеспечения.

— Куджелль! — выбранился Пемба.

На языке онге его слова значили что-то вроде: «Вот черт!», хотя дословный их перевод: «Свинья помочилась!»

— Я пришел с миром, — бегло проговорил Ашок на местном наречии, подходя к собравшимся.

Это был мужчина чуть немногим старше тридцати, среднего роста, худого телосложения, с короткими черными волосами и гладко выбритым подбородком.

— Я доставлю Экети в Индию, — объявил Ашок. — Мне известен адрес Банер-джи в Калькутте, Я помогу вам вернуть священный камень. Только расскажите, как он выглядит.

Достав из кармана ручку, чиновник открыл тонкий черный блокнот.

 

5. Вор

Еще шесть минут, и мне конец. Я вылакал целую бутылку «Крысиной смерти номер тридцать». Страшная отрава уже разбегается по моим венам. Чтобы убить крысу, ей нужно всего три минуты. Человек протянет, пожалуй, вдвое больше. Сначала меня парализует, затем тело станет синеть. Сердце начнет пропускать удары, а там и совсем остановится: Так преждевременно оборвется на двадцать первом году моя непутевая жизнь.

Мама сказала бы: самое время вспомнить о Боге. Покаяться в грехах. Но что толку? Шива не спустится с горы Кайлас ради того, чтобы вытащить меня из передряги. Сдался ему какой-то босяк. Он помогает богатеньким. Вот почему, хоть я и живу на земле храма, но в Бога не верю.

Мой покойный друг Лаллан, конечно, решил бы, что я притворно наложил на себя руки, лишь бы добиться внимания какой-нибудь цыпочки. Но нет, это не игра. И даже не суицид. Это убийство.

Напротив меня стоит мистер Динеш Пратап Бхусия и тычет мне в живот револьвером. Пушка у него дорогая, импортная. Собственно, это он заставил меня осушить бутылку. Будучи вынужден выбирать между пулей и ядом, я предпочел последнее. Пить отраву по крайней мере не больно. Правда, эта мерзкая коричневая жижа по вкусу напоминала грязь.

Мистер Д.П. Бхусия с почти безумным блеском в глазах наблюдает за тем, как я умираю. Среди своих братьев он самый опасный. Однажды я видел, как он терзал любимого пса, тыча ему прямо в морду острой палкой. Вообще-то в клане Бхусия все рождаются с отклонениями. Старший брат, Рамеш, готов перепортить всех особей женского пола в округе, от прачки до уборщицы, пока его толстая женушка прохлаждается в салонах красоты. А младший брат, Суреш, тоже портит — правда, уже продукты. У него свой универмаг на перекрестке Андхерия, так там любой товар чем-нибудь подпорчен. В бобах непременно мелкие камешки, в рисе — песок, в пакетиках с пряностями — искусственные красители, в муке мел. Покупателям достаются поддельное молоко, поддельный сахар, поддельные лекарства, поддельная кола, даже вода в бутылках — и та разбавлена. Если вдуматься, еще неизвестно, кто из братьев хуже. К тому же они и выглядят одинаково, словно сделаны под копирку. Даже я иногда не уверен, с которым из них говорю. Отец, мистер Джай Пратап Бхусия, тоже копия сыновей, только состаренная. Такое ощущение, будто женщины клана владеют конвейером, на котором род за родом штампуют мужчин, совершенно идентичных друг другу. Стоит вам повстречаться с одним представителем этого семейства на улице, и вы непременно скажете: «Вот идет Бхусия», — трудно не отличить черного буйвола в стаде коров.

Будь их дамы столь же уродливы, я бы не оказался в теперешнем положении. Я ведь устроился служить в этом доме главным образом из-за Пинки, единственной сестры полупомешанных братьев. Кожа у нее словно разлитый мед, а тело напоминает автомобиль «БМВ». Обтекаемые формы снаружи, мягонькая обивка внутри. Однажды я увидел красотку в храмовом комплексе и как дурак поспорил с Джаггу (он там торгует цветами) на тысячу рупий, что в течение двух месяцев закручу с ней роман.

Работать прислугой, имея в кармане университетский диплом, — то еще унижение, однако лучшего способа проникнуть в дом я не нашел. По счастью, место как раз оказалось незанято. Впрочем, любая зажиточная семья в столице страдает нехваткой прилежных рук. Хорошие слуги в наши дни столь же редки, как запчасти для «дэу-матиз». Одно то, что я живу при святилище, заставило Бхусий увидеть во мне благонадежного и богобоязненного человека, и мне положили жалованье — три тысячи рупий в месяц.

Теперь уже, задним числом, признаюсь: это была самая крупная ошибка в моей жизни. Телефонному воришке высокого полета, привыкшему иметь дело с «Нокиа» и «Самсунгами», не пристало возиться с посудомоечным средством «Прил» и мылом «Рин».

Да еще эти Бхусии… С виду такая набожная, законопослушная семья: ходят в храмы по понедельникам, жертвуют Шиве большие деньги. Пока я не начал у них работать, даже и не подозревал, какие это первостатейные мошенники и обманщики. Грубые, толстокожие, неотесанные, они обожали устраивать разносы за любой проступок или оплошность.

И ладно бы, если бы командовали одни мужчины, так ведь и дамы туда же! Они относились ко мне точно к своей собственности. К примеру, жена господина Румеша посылает меня в химчистку; жене господина Суреша срочно вынь да положь новый фильм на DVD. А самое главное: Пинки Бхусия ижершенно не поддавалась моим чарам. Я-то рассчитывал соблазнить девчонку без особого труда. Судя по манере одеваться, она не слишком опытна в подобных делах, но в то же время вроде и не ледышка. Не коварная искушенная стерва, однако и не синий чулок. Чего я только не перепробовал, чтобы привлечь ее внимание: прикидывался и нежным воздыхателем, и работягой с золотым сердцем; хотел впечатлить ее глубокими познаниями в области мобильных телефонов и тонким пониманием национальной политики — все без толку. Пинки видела во мне исключительно прислугу: когда пожурит, когда приласкает, но чтобы разглядеть перед собой настоящего мужчину — этого не дождешься. В голове одни лишь безмозглые подружки да еще ненаглядный CD-плейер. Даже ванных такие двери, что при всем желании не подсмотришь… В общем, через какой-нибудь месяц я понял: дело труба.

Тут бы мне бросить эту работу, признать свое поражение, отсчитать победителю-Джаггу тысячу рупий, однако судьба неожиданно повернулась так, что волей-неволей пришлось остаться. Аша, более известная всем как супруга Динеша Пратапа Бхусии, воспылала ко мне внезапной страстью. Однажды сырым и теплым вечером я принес к ней в спальню кое-какие туалетные принадлежности. Аша заперла дверь, схватила меня за рубашку, набросилась и всего зацеловала. Так завязался наш роман.

