Гнев

— Ну и где же, Калхант, твои восемь лет? — спросил Агамемнон, в упор глядя на военно-полевого жреца.

— Какие восемь лет? — Калхант изобразил такой невинный вид, будто действительно не понял вопроса.

— Те самые, через которые ты нам обещал победу.

— Это какое-то недоразумение. Я вовсе не обещал победу через восемь лет. Откуда такие цифры?

— Оттуда, что змея сожрала восемь птенцов, и ты сказал, что это означает победу через восемь лет. Сначала было восемь дней, потом восемь месяцев, потом восемь лет. Теперь уже девятый год пошёл, а победы не видно. Что, теперь скажешь, что она переносится на восемь веков?

— Вот только не надо ловить меня на слове. Змея сожрала восемь птенцов и птичку — их мать. Итого девять. Что-что, а считать-то я умею. Я скорее умру, чем собьюсь со счёта и скажу «восемь» вместо девяти.

Агамемнон молчал. Вся злость, скопившаяся в нём за восемь лет вынужденного бездействия, готова была вырваться наружу. Бешенство затмило его разум, он не мог выдавить из себя ни слова.

Калхант истолковал молчание командира неправильно. Он решил, что тому нечего возразить, что тот замолчал, побеждённый силой приведённых аргументов, и решил закрепить успех словами:

— Сначала воевать научитесь, а потом претензии предъявляйте, а то сами с троянцами справиться не можете, а виноват, как всегда, жрец.

Этого ему говорить не стоило. Чтобы бешенство Агамемнона вырвалось наружу, хватило бы и куда меньшего повода.

— Что ты сказал?! Кто тут воевать не умеет?! А ну, повтори! — взревел он.

Почувствовав непосредственно грозящую опасность, Калхант поспешно попятился к выходу.

— Не надо рукоприкладства, — бормотал он. — Я лицо духовное и неприкосновенное. Ты, Атреич, богов в моём лице оскорбляешь. Всех сразу. Это очень серьёзно.

— Вон!!! — заорал Агамемнон и запустил в духовное лицо первым попавшимся под руку предметом. Жрец взвизгнул и стрелой вылетел из палатки.

Агамемнон остался наедине со своим бешенством. Его так трясло, что он даже не мог позвать свою новую пленницу, чтобы она его успокоила. Он стал придумывать страшные казни, которым подвергнет ненавистного Калханта, но это не помогало: расправиться со жрецом не позволило бы войско, так что оставалось только молить богов, чтобы они сами сделали со своим нерадивым служителем то, что с ним хотел сделать Агамемнон.

Он уж начал было молиться, как вдруг полог палатки приподнялся, и в неё зашёл незнакомый человек неопределённого возраста и очень благообразного вида: лысый, сутулый от поклонов, с приторно-слащавой заискивающей улыбкой на чисто выбритом лоснящемся лице.

— Кто такой? — неприветливо спросил Агамемнон.

— Меня зовут Хрис, — вкрадчивым голосом ответил посетитель.

— Очень приятно, — соврал Агамемнон. — Чего надо?

— Свою жизнь я посвятил службе Аполлону, дальноразящему сыну Зевса, да поможет он и все олимпийские боги вашему славному войску победить врагов и разрушить Трою.

— Аминь. И вам того же желаю, — мрачно буркнул Агамемнон.

Даже если бы Хрис не держал в руке золотой жезл с надетым на него венцом Аполлона, его профессию без труда можно было бы определить по слащавой улыбке, по неизменно благочестивому выражению лица и по этому лицемерному обращению. Ещё не остывший от предыдущего разговора Агамемнон уже испытывал к Хрису сильную неприязнь и сомневался, выдержит ли он разговор с двумя попами в течение одного часа. А священнослужитель, ни о чём не догадываясь, продолжал тем же медоточивым тоном:

— Да сопровождают вас счастье и удача во всех ваших делах, да пошлют боги процветание, здоровье и долголетие и вам, и деткам вашим, и супруге! — На «супруге» Хрис сделал заметное ударение и, снова набрав воздуху, продолжил: — Ахилл, слава о котором гремит по всей округе, — этот неустрашимый воин, да помогут ему боги во всех его ратных подвигах, оказал нашему городу великую честь, захватив его и разграбив. Среди прочего он забрал и мою дочь, по достоинству оценив её молодость, красоту и знатность рода. Я сегодня имел честь говорить с ним и выяснил, что этот благочестивый и почтительный юноша уступил мою дочь своему доблестному командиру, то есть вам, почтеннейший Агамемнон Атреевич. И вот я пришёл, чтобы согласовать размер выкупа, который я должен заплатить за неё.

Агамемнону пришлось совершить немалое усилие, чтобы выслушать до конца речь этого лицемерного подхалима. Всё ещё стараясь сдерживаться, он ответил:

— Ты что-то путаешь, папаша. Выкуп платится за военнопленных, а женщин мы в плен не берём. Твоя дочь мне самому нужна, и продавать её я никому не собираюсь.

— Как же это? — пробормотал Хрис, всё ещё удерживая на лице вежливую, хоть уже и не такую сладкую улыбку. — Я не постою за ценой, я заплачу, сколько вы пожелаете, чтобы избавить дочь от позора.

Агамемнон больше уже не мог сдерживать злость.

— Так значит, стать наложницей микенского царя для твоей дочери позор?! — заорал он. — Кем ты себя вообразил?! Кем ты меня считаешь?! Хрен тебе будет, а не дочка! Никогда ты её не увидишь! Я её в рабстве сгною! Пошёл вон, поповская морда, если жить хочешь! Ещё раз тебя увижу — никакой жезл, никакой венок тебе не помогут! Я тебе этот жезл…

— Вы что! — забормотал Хрис, наконец переставая улыбаться. — Вы не посмеете! Я буду жаловаться Аполлону.

— Ты у меня сейчас Аиду будешь жаловаться! — взревел Агамемнон, хватаясь за копьё.

— Боги, вразумите этого несчастного безумца! — закричал Хрис и бросился вон.

Вслед за служителем культа из палатки выбежал Агамемнон. Он грозно размахивал копьём и, брызгая слюной, изрыгал в адрес обезумевшего от страха жреца бессвязные ругательства и угрозы:

— Попы проклятые! Чтоб вы все сдохли! Чтоб вас на том свете Цербер покусал! Шарлатаны! Подхалимы! Лицемеры! Мошенники! Воевать я, видите ли, не умею! Сами бы попробовали, бездельники! Проходимцы! Дочь его я опозорил! Царевна, понимаете ли, поповская! Чтоб вам в Стиксе захлебнуться, сволочи! Птичку ещё посчитать извольте! Моё копьё в своей заднице посчитай!

Понабежавшие со всех сторон герои схватили своего командира, повалили на землю и не дали совершить над Хрисом ничего святотатственного. Обезумевшего Агамемнона поили вином, обмотали голову мокрой тряпкой, пытались успокоить.

— Ты чего? — спрашивал Одиссей. — Он тебе мало предложил? Так надо было поторговаться — старик бы на всё согласился, по нему же видно.

До полусмерти перепуганный Хрис бежал по берегу, не разбирая дороги, пока хватало сил. Он не сомневался, что его дочь попала в лапы кровожадного психопата и жизнь её в опасности. На самом же деле Агамемнон вовсе не собирался делать ей ничего плохого — напротив, он даже подумывал о том, чтобы развестись ради неё с Клитемнестрой. Хрис просто попал под горячую руку.

Удалившись на безопасное расстояние от лагеря, жрец опустился на колени и, вытерев слёзы, взмолился:

— О, сребролукий Аполлон, хранитель и покровитель наших земель! За годы моей беспорочной службы, за все те жертвы, которые я приносил в украшенном мной же храме, об одном сейчас прошу: отомсти проклятым интервентам за мои слёзы и за то зло, что они всем причинили!

Аполлон услышал просьбу Хриса и немедленно на неё прореагировал. Войско Агамемнона его уже давно раздражало, и теперь он получил вполне уважительный повод наказать греков, ведь он заступался за своего жреца. Взяв лук и стрелы, он зловещей тенью спустился к Геллеспонту и, расположившись неподалёку от стоявших на берегу кораблей, принялся стрелять. Он делал это неторопливо, будто играл на арфе, но его божественные стрелы били без промаха и разили наповал. Для начала он, разминаясь, перебил в лагере собак и мулов, а затем принялся за людей. Вечером Аполлон сделал перерыв, позволив провести похоронные обряды, а после снова продолжил. Звон его тетивы приводил воинов в ужас. С каждым днём росло количество жертв. В лагере начиналась паника, боги, покровительствовавшие в этой войне грекам, метались по Олимпу, не зная, что предпринять, а впавший в глубокую тоску Агамемнон сидел в палатке и ни на что не обращал внимания.

Лишь на девятый день в лагере прозвучал сигнал к общему сбору. Герои, пригибаясь и прячась за любыми укрытиями, короткими перебежками собрались перед палаткой командира. Агамемнон, выйдя на белый свет, увидел перед собой залёгших и попрятавшихся героев, среди которых беззаботно прохаживался Ахилл. Он не обращал на сыпавшиеся на лагерь стрелы никакого внимания, даже нарочно под них подставлялся, и те со звоном отскакивали от его неуязвимого тела.

— Кто подал сигнал к сбору? — мрачно спросил Агамемнон.

— Я, — ответил Ахилл.

— Кто приказал?

— Мне Гера велела, — небрежно сказал герой.

«Кажется, боги уже считают, что командую здесь не я, а этот сопляк, — подумал Агамемнон. — Наверняка Калхант подсуетился. Или интриганка Фетида своего сыночка продвигает. Ну и ладно. Не очень-то я за это место и держусь. Пусть попробует кто справиться лучше».

А самозваный председатель между тем открыл собрание:

— Короче, Атреич, тема такая, что пора собирать манатки и сливаться отсюда по домам, пока Аполлон нас всех тут не завалил. Но я так думаю, что для начала надо узнать, что это он на нас так окрысился. Пусть специалист скажет, какие там на этот счёт приметы были, там знамения или сны вещие, я в этом не разбираюсь. Может, мы ему жертву какую-нибудь задолжали или обещание не выполнили. Может, ему просто на лапу дать надо, чтоб отвязался.

Сказав это, Ахилл протянул ораторский жезл Калханту.

— Сказать-то я, конечно, могу, — неохотно заговорил тот, — но только если мне гарантируют безопасность. А то некоторым тут может сильно не понравиться то, что я скажу, а люди они, как я знаю, весьма несдержанные и мстительные.

— Говори смело, — заверил его Ахилл. — Я за тебя любому морду набью, будь то хоть сам Атреич.

Агамемнон при этих словах насупился ещё больше, но пока промолчал.

А осмелевший Калхант сказал:

— Аполлон за Хриса сердится. Обидел его Агамемнон. Так что придётся извиниться, и дочку вернуть без выкупа, и ещё самому Аполлону гекатомбу поставить. Тогда он нас простит.

Опасения прозорливого жреца оправдались. Агамемнон вспыхнул, и прежде всего его гнев обрушился именно на Калханта:

— Ничего хорошего я от тебя и не ожидал. Тебе, видимо, удовольствие доставляет говорить мне всякие гадости. Не знаю уж, почему тебя люди слушают — пользы ты пока ещё никому не принёс. Я-то для общей пользы на жертвы пойти готов. Ладно, если дело требует, я отдам эту девушку, хоть и успел её уже полюбить. Но пусть и другие тогда чем-нибудь пожертвуют. Пусть дадут мне равноценную замену, а то ведь получится, что всем досталась какая-то часть добычи, а мне нет, хоть я и командир.

— Ну ты и жмот, Атреич! — возмутился Ахилл. — Где ж мы сейчас замену возьмём? Всё уже поделено. Не отнимать же у людей! Вот возьмём Трою — тогда своё и получишь.

— Ты тут не умничай, герой хренов! — вспылил в ответ Агамемнон. — Я, значит, без добычи сидеть должен и молчать в тряпочку, а ты при своём останешься? За дурачка меня держишь? Не отдадите, так сам заберу, и попробуйте только не отдать! Пока ещё я тут командир. Но к этому мы ещё вернёмся. А пока выберем того, кто отвезёт к Хрису его дочку.

— Сволочь ты скаредная, а не командир! — закричал Ахилл, грозно взглянув на Агамемнона. Он, по молодости своей, вспыхивал легко, а вспыхнув, за словами не следил. — Да кто ж после этого за тебя воевать будет?! За себя мы тут, что ли, кровь проливаем?! Мне троянцы ничего плохого не сделали. Жил я у себя во Фтии счастливо и ни про какую Трою вообще не слышал. Нет, мы сюда пришли, чтоб тебя, сука, развлекать и братца твоего. Ты ж нас грязью считаешь, грозишься добычу отнять, будто сам нам её дал. Из того, что я в бою беру, ты себе лучшее отнимаешь, а мне отдаёшь, что тебе не нужно, а теперь и это забрать хочешь. Всё, хватит с меня! Возвращаюсь домой. Я тебе больше не прислуга.

— Ну и проваливай! — ответил Агамемнон, заводясь всё больше. — Никто уговаривать остаться не будет. Тут и без тебя есть кому воевать. Вот с ними, если Зевс поможет, и победим. А от тебя и твоей мамочки всё равно вред один. Ты против нас всю Азию настроил. Повоевать ему, видите ли, хотелось! Герой, понимаешь! Герои жизнью рискуют, а ты чем когда рисковал? Кровь, говоришь, за меня проливал? И много пролил? Да любой сопляк, любой маменькин сынок, как ты, станет храбрецом, если его ни копьё, ни меч не берут. Уедет он! Напугать меня захотел! Я сам кого хочешь напугаю! Теперь я, так и быть, дочку Хриса к папаше отправлю, но твою девку я заберу — я её с самого начала забрать хотел, только по доброте уступил. Зря уступил. Ты без моего приказа на Фивы пошёл. Хватит мне уже это своевольство терпеть. Всё у тебя забрать надо было и ещё под арест посадить, чтоб не лез куда не просят, чтоб помнил, кто здесь главный!

На эти слова Агамемнона у Ахилла оставалось только два возможных ответа: пробившись к наглецу, убить его на месте или… второй вариант герой рассматривать не стал. Схватившись за рукоятку меча, он рванулся вперёд, но чья-то рука вцепилась ему в волосы и удержала на месте. Ахилл обернулся, и его взгляд встретился с пылающим гневом взором Афины. Богиня явилась незримой, видеть её мог только он.

— Агамемнон, — начал было Ахилл, но Афина его перебила:

— Совсем очумел?! — прошипела она. — Бранись сколько хочешь, но руки распускать не смей!

Спорить с богиней герой не стал и неохотно вложил в ножны уже наполовину вынутый меч.

— Вот и молодец, — примирительным тоном сказала Афина. — Здесь потеряешь — в другом месте найдёшь. Будешь богов слушаться — воздастся тебе всё в троекратном размере.

Сказав это, она исчезла.

Её слова несколько приободрили Ахилла. Он подсчитал, что три девушки лучше, чем одна, но гнева своего не смирил и продолжил разговор с Агамемноном в прежнем тоне:

— Алкаш! Собака! Трус! В атаку людей повести или хотя бы засаду на врагов устроить — этого ты как смерти боишься. Конечно! У своих добычу отнимать, которые тебе возражать решаются, куда как проще. Тут ты смелый. Но посмотрим, как ты заговоришь, когда Гектор тебе задницу надерёт. Вот тогда ты меня вспомнишь. Увидишь ещё.

Сказав это, он швырнул на землю ораторский жезл, который тут же подобрал старый Нестор и, как обычно прокашлявшись, заговорил:

— Нехорошее дело вы, сынки, затеяли. То-то обрадовались бы троянцы, если бы увидели, что славнейшие в нашем войске как собаки между собой лаются. Лучше уж вы меня, старика, послушайте. Моего совета великие герои спрашивали, не нам чета. Славные были времена, и люди были славные. Сейчас таких нет. И никто из них моего совета не гнушался — сами звали и слушали. И вы послушайте, оно вам только на пользу пойдёт. Не дело отбирать чужую добычу, не дело с вышестоящими спорить. Ты, Ахилл Пелеевич, воин славный, и матушка твоя богиня всеми уважаемая, но супротив начальства говорить — оно же как против ветра плеваться: ветру не убудет, а сам потом весь оплёванный ходить станешь. А начальник у тебя знаменитый, таким гордиться надо. Таким большим войском ведь ещё никто не командовал. И ты, Агамемнон Атреевич, на Ахилла не сердись. Он ведь герой славный, только характер у него ершистый, но разве ж у героев другой характер бывает? Взять, к примеру, Тезея. Он как выпьет, сам не свой становился. А трезвым я его и не видал ни разу. А уж о Геракле и говорить не хочется. Хуже его я человека вообще не встречал. Не в обиду тебе будет сказано, Тлеполем Гераклович, — обратился он к родосскому царю. — Ты мой друг, тебя я уважаю, а отца твоего не люблю. Он ведь всех моих братьев убил, а их двенадцать человек было. Оно и понятно: с таким, как он, никто бы и не справился, только вот удивительно, как он Периклимена одолел. Он ведь один из всех моих братьев в кого угодно превратиться мог. А потом и обратно, что тоже очень важно. Он уж кем только не становился, чтоб Геракла победить, но всё напрасно. Под конец обернулся орлом, хотел на врага с неба броситься, да натянул Геракл лук свой тугой да прямо в крыло стрелу и всадил. А с раненым крылом попробуй полетай. Вот он с высоты и грохнулся. И насмерть. Вот какие характеры у героев бывают. Ахилл ещё не худший в этом плане. А польза от него большая. На нём ведь вся наша военная сила держится. Он ведь…

— Да правильно ты всё говоришь, Нестор, — перебил его Агамемнон. — Но ты ж видишь, кем он тут себя вообразил. Я это терпеть не собираюсь. Если боги его неуязвимым сделали, это ещё не значит, что я его хамство должен терпеть.

— А я тебя терпеть должен?! — закричал на него Ахилл. — Пусть твои выходки другие терпят, а с меня хватит! Запомни, девушку можешь забрать, но попробуй только другую мою добычу тронуть! Кишки выпущу!

Он дал своим людям знак следовать за собой и удалился.

Оставшиеся постановили отправить к Хрису делегацию во главе с Одиссеем и разошлись.

Агамемнон, сдав Одиссею дочку Хриса, немедленно послал к Ахиллу за его девушкой. Вестники пошли с неохотой, предполагая, что Ахилл её просто так не отдаст. Однако тот встретил их спокойно и, сказав лишь несколько нелестных слов о пославшем их, велел привести пленницу. Та ушла вся в слезах. Она уже успела привязаться к своему похитителю и даже начала строить какие-то планы на будущее, как вдруг её снова увели к другому хозяину.

Расплакался и Ахилл. Отойдя на берег и оставшись один, он дал волю своим чувствам.

— Мамочка! Где ты? Почему всякий раз, когда ты мне нужна, тебя нет? — говорил он, рыдая.

Фетида в это время была у своего отца Нерея в его дворце в глубине моря. Как положено любящей матери, услышав плач своего сына, она всё бросила и помчалась к нему. Выскочив на берег, она села рядом с Ахиллом, прижала его голову к своей груди и, нежно гладя его русые кудри, стала расспрашивать о приключившейся беде.

— А то ты сама не знаешь! — хныкал Ахилл. — Какая ты богиня, если тебе всё говорить надо?!

Он, всхлипывая и давясь слезами, рассказал матери всё и поделился с ней своим планом мести:

— Мамочка, ты мне ещё когда хвасталась, что Зевс у тебя в должниках ходит. Попроси его, чтобы он помог троянцам победить греков. Вот тогда они узнают, каково им без меня!

— Но, сынок… — начала было Фетида, но тут Ахилл завыл так, что она не решилась продолжить своё возражение. Она вовсе не собиралась заметить ему, что обречь на смерть своих боевых товарищей — странный способ отомстить грубому командиру. Как женщина и как богиня, она не слишком разбиралась в военных обычаях и в этике, принятой среди смертных. Она хотела было объяснить, что Зевс, как многие сильные мира сего, помнит сделанное ему добро, но не любит, когда ему об этом напоминают. Конечно, Зевс не забыл, как Фетида спасла его от мятежных богов, и сделает то, о чём она попросит, но после этого уже никаких её просьб выполнять не будет, считая свой долг оплаченным. Да и просьба будет ему явно не по душе, ведь он с самого начала объявил о своём нейтралитете и в войну ни разу не вмешался. Если же он поможет теперь троянцам, то наверняка навлечёт гнев своей могущественной жены Геры на себя, на Фетиду, а может быть, и на Ахилла. После такой просьбы положение Фетиды на Олимпе станет ещё хуже, чем сейчас, а на помощь олимпийцев, если она вдруг всерьёз понадобится, рассчитывать уже не придётся. Но сын так плакал, что ей ничего другого не оставалось, как только по-матерински пожалеть его и заверить в том, что она передаст его просьбу Зевсу.

Однако исполнение обещания пришлось отложить на несколько дней. Зевс со всеми олимпийскими богами в это время гостил у эфиопов, которые жили где-то на самом краю земли, в местах настолько далёких, что Фетида даже не знала, где это. Пришлось ждать его возвращения.

Между тем Одиссей вернул Хрису его дочку и принёс щедрые жертвы Аполлону. Бог сменил гнев на милость и оставил греков в покое.

Зевс вернулся на Олимп поздно ночью. Время он провёл отлично, эфиопы так всех угостили, что боги с трудом нашли дорогу домой. Едва способные передвигаться, они тут же разошлись по своим дворцам и завалились спать, договорившись поутру собраться для совместной опохмелки.

Утром Зевс в одиночестве сидел на троне, ожидая гостей. Голова его склонилась на грудь, глаза были закрыты, казалось, что он дремал.

Фетида проскользнула к нему, уселась у подножья трона, левой рукой обхватила колени громовержца, а правой ласково пощекотала у него под бородой. Зевс замурлыкал и приоткрыл один глаз.

— А, это ты, Фетидочка! Какими судьбами? Что-то давно тебя на Олимпе не видать.

— Зевс Кронович, — прощебетала Фетида, стараясь ни о чём не думать, — вы помните, как обещали помочь в беде Ахиллу?

— Если я что-то обещал, то я это помню, — ответил громовержец.

— Его обижает командир, этот наглый, бескультурный, невоспитанный солдафон.

— Агамемнон? Ах, негодяй! — возмутился Зевс, расчехляя перун. — Ну он у меня сейчас получит!

— Зевс Кронович! — взмолилась Фетида, удерживая его руку. — Сделайте так, чтобы троянцы победили, а Агамемнон пожалел, что совсем не любил моего сыночка!

Облака, гулявшие по небу, стянулись в одну большую тучу.

— Помочь троянцам?! — переспросил Зевс. — Понимаешь ли, о чём просишь? Гера…

— Понимаю, — вздохнула Фетида. — Кто я, чтобы просить вас о вещах, недоступных даже всемогущим богам!

В глубине тучи прогремел гром.

— Богам недоступных, но не мне! — возразил Зевс. — Ладно, сделаю, что просишь.

— Сделаете, Зевс Кронович? Обещаете?

— Это другие пусть обещают, — тяжело вздохнув, пробурчал Зевс. — А мне достаточно головой кивнуть. Это посильнее любой клятвы. Раз кивнул, значит, сделаю.

Однако кивнуть головой у него не получилось. Он так устал от эфиопского гостеприимства, что смог только пошевелить бровями. Впрочем, это вышло достаточно убедительно.

— Гермес! — позвал громовержец.

— Чего, Кроныч?

— Выведи Фетиду незаметно, чтоб ей с Герой не встретиться.

Гермес проводил Фетиду чёрным ходом, а между тем начали собираться боги.

Первой вошла Гера и, принюхавшись, спросила:

— Чьими духами тут пахнет? Что здесь делала эта поганка Фетида?! О чём она тебя просила?!

— Дорогая, — мрачно ответил Зевс, — что тебе знать положено, ты всегда первая узнаёшь, а остальное не твоего бабьего ума дело. Незачем тебе выведывать мои заботы — мозги сломаешь.

— Боги праведные! — воскликнула Гера. — Вы слышали, как мой муж со мной разговаривает?! Да когда я твои заботы выведывала?! Подумаешь, военные тайны! И так же всё понятно: она тебя просила троянцам помочь, чтобы за сынка своего обидчивого отомстить.

— Ты голос-то на меня не повышай. Что будет, если я на тебя голос повышу?! Всё-то ты замечаешь, дивная моя! Только в дела мои, повторяю, не суйся — целее будешь!

Наступила тягостная пауза. Боги, невольно ставшие свидетелями этой семейной сцены, неловко молчали, стараясь не привлекать к себе внимание.

Обстановку разрядил кузнец Гефест. Могучий великан, прихрамывая, подбежал к Гере и, наклонившись к ней, прошептал:

— Не спорь ты с ним, мама, видишь же — не уступит. Так только неприятности наживёшь и праздник испортишь. — И, обращаясь ко всем, закричал: — Хватит спорить — давайте кутить!

Он оттеснил Ганимеда и, выхватив у него из рук чашу, протянул её матери. Гера с улыбкой приняла кубок и уселась на трон рядом с мужем. А Гефест, потешно пританцовывая хромой ногой, сыпя прибаутками, принялся обносить богов нектаром.

Боги развеселились, глядя на его чудачества, смеясь, принимали кубки. Оркестр муз заиграл. Перепалка божественных супругов сразу же была забыта, праздник, начатый у далёких эфиопов, продолжался до самой ночи.

Зевс выглядел спокойным и беззаботным, Гера тоже дарила всех милостивой улыбкой, будто ничего не случилось. О чём они при этом думали, никто не узнал.

 

Поединок

Тёмная безлунная ночь принесла отдых от дневных трудов и крепкий здоровый сон. Спали герои в своих палатках, спали злодеи в своих темницах, спали богачи на мягких перинах, спали бедняки на жёстких подстилках, спали чудища в мрачных пещерах, спали боги на вершинах Олимпа. К одному лишь Зевсу не шёл благодатный сон. Он ворочался в постели, вставал, ходил по дворцу из угла в угол, зажигал свет. Иной полуночник, замечая этот огонёк на самой высокой вершине Олимпа, говорил себе: «Это повелитель мира Зевс Кронович ночей не спит, печётся о нашем благе». Так оно и было, только пёкся Зевс Кронович совсем по другому поводу.

Он размышлял, как исполнить обещание, данное Фетиде, так, чтобы его вмешательство не выглядело слишком явным. Надо было, чтобы греки сами первыми напали на троянцев. Но как это сделать, ведь Агамемнон такой осторожный? С чего бы он вдруг решил нападать на явно превосходящего противника именно сейчас, лишившись лучшего бойца? Зевс не находил ответа. Он смотрел с вершины Олимпа на Агамемнона. Тот на своей походной койке ворочался с боку на бок и бормотал:

— Не получишь свою дочку, поповская морда! Сопляк! Маменькин сынок! Птичку сожрал!

— Спи уже спокойно! — с досадой проворчал громовержец. — Думать мешаешь! — И тут вдруг его поразила неожиданная мысль: — Сон. Хороший, спокойный вещий сон. Вот что нужно!

Зевс, довольный собой, погасил свет и пошёл спать. Решение было найдено. Луна вышла из-за туч и осветила палатку полководца. Агамемнон улыбнулся во сне и до утра больше не ворочался.

Поутру он созвал штаб. Пришедшие герои не могли его узнать. Таким они не видели командира уже много лет, с того самого дня, когда они единодушно избрали его своим предводителем. Он был чисто выбрит, аккуратно причёсан, одет как на парад: на нём был новый мягкий хитон и широкая риза, на ногах были роскошные сандалии, за плечами блестела серебряными гвоздями рукоять меча, в руках он держал царский скипетр, полученный его предками от самого Зевса.

— Други мои! — начал он свою речь. — Произошло то, чего мы все так долго ждали! Сегодня в тиши амброзической ночи я увидел сон!

От волнения его голос сорвался. Несколько секунд он не мог говорить, стараясь отдышаться.

— Всё хорошо, Атреич, — попытался поддержать командира Одиссей, — ночь была амброзическая, ты увидел сон. Это очень интересно. Расскажи нам его — мы все тебя внимательно слушаем.

В ответ Агамемнон только помахал рукой, показывая, что сейчас он придёт в себя и продолжит. Паламед встал и принёс ему вина. Полководец выпил и, успокоившись, заговорил дальше:

— Сегодня ночью ко мне явился Нестор.

Все посмотрели на Нестора.

— То есть это был, конечно, не сам Нестор, — быстро поправился Агамемнон, — я сразу понял, что это Зевс принял образ Нестора, зная, как я его уважаю, и обратился ко мне с такими словами: «Спишь, Агамемнон Атреевич? И не стыдно тебе дрыхнуть, когда сам Зевс о тебе, дураке, печётся, глаз не смыкая? А Гера, между прочим, уже всех убедила помочь тебе в бою. Боги на совете единогласно постановили, чтобы в сегодняшней битве ты разгромил троянцев и захватил их неприступный город. Так что действуй!»

Герои взволнованно переглянулись. Смысл вещего сна был настолько очевиден, что даже не было нужды обращаться к гадателю.

— Други! — продолжал Агамемнон. — Готовьтесь к сражению. Я же испытаю боевой дух нашего войска. Я предложу им бежать из Трои. А вы смотрите, кто на это поведётся. Так мы выявим трусов.

По приказу главнокомандующего всё греческое войско собралось на митинг. Гудя как пчелиный рой, стекались на площадь перед командирской палаткой толпы воинов. Глашатаи со всех сторон призывали народ к тишине. На трибуну поднялся Агамемнон. В парадной одежде и с золотым скипетром в руке, он был величественен как никогда прежде. Он уже окончательно пришёл в себя, и волнение больше не мешало ему говорить.

— Друзья мои! Герои! Храбрые слуги Ареса! — торжественно заговорил он, будто забыв о том, к чему он, собственно, собирается призвать этих героев. — Нас предали! Этот старый мошенник Зевс, наобещав мне с три короба, бросил нас на произвол судьбы без всяких шансов на победу. Ему, конечно, виднее, он сам решает, какие города разрушить, а какие оставить. Но нам-то позор какой! Ведь на десять человек наших одного троянца не наберётся! Правда, союзников у них много, они-то нас к Трое и не подпускают. Уже девятый год наши корабли гниют на берегу. Ещё немного, и нам не на чем будет плыть обратно. А дома нас ждут жёны и дети. Слушайте же меня, друзья! Надо возвращаться по домам. Нам никогда не взять Трою!

Эффект от речи Агамемнона превзошёл все ожидания. Он полагал, что сейчас войско возмущённо загудит, раздадутся возгласы «Позор! Никогда! Смерть троянцам!», он уступит воле народа и поведёт его в бой. Толпа действительно всколыхнулась. По морю, состоявшему из тысяч голов, прокатилась грозная штормовая волна.

— Ура! Домой! — заревела толпа, и волна понеслась к берегу.

С радостными криками, потрясая округу топотом ног, счастливые, как школьники, у которых заболела учительница, бойцы бежали к кораблям. Они уже начали спускать их на воду, наскоро складывать палатки и собирать вещи. В одно мгновение на площади остались только Агамемнон и его штаб. Дело пошло совсем не по тому сценарию, какой готовили боги и герои. Так иной раз рушатся самые великие замыслы.

В это время Афина в своём олимпийском дворце, одетая в простое домашнее платье, что-то напевая, ткала красивый расписной плащ. Она с удивлением обернулась на влетевшую бурей Геру.

— Сидишь тут?! — закричала царица богов.

— А чего?

— Чего?! — передразнила Гера. — Ты что, ясновизор не смотришь?!

Она сунула под нос Афине ясновизор, там как раз показывали бегство греков. Лицо Афины вытянулось.

— Ой! — прошептала она. — Ой! — добавила она уже громко, закусив от волнения кулак, и заметалась по дворцу, хватая и на ходу напяливая попадавшиеся под руку доспехи, путалась в ремнях, пытаясь их затянуть, Гера бегала за ней, стараясь помочь, но в результате только мешала.

Наконец, кое-как нарядившись, Афина помчалась к Трое. Увидев там стоявшего в растерянности Одиссея, она бросилась к нему и быстро затараторила:

— Что ты стоишь как пень! Всё дело гибнет! Сделай же что-нибудь, ты ведь такой умный!

Одиссей посмотрел на перепуганную богиню, стоявшую перед ним в небрежно надетых доспехах, в сдвинутом набок шлеме, из-под которого выбивался нерасчёсанный локон. Просьба Афины вывела его из оцепенения и несколько воодушевила.

— Эх, была не была! — воскликнул он, скинул на землю верхнюю ризу, которую, впрочем, тут же подхватил его глашатай, и побежал вслед за войском.

В толпе он отыскивал командиров.

— Да ты ж ничего не понял, — говорил он одним. — Думаешь, Атреич это всерьёз сказал? Ты слышал, как он выразился о Зевсе? Можно сказать такое, не схлопотав тут же молнией по лысине? Ты просто не знаешь, что Агамемнон сегодня говорил на совете. У них всё согласовано. Проверка на вшивость: кто побежит, того под трибунал, удар грома и билет через Стикс в один конец. А ты повёлся на провокацию и людей своих подставляешь. Ты ж знаешь Зевса с Агамемноном — они шутить не будут. Быстро возвращайся, пока они ничего не заметили.

— Трусливая сволочь! — кричал он на других. — Стоять и слушать, когда с тобой говорит царь Итаки! Дерьмом ты всегда был — дерьмом и останешься. Командир здесь один, и это не ты! Развели тут бардак, каждый воображает, что он царь и бог, — не будет такого никогда!

Усилия Одиссея не прошли даром. Бойцы неохотно потянулись обратно на площадь, где их ждал помрачневший Агамемнон, который уже успел пожалеть о задуманном им испытании. Вообще-то идея была хорошая — хотел выявить трусов и выявил. Но правда оказалась слишком нелицеприятной: за восемь лет от боевого духа войска мало что осталось. Тут бы задуматься, можно ли воевать с такими бойцами, но вещий сон так вскружил голову Агамемнона, что, уверовав в помощь высших сил, он начисто потерял чувство реальности.

Площадь снова заполнилась народом. Напряжённую тишину нарушали только вопли Терсита — всем известного крикуна и провокатора. Непонятно, как он вообще оказался в войске, какой идиот призвал его на военную службу: он был хромым, косым, горбатым и плешивым, отличался своеволием и непокорностью, но бойцы охотно слушали его речи, в которых он поносил начальство в самых непристойных словах. Люди не всегда решаются сказать, что они думают, но им приятно послушать, как кто-то делает это за них. Обычно мишенями его насмешек и оскорблений становились Ахилл и Одиссей, но сейчас, когда люди злились прежде всего на Агамемнона, внимательный к настроению толпы Терсит направил поток ругательств на него:

— Чем ты ещё недоволен, Агамемнон? Мало добра на этой войне себе заработал? Не заработал, а наворовал! У нас наворовал — мы воюем и с добычей возвращаемся, а ты себе всё забираешь. Мы же и слова тебе сказать не решаемся! В кого ты нас превратил? Греки мы или гречанки?!

Народ одобрительно шумел.

Терсит говорил неправду: если бы против Агамемнона нельзя было ничего сказать, то и он сам этого не посмел бы — он вовсе не был безрассудным храбрецом. Он говорил так потому, что был уверен в своей безнаказанности, и все знали, что Агамемнон и другие благородные герои никогда не посчитают для себя достойным обижаться на никчёмного горлопана, но людям нравится слышать, что их права попираются, и нравится быть смелыми, когда это ничем не грозит.

— Даже Ахилл стал с тобой трусом, — продолжал разглагольствовать Терсит, — иначе не жить бы тебе после того, как ты его при всех оскорбил. Ты вообразил, что один тут воюешь, а мы просто так поумирать сюда пришли. Мы тебе не мешаем? Вот и оставайся тут один — посмотрим, как ты без нас Трою возьмёшь!

Выхватив скипетр из рук Агамемнона, Одиссей пробился сквозь толпу к Терситу и одним ударом повалил крикуна на землю. Символ царской власти оказался к тому же неплохой дубинкой.

— Ещё раз услышу такое про царей, — рявкнул Одиссей, — будешь с голым задом от меня по всему лагерю бегать!

При других обстоятельствах царь Итаки не опустился бы до этого, но сейчас надо было угомонить народ любыми средствами, и он своего добился: толпа рассмеялась. Люди любят слушать демагогов, так же они любят смотреть, как их бьют. Вот и сейчас они радостными возгласами и рукоплесканиями приветствовали победу царя над калекой. Терсит заплакал и отполз за спины людей. Вид у него был недовольный, хотя Одиссей всего лишь подтвердил его слова: ругать начальство бывает опасно.

Порядок был восстановлен. Народ, хоть и не с первого раза, единодушно жаждал битвы, а командиры готовы были его в эту битву повести. Хорошие вожди всегда исполняют волю народа, это совсем не сложно, нужно только объяснить народу, чего он хочет.

