Мы с Аней сидим на ступеньках, ведущих к Неве. Стоит очередной божественный питерский летний вечер, наверное такой же, как тогда, когда мы выгуливали вовкиного немца. «Наверное», потому что тот вечер я, к сожалению, помню плохо. Точнее, совсем не помню. Всё, что у меня от него осталось – это Аня. Но даже если бы она и не сидела сейчас рядом, всё равно забыть её было бы нереально. Давно я не встречал таких обалденно красивых женщин. Конечно, немного сумасшествия в ней присутствовало, иначе как объяснить то, что она отправилась на прогулку с совершенно незнакомыми людьми, к тому же ещё и вдрызг пьяными? Но это, судя по всему, был единственный её недостаток. Во всём остальном это была не девушка, а стопроцентная мечта поэта! Жаль, что я не поэт…
Когда она смеялась, слегка запрокидывая голову назад, то кожа на её шее натягивалась, и Аня становилась похожа на античную статую. Наверное, более идеальной женской шеи мне видеть ещё не доводилось. Хотя, чего уж там, какой я, к лешему, специалист по женским шеям, разве что только по шейкам… матки…
И так мы сидим на набережной, прямо на ступеньках. В метре от нас плещется ленивая Нева, разомлевшая от жаркого дня. Сильно загорелая женщина с мегафоном в руках настойчиво зазывает всех желающих на экскурсию по рекам и каналам. Я взираю на происходящее с удовлетворением сытого кота. Ранее, попав в огромную пробку и почти выйдя из себя от неподвижности и жары, дойдя до состояния, когда градус безумия подпрыгнул до исторического максимума, я решил, наконец, просто сбежать из машины, чтобы прийти в себя, а заодно и прогуляться вдоль одетых в гранит берегов. Разумеется, прихватив с собой Аню. И теперь, когда злоба схлынула так же внезапно, как и появилась, пришло состояние покоя и умиротворения. Мы вели неторопливую беседу, иногда прерываясь на романтический поцелуй. С течением времени беседы становились короче, а поцелуи – длиннее.
– Я всё равно не понимаю, как можно знать столько языков…!
– Первый язык учить трудно, а каждый последующий всё легче и легче!
Как мне удалось выяснить ранее, Аня свободно говорила на немецком, английском и испанском. Сейчас усиленно изучала французский. Просто киборг какой-то, а не женщина…
– Ни в жись не поверю!
– И совершенно напрасно! – засмеялась она, демонстрируя мне магию своей шеи.
– По крайней мере, без куска хлеба ты не останешься. Переводчики всегда нужны.
– Это точно. Только очень трудно. Я переводила на одних переговорах сразу на трёх языках: русский, английский и немецкий. Через час перестаёшь адекватно соображать. Переводчик – очень вредная профессия. Многие с ума сходят.
– «Нельзя так с переводчиками…»
– Тем не менее…
– А какая альтернатива?
– Учителем можно быть, или тексты переводить. В идеале, конечно, – научная работа.
– А учитель это, типа, не вредная профессия… – я вспомнил своих школьных учителей и в который раз пожалел их.
– Не в школе, – запротестовала Аня, понимая, что я имею в виду, – Можно вести курсы для менеджеров всяких, для директоров.
– Ну, это, конечно, получше… – я представил себя за партой. – Вот меня, например, уже вряд ли чему можно научить…
– Если будешь серьёзно относиться – можно и тебя научить, – она прищурилась и хитро на меня посмотрела.
– Что? Смотришь как на потенциального ученика?
– Я тебе в учителя не гожусь.
– Это с чего же?
– У меня от тебя живот начинает болеть…
– А вот это просто замечательно!
– Кому как…
– Это льстит моему самомнению. Оно разрастается просто как на дрожжах.
– Смотри не лопни от важности!
Я привлёк её к себе, и мы поцеловались.
– Как жаль… – прошептала она тихо.
– Что такое?
– Я уезжаю через неделю.
– Далеко?
– В Москву. Буду там работать.
– Если занесёт нелёгкая, навещу… Ну а если серьёзно, то какая в зад, Москва?
– У меня там жених…
Так вот в чём дело! Жаль, конечно, но против лома нет приёма. А другим ломом быть, если честно, не хочется.
– Ты рад? – удивилась Аня.