Прислуга — самый недооцененный класс на земле. Она не ждет от хозяев ни нежности, ни сострадания. Ей нужно лишь уважение. И даже не за дела — скорее за знания. Как-нибудь подойдите в шесть утра к будке «Матушки молочницы», потолкайтесь в очереди; ручаюсь, вы соберете столько горячих сплетен и сведений «не для посторонних», что можно будет уже не смотреть последние новости по телевизору. Слуги все видят, все слышат, все замечают, хотя порой и напускают на себя вид равнодушных тупиц. Господа для них — все равно что герои любимой «мыльной оперы»: за кем и следить от скуки, в то время как собственная жизнь сера и однообразна? Малейший жест, на который никто из клана даже не обратит внимания, чуть уловимое дрожание голоса — и вот уже им известно все. Эти молчаливые (когда нужно) свидетели первыми в доме знают, следует ли хозяину ожидать банкротства и скоро ли его дочке придется делать аборт. От них не укрыто ни то, кто за кем увивается, ни кто на кого точит зуб.

И опасайтесь их мести. Немало насчитывается случаев, когда престарелого господина вместе с женой поутру находили зарезанными в собственной постели, причем виновным оказывался какой-нибудь повар-бихарец или охранник из Непала, доведенный хозяином до отчаяния. Я тоже потихоньку мстил обидчикам. Вот, например, господин С.П. Бхусия, любитель портить продукты, и не подозревает, что сам каждый вечер ест порченого цыпленка карри. Я от души плевал в тарелку, прежде чем подавать ее на стол. А что касается пожилого господина Бхусии, то он, при его никуда не годном вкусе и обонянии, с удовольствием поглощал овощной бульон, заправленный птичьими каплями; даже просил добавки!

Однако приятнее всего, как вы понимаете, мне показалось утереть нос господину Д.П. Бхусии. Этот прилюдно корчил из себя свирепого бульдога, ну а в постели, по словам его собственной супруги, превращался в бессильную мышь и был бесполезнее камеры, в которой нет фотопленки. Боль-то, чистый импотент. Целых два месяца я встречался с его женой. Вы еще не знаете самого интересного: она мне за это даже приплачивала! Короче, покуда хозяин зашибал деньги в Гхиторни, я кувыркался в его постели с Ашей за лишнюю сотню рупий.

Тем вечером он как-то неожиданно вернулся с работы. Прямо как показывают в кино. Муж приходит домой, открывает дверь в спальню — и с отвисшей челюстью видит свою жену с другим мужчиной, хуже того — со своим собственным слугой.

— Шлюха! — взревел он, как раненый зверь.

Я пулей вылетел из кровати и бросился в смежную ванную комнату за одеждой. Послышалась шумная возня и звук пощечины. Аша тонко взвизгнула. Две минуты спустя господин Д.П. Бхусия пинком отворил дверь ванной и встал на пороге, держа в одной руке револьвер, а в другой бутылку.

— Что же, теперь разберемся с тобой, козел! — прошипел он и жестом велел мне выйти.

После чего под дулом револьвера отвел в гараж на первом этаже, загнал в угол и силой заставил выпить бутылку «Крысиной смерти номер тридцать». И вот я здесь, доживаю последние секунды. А ведь люди скажут: покончил с собой.

Я оглядываюсь вокруг, вижу стены просторного гаража, заляпанный смазкой пустой участок на полу (вечером его займет серебряная «тойота-королла» Р.П. Бхусии), горы картонных коробок в углу (там бобы и разные специи, которые С.П. Бхусия будет и дальше портить без зазрения совести), вижу стальную лестницу, деревянную полку, заставленную полупустыми пластиковыми бутылками с охлаждающей жидкостью и моторным маслом… Я стараюсь не думать о маме и Чампи.

Господин Д.П. Бхусия тревожно косится на свои часы. Я осушил бутылку двадцать минут назад. Яд уже должен был подействовать. Но вместо надвигающегося паралича у меня в животе начинает странно бурлить, как после кока-колы. Вдруг что-то поднимается к горлу. Секунда — и у меня изо рта длинной струей хлещет рвота. Прямо на белоснежную рубашку Д.П. Бхусии.

От неожиданности он даже роняет револьвер. Только этого мне и нужно. Отбрасываю ногой оружие и стремглав вылетаю из гаража.

Поразительно, что может сделать угроза смерти с обычным человеком. Я бегу, словно чемпион-олимпиец, да еще успеваю оглядываться: не мчится ли мой убийца следом.

Вот уже недалеко до святилища. Надо же, как повезло. Я сыграл со Смертью в гляделки — и она моргнула первая. Хотя, пожалуй, не стоит драматизировать. Теперь только до меня доходит. Смерть моя оказалась липовой. Как и отрава для крыс, которую господин Д.П. Бхусия наверняка приобрел в магазине у своего же братца!

Зато на моем лице сияет самая настоящая улыбка. Ворвавшись через спасительные ворота, я нахожу Чампи, сидящую на своей любимой скамейке под огненным деревом, и едва не душу в объятиях.

— Аррэ, да что с тобой? Ведешь себя словно в лотерею выиграл, — смеется она.

— Можно сказать и так. Сегодня, Чампи, я принял два очень важных решения.

— Правда?

— Во-первых, я никогда больше не пойду работать прислугой.

— А во-вторых?

— Пора возвращаться к прежнему ремеслу. Воровать мобильники. Только маме не говори.

Когда-то мне нравилось мое имя. Местные девочки от него так и таяли. «Мунна Мобильник» — это звучало куда солиднее, чем просто «Мунна» (имечко для задрипанного официантка или забулдыги-механика), в этом был некий шарм. В то время сотовый телефон означал принадлежность к высшему обществу, а теперь они есть у всех и каждого, даже у последней прачки. Разве в наши дни уважающий себя молодой человек согласится носить подобную кличку? С тем же успехом можно было стать «Водафоном» или «Эриксоном».

Кличку я заслужил четыре года назад, когда стянул свой первый мобильник. Одна очень толстая дама подкатила к святилищу на белом «опеле-астра». Она так натужно и хрипло дышала, взбираясь по лестнице, словно в тот день ее ждало еще полсотни важных дел. Такое случается. Вы очень спешите. Вам нужно срочно переговорить с вашим Богом. В рассеянности вы упускаете всякие мелочи вроде того, чтобы запереть машину. И оставляете на водительском сиденье совершенно новехонький «Сони-Эриксон Т100».

Это был первый мобильник, которого я вообще коснулся. Прежде мне доводилось воровать лишь обувь паломников, настолько наивных, чтобы бросить ее у подножия лестницы, а не сдать на хранение старой леди, берущей всего пятьдесят пайсов за пару.

Честно скажу, в те дни мне особенно нечем было похвастать. На поношенных туфлях не разживешься. Разве что удалось урвать почти неношеные кроссовки — «Рибок» и «Найк». Окажись они моего размера, оставил бы для себя, а так — пришлось загнать сапожнику за одну десятую часть настоящей цены.

Итак, я отнес телефон толстухи в магазинчик, расположенный в двух шагах от храма. Его владелец, Мадан, отстегнул за трофей две сотни рупий, вдесятеро больше, чем я получал за потертые тапки. Тот первый случай открыл мне целый новый мир сим-карт и пин-кодов. Ботинки «Бата» и сандалии «Экшн» быстро уступили место «Моторолам» и «Нокиа». В те дни я крепко сдружился с Лалланом, осознав, что кража мобильников требует куда больше продуманности и скоординированности действий, нежели воровство обуви. Нашей любимой целью стали автомобили, замирающие у светофора с опущенными стеклами, за которыми на приборных досках поблескивали мобильники. Пока Лаллан отвлекал водителя, я подкрадывался с другой стороны, хватал телефон и удирал во все лопатки по извилистым закоулкам — а уж их-то мы знаем как свои пять пальцев.

