Кризис общественный и кризис духовный

Второй век был во многих отношениях переломной эпохой в истории Римской империи. Это было время ее наивысшего расцвета — экономического подъема провинций, политической стабилизации; время завершения тех социальных процессов, которые начались в период становления империи. Но это также было время обострения старых и вызревания новых противоречий, которые в конце века привели к внешнему и внутреннему кризису империи, вылившемуся в длительную (вплоть до конца следующего столетия) борьбу классов, социальных прослоек, армий. Существенные изменения произошли в идеологии всех слоев общества империи. Они не могли не сказаться на развитии христианства, которое впитывало в себя взгляды, верования, настроения окружающего мира; и чем больше новых людей приходило в христианские общины из этого языческого мира, тем большее влияние он оказывал на христианскую религию.

Почти все второе столетие в империи правила династия Антонинов — одна из самых "благополучных" династий римских императоров. Казалось, ничто не могло угрожать их власти. Колоссальная держава раскинулась от Пиренеев до Армянского нагорья, от Дуная до Евфрата. Император Адриан отказался от дальнейшего расширения империи, и население ее могло передохнуть от напряжения длительных военных походов. Хорошо организованный, разветвленный бюрократический аппарат, который составляли к тому времени в основном выходцы из провинции, ставшие, по существу, профессиональными чиновниками, держал под неусыпным контролем всех жителей империи. Для чиновников были введены строгое прохождение должностей от низших к высшим и почетная титулатура, соответствовавшая каждому рангу: превосходнейшие мужи, виднейшие мужи, светлейшие мужи (все, даже низшие, чиновники именовались в превосходной степени). Бюрократия являлась особым сословием (со своей иерархией и внутренней взаимозависимостью), противопоставленным остальному населению. Человек, находившийся на императорской службе, был "превосходнейшим" или "виднейшим" не по своим личным качествам, а по той должности, которую он занимал.

В период правления Антонинов происходит некоторое улучшение правового положения рабов: рабовладельцам было запрещено убивать своих рабов; если раб убежал от господина из-за его жестокости и искал убежища у статуи императора, то такого раба не возвращали господину. Это было связано с рядом причин, в том числе с изменением экономического положения рабов. Все больше рабов получали от своих хозяев участки земли и небольшое имущество; они сами вели свое хозяйство и платили подати господину. Благодаря этой новой форме эксплуатации рабовладельцы избавлялись от необходимости содержать дорогостоящий аппарат надсмотрщиков, а у рабов повышалась заинтересованность в результатах своего труда. Но если условия жизни рабов в известной степени улучшались, то положение свободных крестьян в целом по империи ухудшалось: разоряясь, они попадали в зависимость от крупных землевладельцев, становились мелкими арендаторами — колонами. В восточных провинциях целые сельские общины оказались на землях крупных собственников, главным образом императорских приближенных и самих императоров. Происходила нивелировка в фактическом положении основных производителей в сельском хозяйстве — рабов и колонов. Но мелкое хозяйство, хотя оно и создавало иллюзию самостоятельности у посаженных на землю рабов или арендаторов, не могло обеспечить достаточного уровня сельскохозяйственного производства, и любое стихийное бедствие, колебание цен на зерно угрожали земледельцам голодом и разорением. То, что казалось улучшением положения, привело на деле к его ухудшению, В такой обстановке ощущение безысходности охватывало все большие массы населения.

Важным фактором развития империи во II в. была социально-экономическая и политическая нивелировка входивших в нее областей. Происходило усиленное градостроительство в западных провинциях, особенно в Галлии. Ветераны после окончания службы в армии получали наделы в провинциях, образовывали целые поселения. На западе также начинается рост крупного землевладения, появляются колоны и рабы, посаженные на землю. Урбанизация запада означала конец племенных связей, изживание родо-племенной идеологии. А что вместо этого могла предложить галлам или иберам римская держава? Идею незыблемости римского (угнетающего их!) государства, культ владыки мира — императора и видимость общественной жизни в новых городах под надзором римских наместников?

Распад коллективных связей был ощутим в эту эпоху и в греко-восточных провинциях, где происходит разрушение самой экономической основы полисов, существовавшей с древних времен. Когда-то в городах-государствах только граждане могли владеть землей; гражданская община контролировала деятельность своих членов. Стать гражданином можно было или по рождению, или по особому постановлению народного собрания соответствующего города. Теперь все эти установления теряли смысл. Сначала только римляне свободно приобретали землю на территории провинциальных городов, а потом это стало возможным для всех свободных жителей провинций. Можно было считаться гражданином сразу нескольких городов; привилегии граждан перестали существовать. Результатом всех этих процессов стало разрушение полисной идеологии и гражданской солидарности.

Не только в провинциях, но и в самом Риме во II в. происходит определенный идеологический перелом. Коренные римляне перестают чувствовать себя особой группой, возвышающейся над остальными народами: все больше провинциалов проникает даже в такой высокий римский орган, как сенат. Хотя формально все еще продолжают сохраняться некогда выборные должностные лица (например, консулы), решающую роль в управлении не только в провинциях, но и в Риме теперь играют лица, назначаемые императором. Рим перестал быть центром римского гражданского коллектива — он стал столицей огромной империи с таким же пестрым населением, как и население всей державы.

Разумеется, все, о чем мы здесь говорим, не было спецификой только II в., само возникновение империи на рубеже нашей эры означало крушение системы античных полисов, в том числе и Рима как города-государства, но, пожалуй, именно в период правления Антонинов это крушение было осознано всеми общественными слоями.

Если в I в., в период правления императоров, жестоко преследовавших своих противников, например Нерона и Домициана, могла сохраняться надежда на приход "хорошего" императора, на возможность "разумного" правления, то при Антонинах, деятельных, способных правителях, отказавшихся от террора, не поощрявших доносов, стало ясно, что "хорошие" императоры тоже ничего не изменили в самой системе империи, только сделали ее еще более порочной, а вместо возвращения гражданским общинам самоуправления усилили бюрократический аппарат. Что же касается экономического положения империи, то и при этих правителях в целом оно было далеко не блестящим. Так, самый "спокойный" из Антонинов — Антонин Пий, вступив на престол, вынужден был отменить недоимки по государственным налогам, которые достигли таких размеров, что их все равно нельзя было собрать. Помня о страшном иудейском восстании Бар-Кохбы при своем предшественнике Адриане, Антонин несколько смягчил вероисповедную политику: иудеям было разрешено исполнять свои обряды. Разумеется, все это преподносилось как благодеяние мудрого, щедрого и милостивого императора. Казалось, что этот правитель действительно пользуется поддержкой народа. Однако, когда в Египте начались волнения и египетский хлеб не был вовремя подвезен в Рим, голодная беднота забросала камнями повозку "благочестивого" Антонина.