– За тебя – рад, – поспешил я исправить прорвавшиеся эмоции. – А так, конечно, это трагедия всей моей жизни!
Она пристально на меня посмотрела:
– Вот это было, ну совершенно не искренне…
– Ты зато у нас образчик верности и честности.
– Зачем ты так говоришь? – опять зашептала она, только на этот раз обиженно и даже надула губки.
– Ладно, не сердись. У нас ещё целая неделя.
– И как мы её проведём?
– Есть предложения…?
Я всегда так говорю, чтобы не зависеть от чужого выбора. Привычка, выработанная годами.
Выбор, конечно, есть, но он получается каким-то абстрагированным от меня, что удобно, ведь выбирают другие.
– Например, ты можешь меня отбить, но… – она грустно улыбнулась, – Это вряд ли возможно…
– Зачем тогда предлагаешь?
– Сама не знаю. Дура потому что…
– Неужели можно столько всего знать и при этом так вот запросто называть себя дурой?
– Получается, что можно.
– Иногда можно… – поправил я.
– Я же не об частных вариантах говорю! Ты же понимаешь, о чём я?!
– Ага, понимаю, когда вынимаю…
– Дурак!
– Не обижайся, – я засмеялся, стараясь интонацией смеха показать, что это был просто каламбур. – Это же игра слов, в рифму да ещё и смешная…
– Самомнение у тебя просто безразмерное какое-то!
– Ну ведь, действительно, получилось и в тему, и смешно?
– Да, – наконец пожалела она меня, – и в тему, и смешно, но только совсем не обязательно.
– Больше не буду! Честное пионерское!
– Ври больше…
– Больше уже тоже не могу…
– То-то!
– Жених твой чем занимается? – решил я перевести разговор на другие рельсы.
– Программист. Очень способный, фирму открыл свою. Пишут программное обеспечение на Запад.
– А для нас чего не пишут?
– Там платят больше.
– Ну вы просто два интеллектуала… Нашли друг друга.
– Давай не будем об этом говорить? А?
– Не будем – так не будем… Давай, вон, о корабликах поговорим, – я махнул головой в сторону проплывавшего мимо катерка, полного восторженных туристов.
– О корабликах тоже не хочу.
Вот ведь блин ёпрст…
– Тогда пошли прогуляемся.
Мы не спеша двинулись по набережной. Шли, думая каждый о своём. Аня – о женихе и английских неправильных глаголах, а я обо всём сразу и ни о чём в результате.
Так мы шли довольно продолжительное время. Дорога становится длинной, когда мысли заканчиваются, а путь ещё остаётся. «А по длинной дороге лучше ехать, чем идти», – решил я, как дитя своего века, посмотрев на часы. Пора было возвращаться к машине. Как раз пока дойдём, на улицах станет посвободнее.
– Назад? – предложил я.
Аня молча кивнула.
– Слушай, а вы с женихом своим созваниваетесь как-нибудь?
– Конечно! Как же не созваниваться? И письма пишем электронные, и в аське треплемся, и смски шлём.
– Эпоха, когда расстояния утратили свою власть.
– Почему утратили?
– При развитии современных средств связи можно жить где угодно, и заниматься чем угодно, в каком угодно месте.
– А представляешь, что будет в будущем?
– Что?
– Будет всё в тыщу раз круче! Мы даже представить сейчас не сможем.
– Ну тогда и не хрен голову заморачивать.
– Неужели не хочется заглянуть, хоть на секундочку?
– Хочется, только у меня в жизни и так чудес хватает.
– Каких?
– Волшебных… – я угрюмо вздохнул.
– Опять врёшь! – и Аня озорно засмеялась. Не могла она поверить, что в жизни такого обычного человека, как я, может быть что-то, не вписывающееся в рамки обыденности.
Тем лучше. Я не особо расстраивался. Гораздо хуже, что у такой замечательной девушки есть какой-то московский жених, ещё и программист. И он – жених, и отношения с ним более важны для неё, чем со мной. Не жизнь, а сплошные испытания для чувства собственного достоинства. Зачуханый программёр и – на белом коне! Ненавижу всю эту ай ти шоблу-ёблу.
– Ты что помрачнел? Неужели расстроился, что у тебя скучная серая жизнь?