Три с лишним года я вел учет каждой нашей добыче. Всего получилось девяносто девять мобильников, и все шло недурно. Денег более-менее хватало на жизнь, приличную одежонку и на то, чтобы погулять с какой-нибудь местной девчонкой. Забавно: мне даже не приходилось вешать им лапшу на уши, выдавая себя за аптечного торговца и все в таком роде. Подружки неплохо заводились и от правдивых рассказов о моих похождениях. И потом, хорошая трубка в подарок, она ведь дорогого стоит. За «Моторолу С650» любая девчонка разрешит потрогать груди. За «Нокиа N93», пожалуй, даже раздвинет ноги.

А впрочем, местные горничные и няньки — это не мой профиль. Дешевки. Смуглолицые, грубые, они только на то и годятся, чтобы утолить физический голод. На самом деле моя мечта — богатая цыпочка, мемсахиб с шикарным английским акцентом и в джинсах с заниженной талией. У этих девчонок всегда такая чистая, светлая кожа, что просто прелесть. У меня отвисает челюсть при виде очередной стройной фигурки и утонченного личика с модным макияжем. Стоит мне вдохнуть аромат свежевымытого, надушенного тела и посмотреть на соблазнительно качающиеся бедра… голова кружится. Конечно же, я понимаю, что зря даю волю воображению. Для парня вроде меня эти лапочки недоступны, словно сама Шабнам Саксена. И все-таки я надеялся охмурить хотя бы девушку классом повыше своего — дочку главного инженера, который часто наведывался в храм, — когда вдруг моя успешная карьера трагически оборвалась.

В тот день мы стянули «Самсунг» из окна «мерседеса» неподалеку от Кутаб-Минар. Все шло довольно гладко, я ловко удрал с добычей, а вот Лаллан замешкался. Водила погнался за ним, схватил и силком потащил в участок. Парня лично допрашивал сам субинспектор Виджай Сингх Ядав, известный всему району под кличкой Мясник Мехраули.

Лаллан и я знакомы с детских лет. Мы с мамой жили на территории святилища, тогда как его семья обитала в прилегающей трущобе Санджая-Ганди. Вместе гоняли в футбол на обочине, вместе играли в крикет, ходили в муниципальную школу, откуда он вылетел после шестого класса. Сколько помню, Лаллан всегда был со мной заодно — воровал туфли у входа в храм или дразнил соседских девчонок. Я звал его своим лучшим другом, но, по правде сказать, любил сильнее, нежели родного брата. Другому на его месте Мясник Мехраули уж непременно развязал бы язык, но Лаллан так и не нарушил кодекса верности. Он стойко молчал до конца.

Сказать ли вам, что было дальше?.. Меня до сих пор терзают кошмары. В камере с Лаллана сорвали одежду, связали его веревкой и трое суток били ногами, палками, немилосердно пороли. Все это время его седой отец униженно молил о пощаде, рыдал и бил себя в грудь перед окнами полицейского участка. Мой друг меня так и не выдал.

А на четвертый день он исчез. В полиции нам заявили, будто задержанный был отпущен. Где только мы не искали, даже в ВИИМН и в Сакете, Бедолага точно под землю провалился.

И только три дня спустя покалеченное распухшее тело нашлось в неглубокой сточной канаве неподалеку от Андхерия-Багх. Над окровавленной грудью жужжали мухи, а в загноившихся глазах копошились личинки. Мой друг околел в канаве, как беспризорный пес.

Его гибель на многое мне раскрыла глаза. Оказалось, что даже жизнь и смерть вора — это вопрос капризного случая. В общем, я бросил промышлять кражами, решив наконец-то сделаться человеком. Но ведь наши возможности определяются тем, что мы имеем. С приличным происхождением и связями в политике университетский диплом доставил бы мне какую-нибудь непыльную работенку в уютном офисе с кондиционером или по крайней мере помог бы устроиться посыльным в правительственное учреждение. Но когда ваша мама подметает святилище за тысячу двести рупий в месяц, а сами вы еще вчера таскали мобильники из окон проезжающих автомобилей, выбор, прямо скажем, невелик. Короткое время я был счетоводом продовольственного магазина, потом диспетчером транспортной компании, ну и в конце концов устроился домашней прислугой. Все три профессии оказались не по мне. Легкая и беззаботная воровская жизнь очень быстро портит человека. Я не желал до конца своих дней пересчитывать коробки, нюхать бензин или подавать хозяевам чай.

Настало время возвращаться к работе, которая у меня отлично получается.

Между прочим, украсть мобильник не так-то просто, как может показаться на первый взгляд: дескать, схватил и беги. Тут целое искусство. Знаете, умелый карманник умыкнет кошелек прямо у вас из-под носа — вот так и я. Это больше напоминает фокус с исчезновением. Лежит перед вами трубка, раз — и ее уже нет. Ловкость рук. Почти что магия.

Вдобавок талант нельзя утратить. Какой-нибудь игрок в крикет может потерять форму, но вор — никогда. Знаю, рано или поздно я снова полезу в окно чужой машины и округлю количество трофеев до сотни.

***

Сегодня двадцать шестое января, День Республики. Я прячусь за бензоколонкой на трассе Мехраули — Бадарпур и не могу отдышаться. Карман провисает под тяжестью первого украденного в этом году телефона.

Я тут возвращался от одного приятеля, снимающего жилье за кинотеатром «Стар мультиплекс», шагал к автобусной остановке. Стоял поздний вечер; неоновые огни реклам и дорожные фонари окутывала мутная зимняя мгла. Ожидая, пока загорится зеленый свет, и потирая руки, чтобы согреться, я увидел, как прямо передо мной затормозил багровый «марути-эстим». Водитель — довольно крепкий курчавый мужчина с квадратной челюстью — отчего-то вцепился в руль так, словно тот мог в любую минуту вырваться на свободу. В разгар зимы этот мужчина обливался потом. Напряжение струилось от него во все стороны, словно жар от печки. На приборной доске за полуоткрытым стеклом лежал мобильник. Ну, дальше — дело привычки. Едва лишь сигнал светофора переменился, моя рука молниеносно нырнула в окошко. Водитель, глядя перед собой немигающим взглядом и стиснув пальцы, так что побелели костяшки, выжал сцепление. Машина рванула вперед, а я остался на тротуаре с модным новехоньким телефоном в руке. Это был «Нокиа Е61», настолько новый, что с экрана еще даже не отклеили целлофан. На черном рынке такая добыча потянет на кругленькую сумму.

Кажется, женщина за рулем «форда-айкона», отъехавшего вслед за «эстимом», заметила, как я схватил мобильник. По крайней мере она сердито сверкнула глазами, проезжая мимо. Не дав ей опомниться и поднять тревогу, я взял ноги в руки и долго петлял по кривым закоулкам, пока не спрятался за бензоколонкой примерно в двух километрах от места происшествия.