При преемнике Антонина — Марке Аврелии резко ухудшилось внешнее положение империи: римлянам пришлось вести изнурительные войны с германскими племенами. А в 70-80-х годах II в. начались внутренние смуты: в 174-175 гг. вспыхнуло восстание земледельцев в Египте; в 187 г. в Галлии некто Матери организовал отряды из беглых солдат и рабов; в 189 г. произошел бунт в Риме. Опасаясь заговора, император Коммод снова прибег к казням и преследованиям. Стабильность империи оказалась на поверку иллюзорной.

В период укрепления императорской власти, когда римская держава представлялась вечной и неизменной, глубокая апатия охватила все слои общества; настроения пессимизма и неустроенности стали доминирующими не только среди бедняков. Когда же снова начались внутренние и внешние конфликты, убийства и смены императоров, когда развращенные преторианцы солдаты личной гвардии императора — после убийства очередного императора в конце II в. устроили аукцион, на котором продали императорскую корону богатому сенатору, апатия сменилась отчаянием, мир стал казаться воплощением зла не только отдельным философам или религиозным фанатикам, но и представителям разных общественных слоев, в том числе и высших.

Эти настроения проникли даже в императорский дворец. Марк Аврелий, предпоследний правитель из династии Антонинов, был философом, последователем стоицизма. Император по положению, философ по призванию, он понимал несоответствие своей деятельности тому учению, которое он проповедовал. Он оставил после себя сочинение "К самому себе", представляющее размышления о смысле жизни, о нормах поведения. Этот человек, находившийся на вершине могущества, сознавал неустойчивость всех жизненных благ, в том числе и своей власти. Только философия, по мнению Марка Аврелия, может оказать помощь человеку в этом смутном мире. Но какие советы может дать философия? "Чти богов и заботься о благе людей", — отвечает на этот вопрос императорстоик. Больше ничего от человека не зависит. "Что бы ни случилось с тобой, говорит Марк Аврелий,оно предопределено тебе от века. И сплетение причин с самого начала связало твое существование с данным событием". По существу, выхода нет: человек не может сам спастись ни в реальном, ни в потустороннем мире, его судьба предопределена.

С глубокой тревогой пишет Марк Аврелий о разрыве общественных связей между людьми. Верный принципам античного мировоззрения, он призывает их к единению, которое заложено в самой природе. "Одни только разумные существа забывают ныне о стремлении и склонности друг к другу, только среди них не замечается слияния воедино. Но как ни избегают люди единения, все же им не уйти от него, ибо природа сильнее их".

Практическая деятельность Марка Аврелия, который не смог предотвратить надвигающийся кризис империи, показала несостоятельность и его философии. Стоицизм уже не мог дать сколько-нибудь удовлетворительные ответы на вопросы, волновавшие людей того времени.

Кризис античного миропорядка и античного мировоззрения, представлявшего мир (космос) основанным на разуме и гармонии, а человека — частицей этого разумного мира, привел к тому, что снова возродилось мифологическое мышление. Правда, мифотворчество в древнем мире никогда не прекращалось. Невзирая на все попытки греческих философов и ученых дать мифам рационалистическое толкование, в наиболее кризисные эпохи, когда рушились привычные жизненные устои, когда войны перекраивали сложившиеся веками государства, когда люди особенно остро ощущали свою беспомощность перед непонятными им общественными силами, распространялось мифотворчество и мифологическое восприятие мира. При таком восприятии логическое объяснение явлений заменяется образами и символами и реализуется "возможность превращения (и притом незаметного, несознаваемого человеком превращения) абстрактного понятия, идеи в фантазию (in letzter Instanz = бога)".

 

Учение о логосе

Взаимопроникновение мифологии и философии, столь характерное для II-III вв., дало возможность перевести чувственно-образную основу мифов в теоретические системы с усложненной символикой, в которых абстрактные понятия выступают как сами по себе действующие сущности. Многие из таких систем не были рассчитаны на логическое их понимание; они должны были восприниматься как цельный образ, как картина, за которой скрывается непостижимая таинственная сущность мира.

Еще в I в. н. э. философ Филон из Александрии Египетской создал философское учение, в котором пытался сочетать иудейскую религию с идеалистической греческой философией. Бог, по учению Филона, существо, не обладающее никакими качествами, не имеющее протяженности, охватывающее все в мире. Познать и выразить его невозможно. Посредником между этим абсолютным божеством и реальным миром служит логос — слово, разум. Мир (космос) всего лишь отображение логоса. Логос — порождение бога, первый ангел. Ниже него находятся "силы божий", воздействующие на мир и человека: благость, милосердие, справедливость, могущество, мудрость. По Филону, человек через логос может достичь общения с божеством в блаженном экстазе.

Философия Филона оказала большое влияние на христианство. Многим христианам было ближе представление о логосе, таинственной силе, исходящей от еще более таинственного, непознаваемого бога, чем образ бедного пророка из Галилеи, связанного с иудейскими сектантами и проповедовавшего среди рыбаков, нищих и прокаженных.

Разочарование в окружающей действительности, в учениях о разумном устройстве мира приводило к тому, что в религии и философии все явственней проступала идея о двойственной природе мира, о непрерывной борьбе добра и зла. Эту идею мы встречали еще у кумранских сектантов, но теперь она становится ведущей в социальной психологии самых разнообразных слоев населения. Зло представляется такой же силой, как и добро, злые божества и демоны ведут постоянную борьбу с добрыми божествами; этим и объясняется наличие зла и несправедливости в мире (ведь даже "благочестивые" и "мудрые" императоры, такие, как Марк Аврелий, не смогли исправить это зло!).

Конечно, идея дуализма не возникла на пустом месте. Она уходит своими корнями в древние иранские культы. Согласно им, доброе божество Ахура-Мазда ведет постоянную борьбу с духом зла Ангра-Манью.

Оба они одинаково участвовали в создании мира: добрый дух создал все полезное и прекрасное, злой — гее вредное и нечистое (болезни, смерть, хищных зверей и т. п.). У каждого из этих божеств есть помощники, которые ведут борьбу вместе с ними. В конечном итоге победу должен одержать Ахура-Мазда.