Волнения, вызванные неудачной хитростью Агамемнона, завершились, и прерванный митинг продолжился. Слово взял Одиссей. Он призвал воинов идти в бой и сегодня же захватить, наконец, непокорную Трою, после чего передал слово Нестору. Тот, как обычно, долго и многословно витийствовал, призывая сплотиться вокруг предводителя, отомстить за тайные слёзы Елены, и угрожал трусам смертью и позором. Своим выступлением старик до слёз растрогал Агамемнона, и тот в заключительном слове сказал:

— Мне бы десяток таких советников, как ты, Нестор, и от Трои уже бы камня на камне не осталось. Но не даёт мне Зевс хороших советников. Пока я от него только пакости вижу: позволил мне выйти из себя, поссорил с Ахиллом в самый неподходящий момент. Но я думаю, мы с ним ещё помиримся.

Зевс, услышав на Олимпе эти слова, только пожал плечами: для чего ему было ссорить Агамемнона с Ахиллом? Они и так с этим справились. Незачем богам устраивать неприятности Агамемнону — он и сам их себе прекрасно организует.

— А пока, — продолжал между тем греческий вождь, — приводите в порядок оружие, накормите коней и поешьте как следует сами. Работа нам сегодня предстоит трудная: воевать будем до самого вечера, перерывов делать не будем. А если увижу, что кто-то отлынивает от битвы, — собакам скормлю.

Митинг закончился. Человеческое море вновь зашумело и растеклось ручейками по лагерю. Каждый пошёл готовиться к битве. Кто точил меч, кто надраивал доспехи, кто придирчиво осматривал колесницу. Над лагерем потекли к небу струйки дыма — это бойцы приносили жертвы каждый своему богу и готовили обед, который для многих должен был стать последним.

Принесли жертву и вожди. Они заклали пятилетнего тельца и помолились Зевсу, чтобы он даровал им победу. Жертву Зевс принял, а насчёт остального у него были другие планы, и менять их повелитель богов и смертных не собирался.

Земля задрожала под копытами коней. Огромные толпы, придя в движение, приобретали чёткие формы, строились в фаланги, и командиры вели их к стенам города. Впереди скакал на колеснице Агамемнон, в одночасье по воле Зевса превратившийся из сварливого скандалиста в славного полководца и могучего героя. Рядом с ним сверкала новыми доспехами Афина. Она уже успела привести себя в порядок, на ней была золотая эгида, которую она давно уже приготовила для долгожданного сражения, лицо её сияло от восторга, она громче всех кричала «Ура!» и воодушевляла как могла бойцов и командиров.

Между тем часовые донесли Гектору о наступлении греческого войска. По его приказу все войска поднялись по тревоге и приготовились к битве. Из раскрывшихся ворот вышли троянские рати, из лагерей вокруг города шли на соединение с ними союзники.

Троянцы шли шумно, переговариваясь и громко крича. Навстречу им, поднимая тучи пыли, молча шли греческие воины.

Один из троянских отрядов вёл Парис. Гордый доверием Гектора, он ехал на колеснице впереди бойцов, держа в каждой руке по копью, воинственно потрясал ими, выкрикивая угрозы в адрес врагов. Это было первое сражение в его жизни, он был готов к подвигам и сам себе казался очень страшным и воинственным. Чтобы совсем походить на Геракла, он накинул на плечи звериную шкуру, вооружился луком и мечом и очень жалел, что не видит себя со стороны. Ему казалось, что враги должны прийти в ужас от одного его вида.

— Попался, мелкий ублюдок! — услышал он совсем рядом.

Навстречу Парису скакал в колеснице Менелай. Так вышло, что их отряды оказались друг перед другом, и теперь Менелаю наконец представилась возможность разделаться с похитителем жены. Он соскочил на землю и с львиным рычанием бросился на врага. Парис тоже побежал, но не навстречу Менелаю. Нырнув в промежуток между двумя троянскими отрядами, он помчался в сторону города, будто забыл там что-то важное.

Греки расхохотались. Вслед за ними расхохотались и видевшие это троянцы. В Трое Париса не любили, так что его позор никого не огорчил.

Гектор, услышав смех, развернул колесницу и поскакал туда, откуда он доносился. Он увидел едва державшихся на ногах от гомерического хохота бойцов обеих армий и две пустые колесницы, между которыми, размахивая копьём и осыпая проклятиями Париса, метался Менелай. Сообразив, в чём дело, Гектор быстро спешился и, узнав, куда побежал его братец, бросился в указанном направлении.

В тылу троянского войска перед городом была равнина с несколькими одинокими кустиками. Гектор огляделся и, заметив движение в одном из них, решительно направился туда.

— Парис, выходи! Я знаю, что ты здесь! — сказал он, поднимая зажатое в руке копьё.

Он был так зол, что и действительно мог бы всадить копьё в куст, если бы Парис не отозвался:

— Сейчас, подожди!

— Чего ждать?!

— Плохо мне. Утром съел что-то несвежее.

Гектор с отвращением поморщился:

— А строил из себя головореза! Трус! Бабник! Слышишь смех? Это не над тобой смеются — это над троянцами, надо мной смеются! Ты нас перед всем миром опозорил, засранец!

— Ты прав, я испугался, — ответил Парис, вылезая из кустов. — Ну не всем же быть героями, как ты.

Вид у него был такой пристыженный и несчастный, что Гектор невольно его пожалел. Как это свойственно героям, он был человек вспыльчивый, но отходчивый. Всё-таки он почему-то любил непутёвого братца. Да и что его ругать — первый раз человек в бою. Многие в первый раз пугаются.

Гектор вздохнул.

— Если ты сам не герой, то зачем было у героя жену воровать? — спросил он. — Менелай не в пример тебе смелый.

— Я выполнял волю богов, — хмуро ответил Парис. — Я же говорил: две богини меня ненавидят, а одна помогает. Она мне подарок предложила. Ну отказался бы я, и что? Ещё бы и третья богиня на меня разозлилась. Нельзя отказываться от подарков богов. Кто богов не слушает, тому они не помогают.

— И сильно тебе помог сейчас в бою этот подарочек? Эх, лучше бы Менелай тебя догнал! Узнал бы ты тогда, у кого жену увёл! Сколько же бед ты всем принёс со своими божественными дарами и сколько ещё принесёшь! Если тебя теперь будут судить за трусость и к смерти приговорят, я ни слова в твою защиту не скажу.

— Не говори так о божественных дарах. Боги не виноваты. Что б мы ни делали, правы всегда оказываются они. А жизнь мне и самому уже не мила. Если ты думаешь, что моя смерть всех от бед избавит, то я готов биться с Менелаем, и если он меня убьёт, то пусть забирает себе и Елену, и всё остальное.

Парис глубоко вздохнул и опустил голову, осознавая, что слово «если» тут неуместно.

— Это правда? — переспросил Гектор. — Ты вступишь в бой с Менелаем и не обделаешься, не сбежишь, как только что?

— Куда мне бежать? — прошептал Парис и, не выдержав, расплакался. — Пусть я умру, если я всем мешаю. Будет вам мир, спокойствие, процветание, а Менелаю семейное счастье.

Растроганный Гектор похлопал брата по плечу и сказал:

— Ладно тебе. Может, ещё и обойдётся. Ты же любимец богов. Афродита тебе поможет.

От этих слов Парис расплакался ещё больше. Пожелание помощи Афродиты в бою прозвучало как злая шутка.

Гектор вернулся к войску, взошёл на колесницу и поднял вверх руку, призывая всех к вниманию.

Множество луков и копий нацелилось на него, но Агамемнон, который уже прискакал на место событий, крикнул:

— Не стрелять! Слушайте, что он скажет!

— Друзья и враги! — обратился к войскам Гектор. — Слушайте, что предлагает мой брат Парис, которого считают виновником нашей распри! Чтобы положить конец войне, он вызывает на суд богов царя Менелая, с которым при всех сразится в смертельном поединке. Победитель получит Елену и всё, что Парис забрал в Спарте, мы же заключим мир и расстанемся друзьями.

— Я принимаю вызов, — ответил Менелай. — Да решат судьба и боги, кому из нас победить, а кому погибнуть.

Бойцы обеих армий сложили на землю оружие, радуясь, что война наконец завершится. Греки в любом случае хотели домой, а троянцам было всё равно, победит Парис или умрёт: после его сегодняшней выходки к нему уже никто не испытывал симпатии.

Царь Приам вышел на городскую стену, чтобы наблюдать за подготовкой к поединку. С ним пришла и Елена. Старик опирался на её руку. Когда они вышли, все обернулись на жену Париса и каждый, как бы он ни относился к её мужу, подумал, что его можно понять. За прошедшие годы Елена только похорошела, если такое вообще возможно.

— Садись рядом со мной, дочка, — сказал ей царь. — Ты ни в чём не виновата. Все мы стали жертвами божественной склоки. Ты, наверное, со всеми греческими командирами знакома? Расскажи, кого мы сейчас видим.

— Конечно, я их всех знаю, — охотно ответила Елена. — Все тут были моими женишками или к мужу в гости заезжали. Вон там мой бывший. А это его брат Агамемнон. Его все особенно уважали. Его Микены вроде как столица Эллады.

— Да, это заметно, — согласился Приам. — Видал я армии, но такого большого войска мне ещё встречать не доводилось. Редкий военачальник соберёт столько народу.

— А этот, что пониже Агамемнона, но шире в плечах, Одиссей, — продолжала Елена. — Этому палец в рот не клади.

— Он приходил к нам с Менелаем на переговоры в самом начале, — вмешался Антенор. — Менелай из них двоих явно покрепче, посолиднее, это особенно хорошо видно, когда оба рядом стоят. Но как сядут, так сразу Одиссей становится более представительным, а как заговорит — заслушаешься.

— А вон тот высокий и широкоплечий — Аякс с Саламина, — продолжала Елена. — Среди всех он считался самым лучшим воином. А рядом с ним, ростом пониже, его друг, тоже Аякс, он из Локриды. Их все, чтоб не путать, называли Аякс Большой и Аякс Малый. Вон там Диомед из Аргоса. Друг Одиссея. Много знакомых лиц, только вот что-то братьев моих Кастора и Полидевка не видно. Странно. Они всегда приходили воевать, если меня похищали.

Между тем всё было подготовлено для поединка. Гектор и Одиссей осмотрели и оградили место предстоящего боя, жребием определили, кто будет бить первым. Жребий выпал Парису, что его, впрочем, не очень обрадовало. Он наблюдал за происходящим отрешённо и равнодушно. В победу он не верил и чувствовал себя приговорённым к смертной казни. Он прощался с жизнью, которая была короткой и интересной, как и обещал когда-то Гермес. Ему было жаль, что он принёс людям столько зла, но он ни в чём не раскаивался, считая, что только исполнял волю богов. Он думал, что во всяком случае больше зла уже никому не причинит, и это делало его смерть немного героической, что-то вроде самопожертвования. Первый удар давал ему шанс немного побороться и умереть красиво.

Пока противники надевали доспехи, троянцы и греки, перемешавшись, расселись вокруг, предвкушая интересное зрелище, пир по поводу заключения мира и счастливое окончание надоевшей всем войны. Поговаривали, что этот поединок надо было устроить с самого начала и не валять дурака столько лет.

Наконец Парис и Менелай встали на обозначенные места. По сигналу Парис первый метнул копьё и сломал его о щит Менелая.

— Зевс! Помоги мне покарать этого неблагодарного подонка! — взмолился Менелай и мощным ударом насквозь пробил щит и доспехи противника. Если бы Парис не отскочил, Елена стала бы вдовой. А Менелай, не теряя времени, выхватил меч и с размаху сломал его о шлем Париса. — Сволочь ты, Зевс! — в сердцах закричал Менелай и, набросившись на упавшего врага, схватил его за гребень шлема и потащил, пытаясь открутить ему голову. Но и тут Менелая постигла неудача: ремень на шее Париса лопнул, шлем остался в руках Менелая, а Парис растворился в воздухе, оставив похищение Елены неотомщённым.

Не дождавшись смерти, Парис открыл глаза и приподнялся. Он лежал на своей кровати, перед ним стояла растерянная и перепуганная Афродита.

— Тебе очень больно? — дрожащим голосом спросила она.

— Что случилось? — глухо сказал Парис. — Что ты сделала?

— Я спасла тебе жизнь.

Теперь Парис осознал, что произошло. Выходит, что он снова сбежал от Менелая. Такой позор был хуже, чем смерть.

— Что ты натворила! — закричал он, забывая о всяком почтении к богам. — Почему ты не оставишь меня в покое? Почему ты всё время делаешь мне гадости и позоришь перед людьми? Навязались вы все, богини, на мою голову!

Он зарылся головой в подушку и разрыдался.

Афродита смотрела на него, часто моргая и не зная, куда деться от смущения. Она чувствовала, что что-то сделала не так, но никак не могла понять, что именно. Как женщина и как богиня, она не знала и не признавала дуэльные кодексы, воинские присяги, уставы и прочие мужские изобретения и постановления, придуманные смертными для смертных, и сейчас искренне недоумевала, почему спасённый ею Парис так разозлился. Она объясняла себе его поведение нервным срывом на почве пережитого стресса. Немного постояв в нерешительности, она вышла из спальни, огляделась, нашла Елену и стремительно перенеслась к ней.

Жена Париса всё ещё стояла на стене, тупо глядя на Менелая, носившегося кругами по опустевшему полю боя и громко поносившего трусость её мужа. Прикосновение к плечу заставило Елену обернуться. Перед ней с озабоченным видом стояла Афродита.

— Иди к мужу, — сказала она. — Его сейчас надо поддержать.

— К мужу? К которому? — растерянно спросила Елена.

Ответом послужило вспыхнувшее гневом лицо богини.

— К этому неудачнику? Никогда! — капризно заявила Елена — Он же меня на всю Трою опозорил. Иди сама его развлекай, если он тебе так нравится.

Афродита явилась ей незримо, никто, кроме Елены, её видеть не мог, поэтому, когда царевна тихо заскулила, её лицо склонилось набок и перекосилось от боли, а из глаз потекли слёзы, все вокруг подумали, что она так переживает из-за Париса. На самом же деле тонкие пальчики Афродиты стиснули ухо Елены и резко повернули его, потянув вниз.

— Слушай ты, принцесса троянская! — прошипела богиня. — Ещё раз такое скажешь — пойдёшь у меня всё греческое войско обслуживать. Бесплатно! То-то они обрадуются! Я ведь не только по-хорошему умею! Это понятно?!

— Понятно! — пискнула Елена.

— А раз понятно, то быстро пошла работать! Тебя дома клиент… Тьфу! Я с тобой уже заговариваться начала! Муж дожидается!

Елена больше не посмела спорить и, всхлипывая, одной рукой вытирая слёзы, а другой прикрывая распухшее ухо, поспешно удалилась.

Между тем Агамемнон громко объявил победу Менелая. Несмотря на исчезновение Париса, эта победа была настолько очевидна, что никто не стал её оспаривать.

 

Измена!

— Вот и всё, — сказал Зевс и выключил ясновизор.

Собравшиеся перед экраном боги подавленно молчали. Они были одеты празднично и пестро. Многие пришли с разноцветными флагами и повязали яркие ленты поверх одежды. В руках у всех были полные кубки нектара, которые никто даже не пригубил. Наряды богов совершенно не соответствовали их мрачному виду.

Настроение у всех было отвратительное, насколько может быть отвратительным настроение богов, которые собрались посмотреть битву двух величайших армий в истории человечества, а вместо неё им показали секундную драку, один из участников которой исчез после первого же удара. Вместо величественного, эпического по своим масштабам и драматизму зрелища они увидели убогую комедию с обделавшимся героем.

В собрание богов бесшумно, низко опустив голову, вошла Афина. Судя по виду, она собиралась разрыдаться, и было отчего: восемь лет она подбирала доспехи и заказала эгиду, с какой не стыдно появиться на величайшем сражении древности, она соткала лучший в своей жизни плащ, который собиралась подарить самому могучему герою, и теперь всё это шло псу под хвост.

Громовержец не без иронии оглядел богов. Ход событий не устраивал и его, но он уже придумал, как вписать этот оборот в свой сложный многоходовый план. Пожалуй, это недоразумение могло даже сыграть ему на руку.

— Что ты опечалилась, дорогая? — ехидно спросил он у Геры. — Или ты всё ещё думаешь, что я помогаю троянцам? Тебе не угодить. Ты же сама хотела, чтобы победили греки. Вот они и победили, а ты, кажется, опять недовольна.

— А чему радоваться? Этот мерзавец Парис остался безнаказанным и может дальше похищать чужих жён, Троя, этот рассадник разврата, стоит как ни в чём не бывало. Сколько лет потрачено впустую! Делай что хочешь — твоя воля, но учти, не все тут с тобой согласны.

— Какая ты, оказывается, кровожадная! Была б твоя воля, ты, я вижу, троянцев живьём бы съела. Что же в них плохого? Они мне регулярно приносят хорошие жертвы.

— Приносят! Мальчиками для забав!

Гера резко указала пальцем на Ганимеда. Громовержец вздохнул:

— Ах, вот оно что! Так ты из-за этого просишь меня уничтожить целый город?

— Конечно, кто я такая, чтобы тебя о чём-то просить! Я не Фетида, не царевна какая-нибудь длинноногая. Я всего лишь твоя жена! Я ведь не прошу Балканы передвинуть или море осушить. Я прошу уничтожить один-единственный город. Ты можешь это сделать просто потому, что я об этом прошу?

Гера не догадывалась, что разговор развивался в точности так, как хотел Зевс. Всем, кто наблюдал за их беседой, казалось, что Гера вот-вот заставит Зевса переменить решение, но на самом деле Зевс уже всё решил и уверенно вёл жену к заранее подготовленным ловушкам.

— Ты всего лишь просишь, чтобы я позволил разрушить мой любимый город. А если бы я захотел разрушить твой любимый город, что бы ты сказала?

Гера нервно рассмеялась:

— Можно подумать, тебе на это нужно моё разрешение! Какой город ты имеешь в виду? Микены? Спарту? Аргос? Да пожалуйста! Разрушай, если охота!

— Как насчёт Карфагена?

Гера бросила на Зевса быстрый злобный взгляд. Зевс усмехнулся:

— Это я так спросил, для примера. Не будем опять ссориться — дело того не стоит.

Он оглядел собрание и добавил:

— Афродиты, я вижу, тут нет, так что скажу, пока она не слышит: она молодец. Хотела спасти Париса и спасла. Вы бы на её месте стали меня просить и канючить, будто я тут единственный бог. А она просто взяла и сделала.

— И ты ей разрешил? — быстро спросила Афина.

— Не припомню, чтобы она спрашивала разрешения, — рассеянно ответил Зевс и, хлопнув ладонями по коленям, встал. — Пойду отдохну. Больше меня попрошу сегодня не беспокоить.

Он повернулся к собранию спиной и вышел, опираясь на плечо Ганимеда.

Гера бросила стремительный взгляд на Афину. «Афина! Быстро!» — прошипела она, но та и сама уже всё сообразила, вскочила и опрометью бросилась к Трое.

А там вовсю праздновали заключение мира. Греки и троянцы братались, пили на брудершафт, обменивались оружием и адресами. Приносились жертвы, готовился праздничный обед.

Грохот металла на мгновение заглушил шум пира. Это Афина так спешила, что зацепилась с разгону за брошенный кем-то щит и, загремев доспехами, растянулась у всех на глазах так, что искры полетели. Но она быстро вскочила и смешалась с толпой веселящихся, и воины в большинстве своём её не заметили, продолжая праздновать, так и не поняв, что это был за шум.

— Прибежала папенькина дочка, — проворчал какой-то грек. — Явилась не запылилась. Сейчас опять начнёт всех за войну агитировать.

— Да нет, — возразил ему какой-то троянец. — Это её, наверное, отец послал, чтобы мир между нами утвердить.

— Ну, дай-то Зевс!

Афина между тем присоединилась к группе ликийцев — троянских союзников и, усевшись в их кругу, небрежно бросила:

— А что, парни, Парис-то каков!

Ликийцы громко расхохотались, приняв слова богини за остроумную шутку. Люди они были простые и любую небрежно сказанную фразу, смысл и назначение которой не понимали, считали шуткой.

— Я думаю, он много дал бы за то, чтобы увидеть сегодня похороны Менелая, — продолжила Афина тем же тоном.

Ликийцы снова расхохотались.

Афина поморщилась, что, впрочем, под шлемом было незаметно, и уже серьёзным тоном повторила свои слова, обращаясь к Пандару — лучшему стрелку среди ликийцев:

— Я думаю, Парис много дал бы тому, кто убьёт Менелая.

Знаменитый стрелок был человек жадный и умом недалёкий.

— Много? — переспросил он. — Сколько много?

— Я думаю, он отдал бы за это всё: золото, серебро, изделия из меди.

— Изделия из меди? Кубки и треножники?

«На что мне приходится идти!» — с тоской подумала Афина. Больше всего на свете она терпеть не могла тупых мужчин, и общение с Пандаром было ей невыносимо, но ради святого дела она готова была стерпеть и это.

— Кубки и треножники, — медленно, стараясь не раздражаться, ответила она. — А ещё подставку для сандалий, инкрустированную слоновой костью.

— Совершенно бесполезная вещь, — задумчиво сказал Пандар. — Хотя… слоновой костью, говоришь, инкрустированная?

— Слоновой костью с золотом! И ножки точёные! — закричала Афина и, не в силах больше выдерживать этот разговор, вскочила и покинула ликийцев.

Посеянные ей семена упали в основательно унавоженную, хоть и не очень плодородную почву. Немного поразмыслив, Пандар еле слышно проговорил: «Ножки точёные!» — и вслух сказал:

— Мужики, прикройте меня.

Ликийцы встали, закрыв его щитами, чтобы греки не могли увидеть, что он делает. А Пандар достал лук, натянул тетиву, вложил стрелу, прицелился в Менелая, беседовавшего неподалёку с Агамемноном, и, коротко попросив помощи у Аполлона, выстрелил.

Афина наблюдала за этим, довольная, что её слова не пропали даром. Но, готовя покушение на Менелая, она вовсе не хотела его смерти.

— Менелай, берегись! — закричала она.

Менелай обернулся, стрела, летевшая в него, скользнула по поясу и, пробив доспехи, воткнулась неглубоко, но вызвала сильное кровотечение.

— Измена! — закричали греки.

— Врача! — закричал Агамемнон, бросаясь к брату.

— Менелай! Только не умирай! — кричал он, хватая его за плечи. — Как я домой вернусь?! Надо мной же все смеяться будут!

Но прибежавший врач осмотрел рану, без труда извлёк стрелу, наконечник которой не ушёл под кожу, сообщил, что рана не опасна, и перевязал Менелая.

Ни о каком мире теперь не могло быть и речи. Только полный разгром и разорение Трои могли искупить вероломство её защитников. Войска противников вновь разделились и стали готовиться к бою. Командиры строили бойцов, Агамемнон шёл вдоль войска, хвалил одних, а других ругал. Он объявил благодарность критянам и обоим Аяксам, велев принести им вина для поддержания боевого духа. Остановился рядом с Нестором, который со стариковской педантичностью занимался построением отряда. Колесницы он поставил перед фалангой пехоты, расставил наиболее смелых и надёжных воинов сзади, а тех, кому он меньше доверял, в первых рядах, чтобы в случае чего им было некуда бежать.

— Главное — держите строй, — говорил он конникам. — Чтоб никто вперёд других не лез! Строй в бою — первое дело. И не забывайте выставлять вперёд пику, когда на вас вражеские колесницы пойдут. Это ещё великие герои древности знали, не нам чета. Много побед так одержано было. И мы победим, если всё правильно делать будем. Храбрость — она в драке нужна, а в бою нужна дисциплина.

— Славный старик! — с восхищением сказал Агамемнон. — Если бы можно было сделать так, чтобы старели другие, а ты оставался молодым, ничего другого мне бы для победы не понадобилось.

— Это точно, Агамемнон Атреевич, — отвечал ему Нестор. — Я и сам хочу сейчас быть таким, как в те времена, когда я победил Эревфалиона. Вот это был богатырь! Что там Гектор! Сейчас таких нет. Доспехи у него были те, что сам Арейфоой носил, который всё время палицей воевал. Не признавал, то есть, другого оружия. И палица у него была не простая — железная. Такую ничем не перебьёшь. Железное оружие даже боги всемогущие себе не все могут позволить. Так Ликург, значит, его в узком проходе подстерёг, где тот палицей размахнуться не мог, и пику ему в пузо всадил. А доспехи потом Эревфалиону подарил. Так вот, с ним никто на бой выйти не решался, а я…

— Молодец, старик! — сказал Агамемнон, хлопнув Нестора по плечу. — Велите виночерпиям поднести по кубку его отважным бойцам.

Теперь уже он беседовал с Одиссеем.

— Что, Лаэртович, трепещешь, небось? Это тебе не козни строить. Тут по-честному воевать придётся.

— Знаешь что, Атреевич!..

— Знаю, Одиссей. Шучу я. На войне без хорошей шутки далеко не уйдёшь! Шутка, она и трусов храбрецами делает, а смелый после хорошей шутки любого врага одолеет.

Теперь Агамемнон добрался и до Диомеда.

— Что, Тидеич, стоишь как сверчок сушёный?! — весело сказал он. — Я твоего отца не знал, но слыхал, что он героем был отменнейшим. Мне рассказывали, как он ходил войной на семивратные Фивы. Там его в засаде пятьдесят воинов подстерегли, так он их всех до одного перебил. Куда уж тебе до него! Ты только языком болтать умеешь.

Эти слова возмутили Сфенела — боевого друга Диомеда.

— Ерунды не говори, Атреевич! Будто сам не знаешь, как оно на самом деле было. Наши отцы хотели нахрапом Фивы взять и пролетели со свистом. А мы потом Фивы с меньшим войском взяли. Так что это мы настоящие герои, а не наши отцы!

— Не обращай внимания, — остановил своего горячего друга Диомед. — Командир проводит среди нас воспитательную работу в целях повышения и углубления. Так, Агамемнон?

— Так. А то что вы стоите тут как на поминках? В бой надо весело идти, как на праздник. Эй, виночерпии!

«На праздник так на праздник», — проворчал Диомед.

 

Подвиги Диомеда

Пока войска строились, Афина успела сбегать на Олимп и вернулась с каким-то свёртком под мышкой.

Пролетая над рядами троянцев, она заметила Ареса, который в полном вооружении обходил строй войск и, кажется, отдавал указания. «Будет троянцам помогать, — подумала Афина. — Ну, это мы ему не позволим».

Она приземлилась рядом с богом войны и, отведя его в сторону, сказала:

— Папа велел передать, чтобы ты в войну не вмешивался. Он хочет, чтобы всё было по-честному: только смертные, никаких богов.

— Ну здрасте! — возмутился Арес. — Сам меня богом войны назначил, а теперь, значит, в войну не суйся! И для чего я тогда, спрашивается, нужен? Кстати, почему он тебя послал, а не Гермеса?

— Гермес у него только для гражданских надобностей. В военных условиях он меня посылает с поручениями, — быстро нашлась Афина.

— Безобразие! Бардак! Я жаловаться буду! — проворчал Арес.

— Обязательно пожалуйся! — поддакнула Афина и, довольная своей хитростью, помчалась к греческим фалангам.

Отыскав Диомеда, Афина подбежала к нему.

— Закрой глаза! — скомандовала она.

Диомед был занят построением своего отряда, и ему было совсем не до игр, но он не стал спорить с богиней и закрыл глаза. Афина быстро развернула свёрток и накинула на плечи Диомеду расписной плащ.

— Посмотри, какой красавец! — закричала она. — Это я сама соткала для тебя. Скажи, здорово!

Диомед кивнул.

— У меня всегда здорово получается, — тараторила Афина, — ведь я лучшая в мире ткачиха. Только эта дура Арахна так не считала. Воображаешь, она говорила, что ткёт лучше меня. Смертная, а такая наглая! Так я её, представляешь, в паука за это превратила. Пусть теперь паутину ткёт, раз такая мастерица!

Афина весело расхохоталась. Диомед тоже вежливо улыбнулся. Афина дружески толкнула его плечом, усадила на край колесницы и отсыпала горсть орехов.

— А ещё я вышиваю хорошо и еду готовить умею. Ты не думай, что я какая-нибудь белоручка, — продолжала тараторить она. — Кстати, ты читал Пифагора?

— Кто это?

— Как! Ты не читал Пифагора? Обязательно почитай, тебе понравится, я уверена. Я тебе принесу.

Подошли присланные Агамемноном виночерпии.

— Что это? — спросила Афина.

— Перед боем вина наливают для храбрости. Будешь?

Диомед спросил только из вежливости, зная, что богиня откажется, ведь она не пила ничего, кроме нектара, да и вино было совсем не божественное — разве что крепкое. Но Афине показалось неудобным отказываться, и она протянула золотой кубок со словами: «А как же!»

— Разбавь ей побольше, — шепнул Диомед виночерпию, но Афина, услышав его слова, возмущённо возразила:

— Ну вот ещё! Что я, маленькая? Наливай как всем!

Она залпом выпила свой кубок и лихо вытерла локтем губы.

— А ты похож на своего отца, — сказала она Диомеду. — Когда-то я помогала Тидею. Он тоже был отважный, но плохо воспитан… не хочу об этом говорить. Ты не такой. С тобой мы горы свернём и всех победим.

Дали сигнал к началу боя, и Диомед поднялся на колесницу.

— Ну мы им сейчас вдарим! — сказала довольная Афина, пристраиваясь у него за спиной.

— Ты что, со мной поскачешь? — спросил удивлённый Диомед.

— А как же! Я тебе в бою буду помогать. Вот увидишь, какие подвиги ты с божьей помощью совершишь. Мы их всех порвём. Только, чур, богов не трогать. Ну, разве что Афродиту. Если эта дура в бой сунется, мы ей разом мозги вправим.

Богобоязненный Диомед не стал объяснять Афине, в чём разница между войной и покатушками с девушками, и только сказал:

— Ладно. Только держись покрепче.

— Кому ты это говоришь! Я же богиня войны!

Начался бой. Греки, как обычно, шли молча, слушая приказы командиров. Троянцы и их союзники встречали наступавших противников громким шумом и криками.

Два великих войска наконец сошлись в грозной битве. Зазвенели копья о щиты, полилась первая кровь. Война перемалывала людей: героев и простых воинов, делая жён вдовами, а детей сиротами, оставляя невест без женихов, а стариков без наследников. И среди этого величественного, достойного богов зрелища планомерного убийства как обезумевшая белка среди лесного пожара носилась колесница Диомеда.

Сразу же оторвавшись от своего отряда, неукротимый, как разлив реки, Диомед мчался, не разбирая дороги, разя всех подряд — своих и чужих — под постоянное повизгивание над ухом: «Быстрее! Так их! И-и-и!» Видеть Афину за спиной Диомеда никто не мог, так что для окружающих его поведение, противоречившее всем уложениям и уставам, было необъяснимо.

Герой вскрикнул, когда стрела пронзила его плечо, но Афина быстро отломала оперение, вытащила стрелу за вышедший из спины наконечник и залечила рану.

— Какая сволочь это сделала! — возмутился Диомед. — Найду — убью!

— Обязательно найдём и обязательно убьём, — заверила его богиня.

Эней, разя греков с колесницы, краем глаза заметил стрелка, который, бросив на землю лук, яростно прыгал на нём. Лук же был явно не из дешёвых: сочленённый из двух рогов горного козла, с золотыми крючками для крепления тетивы, тщательно отполированный — видно, что работа настоящего мастера. И хозяин лука был знаменитый — лучший ликийский стрелок Пандар.

— Ты чего? — спросил Эней.

— Да боги сегодня надо мной весь день издеваются! — ответил Пандар. — Хотел я подстрелить Менелая — мне за него Парис кучу всего обещал с точёными ножками. Так я его только поцарапал и разозлил. Сейчас стрелял в того придурка, что по полю как сумасшедший носится, думал уж, что к Аиду его спровадил. Не спровадил. Ему хоть бы что — только ещё больше носиться стал.

— Этот грек или умом тронулся, или пьяный, или ему какой-то бог помогает, — заметил Эней. — Последнее скорее всего, так что неудивительно, что твоя стрела его не убила.

— Никогда больше в руки лук не возьму! — ныл Пандар. — Говорил же мне папа, чтобы я на колеснице воевать шёл — у нас дома их одиннадцать штук стоит, одна другой лучше, а я не послушал — коней пожалел, они у меня избалованные, я боялся, что не найду им здесь хорошего корму.

— Ничего, — сказал Эней. — Забирайся на мою колесницу и правь конями. Поедем разбираться, что за боги помогают этому психу.

— Лучше ты правь конями, — ответил Пандар, вскочив позади Энея. — Они к тебе привыкли и лучше слушаться будут. А я этого проходимца пикой поприветствую.

Они помчались навстречу Диомеду.

— Ага! Фроськин сынок! — радостно закричала Афина, увидев Энея. — Вдарь ему!

Пандар ударом копья, усиленным несущимися навстречу друг другу колесницами, насквозь пробил щит Диомеда и весело закричал, уверенный, что пробил и доспехи, но он рано радовался. Копьё Диомеда, направленное рукой Афины, воткнулось прямо в нос ликийскому стрелку. «Ножки точёные!» — мелькнуло в голове нарушителя мира между греками и троянцами. Свидетель Афининого коварства был устранён.

Эней соскочил с колесницы и, вооружённый щитом и копьём, бросился защищать тело Пандара. Спешился и Диомед. Подняв с земли камень, он ударил им Энея по ноге, и тот упал. Диомед замахнулся копьём, чтобы добить врага, но в этот момент перед ним с криком «Не трожь Энея, хулиган!» появилась Афродита. Она подхватила сына на руки и хотела вынести его с поля боя.

— Бей Фроську! — взвизгнула Афина.

— Проваливай, шлюха! — в исступлении заорал Диомед.

— Мальчик, ты с кем разговариваешь? — удивлённо спросила Афродита.

— С тобой! — ответил Диомед, замахиваясь копьём.

Афродита инстинктивно заслонилась рукой, и наконечник копья царапнул её, окрасив ладонь голубой божественной кровью.

Дикий вопль заглушил шум сражения, заставив всех прервать бой и обернуться.

— Уберите женщину с поля брани! — не разобравшись, закричал Агамемнон.

— Сам убирайся, рогоносец! — взвизгнула в ответ Афродита.

Примчавшийся на крик Арес подхватил раненую богиню на свою колесницу. Афродита передала Энея подбежавшему к ней Аполлону, и Арес поскакал к Олимпу.

Афина некоторое время колебалась, не зная, что интереснее: посмотреть на раненую Афродиту или добить её сына. Она решила, что смертный всё равно никуда не денется, и, вспорхнув, помчалась вслед за колесницей Ареса.

— Что это я рогоносец? — обиженно ворчал Агамемнон. — Оскорблять-то зачем?!

Арес выгрузил Афродиту на Олимпе, где на её вопли сразу сбежались все боги. Ей предлагали амброзию и нектар, пытались перевязать, но она вырывалась, оглашая Олимп неимоверным визгом.

— О, как я страдаю, какая невыносимая боль! — вопила она. — Позовите Асклепия, пусть он меня спасёт! Ах, вы нарочно упрятали его в преисподнюю! Вы все хотите моей смерти! Какие же вы злые! Жестокие! Бесчеловечные! Безбожные! А ведь я желала только добра и любви! Я хотела спасти сына, разве это преступление?! И за это я теперь умираю! Ах, какая ужасная, нелепая смерть!

— Ничего ты не умрёшь, — не без сожаления проворчала Афина. — Боги бессмертные.

— Нет, я умру! Что это за чёрные круги перед глазами?!

— Это у тебя тени потекли, — ехидно отвечала Афина. — А нечего было влезать.

— И правда, — согласился Арес. — Кто же ходит на войну без доспехов?! Доспехи для того и придуманы, чтобы таких вот ситуаций не случалось.

— Вот именно! — поддакнула Афина. — Воевать — это тебе не с мужиком в постели кувыркаться.

Целомудренная богиня сказала это с таким знанием дела, что вокруг невольно рассмеялись. Афина же, наслаждаясь своим торжеством, даже не поняла, что смеются над ней, и засмеялась вместе со всеми.

Зевс, отсмеявшись, сказал Афродите:

— Действительно, Урановна, зачем не за своё дело берёшься? Пусть вон Афина с Аресом воюют — они это умеют. А из тебя какой воин? Это ж как если бы Афина вместо тебя…

Он не договорил, снова разразившись смехом. Захохотали и другие боги, представив себе, как Афина делает что-то вместо Афродиты.

Между тем Диомед упорно пытался захватить тело Энея, чтобы добить его и забрать, как это было принято, доспехи в качестве трофея. Щит Аполлона раз за разом принимал на себя атаки обезумевшего героя. Лишь после четвёртого удара бог очень серьёзно посмотрел на Диомеда и сказал:

— Ну, может, хватит уже?

Эта фраза привела зарвавшегося героя в чувства. Он сам понял, что в горячке боя зашёл слишком далеко, и отступил.

Аполлон подхватил Энея и перенёс его в своё святилище, где ему оказали необходимую помощь, и вскоре он пришёл в себя.

Увидев с Олимпа, что Эней в безопасности, Афродита перестала вопить и спокойно дала себя перевязать, а Афина, которой тут сразу стало неинтересно, спешно вернулась к Трое.

Зевс направился было к своему дворцу, но его догнал Арес.

— Папа, разреши обратиться!

— Чего тебе? — недовольно спросил громовержец.

— Почему ты Афине разрешаешь грекам помогать, а мне помогать троянцам запретил? Разве это справедливо? Я такой же бог, как и она!