Стоя под серым навесом, я все еще пытаюсь перевести дух, когда украденный телефон вдруг начинает звонить. «Скрытый номер» — гласит надпись на дисплее.

Растерявшись, я машинально жму на кнопку «Разговор».

— Алло, Бриджеш? Даю наводку. Ты слушаешь?

Грубый, гортанный голос. Сразу видно, что говорящий привык повелевать и не знает отказов. Он из той породы людей, с которыми просто нельзя не считаться.

— Да, — отвечаю я таким же хриплым голосом.

Всего лишь один короткий слог. Думаю, это меня никак не выдаст.

— Поезжай к частной школе Гоенка, что у Рамоджи-роуд. Там рядом в проулке — мусорный бак. Маал оставили в черном чемодане. Забрать его нужно в течение получаса. Ясно?

— Да, — повторяю я.

— Хорошо. Еще созвонимся, когда возьмешь чемодан. Пока.

Маал. Это слово звучит у меня в голове, точно утренний грохот будильника. Уж очень оно многозначно. «Товар» — лишь буквальный перевод. В старых фильмах на хинди бравые гангстеры называли маалом контрабандные партии наркотиков и золотых слитков, которые предстояло выгрузить с кораблей неподалеку от пляжа Версова в Мумбаи. Прекрасная девушка — тоже маал, но вряд ли поместится в чемодане. Если на то пошло, продукты из продовольственной лавки называются тем же самым словом. Значит, мне остается только одно. Выяснить, что оно значит.

Быстро прикидываю в уме. Рамоджи-роуд в пяти минутах езды отсюда. Это двадцать минут пешком. Я отправляюсь в путь.

Школа Гоенка — одно из лучших учебных заведений частного типа в Мехраули. По утрам, когда начинаются занятия, а также после их окончания на этом участке трассы образуются маленькие автомобильные пробки — богатые бизнесмены на дорогих автомобилях привозят и забирают своих детей. Но сейчас, около восьми вечера, тут совершенно безлюдно. Разве что два охранника перед внушительными воротами стоят у огня и греют руки. Пройдя мимо школы, ныряю в узкий проулок. Вокруг ни души. А вот и он, мусорный бак. Стоит себе в глубине переулка, облитый желтым светом одинокого фонаря. Возле него мирно спит бродячая собака.

— Кыш! — говорю я.

Пес настораживается и ускользает куда-то в темноту.

Откидываю железную крышку. Бак полон мусора. Принимаюсь шарить внутри. Рука нащупывает раздутые полиэтиленовые пакеты, стеклянные бутылки и банки из-под консервов. Мне приходится вынимать их и складывать рядом в груду, задыхаясь от гнилостной вони. Темные недра бака набиты всяческими отходами, вплоть до замаранных подгузников и сломанного транзистора. В самом низу лежит чемодан, обернутый белым полиэтиленом. Чтобы его достать, я почте ныряю на дно. Это очень ценный черный дипломат с жестким верхом, производства лучшей индийской фирмы «ВИП». Сорвав обертку, нажимаю боковые защелки. Крышка откидывается — и мои глаза слепнут от множества пачек с тысячными купюрами. Подобное увидишь только в рекламных роликах лотереи. Как же я мог забыть, что деньга — это и есть абсолютный маал! Торопливо захлопываю чемодан. Можно даже не пересчитывать, и так ясно: столько денег мне не доводилось видеть за всю свою жизнь.

Внимательно оглядываюсь по сторонам. Кажется, никого. Складываю мусорные пакеты обратно в бак. Когда я уже готов уйти, раздается новый звонок. Он буквально пригвождает меня к месту. Навязчивая мелодия не умолкает. Трясущимися руками отключаю трубку, засовываю ее поглубже в мусор и под громкий стук собственного сердца, подхватив дипломат, спешу удалиться в направлении главной дороги.

 

6. Политик

— Здравствуйте. Это Матхурский центр духовной медитации?

— Да.

— Скажите, Свами Харидас на месте? С ним хочет поговорить Бхайя-джи.

— Кто-кто?

— Вы что, новенькая? В Уттар-Прадеш есть только один известный человек, которого так называют. Джаганнатх Рай.

— Ой, господин министр? Но Гуру-джи занят. У него серьезное выступление. Я не могу…

— Скажите, что это срочно. Он еще никогда не отказывал Бхайя-джи.

— Хорошо. Пожалуйста, не вешайте трубку. Я отойду его позвать. — Пауза.

— Передаю трубку Гуру-джи. Пожалуйста, соедините с господином министром внутренних дел.

Гудки.

— Намаскар, Гуру-джи. Это Джаганнатх.

— Джай Шамбху! Что за важное дело заставило вас прервать мое выступление?

— У меня возникли новые проблемы. Срочно требуется ваш совет.

— Опять Вики? Ему скоро вынесут приговор, если не ошибаюсь?

— Нет, Гуру-джи. Это дело уже улажено. А вот я скоро должен предстать перед судом.

— По какому делу? Их было много.

— Старая история — две тысячи второй год, обвинение в убийстве.

— Кто жертва?

— Какой-то Мохаммед Мустаким, ничтожная вошь, дерзнувшая со мной потягаться. Расследование шло ни шатко ни валко, на основании косвенных улик. И вдруг теперь появляется новый свидетель, Прадип Дубей, будто бы видевший, как я застрелил Мустакима. Слушание состоится в следующем месяце, пятого числа. Если обвинение официально подтвердится, моей карьере конец. Главный министр и так почему-то настроен против меня.

— Согласно вашему гороскопу, причина в том, что Сатурн сейчас находится в пятом доме. Черная полоса продлится еще четыре месяца, после чего все ваши неприятности растают как сон.

— А пока что делать?

— (Смех.) Сами знаете, не мне вас учить. В конце концов, у вас же вся полиция в кармане. Однако лучше начните носить голубой сапфир — отличное средство против козней Сатурна.

— Стоит поговорить с вами, Гуру-джи, и на меня снисходит покой. Думаю, скоро мои беды останутся в прошлом.

— Для этого мы и нужны… Позвольте побеспокоить вас по одному пустяковому вопросу.

— Да, Гуру-джи. Скажите, в чем дело, и я займусь этим лично.

— Есть у меня в Канпуре мелкий участок, примерно двадцать акров. Так вот, мне сообщают, будто бы часть земли самовольно захватили голодранцы из окрестных трущоб. В ближайшее время я отправляюсь в мировое турне. Вот если бы к моему возвращению незаконные хижины…

— Ни слова больше, Гуру-джи. Завтра же высылаю бульдозеры.

— Хорошо. Передайте мои наилучшие пожелания Вики. Надеюсь, он еще носит кольцо с кораллом, изготовленное по моему специальному заказу.

— О, разумеется. Покуда все не утрясется, он не посмеет ослушаться вашего совета.

— Ну ладно, Джаганнатх. Мне пора. У меня тут встреча с Ричардом Гиром.

— А кто это, Гуру-джи? Какой-нибудь автомобильный магнат?

— (Смех.) Нет, он американский актер. Прощайте. Джай Шамбху.

— Джай Шамбху, Гуру-джи.

— Скажите-ка, мистер Трипурари Шаран, кто из нас подручный — я или вы?