Одним из помощников Ахура-Мазды в иранских верованиях выступало солнечное божество Митра, который одновременно считался олицетворением справедливости (его имя означает "договор"). На рубеже нашей эры культ Митры обособляется и затем начинает распространяться в Римской империи, а во IIIII вв. становится одним из ведущих религиозных течений, по существу особой религией (митраизм). В митраизме солнечное божество представлялось воителем, побеждающим быка, символизировавшего злое начало; его чтили как спасителя и создателя мира. Почитатели Митры верили, что после его окончательной победы установится царство справедливости, где все его приверженцы будут вознаграждены. Его называли "непобедимым солнцем", справедливым божеством. Существовали особые празднества-мистерии, посвященные этому божеству. Главным праздником Митры был день солнцеворота — 25 декабря (рождение солнца).

Поскольку Митра изображался в виде воина, побеждающего чудовище-быка, он считался покровителем воинов, а также моряков. Римские солдаты разнесли культ Митры по всем провинциям империи; не только на востоке, но и на западе можно было встретить святилища в его честь. Даже в далекой от Рима Британии, на территории современного Лондона, учеными было открыто святилище этого бога.

В митраизме много черт, сходных с христианством, и прежде всего вера в спасителя, побеждающего зло, рожденная общими духовными потребностями народных масс того времени. Однако культ Митры, при всей его популярности, не мог соперничать с христианством: в мистериях принимали участие только мужчины; чтобы вступить в общину митраистов, нужно было пройти суровые физические испытания; вступление это сопровождалось сложными обрядами. Тем не менее влияние на христианство митраизма, как и иранских культов вообще, было велико. Вероятно, немало мнтраистов вошли со временем в христианские организации и привнесли в них свои представления и некоторые обряды. Недаром день рождения солнца стал днем рождения Иисуса Христа. Идеи мирового дуализма также неминуемо проникали в христианские учения, сливаясь с отголосками представлений о войне "сынов света" с "сынами тьмы", созданных еще кумранитами...

Сходные идеи были распространены и в других религиозных учениях, которые проповедовали при этом мистическое слияние с божеством как единственное средство спасения от зла. Одним из таких учений был герметизм, связанный с поклонением Гермесу Триждывеличайшему (Трисмегист), объединившему образы греческого бога Гермеса и египетского бога Тота. В трактатах герметистов дается описание сотворения мира, определяется место человека в этом мире и указываются пути воссоединения с божеством. По этим верованиям, земля и весь телесный мир — зло, "темное начало". Они созданы не богом, который представляет собой абсолютное благо, свет и жизнь, а промежуточными силами. Из высшего божества проистекают логос (разум), демиург (творец) и человек (который тоже состоит из света и жизни). Душа отдельного человека опускается через космические сферы от света к тьме и теряет свое совершенство. Чтобы спастись, нужно пробудить в душе отблески света и воссоединиться с божеством.

Одним из способов воссоединения с божеством, согласно учению почитателей Гермеса, было употребление магических заклинаний, основанных на "знании" истинной сущности и истинного имени бога. Вот как звучало одно из таких заклинаний: "Войди в меня, Гермес, как зародыш в лоно женщины... Я знаю твое имя, воссиявшее на небе, и все образы твои... Я знаю твои варварские имена и твое истинное имя, начертанное на священной стене в храме в Гермополе, откуда ты родом. Я знаю тебя, Гермес, а ты меня. Я — ты, а ты я". Для учения герметистов характерен дуализм, но не изначальный, как в иранских культах, а возникший в процессе творения мира. Все телесное, в том числе и телесная сторона человеческого бытия, представлялось им тьмой, стремящейся поглотить и уничтожить свет.

Характерно появление в этот период культа абстрактного человека (конкретные люди отличаются от этого своего прообраза тем, что они "испорчены" своей "телесностью" и общением с телесным миром). Культ этот в крайней форме отражал тот распад традиционных коллективных связей в Римской империи, о котором мы уже не раз говорили. Ощущение своей изолированности, потребность преодолеть ее и пробудили фантастическое представление об абстрактнем прачеловеке, предшествующем миротворению, как выражении общечеловеческой общности.

Все эти учения, существовавшие до и наряду с христианством, не могли не проникать и в христианские общины. Совокупность идей о непознаваемом боге и мире, созданном не благим богом, а низшими силами, о логосе как посреднике между божеством и миром, о человеке, который должен пробудить в себе истинное знание о боге и благодаря этому "знанию" (по-гречески "гносис") соединиться с божеством, христианские писатели, защищавшие ортодоксальное направление, называли гностическими идеями. Важным аспектом гностического восприятия человека было также представление о том, что он состоит из тела, души и духа; первые два компонента исходят от низших сил, которые наделили человека своими свойствами. Дух (пневма) исходит от божества; это его отблеск. Только тот, кто открывает в себе этот отблеск, становится избранным, неподвластным действию космических сил, управляющих телесным миром.

Гностицизм не был единым религиозно-философским течением, не был он и самоназванием какого-то определенного учения. Гностические идеи проявлялись в разных сектах (например, в палестинских и сирийских сектах последователей Иоанна Крестителя, в упомянутых выше группах почитателей Гермеса Трисмегиста); эти секты, группы и философско-религиозные школы не были связаны между собой и часто враждовали друг с другом. Проникнув в христианство или, наоборот, восприняв отдельные элементы христианского учения, гностические учения (может быть, вернее было бы сказать гностический способ мировосприятия) становятся важным фактором христианского движения. В дошедших до нас произведениях христианских писателей II в. (особенно второй его половины) и начала III в. много места уделяется борьбе с гностицизмом, с идеей гносиса.

Гностический подход к миру и его "спасителю" (воспринятый, вероятно, через дуализм эбионитов, через учение о логосе Филона и еще какие-то источники, о которых до сих пор идут споры в науке) проявился уже в некоторых произведениях Нового завета. Характерно в этом отношении начало Евангелия от Иоанна: "В начале было слово (в греческом подлиннике- логос.И. С.), и слово было у бога, и слово было бог" (1:1). Этот логос, по Иоанну, и был Христос: "Слово стало плотию, и обитало с нами..." (1:14), т. е. извечно существующий логос воплотился в Иисусе. В четвертом евангелии нет рассказа о рождении Иисуса от Марии. Образ Иисуса в нем существенно отличается от пророка иудео-христиан, черты которого сохранились в первых трех канонических евангелиях. Основное требование к последователям нового учения, вложенное в уста Иисуса, — обрести в себе дух. Только те, кто действительно имеют в себе частицу божественного духа, могут достичь царства божия. "Если кто не родится от воды (т. е. крещения. — И. С.) и духа, не может войти в царствие божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от духа есть дух" (3:5-6). В этом положении чувствуется влияние гностической идеи о том, что ничто телесное не может спастись. В Иисусе из Евангелия от Иоанна меньше человеческих черт, чем в герое остальных евангелий Нового завета. Когда ученики предлагают ему еду, он отвечает им: "У меня есть пища, которой вы не знаете... Моя пища есть творить волю пославшего меня и совершить дело его" (4:31 — 34). Подобные примеры можно умножить. Некоторые ученые полагают, что среди источников четвертого евангелия наряду с традицией, использованной и в других евангелиях, было собрание речений чисто гностического толка. Другие считают, что автор этого евангелия сам внес в свое сочинение абстрактно-гностическую струю под влиянием различных религиозных учений.