Зевс сердито поглядел на Ареса. «Как же он похож на свою мать! — подумал он. — Смотрю на него, а вижу Геру».

— Что ты скулишь?! Тебе бы только повоевать! Не будь ты мой сын — давно бы в Тартаре сидел. Ничего я тебе не запрещал.

Сказав это, Зевс отвернулся от Ареса и ушёл, оставив бога войны в недоумении.

«Как это не запрещал?» — спрашивал себя Арес, сопоставляя факты. Вдруг неожиданная мысль молнией осветила его божественный разум. «Вот ведь стерва!» — подумал он и, вскочив на колесницу, поскакал к Трое.

— Что приуныли, сыны Приама?! — кричал он, проносясь над фалангами союзных троянцам фракийцев. — Ряды сомкните! Строй держать! Нам ли бояться греков?! Чай не с богами воюем! Боги с нами! Не посрамим Трои и святого Олимпа! Вперёд! За Гектора! За Энея! За Приама!

Сарпедон, командовавший ликийцами, подбежал к Гектору.

— Командир! — сказал он. — Если ты сейчас нас в наступление не поведёшь, то я сам своих ликийцев в бой брошу. Уже и боги нас в атаку зовут, а ты всё стоишь. Как бы ты без нас воевал с одними своими братьями?

Но Гектор и сам слышал призыв Ареса. Соскочив с колесницы, он поднял над головой копья, которые держал в руках, и скомандовал наступление.

Приземлившись в греческом лагере, Афина застала там только скучающих виночерпиев. Сказав: «Наливай!» — богиня быстро протянула золотой кубок и, проглотив вино, осмотрела поле битвы. Пока её не было, Гектор начал контратаку. В ответ Агамемнон ввёл в бой резервы. Увидев большего Аякса, который вёл свой отряд в битву, Афина появилась рядом с ним, взмахнула копьём и закричала:

— Ура! Бей троянцев!

Аякс дал воинам знак остановиться и сухо сказал ей:

— Шла бы ты, девочка, в куклы играть.

Афина опешила:

— Ты что, не узнал меня? Я Афина — богиня войны.

— Вижу, что богиня. Только тут не богослужение, а война. Здесь опасно находиться. Одну такую только что на колеснице увезли. Случись с тобой что-нибудь — мне перед твоим папашей отвечать.

— Ты что, собираешься воевать без помощи богов? — удивилась Афина.

— До сих пор как-то обходился. Ну всё уже — гуляй!

Афина, стараясь не показывать обиды, пошла обратно к греческому лагерю. Слёзы душили её. Такого оскорбления ей ещё никто не наносил. Смыть его можно было только кровью. Она в мыслях пыталась подобрать уместный эпитет к поведению Аякса, но в голову лезли только такие слова, которым не место в голове у воспитанной девушки.

Подойдя к виночерпиям, она снова протянула кубок и, только выпив, немного успокоилась.

Передовые отряды греков, сомкнув щиты и ощетинившись копьями, встречали наступавших троянцев.

— Держитесь, ребята! — кричал Агамемнон. — Кто позора больше смерти боится — тот побеждает и жив остаётся! А трусам ни позора, ни смерти не избежать!

Арес, взяв на себя командование одним из троянских отрядов, повёл его прямиком на Диомеда, который, избавившись от назойливой покровительницы, перестал метаться по полю и уже нашёл своих бойцов. Увидев бога, скачущего впереди противников, он приказал своему отряду отступать, и те, сохраняя строй, попятились.

Диомед чувствовал усталость после бурной скачки в начале боя. Рана, на которую он до сих пор не обращал внимания, вдруг стала давать о себе знать, рука цепенела, тело под доспехами заливалось потом. Неожиданно его колесница покачнулась, будто мраморная глыба упала на неё позади возничего, и знакомый голос, дыша перегаром, прошептал из-за спины: «Ну, чего встал, будто ты не сын Тидея? Всё только начинается! Бей врагов, круши троянцев!»

«О боги!» — мысленно воскликнул Диомед.

— Точно! — отозвалась из-за спины Афина.

— Я говорю, Арес наступает. Ты же сама не велела с богами биться, кроме Афродиты.

— Чушь собачья! Не дрейфь, Тидеич! Мы ему сейчас быстро мозги вправим. Будет знать, как меня не слушаться!

И Диомед послушно поскакал навстречу Аресу. Тот в это время наклонился, чтобы снять доспехи с убитого им грека, но, услышав шум приближающейся колесницы, вскочил и успел метнуть в Диомеда пику. Афина на лету перехватила её и отбросила в сторону. Другой рукой она подтолкнула копьё, которое Диомед направлял в живот бога войны. Пробив доспехи, копьё ранило Ареса.

Вопль бога потряс поле брани. Рыча как девять или десять тысяч львов, которым разом прищемило дверью хвосты, Арес ринулся вперёд. Перед глазами Диомеда пронеслась вся его жизнь, пока мрачный, как грозовая туча, бог, гремя доспехами, мчался к нему.

Но Арес не тронул ранившего его врага. Хотя Афина хорошо замаскировалась от взоров смертных, бог войны сумел её разглядеть. Одним прыжком он оказался позади Диомеда, подхватил дочку Зевса за талию, не обращая внимания на её визг и протесты, взвалил на плечо и, вскочив на свою колесницу, поскакал прочь.

Зевс уже заканчивал ужин, когда под окнами дворца послышался барабанный бой, заглушаемый отчаянными криками: «Поставь меня! Убери руки! Не смей ко мне прикасаться, скотина!»

Выйдя на крыльцо, громовержец увидел Ареса, державшего на плече яростно визжавшую и лупившую изо всех сил коленками и кулачками по его кирасе Афину. Доспехи бога были покорёжены, по ногам голубыми струйками стекала кровь.

— В чём дело, Арес? — спросил Зевс.

— Папа, поговори с этой барышней, — ответил тот, поставив Афину на землю.

Снова почувствовав почву под ногами, богиня войны закачалась и замахала руками, чтобы удержать равновесие. Ей это сравнительно быстро удалось.

— В чём дело, Афина? — спросил Зевс.

— А чего ты меня спрашиваешь?! Его спроси! Я участвовала в битве. Я помогала самому отважному, самому мужественному, самому могучему из всех земново… Земнородных.

Близкий удар грома заставил Афину втянуть голову в плечи.

— А ну, дыхни! — потребовал Зевс.

— Это ещё зачем? — пробормотала Афина.

— Сама знаешь зачем!

— Папа! — взвизгнула Афина. — Это тиранство! Я богиня мудрости! Могу я раз в жизни…

— Можешь, — буркнул Зевс. — Арес, отведи богиню мудрости домой — пусть проспится.

— Не имеете права! Я совершеннолетняя!

— Совершеннолетняя она! — проворчал Зевс. — Совершеннолетняя будешь, когда замуж выйдешь, а пока я за тебя отвечаю.

 

Гектор и Андромаха

Итак, боги покинули поле битвы, но бой продолжался и без них.

Греки вошли в раж, и сражение всё больше оборачивалось в их пользу. Опьянённый успехом Агамемнон приказал не брать пленных и не прекращать бой до тех пор, пока троянцы не будут убиты все до последнего. Он сам добивал раненых врагов, подавая пример остальным. Нестор распорядился не брать и трофеи, поскольку раздевание трупов замедляло продвижение вперёд и всё больше бойцов, оставляя поле боя, убегали в лагерь, чтобы унести собранные доспехи.

Без помощи Ареса троянцы отступали по всему фронту, хотя Афина грекам уже не помогала, а оставленный ей Диомед больше не свирепствовал.

Свирепства и бессистемная рубка вообще были не в характере Диомеда. Он любил воевать спокойно, без спешки, как это делали не только герои древности, но и их далёкие потомки. Изящные поединки, проводимые за приятной беседой по всем правилам фехтовального искусства, известны нам не только из старинного эпоса, но и из более поздних романов.

Вот и сейчас Диомед не торопясь катался по полю брани в поисках достойных соперников и интересных собеседников. Первые встретившиеся ему троянцы показали себя неудачными партнёрами, после нескольких ударов предпочтя общение с Аидом беседе с благородным Диомедом.

Наконец, он встретил противника, который не только мастерски отбил его удары, но даже и сам произвёл несколько опасных выпадов. Бой с ним обещал быть долгим и интересным, и Диомед приступил к беседе:

— Не будет ли нескромным с моей стороны, сударь, спросить, с кем я имею честь скрестить копья? — начал он. — Кажется, нам ещё не доводилось встречаться, но, судя по вашему умению владеть оружием, вы положительно выделяетесь из общей массы невежд и дилетантов, которые воображают, что, взяв в руки копьё, они уже становятся героями. К сожалению, вынужден вас предупредить, что, вступив в бой со мною, вы сделали неудачный выбор. Я приношу несчастье. Многие благородные воины, с которыми мне сегодня довелось встретиться, получили травмы, несовместимые с жизнью.

Сказав это, Диомед вспомнил события сегодняшнего дня, и внутри у него похолодело. Он действительно доставил Аиду немало клиентов, но ведь дело этим не ограничилось. Чтобы как-то оправдаться, хотя бы перед самим собой, он поспешно добавил:

— Впрочем, сударь, если вы бог, то лучше сразу это скажите — я уважительно отношусь к богам и надеюсь, что те из них, кто по недоразумению пострадал от меня, быстро поправят своё здоровье и не станут обижаться. Право же, сердить богов вовсе не в моих правилах, я не одобряю нечестивцев, считающих допустимым поднимать на них руку, и думаю, что небесные кары, которые за это назначаются, абсолютно оправданны и справедливы.

— Простите, уважаемый Диомед Тидеевич, что сам первый не представился, — галантно ответил его противник, ловко уклоняясь от удара. — Нынешний бой порождает такую суету, что невольно забываешь о приличиях и хороших манерах. К тому же мне показалось, что мои имя и происхождение не должны вас заинтересовать, ибо все мы суть несчётные листья, коие ветер, срывая с ветвей деревьев, несёт по необъятной земле и которые неизменно с каждой весной сменяются новой зеленью, не ведающей о том, что произрастало на этих ветвях прежде. Впрочем, если вы это действительно хотите знать, то я охотно расскажу вам о себе.

Мой род происходит от небезызвестного царя Сизифа Эоловича, оставившего своей хитростью глубокий след в памяти как смертных, так и богов. Сына его звали Главком, красоту, доблесть и изысканные манеры которого унаследовал его сын Беллерофонт.

На его долю выпало немало трудных испытаний, но началось всё с незатейливой интрижки, какие, увы, часто случаются в наше время. Жена его покровителя стала склонять его к предосудительной связи, надеюсь, вы понимаете, о чём я. Он же, будучи порядочным человеком, прямо сказал ей, что отношения такого рода между ним и женой его друга невозможны, чем вызвал её гнев, и она оклеветала его перед мужем, утверждая, что он своими грубыми действиями понуждал её к супружеской неверности. Разгневанный муж, однако, не решился сам причинить вред Беллерофонту и отослал его к своему родственнику — ликийскому царю, поручив передать письмо, содержащее просьбу предать смерти того, кто это письмо доставит.

Когда он прибыл на место, ликийский царь, в соответствии с обычаем того времени, девять дней угощал его, прежде чем приступить к разговору о делах. Когда же на десятый день он прочёл привезённое Беллерофонтом письмо, то немедленно послал своего гостя сражаться с Химерой — чудовищем, порождённым самими богами. Рассказывают, что у неё была голова льва, тело козы и змеиный хвост. Победить её представлялось невозможным, но Афина, благосклонно относившаяся к Беллерофонту, дала ему Пегаса — крылатого коня, который обычно катает поэтов в парке на горе Парнас, но также вполне пригоден и для боевого использования. После победы над Химерой царь послал его воевать с солимами, но и из этой ужасной битвы он вышел победителем. Впоследствии он победил амазонок, и царь послал своих храбрейших подданных, чтобы они из засады убили Беллерофонта, но никто из них не вернулся живым. Поражённый силой, доблестью и благородными манерами моего предка, царь тогда отдал ему в жёны свою дочь и полцарства в придачу.

Сам же Беллерофонт под старость, к сожалению, совершенно выжил из ума и умер в безвестности, оставленный богами и родными.

Мой же отец Гипполох — один из сыновей Беллерофонта, отправляя меня сюда, велел не посрамить наш знаменитый род и в боях прославить моё имя.

Диомед воткнул копьё в землю и обнял своего противника.

— Главк! — закричал он. — Что ж ты сразу, подлец, не сказал, что ты сын Гипполоха?! Ведь наши родители домами дружили! Твой дед Беллерофонт как-то двадцать дней у моего деда гостил. Он нам тогда подарил замечательный золотой кубок, который у меня сейчас, к сожалению, не с собой. Вот так и стоит иной раз сходить на войну, чтобы встретить друзей семьи. Жаль, что обстоятельства сейчас не позволяют, а то б сели, поговорили, пропустили б по чарочке-другой.

Они обменялись адресами и, поскольку других сувениров у них при себе не оказалось, Диомед предложил обменяться доспехами. Приятели договорились в бою обходить друг друга стороной и непременно встретиться после войны, если, конечно, останутся живы.

Только расставшись с Диомедом, Главк сообразил, что обменял уникальные золотые доспехи на обычный медный ширпотреб, по цене уступавший раз в десять. «Ох уж эти греки! — подумал он. — Не могут не облапошить!»

В это время Гектор пришёл в город. Его окружили женщины, спрашивая о мужьях, сыновьях, отцах и братьях. Он шёл, не поднимая на них взгляд, и на все вопросы отвечал: «Молитесь за нас».

Войдя во дворец, он сразу встретил там свою мать. Престарелая Гекуба бросилась ему навстречу и крепко сжала его руки.

— Что там? — сбивчиво заговорила она. — Пойди помолись. Нет, подожди, я тебе сейчас вина принесу. Подкрепи силы.

— Нет, мама, — ответил Гектор. — Нельзя мне в таком виде богам показываться. — Он действительно был с ног до головы в грязи и в крови. — И вина не надо. Это пусть греки пьяные в бой идут. Нам и без этого есть за что воевать. И сил хватает, и мужества. А ты вот пойди и собери скорее те шмотки, которые Парис с Еленой привезли из Финикии. Лучшие, ненадёванные. И отнеси их Афине в храм. Много нервов эта сучка нам сегодня потрепала. Отдай ей — от хороших шмоток никакая баба не откажется. Пусть оставит нас в покое.

Отправив мать с поручением, Гектор пошёл к Парису. В комнате брата он застал идиллическую бытовую сценку: Парис на краю кровати надраивал щит, а Елена что-то вышивала. Одно ухо у неё всё ещё было явно краснее другого.

«Лучше б я тебя мёртвым увидел, засранец!» — подумал Гектор, крепче сжимая в руке копьё.

— Не помешал? — мрачно спросил он. — Там за тебя люди погибают, если тебе это интересно. Не желаешь сходить поучаствовать?

Парис смущённо отвёл взгляд.

— Я понимаю, Гектор, твои чувства, — пробормотал он. — Но мне надо было прийти в себя. Теперь я уже успокоился. И Елена говорит, что надо идти. Ты подожди, я сейчас доспехи надену. Или иди — я тебя догоню.

— Присядь, — сказала Елена, поднимая на Гектора свои умные зелёные глаза. — Ты не представляешь, как мне стыдно и за себя, и за этого недостойного труса!

— Некогда мне рассиживаться, — резко ответил Гектор. — А насчёт стыда — ты это мужу своему расскажи. Я попрощаюсь с Андромахой. Неизвестно, увидит ли она меня ещё живым. А потом я пойду к Скейским воротам. Если я тебя, Парис, там не встречу… Честное слово, будет лучше, если я тебя там встречу.

Свою жену Андромаху он дома не застал, и служанки не знали точно, куда она пошла. Гектору ничего не оставалось, как только вернуться к войску.

Андромаха нагнала его на полпути к воротам. С ней была кормилица, державшая на руках сына Гектора, Астинакса, совсем недавно родившегося. Отец улыбнулся, молча глядя на него.

— Я смотрела на бой с башни, — сказала Андромаха. — Не увидела тебя и думала, что тебя уже нет в живых. Если ты себя не жалеешь, то хоть обо мне подумай. Ты же один у меня остался. Нет у меня больше ни отца, ни братьев — все убиты Ахиллом. И мама этого не пережила. Куда ты теперь идёшь? Останься. Разве там некому больше воевать?

— Я должен туда идти, — ответил Гектор. — Как бы я людям потом в глаза смотрел, если бы сейчас остался в городе? Конечно, я думаю о тебе. Я думаю о том, что будет с тобой после нашего поражения. Когда ты станешь невольницей какого-нибудь грека и люди скажут: «Это жена того самого Гектора». К счастью, я этого никогда не увижу.

Гектор потянулся к сыну, чтобы взять его на руки, но ребёнок заплакал, испугавшись конской гривы, свисавшей с гребня отцовского шлема. Гектор улыбнулся, снял шлем, положил его на землю и взял сына на руки.

— Не волнуйся за меня, — сказал он Андромахе. — Если не судьба мне погибнуть, то никто меня к Аиду не сможет спровадить. А если судьба, то против неё всё равно ничего не сделать. Не об этом я сейчас думаю. Сегодня я умру, завтра или лет через тридцать — что от меня останется? Только он — Астинакс. Он превзойдёт меня во всём — будет сильнее, умнее, станет великим царём. Люди забудут всё, что я сделал, но будут помнить как об отце Астинакса. Пройдут века, и люди забудут и Гектора, и Астинакса, но будут жить наши потомки, которые, возможно, совершат подвиги, какие мы сейчас и представить себе не можем. Эти герои появятся на свет благодаря мне, а значит, я прожил жизнь не напрасно. Ради этого стоит жить, и за это стоит умирать. Пусть я погибну, но через тысячу лет великий герой будущего, перечисляя своих предков, назовёт в их числе и меня. Сейчас я иду в бой для того, чтобы жил Астинакс, и если для этого надо, чтобы я погиб, это не такая уж высокая цена.

Он отдал сына жене, надел шлем и, не оборачиваясь, пошёл к воротам.

Гектор не рассчитывал встретить брата, но тот уже его ждал. Отдых помог или увещевания Елены подействовали, но Парис снова выглядел так же браво и воинственно, как утром.

— Надеюсь, я не заставил тебя долго ждать! — весело крикнул он. — Не такой уж я трус, как видишь.

Глядя на своего легкомысленного брата, Гектор невольно улыбнулся.

— Ну что ты! — сказал он. — Конечно, ты не трус. Я никому не позволю так о тебе говорить. Ты просто раздолбай.

Парис засиял, радуясь похвале Гектора.

В это время Гекуба собрала лучшие платья из запасов Елены и возложила их на алтарь Афины. Богиня сморщила мраморный носик и презрительно бросила:

— Не нуждаюсь!

 

Гектор и Аякс

Приблизившись к полю боя, Гектор и Парис увидели бегущих троянцев. Оставшись без предводителя, они совсем утратили боевой дух.

— Стойте! — закричал Гектор. — Что испугались? Смотрите: даже Парис в бой идёт, а вы труса празднуете!

«Гектор!» — пронеслось по рядам защитников города. Их ряды снова сомкнулись и двинулись вперёд. Конечно, не появление Париса, а возвращение Гектора их воодушевило. Но радость, охватившая войско, была такова, что даже Аполлон, всё это время равнодушно наблюдавший за происходящим с крыши своего храма, не выдержал и сиганул на помощь троянцам.

Воинственные крики слышала на Олимпе и Афина. Она сидела в своей комнате и дулась на отца. Спать она совсем не хотела. Увидев, как поворачивается ход боя, она не выдержала. Полагая, что за дверью следят, она вылезла в окно и ринулась туда, где с новой силой разгоралось сражение.

Главный бой шёл на поляне у одиноко стоящего дуба.

Страшный удар раздался над сражающимися, воюющие бросились в стороны, и с неба на землю посыпались люди. Один из них тут же вскочил на ноги и оказался Аполлоном. Прижимая ладонь ко лбу, он заорал громоподобным голосом:

— Глаза дома забыл?! Смотри, куда летишь, придурок! — И, тут же успокоившись, сказал своим обычным равнодушным тоном: — А, это ты, Афина. Повоевать прилетела?

Афина тоже поднялась с земли. Шлем и доспехи спасли её от серьёзных травм, но лёгкую контузию она всё же, видимо, получила. С секунду богиня стояла, слегка покачиваясь, и бестолково хлопала своими большими, круглыми совиными глазами, а потом рассеяно ответила:

— Да, повоевать. — И, вдруг собравшись, запальчиво добавила: — А что, скажешь, только мужчинам можно, а девушкам нельзя?!

— Отчего же? — всё так же равнодушно ответил Аполлон. — Девушкам тоже можно.

Афина, уже приготовив множество аргументов и примеров, собралась возражать, но неожиданный ответ Аполлона обескуражил её, и она так и застыла с полуоткрытым ртом, покрасневшая от смущения. Афина всегда краснела и смущалась, когда видела Аполлона.

Бой прекратился. Троянцы и греки разошлись по обе стороны поляны, оставив на ней лежать нескольких убитых и раненых, и наблюдали за потерпевшими аварию богами. Те огляделись и, сообразив, что мешают, вспорхнули на ветку дуба, откуда, болтая ногами, стали наблюдать за развитием событий.

А события не развивались. Отдышавшись и придя в себя, воины почувствовали накопившуюся за весь день усталость. Никто снова воевать не рвался.

— Надо бы как-то закончить сегодня, — рассеянно произнёс Аполлон.

— Ага, — устало подтвердила Афина. — А как?

Гектор, словно услышав их разговор, вышел на середину поляны и закричал:

— Греки! Кто хочет выйти со мной на поединок?!

Молчание было ему ответом.

Прошло несколько секунд, когда из греческой фаланги вышел Менелай и, обернувшись, крикнул:

— Бабы трусливые! Гречанки вы, а не греки!

От волнения он даже не заметил, что цитирует Терсита — демагога, которого сегодня утром Одиссей побил за такие разговоры.

Менелай пошёл навстречу Гектору, но успел сделать всего два шага, как его догнал Агамемнон, схватил за локоть и грубо затащил обратно в строй.

— Совсем обезумел?! — закричал он на брата. — Это тебе не Парис, это Гектор — с ним даже Ахилл биться опасался. Жить тебе надоело?!

Он вышел перед строем и грозно спросил, обращаясь ко всем, но глядя на стоявших рядом и о чём-то переговаривавшихся Одиссея и Большого Аякса:

— Что, Гектора испугались?!

— Не испугались, — ответил Одиссей. — Сразиться-то можно, только не хотелось бы стрелу в спину словить, как это уже сегодня было с Менелаем. Не очень-то я верю в порядочность троянцев с некоторых пор.

— Ну что ты, Одиссей! — донеслось с ветки дуба. — Тут же мы с Аполлоном. Мы проследим, чтобы всё было честно.

На поляну вышел Большой Аякс и заявил:

— Кому тут точно нельзя верить, так это вот этой вот дамочке! — Он показал пальцем на Афину. — Я сам сегодня видел, как она разговаривала с ликийцами, а сразу после этого один из них выстрелил в Менелая.

— Ну, ты! — гневно крикнула Афина, мысленно наложив на уже подписанный смертный приговор Аяксу резолюцию: «С муками и с унижением».

Из греческих рядов послышался старческий кашель. Нестор вышел перед строем и, обращаясь то ли к присутствовавшим богам, то ли к греческому войску, заговорил:

— О боги! Страшные времена настают. Доблесть в людях иссякла, бескорыстие, честность, доброта пропали. Но не это самое плохое. Хуже всего то, что доверия в людях не стало. Всякое мне повидать довелось. Давно я живу. Застал и ту пору, про которую теперь и вспоминать не хочется. Бедно мы тогда жили, тяжело, но богам мы верили. Себе, жёнам своим так не верили, как богам. Оттого и жизнь наша лучше после этого сделалась. А нынешняя молодёжь в золотых доспехах ходит, ни в чём отказа не знает, и нет чтоб богов за это благодарить — они в них пальцем тычут и слова такие говорят, какие и жене своей говорить не пристало. И к чему это нас приведёт? От недоверия все беды. Войны от недоверия, смуты от недоверия. От недоверия и в долг не дадут, и в гости не позовут. И Прокрида от недоверия погибла.

Афина, уже начавшая за этой речью клевать носом, чуть не свалилась с ветки и недовольно заворчала:

— Ну хватит уже, дедушка! Какая ещё Прокрида? При чём тут Прокрида? Мы сюда воевать пришли или сказки слушать?!

— Ты, дочка, не кипишись, — ласково ответил Нестор. — Слушай, что старики сказывают, — стариков слушать полезно. Повоевать ты ещё успеешь. Война всегда будет, а мы, старики, будем не всегда. Ты посиди и послушай. Потом ещё спасибо за науку скажешь.

— А я бы, пожалуй, послушал, — безразличным тоном сказал Аполлон, подперев подбородок кулаком.

Тактичное замечание Нестора заставило Афину вспомнить, что она богиня мудрости, и устыдиться своих слов. Ничего не ответив, она положила щёку на ладонь и приготовилась слушать.

Бойцы обеих армий поснимали тяжёлые доспехи, сели на землю и тоже слушали рассказ Нестора.

…Давно это было. Вы тех времён не застали, и хвала богам, что жить вам тогда не довелось.

Трудное было время. Бедно тогда жили, зарабатывали мало, а цены были высокие. Да и по тем ценам ничего было не достать.

Жил тогда царь Кефал. Красавец, охотник — не нам чета. И жена у него была красавица, а звали её Прокридой.

И так они друг друга любили, что клятву дали никогда ни с кем друг другу не изменять.

Клятву дать — дело нехитрое, а как соблюдать её, если оба такие красивые?

Заметила однажды Кефала на охоте богиня утренней зари и сразу глаз на него положила.

Эос Гиперионовна — богиня достойная и всеми уважаемая, да вот только, не при вас, Афина Зевсовна, будет сказано, на передок слаба. Ни одного красивого мужчину пропустить не может, потому и восходит утром вся пунцовая — стыдится, значит, что ночью вытворяла.

Вот и стала она Кефалу глазки строить и всякие недвусмысленные намёки делать, но он ни в какую.

— Я, — говорит, — жене обещал.

А Эос ему:

— Дурак ты, Кефал. Один раз ведь живём. С богиней-то можно. Или ты думаешь, что Прокрида твоя случай упустит, если возможность хорошая подвернётся? Ты не отвечай — проверь сначала, а потом уж выводы делай.

Превратила она Кефала в богатого иностранца и надавала ему товаров всяких заморских, какие на рынке тогда не купить было.

Пришёл Кефал в таком виде к жене и стал её склонять, не при вас, Афина Зевсовна, будет сказано, к интимной близости, но она ни в какую.

— Я, — говорит, — мужу обещала.

А он ей:

— Дура ты, Прокрида. Один раз ведь живём. Смотри, что я тебе за это подарю.

И предложил ей такие подарки, что у Прокриды сразу все глаза разбежались. На рынке в те времена только дрянь всякая была местного производства, а тут всё иностранное, качественное, с камнями драгоценными. Вот Прокрида и думает: «Ну, с иностранцем-то один раз можно. Это ж и не стыдно даже, если за одну ночь столько получу, сколько другие за месяц не заработают». Вот она и согласилась. А Кефал свой обычный облик принял и говорит:

— Я-то ради тебя Эос отказал, а ты вон, оказывается, какая!

И словом её назвал нехорошим, обидным, не при вас, Афина Зевсовна, будет сказано.

Заплакала Прокрида и пошла к Артемиде Зевсовне жаловаться. Она ведь богиня охоты, а Кефал, значит, ей вроде как подчинённый.

— Помоги мне, — говорит, — Артемида Зевсовна, забери к себе. Обидел меня муж: словом нехорошим обозвал за то, что я с иностранцем за шмотки согласилась.

А Артемида Зевсовна ей и отвечает:

— Раз ты, Прокрида, с иностранцем за шмотки согласилась, то, значит, ты наверное то самое нехорошее слово и есть. Не возьму я тебя к себе: мои нимфы все барышни целомудренные — они у тебя плохому научатся. Но раз уж твой муж охотник, а я охотников не люблю, поскольку они моих животных убивают, я тебе, Прокрида, всё-таки помогу.

И дала она Прокриде копьё. Не простое, а волшебное, специально для богов изготовленное, с железным наконечником, какое бьёт без промаха и всегда насмерть. И превратила Прокриду в мужчину.

Пришла, значит, Прокрида в таком виде к Кефалу, а он как копьё увидел, так сразу глазом намётанным его и оценил. Тогда ведь таких копий ни у кого не было — в продаже только дрянь всякая, у которой остриё пальцами согнуть можно. И стал он Прокриду упрашивать:

— Продай, — говорит, — мужик, копьё. Я тебе за него что хочешь дам и полцарства в придачу.

А Прокрида ему и отвечает:

— Ну, раз ты мне что хочу предлагаешь, то подставляй, значит, зад. Я, — говорит, — с мужчин другой оплаты не принимаю.

А Кефал и думает: «Ну, один-то раз не страшно. За такое копьё можно», ну и согласился. А Прокрида свой обычный облик приняла и говорит ему:

— А ещё меня морали учил. Сам-то вон, оказывается, какой.

И словом его назвала нехорошим, не про вас, Аполлон Зевсович, будет сказано.

Понял тогда Кефал, что зря жену испытывал. Оно ведь как: других испытываешь, так уж готовься, что и тебя испытают. К тому же он обрадовался, что копьё ему без платы досталось, и жену простил.

Зажили они после этого вместе как раньше, только доверия прежнего у них уже не было, а без доверия какая семья!

И стали Прокриду мучить сомнения: что это муж каждый день на охоту уходит? Может быть, он и не на охоту идёт вовсе, а по бабам — с него ж станется!

Вот ушёл как-то Кефал, а Прокрида за ним по кустикам крадётся, чтоб узнать, куда это он. А Кефал как шорох в кустике услышал, подумал, что зверь, сразу копьё и метнул. А копьё-то волшебное — всегда бьёт без промаха. Так Прокрида и погибла. Недоверие её погубило.

Так что верить надо и жёнам, и мужьям, и друзьям, и врагам, и богам. И не надо их испытывать и правды доискиваться. Ну узнаешь ты, что друг предатель, жена — не при вас, Афина Зевсовна, будет сказано, а боги сволочи, — легче тебе от этого знания в жизни станет? То-то и оно, что не легче.

Аполлон пару раз хлопнул в ладоши, разбудив Афину, которая уже задремала, положив голову ему на плечо. Проснувшись, она подскочила и, едва удержавшись на суку, зааплодировала. Бойцы обеих армий тоже одобрительно зашумели. Нестор поклонился и вернулся в строй.

— Значит, так, — сказал Агамемнон, — противника Гектору определим жребием. Добровольцы, подходите. Я первый.

Он снял шлем и положил туда свой жребий.

То ли рассказ Нестора подействовал, то ли личный пример командира, но добровольцы нашлись. Сразу подошёл Диомед, за ним оба Аякса и Одиссей. Всего в шлеме Агамемнона набралось девять жребиев. Шлем отдали Нестору, тот встряхнул его, и выпал жребий Большого Аякса. Тот радостно вскинул руки и прокричал:

— Ну, сейчас подерёмся! Увидите, чья возьмёт! Молитесь за меня, братцы, только молча, чтобы троянцы не услышали. А то можете и вслух молиться — пусть слышат!

Афина была несколько раздосадована выпавшим жребием. Она собиралась помочь тому, кто станет биться с Гектором, но не Аяксу же помогать! Так что ей пришлось стать обычным зрителем.

Гордость греческого войска — великан Аякс шёл навстречу Гектору не торопясь, осознавая и всем показывая свою мощь. В руке его покачивалась огромная, под стать ему, пика. Впереди себя он нёс похожий на башню щит, специально для него изготовленный знаменитым мастером. Этот щит состоял из семи слоёв воловьей кожи и был снаружи покрыт медью.

Шум в рядах троянцев утих. Даже сам Гектор на миг пожалел о брошенном им вызове. Но было уже поздно что-то менять.

— Ну что, Гектор, — сказал Аякс, наслаждаясь произведённым впечатлением, — ты, небось, думал, что у нас, кроме Ахилла, воевать некому? Бей первым. Дам тебе шанс.

Он ловко перебросил свой тяжёлый щит с одной руки на другую и обратно, вызвав одобрительные возгласы со стороны греков.

— Такими фокусами детей удивляй или девушек, — ответил Гектор. — Этим боевым танцам я и сам обучен. Стой спокойно, дай прицелиться.

Сказав это, он размахнулся и со всех сил метнул в Аякса копьё. Оно пробило медную оболочку щита, прошло через шесть слоёв кожи и застряло в седьмом.

Аякс ответным броском пробил щит и доспехи Гектора, но всё же немного не достал до груди героя.

Со вторым копьём Гектора постигла ещё большая неудача: оно сломалось о медную оболочку щита. Аякс же сумел ранить Гектора в шею, правда, не очень серьёзно.

Подняв с земли огромный камень, Гектор обрушил его на Аякса, но тот отразил его щитом и тоже кинул в Гектора камень — ещё больший. Щит Гектора окончательно пришёл в негодность после этого удара, сам же Гектор повалился на спину. Аякс с радостным криком набросился на него, собираясь добить, но в этот момент Гектор странным образом оказался вновь стоящим на ногах.

— Ну! Не жульничай! — возмущённо проворчала Афина, толкнув Аполлона локтем. Тот лишь пожал плечами, показывая, что не понимает, о чём речь.

Герои выхватили мечи и уже готовы были приступить к заключительной части поединка, как вдруг затрубили рога, на поляну с двух сторон вышли греческий и троянский глашатаи и, протянув свои жезлы между сражающимися, объявили, что ужин готов.

— Что скажешь, Приамыч? — спросил Аякс. — Ты вызов бросил — тебе решать.

— Да я бы, пожалуй, сейчас перекусил, — ответил Гектор, вытирая кровь с шеи. — Отдыхать тоже надо. В другой раз продолжим, а сейчас расстанемся друзьями. Пойдём порадуем тех, кто нас ждёт.

С этими словами Гектор протянул Аяксу свой меч. Аякс снял пояс и протянул его Гектору. Обменявшись сувенирами и пожав друг другу руки, герои разошлись к своим войскам.

Греки считали Аякса победителем. Хоть он и не убил Гектора, его преимущество всем было видно. Вечером Агамемнон принёс в жертву быка и на последовавшем за этим пиру лучшую часть, какую обычно ему самому давали, уступил герою дня Аяксу.

В Трое в этот же вечер Приам собрал государственный совет.

Первым слово взял Антенор.

— Неправедную войну мы сегодня вели, — сказал он. — Мы нарушили слово, данное утром Менелаю, и боги накажут нас за вероломство. Пока не поздно, мы должны исправить эту ошибку: отдать грекам Елену, как мы и обещали, а также всё то, что Парис украл в Спарте.

Парис вскочил и выхватил у него из рук ораторский жезл. Он уже совершенно оправился от дневных переживаний. После прогулки с Гектором по полю боя силы и самоуверенность снова вернулись к нему, и он опять чувствовал себя героем.

— Ничего лучше ты придумать не мог?! Нет, меня такой вариант совершенно не устраивает. За это я, что ли, сегодня весь день кровь проливаю? Не отдам я им Елену, пусть и не мечтают. А золота мне не жалко, Антимах не даст соврать. Пусть хоть всё заберут.

Ранним утром троянский вестник сообщил грекам решение, принятое на совете:

— Парис согласен вернуть Менелаю всё то добро, которое он привёз из Спарты (чтоб оно ему на том свете поперёк горла встало!), но Елену возвратить отказывается. Царь Приам предлагает сегодня не воевать, а воздать последние почести погибшим во вчерашней битве.

Первым на речь вестника ответил Диомед:

— Да пусть он подавится этим золотом! Не возьмём мы у него ничего. И Елену бы не взяли. Ясно же, что мы теперь будем воевать до полной победы.

Слова Диомеда греки встретили приветственными восклицаниями. Когда шум утих, Агамемнон добавил:

— А с мёртвыми мы не воюем. Пусть сегодня будет перемирие, а завтра продолжим до полной победы.

В этот день греки и троянцы снова встретились на поле битвы. Но теперь дело проходило куда как тише. Они молча собирали тела убитых и отвозили к себе в город или в лагерь. Троянцы, у которых было принято шумно выражать свои эмоции, вели себя против обыкновения сдержанно: Приам запретил им горевать при врагах, чтобы не подавать повод для злорадства.

Привезённых покойников мыли, по возможности опознавали и предавали огню. Высоко к небу поднимались дымы погребальных костров из города и из греческого лагеря, радуя Аида и укрепляя в богах веру в собственное могущество.

Кроме погребальных обрядов у греков в этот день была ещё и другая забота: они решили окружить лагерь стеной на случай, если троянцы прорвутся: военная удача изменчива, а поддержка со стороны богов была и у той, и у другой стороны.

За работу они взялись со всем рвением: выкопали глубокий и широкий ров, повтыкали в его дно колья, насыпали высокий вал и сделали в нём ворота. К вечеру греческий лагерь выглядел неприступной крепостью.

Возвращаясь в свой олимпийский дворец после вечерней прогулки, Зевс повстречал Посейдона. Бог морей был мрачен и печален.

— Что случилось, братец? Никак беда какая?

Посейдон тяжело вздохнул и махнул рукой в сторону Трои:

— Посмотри, что греки делают.

