Пол Тронного зала украшал ярко-бордовый ковер. Золотые нити переплетались в искрящийся рисунок, напоминавший то ли золотые листья, то ли перья, то ли движущиеся волны. А в воздухе висела сеть из синих точечек, которые на самом деле были просто моей галлюцинацией, приключившейся от слишком быстрого полета, а может, от исполнения переворотов назад на мокрой крыше, которыми я увлекся, чтобы произвести впечатление на Терн.

По краю ковра шла широкая золотистая бахрома, похожая на женские волосы. Я следовал за ней, а она, будто сияющая змея, повторяла все изгибы ступеней — первой, второй, третьей. Здесь я остановился, а золотая бахрома продолжила струиться вверх, к самому трону императора, в данный момент пристально наблюдавшего за мной. Смотреть ему в глаза было плохим тоном. Да я и не мог этого сделать, поскольку в каждом моем капилляре кипела дурь, и если бы я поднял взгляд, то меня обуял бы дикий страх. Оживший ковер был ненамного лучше, и я мечтал, чтобы хоть эти синие точки поскорее оставили меня в покое.

— Я думаю, это далеко не все, что ты хотел мне сообщить, — заметил Сан. Где-то там, наверху, сидя на мраморном троне и облаченный в тяжелую парчу, он вздохнул и потянулся. Я полностью сосредоточился на изучении потертой части ковра — той, где уже столько раз опускался на колени. — Потому что, — продолжил Сан, — я читал твои послания с побережья. Спасибо за твои сообщения, за то, что Замок имеет исчерпывающую информацию касательно сложившейся ситуации.

Это что, сарказм? Я не был уверен, поэтому наградил его, как и любого из тех, кому не дано летать, своим обычным молчанием. Однако для императора времени не существовало, и он просто перемолчал меня.

— Мой повелитель? — разрушил я тишину.

— Первое послание — Див в огне. Второе — порт Шелдрейк спален дотла. Третье — Ондин сражается, чтобы защитить корабли, находящиеся в его бухте. Помимо этого, письмо от Кармины Дей с просьбой направить к ней солдат для того, чтобы она могла защищать порт Морен и чтобы корабли, стоящие на рейде, не погибли в огне, подобно всем прочим. Комета, скажи мне, в каких еще бухтах остался наш флот?

— Мой повелитель, я бы осмелился утверждать, что самого флота больше нет. — Опять тишина. — Ата украла из Дива шестьдесят кораблей. Те, которые она не смогла обеспечить командой, были сожжены, все остальные она отвела к Травяному острову. Оттуда послала эскадру, которая спалила все доки, порты и суда, имевшиеся в распоряжении Тумана. Уцелела только бухта Ондина — фюрд Свэллоу сумел защитить ее. Помимо этого, Ата не потерпела ни одной неудачи. Ее корабли вернулись к Травяному острову, где находятся по сей момент. Сама она перемещается из башни в башню, а они практически неприступны. Я направил ее пехоту в поместье Ондин и намерен использовать их против Насекомых в Рейчизуотере, пока состязание Аты и Тумана не завершится.

— Как Мореход?

— В последний раз, когда я его видел, он собирался срочно направиться в Перегрин, пока Ата не поймала его.

— Нет. В смысле, что у него осталось?

— Все то, что два дня назад не стояло непосредственно у причалов и потому спаслось. То есть один корабль — «Медовый канюк» с верной командой.

— И все?

— Да, одно-единственное судно с прямым парусным вооружением, мой повелитель. Под началом у Аты восемьдесят кораблей — я считал.

— Таким образом, она пытается полностью блокировать выход к морю. — Император по-волчьи оскалился.

— Не пытается, мой повелитель, — она уже преуспела в этом.

— Чего же она хочет от нас?

Я порылся в своей затуманенной дурью памяти, и от этого усилия у меня возникло неприятное ощущение, что меня вот-вот подбросит вверх.