Элементы гностического подхода можно обнаружить и в посланиях Павла. Для автора этих посланий главное в Иисусе — победа над мировыми силами зла; человеческая природа и человеческая биография Иисуса его, по существу, не интересуют. "В первом послании к коринфянам упоминается деление всех людей на телесных, душевных и духовных ("пневматиков", т. е. тех, кто обрел в себе частицу божественного духа, пневмы). К последним причисляются не все верующие, а апостолы и пророки, т. е. те, кто активно проповедует новое учение, и прежде всего, конечно, сам автор посланий. Отчетливее всего гностические черты выражены в послании к ефесянам, по-видимому наиболее позднем послании из тех, авторство которых приписывается Павлу. Однако и в Евангелии от Иоанна, и в посланиях существуют важные отличия от тех учений, которые христианские писатели II в. называли гностическими.

Основным отличием новозаветного христианства от гностических учений было неприятие им самого понятия гносиса (мистического слияния с божеством), которым гностики заменяли веру в бога. Иным у христиан было и восприятие мира. Ни в Евангелии от Иоанна, ни в посланиях Павла не отрицается возможность спасения в царстве божием, даже если его наступление откладывается на неопределенное время. В Евангелии от Иоанна сатана олицетворение зла — неоднократно назван "князем (в греческом подлиннике правитель. — И. С.) мира сего" (12:31; 14:30; 16:11), причем подчеркивается, что "князь мира сего осужден". У Павла говорится о "боге века сего", который ослепил умы неверующих (II коринфянам, 4:4), и о "духе мира сего" (I коринфянам, 2:12). Если представление о "боге века сего", вероятно, связано с представлением о том, что миром правят злые силы, то ограничение его власти этим веком, этим миром, который будет осужден, уже чисто христианское положение, вошедшее затем и в ортодоксальное учение: возможно наступление иного века и иного мира. Очень трудно было, по-видимому, отказаться от веры в эту возможность, которой жили первые христиане и которая пронизывает древнейшую христианскую традицию. Существенным отличием было также положение о том, что спастись могут все верующие в Христа (верующие, а не овладевшие мистическим знанием об истинном боге); плотские (телесные) люди тоже могут приобщиться к богу и стать духовными (автор первого послания к коринфянам укоряет христиан: "Вы еще плотские...").

Идейный строй Евангелия от Иоанна и отчасти посланий Павла, а также знакомого уже нам Ева"гелия Петра отражает переход от эсхатологических чаяний иудео-христиан, ожидавших близкого конца света, к мистическим откровениям христиан-гностиков. Не исключено также, что ряд формулировок, напоминающих гностические сочинения, внесены в эти произведения переписчиками и редакторами в разгар борьбы ортодоксального направления с последователями гностических сект. Во время этой борьбы происходило не только размежевание, но и заимствование.

Время Антонинов усилило в христианстве, как и в других религиозно-философских течениях, настроения пессимизма и индивидуализма. Распространению этих настроений способствовало само относительное "спокойствие" империи при первых Антонинах, что создавало впечатление неизменности "мира сего". Неожиданный же для современников кризис конца II в. породил у большинства населения империи ощущение хаоса и дисгармонии. У христиан проявление этих типических черт общественной психологии того времени было усугублено еще и таким важным для них событием, как поражение восстания Бар-Кохбы. С этим восстанием, как и с первой иудейской войной конца I в., многие христиане связывали надежду на наступление "конца света". Мы уже упоминали о том, что некоторые палестинские христиане сначала присоединились к этому восстанию. Поражение его не только поставило христиан перед реальной необходимостью приспособиться к окружающему миру или найти способы хотя бы духовно изолироваться от него, но и оказало влияние на религиозно-догматическую сторону их учения. Именно во II в. в христианстве выкристаллизовываются течения, которые не только воспринимают отдельные идеи о космосе как творении злых сил или о логосе как посреднике между божеством и людьми, но создают замкнутые системы восприятия мира и человека, где все эти идеи становятся взаимосвязанными, где создаются свои представления о возникновении мира и своя этика.

 

Христиане-гностики

Христианские богословы называют несколько проповедников, которые первыми внесли гностические идеи в христианство. Степень достоверности их сведений не поддается проверке, тем более что богословы 'спорили не всегда с самими этими проповедниками, а зачастую с их последователями. В пылу спора многие положения оппонентов искажались, а личности самих проповедников рисовались черными красками. К таким первым проповедникам принадлежит, в частности, Симон Маг. По всей вероятности, он не был христианином, а принадлежал к какой-то неизвестной нам сирийско-самаритянской религиозной секте. Про него рассказывали, что он всюду возил с собой проститутку по имени Елена, которую он называл живым воплощением божественной "мысли". Подлинность личности Симона установить сейчас трудно. В Деяниях апостолов упоминается Симон, волховавший в Самарии, выдавая себя за "кого-то великого". Отождествление основателя секты симониан с этим Симоном сомнительно, но в церковной литературе оба образа слились. Исторический Симон, вероятно, так же далек от Симона богословских писаний, как пророк Иисус от гностического Христа-логоса.

Суть учения симониан сводилась к тому, что в основе мира лежит единая Сила, которая проявляет себя как Разум. Разум создает стоящую ниже себя Мысль. Мысль обладает творческой способностью, она порождает ангелов и силы, создавшие мир. В процессе создания мира Мысль потеряла контроль над своими творениями, она находится в плену у них в "нижнем" мире, мире зла. Необходимо освободить Мысль из этого плена. В учении симониан абстрактные рассуждения, таким образом, переплетались с магией и мистическими представлениями о воплощении божества.

Гностические идеи ясно проявились и в учениях некоторых проповедников, которые стремились не отмежеваться от основных направлений в христианстве, а преобразовать их, не противопоставить уже существующим "священным" книгам новые, а в полном смысле слова переписать эти книги.