Зевс охватил быстрым взглядом побережье Геллеспонта.

— Стену возводят. А что?

— То-то и оно, что стену, — простонал Посейдон. — Стену возводят, и хоть бы кто-нибудь принёс гекатомбу! Никакого благочестия, никакого почтения к богам в людях не осталось.

Зевс усмехнулся и пожал плечами:

— Ты что, только сейчас это заметил?

Посейдон всхлипнул:

— Так ведь стены Трои я строил! А теперь ещё и греки рядом построят стены. Кто тогда мой труд после этого оценит?!

— Ах, вот оно что! Ну, это-то дело поправимое. Греки ж там не всегда будут. Как уплывут, ты эти укрепления волнами смой и заровняй. И пусть кто только скажет, что греки там стену построили. А где та стена? Нету и не было. Уж такому богу, как ты, совсем не годится бояться конкуренции со смертными.

Окончивших к вечеру свой труд греков ждал приятный сюрприз: несколько нагруженных вином кораблей с Лемноса — подарок тамошнего царя Агамемнону и Менелаю. Братья в тот же вечер распродали среди войска этот драгоценный груз, значительно увеличив свою долю трофеев, и греческое войско до утра гуляло под аккомпанемент разразившейся ночью ужасной грозы.

Воины пили, не забывая из каждого кубка совершить возлияние мужу Геры, гадая, о чём предупреждает их громовержец этим жутковатым знамением.

 

Прерванная битва

Гроза, громыхавшая всю ночь до рассвета, предваряла утреннее собрание богов.

Зевс водрузился на трон с последним раскатом грома и оглядел присутствовавших: сегодня особенно мрачную Геру, Афродиту с забинтованной рукой, Ареса, у которого из-под кирасы тоже были видны бинты, Афину со всё ещё опухшим лицом. Она сняла шлем и попеременно прикладывала его то к одному виску, то к другому.

— Хороши! — заключил громовержец. — Надеюсь, все собрались? Никто потом не будет говорить, что не слышал или что-то не понял? Так вот, мальчики и девочки, вы в прошедшей битве себя уже как могли показали. Я вам не мешал. Сегодняшней битвой я лично займусь. Вы можете смотреть, но если кто станет впутываться — в Тартаре сгною. Я не шучу.

Зевс замолчал и огляделся, наблюдая за реакцией аудитории. Все молчали, глядя на него. Ветерком над собранием носилась общая мысль: «И ведь действительно сгноит!»

Громовержец удовлетворённо кивнул, показывая, что именно такую реакцию он ожидал, и продолжил:

— Тем, кто забыл, напомню, что в Тартаре очень крепкие ворота и очень надёжная стража. Он настолько же глубже преисподней, насколько преисподняя ниже небес, и самое страшное место царства Аида, где страдают наиболее провинившиеся перед богами смертные, истинный курорт по сравнению с Тартаром. Я от всей души желаю вам никогда не увидеть его собственными глазами. Вот и всё, что я сегодня хотел вам сказать. Вопросы есть? Возражения? Кто-то не верит, что я могу сгноить в Тартаре каждого из вас и всех вместе? Недоверчивые могут сейчас попробовать потягаться со мной. Я возьму золотую цепь за один конец, а вы за другой, и посмотрим, вы меня стянете с трона или я вас вокруг Олимпа намотаю.

Тягаться с Зевсом никто не пожелал. Наступившую тишину нарушил только слабенький голосок Афины:

— Папа!

— Что, доченька?

— Если ты грекам запретил помогать, то хотя бы можно внушать им умные мысли?

— Конечно можно, доченька. Тебе я ни в чём отказать не могу. Умные мысли это замечательно! Можешь прямо с себя начать. Внуши, наконец, себе что-нибудь умное — это будет так необычно и оригинально!

Афина надула губки и отвернулась.

Зевс закрыл собрание и взошёл на колесницу, которую ему подогнал Гермес. Громовержец отправился поближе к месту событий, на гору Ида, где на вершине Гаргар для него был оборудован наблюдательный пункт.

Остальные боги разбрелись кто куда по Олимпу. Одни запаслись нектаром и расселись перед ясновизором, другие расположились на склоне горы, откуда тоже можно было издалека наблюдать военные действия, а те, кого война не интересовала, пошли по дворцам или по своим божественным делам.

Ранним утром троянцы и греки снова сошлись в битве. В неимоверном грохоте слился стук щитов о щиты, копий о копья, победные крики и смертные стоны. Снова по троянской земле потекла кровь.

Когда солнце достигло зенита, Зевс, до сих пор только наблюдавший за ходом боя, определил шансы обеих сторон на победу таким образом: победа троянцев была неизбежна, а у греков никаких шансов не было. Достав перун, громовержец немедленно довёл это до сведения воюющих: молнии одна за другой посыпались на греческое войско, ломая строй и унося жизни десятков воинов.

Смысл этого знамения сразу поняли даже самые мужественные и могучие герои. Все греки побежали. Перед наступающими троянцами остался один лишь Нестор, но вовсе не от неуместной смелости или от непонимания воли богов: один из его коней был убит, и колесница не могла двигаться. Старик бросился отпрягать павшего коня, а в это время прямо на него мчалась уже колесница Гектора. Тут бы и закончилась долгая и славная жизнь мудрого Нестора, если бы его не увидел Диомед.

— Одиссей! Помоги! — крикнул он своему другу, но могучий царь Итаки предпочёл его не услышать, со свойственным ему благоразумием рассудив, что лучше быть живым трусом, чем мёртвым героем.

«Копьё тебе в зад!» — с досадой подумал Диомед. Ему пришлось спасать Нестора в одиночку. Остановившись рядом со стариком, Диомед крикнул:

— Бери вожжи! На Гектора!

Нестор вскочил на колесницу и, взяв управление, поскакал навстречу врагу. Диомед метнул копьё, но в Гектора не попал, убив его возницу.

Смелость Диомеда заставила многих греков остановиться и обратиться вспять. Ход боя чуть было не повернулся вопреки воле Зевса, но земля рядом с колесницей смельчака содрогнулась от близкого удара молнии. Дым и запах серы застили глаза. Кони встали на дыбы и вырвали вожжи из рук Нестора.

— Поворачиваем! — закричал старик. — Не нам с Кронычем спорить! Сегодня он за Гектора, завтра, может, за нас будет, если доживём!

— Чтоб Гектор надо мной смеялся?! — вспыхнул Диомед.

— И хрен с ним — пусть смеётся, — ответил Нестор, поймав вожжи, повернул колесницу и помчался за убегающими греками.

— Трус! Баба! Сдохни! — кричал ему вслед Гектор, уже нашедший нового возницу.

— Поворачивай! — заорал Диомед, вырывая вожжи из рук Нестора. Удар молнии в нескольких шагах от колесницы заглушил его крик, но потребовалось ещё два разряда, чтобы храбрец окончательно понял, на что ему намекает громовержец, и отказался от мысли вновь нападать на Гектора.

— За мной! — кричал Гектор троянцам. — Наша берёт! Зевс с нами!

Он вёл своё войско прямиком на греческий лагерь, на выстроенные накануне стены. Он торопился, как мог подгонял воинов, мысленно умолял коней скакать быстрее, обещая дать им в корм вино и лучшую пшеницу. В воображении он уже владел драгоценными доспехами Диомеда, которые тот выменял у Главка, и знаменитым золотым щитом Нестора.

Олимп содрогнулся от гнева Геры. Она подошла к Посейдону, наблюдавшему битву со склона.

— И ты потерпишь это издевательство?! — спросила она. — Неужели у всех богов не хватит духу противостать одному Зевсу?

— Думай, что говоришь, сестра, — проворчал в ответ Посейдон и отвернулся.

А греки бежали. Агамемнон пытался их остановить, обзывал трусами, молил Зевса уже не о победе, а хотя бы о том, чтобы уйти живым. Подняв взгляд к небу, он увидел парящего над греческим лагерем орла, несущего в когтях оленя. Это громовержец, сжалившись над Агамемноном, послал грекам добрый знак. Павшие было духом воины приободрились и снова стали оказывать яростное сопротивление.

Большой Аякс закрыл щитом своего брата — лучника Тевкра. Каждый раз, когда Аякс отводил щит в сторону, Тевкр выпускал стрелу, без промаха разившую одного из наступавших в первых рядах. Он уложил на землю многих троянцев. Агамемнон мысленно пообещал после взятия Трои первым наградить именно его.

Главной целью Тевкра был Гектор, но в него попасть не удавалось, Тевкр только убил очередного возницу троянского вождя, а Гектор, соскочив с колесницы, метнул в стрелка камень, как раз когда тот высунулся из-за щита для очередного выстрела, и Тевкр, тяжело раненый, повалился на землю. Аякс снова закрыл брата щитом, и стрелка унесли к кораблям.

Контратака греков захлебнулась. Они снова бежали к лагерю, троянцы гнались за ними, и впереди скакал Гектор, уже нашедший нового возницу. Он разил копьём отстававших от бегущих греков, заставляя других бежать ещё быстрее.

Только укрывшись за рвом и валом, греки смогли отдышаться и оценить масштаб потерь. Они взмолились богам, не ведая, насколько это сейчас бесполезно.

Но боги услышали молитву. Взбешённая Гера вбежала к Афине и не увидела её. С секунду она стояла, озирая пустую комнату, как вдруг её внимание привлекло слабое поскрипывание из угла у неё за спиной. Обернувшись, она увидела свернувшуюся калачиком богиню войны. На ней было домашнее платье, расшитое цветочками. Она сидела, обхватив голову руками, и издавала какие-то неопределённые звуки — то ли скрип, то ли стоны.

— Афина! — сказала царица богов. — Неужели мы позволим Гектору перебить сегодня всех греков?

Богиня войны подняла на неё полные слёз глаза и срывающимся голосом ответила:

— Это не Гектор, это всё мой папа. Он меня ненавидит. А я для него жизни не щадила, всё для него делала. Он меня заставил помогать этому недоумку Гераклу. Я ему помогала-помогала, а он на Гебе женился. Да мне всё равно, на ком он женился! Пусть на ком хочет, на том и женится!!! Но почему именно на Гебе?! Она же такая дура!

Гера хладнокровно выслушала эту печальную тираду и сказала:

— Там на улице кони ждут. Убьём Гектора — Зевс ничего не успеет сделать.

— Да-да, конечно, — пробормотала Афина, глотая сопли. — Иди, я сейчас выйду.

Когда Гера ушла, она поспешно сбросила платье с цветочками и облачилась в доспехи.

Для богов расстояние от Олимпа до Трои было совсем незначительным, они вполне могли преодолеть его пешком, Афина всегда так и делала, но царицы, как известно, пешком не ходят, и Гера, решившись самостоятельно вмешаться в ход битвы, отправилась в бой на колеснице.

Афина стегнула коней, и они помчались по небу, выбивая копытами хлопья тумана из облаков.

Впереди уже замаячили башни Трои, когда богини увидели стоящую на обочине облака с вытянутой рукой фигуру. Это был Гермес.

— Проскакать мимо? — спросила Афина.

— Останови. Узнаем, что ему надо.

Колесница резко остановилась. Гермес облокотился на её бортик и игривым тоном сказал:

— Привет, девчонки! До Тартара не подбросите? Вы же, как я понимаю, именно туда намылились.

— Спалились! — сквозь зубы прошипела Афина.

— Ага! — Гермес кивнул. — Кстати, Кроныч велел вам передать, чтобы вы коней не очень-то гнали. В Тартаре вовсе не так весело, как вы, очевидно, себе вообразили.

— Нам не по пути! — резко ответила царица богов. — Сам отправляйся в Тартар! Пешком!

— Да мне не к спеху, девчонки! — весело ответил Гермес.

Он подпрыгнул, захлопал крыльями на сандалиях и, изобразив в воздухе антраша, исчез. Колесница развернулась, и унылые богини отправились домой.

А Гермес соскользнул с облака обратно на Гаргар и уселся, скрестив ноги, у походного трона Зевса.

— Ну как? — спросил, не поворачивая головы, громовержец.

— Передал. Поехали обратно.

Зевс вздохнул:

— Мало она у меня ремня получала. Ох мало!

— Кто?

— Афина, конечно, не Гера же. Гера всегда такая была, её не переделаешь, а Афину я распустил. Взрослая она родилась, то есть вроде бы поздно уже воспитывать.

Когда солнце закатилось, Зевс с Гермесом вернулись на Олимп. Первое, что они увидели, — сидящие на ступенях дворца Зевса его жена и дочь. Обе выглядели так, что художник мог бы с них писать аллегорию мрачности.

— Что пригорюнились? — спросил их громовержец. — Вам радоваться надо. Ведь если бы вы сегодня помогли грекам, то обратно на Олимп уже бы не вернулись.

Афина отвернулась и промолчала, ответила Гера:

— Кому ты это рассказываешь?! Я ли тебя не знаю? Мы не собирались воевать — мы только хотели спасти хоть кого-нибудь из греков, которые целый день гибли только ради твоего самодурства.

— Гибли, — кивнул Зевс. — Целый день гибли. И завтра можешь посмотреть, как они целый день будут гибнуть. И ничем ты им не поможешь, потому что я так решил. И нечего так на меня глазами сверкать. Ты хоть иссверкайся вся, хоть до Тартара от злости дойди — ничего ты этим не изменишь и никакого впечатления на меня не произведёшь.

День закончился поражением греков. Троянцы загнали их за ров и стены, защищавшие лагерь. Гектор распорядился не возвращаться на ночь в город, а оставаться на месте и жечь огни, следя, чтобы греки ночью не спустили на воду корабли и не сбежали домой.

Гектор был, конечно, выдающийся воин. Но не стратег. Из него получился бы плохой царь. Если бы он отбросил эмоции и возбуждение, охватившее его в успешной битве, то понял бы, что надо не мешать грекам уплыть, а, наоборот, помочь им спустить корабли на воду, оттолкнуть их от берега и помахать вслед платочком. Ведь троянцам надо было спасти свою землю от нашествия, а не уничтожить всех врагов.

Но Гектор этого не понимал. Ослеплённый удачей, которую ему принесла поддержка Зевса, он вообразил, что теперь с помощью громовержца достигнет всего, чего пожелает. Он думал, что Зевс помогает ему потому, что троянцы много молились, приносили богатые жертвы, потому, что они благочестивы, а их дело правое. Он думал, что теперь Зевс должен помогать ему и дальше. Обычное заблуждение смертных. Единственное, что они могут знать о богах, это то, что боги никому из них ничего не должны.

Гектор не знал ни о сложном многоходовом плане громовержца, ни о его разговоре с Фетидой, ни о его взаимоотношениях с женой и дочкой. Не зная этого, видя только, что Зевс помогал Трое один день, Гектор всё же думал, что может предсказать действия властелина богов завтра или послезавтра. Безумец сам вынес себе приговор.

Никогда нельзя полагаться на милость сильных мира сего. Мы для них слишком мало значим — их не интересуют наши планы, а их планы нам неизвестны.

 

Делегация

Вопреки обычаю, Агамемнон созвал совещание штаба тихо, почти секретно. Глашатаи не бегали по лагерю, громко сообщая всем о предстоящем собрании, а подходили к каждому члену военного совета и тихо приглашали к командиру.

События прошедшего дня лишили душевного равновесия даже самых мужественных героев. Все были мрачны, но хуже всех выглядел Агамемнон. Не сдерживая слёз, он говорил:

— Друзья мои! Я предан! Меня опять обманул этот старый хрыч, имя которого я тут даже не хочу называть. Он посылал мне знамения и вещие сны, обнадёживал, обещал, и что теперь? Не знаю уж, какую жертву Гектор с Приамом ему принесли, но теперь этот гад помогает троянцам, а нам только и остаётся, что бежать отсюда, надеясь лишь на то, чтобы сохранить свои жизни. Надо уходить. Нам Трою не взять.

Воцарилась гнетущая тишина. Некоторое время ораторский жезл пролежал без внимания. Наконец его взял Диомед.

— Ну, раз никто ответить не хочет, скажу я. Ты, Атреич, недавно шутил по поводу моей смелости и сравнивал меня с сушёным сверчком. Ну, я тогда тоже пошучу: Зевс тебя действительно недолюбливает, если, дав корону, не дал того, на чём её носят. Иначе не стал бы ты нам делать таких предложений. Ты что, действительно думаешь, что мы сейчас побежим из Трои и станем посмешищем для всего мира? Тебя никто не держит. Беги, если тебе охота. А мы все останемся и будем воевать, пока не разгромим врагов. Я, по крайней мере, останусь. Даже если все греки окажутся такими же трусами, как ты, я со своими аргивянами останусь здесь и сумею защитить честь Эллады.

Присутствовавшие зашушукались, удивляясь дерзости Диомеда. Агамемнон чуть было не вспылил, но вовремя вспомнил, к чему приводят эти вспышки, и сдержался.

Слово взял Нестор. Как обычно, хорошенько прокашлявшись, он сказал:

— Ты, Диомед Тидеевич, воин славный, герой всеми уважаемый, в бою тебе равных нет и умён не по летам, потому и в совете даже самые почтенные люди к твоим словам прислушиваются, и никто тебе никогда не заметит, что Агамемнон твой командир и в отцы тебе годится. Никому и в голову не придёт указывать тебе, что яйца курицу не учат, что молоко у тебя на губах ещё не обсохло, что время вспоминать прежние обиды ты выбрал совсем не подходящее. Всё ты хорошо сказал и правильно, но если бы ты ещё и дело сказал, то вообще цены твоим словам не было бы. Так что уж позволь и мне, старику, от себя добавить и мысль твою разумную до конца довести. Ты, Агамемнон Атреевич, полководец выдающийся и царь великий. Всем тебя Зевс Кронович в жизни наделил: и умом государственным, и властью огромной — ни у кого ещё такого войска под началом не было, и знамениями, и снами вещими он тебя балует как никого другого из смертных. Одна вот только у тебя беда: вспыльчив очень, а как вспылишь, меры в своём гневе не знаешь. Зря ты героя нашего, Ахилла Пелеевича, обидел. Он ведь из всех воинов самый выдающийся. И мать у него богиня, связи у неё на Олимпе, не то что у нас. Вот и гневаются на тебя теперь боги, и Ахилл обижается. Помириться бы тебе с ним. У него характер крутой, легко он обиду не забудет, так что отбросил бы ты свою царскую гордость и попросил прощения и дал бы ему подарки ценные ради общего дела.

Вежливая речь Нестора была Агамемнону так же неприятна, как и грубые слова Диомеда, но не признать правоты обоих он не мог. Сейчас, когда гнев не застил ему разум, он мог рассуждать вполне здраво и понимал, что, как ни велико его войско, как ни много славных героев состоят под его началом, его успех целиком зависит от маменькиного сынка Ахилла и от папенькиной дочки Афины. Ради общего дела приходилось с этим мириться. Агамемнон, насколько мог, отбросил царскую гордость, смиренно склонил голову и ответил:

— И не говори, Нелеевич. Не знаю уж теперь, что на меня нашло. Видать, действительно блат есть на Олимпе у Ахилла и его мамаши. Вот он и отыгрался. Ладно, я готов извиниться. Дам ему золото, треножники новые, коней, что мне на скачках уже немало призов принесли, верну ему его пленницу, к которой я, кстати, ни разу не притронулся, и ещё семь таких же красавиц добавлю. А после победы отдам ему столько троянского добра, сколько его корабль сможет увезти. И двадцать троянок любых, какие ему самому понравятся, кроме только Елены Прекрасной. А когда домой вернёмся, выдам за него любую свою дочь — у меня их ещё три или четыре осталось, и дам в приданое семь городов, и сделаю своим наследником. Надеюсь, этого будет достаточно, чтобы он перестал на меня злиться? Я готов пойти ему навстречу, пусть уж и он мне навстречу пойдёт. Я ведь всё-таки старше и по возрасту, и по званию.

— Да, — задумчиво сказал Нестор, — в жадности тебя после этого никто не упрекнёт. Пусть Ахиллу теперь сообщат твои предложения те, кого он сам особенно почитает. Вот Одиссей Лаэртович и Аякс Теламонович — они его друзья, он с ними завсегда советовался. И Феникс Аминторович — воспитатель его и учитель. Феникса Ахилл обязательно послушает.

Выбор Нестора собрание дружно одобрило, и старик подробнейшим образом проинструктировал делегатов. Он наговорил им столько советов, что под конец исчерпал весь свой запас слов и объяснялся с помощью жестов и подмигивания.

Обременённые инструкциями и советами делегаты отправились к Ахиллу.

Чем ближе они подходили к его палатке, тем громче слышались леденящие душу звон и завывания.

Слава греческого войска Ахилл производил совсем не героическое впечатление. В своей большой, обложенной пёстрыми коврами, обвешанной зеркалами, обставленной золотыми светильниками и мягкими креслами палатке он лежал на кровати в позе, изображающей печаль и тоску, и предавался грусти, задумчиво бренча на трофейной, очень дорогой и красивой, но совершенно не настроенной форминге и распевая романсы собственного сочинения. До прихода гостей единственным слушателем был Патрокл — лучший друг Ахилла, настолько преданный, что не оставил его, даже когда он играл на лире.

Увидев вошедших делегатов, славный герой перестал терзать ни в чём не повинный инструмент и изобразил на лице одновременно страдальческую и милостивую улыбку. Он действительно был рад новым свидетелям своей печали.

— Проходите, друзья! — сказал он. — Я знаю, что вы пришли не для того, чтобы поддержать меня в трудный час моей жизни. Знаю, кто и зачем вас прислал. Но даже в таком качестве я рад вас видеть.

Эта речь явно была подготовлена заранее, обычно Ахилл выражался проще. Конечно, он ждал, что к нему придут, и ждал с нетерпением. Он, хоть и обещал немедля отправиться домой, специально остался, чтобы дождаться этого момента, и теперь наступали самые счастливые минуты его жизни: минуты, когда обидчик приполз к обиженному на брюхе. Многие мечтают об этом, но очень немногим удаётся до этого дожить. И хорошо, что не удаётся, ведь очень трудно повести себя в такой ситуации достойно, сохранить после этого уважение окружающих и не дать поводов для насмешек, презрения и мести.

Ахилл хотел растянуть минуты своего торжества как можно дольше, поэтому он не стал сразу говорить о деле и велел Патроклу принести вина и приготовить хороший ужин. Делегаты уже поужинали, и им было сейчас не до выпивки, но от гостеприимного предложения Ахилла они не отказались.

Лишь когда жареное мясо уже было разложено по тарелкам, а вино разлито по кубкам, делегаты перемигнулись, и Одиссей заговорил:

— Спасибо за угощение, но мы, как ты уже понял, пришли не за этим. Троянцы стоят под самыми стенами нашего лагеря. Гектор как с цепи сорвался, и, похоже, Зевс ему помогает. Ждёт не дождётся утра, чтобы пожечь наши корабли и всех перебить. Ты мог бы нас спасти, если бы решил вернуться в строй. Иначе ты пожалеешь, когда будет уже поздно. Не этому тебя учил твой отец. Он не был таким великим героем, как ты, но он никогда не бросал товарищей в беде. Агамемнон просит у тебя прощения. Он готов загладить свою вину.

Одиссей в точности перечислил все те дары, которые обещал Агамемнон. Пока он говорил, Ахилл как мог изображал на лице равнодушие. Когда же пришло время отвечать, он заговорил с уже не скрываемым торжеством:

— Скажу сразу откровенно и прямо, чтобы этот разговор бесполезно не затягивать. Раньше надо было об этом думать. Где вы все были, когда эта сволочь надо мной постоянно издевалась? Кто больше всех в нашем войске трудился для славы Атреевичей, кто за ихних жён себе анус больше всех рвал, кто ночи не спал, а все дни проводил в битвах? Я за это время штук двадцать городов захватил. Мне кто-нибудь сказал за это спасибо? Кто всё время в лагерь с горами трофеев возвращался, будто птичка к птенцам с червяком в клюве? И каждый раз вместо благодарности получал истерики и скандалы. Агамемнон всё себе забирал и раздавал своим дружкам, а мне только то, что ему казалось лишним. И всякий раз сцены мне устраивал, я-де без приказа на варваров напал. Так что ж он приказов таких не отдавал?! Мы сюда воевать пришли или в лагере как идиоты торчать? Сам он хоть раз какой-нибудь город захватил? Только и умеет, что на других наезжать. А теперь уже до того обнаглел, что пленниц у меня отнимать начал. А ведь мы все из-за чего сюда пришли? Потому что кто-то у его братца жену увёл. Выходит, только у Атреевичей жён уводить нельзя? Мужской гордости ни у кого, кроме них, тут нет? Я, может быть, эту, — тут Ахилл на мгновение задумался, обнаружив, что не знает имя пленницы, которую забрал себе Агамемнон. Вроде она говорила, что её отца зовут Брисом, а как её саму зовут, он не спросил, — которая дочка Бриса — я её, может, больше жизни любил, как если бы она мне жена была. А он её забрал и теперь, небось, с ней развлекается. Думает, я её обратно возьму? Пусть дурака ищет! Достало! Хватит! Считаете, что я воюю неправильно, так я вообще никак воевать не буду. Вы и так справляетесь. Стену, я видел, вчера построили. Думаете, она Гектора остановит? Мечтать не вредно! Теперь-то он вам покажет! Это пока я за вас воевал, он из города носу высунуть не решался, а теперь-то он уж развернётся. Я ему больше не враг. Моя служба закончилась. Завтра сажусь на корабль и уплываю к себе домой. И вам то же самое советую сделать, если у вас ещё гордость осталась. Агамемнону всё равно надо над кем-то издеваться. Не будет меня — над вами станет. Я ведь не для себя стараюсь, я не только свою честь защищаю, но и вашу — вы-то сами трусите ему поперёк говорить. Вот он вас ко мне и послал. Сам-то побоялся мне в глаза посмотреть. Хвост поджал, заскулил, как собака побитая. Купить меня захотел. Но я у него ничего не возьму, так и передайте. Хоть он мне все сокровища мира предложит! Никогда больше с ним никаких дел иметь не буду. Всё! Его для меня не существует. Раз он меня оскорбил, обобрал — второго раза не будет. И дочери его мне не надо. Один раз он уже называл меня женихом своей дочки — использовал меня, гад, как приманку, до сих пор вздрагиваю, как вспомню, в какое он меня тогда положение поставил. Пусть бы его дочери хоть красивей Афродиты и умней Афины были — даром не надо, пусть других желающих ищет, кто знатнее и послушнее. Мне мой папа дома какую угодно невесту найдёт, за меня пойдёт всякая. И заживу, наконец, как человек. И не надо мне никаких троянских сокровищ. Да и откуда там сокровища после нашей-то осады — они всё проели уже давно! Сокровища дело наживное, можно и без них прожить, а вот если помру, то никакие сокровища мне не понадобятся. Мне мама с самого начала говорила, что убьют меня здесь, а если вернусь, то доживу до старости. Короче, езжайте-ка и вы тоже по домам. Сами видите: Трою вам не взять — ей сам Зевс помогает. Я-то, по крайней мере, завтра уплыву. И Феникс вот тоже. Кстати, Феникс, оставайся у меня ночевать, чтобы тебе завтра корабль не пропустить. Или ты не хочешь со мной домой ехать?

— Что ты, сынок! — ответил старый Феникс. — Если ты уедешь, как же я без тебя один тут останусь?! Нет, сынок…

При слове «сынок» на глазах у Феникса выступили слёзы. Ахилл действительно был для него почти сыном. Своих детей у Феникса быть не могло. Когда он был ещё молод и жил с родителями, его отец стал слишком много внимания уделять юной невольнице, и мать уговорила Феникса соблазнить девушку, чтобы она предпочла его старому отцу. Феникс сделал это, и оскорблённый отец наложил на него проклятье — Феникс стал бесплодным. Он не решился поднять руку на отца, но и жить с ним вместе после этого больше не мог. Ночью он сбежал из дома и пришёл просить защиты к Пелею, который тогда ещё не был отцом Ахилла. Пелей принял его у себя, дал ему землю и оказывал всяческое покровительство. Позже, когда родился Ахилл, а Фетида ушла от Пелея, Феникс взял на себя заботу о маленьком царевиче и относился к нему, как если бы это был его сын. Последовал он за Ахиллом и к Трое. И сейчас ему больно было видеть, как его воспитанник, самый любимый в его жизни человек ведёт себя как капризная примадонна. Это был позор не только для Ахилла, но и для Феникса, так его воспитавшего.

— Нет, сынок, — продолжил он, — куда ж я без тебя. Только и ты подумай ещё раз. Даже богов можно умилостивить молитвами и подношениями. Кто других прощает, тех и боги простят, если они в чём-нибудь провинятся. А тех, кто не прощает, обиды всю жизнь будут преследовать. Если бы Агамемнон не извинялся и не предлагал тебе подарков, я бы слова не сказал, но он ведь просит прощения. Выйди на бой вместе со своими товарищами — они как бога тебя почтут.

В ответ Ахилл только презрительно усмехнулся.

— На что мне это? — ответил он. — Зевс меня ценит, а другого почитания мне не нужно.

«Почитанья другого не нужно», — повторил он, проводя ладонью по струнам, и на мгновенье задумался над тем, как эти слова можно вставить в новый романс, но, не придумав, продолжил, обращаясь к Фениксу:

— Ты сюда не для того приехал, чтобы Агамемнона передо мной защищать. Не видишь, что ли, я на него злюсь. Если ты мне друг, ты его ругать должен. А будешь его хвалить — поссоримся. Короче, ложись спать — утро вечера мудренее. И вам, друзья, спокойной ночи. Передайте Агамемнону, куда я его послал.

Он дал Патроклу знак постелить кровать Фениксу, давая остальным понять, что разговор окончен.

— Пошли, Одиссей, — сказал Аякс, поднимаясь. — Мы здесь только время теряем. От нас ждут ответа — скажем товарищам, что человек, которого мы уважали и считали другом, оказался просто мелочной дрянью. Даже убийц люди прощают, если они искупили свою вину. А этот из-за одной бабы, которую он даже по имени не знает, на говно изошёлся, когда ему семь баб взамен предлагают и ещё до хрена всего! Вот чего стоит его дружба!

Ахилл бросил на него быстрый взгляд и ответил:

— Я на тебя, Аякс, не обижаюсь. Понимаю, что ты говоришь от чистого сердца. Но тут речь идёт о моей чести, а в таких делах я никому не уступлю. Так что передайте Агамемнону: с Гектором я воевать не буду, пока он не доберётся до моих кораблей. Если доберётся, то огребёт, а всё остальное меня не касается.

Делегаты выплеснули из бокалов остатки вина и, не попрощавшись, вышли.

А Ахилл и его товарищи, позвав жриц Афродиты, легли спать. Несмотря на неласковые слова товарищей, он был счастлив и верил, что Зевс и дальше будет его во всём поддерживать. Наивный смертный! Что он знал о Зевсе и об его планах?!

Собравшиеся у Агамемнона командиры не расходились, ожидая возвращения делегатов.

— Ну?! — взволнованно спросил Агамемнон, как только они появились.

Одиссей только помотал головой.

Молчание прервал Диомед:

— Не надо было ему ничего предлагать. Он теперь только ещё больше о себе вообразил. А нам что? Уезжает он или остаётся, будет завтра воевать или не будет — его дело. Выпьем на сон грядущий — и на боковую. Завтра нам много чего предстоит.

Все одобрили предложение Диомеда и, опорожнив свои кубки, отправились спать.

 

Лазутчики

Греческие командиры отправились спать, но сон не шёл.

Агамемнон некоторое время ворочался, стараясь заставить себя уснуть, но так ничего и не добился. Он встал, оделся, вышел на стену и посмотрел на троянский лагерь. Море огней заливало равнину вокруг греческих позиций. Враги жгли костры, до ушей Агамемнона доносились шум и песни. В греческом лагере было темно и тихо.

Глядя на всё это, Агамемнон готов был рвать на себе волосы от досады. «Надо что-то делать!» — думал он, но ничего определённого ему в голову не приходило.

«Надо поговорить с Нестором. Может, он что присоветует», — решил наконец микенский царь и направился к палатке Нестора.

Ещё спускаясь со стены, он разглядел в темноте силуэт своего брата. Менелаю тоже было не заснуть, он хотел поговорить с Агамемноном, но, не застав в палатке, увидел его стоящим на валу и пошёл туда.

— Не спится, брат? — сказал он. — Я тоже всю ночь думал. Как считаешь, может, нам лазутчика к троянцам послать? Дело, правда, опасное — не всякий решится.

— Обсудить надо, — ответил Агамемнон. — Не нравится мне Гектор сегодня. Вроде бы не бог, и родители у него обычные люди, а такое творил, будто весь Олимп с Зевсом во главе на него работает. Давай разделимся. Я пойду будить командиров на той стороне лагеря, где Нестор стоит, а ты пойдёшь в сторону Аякса. Буди командиров, зови на совет. Только будь повежливее: обращайся к каждому по отчеству, говори, что это моя просьба. Я думаю, сейчас просьбу послушают скорее, чем приказ.

— Хорошо. Мне их сюда привести?

— Пожалуй, лучше там останьтесь. Я к вам приду, а то ещё разминёмся в темноте.

Они разошлись в разные стороны, и Агамемнон прямиком направился к стоянке Нестора. Тот спал не в палатке, его кровать была постелена под открытым небом. Агамемнон подошёл к ней, аккуратно ступая, стараясь не наткнуться на что-нибудь. Склонившись над стариком, он почувствовал остриё меча, приставленное к шее. Послышалось знакомое покашливание, и голос Нестора сказал из темноты:

— Кто такой? Чего тебе от меня надо?

— Спокойно, Нелеич! Это же я, — ответил Агамемнон, поднимая руки.

— А, это ты, Агамемнон Атреевич! — успокоившись, отозвался старик и убрал меч. — Что, бессонница замучила?

— И не говори, Нелеич. Ни сна, ни покоя. Совсем извёлся, о наших напастях думая. Ты, я вижу, тоже не спишь. Вставай, что ли. Пойдём караулы проверим. Там же твой сын сегодня командует. Боюсь, нападут в темноте троянцы, а часовые спят.

— Ты, Агамемнон Атреевич, Гектора-то не переоценивай. Не всё коту масленица. Вот бросит наш Ахилл Пелеевич обижаться, так сразу дело на другую сторону и обернётся. Что ты сам-то всё заботишься? А братец твой где? Это ж ему больше всех заботиться нужно — у него ведь жену увели, не у тебя. Ты уж на меня не сердись, что прямо тебе скажу: распустил ты своего брата. Ты вот о деле печёшься, а он в это время без задних ног дрыхнет. Нехорошо.

— Менелая, конечно, есть за что поругать, — возразил Агамемнон. — Раздолбай он, это не скрою, и безынициативный обычно, всё от меня команды ждёт, но сегодня он сам первый проснулся и сейчас на том конце лагеря совет собирает.

— Ну, тогда ладно, — ответил Нестор, одеваясь.

Пока Агамемнон будил Одиссея, Нестор застал Диомеда мирно спящим на бычьей шкуре рядом со своей палаткой.

— Ну ты и неугомонный, старик! — сказал он, когда Нестор растолкал его. — Неужели кроме тебя меня разбудить было некому?

— Ты, Диомед Тидеевич, правильно всё говоришь. Есть кому. Только время сейчас такое, что всем потрудиться надо. Наша судьба сейчас на лезвии бритвы висит. Вставай вот, раз молодой, и иди других командиров будить.

Все вместе направились к воротам лагеря. Убедились, что караульные не спят, и, объявив им благодарность, вышли за стену, перешли ров и, найдя свободную от трупов полянку, уселись в круг и стали обсуждать сложившееся положение.

Первым заговорил Нестор:

— Друзья командиры, раз уж мы тут с вами в такое время собрались, послушайте, как в таких случаях мы, старики, на войне поступали. Время сейчас тёмное, враги, небось, отдыхать легли. Смелости в них после сегодняшнего много, так что они не стерегутся. Напились, небось, и дрыхнут на радостях. Самое время сейчас кого-нибудь в разведку отправить: разговоры подслушать, узнать, что они дальше делать собираются, языка, может быть, взять. Дело это, конечно, опасное, но и слава тому бойцу была бы немалая. И награда высокая. Если у кого боец в отряде подходящий имеется, то пусть скажет. Мы бы тому бойцу, если ценные сведения принесёт, и звание очередное присвоили, и ценными подарками наградили: по овце с ягнёнком от каждого командира. Ну, командиры, кого на такое дело предложите?

Некоторое время герои молчали. Наконец заговорил Диомед:

— Да чего уж там! Я сам в разведку пойду. Но только если со мной ещё кто-нибудь вызовется. Вдвоём и погибать веселее, и рук больше, и ног, а главное, две головы быстрее соображают, чем одна.

Менелай, который уже и сам предлагал послать к троянцам лазутчика, тут же вскочил, но сидевший рядом Агамемнон резко схватил его за плечо и усадил обратно. Впрочем, недостатка в добровольцах не оказалось. Почти все присутствовавшие тут же вызвались идти в разведку с Диомедом.

— Жребий бросать не будем, — сказал Агамемнон. — Раз уж Диомед первый себя предложил, то пусть он сам и выбирает, с кем ему идти. Только, Тидеевич, будь добр, выбери того, от кого в бою будет наибольшая польза, без всякого лицеприятия. Не бойся никого обидеть, не смотри на происхождение, звания и прочие небоевые качества. Сейчас не время для вежливости и чинопочитания.

