Через две недели Коля совершенно поправился. Трудно поверить было, что он недавно перенёс такую серьёзную болезнь: целые дни проводил в саду и на улице. Весеннее солнце обожгло его. Он загорел, огрубел и даже, казалось, вырос.

Ниночка избегала его. Она не могла слышать его голос без раздражения. У него появился необыкновенный аппетит, и она не могла спокойно смотреть за обедом на его здоровое, довольное лицо.

Коля стал отвыкать от неё. В присутствии её делался молчаливым. И всё чаще и чаще смотрел на нее исподлобья. Этот угрюмый взгляд особенно раздражал Ниночку, и она спешила уйти куда-нибудь…

Бабушка несколько раз осторожно заводила с ней речь об отъезде. С Коленькой теперь легко справляться, и Ниночка вполне могла бы отдохнуть. Надо пожить где-нибудь в другом месте, успокоиться, и тогда всё пройдёт.

Ниночка соглашалась, но уехать не могла: точно ждала чего-то. Это должно было чем-нибудь разрешиться. Это не могло так кончиться. Она знала наверное, что не могло, но боялась об этом думать и говорила бабушке:

– Да, надо будет собраться…

Когда приходил Коля, она с особенной силой чувствовала желание убежать, пожить одной. Но и ясней сознавала, что уехать сейчас не в состоянии. И ей хотелось сказать Коленьке что-нибудь обидное, жестокое, чтобы он перестал улыбаться, чтобы не смотрел на неё угрюмым взглядом, чтобы не было его, чтобы самую мысль о нём вырвать совсем прочь…

И однажды Ниночка не выдержала.

Коля прибежал из сада в шумном и возбуждённом настроении: в первый раз он играл «с большими мальчиками» «по-настоящему».

Лицо его разгоралось. И он, не замечая и не конфузясь Ниночки, громко рассказывал бабушке о новой игре.

Сели обедать. Коленька проголодался и ел с жадностью, отламывал большие куски чёрного хлеба, не переставая говорить и смеяться.

Ниночка смотрела на его большой рот, который он набивал хлебом, на растрёпанные рыжеватые волосы и вдруг почувствовала, что губы у неё дергаются.

«Надо уйти», – подумала Ниночка.

Но сил не хватило заставить себя встать. И она покатилась под гору…

– Я тебе советую играть в акулы, – тихо, но раздельно, сказала она.

Коля засмеялся, не переставая есть и посматривая то на бабушку, то на Ниночку.

– Как в акулы? – спросил он.

– Рот у тебя до ушей – вот и будешь играть в акулы.

Коленька потупился и стал есть медленней.

– Кушай, кушай, пошутила она, – сказала бабушка.

– Не пошутила, – упорно продолжала Ниночка, – разве ты не видишь, что у него рот, как у акулы? И глотает целыми кусками – совсем, как акула… Ты ведь не жуёшь, да?

Коленька молчал и вовсе перестал есть.

– Что же ты молчишь? Я тебя спрашиваю. Жуёшь ты или нет?

– Жую, – тихо сказал Коля.

– Неправда. Я сама видела, что не жуёшь… Акула, – засмеялась вдруг Ниночка, – я теперь так и буду тебя звать… Скоро мы тебя сырым мясом кормить будем… Ты не мальчик: у мальчиков таких зубов не бывает.

И она смеялась резким, горловым смехом.

– Оставь его, Ниночка, – вступилась бабушка.

Ниночка точно ждала этого.

– Что я ему делаю? Я слова не могу сказать ему. Посмотри, как он смотрит. Не смей на меня так смотреть. Слышишь, не смей… Не смей…

– Ниночка, Христос с тобой…

– Смотри, как следует. Подыми голову. Я тебя отучу. Я тебя отучу… А в зубах кусок всё-таки держит. Бабушка, посмотри. – И она со смехом показала на него пальцем: – Совсем акула…

– Ниночка, иди к себе, я прошу тебя.

– Иду, иду…

И Ниночка, смеясь, как в истерике, вышла из-за стола.

Бабушка решила поговорить с Ниночкой окончательно. Дальше жить так невозможно. И, когда Коленька, успокоившись, снова убежал на улицу, бабушка пошла к Ниночке в комнату.

Ниночка ждала ее; и когда бабушка взошла, она сказала:

– Я решила ехать.

– А я об этом пришла поговорить с тобой, Ниночка: так дальше нельзя.

– Я знаю…

– Ты его измучаешь – и себя измучаешь.

– Я знаю.

– Откладывать нечего. Собирайся и поезжай с Богом.

– Через неделю уеду.

– Наверное?

– Наверное.

– Не передумаешь опять?

– Нет, теперь не передумаю…

– Вернёшься, и всё пройдёт.

Ниночка молчала.

– Он вырастет, хороший будет. Ты его полюбишь.

– Бабушка, об этом не надо… Теперь оставь меня.

– Не буду, не буду… Значит, через неделю? Вот и хорошо.

Бабушка ушла к себе.

Ниночка на этот раз решила ехать твёрдо и окончательно. Но решение это почему-то не успокаивало её. Она с недоумением прислушивалась к себе, и внутренний голос по-прежнему говорил ей, что с отъездом ничего не изменится, что это неизбежно должно чем-нибудь разрешиться, что это так кончиться не может.

…Но всё это не скоро. А теперь хоть немного успокоиться. Хоть немного в себя придти. Отдохнуть… Одной остаться… И ехать, ехать, куда глаза глядят…