Особое место среди христианских проповедников II в. занимает Маркион. Он появился в Риме лет через пять после восстания Бар-Кохбы. Маркион был богатым судовладельцем, приехавшим из провинции Понт (южное побережье Евксинского понта, как греки называли Черное море). Свою проповедническую деятельность он начал в Малой Азии. В течение многих лет он разъезжал по ее городам, стремясь сплотить христиан вокруг своего учения. В конце 30 начале 40-х годов II в. он приехал в Рим, чтобы привлечь на свою сторону руководителей римской христианской общины. Целью Маркиона было не основать свою группу, а объединить всех христиан вокруг тех идей, которые представлялись ему единственно истинными, отобрать те произведения, которые он почитал единственно священными. Маркион впитал многие гностические идеи, но в то же время внес в свои проповеди и сочинения собственные представления о взаимоотношениях между божеством и человеком. Маркион почти сразу занял руководящее положение в римской общине. Этому способствовал и немалый денежный взнос, который он сделал на нужды общины.

Главной целью Маркиона был полный разрыв с иудаизмом, очищение христианского учения от отголосков иудаизма и от апокалиптических настроений первых христиан, ждавших конца света и наступления царства божия на земле. Поражение восстания 132-135 гг. было для него поражением иудео-христианства. Маркион, по-видимому, впервые выдвинул идею необходимости отбора "священных" книг — именно для того, чтобы изгнать из христианства неугодные ему идеи и чтобы сплотить все христианские группировки. Он создал собственное евангелие (на основе Евангелия от Луки) и распространял отредактированные им десять посланий Павла. Он написал также сочинение "Антитезы", в котором обосновал сущность своего учения и оправдывал свое произвольное обращение с уже созданными "священными" книгами тем, что они были искажены, а он возродил подлинный, боговдохновенный текст. В частности, он утверждал, что Евангелие от Луки подверглось переработке со стороны защитников иудейства, которые вставили туда цитаты из своих "священных" книг. Это утверждение Маркиона, как и его собственная редакторская деятельность, между прочим, еще раз доказывает, что различные переделки, вставки, изменения в христианских сочинениях были достаточно распространены во II в. Недаром Цельс упрекал христиан в том, что они по многу раз переделывали свои "священные" книги, а Лукиан называл бродячего философа-киника Перегрина автором многих христианских книг.

Писания Маркиона до нас не дошли (впоследствии церковь не признала их), но содержание его учения и евангелие можно восстановить на основании цитат, которые приведены в произведениях его противников. В маркионовском варианте Евангелия от Луки отсутствовали легенды о рождении Иисуса и Иоанна Крестителя. Его Иисус не был сыном Марии, выросшим в доме плотника Иосифа. Он прямо сошел с небес в пятнадцатый год правления Тиберия, появился в Капернауме и выступил с проповедью сначала в синагоге этого города, а затем в Назарете. Маркион, таким образом, отрицал человеческую природу Иисуса. В этом вопросе его взгляды были близки группе докетов, которые считали земное существование Иисуса только кажущимся. Никаких мучений Иисус — воплощенный логос — претерпеть не мог. Маркиону был чужд образ Иисуса, созданный первыми христианами, того Иисуса, который "из-за слабых был слаб, из-за голодных голодал, из-за жаждущих испытывал жажду", как сказано в одном из ранних апокрифических сочинений. Маркион выступил против признания иудейской Библии (Ветхого завета). Если Иисус — посланник божий, то уж во всяком случае не иудейского бога Яхве, которого Маркион объявил носителем злого начала. Ириней писал о Маркионе: "Он бесстыдным образом богохульствует против проповеданного законом и пророками бога, говоря, что он — виновник зла, жаждет войны, непостоянен в своих намерениях и сам себе противоречит. Иисус же происходил от того отца, который выше бога, творца мира..." ("Против ересей", 1:27,2).

В соответствии с гностическим подходом к миру Маркион считал невозможным, чтобы этот мир был создан благим богом. По его учению, истинное божество — абсолютное благо — никакого отношения к миру не имело. В известной степени он пошел дальше многих гностиков. Последние говорили о том, что в человеке есть "блестки" божественного света, которые он может открыть в себе, Маркион же утверждал, что абсолютное божество не имеет никакой связи с людьми: они полностью чужды ему. Миссия Иисуса — спасти этих чуждых божеству людей. Христос выкупил их своей кровью, а купить можно только то, что тебе не принадлежит, рассуждал Маркион.

В этих рассуждениях он использовал отдельные места из посланий Павла. В послании к галатам сказано, например "Христос искупил нас от клятвы закона" (3: 13; в греческом подлиннике на месте "искупил" стоит глагол "выкупил"); в другом месте того же послания вместо "возлюбившего меня" Маркион переводил "выкупившего меня", исправляя текст в соответствии со своим учением (2:20); в греческом языке два эти слова различаются лишь двумя буквами. "Выкуп" людей из мира, передача их истинному божеству были следствием благости этого неизвестного бога, спасшего даже полностью чуждые ему существа. При такой интерпретации миссии Христа в учении Маркиона ни страшному суду, ни царству божию не было места. По словам Иринея, Маркион внушал своим последователям, что он "достойнее доверия, чем апостолы, передавшие евангелия" В соответствии с полным отрицанием мира и божественного начала в человеке Маркион проповедовал крайний аскетизм: он не только выступал против повторных браков (как большинство членов христианских общин), но ратовал за безбрачие, притом не ради "спасения души" отдельного человека, а чтобы не воспроизводить род человеческий в этом мире, чтобы "освободить" "выкупленные" души от связи с миром.