— Странный вопрос, Бхайя-джи. Разве я что-то сделал не так?

— Именно. Сколько можно ждать, когда же вы позвоните и расскажете о своей беседе со свидетелем? Начиная с восьми часов телефон молчал как рыба, и вот я сам набрал ваш номер.

— Я собирался позвонить утром, Бхайя-джи. Не хотел вас тревожить.

— Плохие новости? Что такое? Прадип Дубей оказался недосягаем?

— Да нет, мы увиделись. Похоже, весьма наивный юноша. Я предлагал за молчание очень большие деньги, дошел аж до десяти лакхов, но все без толку. Парень стоит на своем: он твердо решил свидетельствовать против вас. Возможно, подкуплен Лакханом Тхакуром.

— Гм-м… (Долгое молчание.) Значит, Лакхан опять затевает игру. А ведь я его предупреждал.

— Разве же он послушает? Спит и видит, как бы сделаться новым Джаганнатхом Раем. Подумать только: всего лишь пять лет назад это был заурядный гангстер. Затем победил на выборах в законодательное собрание штата и тут же пошел на взлет. Говорят, он скупил половину лесопильных заводов в Сахаранпуре. Теперь вот мечтает о министерском кресле, как у вас.

— Пока я у власти, не видать ему кресла как собственных ушей. Ладно, будет время — и с ним разберемся. Лучше подумайте, что нам делать с этим Дубеем.

— Бхайя-джи, если парень раскроет рот, вам крышка. Свидетель должен молчать, причем любой ценой.

— Позаботимся. Передайте Мухтару, что я хочу его видеть.

— Вы не в курсе? Его вчера задержали в Газиабаде.

— Что? Да как его могли задержать?

— По обвинению в изнасиловании. Вы же знаете Мухтара, Бхайя-джи. Тот еще ходок. Особенно по части молоденьких.

— Кто посмел провести арест?

— В Газиабаде появился новый суперинтендант, Навнит Брар. Горячая голова. Рвется искоренить преступность во всем штате. Похоже, это его рук дело.

— По правде говоря, на все воля звезд. Они сейчас в неблагоприятной позиции, как сказал Гуру-джи. Но пока его благословение со мной, бояться нечего. Трипурари, вы потерпели неудачу со свидетелем. Посмотрим, как у меня получится призвать к ответу полицейского. Дайте-ка его телефонный номер.

— Алло. Навнит Брар слушает.

— Навнит, это министр внутренних дел Джаганнатх Рай.

— Что вам угодно, сэр?

— Кажется, вы арестовали моего человека. Мухтара Ансари.

— Да, сэр. Он обвиняется в изнасиловании несовершеннолетней и не может быть выпущен под залог, сэр. Это триста семьдесят шестая статья в сочетании с триста шестьдесят шестой. Любое снисхождение исключено.

— А я с вами не о снисхождении говорю. Я приказываю сейчас же отпустить его на свободу.

— Сэр, вы не вправе отдавать подобный приказ. Это дело решится в суде.

— Да как вы смеете перечить министру внутренних дел!

— Прошу прощения, сэр, но моя задача — стоять на страже закона.

— Похоже, вы не слишком дорожите своей работой.

— Главное — выполнять ее честно, сэр.

— Ну так выполняйте. Слушайте старшего по званию.

— Сожалею, сэр, но ваш приказ противозаконен.

— Итак, вы отказываетесь повиноваться?

— Я отказываюсь участвовать в преступном сговоре.

— Вы еще молоды, Брар, и слишком прытки. Это самая большая ошибка за всю вашу карьеру.

— Я готов к последствиям, сэр. Конец связи.

— Джай Хинд! Резиденция начальника главного полицейского управления. Рам Автар у телефона.

— Господин начальник на месте?

— Да. Кто его спрашивает?

— Господин министр внутренних дел.

— Уже за полночь. Господин начальник спит.

— Так разбудите его, кретин, а не то вы у меня оба вылетите с работы.

— Но господин начальник оставил строгое указание, чтобы его не беспокоили.

— Видно, вы еще не испытали на своей шкуре гнев Бхайя-джи, Рам Автар. Или через десять секунд я услышу голос господина начальника, или завтра вы будете продавать бананы на рынке, ясно?

— Да, сэр. Прошу прощения, сэр. Соединяю вас непосредственно со спальней господина начальника управления.

— То-то же. Гудки.

— Что за урод беспокоит меня в такую рань?

— С вами хочет говорить Джаганнатх Рай, министр внутренних дел. Переключаю.

Гудки.

— Алло. Мория?

— Добрый вечер, сэр. Добрый вечер. Не стоило утруждать себя звонком в такое время, сэр, я бы сам к вам приехал.

— Скажите мне, Мория, давно вы у нас начальник главного полицейского управления?

— Восемь месяцев, сэр.

— А кто устроил вас на эту должность?

— Вы, сэр.

— Так почему вы теперь заставляете меня сожалеть о своем решении?

— Что… что случилось, сэр?

— Ваши люди задержали в Газиабаде Мухтара Ансари. Думаю, вам хорошо известно, что этот человек — моя правая рука. Как же вы допустили?..

— Впервые об этом слышу, сэр. Наверное, какая-то местная операция.

— Во всем виноват ваш суперинтендант Навнит Брар. Значит, так. Завтра же утром Мухтар должен быть на воле. А Брару предъявим иск об оскорблении высшего должностного лица.

— М-м-м… разрешите предложить, сэр… Может, лучше услать его куда-нибудь?

— Хорошо. Переведите… да хотя бы в Бахрайч. А то заелся он в Газиабаде. Пусть поостынет в захолустье.

— Сэр, ваши приказания будут исполнены незамедлительно.

— Отлично, Мория. Я знал, что могу на вас рассчитывать.

— Если позволите, сэр… помните, вы обещали замолвить словечко в верхах за мою жену, чтобы внести ее в список кандидатов в законодательное собрание от Бадауна?

— Да, я не забыл. Но ведь выборы штата еще только через два года.

— Знаете, сэр, лучше уж подготовиться заранее. Поверьте, в лице Нирмалы вы найдете самого лояльного партработника… не считая меня. Но мне-то приходится скрывать свои взгляды, сами понимаете — погоны.

— Я знаю, Мория. Идите спать.

— Доброй ночи, сэр.

— Мухтар!

— Босс! Ассалам алейкум. Спасибо, что быстро вытащили. Теперь-то я поквитаюсь с этим козлом суперинтендантом.

— Даже не думай. Брара уже перевели в Бахрайч.

— Повезло гаду.

— А эта девчонка, кто она?

— Да вы не знаете, босс. Так, по соседству…

— И когда только ты поумнеешь, Мухтар? Если бы все твои пассии родили по ребенку, Уттар-Прадеш уже наполовину заселился бы маленькими мухтарчиками.

— Простите, босс. В следующий раз буду осторожнее.

— А теперь слушай, Мухтар.

— Да, босс.

— Один человек, Прадип Дубей, грозится свидетельствовать против меня в суде по делу Мустакима. Так вот, его надо обезвредить. А следующий на очереди — его покровитель, Лакхан Тхакур.

— Член законодательного собрания из Сахаранпура?

