Йоханна встретила гостей на пороге. Фогт с пошлинником наперебой пустились объяснять, кто к ней пожаловал. Нильс-Мартин протиснулся между ними, желая обнять и расцеловать сестру, но Йоханна уклонилась от его объятий и поздоровалась с каждым за руку, как оно и принято. Помедлив, подала она руку и чернокожему, который положил мешок наземь и водворил птицу в золоченую клетку.

Она накрыла в горнице стол и сварила кофе. Незнакомка скинула плащ и осторожно опустилась на стул, обтерев его сперва носовым платком. Йоханну это покоробило, и все же она поставила перед гостьей самую красивую чашку. Нильс-Мартин между тем бродил по дому, разглядывая знакомые вещи — вытертый голубой коврик, часы с расписным циферблатом, по которому раскатывали на коньках дети, — а господа Хокбиен ходили за ним по пятам. «Прелестно!» — нахваливал старший. «Прелестно!» — вторил ему племянник. У них были совершенно одинаковые голоса, а слова они проговаривали со скрежетом, будто по гортани у них кто‑то водил напилком.

Но вот Йоханна пригласила гостей к столу. Сама она села рядом с незнакомкой и сложила руки на коленях. Вид у нее был скорее потерянный, нежели радостный. Одно ее утешало — что Майя-Стина сейчас у пастора. Впрочем, никто из собравшихся и не поминал о том, как Нильс-Мартин дал тягу с Острова и каким манером он опозорил свою семью. Все это поросло быльем. За столом сидел господин в летах, с тронутыми сединою рыжеватыми волосами и густыми бакенами, в отменно сшитом сюртуке, плотно облегавшем широкую грудь. Он рассказывал о своих странствиях. Пошлинник позевывал, фогт кивал головой. Чернокожий слуга отвернулся к окну, а гостья уставила глаза в чашку, — похоже, она слышала все это не в первый раз. Йоханне было стыдно за брата — зачем он бахвалится? Но не могла же она взять его и оборвать.

В каких только краях не доводилось бывать Нильсу-Мартину! Дважды он терпел крушение, однажды их шлюпку носило по морю восемь дней, все его товарищи поумирали от жажды и голода, так он их всех в море и схоронил. Самого Нильса-Мартина подобрало торговое судно. Капитан судна стал ему за отца и обучил кораблевождению, и Нильс-Мартин смог впоследствии наняться шкипером, а там и капитаном. Вдобавок, умирая, приемный отец завещал ему небольшое состояние, и он купил на паях корабль. На корабле этом он ходил в дальние страны, принимая самый разный груз — пряности, о коих здесь, на Острове, и не слыхивали, медную руду, оружие, лес. Однако, в отличие от многих, он не брал на борт чернокожих невольников. Не потому, что это ему претило. Это было выгодно, но слишком рискованно, да и хлопотно плыть с живым грузом, — то ли дело товар, что спокойно полеживает себе в ящиках.

Однажды он шел на барке «Ариадна» и им повстречался корабль, который кружило на одном месте, хотя с виду мачты и снасти на нем были целехоньки. Нильс-Мартин велел спустить шлюпку. Взойдя на корабль, он не обнаружил там ни единой живой души: палуба была завалена трупами и из трюма несло мертвечиной. Среди мертвецов были и белые, и чернокожие, у одних была рассечена голова, у других вспорот живот, но большинство, судя по всему, умерли не от ран, — эти лежали с разверстыми ртами, вокруг которых запеклась кровь, кожу их наполовину уже проели черви.

Нильс-Мартин сошел на нижнюю палубу и заглянул в каюту, которая, видно, принадлежала капитану. Едва он переступил порог, как на него налетела большая костлявая птица, она била его по голове зелеными крыльями и истошно выкрикивала что‑то вроде: «Кахва ти! Кахва ти!» Нильс-Мартин отогнал ее и шагнул к столу, где нашел корабельный дневник, из коего явствовало, что корабль назывался «Черная звезда», а шел он из южных морей с партией невольников. Последняя запись была сделана шкипером, тот описывал, как с помощью боцмана и камбузного мальчишки невольники вырвались из трюма. Капитану, стоявшему на палубе, топором разрубили голову. Шкипер и еще трое из команды заперлись в капитанской каюте, но за дверью уже раздаются крики, и они опасаются за свою жизнь.

Дочитывая эту запись, Нильс-Мартин услышал шорох. Обернувшись, он увидел в углу какое‑то скорченное существо. Это был тощий, как скелет, чернокожий, который глядел на него, дико вращая глазами. Нильс-Мартин не без опаски к нему приблизился. Убедившись, что тот безоружен и немощен, — где уж ему занести топор! — он выволок его на палубу и приказал, чтобы его переправили на «Ариадну» и заковали по рукам и ногам. Чужой корабль тем временем очистили от трупов, и шкипер Нильса-Мартина вместе с несколькими матросами начал выводить его «Ариадне» в кильватер, что было делом нелегким, ведь паруса на поверку оказались драными, а руль — сорван. По счастью, на море была легкая зыбь, и «Ариадна» быстро его подчалила.

Вернувшись на «Ариадну», Нильс-Мартин распорядился привести к нему закованного раба. Оба они могли с грехом пополам изъясняться на языке, бытующем средь моряцкого люда, и за несколько дней Нильсу-Мартину удалось по частям восстановить события, разыгравшиеся на захваченном корабле. В числе прочих невольников был сын вождя, который исходил не только свои владения, но и побывал далеко за их пределами и потому хорошо знал, каковы белые люди по складу своего ума. Он открылся камбузному мальчишке, носившему еду в трюм, и сумел втереться к нему в доверие. Тот и расскажи, что чуть не всей команде, включая и боцмана, обрыдло плаванье под началом скорого на расправу, жестокого капитана и они ждут лишь удобного случая, чтобы поднять на корабле бунт.