Учение Маркиона довольно быстро распространилось среди христиан разных областей, его сторонники появились в Италии Египте, Сирии, Аравии. Одних в этом учении привлекало требование разрыва с иудаизмом; других, уставших от тягот обыденной жизни, — аскетизм, который казался способом уйти от действительности. Руководители римской общины относились к Маркиону двойственно. С одной стороны, они тоже вели борьбу с иудео-христианством, но исключение из христианских "священных" книг всех ссылок на Ветхий завет, всех указаний на связь с иудаизмом означало коренную ломку основ христианской традиции; традиция же в религиозных верованиях, как известно, играет огромную роль. Не мог получить одобрения и крайний аскетизм, неприемлемый для широких слоев христиан; мы уже говорили, что одной из важнейших задач, стоявших перед христианством, была выработка этических норм, определяющих поведение верующих в этом мире, поскольку реального освобождения от него они получить не могли. Аскетизм был для первых христиан путем достижения царства божия на земле "во время сие". Снимая эту идею, Маркион лишал бедняков и праведников последней надежды на вознаграждение: слова о том, что "алчущие насытятся", были вычеркнуты им из евангелия. Если для какого-нибудь раба — грека или германца, замученного непосильным трудом в серебряных рудниках Испании, или для галльского ремесленника, которому грозило разорение, было безразлично, как относиться к пророчествам Ветхого завета, то вера в вознаграждение — если не в царстве божием на земле, то в царстве небесном- была для него самым важным в христианстве. Христианские богословы и руководители ряда общин начали борьбу с Маркионом. Он был исключен из римской христианской общины, ему даже вернули его взнос. Однако Маркион продолжал свои проповеди. Сила их, при всей ограниченности того круга людей, которым они адресовались, заключалась в призыве к неприятию мира, призыве, который был противопоставлен не только социальной позиции иудео-христиан, но и стремлению многих христианских деятелей найти пути примирения с государством. С Маркионом велись длительные переговоры. В конце его жизни ему предложили вернуться в общину и вновь обратиться в истинную веру своих сторонников. Но Маркион умер, не успев выполнить это требование.

Учение Маркиона не могло победить, но влияние его, особенно на христианское богословие, было велико. В связи с его критикой Ветхого завета в ряд христианских сочинений были внесены изменения. И кто знает, сколько в посланиях апостола Павла сохранилось фраз, вставленных туда еретиком Маркионом... Попытка Маркиона отобрать из массы христианских книг "истинные" должна была подтолкнуть христианских деятелей к тому, чтобы выработать и согласовать список "священных писаний", определить возможность их использования во время моления в церквах или в домашнем чтении верующих. Вряд ли идея создания канона принадлежала именно Маркиону. Она витала в воздухе, поскольку в богословских и этических спорах христиане ссылались на разные сочинения, именно их почитая истинными. Но Маркион был, несомненно, одним из первых, кто практически попытался осуществить составление канона и тем самым побудил своих противников сделать то же, но с других идейных позиций.

Маркион действовал в рамках римской общины, придерживавшейся того направления в христианском вероучении, которое впоследствии стало господствующим. Но примерно в то же время создаются христианские общины, идейно и организационно обособившиеся от этого направления. Среди таких общин в середине II в. как раз и преобладали объединения гностического толка. Христианские гностики проповедовали прежде всего в восточных провинциях — Египте, Сирии, Малой Азии. По конкретному содержанию учения разных гностических групп отличались друг от друга. Общим для них всех было противопоставление мира духу, признание того, что материальный мир не создание высшего божества — абсолютного блага, а плод ошибки его творца или сознательных действий злых сил. Ничто телесное, мирское не может спастись, только те избранные, в душе которых заложена крупица божественного света, или духа, могут спастись путем интуитивного познания — раскрытия в себе этого духа — пневмы. Пневма не знает о самой себе, ее пробуждение и освобождение от оков телесного и душевного мира и есть гносис — не рациональное познание, а озарение. Это озарение происходит благодаря действию различных посредников между высшими силами и людьми. Гностики-христиане такого посредника видели в Христе (божественном слове, логосе), который пришел спасти, вывести тех, кто принадлежит ему, из низшего мира. Представления об Иисусе у всех этих групп существенно расходились с теми, которые отражены в новозаветных евангелиях. Прежде всего, он никак не мог быть сыном еврейского бога Яхве, которого они называли бессильным или даже злым началом. Были секты, которые почитали все те библейские персонажи, которые в Библии выступают противниками бога. Так, была группа почитателей Каина (по библейскому мифу, Каин — сын Адама — убил своего праведного брата Авеля); была группа почитателей змия — того самого змия, который, согласно Библии, соблазнил Еву съесть запретный плод с дерева познания, что привело к изгнанию первых людей из рая. Члены этой секты считали, что именно змий и был носителем истинного знания.

Гностики не признавали человеческой природы Христа. Христос воспринимался ими как предсуществуюший спаситель, "первый человек", "небесный Адам", воплотившийся в Иисусе или вошедший в него. Он сообщает избранным, обладающим пневмой, тайны высшего мира и открывает пути возвращения туда. Смерть Иисуса трактовалась как победа над космическими силами зла, освобождение от них. Конечно, логос, извечный разум, нельзя реально распять на кресте, поэтому существовало несколько толкований распятия: одни считали, что пребывание Иисуса на кресте было только кажущимся, другие — что Христос вообще исчез до распятия, а ослепленные иудеи по ошибке казнили вместо него некоего Симона, который нес крест для Иисуса к месту казни.

У большинства гностиков важное место в их учениях занимали рассказы о возникновении телесного мира, в основе которых лежало представление о падении предсуществующей Души (абстрактного понятия, как бы прообраза реальных человеческих душ), о разделении совершенного единства на противоположности (верхнее — нижнее; мужское — женское; правое — левое). Мироздание представлялось в виде многоступенчатой пирамиды, на вершине которой находится благой бог (его называли по-разному: Единый, Отец, Благо и т. п.), а на спускающихся ступенях — различные ангелы, силы, власти (по-гречески — архонты), постепенно теряющие изначальное совершенство. Внизу же господствует зло.

Из представления о том, что все материальное и даже эмоциональное (сфера "души") есть зло, разные группы гностиков делгли прямо противоположные этические выводы. Одни проповедовали крайний аскетизм, безбрачие, поддерживали требование первых христиан отказаться от всех материальных благ. Другие, наоборот, не признавали никаких моральных запретов. Поскольку и тело и душа принадлежат к низшему миру, спасти и исправить их нельзя; те же люди, которые открыли в себе частицы божественного духа, которые мистически соединились с божеством, не могут "испортиться", они как бы отделены от своего тела и души, и действия последних их духа не касаются. Отсюда та крайняя распущенность, которая 134

встречалась в некоторых гностических группах. Ко всем активным действиям гностики относились отрицательно. Они не принимали протест не только в социальной, но и в религиозной сфере, как, например, отказ поклоняться статуям и изображениям римских императоров. По учению видного гностика II в. Василида, истинное благо для всех существ придет только тогда, когда каждое будет знать только самого себя и свою сферу. Василид безразлично относился к такому острому для христиан вопросу, как отступничество при гонениях. Нет никакого смысла в мученичестве и борьбе, утверждал он. Отречется внешне человек от своей веры или нет, от этого ничего не изменится; значение имеет только его внутреннее состояние, его внутреннее прозрение божества.

