ГДЕ ТЕПЕРЬ ВЫ,

КОНИ ЮНОСТИ?

Возвращение в родное гнездовье

I

Как мило и прекрасно после долгой разлуки возвращаться по луговой, знакомой тропе в отчий дом! Он еще не виден, скрыт туманом и рослыми ракитами на берегу реки Мордвес, но в груди уже сладостно нарастает дивная, еще неведомая тревожность, обостренное ожидание встречи и чуда. С поля дует житняк. Крутит снежок. На землю легла легкая изморозь. Трава, скованная утренним морозцем, лежит покорно в ледяном прозрачном саркофаге, еще зеленая, переполненная солнцем. Вдоль тропы еще виднеются васильки, ромашки, иван-да-марья. Стоят уже не в первозданности, но все еще нежны, миротворны, с неотмолимою любовью к жизни.

В поле убрана рожь, но еще поют перепела. Вьются стрижи. Однако в предзимье, куда ни посмотришь, уже властвуют жизнелюбивые воробьи и красивые синицы. Берегом реки, поеживаясь от ветра, торопливо шествует женщина с вальком и деревянным корытом, доверху наполненным стираным бельем. Останавливается! Смотрит на Башкина, не ее ли воин? Воин не ее; похоронка, получается, не лжет! Счастливчику машет ладонью. И шествует дальше к реке, несомненно, унося в себе боль и печаль.

Вот и бревенчатый мостик через реку Мордвес.

Вот и дом! Из трубы ветлами поднимается дым и в мгновение разметывается на ветру и слетает белыми голубями в небо. Похоже, мать топит печь и не знает, даже не догадывается, что вернулся сын!

Неужели вернулся? По правде? Милая моя родина! По его лицу текут слезы.

Александр присел на крыльцо, стряхнув шинелью снег. Воин боялся идти в избу. Смерть на фронте не так страшила, как встреча с матерью! Легче было в Вяземской тюрьме отправиться с остальными печальниками на расстрел! Как встретит сына?

Перемолчит ли свою боль? И его боль? Скорбь отречения еще не исчезла, живет в сердце! Тяжело слышать при живой матери свою сиротливость как сына, одиночество в мире! Он бы мог не вернуться в отчие края! Как тогда? Так бы и жил вечно в ее раздумье, в ее тоске и слезе изменником Родины? Что есть

больнее, оскорбительнее? Забывается ли такое?

Не забывается! И не забылось! И все же надо было пересилить свою обиду, смирить гордость! Свою мятежность! Нельзя злобиться на родную матерь Человеческую!

Он ее плоть,

ее сердце,

ее печаль,

ее радость!

Пора, пора разрушить непримиримые миры ─ мир матери и мир сына! И вместе с тем, разрушить две обиды, две боли, два страдания. И ту ложь, как размерила, разъединила миры! Получилось две правды. На одну истину! Чья истина была сильнее, справедливее? Его, конечно. Но он сын! Сын! И должен простить ее, первым повиниться и покориться.

Он не палач матери.

Не судия ее.

Набравшись сил, Александр вошел в избу и тихо сказал:

─ Здравствуй, мама! Это я. Шурка! Как видишь, вернулся!

Мария Михайловна доставала ухватом из печи чугунок с кипящею картошкою, услышала, как загремело ведро, степенно выпрямилась, вытерла ладони о фартук. Увидела сына, но величать его возвращение не спешила. Невыносимо медленно заправила волосы под платок, и стала повелительно-строго рассматривать желанного гостя, ничем не выражая радости, материнского чувства.

Время остановилось.

В горнице стало тихо, как в церкви перед молитвою. Александр не знал, как себя вести. И не мог разобраться, рада не рада! Тяжело было ему видеть суровые, печальные, осудительные глаза матери. И он в скорбном безмолвии переминался с ноги на ногу, словно жгли ему босые ноги раскаленные уголья.

В избу с улицы вбежала разрумяненная сестренка Аннушка в черном пальто и белой пуховой шапочке. И мигом бросилась на шею брату.

─ Шурка? Вернулся? ─ в радости воскликнула она. ─ Мама, смотри, вся грудь в орденах! И золотая Звезда Героя!

Мария Михайловна не отозвалась, даже растерялась, не зная, как поступить: то ли бежать навстречу сыну, то ли еще выдерживать гордость.

Александр подошел к матери, обнял ее, прижал к себе. И долго стоял так, желанно ощущая ее плоть, ее сокровенность, невольную легкую дрожь и материнскую сладостную радость.

Отсоединившись, нежно произнес:

─ Вернулся, мама! Твоими молитвами, твоими печалями, прошел через бури и лихолетья. Всего хватил! Но Русь святую отстоял! Теперь все, дома!

Он снял шинель и в радости прошелся по домотканому ковру, погрелся у печи, посмотрел в окно на заснеженные берега реки Мордвес, на темные воды, все бегущие в загадочную даль, на дом Капитолины; так ему хотелось увидеть юную красавицу на крыльце терема или у колодца, с коромыслом и ведрами. Но по ту сторону деревни стояла загадочная тишина; никто не спешил гнать вороные, везти в карете к его терему сказочную царь-девицу.

Матерь мало-помалу оживила, растревожила радость за возвращение любимого сына; в мгновение накрыла стол. И даже успела переодеться в нарядное платье с белым узорным воротником.

К праздничному ужину явились Иван и Алеша, Мария Михайловна сама разлила в рюмки водку, смахнула невольную слезу, тепло произнесла:

─ Три сына воевали, и все вернулись. Любо вас видеть. С возвращением, Шура! Ну, быть добру, ─ она быстро выпила водку, закусила моченым яблоком. И, с трудом продохнув, тихо спросила: ─ Чего же ты не писал, своеволец?