Боцман припас топоры и ножи. И вот как‑то ночью в трюм сбросили трап, и невольники выбрались наверх. Похватав оружие, они разбежались по кораблю и поубивали всех белых. Не помня себя от ярости, они уже не различали, кто им враг, а кто — друг, и закололи даже боцмана и камбузного мальчишку.

Под конец вломились в каюту, где укрывался шкипер с горсткой матросов. Сын вождя приказал шкиперу доставить их к родным берегам и для устрашения отрезал ему оба уха. Но, очутившись на палубе, шкипер бросился за борт, и на корабле не осталось никого, кто мог бы стать у руля. Много дней «Черную звезду» носило в открытом море. Это было крепкое, остойчивое судно, оттого оно и не погибло, хотя его изрядно валяли волны и ветер. Они плыли и плыли, а земли было не видать. Провиант и пресная вода вышли. Море их почти не кормило.

Трупы белых людей лежали кучей на палубе. Первое время невольники безбоязненно подходили к поверженным врагам и пинали их. Но белые люди жестоко за себя отомстили. Все, кто пинал мертвецов или даже прикасался к ним, заразились смертной болезнью. У них шла горлом кровь и желудок не принимал пищу, хотя последнее не имело значения, поскольку есть стало нечего. Но более всего людей изводили злые прыщики, что высыпали по всему телу и, разбухая, превращались в молочнистые чирья. Кто уполз обратно в трюм, кто остался умирать на палубе: черные тела в белых чирьях, походивших на виноградные гроздья, усеяли весь корабль. Выжил один-единственный человек, — он сидит сейчас в горнице у Йоханны, — не считая птицы, которую почему‑то никто не додумался убить и съесть. Этих двоих повальная смерть пощадила.

Вот что поведал Нильсу-Мартину чернокожий пленник. Зачинщиком, по его словам, был не кто иной, как сын вождя, он говорил о нем с неукротимой ненавистью, из чего Нильс-Мартин заключил, что сам чернокожий ни сном ни духом не причастен к бунту. Поэтому он велел снять с него кандалы и сделал своим слугой, решив, что тот будет отзываться на имя Руфус. По своей доброте он пожалел чернокожего и ни разу в том не раскаялся. Руфус оказался смышленым малым, к тому же он был рослым и сильным.

Благодаря Нильсу-Мартину Руфус избежал многих передряг, в том числе и дознания. Когда Нильс-Мартин привел «Черную звезду» в гавань, корабельный дневник покоился на дне его сундучка. Властям он сообщил, что корабль они захватили порожним, видно, всех, кто был на борту, унесла повальная смерть, и ему без проволочек выплатили наградные.

Эта история — про попугая и чернокожего слугу по имени Руфус, но она имеет к Нильсу-Мартину прямое касательство, хотя бы потому, что из этого плавания он вернулся с туго набитой мошной. Он надумал осесть в городке, где прошло его детство, и употребить во благо своим землякам сколоченное состояние и набранный за долгие годы опыт.

«Деньги — что люди, их так и тянет друг к дружке, — хохотнул Нильс-Мартин, разом хлопнув по плечу обоих господ Хокбиен. — Деньги тоже хотят плодиться и размножаться». Господа Хокбиен, что сидели по правую его и левую руку, скривились в улыбке, да так и застыли, будто ее припечатали к их бледным лицам.

Йоханна сгорала со стыда. Она с облегчением вздохнула, когда Нильс-Мартин сказал, что пора и честь знать. Он принял любезное предложение фогта предоставить кров ему и его спутникам. Птица с клеткой пусть останется на Горе. Это — подарок, и не единственный. Нареченная, которая за все это время не проронила и словечка, со стуком отодвинула свою чашку, встала и закуталась в плащ. Йоханна проводила гостей до порога и простилась с ними, как принято. Едва они двинулись под Гору, она тронула Нильса-Мартина за рукав. «Ну-ну, — произнес он, торопливо похлопав ее по руке. — Когда все это было, Йоханна, я с тех пор много чего повидал, даже горы, которые извергают огонь.

Только вблизи они совсем не такие, как издали. Впрочем, вся жизнь состоит из разочарований. Потому и приходится без конца затевать что‑то новое». Глаза его уже устремились на берег, он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Но Йоханна так просто отпустить его не могла.

«Нильс-Мартин! — взмолилась она. До чего же мучительно и тяжело ей было говорить об этом! — Ты не забыл, что, уезжая с Острова, кое‑что оставил?»

Он с недоумением взглянул на нее. Потом в глазах его что‑то промелькнуло. «Ах да, дети… Но ведь они, надо полагать, давно уже вышли из пеленок. Они что, так все на Острове и живут? Занятно! Ладно, я их не обделю». И не успела Йоханна вымолвить слово, как он отдернул руку — и был таков.

Покашливая, Йоханна вернулась в дом. Она рассеянно погладила кошку, которая пряталась от чужих в кладовой. Птица в клетке тоже закашлялась. «Бедняга, верно, тебя простудили», — сказала Йоханна. Прежде чем убирать со стола, она достала из шкафчика грудные капли, накапала в скляночку с водой и поставила перед птицей.