— Ну да. А что? Он тебе не по зубам?

— Нет, босс. Мне все по зубам. Просто с ним будет посложнее. Тхакур нигде не появляется без пятерых телохранителей.

— Так убери всех. Приезжай завтра, заберешь наличные у Трипурари.

— Обязательно. Кхуда хафиз, босс.

— Кхуда хафиз.

— Алло.

— Алло. Мне нужен Прем Калра.

— У телефона.

— Так слушайте меня внимательно. С вами говорит Джаганнатх Рай. Это последнее предупреждение. Еще одна подобная история обо мне в «Дейли ньюс» — и вы со своей газетой сами отойдете в историю.

— Какие неподобающие речи для министра внутренних дел нашего штата.

— А что, разве одним только журналистам позволено оскорблять людей? Я долго терпел этот бред, но всему есть предел.

— Скажите по крайней мере, что вас так задело.

— В последней статье проскользнул намек, будто бы я причастен к гибели Прадипа Дубея. Откуда взялись эти беспочвенные обвинения? Смерть наступила в результате дорожной аварии, так сообщила полиция! Да я могу в суд подать за злостную клевету.

— Намек озвучил не я, Джаганнатх-джи. Это слова Лакхана Тхакура, прозвучавшие в законодательном собрании. Я просто их повторил.

— И послужили рупором оппозиции. Сколько вам заплатили?

— Я это делаю не ради денег. Мой долг — служить обществу.

— Нет выше долга, чем тот, который лежит на плечах политиков. И что же мы просим в ответ? Немного уважения от средств массовой информации…

— Уважения обещать не могу, Джаганнатх-джи, однако в следующий раз буду посдержаннее. Всего хорошего.

— Алло. Резиденция господина министра внутренних дел? С ним хочет говорить господин министр.

— Соединяйте.

— Нет, это вы соединяйте. Главный министр главнее.

— Хорошо-хорошо, не сердитесь. Подождите секундочку.

Музыка.

— Алло?

— Джаганнатх?

— Намаскар, господин министр.

— Я в серьезном затруднении, Джаганнатх.

— А что случилось? Меня ведь оправдали.

— Речь о вашем сыне. Вики замешан в громком убийстве. Если приговор подтвердится, это сильно повредит имиджу нашей партии. В верхах полагают, что лучше бы вам подать в отставку.

— В отставку? Значит, имидж партии не страдал, когда я занял свой пост, несмотря на два уголовных процесса против меня? Между прочим, удалось ли суду доказать хоть одно обвинение? Нет! Зачем же поднимать шум из-за одного-единственного проступка моего сына, тем более что приговор еще даже не огласили?

— Случай-то незаурядный, Джаганнатх. Убийство получило в стране слишком широкую огласку. На всех каналах только о нем и толкуют.

— Что ж нам теперь, дрожать перед журналистами? Господин главный министр, вы знаете конституцию: человек не виновен, покуда его вина не доказана. Если бы каждый из нас уходил в отставку при первом же столкновении с законом, ваш кабинет министров пустовал бы сейчас на две трети. Давайте подождем решения суда, а там посмотрим.

— Мне удалось убедить верхи воздержаться от любых действий вплоть до начала местных выборов. Но этот газетчик, Арун Адвани, по-прежнему чинит нам неприятности. Видели его последнюю колонку? Якобы судьи уже подкуплены. Это очень дурная реклама для нашей партии.

— Да пусть себе пишет, что ему вздумается. Наши избиратели, к счастью, не знают английского. Говорил я министру образования: надо искоренить этот язык в наших средних школах! Дети штата должны учиться только на хинди. Na гаhega baans, na bajegi bansuri. «Не будет бамбука — не будет и свистка».

Смех.

— И еще урду. Не стоит забывать о мусульманском электорате.

— Да, разумеется, господин главный министр. Как можно? По правде сказать, я и сам в последнее время освежаю в памяти урду. Повторяю с Икбалом Мианом поэзию Галиба. Хотите, прочту вам пару двустиший?

— Нет-нет, не надо. Мне пора на торжественное открытие младшей школы. Имейте в виду, Джаганнатх: в этот раз я ухитрился вас вытащить, но если Вики объявят виновным, вам уже никто не поможет.

— Не беспокойтесь. До этого не дойдет.

— Увидимся завтра, на собрании кабинета министров.

— Конечно. Увидимся, господин главный министр.

— Алло. Рукхсана?

— Мы больше не разговариваем, джанаб. Я послала тебе пятьсот эсэмэсок. Ты не ответил ни на одну.

— Аррэ, что же поделать? Я целый день проторчал на треклятом заседании совета по развитию штата; знаешь, как их обожает наш главный министр?

— Как одно заседание может растянуться на целый день?

— Может, если в четыре стены набьется полно бюрократов, первостатейных тупиц и каждый будет часами гудеть о своем — о дорогах, мостах и детских приютах. Порой сомневаюсь, не напрасно ли я пошел в политику. Когда каждый день приходится сотни километров пылить по захолустью, терпеливо выслушивать полуграмотную деревенскую чернь, желающую, чтобы сахиб приказывал тучам на небе подписывать бесконечные документы, содержание которых тебя вообще не касается, тогда начинаешь осознавать цену выбранного пути.

— Почему же ты не уйдешь?

— Легко сказать. Политика — продажная девка, но это как с правительством: можно сколько угодно ворчать и ныть, а без нее все равно не обойдешься.

— А без меня? Без меня обойдешься.

— Аррэ, ты моя желанная. Вот послушай, какое двустишие я сочинил в твою честь: «Лучше гибельные страсти, чем от скуки смертной чахнуть! Нет любви — тебя затянет будней суетных поток».

— Вах-вах. Ты стал настоящим поэтом. Похоже, моя любовь превратила тебя в Меджнуна.

— Как ты права. «Никчемным сделала меня любовь; а был разумен и совсем не празден…»

— Не знаю что и сказать, джанаб, сегодня ты сыплешь двустишиями на урду, словно из пулемета.

— Только не надо о пулях, милая. Вечная история: стоит мне впасть в романтическое настроение, как непременно кто-нибудь заведет речь о стрельбе и все испортит.

— Прости.

— Оставим это. Расскажи, как прошел твой день?

— Хорошо. Я была у косметолога, сделала полную эпиляцию воском. На теле и на лице. Теперь моя кожа как шелк. Сам убедишься, если дотронешься.

— Сгораю от желания. В пятницу моя Сумитра уезжает в Фарукхабад. Я загляну в субботу и останусь на всю ночь.

— Почему ты не разведешься? Жена приносит тебе одни печали.

— И дети не лучше. Сын с малых лет и по сей день умудряется не вылезать из неприятностей. Дочь ни в какую не хочет замуж. Сколько трудов я потратил, чтобы добыть ей прекрасного жениха одной с нами касты, Тхакура из королевского рода Пратапгархов, а она все тянет со свадьбой. Только и знает, что болтать с детьми прислуги. Боюсь, однажды она решит убежать с каким-нибудь уличным подметалой и опозорит семью.

— Не тревожься о том, чего может вовсе не случиться.

— Ты говоришь как мой Гуру-джи. Только вы двое меня и понимаете.