Говоря это, он даже немного продвинулся вперёд, как бы ненароком заслоняя брата.

— Ну, если уж самому выбирать, — ответил Диомед, — то куда ж мне без Одиссея! С его изобретательностью мы и огонь и воду пройдём. Ему и Афина помогает.

— Ладно меня хвалить, — перебил его Одиссей, поднимаясь. — Это все и так знают. Рассвет уже скоро. Идти надо.

Поскольку оружие у всех осталось в лагере, лазутчики получили шлемы и копья у стражей ворот и отправились в путь.

Они прошли совсем немного, как справа от них раздался какой-то шум. Лазутчики остановились и присмотрелись. «Цапля», — прошептал Одиссей. Всмотревшись в темноту, Диомед действительно разглядел какую-то тень. Услышав, что Одиссей тихо молится Афине, на всякий случай помолился ей и Диомед. Цапля громко закричала и захлопала крыльями, давая лазутчикам добрый знак.

Приблизившись к троянскому лагерю, герои залегли и поползли, прячась за трупами.

Вскоре они заметили при тусклом свете луны человека, бодро идущего, помахивая копьём, в сторону греческой стены. Не сговариваясь, лазутчики пропустили его мимо себя и, развернувшись, двинулись вслед за ним.

Сначала они шли пригибаясь и прячась, а после, когда расстояние до греческого лагеря стало меньше, чем до троянского, погнались открыто. Только тут троянец заметил их. На короткое время он остановился, думая, что его догоняют товарищи, чтобы что-то ему сказать, но, увидев врагов, припустился со всех ног. С перепугу он даже не сообразил, что бежит прямо в руки к врагам — путь к своим ему отрезали Одиссей и Диомед.

Так бы он и бежал, пока не наткнулся на греческую стражу, если бы Диомед, боясь, что его пленник и вся слава достанутся другим, не крикнул: «Стой! Убью!» — и не кинул в сторону убегающего копьё. Тот мгновенно остановился. Копьё воткнулось в землю, пролетев над его правым плечом. Когда лазутчики к нему подбежали, он весь дрожал и стучал зубами от страха.

— Не убивайте! — взмолился он. — Я Долон, сын глашатая Эвмеда. Он за меня какой захотите выкуп даст. Я у него единственный сын.

— Спокойно! — ответил Одиссей. — Не думай о смерти. Говори нам правду. Что ты здесь делаешь? Кто тебя и зачем послал?

— Я не виноват! Не по своей воле! Меня Гектор заставил. Он мне коней Ахилла обещал подарить, если я разведаю, как вы стережёте свой лагерь.

Одиссей ухмыльнулся:

— Губа у тебя, я вижу, не дура. Коней Ахилла! Не простые это кони. Божественной породы. С ними никто, кроме хозяина, сладить не может. Говори теперь правду: где Гектор, где хранится оружие, где стоят кони, как охраняется лагерь, когда собираетесь на нас нападать?

— Конечно, я скажу правду, — быстро заговорил Долон. — Гектор совещается с другими командирами там, у памятника Илу. Постов мало. Не спят лишь те, кто за огнём в кострах следит, и те, кто сам не хочет. Да и то только троянцы — союзникам вообще всё равно, у них же в городе ни жён, ни детей нет.

— Понятно, — сказал Одиссей. — А что, союзники с троянцами одним лагерем стоят или отдельно?

— Отдельно. У каждых свой лагерь. Если вы ищете, где проще проникнуть, идите вон туда. Там с краю остановились фракийцы. Они совсем недавно к нам присоединились и никого не знают — они, если и не спят, за своих вас примут. Там и их царь Рез со своими конями. Эх, видели бы вы его коней! — При этих словах Долон даже перестал дрожать. — Белые как снег, быстрые как ветер. И колесница вся в золоте, в серебре. А доспехи у царя такие, что богу впору носить. Вы сами пойдите и убедитесь. Меня свяжите и здесь оставьте. Потом спасибо мне скажете.

— Мы тебе прямо сейчас спасибо скажем, — ответил Диомед, доставая нож, — и заодно попрощаемся. Приятно было поговорить.

— Но вы же обещали… — начал было Долон.

— Ничего мы тебе не обещали, — ответил Диомед и перерезал ему горло.

— Завтра надо будет принести его доспехи в жертву Афине, — сказал Одиссей. — Если, конечно, она нам сегодня поможет пробраться во фракийский лагерь.

Крик цапли в темноте был ответом на эти слова.

Одиссей пометил место, и лазутчики снова направились к стану троянцев.

Фракийский лагерь они обнаружили точно там, где его указал Долон. Его действительно никто не охранял. Воины спали на разложенных на земле подстилках. Рядом с ними аккуратными рядами лежали доспехи. Царь Рез спал посередине, возле него стояли привязанные к колеснице его знаменитые кони.

Диомед, стараясь не производить шума, стал резать спящих. Одиссей оттаскивал мёртвые тела в стороны, расчищая путь коням. Он опасался, что ещё не привыкшие к войне кони побоятся идти прямо по трупам. Так, зарезав дюжину фракийцев, Диомед добрался до царя, который на сегодня стал его последней жертвой.

Одиссей отвязал коней и вывел из лагеря, погоняя своим луком: взять с колесницы бич он не сообразил. Диомед стоял, думая, стоит ли ему продолжить резать фракийцев или лучше вытащить из лагеря царскую колесницу.

«Уходить надо!» — послышался шёпот. Диомед и Одиссей одновременно резко обернулись, схватившись за ножи. Рядом стояла всё та же самая цапля.

«Только тебя нам тут не хватало!» — подумал Диомед.

— Мне тоже так показалось, — польщённо ответила цапля.

«Говорящая цапля!» — подумали оба лазутчика.

— Да нет, это такая маскировка, — сказала цапля. — Мы же в разведке. Скажите, меня не узнать! Я сначала думала совой обернуться, но так бы все сразу догадались.

— Спасибо за помощь, — нашёлся Одиссей. — Мы тебе завтра жертвы принесём.

Цапля Афина изобразила что-то вроде книксена.

— Уходить надо, — повторила она, — а то другие боги нас тут заметят. Папа сильно заругается, если узнает, что я вам помогала.

Лазутчики вскочили на коней и поскакали к лагерю.

Предостережение Афины было не напрасным. Не прошло и минуты, как Аполлон пинками разбудил оставшихся в живых фракийцев. «Тревога!» — понеслось по троянским станам. Но было уже поздно. Лазутчики даже успели подобрать на обратном пути труп Долона.

Греческие командиры, ожидавшие возвращения героев, не долго гадали, кто это к ним скачет. Радость встречи тут же сменилась восторгом от вида чудесных коней Реза. Быстро рассказав о своих приключениях, Диомед пошёл привязывать коней, а Одиссей отнёс труп Долона к своей палатке, чтобы подготовить жертвоприношение Афине.

Вскоре Диомед подошёл к палатке Одиссея и, заглянув туда, увидел царя Итаки, что-то пишущего при свете лампады.

— Чего это ты? — удивился Диомед.

— Да так, стихотворение сочиняю, — ответил Одиссей, поспешно прикрывая рукой свои записи.

— Да ты что?! Не знал, что ты поэт.

— Я и сам не ожидал. Ко мне сейчас муза внезапно пришла.

— Интересно. Дашь почитать?

Одиссей замялся:

— Нет, это очень личное.

— Письмо Пенелопе?

— Ну да. Что-то вроде этого.

— Понятно. Я сейчас купаться иду. Пошли освежимся.

— Иди, я сейчас допишу и к тебе присоединюсь.

Искупавшись и приняв ванну, герои присоединились к остальным командирам и пировали с ними до самого утра.

 

Подвиги Агамемнона

Чуть только рассвело, в лагерь греков с неба спустилась богиня раздора Эрида. Забравшись на корабль Одиссея, стоявший в самой середине, она набрала полную грудь воздуха и на всю округу заорала: «Подъём!»

Её голос долетел аж до Олимпа. Сам собой засветился экран ясновизора, и на нём крупным планом появилось лицо Агамемнона, призывающего воинов готовиться к бою. Он выглядел очень браво и бодро, хоть и не спал всю ночь. Удачная ночная разведка воодушевила его, он снова поверил в то, что боги на его стороне, рвался в бой и надеялся на успех.

С экрана грянули совместно сочинённые Герой и Афиной фанфары, которые разбудили богов, ещё не проснувшихся от божественного вопля из греческого лагеря.

Боги собирались у ясновизора. Лично участвовать в сегодняшней битве Зевс разрешил только Эриде, да и то лишь потому, что стервозная богиня точно никому не будет помогать. Все были недовольны этим решением. Ворчали, что Зевсу тогда уж и самому не следовало бы вмешиваться в войну. Никто не мог предсказать, кому Зевс отдаст победу, но все сходились на том, что он ведёт себя неспортивно.

Властелина богов эти разговоры не беспокоили. Он водрузился на трон, стоявший на самой высокой вершине Олимпа, и оттуда наблюдал за подготовкой к бою. Рядом не было никого. Никто не мог даже попытаться угадать или прочесть его мысли. Даже Гермес был сегодня не с ним, а вместе с остальными обитателями Олимпа, в толпе богов, располагавшихся перед ясновизором.

Они приветствовали друг друга, коротко переговаривались, садились на заранее подготовленные скамьи, стараясь занять места получше. Геба и Ганимед разносили нектар. Посейдон, усаживаясь перед экраном, вздохнул и мечтательно произнёс: «Эх, сюда бы гекатомбу!» Вздох подхватили многие боги, но тему никто не поддержал.

Пока на Олимпе обсуждали предстоящий бой, делали прогнозы и ставки, Агамемнон надевал свои лучшие доспехи, присланные ему с Кипра. Даже до этого далёкого острова дошли слухи о великом походе греков против Трои, и царь Кинир прислал греческому вождю это уникальное произведение искусства. На плечо Агамемнон надел расшитую золотом перевязь, на которой висел в серебряных ножнах меч с золотой рукоятью. Щит предводителя греков, украшенный головой Горгоны, мог бы сравниться с эгидой Зевса в своём совершенстве. Конская грива устрашающе покачивалась на гребне шлема. Два копья в его руках сверкали своими медными наконечниками. Всё это было на крупном плане, который под звуки фанфар видели на экране олимпийские боги.

Кровавая роса выпала в это утро на поле брани, предвещая богам интересное и впечатляющее зрелище.

Троянцы строились на возвышенности напротив греков, с позиций которых хорошо было видно, как зловеще сверкает щит Гектора.

Под радостный визг Эриды оба войска устремились в битву.

В первые же минуты боя грекам удалось прорвать строй противника. Агамемнон бросился в образовавшийся проход и сразил первого попавшегося на пути троянского командира. Боги зашумели, вскакивая с мест.

— Кто это? Что случилось? — спрашивали сидевшие в задних рядах.

— Это Агамемнон убил Бианора — пояснил Гермес.

— Что? Кого? Кому? — спрашивали не расслышавшие.

Гермес поднялся со своего места и заговорил громким, звонким голосом, заглушавшим общий шум:

— Итак, Агамемнон вырывается вперёд. После Бианора он втыкает копьё в лоб его вознице Оилею. Шлем не помогает. Всё смешалось в голове у Оилея. Сейчас Агамемнон нападает на колесницу сыновей Приама Иза и Антифа. Конями правит Из — это побочный сын. У Приама всего пятьдесят сыновей. Теперь уже меньше. Кстати, эти двое уже как-то попадали в плен к Ахиллу. Он их тогда вернул Приаму за выкуп, но сегодня им не так повезло. И никто из троянцев на помощь не пришёл. Стыдно смотреть.

А сейчас мы видим сыновей Антимаха, который в своё время получил взятку от Париса и советовал троянцам не возвращать Елену Менелаю. Они просят у Агамемнона пощады, но, естественно, им не на что рассчитывать. Пусть теперь благодарят своего папашу — Агамемнон взяточников не любит. Ох ты, как он порубил Гипполоха! Отцу его теперь по частям придётся собирать.

Бой между тем продолжается. Греки наступают, в пыли ничего не видно. Агамемнон опять срубил какие-то головы. Не разберу чьи.

Сейчас мы видим пустую колесницу, которая без толку носится между бойцами. Возница сегодня, очевидно, доставит коршунам больше радости, чем своей жене.

Гектора Кроныч пока не выпускает на поле. В смысле зрелищности это правильно: зрителям сложно следить сразу и за Гектором, и за Агамемноном.

Агамемнон преследует отступающих. Он уже почти дошёл до ворот противника.

Мы видим, как Гектор, сойдя с колесницы, вновь строит к бою своих воинов. Посмотрим, удастся ли им теперь отразить Агамемнона.

На экране Ифидамас — сын Антенора. Он совсем недавно женился на дочери своего воспитателя Киссея. Посмотрим, будет ли ему чем похвастаться перед женой. Агамемнон мечет в него копьё и промахивается. Ифидамас втыкает копьё Агамемнону ниже кирасы, но пояс не пробивает. Остриё копья гнётся. Агамемнон вырывает копьё из рук противника и наносит удар мечом по шее. Красивый удар. Посмотрим его ещё раз при повторе. Не повезло молодожёну. Столько подарков дал невесте — и ничего взамен не успел получить. Теперь без головы он ей, конечно, не нужен. Но посмотрите, его старший брат Коон, кажется, собирается отомстить Агамемнону. Тот его пока не видит. Мечет копьё! И протыкает руку Агамемнона. Но тот остаётся на поле. Коон пытается за ногу оттащить тело брата. Прикрывается щитом. Агамемнон атакует! Удар! И теперь у Антенора уже два безголовых сына.

Агамемнон продолжает сражаться, несмотря на травму. Нет, всё-таки не продолжает. Уходит с поля, так и не дойдя до ворот. Досадно. Нам будет его не хватать.

Ага, что я говорил! На поле выходит Гектор. Он ведёт в атаку целую рать троянцев. Вы только посмотрите, что он вытворяет! Рубит направо и налево. Так, это был сейчас Ассей, сразу за ним Автоной, Опид, Долоп, Агелай, Офелтий, Ор, Эзимн, Гиппоноой — это те, кого я знал. Рядовых бойцов называть не буду. Это просто ураган какой-то, я уже не могу дальше перечислять его жертвы. Кажется, он собирается гнать греков до самых кораблей.

Неужели никто не попытается его остановить? Может, Одиссей? Конечно, смотрите: он зовёт Диомеда, и сейчас они, видимо, попытаются вдвоём задержать Гектора. Это может у них получиться. Они бросаются на прорыв! Навстречу им мчится колесница Фимбрея. Диомед протыкает его копьём! Хороший удар, прямо в сердце. Одиссей сбрасывает возницу. Слаженная работа, приятно смотреть. Всё ближе подходят к Гектору. На ловца и зверь бежит. Кажется, нам предстоит интересное зрелище. Нет, опять им на пути попадается колесница. Это сыновья Меропа, известного предсказателя. Он их отговаривал идти на войну, посмотрим, верно ли было его предсказание. Совершенно верно. Зря они не слушали папу — теперь они его уже никогда не увидят. Молодец Диомед! Посмотрим, кого сейчас бьёт Одиссей. Гипподам. Гиперох. Отличные удары! Кажется, грекам удаётся сравнять положение. Но вот и Гектор заметил Диомеда с Одиссеем и повернул войско к ним. Диомед кидает копьё! Попадает! Нет, копьё отскакивает от шлема. Хороший шлем — подарок Аполлона. Но всё-таки Гектор контужен. Смотрите: он останавливается. Падает на колено. Сейчас Диомед к нему подбежит. Не успел! Гектор снова поднимается. Вскакивает на колесницу. Отъезжает назад, чтобы прийти в себя. Ох, как Диомед негодует! Но Гектора не преследует. Наклоняется, чтобы снять доспехи с убитого троянца.

О, смотрите: а вот и Сашка! Парис, давно мы его не видели. В бой не рвётся, прячется за могилой Ила и целится из лука. Стреляет! Мимо. Нет, кажется, всё-таки попал. Стрела вонзается в правую пятку Диомеда. С такого расстояния мог бы выстрелить и лучше. А радуется-то как! Как немного человеку надо для счастья! Он думает, что, попав в пятку, можно кого-то убить. Диомед бранится! Обзывает Париса трусом, мазилой, бабником, слабаком, девчонкой и… А вот последнее слово было лишнее. Он, конечно, на поле брани, но знает же, что боги смотрят и слушают. Выдернул стрелу. Похоже, ему всё-таки придётся уйти с поля.

Одиссей остаётся один. Думает, убегать ему или остаться. Поздно. Его уже окружили. Он хорошо держится. Ранит в плечо Дейопита. Убивает Фоона, Эннома. Херсидам получает пику в живот. Это он сейчас по земле катается.

Одиссей убивает Харона. Брат Харона, Сок, пытается что-то возразить Одиссею. Какой удар! Копьё пробивает и щит Одиссея, и доспехи, и, кажется, пронзает ему грудь. Неужели убит? Нет, только ранен. Отходит назад. Какая сила духа! Он так рявкнул на Сока, что тот испугался и побежал. Не получилось. Копьё Одиссея его догнало.

Одиссею явно нужен врач. Троянцы набрасываются. Он зовёт на помощь. К нему пробивается Аякс. Не успеет. Троянцы сейчас разорвут Одиссея как шакалы оленя. Но на всяких шакалов найдётся лев. Аякс закрывает Одиссея своим знаменитым огромным щитом. Отражает атаки троянцев. Дорикл, Пандок, Лизандр, Пираз, Пиларт. Сколько народу сразу загубил Аякс! И это не считая коней и рядовых бойцов!

Посмотрим, что сейчас делает Гектор. Вы его видите на левом фланге у реки. Вот он крушит греческие ряды между Нестором и Идоменеем.

Ой, кто-то ранит стрелой Махаона — главного греческого фельдшера. Кажется, это опять был Парис. Вот это неудача! Фельдшер сегодня нужен грекам живым. Нестор загружает доктора на колесницу и увозит в лагерь.

Гектор замечает Аякса. Направляет колесницу к нему. Как он помчался по трупам! Только брызги крови летят.

Аякс, кажется, засмущался. Стоит, коленками перебирает. На льва он уже не похож. Скорее на осла, которого дети палками гонят с поля. Он отступает. Медленно, неохотно, но уходит. Эврипил пытается пробиться к нему на помощь, но получает от Париса стрелу, скажем так, в бедро. Шурик-то наш всё лучше и лучше стреляет! Скоро он так стрелять научится, что даже и убьёт кого-нибудь. Эврипил останавливается, отступает, призывает других поддержать Аякса. Воины закрывают его щитами. Аякс уходит под их защиту. Ему нужен отдых. Мне, кажется, тоже.

Гермес отхлебнул нектара и огляделся. Трон Зевса на вершине Олимпа стоял пустой. Пока Гермес по заданию громовержца развлекал богов комментариями, тот незаметно перенёсся на свой командный пункт и оттуда руководил сражением.

Было ещё не совсем ясно, грекам он помогает или троянцам, но грекам приходилось явно хуже. Почти все их герои были ранены. Ранен был и доктор Махаон, которого мчал в лагерь Нестор.

Ахилл сидел на корме своего корабля и, время от времени потягивая вино из кубка, поглядывал на сражение и неторопливо перебирал струны форминги.

— Эй, Патрокл! — лениво прокричал он.

Патрокл вышел из палатки и подошёл к кораблю.

— Дерьмово им там приходится, — с удовлетворением сказал Ахилл. — Скоро они мне ноги целовать будут. Сходи узнай, кого это сейчас Нестор на колеснице повёз.

Патрокл удалился, а Ахилл, отложив формингу, закрыл глаза и предался мечтам. Уже сегодня они должны стать реальностью: гордый Агамемнон будет целовать ему ноги, а Ахилл презрительно оттолкнёт его, как собаку. Ради этого Ахилл до сих пор и не уплыл домой, хоть и грозился каждый день. Уж больно хотелось увидеть унижение главнокомандующего. Теперь уже ждать осталось совсем недолго.

Нестор и Махаон постояли немного на берегу, пока свежий морской ветер обсушил их взмокшие от пота хитоны. После этого они вошли в палатку Нестора и угощались там вином с лёгкими закусками, когда к ним заглянул Патрокл.

— Здравствуй, Патрокл Менетиевич! — приветливо сказал Нестор и, пожав Патроклу руку, потянул его к столу. — Заходи, присаживайся, выпей с нами. Не стой в дверях — в ногах правды нет.

— Спасибо, Нестор Нелеевич, — отвечал Патрокл, упираясь. — Не могу я с вами сидеть. Ты же знаешь, какой у Ахилла характер. Устроит скандал, если задержусь. Он мне велел только узнать, кого ты раненого на колеснице вёз. Но я уже и так вижу, что это доктор Махаон.

— Что это нашего героя вдруг стали интересовать раненые товарищи? Но, если уж он любопытствует, можешь передать ему, что почти все наши командиры ранены: Диомед Тидеевич, Одиссей Лаэртович, Агамемнон Атреевич. Это те, кого я сам видел. Но Ахилла Пелеевича это, знать, не шибко печалит. Он, значит, ждёт, когда троянцы корабли спалят, а нас перережут. Ну да боги ему судьи. Эх, был бы я сейчас так же силён, как в молодые годы бывало! Когда я элеян бил, соседей наших, за то, что они у нас скот воровали. Как я тогда их предводителя Итимонея Гипироховича копьём угостил! Его сельское войско от одного моего вида сразу разбежалось. А сколько скота я тогда от него домой пригнал! Одних овец пятьдесят стад. И волов столько же. И свиней столько же. А коз вообще никто не считал. И коней сто пятьдесят. Это если только одних кобыл считать. И при всех ещё жеребята. И это всё я один сделал. Вот я какой был по молодости. А что, приходилось. Всех моих братьев ведь Геракл убил, так вот я, значит, с малолетства был в семье за старшего. Ну, соседи-то и обрадовались, что в семье богатырей не осталось. А самым зловредным соседом у нас был царь Авгий. Большой лошадник, но неряха. Конюшни отродясь не чистил. Наша колесница тогда на скачках первый приз взяла, так он не только приза не выдал, а коней себе забрал, а возницу прогнал с позором. Думал, что у нас постоять за себя некому. Отец мой когда узнал, что я на войну собрался, так идти запретил, колесницу запер и ключ забрал. Но я всё равно на войну пошёл. Пешим. Афина мне тогда помогала. Я ей потом корову в жертву принёс. Какая битва была! Они-то думали, что легко нас побьют, да не тут-то было! Я сразу захватил себе колесницу, на которой зять Авгия, Мулий, ехал. Жена его, Агамеда, все целебные травы знала, какие только бывают. Обрушился я на той колеснице на врагов, будто чёрная буря. Ох и побежали они от меня! Я тогда один пятьдесят колесниц захватил, и на каждой по два воина. Никто из них живым от меня не ушёл. Как меня войско тогда славило! Так и говорили: «Кроныч среди богов первый, а Нелеевич среди людей». Были там…

— Спасибо, Нестор, — перебил его Патрокл. — Пойду я к Ахиллу.

— Пойди, конечно, пойди. Скажи ему, что сам же он потом жалеть будет, что только о себе думал, когда его товарищи с врагами бились. Кому, как не тебе, ему это сказать! Он тебя хоть и сильнее, но ты ведь старше. Он должен тебя послушаться. Вас ведь с Фениксом для того с Ахиллом и послали, чтобы вы ему советом помогали, наставляли, как поступать правильно. А вы его не наставили. Нехорошо. Товарищей своих он не слушает, но от друга-то старого как совет не принять! А если уж он сам воевать не хочет, пусть хоть тебя отпустит. Ваш отряд свежий, в бою не участвовавший. Можете исход битвы решить. А если троянцы тебя за Ахилла Пелеевича примут, то, может, испугаются и побегут, как раньше от него бегали.

Отвязавшись от гостеприимного Нестора, Патрокл побежал обратно. На полпути он встретил уныло хромающего Эврипила. Он медленно брёл, обливаясь потом, по лагерю. Сзади у него торчала стрела, из раны сочилась кровь.

— Что там, Эврипил? — спросил Патрокл. — Наши ещё держатся?

— Нет уже, — с трудом ответил Эврипил. — Почти всех троянцы из строя выбили. Скоро до кораблей отступим.

Патрокл подставил ему плечо.

— Пойдём, — сказал он. — Нас с Ахиллом в детстве учили оказывать первую помощь. Мы тебе стрелу вынем и рану перевяжем, а то Махаону сейчас самому врач нужен.

 

Прорыв

Пока Патрокл оказывал первую помощь раненому Эврипилу, троянцы уже подошли к укреплениям греческого лагеря. Греки отстреливались, укрывшись за стенами.

Гектор рвался вперёд, но кони остановились у рва, боясь торчащих оттуда кольев.

— Коням ров не перейти, — сказал Полидамас — один из троянских командиров, — а если и перейдут, нас туда обратно сбросят, и даже весть о нашем поражении в Трою некому будет принести. Надо спешиться.

Гектор, ничего не ответив, сошёл с колесницы, вслед за ним то же самое сделали и остальные троянцы. Они построились и, сомкнув щиты, приготовились к последней, как они надеялись, атаке.

В это время над полем боя пролетел орёл, несущий в когтях змею. Как раз когда он пролетал над троянцами, змея извернулась и укусила орла. Тот громко закричал и выронил её.

— Это плохой знак, — сказал Полидамас Гектору. — Так и мы не сможем удержать свою жертву. Надо остановиться.

— Лучше ничего не придумал?! — грозно ответил командир. — Ты или трус, или дурак, если такое предлагаешь. Мне сам Зевс победу даёт, а ты на каких-то птиц смотришь. В гробу я видел и всех птиц, и все приметы. Лучшая примета — сражаться за родину. Ты не примет, а меня бойся! Ещё раз такие разговоры услышу, и тебе точно уже не придётся ни с кем воевать!

Зевс, следящий за боем с вершины Иды, удовлетворённо кивнул. Для очистки совести он должен был предупредить троянцев, что дарованное им сегодня военное счастье не будет вечным, но при этом он заранее знал, что Гектор это знамение проигнорирует. Ну что ж, теперь он, значит, сам виноват, а осуществлению плана Зевса ничто не мешает.

Завязалась битва за стену. Троянцы пытались её разрушить, греки её яростно защищали.

Подняв с земли валун, Гектор с размаху выбил ворота, открыв своим воинам путь в лагерь и к кораблям. Стена, ещё вчера казавшаяся грекам надёжной защитой, сдерживала врагов совсем не долго.

Наблюдавший за этим со склона Олимпа Посейдон стукнул себя кулаком по лбу и в отчаянии закричал:

— А я-то, дурак, с Гермесом поспорил на гекатомбу, что греки сегодня победят! Что же теперь будет?!

— Ничего не будет, — равнодушно ответила Гера. — Не видать тебе гекатомбы.

— Вот беда! Вот горе-то! — запричитал Посейдон, обхватив голову руками. — Никогда больше с Гермесом ни о чём спорить не буду. Знал ведь, что облапошит. Такой прохиндей!

Зевс, убедившись в неотвратимости победы троянцев, отвёл взгляд от Трои и осмотрел окрестности Геллеспонта и Чёрного моря.

Как раз в это время на живописный берег лесной речки вышла молоденькая нимфа, чтобы набрать воды. Она наклонилась, поправила чудные русые волосы, любуясь на себя в гладкой, как зеркало, воде, зачерпнула кувшином, отставила его, распрямилась, томно потянулась.

Громовержец эту нимфу никогда раньше не видел. Он даже привстал, чтобы рассмотреть её получше.

Посейдон ткнул Геру локтем и сказал:

— Зевс отвлёкся. Прикрой меня, сестрица, в случае чего, — и стремительно бросился на помощь отступающим грекам.

— Конечно, брат, прикрою, — рассеянно пробормотала Гера.

А Посейдон в три прыжка добрался до своего подводного дворца, быстро запряг колесницу и поскакал к греческому лагерю. Море расступилось перед ним. Кони, выскочив на поверхность, поднимая копытами снопы брызг, мчались по волнам, пугая рыб и проплывавших мимо китов. Дельфины прыгали вокруг, образуя как бы почётный эскорт морского бога.

Оставив колесницу в пещере на островке недалеко от Трои, Посейдон переместился в гущу греческих воинов. Он всё ещё опасался, что Зевс его заметит, потому для маскировки принял образ Калханта. Он знал, что настоящий Калхант точно среди защитников лагеря не появится, а будет в течение всего боя прятаться у себя в палатке и молить богов, чтобы они защитили его священную персону, так что недоразумений и комических сцен с двойниками можно было не опасаться.

Оказавшись рядом с двумя Аяксами, он вскричал громовым голосом:

— Парни! Бейте Гектора! Этот псих тут из всех самый опасный!

Сказал и, взмыв вверх, перенёсся на другой конец битвы.

Первым пришёл в себя Аякс Малый.

— Знаешь, Аякс, — сказал он, почесав затылок под шлемом, — а ведь это был не Калхант. Твоим щитом клянусь. Это был какой-то бог. Я богов за сто шагов чую.

— Точно, Аякс, — ответил ему Аякс Большой. — Пойдём, что ли, Гектора бить.

А Посейдон носился от одного командира к другому, произнося всё более пламенные речи, всё больше поднимая боевой дух воинов. И вот уже растерявшиеся и смешавшиеся толпы греков выстраивались вокруг Аяксов, тесно смыкая ряды, готовясь отразить натиск троянцев и отбить их от кораблей за стену, а может быть, и дальше, до самого города.

Ровный ряд щитов, из-за которых торчали копья, встретил троянцев, ворвавшихся в лагерь. Живая стена представлялась мощнее и опасней той стены, которую только что удалось преодолеть нападавшим.

Гектор налетел на греческую фалангу, но был отброшен назад встретившими его остриями копий и отступил, призывая воинов прорвать строй врагов. Первым призыв услышал его брат Деифоб. Прикрываясь щитом, он ринулся вперёд, но тут же в его щит с силой ударило копьё критского героя Мериона. Щит оно, правда, не пробило, сломавшись, но воткнулось крепко и остудило пыл Деифоба. А Мерион выругался и пошёл за другим копьём.

Подходя к палаткам критян, он увидел своего командира — критского царя Идоменея, который стоял навытяжку перед разъярённым Калхантом. Обычно безобидный и трусоватый предсказатель метал громы и молнии, размахивал огромным трезубцем и орал:

— По тылам шляешься, сукин сын, за спинами товарищей прячешься, когда все с троянцами воюют! Под трибунал у меня пойдёшь! Другой бы у меня уже каракатиц кормил — тебе дам шанс оправдаться. Чтоб сейчас у меня в строй встал, селёдкин хвост! Лично прослежу!

Идоменей, который ненадолго отлучился из боя, чтобы проводить раненого товарища, смотрел на бешеного жреца, побледнев и даже не пытаясь ничего возразить, только беззвучно шевелил губами.

Когда Калхант повернулся к нему спиной и растворился в воздухе, проштрафившийся царь шумно выдохнул и молнией рванулся к сражающимся грекам, но, не пробежав и трёх шагов, столкнулся с Мерионом.

— Что по тылам шляешься?! — рявкнул Идоменей. — Быстро встал в строй — лично прослежу!

— Ты чего, Девкалионыч? — спокойно ответил Мерион. — Я за копьём пришёл. Своё я сломал о Деифоба. Крепкий троянец попался.

— Вон, возьми, у моей палатки стоят, — уже спокойнее сказал Идоменей — и вдруг с жаром выпалил, обращаясь то ли к Мериону, то ли к другому, невидимому собеседнику: — Хоть одно бери, хоть двадцать, можешь ещё щитов набрать, или шлемов, или доспехов — у меня их сколько угодно, и все мной в бою взяты, у врагов. Я в жизни никогда ни за чьими спинами не прятался. Я и сейчас в бой иду, а не в палатке прохлаждаться.

— Так ведь и у меня самого всего этого навалом, — ответил Мерион. — Я ведь, чай, тоже не из последних бойцов — уж ты-то знаешь. Только мне до своей палатки дальше идти, так что я у тебя копьё возьму.

— Знаю. С таким, как ты, и в разведку пойти можно. Ты хороший боец, это уже по твоему лицу видно и по осанке, когда ты в бой идёшь. У иного вояки цвет лица каждую секунду меняется и поза каждую секунду другая: то присядет, то согнётся, то наклонится. Дрожит весь, смерти ждёт. Ты в сражении спокойный, видно, что боя ждёшь, а не смерти. А если и убьют тебя, то явно не в спину. Ладно, пойдём, что ли, пока опять какой-нибудь идиот не разорался.

В это время Нестор в своей палатке занимал беседой раненого Махаона.

— Что ж они так голосят? — сказал Нестор, отставляя кубок. — Они там, за стеной, такой ор подняли, что даже здесь слышно. Схожу посмотрю, что там делается. А ты, Махаон Асклепиевич, отдохни пока, ванну прими, силы восстанавливай.

Сказав это, он вышел на улицу, собираясь подняться на стену и осмотреть поле боя. Но никуда идти не пришлось. Бегущих греков он увидел сразу, а бой шёл уже не за стеной, а в самом лагере. Троянцы рвались к стоящим на берегу кораблям.

Первой мыслью старика было броситься в битву и повести за собой перепугавшихся греков, но Нестор сразу вспомнил, что он уже не в том возрасте, и вместо этого пошёл к палатке Агамемнона.

Там он застал уже собравшихся раненых командиров: Агамемнона, Диомеда и Одиссея.

— Нам, чтобы построить стену, потребовалось больше времени, чем троянцам, чтобы её прорвать, — как раз говорил Агамемнон. — Похоже, не один Ахилл на меня теперь обижается, а всё наше войско. Воевать уже никто не хочет. И Зевс на сторону врагов переметнулся. Вот и верь после этого его снам и знамениям — орлам всяким, летающим по правую руку. Верить в наше время можно только Гектору, он своё слово, в отличие от Зевса, держит: обещал нас разгромить и разгромил. Но это всё дело прошлое, не о том сейчас надо думать. Те корабли, что ближе к берегу стоят, надо уже сейчас начинать спускать на воду. Ночью, надеюсь, троянцы бой прекратят, и мы тогда спустим остальные. Если сейчас начнём, то к утру сможем уже уплыть.

Одиссей косо взглянул на Агамемнона и ответил:

— Другого я бы за такие слова убил на месте. Не то тебе войско под команду досталось. Тебе трусами надо командовать, а не нами. Ты предлагаешь нам бежать после того, как мы столько сил тут уже потратили и столько народу положили? Твой план не только труслив, но и неосуществим. Спускать на воду корабли сейчас, во время боя? Мало троянцам и без этого радости? Представляешь, как это их воодушевит? А наши, если это увидят, точно воевать бросят, и троянцы всех перебьют прежде, чем мы спустим на воду хоть один корабль. Вот что ты предлагаешь, командир.

— Это я вас проверял, — ответил Агамемнон, смущённо отводя взгляд. — Конечно, я не стану отдавать такой приказ. Если у кого-нибудь есть лучшие предложения, то я готов их выслушать.

— У меня есть лучшие предложения, — сказал Диомед, глядя почему-то на Нестора. — Если вас, конечно, не смущает то, что у меня молоко на губах не обсохло, что некоторые тут мне в отцы годятся, а яйца не учат куриц. Надеюсь, мне позволят говорить, приняв во внимание славу моего геройски погибшего под Фивами отца и деда, о подвигах которого вы и сами, надеюсь, знаете.

— Ну, говори уже, — проворчал Одиссей. — Хватит дурака валять — нашёл время!

— Так вот, если вас не смущают мой возраст и моё происхождение, я предлагаю выйти сейчас к войску. Воевать нам, конечно, не надо — мы ещё слишком слабы, но показаться нашим, ободрить их и поддержать мы можем.

Агамемнон хотел что-то ответить, но в этот миг перед ними вдруг появился Калхант. Подняв над головой трезубец, он закричал:

— То-то радости сейчас Ахиллу — смотреть, как его товарищи бегут. Не доставим ему этого удовольствия! Пусть он со злости зубы сотрёт, проклятый людьми и богами. А нас боги любят, они нам помогут. — И как бы в подтверждение своих слов он взревел громовым голосом, какого нет ни у одного смертного: — Вперёд!!!

 

Пояс Афродиты

Крик Посейдона долетел до Олимпа, и Гера вздрогнула, его услышав. Она испуганно перевела взгляд с бога морей, сражавшегося под Троей, на Зевса, сидящего на Гаргаре, но тот настолько увлёкся наблюдением за молоденькой нимфой, которая, набрав воды, решила заодно и искупаться, что ничего не услышал.

Однако нельзя было рассчитывать, что следующая такая неосторожность не привлечёт к себе внимания громовержца, да и кто знает, сколько ещё времени он, забыв про всё на свете, будет пялиться на купающуюся девушку, которую Гера в мечтах уже несколько раз задушила, четвертовала и утопила вместе со своим любвеобильным супругом.

Терпеть происходящее Гера больше не могла. Она беспокоилась за Посейдона, которого обещала прикрыть, да и назревание очередного романа её супруга Гере совсем не нравилось. Она посмотрела на шумную толпу собравшихся у ясновизора богов и сразу заметила Гипноса, который стоял с краю с бокалом нектара.