— Она шлет следующее сообщение: «Я хочу сместить Тумана Волнореза и вернусь в Замок только затем, чтобы получить титул. В противном случае я клянусь рыскать вдоль побережья и пускать ко дну корабли до скончания своих дней».

Император был в ярости. Я молчал. Его пальцы сжались в кулаки.

— Кроме этого, Ата попросила меня передать: она сожалеет о погибших людях, однако уверена, что бессмысленных потерь можно было бы избежать, если бы Туман не поддерживал короля Станиэля. Ей неприятно и грустно осознавать, что Туман не обладает необходимой гибкостью мышления и не желает понять, какой прекрасный шанс спасти Лоуспасс он из упрямства отвергает.

Император резко наклонился ко мне, и его парчовый плащ жемчужного цвета неуклюже смялся. Свет лампы вспыхнул на остроконечной короне из белого золота.

— А тон?

Истерическая веселость. Туман крушил ее жизнь и надежды, и тут ей представился шанс все изменить. Теперь она свободна, и у нее бездна возможностей.

— Она преисполнена решимости, — сказал я.

— Туман передавал какое-либо послание?

— Я оставил его, когда «Медовый канюк» отправлялся в путь. Его дружелюбие похоже на треснувшее стекло, которое рассыплется при первом же прикосновении. Он говорит так: собирать подати противозаконно, а пиратские действия Аты в отношении прибрежных городой поистине ужасны. Он призывает вас и Круг признать, что она зашла слишком далеко. Он просит о разводе и ниспровержении ее в поток времени. А также говорит, что любое дополнительное наказание… любое дополнительное наказание для Аты — на усмотрение императора. Он собирается сам вернуть себе свои корабли и свою дочь и доказать, что титул принадлежит ему по праву.

Эсзаи никогда не просят о помощи. Это может заставить мир сомневаться в том, что они — лучшие.

Стены и купол огромного зала были настолько далеко от меня, что казалось, будто пространство, заключенное между нами, почти безгранично. Я с легкостью мог бы взлететь в этом необъятном помещении, паря между стройными витыми колоннами, вдоль галерей, расположенных на нескольких уровнях. Центральное место — не по расположению, а по значимости — занимал трон императора: он находился у дальней от входа стены, под балдахином, украшенным парчовой драпировкой с кисточками по краям. Ткань была искусно вышита — с одной стороны красовался герб Авии, с другой — Хасилит Морена, а между ними — герб Равнинных земель. На последнем был изображен необузданный белый скакун размером с человека, серебряные подковы которого едва виднелись из-за костлявого плеча императора. Поднеся скрюченный палец к сухим губам, Сан поинтересовался, что я думаю о поведении Аты. Я ответил, что это неслыханно и эсзаи должны сражаться не друг с другом, а с Насекомыми, и он знал, что я действительно считаю именно так. Я не стал поддерживать Тумана или Ату. Я не стал говорить, чья вина меньше. Ощутив прилив мужества, я решился узнать:

— Что будет делать Замок?

— Делать? — переспросил он таким тоном, что я, против собственной воли, ощутил себя мелким и незначительным. — Ну, Комета, я думаю, мы просто дадим ситуации разрешиться естественным путем.

— Да, мой повелитель, — кротко отозвался я.

— Отправляйся и наблюдай за ними. Это ведь состязание Аты и Тумана, не так ли? Как еще мы сможем определить, кто из них лучший Мореход? Она впитала все его знания. Теперь посмотрим, как она сможет ими распорядиться. Я буду ждать твоих регулярных докладов.

— Да, мой повелитель.

К моему удивлению, я чувствовал себя достаточно окрепшим для того, чтобы стоять, причем достаточно грациозно. Повернувшись, я собрался покинуть зал.

— Комета, откуда в Авии Насекомые?

На этот раз мое молчание было ненамеренным. Я просто не знал, что сказать — Насекомые прибывают потому, что мы не уничтожаем их. Их слишком много, и со всеми нам не справиться.

— Я не знаю, — промямлил я.