Одним из наиболее известных гностиков II в. был Валентин. Родился он. в Египте, начал свою деятельность в Александрии; около середины II в. (между 130 и 160 гг.) учил в Риме. Римская христианская община не приняла учения Валентина, но в Египте, Малой Азии, некоторых городах Италии у него было немало сторонников. Согласно учению Валентина, абсолютное божество "неизвестный отец" создал Разум; затем появляются различные "зоны" (извечные сущности, порожденные божеством). Совокупность эонов образует духовную полноту, единство бытия — плерому ("полноту"). Зоны не знают истинного отца, поэтому при творении мира была совершена ошибка. Зоны, а затем различные силы и власти, находящиеся уже вне плеромы, возникают попарно (каждая пара рождает следующую). В мире существует резкое разделение на противоположные пары; так, правым архонтом (властью) Валентин называл непосредственного создателя мира, а левым — Сатану (образ, заимствованный им из иудейских и христианских представлений). Христос (одна из сущностей в этом мистическом процессе разделения единого бога) открыл людям возможность гносиса, т. е. духовного достижения Плеромы. Гносис — индивидуальное откровение — и есть спасение, но это спасение может быть только духовным.

Все эти алогичные, оторванные от конкретной реальности построения были не просто попыткой сочетать идеалистическую философию с христианским учением или приспособить веру в спасителя Иисуса к положениям, высказанным еще Филоном Александрийским; они были выражением ощущения абсурдности реального мира, стремлением создать картину мироздания, полностью исключенную из действительной жизни, замкнутую в самой себе. Перечисление всех этих рождающихся из самих себя, опускающихся и подымающихся эонов создавало определенный настрой, уводивший человека от сознания реальных связей между предметами в игру абстрактных понятий, рождало иллюзорное ощущение освобождения от действительности.

Естественно, что для Валентина, как и для других гностиков, Иисус был лишен человеческой сущности. Валентин писал об Иисусе: "Он ел и пил особенным образом, не отдавая пищи; сила воздержания была в нем такова, что пища в нем не разлагалась, так как он сам не подлежал разложению".

У христиан-гностиков не было выработанной догматики; каждый проповедник или автор трактата вводил свои зоны, менял связи между ними, но общее впечатление от картины гностического мира оставалось одним и тем же. Именно потому, что "познание" для гностиков было не рациональным, а интуитивным, своего рода озарением, для них было несущественно, в каком порядке рождались эти зоны или как они конкретно назывались.

Однако одних только рассказов о неизвестном божестве и проистекающих из него сущностях было недостаточно, чтобы привести себя в экстатическое состояние, которое воспринималось как воссоединение с божеством, как восстановление разорванного единства мира. Гностики совершали магические обряды, произносили заклинания, в которых большую роль играли верования, уходящие в глубокую древность.

В учениях гностиков-христиан возродилась та сложная древневосточная магия, против которой выступали первые последователи христианского учения. Гностики образовывали тайные союзы, куда попасть, в отлично от обычных христианских общин, было очень трудно. Вступающие должны были давать особые клятвы. Вот одна из таких клятв: "Клянусь благим, который выше всего, хранить эти тайны и никому их не говорить, а также не отвращаться от благого к твари (т. е. к сотворенному. — И. С.)". Некоторые группы христиан-гностиков селились в уединенных местах, вдали от больших городов, чтобы избежать общения с инаковерцами и создать соответствующую обстановку для гносиса. Наследием этих групп в ортодоксальном христианстве явилось монашество, чуждое по духу ранним христианским экклесиям.

Именно в тайных организациях гностиков и появились тайные писания в собственном смысле слова. Они были предназначены для избранных, для тех, кому было доступно "истинное познание".

Учения гностиков вызвали ожесточенную полемику со стороны многих богословов II-III вв. Замкнутость, таинственность, сложные магические обряды гностиков — все это годилось только для изолированных групп, искусственно поставивших себя вне существующего общества. Многие верующие из социальных низов не могли понять сложных описаний ступеней мироздания, не могли отказаться от надежды на спасение в царствии божием (или в царстве небесном) — спасение всех верующих, а не только пневматиков. С другой стороны, руководители христианских общин не могли не понимать, что учение гностиков, с их невниманием к этике, к нормам поведения человека в реальной жизни, не могло помочь христианству найти свое место в системе общественных отношений Римской империи, установить контакт с государственной властью. Идея об избранности тех, кому доступен гносис, была чужда не только широким народным массам, но и господствующим слоям общества, ибо в основу этой избранности был положен не социальный принцип, не положение в иерархической структуре общества (или в иерархической структуре складывающейся христианской церкви), а возможность интуитивного познания божества, которое могло проявиться в любом человеке.

 

Монтанисты

Борьба с гностицизмом была долгой и трудной. Как мы уже говорили, даже в сочинениях, включенных в Новый завет, проявились элементы гностического подхода к миссии Иисуса. Чем дальше уходило христианство от проповедей первых христиан, в которых главным было обещание второго пришествия, тем большее влияние приобретали учения, сосредоточивавшие внимание на идее духовного спасения. Против гностиков были направлены многие сочинения христианских писателей. Значительное место полемике с гностиками уделил Ириней в своем произведении "Против ересей". Он отстаивал тезис о том, что каждый уверовавший в смерть и воскресение Христа может спастись, что не только душа, но и тело во время страшного суда будет воскрешено. Ириней, например, обвинял гностиков в том, что они едят "идоложертвенное", "предаются разврату" и т. п. Интересно, что, пытаясь скомпрометировать гностические учения в глазах рядовых верующих, Ириней подчеркивает их аморальность, отсутствие разработанной этики. Ведь именно потребность в моральных нормах, в предписаниях этического характера остро ощущалась христианами II в. (да и не только христианами). Гностики в свою очередь подвергали критике те направления в христианстве и те догматы, которые не соответствовали их представлениям. Подробнее об этом мы расскажем при анализе рукописей из Хенобоскиона. Критика со стороны гностиков побуждала ортодоксальных теологов пересматривать отдельные положения, вносить изменения в свои "священные" книги. Они пытались сформулировать основные положения христианства, которые должны быть непреложными для всех христиан. Очень много о таких положениях пишет Ириней. По-видимому, именно он первый стал утверждать, что образцовой общиной является римская община, что учение, которому следуют члены этой общины, и есть истинное. Выступая против учения и поведения гностиков, Ириней не проповедовал идеи первых христиан. Он защищал зажиточных христиан и их право владеть своим имуществом. Он писал, что не следует осуждать приобретающих богатство, ибо бог "справедливо печется о том, что будет служить ко благу".