И не дав мне ответить что-нибудь резкое, она продолжила:
– Брось, ты такой хороший. Вот у меня есть жених, он богатый и молодой, – я сразу оценил, что «богатый» стоит на первом месте, – но пустой какой-то. Нет, конечно, я его люблю. Он замечательный, внимательный, чуткий, но уже новой формации! Все современные люди – они снаружи блестящие, как дорогие игрушки в магазине, но в сравнении с вашим поколением – примитивные. Вы образованнее и начитаннее, вы – благороднее. Я бы сказала, что современный молодой человек более специализирован, а вы все сплошь – академики без диплома.
«Круто», – подумал я.
«Любой гасконец с детства академик.»
– И ещё, молодые, все такие смешные, – продолжала Аня. – Точь-в-точь как дети.
– Замечательные слова, – поблагодарил я. – Мои седины склоняются в низком поклоне.
– Ты, правда, очень хороший, но, прости меня, я ведь тоже из современных детей, хоть и понимаю ситуацию лучше, но сделать тоже ничего с собой не могу. Вот ты читал Ремарка?
Читал ли я Ремарка? Дикий вопрос. Каждый ребёнок читал Ремарка!
– Разумеется, в детстве мы все читали… «Три…
– Вот! – она не дала мне договорить. – А сейчас живёт куча людей, даже не знающих кто это!
– А ты читала? – осторожно спросил я.
– Разумеется, я же филолог.
– Но ведь Ремарка надо читать не из-за того, что ты филолог, а чтобы вырасти хорошим человеком… И, вообще, книги – это фундамент цивилизованного общества. Если строить цивилизацию, то надо это делать на Достоевском, Манне, Сервантесе, Шекспире, Пушкине, Маркесе, на Астрид Линдгрен, наконец, на Марке Аврелии (я с благодарностью вспомнил собаку) – на вечных книгах. А если читать современную популярную литературу, то далеко не уедешь. Идея, что потребление – это цель развития общества, до добра не доведёт.
– Я, слава Богу, это понимаю, но время, когда «что такое хорошо, а что такое плохо» закладывалось государством на уровне подсознания, уже ушло. И его больше не будет, никогда не будет! Вы – последние могикане на сломе эпох, и поменялось абсолютно всё, социальный и экономический строй, понимание вечных ценностей, язык. В старости вы останетесь совсем одни, вас даже понимать не будут – не смогут!
Бляха-муха! Хоть не доживай до пенсии! Задвигает покруче, чем собака…
– Тебе с одним человеком пообщаться, нашли бы общий язык. Даже спелись бы.
«Или слаялись», – думаю.
– Ты так думаешь?
– Уверен.
– А он тоже много читает?
– Она, – автоматически поправил я, и напрасно, Аня гневно вздёрнула брови.
– Не ревнуй, она мой старый друг, да и если я ничего не путаю, у тебя тоже вроде жених имеется, как штампик на пелёнке.
– На какой пелёнке?
– Проехали… А касательно того, о чём ты говорила, мне кажется, что ты права. И мне очень жаль это осознавать.
– Мне тоже жаль. Я же вижу, что ты даже со своими зверями домашними, как с людьми общаешься. Этот образ мысли, это воспитание, его ничем не убить, никакими социальными и прочими потрясениями.
– Сосисок надо не забыть купить, а то мы всё сожрали, – вспомнил я.
– Вот видишь! – Аня мило улыбнулась. – Ты хороший человек. Такие сейчас не выживают.
– Ну, здрасьте-жопа-новый-год!
– И ругаешься ты тоже по-доброму!
Я подвёз Аню до дома, ей нужно было выйти на сеанс связи с суженым-ряженым. Любовь – серьёзная штука, и даже расстояния над ней не властны, что уж обо мне говорить…
– Ты прямо как подводная лодка, подвсплываешь для радиообмена.
– Вечером я вернусь в вашу гавань, а пока сохраняйте радиомолчание.
– Куда сосисок-то столько? – вместо благодарности услышал я с порога от кошки.
– А разве мы не всё подытожили?
– Сосисок ещё на пару дней хватает. Ну, раз купил – не назад же их отвозить…
Собака тоже подошла:
– Что, пришёл в себя?
– Сухой, сухой как лист.
– А где Аня, ты, вроде, с неё глаз не сводил?
– Занята моя зазноба, сейчас вкручивает своему жениху про любовь до гроба, а потом приедет.
– А жених не приедет провожать?
– Жених в городе Москве.