Сан пришел в ярость. Он ударил кулаком по мраморному подлокотнику трона, и балдахин с кисточками задрожал.

— И почему же ты не знаешь? — потребовал он ответа.

Как будто Насекомые имели ко мне какое-то отношение. Я замер.

Он сдвинулся вперед на своих белых подушках и уставился вниз, прямо на меня.

— Почему их так много? Скажи мне! Что они такого делают, чего не было раньше? И что в ответ предпринимаем мы? Или чего мы, наоборот, не предпринимаем? Подумай об этом. И завтра утром приходи сюда. Дай мне ответ. Мне нужны ответы!

— Это не… — На языке вертелось мальчишеское: «Это нечестно», однако Сан заставил меня замолчать.

— Подумай как следует. Для чего ты вообще здесь? У тебя же ясный ум. Так используй его! Заслуживаешь ли ты того, чтобы быть бессмертным? Я начинаю в этом сомневаться. Завтра возвращайся сюда и объясни мне, почему Лоуспасс вновь почти потерян. Теперь иди.

Я торопливо поклонился, спеша покинуть Тронный зал. Приказ императора был невыполним. Как мог я узнать, что двигало Насекомыми? И одновременно следить за Туманом и Атой? Это было выше моих сил, но эсзаи не знают слова «невозможно».

Я не успел еще спуститься вниз, как Сан позвал меня обратно и поручил написать письмо Кармине в Хасилит с обещанием помочь.

— Да, да, конечно, — согласился я, пытаясь бороться с нараставшим во мне смятением.

Зал начал кружиться вокруг меня. Несколько длинных шнурков у меня в волосах расплелись, сползли на пол и теперь там извивались. Некоторые из них начали подбираться к браслетам на моих крыльях.

Подобно белой гончей, преследовавшей изможденную бегством кошку, император отпустил меня и снова позвал назад.

— Ты сказал, что у Аты хватало людей только на десяток кораблей, — невинно начал он. — И где же, интересно, она нашла еще две тысячи моряков? Тоже украла?

Он подождал, пока я обдумывал варианты ответа. Избежать правды не представлялось возможным, однако внезапно я понял, что вопрос Сана вошел в конфликт с моей личной преданностью. Я не хотел навлекать на Сейкера Микуотера какие бы то ни было проблемы. Эта позиция была частью моего менталитета, и я сохранил ее еще со времен, проведенных в хасилитской банде. Все прокатит, кроме лжи, измены и предательства.

— Скажи мне, Комета, — вежливо произнес император, совсем не так, как орал по поводу Насекомых.

Я был прав — он наказывал меня страхом.

— Молния, — прошептал я, — снабдил ее моряками и стрелками, чтобы защищать ее остров…

Сан глубоко, драматически вздохнул.

— Я так и думал.

Я сцепил руки на животе — во-первых, словно бы пытаясь защититься, а во-вторых, желудок уже начинал скручивать спазм.

— Отправляйся и скажи Молнии, что я хочу его видеть, — приказал император. — И немедленно, пожалуйста, — добавил он.

Я шел вниз по истоптанному бордовому ковру, каждую секунду ожидая, что меня позовут обратно, и при этом ускоряя шаг, пока не миновал ширму. Дыхание перехватило, рот наполнился слюной. Двое стражников распахнули украшенные гербами двери, и я выскочил из зала, шелестя перьями и шелком. Мне удалось добежать до террасы, прежде чем меня вырвало.

Начищенное до блеска чучело Насекомого с венком увядших цветов на шее охраняло мою комнату в башне. Для большей устойчивости оно было прислонено к стене. Несколько выбоин на красно-коричневом хитине делало чучело похожим на древнюю мебель. Его звали Бабочка, и сейчас он переживал жестокий допрос с пристрастием. Я бродил вокруг него и тыкал в полупрозрачную коричневатую оболочку его задних ног. Я вертел усик-антенну в ее шарнирном креплении, придавая ей неестественный угол наклона. На Бабочке была надета ржавая кираса с гербом и ножны, из которых выглядывала маргаритка. За многие годы Бабочку наряжали в самые разнообразные костюмы, которые иногда я даже специально заказывал у портного.