Тихий и невзрачный бог сна заметно выделялся среди остальных богов, прыгавших, кричавших и размахивавших руками при каждом удачном ударе Аякса или Гектора. Гипнос вообще был мало похож на бога: роста он был небольшого, телосложения щуплого, взгляд его был томный и печальный, а говорил он всегда вкрадчиво и тихо, будто боялся кого-то разбудить.

Гера знаком подозвала его к себе, взяв за руку, отвела в сторону и сказала:

— Дорогой Гипнос, власть твоя и над богами, и над людьми безгранична. Мог бы ты сделать мне одно небольшое одолжение, за которое я была бы тебе очень благодарна? Мой сын Гефест на днях показывал мне эскиз нового трона. Он будет изготовлен из чистого золота и великолепно отделан самыми мягкими тканями, на нём можно будет не только сидеть, но и лежать. Я сразу подумала, что этот трон тебе подойдёт как нельзя лучше. Он будет твоим, как только ты выполнишь мою пустяковую, в сущности, просьбу.

Гипнос застенчиво улыбнулся:

— Всё, что пожелаешь, царица.

— Я беспокоюсь о муже, — непринуждённо ответила Гера. — Он в последнее время себя совсем не бережёт, работает на износ, почти не отдыхает. Он подорвёт своё здоровье, и это будет большая беда для всего мира, не только для меня. Я ему об этом уже говорила, но он меня не слушает — для него дело прежде всего. Не мог бы ты сейчас навести на него крепкий здоровый сон, чтобы он расслабился и восстановил свои силы?

Гипнос изобразил на лице удивление.

— Усыпить Зевса сейчас, когда он руководит битвой за греческие корабли и под страхом заключения в Тартаре запретил ему мешать? Ты шутишь! — Гипнос беззвучно засмеялся.

— Когда я шучу, обычно не смеются, а плачут.

Хотя Гера и сказала это спокойно, без всякой угрозы в голосе, Гипнос сразу перестал смеяться и тихим, извиняющимся голосом ответил:

— Он ведь до сих пор зол на меня. Один раз я по твоей просьбе уже усыплял его и чудом избежал молнии — хорошо, что мать за меня заступилась. Я тогда легко отделался, но повторить это я бы не решился. Второй раз он меня не простит.

— Что за пустяки ты говоришь! — сохраняя на лице непринуждённую улыбку, сказала Гера. — Тогда он помогал своему сыну Гераклу, но Гектор-то ему, насколько я знаю, не сын. Из-за него он, конечно, не станет так свирепствовать. Кстати, если ты всё ещё хочешь жениться на Пазифее, то я могу это устроить.

В мутном взгляде Гипноса на мгновение появился какой-то блеск. Он вскинул было голову, но сразу снова её опустил и печально ответил:

— Я очень благодарен тебе за это предложение, но, боюсь, в Тартаре мне будет не нужна невеста. Зачем ты обратилась ко мне? Поговори с Гермесом: он тоже умеет усыплять, и отношения с Зевсом у него гораздо лучше.

— Спасибо за совет. Пожалуй, я так и сделаю, — ответила Гера и, скрыв досаду, двинулась прочь.

Гермес действительно умел усыплять не хуже Гипноса, и отношения с Зевсом у него были хорошие, но именно поэтому Гера и не собиралась к нему обращаться. Конечно, он не станет ей помогать, да ещё, пожалуй, и донесёт.

— Постой! — окликнул её Гипнос.

Гера обернулась.

— Ты можешь поклясться водами Стикса, что выдашь Пазифею за меня замуж?

— Конечно, — ответила Гера. — Клянусь священными водами Стикса и всеми древними богами, томящимися в Тартаре, что Пазифея будет твоей, если мой муж сейчас уснёт.

— Я помогу тебе, но только если Зевс не поймёт, что его усыпил я. Если ты его утомишь, он будет думать, что уснул от этого.

— Утомить Зевса?

— Да, конечно. Отвлеки его и утоми. Ты ведь его жена.

Гера на мгновение задумалась.

— Хорошо, — сказала она. — Подожди меня здесь, я сейчас вернусь.

Царица богов не привыкла браться за что-то сама и предпочитала загребать жар чужими руками, но сейчас настало время самой сделать то, что она не передоверила бы никому. Она перенеслась в свой дворец. Раздевшись, Гера омыла тело амброзией и умастила его самым драгоценным благовонным маслом. Осмотрев бесконечное множество своих платьев, она выбрала самое красивое, расшитое дивными золотыми узорами. Именно оно было на Гере в тот давний день, когда Зевс сделал ей предложение. Прошло много веков, но она помнила каждое мгновение того дня. И Зевс непременно вспомнит, увидев её в этом платье.

Царица богов встала перед зеркалом. Прошедшие века нисколько не изменили её. В точности такой её полюбил громовержец. Только взгляд стал, пожалуй, более суровым и мрачным. Тут нечему удивляться: станешь мрачной и суровой с таким мужем, который не пропускает ни одной красотки. Будто издеваясь, он сделал Геру покровительницей семейного счастья — того, чего в её жизни никогда не было.

Гера улыбнулась своему отражению и осталась недовольна. Улыбка получилась не ласковая, и не обворожительная, а в лучшем случае милостивая и величественная. Чего-чего, а величия в Гере было сколько угодно. Под её взглядом трепетало всё живое. Когда она входила, все сидевшие вставали, а стоящие опускались на колени. Такой её и полюбил Зевс. Но полюбил ли? Может быть, ему тогда была нужна не жена, а царица? Задумывался ли он когда-нибудь о том, что царица может быть ещё и женщиной?

Глядя в зеркало, Гера понимала, что её совершенство не полно. Величием мужчину не обольстить, даже собственного мужа. Не хватало самой малости — главной, решающей мелочи.

«Может быть, эротическое бельё?» — сказал бы современный читатель. Но в те древние времена люди не знали, что такое нижнее бельё, а эротического белья не было даже у богов. Одна лишь Афродита обладала чудесным, волшебным поясом, заключавшим в себе и шёпот влюблённых, и надежды первого свидания, и признание в любви, и сладость поцелуев, и страстные объятия. Любой мужчина, видевший Афродиту, когда на ней не было ничего, кроме этого пояса, терял разум и волю и вспыхивал страстью, которой и смерть не могла стать преградой. Именно такой мелочи не хватало сейчас царице богов, чтобы обольстить мужа.

Просить о чём-то Афродиту было невыносимым унижением для Геры, но она готова была пойти на это ради высокой цели. Царица перенеслась во дворец богини любви, которая войной не интересовалась и потому ясновизор со всеми не смотрела.

— Здравствуй, Гера! Чем обязана твоему визиту? — сказала Афродита, улыбаясь гостье той самой очаровательной и приветливой улыбкой, какой так не хватало Гере.

Богиня любви была одета в лёгкое скромное платье, поза её была расслабленная и непринуждённая, она нисколько не была красивее Геры, и в ней не было ничего божественного или величественного, но всякий мужчина, посмотрев на этих двух богинь, увидел бы одну лишь Афродиту. Гера почувствовала это, но вынуждена была смириться, ведь даже боги не могут дать ни приветливую улыбку, ни непринуждённую лёгкость тому, у кого их нет и никогда не было.

— У меня есть к тебе одна маленькая просьба. Сущий пустяк, — начала Гера.

Богиня любви слегка наклонила набок голову, изображая внимание. Гера посмотрела на неё, и слова застряли в горле. Направляясь сюда, она, конечно, придумала, что скажет и как объяснит свою просьбу, но сейчас, при виде Афродиты, вдруг забыла весь свой текст, и на душе у неё стало совсем скверно. Афродита продолжала на неё смотреть, Гера не выдержала этот взгляд, на мгновение потеряла самообладание и, не справившись с собой, вдруг выпалила:

— Афродита! Дай мне любви!

Улыбка на лице Афродиты не изменилась, хотя Гере показалось, что в ней появились торжество и злорадство.

— Что я слышу?! Царице богов, супруге всемогущего Зевса не хватает в жизни такой малости, доступной любой крестьянке?

Но Гера уже взяла себя в руки, собралась с мыслями и заговорила своим обычным безразличным и надменным тоном:

— Я отправляюсь на край света, чтобы навестить старых Океана и Тефису. Эти почтенные титаны опять переругались. Я хотела бы их помирить. Мне кажется, что с возрастом у них прекратилась половая жизнь, отсюда и ссоры. Я, как богиня семьи, просто обязана помочь старикам.

— Как же ты добра, супруга Зевса! — воскликнула Афродита, и тон её показался Гере лицемерным. — Я ни в чём не могу отказать ни тебе, ни твоему мужу, ни тем более старым Океану и Тефисе.

Она сняла с себя пояс и протянула его Гере.

— Спасибо, — как можно более равнодушно сказала царица богов. — Старики будут тебе благодарны.

— Не за что. Носи на здоровье. Этот пояс ещё никогда не подводил. Передавай привет титанам.

Гера криво улыбнулась в ответ, перенеслась к Гипносу и вместе с ним отправилась на Иду. Здесь Гипнос спрятался на ветвях ёлки, а Гера надела пояс, встала неподалёку от Зевса и сказала:

— Я собираюсь на край света к Океану и Тефисе. Ты не возражаешь?

— Да-да, конечно, — ответил Зевс, не глядя на неё. — Привет им передавай.

— Ты не хочешь со мной попрощаться?

— Что прощаться? Ты же ненадолго уезжаешь.

— Но посмотри на меня хотя бы!

— Ну что такое? — проворчал Зевс. — Нашла время! Ты же видишь: я занят.

— Ты должен на меня посмотреть, — настаивала Гера. — Это очень важно!

— Что ещё? — буркнул Зевс и обернулся.

Гера скинула с себя платье и осталась перед мужем в одном лишь поясе Афродиты. Она прижалась спиной к дереву, чтобы Зевс в порыве страсти не сбил её с ног, набрала полную грудь воздуха, её глаза закрылись, голова откинулась назад, а губы приготовились прошептать: «Ты с ума сошёл, Зевс! Не здесь! Не сейчас!»

Она открыла глаза. Зевс сидел в той же позе и вопросительно на неё смотрел.

— Ты ничего не замечаешь? — растерянно спросила царица богов.

— Отчего же! — поспешно возразил Зевс. — Конечно, замечаю. Ты сделала маникюр, в смысле новую причёску.

Слёзы потекли из глаз Геры. Она сорвала с себя бесполезный пояс и, вдруг устыдившись своей наготы, принялась судорожно подбирать валявшееся на земле платье.

— Ничего ты не видишь! — всхлипывала она. — Я для тебя пустое место! Сколько можно меня мучить! Почему у всех мужья как мужья?! Вон Афродита — эта сучка дома не ночует, изменяет мужу с кем попало, а Гефест всё равно её любит! Неужели и я должна завести себе любовников, чтобы ты только узнал о моём существовании?

— Пустое, Гера, — бормотал Зевс. — Что ты ревёшь? Скажи толком, чего тебе надо.

Но его слова не успокаивали Геру, она плакала всё сильнее. Зевс отвёл глаза и судорожно пытался понять, чего она хочет. Он, как и многие мужчины, не переносил женские слёзы, и Герин плач не давал ему сосредоточиться. Его раздражало то, что он, величайший бог, от которого ничто не скроется ни на земле, ни на небе, ни в воде, не может понять собственную жену. Что она хотела ему показать? Платье? Но оно не новое — он уже когда-то видел её в нём. К тому же она сразу его сбросила, значит, дело не в платье. Или, может быть, она хотела сказать, что ей в гости нечего надеть? Но тогда надо обращаться к Афине — она на Олимпе всех обшивает. Они же, кажется, сейчас подруги. Или рассорились? Может, дело в том поясе, который она тоже сняла? Нет, ну не этим же хвастаться! Совершенно вульгарная и безвкусная вещица — с такой только на панель идти! Может, она секса хотела? Чушь! Не здесь же, у всех на глазах! Это было бы совсем не в её духе.

А Гера продолжала рыдать и осыпать мужа упрёками до тех пор, пока не услышала его ровное сопение. Зевс, утомлённый её жалобами и бесплодными размышлениями, уснул, склонив голову на грудь.

Гера поспешно вытерла слёзы и привела себя в порядок. В конце концов, она добилась своего — утомила и усыпила мужа.

Она поблагодарила Гипноса. «Передай Посейдону, что ему больше нечего бояться», — бросила она, перенеслась во дворец Афродиты и молча сунула ей пояс.

— Быстро же ты обернулась, — заметила Афродита. — Я думала, до края света добираться дольше.

— Я сжала время.

— Я так и поняла, — улыбнулась Афродита. — Ну как, сработал?

— Сработал, — буркнула Гера.

— Я и не сомневалась, — самодовольно сказала богиня любви, надевая пояс. — Он всегда срабатывает.

В это время Гипнос сообщил Посейдону радостную весть о том, что Зевса некоторое время можно не опасаться, и морской бог, уже не скрываясь, взял на себя командование греческим войском. Никого из бойцов не удивляла яростная воинственность, охватившая тишайшего жреца Калханта. Первым делом Посейдон приказал всем поменяться щитами, чтобы у сильных воинов были большие щиты, а у слабых маленькие. В обычных условиях такой приказ вызвал бы только сутолоку и неразбериху, но команда богоподобного Калханта была выполнена быстро и без всяких проволочек. Греческие командиры, забыв о ранах, обходили бойцов и следили за обменом щитов.

Ужасный шторм поднялся на море, за спинами греков. Волна накатилась на берег, и греческое воинство, будто её продолжение, ринулось вперёд, готовое смыть на своём пути и троянцев, и Трою.

Метнув копьё в Большого Аякса, Гектор попал в ремень, на котором держались ножны меча, и не причинил вреда греческому герою. Он отступил за новым копьём, но в это время разгневанный Аякс метнул камень, и Гектор, не успев прикрыться, получил мощный удар в грудь, пониже горла.

Он с грохотом повалился на землю — на радость грекам, которые бросились к нему, желая добить, но троянские герои, оказавшиеся рядом, тут же сбежались и закрыли его щитами. Они отбивали все атаки греков, пока другие троянцы вынесли раненого командира в тыл, за стену лагеря, погрузили на колесницу и отвезли к реке. Там его положили на землю и стали освежать водой, пытаясь привести в чувство. На короткое время Гектор открыл глаза, захаркал кровью и снова потерял сознание.

Лишившись вождя, троянцы обратились в бегство.

 

Последний рубеж

Громовержец с трудом разомкнул веки, пробежал рассеянным взглядом по тому месту, где он только что видел нимфу, но та уже ушла, и Зевсу не удалось её снова найти. Огорчённый бог перевёл взгляд на поле битвы и подскочил от неожиданности: он увидел Посейдона, ведущего в атаку яростные полчища греков, троянцев, изгнанных из лагеря и с трудом сопротивлявшихся натиску врагов, Гектора, умирающего в тылу, на берегу реки.

«Ну зараза! — подумал Зевс. — Вот, выходит, зачем она мне тут голову морочила!»

— Гермес! Аполлон! Ко мне! — заорал он.

Гермес со своим неизменным «Чего, Кроныч?» появился мгновенно. Аполлон на пару секунд задержался и, возникнув, сразу заворчал:

— Ну, кому я ещё понадобился? На меня хозяин ругаться будет за то, что я с работы ушёл.

— Ты Ахилла-то из себя не строй! — рявкнул Зевс. — Я тебе не Фетида и даже не Агамемнон. В Тартаре у меня капризничать будешь! Гермес! Быстро убери оттуда Посейдона! Аполлон! Мигом приведи Гектора в чувство! И пусть гонит греков обратно к кораблям. Вот, возьми мою эгиду. Помоги троянцам — с эгидой ты будешь солиднее смотреться.

Вызванные боги исчезли.

— Гера! — прорычал громовержец.

Его супруга появилась немедленно. Её взгляд был такой невинный и удивлённый, что никто бы не подумал, что она догадывается, зачем её вызывают.

— Что ж это вы с Посейдоном с Гектором сделали? А?! Мне что, снова тебя надо между небом и землёй подвесить, чтоб ты наконец поняла, кто у нас в семье главный?

Гера недоуменно захлопала ресницами.

— Ты что, дорогой! — дрожащим голосом сказала она. — Ты думаешь, это я Посейдона на Гектора натравила? Да я небом и землёй клянусь, и водами Стикса, и твоей головой, и нашим супружеским ложем: Посейдон сам в войну вмешался, по собственной воле. Я бы ему сказала, чтобы он всегда делал только то, что ты велишь, но разве меня на Олимпе кто-то слушает?!

Не поверить страшной клятве и честным глазам супруги Зевс не мог.

— Если бы мы с тобой, Гера, всегда действовали согласованно, — растроганно сказал он, — то никакой Посейдон не решился бы нам противоречить и тебя бы все на Олимпе слушали, как слушают меня.

Довольная своей хитростью Гера со скоростью мысли перенеслась на Олимп и оказалась в окружении богов, которые в беспорядке толпились перед ясновизором, пытаясь что-нибудь разобрать. Без комментариев неожиданно покинувшего их Гермеса это было нелегко.

Все повернулись к Гере. Первой заговорила богиня правопорядка Фемида:

— Что случилось? Зачем тебя Зевс так срочно к себе вызывал? Надеюсь, он не совершил по отношению к тебе ничего антиобщественного?

— Что ты спрашиваешь? — сказала Гера, присаживаясь. Её лицо выражало такую скорбь, что все боги прониклись состраданием и беспокойством. — Ты же знаешь Зевса. Я могла бы сказать, что от него услышала, но не хочу никого огорчать.

— Расскажи! Расскажи! — наперебой загалдели боги.

Гера величественно улыбнулась одними губами — её лицо по-прежнему оставалось мрачным.

— Мы зря спорим с Зевсом, — произнесла она. — Мы можем сколько угодно рассуждать, кто в этой войне победит, а кто проиграет, но для него наше мнение ничего не значит. Он всё равно сделает так, как считает нужным, что бы мы ни думали и ни говорили. Он решает, кому жить, а кому умереть. Что поделать: он верховный бог и владыка над нами. Мы все не более как его рабы. Захотелось ему, например, чтобы погиб Аскалаф — и Аскалаф убит. Кажется, я что-то не то сказала. Ах, прости, Арес! Я совсем забыла, что Аскалаф твой сын. Извини, я не хотела тебя расстроить.

— Не удерживайте меня! — закричал Арес, хватая копьё.

Он уже совсем было помчался на помощь грекам, хотя Афродита это запрещала, но Афина кинулась ему наперерез и вырвала копьё из рук.

— С ума, что ли, сошёл?! — закричала она. — Ты хочешь нас всех под Тартар подвести?! Мало ли смертных сейчас гибнет по папиной воле? За всех не заступишься!

Афина поставила копьё к стене и села, обхватив голову руками.

В это время буйствовавшего в битве Посейдона кто-то потянул за локоть и рядом прозвучал вкрадчивый голос:

— Скажи мне, о мудрый прорицатель Калхант, правда ли, что богам, томящимся в Тартаре, нельзя приносить жертвы?

Бог морей разгневанно обернулся, но, узрев перед собой неизменно доброжелательную физиономию Гермеса, тут же сменил гнев на огорчение и ноющим голосом ответил:

— Ну что за дела, в конце-то концов! Я Зевсу не подчиняюсь: я его брат и права такие же, как и он, имею. Я морем управляю, он небом, а землёй мы вместе правим — такой уговор был. Он не имеет права мне приказывать — так ему и предай. Пусть лучше своих детей воспитывает.

— Я с тобой, дядя Посейдон, совершенно согласен, — с жаром ответил Гермес. — Но ты же знаешь этого изверга! Он ведь родного отца в Тартар спровадил. Неужели ты думаешь, что он после этого брата пощадит? Уж я еле его уговорил, чтобы он меня к тебе послал, а не молнию из перуна. Я, конечно, быстрее молнии, но с молнией ты бы не смог препираться. Ты уж в этот раз согласись с ним лучше, а то он сейчас в таком настроении, что не только тебя, но и меня заодно в Тартар спихнёт за то, что я тебя уговорить не смог.

— Ну ладно, — смирился Посейдон. — Только ради тебя. Так и передай Зевсу, что это не из-за него, а потому, что ты меня уговорил. И пусть знает, что это в последний раз. Нечего меня пугать — я сам кого хочешь испугаю. Если попробует мной снова командовать, пусть пеняет на себя! Я ему такое устрою — не обрадуется!

Сказав это, Посейдон описал в воздухе дугу, плюхнулся в море и исчез, вызвав этим кульбитом растерянность и недоумение в греческом войске.

В это время Гектор только начал приходить в себя. Он сидел на земле, осоловело озираясь, и тяжело кашлял.

— Ты что здесь прохлаждаешься? — резко обратился к нему спустившийся с Иды Аполлон. — Не время тоске предаваться! Быстро в бой!

— Ты кто? Что тебе надо? — глухо отозвался Гектор, ещё не настолько пришедший в себя, чтобы узнавать окружающих. — Не видишь, я ранен, чуть ноги не протянул!

— Успокойся, Гектор, я Аполлон. Меня Зевс тебе на подмогу послал. Ничего не бойся — иди в строй.

В этот момент Гектор действительно почувствовал необычный прилив сил, воспрянул телом и духом. Рана тут же перестала болеть, и он бодро побежал к сражающимся троянцам, одним своим видом воодушевляя их снова идти в бой.

Ход битвы вновь переменился.

«Гектор!» — с радостью кричали троянцы.

«Гектор!» — с ужасом кричали греки.

Многие из них сразу побежали прятаться за стену, но самые могучие герои, по приказу Посейдона вооружённые самыми большими щитами, остались перед рвом, выстроились фалангой, сомкнули щиты и, уставив копья навстречу врагу, приготовились встретить атаку Гектора. Им это удалось. Толпа троянцев, предводимая Гектором, налетела на греческую фалангу и откатилась назад, оставив на копьях множество трупов. Гектор несколько раз повторял приступ, но прорвать ряды противника не мог, пока Аполлон, доселе спокойно наблюдавший за происходящим, не потряс перед греками эгидой Зевса и не гукнул таким страшным голосом, что даже самые смелые поняли, что их отвага сейчас богам не угодна. Строй рассыпался, и общая битва также распалась на отдельные стычки, обращавшиеся всякий раз в пользу троянцев. Греки убегали в лагерь через открытые ворота. Кому повезло меньше, падали в ров на колья.

— Все в бой! — кричал Гектор. — Трофеев не брать! Кого вне боя увижу — тот сдохнет без погребенья!

Не щадя коней, он гнал колесницу к воротам лагеря. Аполлон, выскочив перед ним, одним движением снёс стену и завалил ей ров. В несколько мгновений он свёл на нет то, что стоило греческому войску целого дня труда.

Второй раз за день троянцы оказались у самых кораблей. При этом греки так страстно просили, проклинали и молили богов, что Зевс не выдержал и загремел громом, подавая им добрый знак: держитесь, дескать, всё будет хорошо. Но троянцы тоже приняли этот знак на свой счёт, ободрились и навалились на врагов. Привет от Зевса взбодрил войска, и битва закипела с новой силой на радость изблизи наблюдавшим воронам и издалека наблюдавшим богам.

На этот раз ни ров, ни стена уже не мешали проходу, и троянцы ворвались в лагерь, не спешиваясь. С высоты колесниц они нападали на греков, забравшихся на корабли и отбивавшихся пиками и баграми.

Патрокл в это время перевязывал рану Эврипила. Пока бой гремел вдалеке, за стеной лагеря, он перестал беспокоиться за соотечественников и не торопился с известиями к пославшему его другу, но теперь, когда шум сражения опять стал слышен совсем рядом, он выглянул из палатки, ужаснулся и быстро засобирался к Ахиллу.

Греки, стоя на кораблях, отбивали атаки троянцев, пытавшихся их корабли поджечь. Это был жестокий бой, не то что пару дней назад — со светскими беседами за фехтованием, благородными поединками и обменами оружием. Теперь греки бились насмерть, понимая, что если троянцы сожгут корабли, то, даже оставшись в живых, домой они уже не вернутся.

Гектор добился того, чего не мог добиться Агамемнон: обленившееся и потерявшее за долгие годы осады боевой дух греческое войско превратилось в непобедимую армию, которую троянцы даже при помощи богов не могли осилить. Даже трусы, которые несколько дней назад готовы были, наплевав на честь Менелая и всей Эллады, бежать домой, сейчас сражались изо всех сил за свои корабли.

Лучший греческий лучник Тевкр из-за щита своего брата Аякса, забыв про полученную накануне рану, обстреливал наступавших, и каждая его стрела несла смерть троянцам. Он уметил было и Гектора, и непременно попал бы, но Зевса это не устраивало, и тетива Тевкра лопнула, больно хлестнув его по руке.

— Какой бог это сделал! — в бешенстве воскликнул лучник. Тетива была совсем новая, он сам сегодня перед боем её натягивал, и просто так порваться она никак не могла. Лишившись своего основного оружия, славный лучник вынужден был вооружиться копьём и идти с ним в бой.

Даже с помощью Зевса троянцы не могли поджечь корабли. Зевс сердился. Он уже мысленно обещал себе помочь грекам, как только их корабли загорятся, но дело уже шло к тому, что помогать в этом случае будет некому. Никто не щадил жизни, защищая последнее средство спасения.

— Ну что же ты, Гектор! — бормотал Зевс. — Ну, постарайся уж напоследок. Тебе жить-то совсем недолго осталось! Ну, напрягись уж!

Атаки троянцев как волны о скалы разбивались о греческие щиты и копья. Большой Аякс, вооружившись шестом, перескакивал с корабля на корабль, отгоняя врагов то тут, то там.

Наконец, рука Гектора прикоснулась к корме первого греческого корабля. Это был корабль Протесилая. Такая уж судьба этого героя: он первый ступил на троянскую землю, погиб в первом бою, его корабль первым вытащили на берег, и теперь этот корабль должен был первым загореться, попав в руки троянцев. Но корабль ещё не был в руках троянцев.

— Огня!!! — кричал Гектор, вцепившись в корму корабля, будто боялся, что тот вырвется и убежит. Троянцы мчались к нему с горящими факелами, но Большой Аякс с высоты корабля отбивал багром каждого, кто приближался с огнём. Двенадцать факелов выпало из рук убитых Аяксом троянцев.

 

Патрокл

— Что ты раскис как девчонка? — нараспев произнёс Ахилл, лениво проводя рукой по струнам. — У тебя отобрали любимую куклу?

— Наши уже у кораблей бьются, — дрожащим голосом ответил Патрокл.

— Наши все в Элладе. Насколько я знаю, и твои, и мои родные живы-здоровы, и скоро мы их увидим.

— Как мы их увидим, если троянцы наши корабли спалят?

— А надо было меня слушать, а не Агамемнона. Как он там, кстати?

— Агамемнон ранен. И Диомед, и Одиссей. Я сам только что Эврипила перевязывал. А сколько ещё убито! Неужели тебе их совсем не жаль?

— Жалко, — протянул Ахилл, скользнув рукой по струнам. — Жалко, что Агамемнон только ранен. Я как раз сочинил похоронный гимн. Хочешь послушать?

— Ахилл, — сказал Патрокл, удерживая руку друга, — если ты сам не хочешь в бой, то разреши хотя бы мне повести в бой наших мирмидонцев. Они сегодня не дрались, а нашим сейчас свежие силы очень нужны. Может, троянцы меня за тебя примут и испугаются.

— Пожалуй, испугаются, — самодовольно ответил Ахилл. — Они всегда пугались, когда видели меня во главе мирмидонцев. Но я тут не из-за каприза сижу. Тут дело принципа. Я уже сказал, что пока Гектор на мои корабли не нападёт, я с места не сдвинусь. А ты, если тебе охота повоевать, можешь взять мои доспехи и прогуляться с мирмидонцами к кораблям. Только смотри всех троянцев не перебей. От кораблей отгони, и ладно. А дальше пусть другие воюют. Пусть перебьют друг друга, чтобы всё потом нам досталось.

Радостный крик заглушил его последние слова. Это троянцам наконец удалось поджечь корабль Протесилая. Ахилл отложил лиру и озабоченно посмотрел на поднимавшийся над кораблями дым.

— Пожалуй, надо поторопиться, — сказал он. — Если огонь перекинется на наши корабли, то мы не сможем уплыть. Иди одевайся, а я пока соберу мирмидонцев.

Когда Патрокл, облачённый в доспехи своего друга, вернулся, отряд Ахилла был уже построен. Патрокл выглядел в доспехах, скованных Гефестом для богов и подаренных Пелею на свадьбе, очень солидно и впечатляюще. Но копьё Ахилла Патрокл брать не стал, оно было ему слишком тяжёлым, он взял то, каким обычно бился сам.

Выйдя перед строем, Ахилл обратился к бойцам:

— Что смотрите так хмуро? Небось, ругаете меня в душе последними словами за то, что я вас в бой не пускаю? Ну вот, теперь пускаю.

Патрокл взошёл на колесницу, которую подогнал ему возница Автомедон, и собрался уже вести отряд в бой, но Ахилл дал ему знак подождать, сбегал к себе в палатку и вернулся с прекрасным золотым кубком.

Вылив из него вино на походный алтарь Зевса, Ахилл произнёс такую молитву: «Спасибо тебе, Зевс, что наказал греков за то, что они меня не ценили. Исполни сегодня ещё одну мою просьбу: дай Патроклу славную победу, и пусть он вернётся из боя живым и здоровым».

Зевс улыбнулся и сказал сидевшему у подножья его трона Гермесу:

— Заметь, это две просьбы, а исполнить он просил только одну.

— Да уж, Кроныч, — усмехнулся в ответ Гермес. — Тебе палец в рот не клади. Считать ты хорошо умеешь.

— Я не только это хорошо умею, — сказал Зевс, рассмеявшись.

Патрокл взмахнул копьём и закричал мирмидонцам:

— Вперёд! За Ахилла! Покажем Агамемнону, каких бойцов он сегодня лишился!

Мирмидонцы с диким криком ворвались в ряды троянцев, разом отбросив их от корабля Протесилая. Патрокл скакал впереди, пугая врагов своими доспехами, грозный вид которых был всем хорошо известен.

«Ахилл!» — закричали троянцы и побежали, разимые со всех сторон мирмидонцами и воспрянувшими духом греческими воинами. Как божий гнев преследовал их Патрокл. Он разил всех подряд, но особенно хотел настигнуть Гектора.

Остановить героя решился побочный сын Зевса Сарпедон. Бросившись наперерез, он загородил своей колесницей путь Патроклу. Оба героя спешились и бросились навстречу друг другу. Сарпедон направил пику в сердце Патрокла, но тот присел, и копье полетело у него чуть выше левого плеча, убив одного из его коней: в упряжке Ахилла кроме двух бессмертных коней был один не уступавший им ни в чём, но смертный. Удар Патрокла был точен и удачен. Сарпедон упал на землю и хотел было позвать на помощь, но Патрокл, наступив на поверженного врага, вырвал у него из груди копьё, а вместе с ним и жизнь.

Грозный бой разгорелся над телом Сарпедона. Греки, которые не могли справиться с героическим полубогом при его жизни, хотели хотя бы после его гибели над ним поглумиться и захватить доспехи, а троянцы старались не допустить этого. Вскоре те и другие сложили над героем настоящий курган из мёртвых тел. От самого Сарпедона в этом сражении уже мало что оставалось. Зевс теперь помогал грекам, и троянцам пришлось отступить.

Доспехи достались победителям, но изувеченное до неузнаваемости тело Сарпедона выхватил из толпы Аполлон и унёсся с ним на Иду. Там он положил мёртвого героя перед троном Зевса. Громовержец вопросительно посмотрел на Аполлона.

— Это Сарпедон, — пояснил тот. — Твой сын.

— Пустое, — рассеянно ответил громовержец. — Иногда кем-то приходится жертвовать. Так-то, сынок. Я мог его спасти, но я не единственный бог, у которого дети сегодня сражаются. Смертным всё равно этого не избежать.

Гермес и Аполлон внимательно смотрели на своего отца, пытаясь понять, что сейчас на самом деле происходит в его душе, но им это не удалось.

— Пусть его отнесут на родину и окажут подобающие почести, — сказал Зевс, отвернувшись. — Патрокл своё ещё получит. Но пусть он всё-таки дойдёт до стен города. Ахилл просил для него славную победу. Эту просьбу я, так и быть, исполню. Аполлон, не стой здесь. Ты там нужен.

А Патрокл, забыв приказ Ахилла, гнал врагов к городу, по воле Зевса мчась навстречу своей смерти. Он уже бросился на стену, но тут на пути у него встал Аполлон. Вошедший в раж герой трижды наносил богу удар, и когда он уже приготовился ударить в четвёртый раз, бог отшвырнул его назад и закричал громоподобным голосом:

— Гектор! Где ты там?!

Услышав зов бога, Гектор развернул колесницу и, забыв обо всём, поскакал на Патрокла. Тот приготовился к встрече с ним, крепко сжав левой рукой копьё, а правой метнул в приближающегося героя камень, но в Гектора не попал, раскроив череп его вознице. Впрочем, и это обрадовало кровожадного Патрокла, и он с воинственным кличем бросился вперёд, чтобы захватить доспехи убитого. Он схватил свою жертву за ногу, в то время как Гектор тянул труп за голову к себе. Сюда же сбежались воины обеих армий. Не меньше часа троянцы пытались унести тело убитого возницы, но греки их всё-таки одолели и завладели доспехами покойника.

А Патрокл продолжал рваться вперёд, убивая всех попадавшихся на пути троянцев, не глядя вокруг себя, забыв о всякой осторожности. Этим и воспользовался Аполлон. Подойдя к герою сзади, он так стукнул ему кулаком между лопаток, что у того слетел с головы шлем и свалились доспехи. На мгновение потеряв сознание, Патрокл упал на землю. Какой-то троянец, воспользовавшись этим, ткнул ему в спину копьём. Но удар этот был не смертельным. Патрокл обернулся, и троянец поспешно ретировался, не желая вступать в бой даже с уже раненым Патроклом. А тот поднялся на ноги и попятился назад, под защиту мирмидонцев, готовых закрыть командира щитами. Но Гектор не дал ему уйти. Бросившись вперёд, он воткнул герою копьё в пах.

— Ты этого хотел?! — закричал он, хватая падающего Патрокла за плечи.

— Твоя взяла, — прошептал Патрокл. — Вы с Аполлоном вместе со мной справились. Без него я бы двадцать таких, как ты, победил. Но и тебе недолго осталось. Ахилл отомстит.

— Ну, это мы ещё посмотрим, — ответил Гектор уже не слышавшему Патроклу, выдернул копьё и бросился к колеснице героя, чтобы захватить знаменитых коней Ахилла, но Автомедон быстро развернулся и ускакал в греческий лагерь.

Гермес с любопытством посмотрел на Зевса. Тот улыбнулся.

— Всё в порядке, — сказал он. — Патрокл свою задачу выполнил.

— Я понимаю, — ответил Гермес. — Но на нём были доспехи Ахилла. Божественные доспехи. Теперь они достанутся Гектору, а он ведь даже не полубог. Слишком ты его балуешь в последнее время.

— Пустое, — отмахнулся Зевс. — Эти доспехи не пойдут ему впрок, как не пошли впрок Патроклу. Но Гектор так хорошо исполнял мою волю, что хочется сделать ему напоследок приятное.

— Напоследок?

— Конечно, Гермес. Он вчера так трогательно попрощался с Андромахой, что возвращаться к ней живым теперь уже совершенно не обязательно.

— Суров ты, Кроныч.

— Конечно. А что делать? Я ему последнее время так много помогал, что он, кажется, вообразил себя богом. Не люблю, когда смертные становятся нескромными. Если он наденет на себя божественные доспехи, то это будет последняя радость, которую я ему доставлю.

Зевс действительно строже всего карал смертных именно за нескромность. Всё остальное он мог бы простить, но не это.

Однажды Гера попросила его разразить молнией некоего Иксиона, который приходил в храм и пялился на неё так, что ей глаза было некуда девать, а когда никто не смотрел, постоянно норовил прикоснуться к её статуе самым кощунственным манером. Но Зевс, как мужчина, понял Иксиона и не стал его наказывать, а, наоборот, сотворил из облака точную копию своей жены, такую похожую, что никакой смертный не различил бы, и послал её к влюблённому. Проведя бессонную и счастливую ночь, Иксион с утра побежал хвастаться друзьям. Вот тут-то его и настигла молния. И теперь он, наказанный за свою нескромность, крутится в царстве Аида на огненном колесе.

— А если Гектор не наденет доспехи, а принесёт их в жертву богам, то ты позволишь ему жить дальше? — спросил Гермес.

— А ты, как знаток смертных, можешь себе такое представить?

— Нет, конечно. Я просто так спросил. Кстати, божественных коней ты тоже ему отдашь? Он, кажется, сейчас захватит колесницу Ахилла.

Зевс присмотрелся. Кони Ахилла стояли на полпути к лагерю и плакали, опустив длинные гривы до самой земли. События сегодняшнего дня потрясли божественных созданий до глубины их душ. Сначала рядом с ними пал их смертный товарищ, а теперь и Патрокл, к которому они уже успели привязаться, тоже погиб прямо у них на глазах. Такие ужасные впечатления были невыносимы для тех, кому смерть была чем-то чуждым и никак не связанным с их вечным существованием. И теперь несчастные лошадки не понимали, как дальше жить в этом беспощадном мире, где им суждено увидеть смерть всех, кто им близок и дорог. Автомедон пытался лаской и уговорами успокоить их и заставить скакать дальше, чтобы не достаться Гектору, но кони, потерявшие интерес к жизни, никого больше не слушали и ни на что больше не обращали внимания.