– Как ты их всех находишь с такими сложными жизненными сюжетами?
– Сам не знаю… Но такова моя стезя, и мне сойти с неё нельзя, – срифмовал я.
– Умная девчонка. Жаль, что ты её прошляпил.
– Насчёт ума – согласен. А вот насчёт «прошляпил» – ни фига подобного. Она же не от меня сбежала, а была таковой, в смысле, почти замужней, уже на момент нашего знакомства.
– Всё равно, олух.
– Ну что ещё от вас услышишь? Сосисок привёз – много, бабу обручённую шпекнул – олух.
– С тобой бы она обречённая была бы, – продолжала атаковать меня кошка.
– А ты её сама спроси, какой бы она со мной была! Она сегодня в наши нейтральные воды зайдёт.
– К нам пришёл сегодня в порт броненосец «Раппопорт», – не сдавалась мохнатая бестия.
– И она, между прочим, не еврейка!
– А мне всё равно.
Я посмотрел на собаку.
– Мне тем более… – ответила та на мой взгляд.
Да что ж за наказание-то такое?!
– Между прочим, Аня сказала, что моё поколение внутри лучше, чем снаружи.
Вспомнил я хоть что-то в свою защиту.
– Это ты к чему? – переспросила собака.
– Была беседа у нас непростая. Я бы сказал даже – душевная.
– Тогда ещё раз и более развёрнуто, а то получается какой-то похмельный отголосок эпохи неолита.
– Мы сравнивали моё поколение и идущее на смену. Молодые, они снаружи лучше, чем внутри, а мы, соответственно, наоборот, внутри лучше, чем снаружи.
– Чем лучше?
– Чем снаружи!
– А таких чтобы и внутри, и снаружи идеальные были, таких нет?
– Ну, таких людей сразу в правительство забирают. Причём, прямо из колыбели, и вместо молока их вскармливают углеводородами.
– А сравнивали как?
– Как, как… в разговоре!
– Нет, по каким параметрам? А то получается, что это говно менее говно, чем то.
– По человеческим параметрам.
– О, как! Ну и что конкретно в тебе более человеческого, чем в ком-то другом?
– Печень у тебя явно хуже, даже спорить не пытайся, – в серьёзном разговоре без кошки никуда.
– Имеется в виду не физиология, а вещи духовного порядка.
– Так тебе отвечу, в большинстве своём люди – стадо, исключение – единицы, и ты в их число не входишь, не надейся даже. А от молодых тебя отличает жизненный опыт, этого не отнять, и тут твоя Аня права – опыт этот, естественно, внутри, а проступает он, как шаблонная модель поведения, но модель более разветвлённая и, следовательно более приспособленная, более изменчивая, это если по Дарвину. И эта модель, понятное дело, внушает уверенность самке. Для неё ты подсознательно выгоден, как отец общих детей, но только потому, что твой жизненный опыт богаче, чем у пришедших тебе на смену. Правда, заслуга в этом не твоя, а той социальной системы, которая тебя воспитала и, разумеется, «эпохи перемен», в которую тебя угораздило жить. Ты зацепил то, что для других, родившихся позже, уже навсегда останется «непознанным». Можно сказать, заглянув в глаза тоталитаризму, ты получил неплохую порцию халявного экспириенса, – тут собака заржала, но, быстро справившись с собой, продолжила. – Ньютон сказал: «Я видел далеко, потому что стоял на плечах титанов». А вы своих титанов просрали, с чем я вас и поздравляю! Зато теперь, безусловно, круче всех!
– Ну так-то зачем?..
– Ну разве не вы всё прошляпили? Хоть сами себе-то признайтесь!
– Ну да, согласен, – сдался я, наконец.
Потом стал загружать еду в холодильник. Действительно, сосисок оказалось многовато. Странно, я был уверен, что мы почти всё подъели. Значит, уже что-то путается в нейронных схемах. Завязывать надо… Заварил чаю, сел, смотря в стену. Так просидел довольно долго, слава Богу, зверьё было занято своими делами. Мысли само собой упорядочились вокруг последних разговоров с Аней и собакой. Неужели всё так печально? Вот любого вменяемого человека спроси, все скажут, что променяли великую страну на колбасу. Но куда же мы смотрели тогда, когда что-то можно было сделать? А может просто вместо того, чтобы делать, мы как раз и смотрели?