— А вот ты не желаешь меня понять. Сколько месяцев напрашиваюсь поехать с тобой за границу, и все без толку.

— Аррэ, пока в этом захудалом штате столько неотложных дел, какие могут быть разговоры о загранице? Вот в чем твоя беда. Ты никогда не довольна тем, что имеешь.

Всхлип.

— Джанеман, я тебя огорчил? Не обижайся.

— Пап!

— Да, Вики.

— Все путем?

— Да. Я просил перенести слушание на пятнадцатое февраля К тому времени, говорит Гуру-джи, темная полоса уже закончится.

— Значит, я могу спать спокойно?

— Конечно, пока твой папа у власти. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, сколько горя мне принес? Как долго еще я буду вытаскивать тебя из разных передряг?

— На то и нужны отцы.

— Вики, мать твою!

— Ага, займись этим, папочка.

— Ах ты, ще…

 

7. Американец

Сегодня самый счастливый день в моей жизни. Помню, однажды Винс Янг вывел Техас вперед в матче против Университета Южной Калифорнии, заработав пятидесятишестиярдовый тачдаун на последних минутах игры, и принес «Техасским лонгхорнам» победу, величайшую в истории матча «Розовой чаши». Так вот, это даже покруче будет.

Наконец я лечу в Индию. В страну махараджей и говядины карри. На родину кенгуру и слонов. И к самой прекрасной девушке на целом белом свете. К Сапне Сингх, которая через две недели станет моей женой.

Я просто млею от индийских свадебных обрядов. На днях взял в прокате одну киношку, «Свадьба в сезон дождей». Обожаю смотреть, как танцуют их девушки, да еще музычка такая забористая, что сам себя позабудешь.

Знаете, моя мама свято верит в узы брака. Как-никак четыре раза выходила замуж. Но почему-то не слишком обрадовалась, когда я решил жениться на индианке.

— Они не моются, дурно пахнут и плохо говорят по-английски! — твердила она, пока не увидела фотографии Сапны. Так по сей день и трезвонит по всему городу, что ее сын берет в жены Мисс Вселенную.

Мы с мамой живем не разлей вода, словно клещи на собачьем хвосте. Так повелось еще с тех пор, когда мой папаша взял и удрал от нас на все четыре стороны, бросив нас одних-одинешеньких не то что без гроша за душой, а прямо голыми-босыми. Куда деваться? Продали мы ранчо, скотину и перебрались в раздолбанный трейлер, в котором и жили шесть лет, пока мама не вышла замуж за того милого человека из социальной службы и вместе со мной переехала в его дом на Седар-драйв. Папашу я, можно сказать, и не вспоминаю. Больно надо. Если увижу его горящим — не помочусь даже на ботинки. Хотя конечно, чего уж теперь заводиться-то. Тем более сегодня, в день долгожданной встречи с Сапной.

Хотите узнать, как я познакомился со своей мечтой? Вы не поверите…

Я убежден, что все браки заключаются на небесах. Это Господь решает. Поэтому он создает ребят вроде моего старого однокашника Рэнди Эрла, у которых девчонок куры не клюют, — ну и парней, похожих на меня. Тех, кому надо чуточку подождать. Потому что они немного застенчивые и все в этом духе. Думаю, таков уж я уродился. Не то чтобы мордой не вышел — это скорее про моего начальника Джонни Скарфейса.

Наверное, в детстве мама привязывала ему на шею котлетку, чтобы с ним хоть собака поиграла. А я вот — самый что ни на есть разобычный. Мистер Джо Заурядность. Ростом пять футов семь дюймов. Кстати, Сэнди, моя племянница (ей скоро десять), утверждает, мол, будь у меня лицо чуть покруглее, нос чуть поменьше, волосы чуть потемнее да сбрось я полсотни фунтов, получился бы вылитый Майкл Джей Фокс! Но вы не волнуйтесь, я над собой работаю, причем во многих направлениях. Специально купил себе научно разработанный аппарат для увеличения роста доктора Кавата (три дюйма всего за шесть месяцев) и регулярно принимаю чудесный китайский похудательный порошок, купленный через сеть «Магазин на диване».

В общем, когда мне стукнуло двадцать восемь, а я еще не женился, мама что-то разволновалась и стала уже подумывать: может, у нее сын — голубой? Но тут появились ребята из «Интернэшнл пенпэлз», и дело пошло на лад. Уплатив номинальный членский взнос — тридцать девять долларов девяносто девять центов, четырьмя этапами по девять девяносто девять, — я получил семь адресов красивых девушек, которые желали со мной переписываться. Вот ведь недаром говорится: «Хорошенького понемножку». В смысле, попробуйте сами справиться с таким богатым выбором. Девушки жили в разных странах, включая такие места, о которых я прежде никогда и не слышал. Короче говоря, перечислю в алфавитном порядке: Алифа (Афганистан), Дженифер (Фиджи), Лейла (Иран), Лолита (Латвия), Рагад (Косово) и Сапна (Индия), Флорезе (Восточный Тимор). Я всем послал письма, рассказал о себе и просил ответить. И девчата ответили, все до одной. Но тут возникла загвоздка. Трое из них почти не знали английского. Понимаете, сложновато общаться с человеком, если он пишет: «Дорогой Ларри, Браен-букинг тебя привет. Марес фьйоджикку я хочу лиокси плеан. Америка есть кароший место для шить. Силую тебя». И потом, некоторые тексты меня малость озадачили. Афганистан и Восточный Тимор с Ираном только и рассуждали о своих внутренних политических проблемах, а фиджианка прямо в первом письме взяла и попросила номер моей кредитки. Мне показалось, что она немного торопит события. Девушка из Латвии была поскромнее. «Здравствуй, Ларри, — писала она. — Меня зовут Лолита. Мне шестнадцать лет. Хочу с тобой дружить. Позвони мне: 011-371-7521111». Я поначалу засомневался: больно зеленая. А сам думаю, не с возрастом жить — с человеком. В общем, позвонил. Наверное, у этой Лолиты что-то с легкими: минут пять громко пыхтела в трубку, так ни слова и не сказала. Зато потом я в осадок выпал, когда увидел телефонный счет: звонок обошелся ни много ни мало в пятьдесят семь баксов сорок девять центов. На том и окончилась наша с Лолитой дружба. Осталась у меня одна индианка, Сапна Сингх. В своем удивительно трогательном письме она рассказывала, как отважно борется против угнетения и жестокости. У бедняжки даже и телефона не было. Прямо слезы на глаза наворачивались. Помню, я тоже когда-то боролся за звание лучшего оператора вилочного погрузчика в Техасе… Мы начали переписываться. А спустя два месяца обменялись фотоснимками. И если до этого первой красавицей на деревне я считал Тину Габалдон, «Мисс Хутерз интернэшнл—2003», то с первого взгляда на карточку Сапны понял, что глубоко заблуждался. Передо мной была прелестнейшая девушка во вселенной, и я влюбился по самые уши.