— Бедняжки! — сказал Зевс. — Кто же это додумался обречь божественных коней на прозябание среди смертных?! Как можно так измываться над животными?!

Он привстал и крикнул коням:

— Но!

Услышав голос Зевса, кони сразу опомнились и поскакали быстрее ветра.

Гектор, убедившись, что коней Ахилла ему не догнать, вернулся за его доспехами. В это время Менелай успешно защищал тело Патрокла от троянцев. Он уже сразил многих врагов, но с Гектором один на один вступить в бой не решился, отступил и стал звать на помощь Аякса.

Большой Аякс появился перед Гектором, когда тот уже тащил в одной руке доспехи, а в другой тело Патрокла. Увидев прямо перед собой знакомый огромный щит, Гектор бросил тело и поспешно отступил под защиту своих. Он отдал товарищам драгоценный трофей и велел отнести доспехи Ахилла в город, чтобы потом принести их в жертву богам.

Гермес удивлённо посмотрел на Зевса. Оказалось, что Гектор вовсе не так уж и безрассуден. Но громовержец не изменился в лице.

— Что ж ты Патрокла бросил?! — закричал вдруг на Гектора Главк. — Мы же могли бы его на Сарпедона поменять! Вот как ты о союзниках заботишься! Если бы Сарпедон был троянцем, ты б его тело врагам не отдал, а так, значит, пусть греки из него чучело делают?

Главк не знал, что тело Сарпедона не досталось грекам — его унёс Аполлон, и теперь оно было в безопасности — враги не смогли бы уже над ним надругаться.

Задетое словами Главка самолюбие Гектора возмутилось, победив в его душе благоразумие. Он закричал: «Возьмём тело Патрокла!» — и побежал догонять троянцев, уже уносивших в город божественные доспехи. Переодевшись, он окончательно подписал себе смертный приговор. Собрав троянцев и союзников, он повёл их в бой за уже обнажённое тело Патрокла. От вида этого войска стало не по себе даже смелому Менелаю и неустрашимому Аяксу.

— За Патрокла я не беспокоюсь — с ним уже ничего не может случиться. А с нами может, — сказал Аякс.

— На помощь! — закричал Менелай, и тут же на его зов явилось множество греков, стеной вставших вокруг тела Патрокла.

Но всё же первый натиск троянцев оказался удачным. Им удалось пробить брешь в обороне и захватить Патрокла, не убив, впрочем, при этом ни одного грека. Унести тело далеко им не позволил Аякс. Догнав троянца, уже тащившего тело за ногу, Аякс пробил ему копьём голову. Троянцы и греки смешались, все дрались со всеми, и было уже не разобрать, кто в данный момент владеет желанным трупом. Тел вокруг уже навалилось столько, что трудно понять, за какое из них все дерутся, — оно было разве что больше изуродовано, поскольку каждый тянул его в свою сторону.

Боги на Олимпе, не зная, кому Зевс собирается присудить победу, болели каждый за своих с такой страстью, что чуть не передрались. Они несколько раз опрокинули треножник, на котором стоял ясновизор, прыгали, орали и подняли такой шум, что даже души, томящиеся в преисподней, услышали и стали стучать швабрами по потолку, требуя прекратить это безобразие.

Когда божественная ватага в очередной раз взревела от удачного удара Гектора, от толпы незаметно отделилась Афина. Она осторожно огляделась и, убедившись, что на неё никто не смотрит, окуталась розовым облаком и рванулась в сторону Трои.

— Видал, Кроныч? — спросил Гермес.

— Кого? Афину-то? Пустое. Теперь уже можно. Пусть подурачится, егоза. Ей всё время кажется, что она умеет хорошо маскироваться и делать что-то незаметно.

Афина появилась рядом с Менелаем, когда греки, потеряв Патрокла, отступали под натиском троянских героев, и схватила его за локоть.

Обернувшись, Менелай с удивлением увидел перед собой старика Феникса.

— Что ты делаешь?! Зачем отступаешь?! Это же стыд какой! Веди своих в наступление, ты же можешь! Ты же такой смелый! — затараторил тот.

Менелай сперва с недоумением смотрел на скачущего от волнения Феникса, а потом улыбнулся и ответил:

— Конечно, но только если Афина поможет. Без неё на войне делать нечего.

Феникс застенчиво опустил глаза:

— Ты действительно так считаешь?

— Конечно! — с жаром сказал Менелай. — Она ведь такая умная, такая красивая, такая смелая! Все герои — дети по сравнению с ней! Если она мне поможет, я разом всех врагов одолею.

Лицо Феникса покраснело от удовольствия.

— Конечно, она тебе поможет, — тихо сказал он. — Ты станешь смелее мухи и сильнее льва.

Менелай действительно почувствовал необычайный прилив сил и мужества. Бесстрашно как муха он налетал на врагов, уворачивался от ударов и не отступал, как его ни гнали. Как лев он преследовал и убивал убегающих. Тело Патрокла опять перешло в руки греков.

«Всё-таки здорово являться к смертным в каком-нибудь образе, — подумала Афина. — Они, оказывается, столько интересного обо мне за глаза говорят!»

Но скорая победа греков в борьбе за стратегически важный труп не устраивала громовержца. Как только Менелай захватил тело, грянул гром и над сражающимися нависла грозовая туча. В то время как над всем полем боя ярко светило солнце, именно вокруг тела Патрокла сгустилась непроглядная тьма. Даже боги на Олимпе не могли разобрать, что там происходит и кто кого бьёт.

 

Новые доспехи

Ахилл перебирал струны форминги, прислушиваясь к звукам боя, всё более отдалённым.

«Ну я же сказал Патроклу, чтобы он только отогнал троянцев от кораблей, — с некоторой досадой думал он. — Не хватало ещё, чтоб он без меня город захватил. Это ж как я тогда выглядеть буду!»

Ахилл подозрительно покосился на небо.

«Нет, Зевс такое не попустит, — подумал он. — Зевс на моей стороне, он меня не подведёт».

Он отложил формингу и повернулся в сторону города, тщетно всматриваясь и вслушиваясь. Смутное беспокойство овладело им.

«А что, если Зевс не так понял насчёт славной победы? А что, если…»

Эти опасения были вполне обоснованны: много известно случаев, когда люди просили о чём-то богов, а те исполняли их просьбу так, что лучше бы они этого не делали. Попросит кто, например, вечную жизнь — и мучается веками, дряхлый старик, а попросишь вечную молодость — превратят в мраморную статую. И не придерёшься: что просил, то и получил. Точнее надо свои желания высказывать, да только люди вечно сами не знают, чего хотят, вот и не могут толком сказать, что им надо. Казалось бы, разберись со своими желаниями и только потом проси богов. Но люди, которые точно знают, что им надо, всегда могут добиться этого сами. Такие люди богов ни о чём не просят.

Сомнения Ахилла разрешил Автомедон, вернувшийся в колеснице один. Уже по виду заплаканных коней и по растерянному лицу возницы можно было бы сразу всё понять, но Ахилл понял не сразу.

— А где Патрокл? — спросил он.

— Гектор убил Патрокла. И доспехи он забрал. Сейчас Менелай с Аяксом за тело бьются.

Что-то оборвалось в душе Ахилла. Он со стоном разломал формингу и отшвырнул в стороны обломки. Колени его подкосились. Он упал на землю, заплакал, застонал, разодрал свой хитон, рвал на себе волосы и катался по грязи. Только сейчас неуязвимый сын бессмертной богини, убивший сотни человек и видевший тысячи смертей, начал понимать, что смерть угрожает не только чужим — она может постигнуть любого: близких, друзей, его самого. Это страшное открытие было невыносимо для избалованного матерью и судьбой героя.

Автомедон знал, что Ахилл огорчится, но такой бурной реакции он от своего командира не ожидал и, пару секунд понаблюдав это в растерянности, убрал подальше все острые предметы.

Фетида в это время была на дне моря — на вечеринке со своими сёстрами. Вдруг во время весёлого разговора её лицо сделалось серьёзным и взволнованным, она вскочила и прислушалась. Сёстры испуганно посмотрели на неё и разом перестали галдеть.

— Сыночек мой плачет! — сказала Фетида и вдруг сама заплакала. — Что с ним могло случиться? Он же сегодня не воюет! Для горя я его родила, а не для радости — славного полубога, самого великого героя всех времён! Не для этого жестокого мира он создан! Чувствую, беда его ждёт! Не долгую жизнь он проживёт, но и в ней ему не будет счастья!

Нимфы заойкали и запричитали, некоторые тоже на всякий случай расплакались, и все вместе побежали вслед за Фетидой к Трое, где плакал сынок их сестрички — славный герой Ахилл.

Когда вся эта толпа в несколько десятков морских нимф появилась перед ним, Фетида бросилась к сыну, обняла, прижала его голову к своей груди, а нимфы подняли такой плач и вой, что слышно было и в городе, и на другом берегу Геллеспонта.

— Я Гектора за человека считал, а он убийца! Он Патрокла убил! — стонал Ахилл. — Он и доспехи мои забрал. Те самые, что папе боги подарили. Это я во всём виноват! Патрокл ведь, наверное, меня на помощь звал, а я не пришёл, не услышал! Это всё моя проклятая обида! Все воевали, а я как последний трус в лагере отсиживался. Я же из всех греков самый доблестный. Поумнее меня многие найдутся, но сильней и храбрее никого нет. И я разозлился на Агамемнона, как капризная девчонка! Всё! Теперь я только на Гектора злюсь и на троянцев. Иду в бой. Будут у меня сегодня троянские вдовы плакать! И не пытайся меня удерживать, мама!

Эти слова серьёзно испугали Фетиду. Она надеялась, что Ахилл, наконец, бросит эту ненужную и опасную для него войну, но теперь он вдруг снова захотел воевать, да ещё и в таком взвинченном состоянии.

— Сыночек! — сказала она. — Ты молодец, что хочешь наказать тех, кто убил твоего друга, но что же ты в бой наденешь? Доспехи ведь Гектор забрал.

Сыночек завыл, обиженный, что мама вечно ему ничего не разрешает, будто он ребёнок какой-нибудь, но быстро сообразил, что она права. Вообще-то, у него было сколько угодно доспехов. Разоряя соседние города, он набрал столько трофеев, что на десятке кораблей не увезти. Были у него и доспехи, снятые с царей, — произведения лучших мастеров. Но это были простые смертные мастера, а кто привык к качеству, не согласится на худшее. Кто носил настоящие божественные доспехи, кованные в кузне Гефеста, тот никогда не наденет дешёвку, кованную обычным кузнецом.

— Принеси мне доспехи, мама! Ты хвасталась, что спасла Гефеста, когда он был ребёнком. Пусть он за это сделает мне новые доспехи. Сегодня же!

— Сегодня уже не получится, — осторожно возразила Фетида.

Ахилл снова завыл, обиженный на вечные мамины отговорки, но быстро понял, что она опять права: солнце уже клонилось к закату, и бой должен был скоро завершиться. Сделать доспехи так быстро невозможно.

— Я тебе завтра доспехи принесу. Обещаю, сынок, — сказала Фетида.

Сынок захныкал, показывая, как тяжело ему будет ждать до завтра, но ничего возражать не стал.

— Пусть ещё щит обязательно сделает! — всхлипывая, попросил он.

— Конечно. И щит, и копьё.

— Копьё не надо. Копьё у Патрокла своё было.

— Хорошо, сынок. Копьё не надо. Так даже проще.

Фетида попросила сестёр передать отцу, что она сегодня домой не придёт, и отправилась к Гефесту на Олимп.

А Ахилл пошёл в палатку, сбросил разодранный хитон, кинулся на кровать, зарылся лицом в подушку и снова стал рыдать.

Ему было очень плохо. Нежная душа неуязвимого героя страдала. Этот мир оказался слишком несовершенным для него. Он жалел, что родился, что его мать богиня, а отец простой царь, что ввязался в эту войну под командованием неблагодарных дураков, что сам послал Патрокла на смерть и не пришёл к нему на помощь, когда эта помощь была нужна. Мелочными и глупыми казались теперь его гнев, обиды и желание видеть унижение Агамемнона. Он уже не хотел мстить своему командиру — теперь он хотел видеть предсмертные судороги Гектора и слышать плач троянских вдов.

В это время перед входом в палатку Ахилла с неба опустился край радуги, и по ней с громким визгом скатилась какая-то рыжеволосая девчонка. Приземлившись, она тут же вскочила на ноги, ворвалась в палатку, театрально подняла руку и заговорила торжественным тоном:

— Ахилл! Воздвигнись к брани…

Тот поднялся с кровати как был — с растрёпанными волосами и голый. Девчонка коротко взвизгнула и стрелой вылетела наружу.

Ахилл высунул голову. Девчонка стояла неподалёку, прижавшись спиной к палатке, и опасливо на него косилась.

— Ты кто? — спросил Ахилл.

— Я-то? — растерянно переспросила девчонка. Вид голого и растрёпанного героя произвёл на неё такое сильное впечатление, что она поначалу забыла, с чем пришла. — Я Ирида, — и с важностью добавила: — Посланница богов.

— И кто тебя послал?

— Это в каком смысле? — обиженным тоном переспросила Ирида, тут же сообразила и ответила скороговоркой, но опять с важностью в голосе: — Послала меня великая Гера — царица богов, супруга всемогущего Зевса-громовержца…

Она, кажется, собиралась говорить дальше, но Ахилл перебил её:

— И что ей надо?

— Кому? — опять не сразу сообразила Ирида, но тут же приложила указательный палец к губам и, страшно выпучив и без того довольно крупные глаза, прошептала: — Тсс! Зевс ничего не знает! Меня к тебе тайно послали. Никому не говори!

После этого она отошла от палатки, снова приняла театральную позу и торжественно провещала:

— Ахилл! Воздвигнись к брани! Бой разгорелся за мёртвое тело Патрокла! Гектор хочет увлечь его в город, чтобы там над ним глумиться. — Ирида подняла ладони над головой, как это делают дети, изображая чудовище, и состроила страшную гримасу. — Он Патроклу голову отсечёт и на кол наденет. Позор тебе будет, если твой друг в таком виде перед Аидом предстанет!

— Мне мама запретила, — буркнул в ответ Ахилл. — У меня доспехов нет. Как я пойду в бой в таком виде?

Ирида часто заморгала, соображая, что ответить. На этот случай Гера её не инструктировала.

— Так ведь… — пробормотала она. — Так ведь там же девушек нет. Разве что Афина может быть. Но она отвернётся, наверно. Ты только выйди и пугни их, а они сами все разбегутся. Ты страшный такой!

— Ну ладно, — проворчал Ахилл. — Передай Гере, что я сейчас выйду.

— Ага, передам.

Ирида вскочила верхом на радугу и тем же манером, как съезжала вниз, с громким визгом вознеслась по ней на небо. Радуга растаяла.

Ахилл всё в том же не вполне приличном виде поднялся на остатки стены лагеря и осмотрел поле брани. Там, под нависшей над серединой грозовой тучей, во тьме продолжался жестокий бой за тело Патрокла. Ахилл набрал полную грудь воздуха и заорал что-то невнятное.

Крик его подхватили на поле боя: греки с радостью, троянцы с ужасом. Но громче всех завизжал старик Феникс. Тело Ахилла тут же окуталось облаком, очертания его расплылись, но весь он засветился как горящая головня, так что его вид, и без того грозный, стал ещё более зловещим и пугающим.

Давя и топча друг друга, троянцы бросились бежать. Тело Патрокла осталось грекам.

Наступивший вечер положил конец битве.

Во время ужина, когда греки радовались тому, что этот день не стал для них последним, Одиссей нашёл Диомеда в обществе Агамемнона и других греческих командиров.

— Ты не забыл, что нам сегодня ещё надо сделать? — спросил он.

Диомед вопросительно посмотрел на Одиссея. В суете такого трудного дня немудрено забыть что угодно.

— Мы собирались принести в жертву Афине доспехи того троянца, которого мы изловили прошлой ночью. Кстати, всех приглашаю. Афина сегодня нам всем помогла.

— Да, Афину почтить надо, — согласился Агамемнон и присоединился к Одиссею и Диомеду. За ним пошли и остальные герои.

Одиссей склонился над телом Долона и стал снимать с него доспехи.

— Что это? — спросил Агамемнон, указывая на какой-то плоский предмет, выпавший из-за пазухи троянца.

— Не знаю, — ответил Одиссей, протягивая находку Агамемнону.

Это были две тонкие деревянные дощечки, сложенные вместе и скреплённые одна с другой. Агамемнон развернул их и сказал:

— Тут что-то написано. Похоже, троянец нёс послание кому-то в нашем лагере.

— Вряд ли, — ответил Диомед. — Он говорил, что послан в разведку. Если бы у него было какое-то другое задание, он бы сказал. Парень был так напуган, что ничего бы не скрыл.

— Не обязательно, — возразил Одиссей. — Он, может, и не трус был вовсе, а хитрец. Специально нам всё рассказывал, чтобы мы не догадались об его главном задании.

— Посветите, — попросил Агамемнон и прочёл вслух: — «Дорогой Паламед! Я благодарен тебе за услуги, которые ты оказал мне и всей Трое. Надеюсь, ты будешь и впредь подрывать боевой дух наших врагов и сделаешь всё, чтобы мы разгромили проклятых греков. Если тебе мало того сундука с золотом, который я тебе уже прислал, я дам тебе ещё и озолочу после нашей победы. Приам».

— Какая чушь! — возмутился Паламед.

— Действительно чушь, — неуверенно сказал Агамемнон, складывая дощечки. — Однако в последние дни у нас и правда было много непонятно откуда взявшихся затруднений. Я уж, грешным делом, на богов думал, но, возможно, дело и не в них. Да и с боевым духом было не всё гладко. И как-то странно, что из всех нас, кажется, один лишь Паламед не получил ни одного ранения. Или он в бой не рвётся, или троянцы его берегут.

— Перестань! — сказал Одиссей. — Как можно оскорблять подозрением своего товарища на основании каких-то дощечек, найденных на теле врага! Там упоминался сундук с золотом. Такую вещь трудно спрятать. Если мы не найдём его у Паламеда, значит, троянцы просто хотят его опорочить и внести разлад в наши ряды.

— Верно! — согласился Агамемнон, удивляясь тому, что Одиссей заступается за человека, которого всегда недолюбливал. — Паламед, ты не станешь возражать, если мы осмотрим твою палатку?

— Мне нечего от вас скрывать, — ответил Паламед.

Герои пошли к нему.

Паламед не участвовал в разграблении соседних городов, и палатка его была обставлена скромно: только необходимое, никакой роскоши и, конечно, ничего напоминающего сундук с золотом.

— Ну вот и убедились, — сказал Одиссей. — Теперь все мы видим, что Паламед честный человек, который чуть было не стал жертвой гнусной клеветы. Для полной уверенности надо только проверить, не закопал ли он чего-нибудь под палаткой.

Из палатки вынесли лежавший на полу ковёр и, пару раз копнув лопатой, нашли деревянный, обитый медью сундук. Открыв его, обнаружили, что он полон золота.

— Это моё золото! — закричал Менелай. — То самое, которое Парис у меня украл! А теперь им, значит, Приам со своими шпионами расплачивается!

Вина Паламеда была доказана. Он стоял растерянный, не зная, что сказать в своё оправдание. Он подозревал, что тут не обошлось без козней Одиссея, но не мог же Одиссей зарыть сундук под его палаткой. Да и не стал бы Одиссей жертвовать таким количеством золота только для того, чтобы навредить Паламеду, ведь жадность царя Итаки была так же легендарна, как и его хитроумие.

Одиссею и правда было жаль золото, которое он теперь потерял окончательно. Но добраться до него он всё равно, скорее всего, не смог бы, а так он сумел наконец осуществить долгожданную месть.

Проделав причудливый круг в колесе судьбы, сундук с золотом возвратился к Менелаю, не принеся счастья никому, через чьи руки он прошёл.

Поздним вечером Зевс с Гермесом вернулись с Иды на Олимп. Несмотря на все козни непослушных богов, Зевсу удалось полностью осуществить свой план на сегодняшний день, так что он был настроен весело и благодушно.

— «Тсс! Зевс ничего не знает! Это тайна!» — говорил Гермес, ловко подражая голосу Ириды. — А сама визжит на всю ойкумену. Такие у неё тайны.

— Ну, это же Ирида, — со смехом отвечал Зевс. — Она без визга ничего делать не может. Оно и к лучшему: по её визгу я обо всех замыслах Геры первым узнаю.

Он открыл дверь своего дворца. На пороге его встретила Гера.

— Ты, дорогая, так сегодня заботилась о греках, что мне уже впору ревновать, — пошутил громовержец.

Гера сердито фыркнула:

— Ты прекрасно знаешь, что греки мне безразличны. Я ненавижу троянцев. Всякий человек имеет право на месть, а я, царица богов, по-твоему, должна глотать любую обиду?

Тем же вечером Фетида пришла во дворец Гефеста. Афродита, увидев её, вскрикнула от радости и расцеловала в обе щеки.

— Как же хорошо, что ты к нам заглянула, милочка! Мы как раз ужинать собираемся. Что же ты не заходишь? Знаешь ведь, что мы тебе всегда рады. И Гефест всё время о тебе вспоминает и спрашивает.

— А Гефест дома?

— Он в кузне. Такой работящий и хозяйственный! Всегда за работой. — Афродита говорила это с такой гордостью, будто благодаря ей Гефест стал таким. — Он сейчас делает чудесные треножники. Двадцать штук сразу. Он к ним приделает золотые колёсики, так что они сами будут приезжать, когда их позовут. Ты бы видела, какие ручки будут у этих треножников! Мы их с Гефестом вместе рисовали. Ручки и треножники уже готовы, осталось только прикрепить. Он сейчас как раз куёт золотые гвоздики для этого.

Хотя Афродита никогда не была верной женой, мужа своего она очень ценила, уважала и никогда не променяла бы ни на какого другого. Несмотря ни на что, они были, пожалуй, самой счастливой семьёй на Олимпе.

Фетида терпеливо выслушала рассказ о технических достижениях знаменитого мастера и сказала, что у неё есть просьба к Гефесту.

— Дорогой! — закричала Афродита. — К нам Фетида пришла. Она хочет с тобой поговорить.

— Фетида у нас! — донеслось из кузни. — Вот радость-то! Конечно, я сейчас приду.

Хромой мастер вышел к ним в рабочей одежде, в переднике, на ходу вытирая свои жилистые, мозолистые руки. Под локти его поддерживали девушки, выглядевшие совершенно как настоящие, но сделанные из золота, — одно из его изобретений. Рассказывали, что эти девушки умели даже говорить, правда, сам никто их голоса не слышал.

— Здравствуй, Фетида! Здравствуй, красавица, спасительница моя! — говорил Гефест. — Что же ты к нам так редко заходишь? Никак дело у тебя ко мне?

— Да, — ответила Фетида, силясь изобразить улыбку. — Моему Ахиллу нужны новые доспехи. Беда у него.

И она, не сдерживая слёз, рассказала печальную историю, случившуюся в последние дни.

— Конечно! — воскликнул Гефест. — Будут ему новые доспехи. Не доспехи — конфетка. Таких ни у одного бога нет. И поножи сделаю, и шлем, и кирасу. А какой щит у него будет! Пятислойный, красоты неописуемой. Я на нём и солнце изображу, и землю, и море, и луну. И все звёзды со всеми созвездиями. И два города изображу. В первом одни люди свадьбу празднуют, а другие в это время судятся. Один говорит, что заплатил, а другой — что не получил. Оба свидетелей привели, спорят, препираются, а судьи по очереди выступают и приговор говорят. А в другом городе в это время война идёт. Которые в городе — те отказываются дань платить, а другие их за это осаждают, грозят город разрушить и всё добро себе забрать. А осаждённые устраивают вылазку. И впереди них идут Арес и Афина. Оба большие, красивые, в золотых доспехах — чисто боги. Они в засаду садятся у реки, куда враги скот на водопой водят. Нападают на пастухов, убивают, а скот угоняют в город. А враги услышали, прискакали на помощь пастухам, и пошла битва. Там и Смерть, и Вражда, и Смута будто живые вместе с людьми бьются, трупы врагов туда-сюда тащат, доспехи с убитых снимают — всё как в жизни. А ещё изображу золотую ниву, а на ней крестьяне пашут. Как дойдут до края поля — им по чарке вина поднесут, и они обратно пахать идут. Вспаханная земля будет как настоящая — чёрная, хоть я и сделаю её из золота. А дальше я изображу сбор урожая: крестьяне серпами колосья срезают, а другие снопы вяжут, а жёны на краю поля ужин готовят. А ещё там будет виноградник. Деревья золотые, с чёрными ягодами, а подпорки из серебра, а вокруг ров с водой из синего стекла и стена из олова. А по дорожке молодёжь в корзинах собранный виноград несёт. А мальчик на лире играет и поёт тоненьким голосом так, что ноги сами в пляс идут. А пастухи, я их из золота сделаю, в это время стадо волов ведут — одни волы золотые, а другие оловянные. Вдруг на них львы нападают. Пастухи на них собак натравливают, но без толку — собаки львов боятся. А другие пастухи ведут овец. А молодёжь танцует — хороводы водит, и все песни поют. А вкруг всего этого океан, как вокруг настоящей земли.

Фетида слушала, как Гефест взахлёб рассказывал о своих творческих планах, и только молча кивала.

 

Примирение

Утром Фемида облетела всех богов, созывая их на общий сбор. Явились все, даже лесные и речные боги, которых обычно на Олимп не приглашают.

Для расширенного собрания был подготовлен большой зал во дворце Зевса, который Гефест построил специально для таких мероприятий.

На возвышении, образуя президиум, стояли двенадцать тронов. Зевс и Гера сели на самые большие в центре, главные олимпийцы расположились на тронах по бокам, а все остальные боги занимали места на длинных мраморных скамьях в зале. Нимфы явились разодетые как на свадьбу и, рассевшись в первых рядах, сразу стали наперебой строить глазки президиуму. Сатиры с натёртыми до блеска рогами чинно сидели позади, ковыряя кто в зубах, кто в носу, кто в ухе.

Всё ещё недовольный со вчерашнего дня Посейдон уселся на троне возле Зевса и ворчливо спросил:

— Что, Зевс, опять какое-нибудь объявление насчёт Трои?

— Просто мысли мои читаешь, братец, — весело и доброжелательно ответил громовержец.

Видя, что Зевс сегодня в хорошем настроении, Посейдон решился выразить ему своё вчерашнее недовольство:

— Против богов идёшь, брат. Ты, конечно, можешь помогать троянцам — твоя воля, но учти: боги с тобой не согласны.

— Говори за себя, Посейдон. Кто это со мной не согласен?

— Да все не согласны: я, Гера, Афина, Гермес…

— Что?! Эй, Гермес!

— Чего, Кроныч?

— Ты что, против троянцев?

— Как скажешь, Кроныч.

— Что это за ответ? Что ты юлишь всё время? Неужели сложно прямо сказать: ты за греков или за троянцев?

— Ничего сложного, Кроныч. Проще простого. Скажи мне только, кто победит, и я сразу скажу, за кого я.

Зевс усмехнулся и, убедившись, что все собрались, начал свою речь:

— Так вот, значит, мальчики и девочки, тут уже поступают нарекания, что я, дескать, много на себя беру: троянцам помогаю, греков защищать не даю, богам вмешиваться запрещаю, сам всем распоряжаюсь, а другим разрешаю только смотреть. Ладно, пойду навстречу вашим пожеланиям. Сегодня ничего запрещать не буду. Делайте что хотите, а я буду только наблюдать.

— А за греков воевать против троянцев можно? — осторожно спросила Афина.

— Можно, — улыбнулся Зевс. — Тебе, доченька, сегодня всё можно. Хотите — за греков воюйте, хотите — за троянцев. Хоть между собой передеритесь. Я ни во что вмешиваться не буду.

Он тут же пожалел, что разрешил богам передраться между собой, заметив, какой кровожадный взгляд бросила Гера на Артемиду. Но слова уже были сказаны, и Зевс приказал Ганимеду налить нектара, закрыл короткое собрание, поднялся с трона, взял пакетик с орешками, уселся перед ясновизором, закинув ногу на ногу, и принялся наблюдать за событиями, происходившими в греческом лагере.

У греков в это время тоже было большое собрание. Речь держал Ахилл.

— Нам с Агамемноном следовало помириться ещё раньше, — говорил он, — а лучше вообще не ссориться. Было б из-за чего! Из-за какой-то бабы, чтоб ей сдохнуть раньше! Сколько бед наша ссора принесла грекам и сколько радости троянцам! Но что сделано, того не исправишь. Я больше на Агамемнона не сержусь — я теперь только на троянцев сержусь, и особенно на Гектора. Командуй, Агамемнон. Я теперь биться хочу и убивать троянцев, сколько сил хватит. А сил у меня хватит на всех их.

Толпы греков ответили ему оглушительным рёвом. Агамемнон встал, кряхтя от болевшей раны, и сказал, поднимая руку:

— Тихо! Не мешайте говорить, а то я сам себя не слышу. Меня уже за это дело многие ругали и винили в том, что произошло. Но не я тут виноват. Это всё боги меня с толку сбили. Одна Эрида чего стоит! Против судьбы, опять же, не попрёшь. Да и сам Зевс что-то в последнее время взялся мне гадости устраивать. Всё одно к одному. И что я мог сделать? Есть, говорят, богиня такая — Ате. Может, врут, конечно, а я думаю, что и вправду есть такая. Она только и делает, что людей с толку сбивает. Мне про неё Нестор рассказывал. Ну, вы же знаете Нестора — он ерунду говорить не будет. Так вот она не только людям — она и богам головы может заморочить. Дело так было. Поправь меня, Нелеич, если я что неправильно скажу…

Агамемнон был не из тех, кто охотно извиняется и просит прощения, и сейчас он, хоть и понимал, что сделать это всё равно придётся, был рад возможности получить отсрочку, рассказав какую-нибудь историю:

— Зовёт как-то Зевс всех богов и говорит им: «Радость у меня, боги. Сегодня родится самый главный герой, который будет царствовать над миром, а все остальные герои ему служить будут». А Гера, хитрая такая, ему отвечает: «Врёшь ты всё! Мы же знаем, что у тебя семь пятниц на неделе, и ничего этого не будет. Можешь поклясться страшной олимпийской клятвой, что правду говоришь?»

А Зевс и не понял, что она нарочно это сказала. Так ему, значит, Ате голову заморочила. Ну он и поклялся. Думал, что ничем не рискует, поскольку знал, что Алкмена, подружка его, на последнем сроке и сегодня Геракла родить должна. А Гера тут разом всё переиграла: Никиппа, микенская царица, тоже сына ждала, так Гера ей роды ускорила, и она Эврисфея недоношенным родила. А Алкмене Гера, наоборот, роды задержала, так что Геракл только на другой день родился. А потом приходит к Зевсу и говорит: так, мол, и так, родился сегодня Эврисфей, а Геракл у него теперь на побегушках будет, как ты и обещал.

Вот тут-то Зевс и понял, как его жена обманула. Ох уж и прогневался он! А сделать-то ничего уже не может: клятва-то дадена. Схватил он тогда Ате за волосы — и так её! И так!.. — Агамемнон с неподдельной злостью изобразил, как Зевс бьёт Ате головой об стол. — И запретил ей впредь на Олимпе появляться. С тех пор ходит она между людьми и жертву себе ищет. Вот, значит, я ей как раз и подвернулся.

Так что, раз уж и Зевс с ней не справился, то куда уж мне — простому царю. Но я свою вину загладить всё равно готов. Что тебе, Ахилл, давеча обещали, я отдам. Вот прямо сейчас мои люди всё тебе доставят, пока мы завтракаем.

— Не надо мне ничего, — твёрдо ответил Ахилл. — И завтрака не надо. Мне никакой кусок в горло не полезет, пока я не отомщу стократно за смерть моего друга. Нечего время терять! Командуй прямо сейчас в бой идти!

Греческое войско вскричало ему в ответ воинственно, но без энтузиазма. Общее мнение выразил Одиссей:

— Спокойно, Ахилл! Горячку пороть не надо. Ты тут всех сильнее, но я тебя старше и жизнь знаю лучше, так что поверь моему опыту: во-первых, когда подарки дают, никогда не отказывайся и бери сразу, не откладывая, а то ведь передумают; а во-вторых, никогда не воюй, не позавтракав. Все мы тут готовы на любые жертвы, чтобы отомстить за твоего безвременно погибшего друга, но приносить в жертву свой желудок не стоит. От голодных воинов в бою мало проку. Так что вели накормить своих мирмидонцев, сам поешь — Атреич сейчас наверняка не откажется угостить тебя за свой счёт — и подарки прими, а там уж и повоюем — день впереди долгий.

В ответ на эти слова Одиссея греки закричали чуть менее воинственно, но гораздо более дружно.

Ахилл был не согласен, но противиться воле всего войска не мог даже он. Пришлось возвращаться к своей палатке и терпеливо ждать, пока люди Агамемнона под предводительством Одиссея не доставили ему всё, что обещал капризному герою командир греческого войска. Он принципиально не смотрел в сторону этих даров. Не посмотрел он и на дочку Бриса, которую позавчера называл своей любимой, а сегодня желал ей смерти. Той, из-за которой разгорелась его ссора с Агамемноном, той, чьё имя он так и не узнал. Видя настроение Ахилла, девушка не подошла к нему, а сразу бросилась к телу Патрокла, от которого Фетида заботливо отгоняла мух.

Девушка заплакала горько и искренне. Патрокл был единственным греком, который понимал и жалел её. Ахилл, хоть и изображал любовь, на самом деле всегда любил только себя, а других — лишь в той мере, в какой они поддерживали в нём эту единственную и самую крепкую его любовь.

Много горя пришлось пережить дочке Бриса: её молодой муж, за которого она вышла совсем недавно, и три брата пали жертвами Ахилла, когда он захватил и разрушил её родной город, её саму Ахилл насильно увёл с собой, и только Патрокл утешал дочку Бриса, уверяя, что Ахилл любит её и женится на ней, когда вернётся в Элладу. Она верила ему, потому что надо во что-то верить и на что-то надеяться.

А теперь Ахилл, кажется, даже не узнал её, когда она вернулась после долгой разлуки, а Патрокл лежит мёртвый, и она никогда не услышит от него ни слов утешения, ни доброй лжи — последней надежды в несчастье.

Дочка Бриса плакала — может, по Патроклу, а может быть, и по самой себе, а Ахилл сидел в стороне мрачный, ни разу не взглянул на неё, молчал и отворачивался, когда сердобольная Афина пыталась накормить его с ложечки амброзией.

Отвязавшись от Афины, он примерил новые доспехи. Их рано утром, когда он ещё спал, принесла и положила рядом с его кроватью Фетида.

Они блестели так ярко, что никто не мог на них прямо смотреть. Гефест не подвёл. Доспехи были не только красивы, но и очень удобны. Они сидели так, будто мастер точно знал все особенности богатырского тела полубога Ахилла. Несмотря на свой немалый вес, они, казалось, не обременяли, а, наоборот, облегчали героя, придавали ещё больше силы, вселяли уверенность и боевой дух.

Сразу взбодрившись, Ахилл взял своё огромное копьё, которое никто, кроме него, не мог поднять, и взошёл на колесницу.

— Давайте, кони, несите меня, — сказал он. — К победе везите и к славе, а не так, как Патрокла.

Обидный намёк задел гордость божественных коней. Один из них обернулся и вопреки всем обычаям сказал человеческим голосом:

— Ты, Пелеич, на нас вину-то не сваливай. Аполлон в смерти Патрокла виноват, не мы. Он, кстати, и тебя ненавидит. Сегодня Зевс тебя защищает — живым вернёшься, а потом…

Тут разговорившийся конь осёкся, почувствовав, что и так уже сболтнул много лишнего.

Впрочем, Ахилл всё равно не придал его словам никакого значения. Сейчас его интересовала только предстоящая битва и смерть как можно большего числа врагов. Думать о своей смерти он не привык и не хотел.

— Не ваша это забота! — буркнул он и поскакал в бой.

 

Битва богов

Греческое войско, воодушевлённое возвращением своего самого славного героя, стройными рядами шло навстречу врагам вслед за Ахиллом. Троянцы стояли молча. Они понимали, что предстоящий бой будет тяжелее всех предыдущих.

Поодаль с небес спустилась группа богов, решивших принять участие в битве. Они были настроены воинственно, громко кричали, призывая к бою обе стороны. Но всех перекричала Эрида, как обычно подававшая сигнал к началу сражения.

Прозвучали фанфары, придуманные Герой и Афиной, Зевс усилил музыкальное сопровождение парой грозных громовых раскатов, а Посейдон устроил хорошее землетрясение.

— Сколько можно! — вскакивая с трона, завопил Аид в своём подземном царстве, когда на голову ему посыпалась штукатурка. — Совсем с ума посходили с этой войной! Уже и среди покойников покоя нет!

— Но, дорогой, — возразила ему Персефона, — ты же сам говорил, что благодаря этой войне мы наконец стали получать молодых, красивых и сильных мертвецов, которых до этого всегда не хватало.

— Это верно, — согласился Аид, — только теперь их стало приходить столько, что мы не успеваем их оформить.