— Бабочка, мне нужно узнать, откуда вы приходите к нам. Я хотел бы знать, куда вы направляетесь. Пункт назначения, маршрут, протяженность пути, время прибытия, по каким картам… и под чьим командованием. Клянусь — это важнее, чем вся моя жизнь, а она имеет довольно большое значение, по крайней мере для меня.

Авианцы считают, что Насекомые неразумны, но можем ли мы знать наверняка?

— Ты живешь в Замке и полностью находишься во власти своего врага, великого императора Сана, поставленного Богом губернатора Четырехземелья. Ты должен следовать каждому его слову, как и все мы, простые бессмертные.

Чучело ничего не ответило. Я крепко обнял его, а потом прислонил обратно к грубой стене и сел за письменный стол. Будучи всего лишь пустым панцирем, Бабочка напоминал огромные причудливые доспехи. Это было первое Насекомое, которое я убил, — первое из сотен, — и я до сих пор хранил его и бережно ухаживал за ним. Его выпуклое шипастое брюхо имело тонкие, но прочные стенки, посередине спины проходил, словно позвоночник, шов, также усеянный шипами. Челюсти, похожие на остро заточенные косы, соединялись с грудным отделом. Там, кстати, были прилажены петли, чтобы можно было заглянуть внутрь ребристой утробы чудища.

Я снял чайник с огня и налил две чашки кофе. Тут из-за занавески, разделявшей нашу круглую комнату на два полукруга, появилась Терн. Она протерла глаза, прогоняя сон, и жалобно попросила:

— Янт… Янт, пожалуйста, заканчивай эти чертовы драмы.

— Кофе?

— Как можно заключать Бабочку в объятия?

Терн указала на чучело своей маленькой ручкой с накрашенными бронзовым лаком ногтями. Белый пеньюар с завязками на шее скорее подчеркивал, чем скрывал, нежные изгибы ее великолепной фигуры. На плечи ниспадали волны глянцевых темных волос, а крылья на спине призывно разошлись в стороны.

— Я должен найти путь остановить Насекомых, мой котенок, — объяснил я.

— Объятия вряд ли помогут.

— Ты великолепна.

За персиковыми духами я чувствовал аромат ее тела. На губах еще виднелись следы помады, а в волосах — блестки.

— А ты — вовсе нет, — топнула она ножкой, и в ее сладком голосе прозвучали сердитые нотки. — Всю ночь не спать!

— Прости, любовь моя.

— Иди в постель, — с притворной суровостью велела она.

Ее гнев постепенно превращался в желание:

— Не сейчас. Мне нужно уколоться.

Она прижалась ко мне, обвила мою талию хрупкими руками и положила голову мне на плечо. Я нежно обнял ее. Кожа Терн была мягкой.

Сегодня я вновь разочаровал мою крошку. Нам не нужно было слов — я чувствовал ее эмоции, как потоки воздуха во время полета. Но на ее печаль я должен был ответить жестокой неумолимостью.

— А потом мне нужно будет вернуться к императору, который только и ждет повода, чтобы избавиться от своего преданного Вестника, а возможно, и от тебя заодно, поскольку котята, подобные тебе, слишком игривы для Круга. К тому же необходимо слетать в Рейчизуотер и проведать твою родню. Может кого из них съели? И наконец, мне приказано отправиться на побережье и удостовериться в том, что Туман и Ата уже прикончили друг друга.

Не буду описывать ее слезы, мольбы и причитания. Что такое желание Терн по сравнению с приказом императора? Но сейчас я был дома, и она хотела сделать так, чтобы я остался.

— Я брошу тебя, — пригрозила она. — Я вернусь в Роут и буду жить там.

— Если ты сделаешь это, — ухмыльнулся я, — то через двадцать лет превратишься в старуху, а еще через тридцать умрешь.