В этом году, в июне, собрав свою смелость в кулак, я сделал ей предложение. До сих пор не могу поверить, но она действительно согласилась! Меня распирало от счастья, как петуха в курятнике. Я тут же засел за учебники хинди. А Сапна тем временем осваивала рецепт шоколадного пирога с орехами — это мое любимое лакомство. Свадьбу решили сыграть в Индии. Назначили дату, стали готовиться. На все про все моя невеста запросила пять штук баксов. И хотя я сидел на мели, как церковная мышь, однако где подзанял, где сэкономил, собрал свои сбережения — и выслал деньги. Три недели назад от нее пришло приглашение. И вот я лечу в столицу, Нью-Дели, к женщине своих грез.

— Всем салют! Наше вам! — поприветствовал я двух очаровательных стюардесс, которые встретили меня на борту самолета «Юнайтед эйрлайнз».

Самолет был огромный, почти как «Старплекс» — кинотеатр в Уэйко. Еще одна высокая девушка в униформе проводила меня до сиденья. Мне досталось одно из лучших мест, номер сто шестнадцать, — в самом хвосте да еще с удобствами — в трех шагах от уборной. Бросив сумку под ноги, я устроился в кресле. Сегодня мне определенно везло: я оказался посередине между белокурой девушкой у окна и темноволосым молодым человеком, по виду индийцем, в красной футболке «Хилфигер» и бейсболке с эмблемой «Доджеров».

Блондинка читала журнал под названием «Тайм».

— Прошу прошения, мэм. — Я потрогал ее за руку и приподнял свою шляпу. — Куда летите?

Она шарахнулась от меня, будто от лишайного, и взглянула так, что дикобраз по сравнению с ней показался бы розовым и пушистым. Я повернулся к юноше слева. Вид у него был более дружелюбный.

— Ну, как оно там, вообще? — поздоровался я.

Парень уставился на меня словно баран на новые ворота.

— Простите, что вы сказали?

Ну, ясен пень: он явно не из Техаса.

— Аар kehse hain? — старательно проговорил я.

— Нормально, — ответил мой сосед по-английски.

— Куа аар bhi India jaa rahe hain?

— Приятель, ты что там лопочешь? Я не знаю хинди.

— Как же, ты же… ты ведь индиец! — вырвалось у меня.

— Ошибка вышла, чувак. Американец я, — сказал он и вытащил из переднего кармана синий паспорт. — Видишь, белоголовый орлан на обложке? Это американский символ; так-то, приятель.

— А! — произнес я и замолчал.

Еще до взлета стюардессы сделали перед нами небольшую зарядку и заставили всех посмотреть видеоролик. Я погрузился в изучение правил безопасности, специально положенных в карман на спинке другого сиденья; но всех остальных, похоже, ни капли не волновало, как им себя вести, если самолет рухнет в море. В общем, я и глазом не успел моргнуть, как мы оторвались от земли.

Через некоторое время стюардесса прикатила тележку, нагруженную бутылками и жестянками.

— Что будете пить, сэр? — ласково поинтересовалась она.

— Коки, пожалуйста, — попросил я.

— Простите, сэр, кажется, кока-кола закончилась. Пепси не подойдет?

— Ну, — кивнул я, — та же кока. Сколько с меня?

— Бесплатно, сэр, — улыбнулась девушка.

Индиец посмотрел на меня с любопытством.

— Ты что, в первый раз летишь?

— Ага, — сказал я и протянул ему ладонь. — Болтать болтаем, а сами еще не поручкались. Привет, меня зовут Ларри Пейдж.

— Ларри Пейдж? — По-моему, это произвело впечатление. — А ты знаешь, так зовут человека, создавшего «Гугл»…

— Ага, мне уже все уши прожужжали. «Гугл», «Гугл»… что-то компьютерное?

— Верно. Это поисковая система в Интернете.

— Джонни Скарфейс, мой начальник, тот не вылезает из-за компьютера. А я в этой технике разбираюсь как свинья в апельсинах.

— Ничего страшного, — заверил индиец и сграбастал мою ладонь. — Рад познакомиться, Ларри. Меня зовут Лалатенду Бидьядхар Прасад Мохапатра, можно просто Бидди.

— Чем занимаешься, Бидди? Похож на студента.

— Угадал. Я студент второго курса Иллинойского университета, думаю взять двойную специализацию — по микроэлектронике и нанотехнологиям. А ты кто?

— К вашим услугам, оператор вилочного погрузчика в суперцентре «Уол-март» в Раунд-Роке, Техас. Тридцать пятая федеральная автострада, поворот номер двести пятьдесят один. Будешь в наших краях, обязательно заглядывай на огонек. Буду очень рад. Может, даже устрою пятипроцентную скидку.

Это сразу растопило лед между нами. Десять секунд спустя мы болтали, словно два кóреша на встрече выпускников. Бидди начал рассказывать о каком-то своем проекте, о штуках под названием «сверхохлажденные проводники». А я, не успев опомниться, выложил ему все про свое путешествие и про Сапну.

— Похоже, твоя невеста и вправду чудесная девушка, — заметил он.

— Хочешь взглянуть на ее снимки? — предложил я.

— Еще бы. Конечно, хочу.

Я вытащил из-под сиденья сумку и бережно вынул коричневую папку, полную крупных глянцевых карточек, изображающих мою Сапну во всевозможных платьях. Любопытно было понаблюдать за лицом Бидди, пока он перелистывал фотографии. Как я и ожидал, очень скоро его глаза полезли на лоб.

— Значит, ее зовут Сапна Сингх? — переспросил мой сосед после долгого молчания.

— Ага.

— А вы уже лично встречались?

— Нет. Но она будет ждать меня в аэропорту, в Нью-Дели.

— И ты переслал пять тысяч долларов на свадьбу?

— Ну да. Куда денешься. Сапна из небогатой семьи.

— И ты правда решил, что вы поженитесь?

— А как же. Свадьба пятнадцатого октября, через две недели. Все подготовлено, даже белый конь! Говорю тебе, Бидди, я сам не верю своему счастью.

Он как-то странно скривился.

— Очень жаль, парень, но тебя здорово поимели.

— Чего?

— Того. Красотка на твоих фотографиях — никакая не Сапна и не может ею быть.

— Почему вдруг? — растерялся я. — Ты знаешь эту девушку?

— Кто же ее не знает в Индии. Это наша известная актриса Шабнам Саксена. У меня даже в спальне висит ее постер.

— Нет-нет. Это моя невеста. Наверное, ваша краля Саксена просто похожа на Сапну.

Бидди посмотрел на меня так, как обычно смотрит Скарфейс, когда я прошу прибавки.

— Нет, ну… — снова забормотал я. — Здесь какая-то ошибка…

— Никакой ошибки! — отрезал Бидди. — На снимках — Шабнам Саксена. Один из них я точно помню, это кадр из ее знаменитого блокбастера «Интернэшнл молл». Не обижайся, Ларри, но у нас в Индии есть пословица: Nai na dekhunu langala. Что означает: «Не торопись купаться, пока не видел речки».

Мне вдруг показалось, что самолет накренился и ухнул куда-то вниз. В голове помутилось. Я крепко вцепился в подлокотники.

А потом выхватил папку из рук своего соседа.

— Знаешь что, хватит нести пургу. Ты просто набит дерьмом, как слон при сильном запоре! — объявил я и замолчал до конца полета.

В глубине души мне ужасно хотелось расплакаться.