В это время греки стали напротив троянцев, и на середину поля между двумя войсками вышел Ахилл.

— Гектор!!! — закричал он.

Гектор вышел было вперёд, но остановился, почувствовав у себя на плече руку Аполлона. А бог, задержав не в меру отважного троянского героя, перенёсся туда, где среди союзных Трое дарданцев стоял их предводитель Эней.

Это был не тот хрупкий юноша, который много лет назад вместе с Парисом похищал в Спарте Елену Прекрасную. Он уже не был похож на свою знаменитую мать Афродиту. Годы и сражения сделали его могучим воином, самым сильным и доблестным в троянском войске после, пожалуй, одного только Гектора.

Взглянув на Ахилла, он вспомнил, как когда-то позорно убегал от него, и с гневом сжал копьё. «Нет, — подумал он, — выйти на бой с Ахиллом — верная смерть. Это как с богом сражаться».

— Отчего же? — возразил, подходя к нему, Аполлон. — Сын олимпийской богини боится сына морской нимфы? Странно. С чего ты взял, что боги помогают тебе меньше, чем этому хвастуну?

Ободрённый словами бога, Эней пошёл навстречу Ахиллу.

— Ну что, дядюшка, — сказал Посейдону Гермес, — как думаешь, кто победит? Ставлю гекатомбу, что это будет…

— Ну уж нет! — сурово ответил морской бог. — Сегодня я первым скажу: победит троянец.

Гермес мило улыбнулся.

— Хорошо, дядюшка, — ответил он. — Тогда я ставлю на Ахилла. Не могу отказать — уж больно хочется дать тебе отыграться.

— Посейдон! Афина! — быстро заговорила не слышавшая этого разговора Гера. — Вы видели, как Аполлон разговаривал с Энеем? Что же вы стоите? Головами своими подумайте, какой стыд будет, если Эней с божьей помощью победит! Немедленно помогите Ахиллу! Он своё ещё получит, когда время придёт, но сейчас он должен победить.

Посейдон нахмурился и ответил:

— Стыд будет, сестрица, если мы тут на глазах у смертных драку затеем. Пусть всё будет по-честному: только Ахилл и Эней, и никто никому не помогает. И нечего нам тут стоять, чтобы смертные на нас глазели и говорили, что все результаты подстроены.

Спорить со старшим среди собравшихся богов Посейдоном никто не решился, и все перенеслись на наблюдательный пункт на Иде, окружив гору непроницаемым для взоров смертных чёрным облаком.

Ахилл презрительно посмотрел на приближавшегося Энея.

— Что, пастушок, заблудился? — спросил он. — Шёл бы ты лучше отсюда, пока я тебе снова уши не надрал. Я не тебя звал, а Гектора. Или ты думаешь, что Приам тебя за смелость своим наследником сделает?

— Языком трепать мы оба умеем, — мрачно ответил Эней. — Но мы с тобой не дети, чтобы состязаться в дразнилках, и не женщины, чтобы лясы точить, когда нужно драться. Гектор тебе не подчиняется, он сам решает, с кем и когда ему биться. А тебе сейчас придётся биться со мной. И не надо тянуть время.

Прекрасный щит Ахилла взревел под ударом копья Энея. Удар этот был так мощен, что Ахилл на мгновение испугался и отскочил, подумав, что новый, ещё не испытанный им щит не выдержит. Но творение Гефеста не подвело. Копьё пробило только два слоя из пяти и застряло в золоте щита.

Сработанный простым смертным щит Энея удара легендарного копья Ахилла не сдержал. Эней резко отбросил его, и копьё задрожало, воткнувшись в землю, вместе с насаженным на него щитом. Эней содрогнулся при мысли, как близок он был сейчас к смерти, отбежал и подхватил с земли камень, чтобы кинуть его в приближавшегося с обнажённым мечом Ахилла. Это было бесполезно: божественные доспехи камень не пробил бы. Положение Энея стало безнадёжным.

— Да что же это такое! — закричал Посейдон, ударяя себя по коленям.

Эней взмыл вверх и, пролетев над троянскими рядами, шлёпнулся позади них.

Посейдон всё ещё сурово, но при этом несколько смущённо поглядел на Гермеса, ожидая протестов. Но тот лишь приветливо улыбнулся и сказал:

— Ладно, дядюшка, ничья.

Ахилл с недоумением посмотрел вслед Энею, а потом вырвал из земли копьё, сорвал с него дырявый щит, крикнул: «Да пошёл ты!» — и добавил тише: «Божий любимчик!».

— Гектор!!! — закричал он вновь, подняв над головой копьё, но Гектор, помня, что Аполлон удержал его от боя, снова остался в троянских рядах. — За мной!!! — закричал тогда Ахилл и впереди греков помчался в атаку.

Не останавливаясь, он крушил всех направо и налево. Пленных не брал. Просивших пощады убивал на месте с криком «За Патрокла!».

Озверевший и забрызганный кровью, он рыскал по полю, ища Гектора. Один раз судьба свела их. Тот метнул в Ахилла копьё, но оно, сделав в воздухе петлю, воткнулось в землю у ног Гектора.

Афина хихикнула, но, заметив, что присоединившийся к собравшимся на Иде богам Аполлон на неё осуждающе смотрит, сделала серьёзное лицо.

Ахилл набросился на Гектора и со всего размаху воткнул в него копьё, но попал в пустоту. Окутавшись тёмным облаком, Гектор растворился в воздухе.

Афина сердито глянула на Аполлона, но тот сидел с совершенно непроницаемым равнодушным выражением лица и никак на её взгляд не отреагировал.

Ахилл всё больше выходил из себя. Неустанно убивая, он гнал в беспорядке бежавших троянцев к реке. Те кидались с берега, пытаясь спастись вплавь. Ахилл оставил копьё и, достав меч, бросился вслед за ними, рубя всех подряд. Вскоре вода стала красной от крови, а трупы запрудили поток так, что река вышла из берегов.

Скамандр, бог реки, выскочил перед Ахиллом и закричал, размахивая кулаками:

— Что делаешь, сукин сын! Тебе тут кладбище, что ли? Думаешь, раз боги помогают, так всё можно? Вон тебе для войны поле есть — там убивай сколько хочешь. Здесь ты мне всю воду испоганишь, а она у меня питьевая!

— Отвали, дед! — грубо ответил Ахилл, которого экологические проблемы в настоящий момент заботили чуть меньше, чем нисколько.

Оскорблённый Скамандр обрушил на Ахилла огромную волну. Герой попытался ухватиться за ветви дерева, которое росло на берегу, но оно, вырванное с корнем, обрушилось в реку. Мелкая речка, которую можно было перейти вброд, вдруг обернулась бушующим потоком. Вода смыла трупы, дерево и Ахилла и, кружа в пенных водоворотах, понесла их к Геллеспонту.

Такого поворота событий Ахилл не ожидал и даже испугался. Он и так был пловец неважный, а тут ещё и доспехи вовсе не добавляли ему плавучести. Неуязвимый полубог не боялся никакого оружия, но захлебнуться и утонуть он мог. Изловчившись, он повернул дерево поперёк реки и сумел вылезти по нему, как по мосту, но река преследовала его и на берегу. Как ни быстр был герой, поток, посланный богом, был быстрее. Ахиллу уже казалось, что все боги разом ополчились против него.

— Мама! Зевс! Боги! — кричал он. — Спасите!

— Гефест! Сделай же что-нибудь! — воскликнула Гера, хватая сына за руку.

За другую руку его в это время схватила Фетида, тоже умоляя спасти Ахилла.

Добродушный Гефест сразу уступил просьбам матери и спасительницы, и берега реки вдруг охватил пожар. Загорелась трава на берегу, загорелись деревья, трупы, плававшие в реке, загорелась сама вода, огонь перекинулся на бороду Скамандра. Посейдон и Афина, спикировав к Ахиллу, подхватили его за руки, вынесли из бурлящей смеси воды и огня и поставили на землю вдалеке от речки.

— Хватит, Гефест! — захныкал Скамандр. — Я же не знал, что этот парень твой друг! Пусть убивает кого хочет где хочет! Никогда больше за троянцев заступаться не буду!

— Ладно уж, — удовлетворённо сказала Гера, — пусть живёт. Бог всё-таки.

Бой между Гефестом и Скамандром завершился полной победой Гефеста.

В это время Афина и Посейдон, возбуждённые полётом, спикировали на Иду. Афина приземлилась рядом с Аресом, с громким звоном стукнула его щитом по голове и засмеялась.

— Кто-нибудь! Уберите от меня, наконец, эту ненормальную! — взвыл Арес. — Она же мне прохода не даёт: то дерётся, то обзывается, то Диомеда с копьём на меня натравливает!

Он оттолкнул Афину.

— Боги! — завопила та. — Вы видели?! Он мне эгиду порвал!

Она подхватила старинный межевой камень, который на наблюдательном пункте использовался как дополнительное сиденье, и со всего размаху кинула им в Ареса. Бог войны охнул и с грохотом растянулся, прокатившись несколько метров по земле.

— Что творишь, умственно отсталая?! — взвизгнула Афродита, кидаясь к нему. — Вставай, Арес! Тебе больно?

— Богиня мудрости тебе, значит, умственно отсталая? — прошипела Афина.

Дождавшись, пока Афродита поможет кряхтящему Аресу подняться, она разбежалась и толкнула Афродиту в грудь, повалив обоих богов на землю.

— Такие вот у Трои защитнички, — ехидно сказала она и, подняв копьё, исполнила над поверженными противниками какой-то дикий победный танец.

Посейдон с умилением посмотрел на эту сцену и сказал Аполлону:

— Вспоминаю старые добрые времена. Бились мы тогда с титанами. Эх, славная была битва! А что, Аполлон, не тряхнуть ли нам стариной? Только ты нападай первым — ты моложе.

— Из-за чего мне на тебя нападать, дядюшка? — равнодушно спросил Аполлон.

— Ну так как же, — растерянно ответил Посейдон. — Чего это ты, например, троянцам помогаешь? Это ж гадкие бесчестные людишки. Я им стену города построил, а они, думаешь, мне заплатили? Хрена лысого! Ещё и обругали. Думаешь, они тебе за помощь заплатят? Не дождёшься! Смотри, как бы они тебе уши не отрезали. Такие прохиндеи!

— Из-за этого я с тобой драться не буду. Не подобает богам драться из-за смертных.

— Слова, достойные мужчины! — иронично заметила Артемида. — Хороший повод, чтобы уклониться от битвы.

— Так ты битвы хочешь? — злобно осклабившись, прошипела Гера. — Будет тебе битва.

Она схватила левой рукой Артемиду за руки, а правой сорвала с её плеча лук и принялась хлестать её по голове, приговаривая:

— Ты этого хотела, сучка?! Этого хотела?!

— Ты с ума сошла! Перестань! — захныкала Артемида и, вырвавшись, убежала, вытирая локтем слёзы.

Она прибежала на Олимп, села у ног Зевса и расплакалась, положив голову ему на грудь.

— Пустое, доченька. Бывает, — рассеянно пробормотал громовержец, проводя ладонью по её волосам.

Он увлечённо смотрел по ясновизору битву богов, развернувшуюся на Иде, усмехался в бороду и говорил про себя: «Детский сад».

Мать Артемиды, Лета, взяла оброненный Аресом меч, не вынимая из ножен, занесла его над головой и набросилась на Геру, но на её пути оказался Гермес. Со своей обычной очаровательной улыбкой он поднял руки и сказал:

— Сдаюсь, признаю своё поражение и молю о пощаде!

Лета кинула меч, подняла с земли брошенный Герой лук, собрала рассыпанные Артемидой стрелы и удалилась вслед за дочкой.

А троянцы в это время врассыпную бежали к городу, мечтая только о том, чтобы скрыться за его неприступными стенами от гнева неукротимого Ахилла. Отстававшим не было от него пощады.

Агенор — сын троянского советника Антенора, казалось, чувствовал за своей спиной дыхание смерти. «До ворот не добегу, — думал он. — Что делать? Свернуть в сторону? Ахилл не станет гнаться за мной одним. Отсижусь где-нибудь в кустах — авось меня не найдут. А если найдут? Убьют как собаку. И почему я должен бежать? Ахилл такой же человек, как и я. И мне, и ему когда-то предстоит умереть».

Страх вдруг сделал Агенора храбрецом. Он остановился и повернул навстречу врагу. Закрывшись щитом, он прицелился и метнул копьё. Удар был точен. Копьё Агенора попало в ногу Ахилла там, где она не была защищена божественными поножами. Если бы Ахилл был обычным человеком, то полученная рана непременно заставила бы его остановиться, но его неуязвимое тело не получило даже царапины.

Агенор был обречён. В глазах у него потемнело, и он, стоя на городской стене, вдруг увидел самого себя, стремительно убегающего от Ахилла. Агенор протёр глаза, ощупал себя и убедился, что всё ещё жив. А Ахилл, прекратив преследование спасавшихся в городе троянцев, гнался за одним лишь Агенором. Тот проявил при этом удивительную прыть. Как Ахилл ни старался, сократить дистанцию он не мог. Агенор убегал от него до тех пор, пока троянцы не скрылись за стенами и ворота за ними не закрылись. Тогда Агенор остановился.

— Умри! — закричал Ахилл, кидая в него копьё.

Аполлон, обернувшись, поймал копьё на лету и отшвырнул его в сторону.

— Умереть? — насмешливо спросил он. — Ты хочешь убить бога? Дурак! Ты даже не понял, за кем гнался. А троянцы между тем уже в безопасности. Кидайся теперь на стену, отважный герой.

— Обманул, гад! — прошипел Ахилл. — Нарочно от города увёл. Ничего, и до тебя когда-нибудь доберусь.

— Трепещу от ужаса.

Аполлон ухмыльнулся и растворился в воздухе.

А в городе Приам метался у ворот, спрашивая всех о Гекторе. Никто не мог сказать ему ничего определённого. Среди спасшихся бойцов его не было. Вдруг со стены послышался крик. Кто-то увидел Гектора, стоящего снаружи перед закрытыми воротами.

По приказу Приама ворота немедленно открыли, но Гектор не сдвинулся с места. Напрасно Приам звал сына, напрасно Гекуба умоляла его пожалеть родителей и спастись в городе от верной смерти. Он стоял неподвижно, как завороженный глядя на блеск доспехов приближавшегося Ахилла.

Он вдруг осознал свою преступную самонадеянность и понял, что виноват в гибели несчётного количества боевых товарищей. Он пожалел, что не дал грекам сесть на корабли и спокойно уплыть домой; что, воспользовавшись предательским ударом Аполлона, убил Патрокла и хотел надругаться над его телом; что, зная о возвращении в строй Ахилла, послал своих бойцов в кровавую и безнадёжную битву вместо того, чтобы укрыться за стенами, которые защищали троянцев во время восьми лет осады; что безрассудно поверил в милость богов, вообразив, что они теперь всегда будут ему помогать.

Он не мог теперь спасаться вместе со всеми, не представлял себе, как он живой будет смотреть в глаза вдовам и матерям погибших по его вине троянцев. Убив Ахилла, он искупил бы свою вину, но он знал, что убить Ахилла невозможно, и, как обычно, не думал о последствиях, а ведь в сложившихся обстоятельствах его смерть была равносильна дезертирству.

«А что, если безоружным выйти навстречу Ахиллу и предложить ему мир на любых условиях? — подумал было Гектор, но тут же отбросил эту нелепую мысль. — Какая глупость! Прошли времена мирных бесед. Он не станет со мной разговаривать — просто убьёт. Надо драться. Другого выбора уже нет».

Отчаявшийся Приам велел запереть ворота, чтобы Ахилл не ворвался в город. Путь к отступлению был для Гектора отрезан. И только поняв, что бежать больше некуда, Гектор побежал. Он понимал, что это позорно, но ничего с собой поделать не мог: и самого отважного героя перед лицом неизбежной гибели может охватить страх. Аполлон придал ему силы. Ахилл не мог угнаться за убегающим врагом. Оба были как во сне: один никак не мог убежать от приближающейся беды, а другой никак не мог догнать ускользающую цель. Это была захватывающая гонка, какую не увидеть ни на каком стадионе — на кону стоял не кубок и не венок, а жизнь героя. С волнением следили за ней боги с Олимпа и с Иды, троянцы со стен города и греки, которым Ахилл знаками и криками запрещал нападать на Гектора. Три раза они обежали вокруг города, но победитель смертельного забега оставался неизвестен.

— Жалко Гектора, — сказал Зевс. — Он в целом парень хороший: красивый, сильный, отважный, жертвы хорошие приносит.

— Но, папа! — возмутилась Афина. — Он же всё равно когда-нибудь умрёт. А ты обещал сегодня не вмешиваться.

— Что ты, доченька! — ласково ответил громовержец. — Разве я вмешиваюсь? Просто мнение своё высказываю. А ты поступай как знаешь. Аполлон! Можешь отдохнуть.

В тот же миг Аполлон оставил Гектора, и вместе с ним героя покинули силы. Он остановился у Скейских ворот, откуда начал свой бег, рядом с тем местом, где от его копья погиб Патрокл. Там, у ворот, с двумя копьями в руках встречал Гектора его брат Деифоб.

— Ты здесь?! — воскликнул Гектор.

— Конечно здесь. Где же мне ещё быть! Папа с мамой мне, конечно, запрещали, но разве я оставлю в беде любимого братика! Держись, Гектор! Вместе мы его запросто одолеем.

Неожиданная поддержка Деифоба, не побоявшегося выйти из города, чтобы помочь брату в минуту смертельной опасности, вернула Гектору силы и надежду. Он обернулся к Ахиллу и сказал:

— Обещаю, что в случае победы я только заберу твои доспехи, тело же отдам твоим товарищам для погребения. Обещай и ты то же самое.

— Обещаю скормить тебя собакам, — ответил Ахилл. — Только такой договор может быть между человеком и животным. Ты убил Патрокла и ещё смеешь меня о чём-то просить! Не будет тебе погребения, хотя бы родные оценили тебя на вес золота. Я бы на куски тебя разорвал, живьём бы съел, если бы не было противно к тебе прикасаться. Вспомни всё, что ты умеешь. Тебе предстоит трудный бой: мы с Афиной тебя щадить не будем.

Афина весело подмигнула ему из-за спины Гектора.

Ахилл метнул копьё, но Гектор увернулся, и оно вонзилось в землю позади него. Афина тут же выдернула копьё и бросила обратно Ахиллу.

Гектор тоже метнул копьё, но щит Ахилла отразил удар.

— Деифоб! Копьё! — крикнул Гектор, отводя руку назад.

Деифоб не ответил. Обернувшись, Гектор не увидел брата. Стоявшая на его месте Афина улыбнулась и показала Гектору язык.

Гектор понял, что не может больше рассчитывать ни на поддержку богов, ни на помощь брата, оказавшегося всего лишь иллюзией, шуткой богини. Но он не сдался. Выхватив меч, он бросился в последнюю атаку.

Ахилл тщательно прицелился. Он хорошо знал свои божественные доспехи, которые сейчас были на Гекторе. Пробить их он вряд ли смог бы, но на шее было незащищённое место. Именно туда Ахилл направил своё копьё — и не промахнулся.

Гектор выронил меч, не успев им воспользоваться, и упал. Троянцы встретили его падение криком ужаса, греки закричали с радостью и бросились к Ахиллу, снимавшему с мёртвого Гектора доспехи. Они удивлялись росту и могучему телосложению троянского героя, которого до сих пор ещё ни одному оставшемуся в живых греку не довелось рассмотреть вблизи. Каждый норовил пнуть или ткнуть копьём того, к кому при жизни они не решались подойти. Теперь это было совсем не страшно и безопасно.

Ахилл проткнул мечом сухожилия у пяток Гектора, снял с него пояс, тот самый, который подарил Гектору Аякс после их поединка, и, продев пояс через пятки трупа, привязал тело к колеснице. Он проскакал перед городом, волоча по земле поверженного врага, приводя ужасным зрелищем в отчаяние всех троянцев, особенно родителей Гектора, Приама и Гекубу, видевших это со стены.

К счастью, этого не видела Андромаха. Когда бегущие троянцы устремились в город, она ушла во дворец, чтобы распорядиться приготовить ванну для Гектора, а сама пошла к себе и села прясть мужу новый хитон, который Гектору никогда не пригодится.

 

Тело Гектора

Следующий день стал для богов настоящим праздником. Справляя поминки по Патроклу, Ахилл принёс такие жертвы, что ни один бог не остался недоволен. Насытившись жертвами, боги насладились шикарными зрелищами. Ясновизор никогда прежде не знал такого наплыва зрителей.

Всем миром греки судили предателя Паламеда, приговорили его к побиванию камнями и сразу привели приговор в исполнение.

Ахилл и все мирмидонцы остригли в знак траура волосы и устроили Патроклу пышное погребение. Ахилл лично зарезал у сложенного под телом друга костра двенадцать троянских пленников и, пока горел костёр, раздувать который специально отправились ветры Борей и Зефир — частые гости в троянских землях, ездил вокруг него на колеснице с привязанным трупом Гектора. Боги нашли это действо чрезмерным, пошлым и безвкусным, но смотрели с интересом.

Самое главное зрелище ждало их после погребения. По традиции Ахилл устроил в память о друге спортивные состязания, выставив в качестве призов самые лучшие трофеи, добытые за восемь военных лет.

Боги, как известно, страстные болельщики, их амброзией не корми, а дай посмотреть какое-нибудь соревнование. А в греческом лагере собрались самые славные герои Эллады, никакие Олимпийские игры не видели такого звёздного состава участников.

Боги посрывали голоса, болея каждый за своего героя, безбожно жульничали, помогая одним и мешая другим. Особенно отличилась Афина: она обеспечила Диомеду победу в скачках на колесницах, а потом помогла Одиссею на соревновании по бегу: она сделала подножку его главному сопернику — Малому Аяксу, и тот упал лицом прямо в коровью лепёшку. Богиня мудрости была в восторге: Одиссей победил, а над Аяксом, наглотавшимся навоза, все смеялись. Малый Аякс не сделал Афине ничего плохого, но он был другом Большого Аякса, и Афина радовалась неприятностям их обоих.

Богам оставалось лишь сожалеть, что у Ахилла был только один лучший друг и такие шикарные поминки уже больше не повторятся.

Ахилл раздал призы и победителям, и участникам, и просто зрителям.

Праздник удался. Но он закончился, и все разошлись по палаткам. Ахилл вновь остался наедине со своим горем. Хотел поужинать, но кусок не лез в горло, хотел уснуть, но сон к нему не шёл. Ахилл проворочался несколько часов, но воспоминания о погибшем друге не давали ему успокоиться.

Отчаявшись уснуть, он встал с кровати и вышел на берег моря.

Немного постояв, глядя на восходящую утреннюю звезду, он запряг коней в колесницу, привязал к ней тело Гектора и три раза объехал вокруг могилы Патрокла. Легче от этого не стало. Ахилл сошёл на землю и посмотрел на труп врага. После всех издевательств от него мало что должно было остаться, однако Гектор выглядел невредимым. Даже смертельная рана затянулась. Боги ясно давали Ахиллу понять, что они не одобряют его действия.

Поняв, что уже и боги не на его стороне, Ахилл совсем раскис, сел на край колесницы, закрыл лицо руками и разрыдался.

Нежная рука легла ему на плечо. Обернувшись, он увидел свою красавицу маму. Фетида была одета в траурное платье, глаза её были красными от слёз.

— Нехорошо ты делаешь, сынок, — сказала она. — Ты этим уже ничего не изменишь. Меня сейчас Зевс на Олимп вызывал. Сердятся на тебя боги. Некоторые даже просят Гермеса, чтобы он Гектора у тебя похитил.

— Пусть только сунется! — буркнул в ответ Ахилл.

— Не гневи Зевса, сынок. Он наша последняя надежда. Отдай Гектора родным. Он же тебе не нужен, а они похоронят его, как это принято у смертных. Ведь и мне когда-нибудь… — Тут Фетида не выдержала и заплакала.

Ахилл отвернулся.

— Хорошо, — буркнул он. — Пусть забирают.

Не спали в это время и во дворце Приама. Престарелый троянский царь сидел на кровати и плакал. Вокруг, беспомощно опустив головы, стояли его сыновья Деифоб и Парис и жена Гекуба.

Дверь спальни распахнулась, вошёл посланец богов Гермес.

— Извини, что без приглашения — срочное дело, — быстро заговорил он, обращаясь к Приаму. — Большое горе, соболезнования, наилучшие пожелания и всё такое. У меня отличные новости. Кроныч тебя не забывает и просит передать, чтобы ты шёл к Ахиллу забирать тело сына. Так что кончай рыдать и грузи выкуп. Отправляйся один, без охраны. За себя не бойся: греки вчера хорошо отпраздновали и будут спать как убитые. На всякий случай я сам тебя сопровожу. Всё улажено: Ахилл тебя не убьёт и другим не позволит. Он парень с понятиями, если его хорошо попросить, то обо всём можно договориться.

Несмотря на семейный траур, Деифоб расхохотался в лицо Гермесу:

— Да вы там, на Олимпе, совсем, гляжу, совесть потеряли!

«А ведь ты так не считал, когда Кроныч помогал троянцам. Ох уж мне эти смертные!» — подумал Гермес, но ничего не ответил, только иронически усмехнулся, давая Деифобу понять, что прощает его кощунственную выходку.

— Да-да, — пробормотал Приам, вставая. — Дети, запрягайте телегу. Я сейчас поеду.

— Папа! Ты веришь этому проходимцу?! — закричал Деифоб. — Это же Гермес! Он даже среди богов считается лжецом!

— Молчать, бездельники! — истерично закричал старик. — Лучше бы вы достались Ахиллу вместо Гектора! За что боги отняли у меня лучшего сына и оставили этих шутов, преуспевших только в плясках?! Быстро делайте, что я вам сказал! А ты, Гекуба, пойди в сокровищницу собери что там есть самого ценного.

— Ты совсем из ума выжил с горя! — завыла Гекуба. — Ты хочешь идти к убийце наших детей, и ты думаешь, что этот изувер пощадит тебя! Не ходи, Приам! Ничего ты уже не изменишь: такова уж судьба, так боги распорядились, что не быть нашему сыну, славно погибшему за отечество, погребённым по-людски. Не ходи! Лучше мы здесь вместе поплачем, помолимся и помянем Гектора.

— Молчи и делай, что я приказал! — сварливо ответил Приам. — Не каркай. Чай не шарлатан какой мне весть прислал. Видишь же: это воля богов! Богам надо верить. Даже если они меня обманывают и хотят моей смерти, то так тому и быть: умру, но сына своего Гектора в последний раз хоть мёртвым увижу.

Царь вышел из дворца. Его сыновья запрягали телегу, а слуги грузили на неё самое ценное, что было в сокровищнице Приама.

Весть о том, что царь отправляется один в греческий лагерь, быстро разнеслась по городу, и к дворцу, несмотря на ночное время, стали собираться троянцы. Они плакали и умоляли старого царя отказаться от безумной идеи.

— Убирайтесь! — кричал на них Приам. — Вам своего горя мало, раз вы сюда скулить явились?! Радуетесь, что Гектор — сын мой любимый, защитник ваш — непогребённый в грязи валяется?! На смерть его вам наплевать?! Дорого же ещё эта смерть вам скоро обойдётся! Ох как дорого!

— Приам! — сказала Гекуба в последней надежде удержать мужа от безумного поступка. — Если ты действительно отправляешься по воле Зевса, то пусть он хотя бы даст нам какое-нибудь знамение, чтобы подтвердить свою волю.

— А я, значит, недостаточное знамение! — возмутился Гермес. — Ну ладно, если вам меня мало, то хотя бы орёл, летящий по правую руку, вас убедит? Более надёжной приметы не существует!

«Кроныч, тебя не затруднит?» — подумал Гермес.

«Нисколько», — подумал в ответ Зевс, и по небу справа от Приама действительно пролетел орёл.

Ободренная доброй приметой толпа несколько успокоилась. Ворота открылись. Гермес, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, принял образ мирмидонского воина из отряда Ахилла. Телега, гружённая сокровищами, с сидящими на ней Приамом и Гермесом направилась к греческому лагерю.

Половину пути они молчали. Когда проехали могилу Ила, Гермес посчитал своим долгом развлечь разговором заскучавшего пассажира.

— А не подумываете ли вы в Трое, что пора уже эвакуировать добро в какое-нибудь безопасное место и самим тоже куда-нибудь перебраться? Такой ведь герой погиб! Великий был человек твой сын. Никому с ним не сравниться!

Приам пробормотал в ответ что-то невнятное — видимо, поблагодарил за похвалу в адрес Гектора.

— О, я нисколько не преувеличиваю! — воскликнул Гермес, горевший желанием наговорить старику побольше приятного. — Я много раз наблюдал за ним. Особенно во время битвы у кораблей. Смотрел и восхищался. Вмешиваться мне шеф запретил, а то бы…

— Скажите мне правду, — перебил его восторженную речь Приам, — тело моего сына ещё сохранилось или Ахилл его уже… — Приам осёкся.

— Не сомневайся! — бодро ответил Гермес. — Ты сам удивишься, когда увидишь, как он хорошо сохранился: ни ранки, ни пятнышка. Как живой, даже лучше. Боги позаботились. Уж как греки ни пытались сделать из него фарш, ничего не вышло. Против богов не попрёшь.

Приам глубоко вздохнул.

— Значит, помнят боги его жертвы, — сказал он. — Гектор всегда верил, что боги воздают добром за жертвы, которые им приносят. Вот они и воздали.

Приам посмотрел на Гермеса, пытаясь понять, к чему этот разговор: шутил ли бог, издевался, или хотел ободрить таким странным нечеловеческим способом. Но лицо Гермеса в темноте было не разглядеть. Да Приам всё равно не смог бы понять ход мыслей бога. Смертные и боги вообще плохо понимают друг друга, особенно когда речь заходит о смерти, которая для одних страшная неизбежность, а для других нечто чуждое и незнакомое.

Так и не поняв собеседника, Приам достал из кучи драгоценных даров, которые он вёз для выкупа сына, золотой кубок и протянул его Гермесу.

— Взятка при исполнении? — усмехнулся тот. — На меня начальство заругается, если узнает. Жертвы мне потом принесёшь, а это всё оставь, тебе оно сейчас пригодится, чай не собачий хвост покупаешь — в таком деле мелочиться нельзя.

Так за разговором они подъехали к остаткам стен греческого лагеря.

— Стой! Кто идёт? — послышалось из темноты.

Гермес тихо выругался.

— Свои! — ответил он. — Мирмидонцы.

— Какие ещё мирмидонцы? Пароль говори!

Из темноты к ним вышел часовой.

— Спокойной ночи! — буркнул Гермес и прикоснулся своим жезлом к лицу грека. Тот закрыл глаза, рухнул на землю и громко захрапел.

Вскоре они добрались до мирмидонского стана. Он был отгорожен от остального лагеря высоким частоколом. Ворота были заперты огромным засовом, который мирмидонцы поднимали втроём, лишь Ахилл мог справиться с ним в одиночку.

Гермес соскочил с телеги и открыл ворота.

— Дальше добирайся один, — сказал он. — Я к Ахиллу не пойду: слишком большая честь, ещё зазнается. А ты уж будь с ним поласковей. Он человек вспыльчивый, но на ласку все люди падки.

Сказав это, Гермес растворился в воздухе.

В стане было темно. Только в палатке Ахилла горел свет. Туда Приам и направился.

Ахилл сидел на кровати и плакал, положив голову на грудь Фетиды. Богиня посмотрела на Приама и взглядом пригласила его войти.

Старик опустился на колени перед убийцей своего сына и поцеловал ему руку. Ахилл обратил к нему заплаканное лицо. Он узнал Приама и сразу понял, зачем тот к нему пришёл.

Совсем недавно Ахилл мечтал как о миге торжества, что Агамемнон будет так вот стоять перед ним на коленях и целовать его руки. Но боги странно осуществляют мечты людей: вместо торжества было горе, а перед Ахиллом стоял на коленях старик, не сделавший ему ничего дурного. Ахиллу представился его отец, которого он не видел уже так много лет. Пелей сейчас, наверное, такой же старый и беззащитный, и тоже нет у него сына, который помог бы ему в беде. Увидят ли они когда-нибудь друг друга?

Ахилл мягко отстранил от себя Приама.

Они оба плакали — каждый о своём.

Наплакавшись, Ахилл протянул Приаму руку и помог встать.

— Не ожидал от тебя такой смелости, — сказал он. — И как ты только решился прийти ко мне один! У тебя железное сердце, старик! Садись. Как бы плохо нам ни было, слезами мы уже ничего не исправим. Ни один человек не прожил жизнь, не испытав горя. Только у богов бед не бывает. Взять, к примеру, моего отца. Привалило ему в жизни счастье жениться на богине, зато теперь нету у него детей, нет наследника. Я только, но я далеко, и неизвестно, вернусь ли когда. Вот и ты был счастлив, и богатства тебе боги дали столько, что девать некуда. А теперь целуешь руки убийце своего сына. И я тоже… Что же ты не садишься, старик?

— Не сяду, Ахилл, — мягко ответил Приам. — Мне бы только сына увидеть и, если уж ты мне дальше жить позволяешь, домой его увезти. Я и выкуп за него привёз.

— Не зли меня, старик! — сурово ответил Ахилл. — Что Гектора тебе надо вернуть, я и сам знаю. Мне мама волю Зевса на этот счёт уже передала. Да и ты не оказался бы здесь без помощи богов. Как бы ты все наши посты прошёл? Да и ворота мои тебе самому не открыть. Так что садись и не раздражай меня, а то ведь мне воля Зевса не указ — убью тебя и не замечу.

Испуганный Приам поспешно сел, а Ахилл вышел из палатки, разбудив слуг, велел выгрузить привезённый Приамом выкуп и приказал:

— Гектора обмойте как следует, оденьте получше и заверните в какую-нибудь ткань подороже. Проверьте, нет ли в выкупе чего подходящего. Только смотрите, чтобы старик его раньше времени не увидел. Если он расчувствуется, то я за себя не ручаюсь.

Он стоял и смотрел, как слуги приводили в порядок тело Гектора, и сам помог погрузить его на телегу.

— Прости, Патрокл! — тихо сказал он, отойдя в сторону. — Я Гектора не просто так отдаю, а за хороший выкуп. Половина твоя.

Закончив сборы, Ахилл вернулся в палатку.

— Всё готово, — сказал он Приаму. — Утром можешь возвращаться. Поедим пока. Горе горем, а есть надо.

Приам хотел было отказаться, но вдруг, облегчив душу, вспомнил, что не ел ничего с утра того дня, когда погиб Гектор, и почувствовал сильнейший голод. То же самое случилось и с Ахиллом, который ничего не ел со дня смерти Патрокла. Слуги тут же приготовили еду и накрыли на стол. Ахилл и Приам поели впервые за несколько дней.

Встав из-за стола, Приам понял, что не может прямо сейчас ехать обратно. Несколько бессонных ночей дали о себе знать: старик не мог стоять на ногах, так его тянуло в сон. Ахилл распорядился постелить ему во дворе, в стороне от своей палатки, чтобы утром какой-нибудь греческий командир, решив навестить Ахилла, не заметил у него спящего Приама.

Они вместе вышли на улицу.

— Сколько времени тебе надо, чтобы похоронить Гектора? — спросил Ахилл.

— Десять дней.

— Хорошо. Я двенадцать дней с вами воевать не буду и другим не позволю. Помяните Гектора спокойно и похороните как положено. Никто вам в этом не помешает.

Ахилл и Приам пожали друг другу руки. Приам лёг на постель и тут же уснул. Ахилл же, вернувшись в палатку, тоже лёг и неожиданно для себя впервые за несколько суток заснул сразу и крепко.

Но спать Приаму пришлось недолго. Ещё не рассвело, когда его растолкал Гермес.

— Вы, смертные, не можете обойтись без крайностей! — сказал он. — То ты боялся идти в греческий лагерь, то дрыхнешь тут, будто у себя дома. Как мы возвращаться будем, ты подумал? Греки уже скоро проснутся. Если кто тебя здесь заметит, придётся твоим родным и тебя выкупать, а я тут за твою безопасность отвечаю.

Приаму пришлось вставать и дальше дремать на телеге.

До реки они добрались без приключений. Там Гермес вновь разбудил Приама и, наскоро попрощавшись с ним, вознёсся на Олимп отдыхать после бессонной ночи. Дальше Приам поехал один.

Первой о его приближении узнала Кассандра. Закричав со стены, она разбудила весь город.

Улицы заполнились народом. Никогда ещё Гектора, вернувшегося из боя, не встречало столько людей. Приам с трудом проехал через толпы желающих проститься с героем.

Ахилл выполнил своё обещание: девять дней продолжались поминки по Гектору, и за всё это время троянцев никто не побеспокоил.

Девять дней в город возили лес для погребального костра. Граждане ели, пили, произносили речи, поминали славного сына Приама.

Никто из троянцев, даже если бы и захотел, не смог вспомнить о Гекторе ничего плохого. Для всех он остался добрым сыном, любящим отцом, верным другом, мудрым командиром и отважным воином, павшим за отечество.

Утром десятого дня весь город вышел к погребальному костру.

Прах Гектора похоронили и насыпали над ним высокий курган.

Этим закончил Гомер свою бессмертную поэму. Но Троянская война на этом не закончилась, а значит, продолжится и эта повесть.