Такая позиция, достаточно распространенная среди руководителей и идеологов христианских общин, не могла не вызвать протеста среди верующих выходцев из социальных низов. Этот протест в условиях того времени мог быть облечен только в религиозную форму. И действительно, во второй половине II в., когда в империи начался внешнеполитический, а затем и внутренний кризис, в христианстве появляется новое течение, с которым церкви пришлось бороться не менее упорно, чем с гностическими группами. Это течение связано с именем Монтана. Он был жрецом фригийской 1 богини Кибелы, потом принял христианство н начал проповедовать свое учение, в котором были возрождены элементы ранних христианских верований. Как и в первые десятилетия существования христианских общин, главную роль среди сторонников Монтана играли пророки. Пророчествовал наш Монтан, пророчествовали его сподвижницы Присцилла и Максимилла. Возможность обрести дар пророчества признавалась за любым верующим, через пророков шло распространение нового учения, в то время как в большинстве христианских общин не только в организационных вопросах, но и в вопросах вероучения руководящая роль принадлежала епископам. Монтанисты возобновили собрания христиан с общими трапезами — практика, от которой другие христианские общины уже отказались, заменив их собраниями для молений и выслушивания проповедей епископов. Отношение монтанистов к епископату вызвало протесты со стороны христианских богословов. Один из церковных писателей — Иероним с возмущением писал о монтанистах: "У нас пзрвое место занимают епископы, у них епископы на третьем месте, а первое место занимают патриархи города Пепузы во Фригии, а второе — так называемые товарищи, и таким образом епископы скатываются на третье, почти последнее, место". Город Пепуза упомянут в этом отрывке не случайно. Дело в том, что монтанисты вновь, как некогда автор Апокалипсиса Иоанна, проповедовали скорое второе пришествие и наступление конца света. И это второе пришествие, согласно их учению, должно было произойти в Пепузе (монтанисты называли это местечко "небесным Иерусалимом"). Сторонники Монтана толпами шли в Пепузу, чтобы стать свидетелями этого события. В ожидании страшного суда монтанисты обязывались соблюдать строгий аскетизм. Монтан призывал к постам и расторжению браков. Движение монтанистов — один из последних в условиях Римской империи всплесков надежды низов на торжество царства божия на земле. Его породил разразившийся кризис империи, а также недовольство усиливающейся властью епископов; другими словами, его породило то же ощущение безысходности, которое вызвало появление подобных настроений у верующих I в. Трагическая наивность этих верований приводила к тому, что многие люди бросали свои дома, все то немногое, что они имели, и шли, часто голодные и босые, встречать второе пришествие, которое так и не наступало...

Христианские епископы начали борьбу с монтанистами. Были собраны местные съезды епископов, которые должны были осудить монтанистов и сплотить христианские общины в борьбе с ними. Те христианские деятели, которые не могли прибыть на съезд, были опрошены письменно; так было получено осуждение учения Монтана у "лионских мучеников" — христиан города Лугудуна (современный Лион), которые находились в темницах. С ними связались, вероятно, через навещавших их единоверцев. Таким образом возникла новая форма объединения христианских общин — съезды (соборы) епископов, сыгравшие огромную роль в выработке христианской догматики в период превращения христианства в государственную религию. Но пока еще у епископов не было возможности заставить всех верующих подчиняться их решениям. И хотя авторитет соборов сыграл определенную роль, монтанизм продолжал распространяться не только в Малой Азии, но и за ее пределами. Например, один из самых крупных христианских писателей II-III вв., Тертуллиан, живший в Карфагене, поддерживал монтанизм. Противники этого течения от догматических споров и осуждений перешли к самым фантастическим обвинениям в адрес монтанистов. Руководитель римской христианской общины Сотер заявил, что монтанисты во время своих таинств используют кровь младенцев, т. е. совершают ритуальные убийства. Интересно отметить, что те же самые обвинения возводили языческие противники христианства на всех последователей нового учения. Теперь церковь воспользовалась этим обвинением, чтобы опорочить неугодное ей течение внутри христианства. Причем, заметим, обвинение было таково, что оно не только должно было отвратить от монтанизма верующих, но и обратить на него внимание римских властей, и без того, вероятно, недовольных шествиями бедняков в Пепузу. Сотер и его сторонники как бы подставляли монтанистов под удар со стороны римского государства и пытались тем самым расправиться с этим движением руками римских чиновников и легионеров. Повидимому, были и прямые столкновения между сторонниками и противниками учения Монтана. Евсевий сообщает, что первые называли своих преследователей "пророкоубийцами", а одна из пророчиц — Максимилла говорила, что ее гонят, "как волка от овец".

Движение монтанистов, то разгораясь, то затухая, просуществовало довольно долго. В VI в. император Восточной Римской империи Юстиниан запретил устраивать им совместные трапезы.

Монтанисты имели свою литературу, хотя главную роль в их учении играли устные проповеди. Были у них и свои евангелия. Но эта литература до нас не дошла. У христианских писателей приводятся только отдельные фразы из произведений монтанистов. Скудость цитирования при ожесточенности борьбы объясняется, по-видимому, тем, что между монтанистами и другими христианскими учениями не было существенных догматических расхождений. Тертуллиан писал, что они признают те же таинства и праздники, что и христиане ортодоксального направления. Монтанисты возрождали обычаи и верования первых христиан, освященные давностью и авторитетом. Многое из того, во что они верили, содержалось в книгах, которые почитали почти все христиане. Споры велись не по существу учения; монтанистов обвиняли в нарушении традиций (хотя они скорее их придерживались), в неуважении к епископату и даже, как уже упоминалось, в убийствах. Поэтому хотя мы и знаем о существовании монтанистских "священных" книг, раскрыть их содержание мы не можем.

Гностицизм и монтанизм были как бы двумя крайними точками, по направлению к которым развивались разные христианские течения во II в. и в борьбе с которыми складывались догматика, этика и организационные формы учения, сумевшего наиболее адекватно приспособиться к окружающему обществу и государству. Именно это учение было признано в IV в. на Никейском соборе, где председательствовал сам император Константин, всеобщим (т. е. католическим), единственно правильным, православным (т. е. ортодоксальным). И вплоть до разделения христианской церкви на восточную (православную) и западную (католическую) она носила единое название — ортодоксальная католическая церковь.

Борьба внутри христианства во II в. не прошла бесследно. Многие учения того времени нашли свое продолжение в сектах и религиозных группах последующих эпох. А литература, не признанная церковью, "тайные писания", отражающие эту борьбу, раскрывают нам новые аспекты формирования христианской идеологии, позволяют глубже понять социальные и общественно-психологические корни этой религии и сущность ее эволюции,