Александр ответил уклончиво:

─ Воевал, мать! Воевал.

─ И что же, Гитлера-то встретил?

─ Разминулись, мама, пути-дороги, ─ с огорчением отозвался Александр. ─ Не пришлось идти на Берлин. Но огниво донес! Не я, друзья-однополчане, им передал! Получилось один к одному, как пророки ведали! Сгорел он на костре, фюрер Третьего рейха! И огниво то принесли воины-руссы!

─ Ну и быть добру, ─ порадовалась матерь. ─ Получились и моли сны в руку. Помнишь, в госпитале ведала?

─ Я, мама, все помню.

─ Не все, сын. Не все! Не спеши себя хвалить! Иван тоже воевал, бил фашиста. Но мать не забывал. Алеша у самого маршала Жукова И Алексей у самого Жукова конюшим был. За лошадьми смотрел. Тоже письмами не обижал. Ты чего? Зазнался? Обиделся?

Сын хитрить не стал:

─ Было дело, родная. Нес обиду.

─ Теперь? ─ Мария Михайловна посмотрела строго и смиренно.

Не дождавшись ответа, примирительно произнесла:

─ Ты обиду не таи. Не я во всем повинна. Я всю войну сердцем к тебе рвалась. И печалилась, и скорбела. И надеждою жила. И снова тоскою. Но верила в доброе. И указ Верховного Совета СССР о присвоении тебе звания Героя читали. И всею деревнею радовались. В бессмертие ты деревеньку нашу Пряхино вознес. И себя. Все деревенские так оценили. ─ Матерь вдумчиво помолчала. ─ Так как, нечестивец? С обидою приехал? С прощением?

─ С прощением, мать! Имею ли я право сердиться на родственную плоть? Ты же мне жизнь дала! Что было, то было. Забудем, ─ Александр поцеловал ее в щеку.

─ Я не зря этот разговор завела, сын! Нехристи с малиновыми погонами замучили. Опять приходили. Все ищут тебя, ─ как бы извиняясь, произнесла Мария Михайловна.

─ Ты разве не показывала им газету с указом?

─ Смотрели. Сказали, это не тот Башкин, которого мы разыскиваем.

Александр не выдержал, рассмеялся:

─ Выходит, я это не я! Но другой Башкин! Ловко! Сами себя запрягли в карету лжи. И не знают, как распрячься.

Мать его урезонила:

─ Смешного мало. Они тебе до самого края жизни покоя не дадут!

Иван осудительно заметил:

─ Ты, мать, совсем из ума выживаешь. Сын вернулся! Ты все с печалями! Верно, Саша сказал, запрягли Ложь в сани, а зачем, ─ не знают сами! Разберутся, отпустят грехи! О чем тревожиться?

─ Замолчь, басурман! ─ повелительно потребовала Мария Михайловна. ─ Много ты смыслишь. Они не попы в церкви, грехов не отпускают! Заарестут, и погонят под конвоем по матушке Рассее на Соловки! Кто будет разбираться, виновен, не виновен! И как он не виновен, если обвинение в Туле не снято? Ищут беглеца! Герой, не Герой, а наказание нести должен! Вот и печалюсь.

За столом возникло тягостное молчание.

Иван разлил водку:

─ Не заберут! Твой сын учиться уезжает в военное училище. В Москву. Генералом станет. Кто его тронет? Угадал, брат?

Воин оживился:

─ Будем считать, угадал! Перед отправкою в края родные, вызывает сам генерал Эммануил Казакевич и говорит: «Бился ты с врагом героически! Как командир, показал смелость, талант полководца! Твое орудие было первым снайпером в дивизии! В силу чего командование направляет тебя на учебу в Военную академию, в столицу».

─ В академию? ─ удивился Алеша.

─ Чего мелочиться? ─ весело отозвался Башкин. ─ Для каждого высокая честь, быть генералом Красной Армии!

─ Согласился? ─ проявила нетерпение Аннушка.

─ Нет, сестренка. Отказался! Я сказал Эммануилу Казакевичу: я человек от плуга! Враг напал на мою Русь, я взял оружие и защитил ее! Теперь надо отстраивать разрушенную Русь! Генерал не согласился: на то есть строители, ты командовал орудием! Уже офицер! И тут я взбунтовался: я не командовал, товарищ генерал! Я их вел за собою! Первым принимал на грудь огонь и железо. Огонь я гасил своим сердцем, железо крошил своими руками. Умом и храбростью разбивал камень немецких твердынь. Люди видели это! И шли за мною. Вот и все мое командование.

Он подошел, крепко обнял, трижды поцеловал по русскому обычаю:

─ Что ж, вольному воля! Вижу крепь твою, ее не пересилить. Ее полки фашистов не смогли пересилить! Еще раз целую тебя, как сына!

На том и расстались. Но вижу, огорчил человека. И по милости произнес на прощание:

─ Не надо огорчаться, товарищ генерал. Я у матери спрошу. Отпустит, поеду учиться в военную академию!

Иван улыбнулся:

─ Присмирела, мать? Тебе решать, кем быть Александру, пахарем или воином?

Мать махнула рукою.

─ Голову задуришь с вами. Красавицу-то навестишь? Невестою стала, право, право, одно любование.

Башкин покраснел:

─ И плугом попашем, мама, и за сохою спляшем! Зря она мне шелковые платки вышивала? Помнишь, в госпиталь привозила? Через все бои ее имя у сердца несу.

─ Отец ее, Михаил Осипович Доронин, осиротил семью. Не вернулся с фронта. Погиб на Курской дуге. Смертью героя. Так в похоронке было сказано.

Александр помолчал в трауре:

─ Помянуть бы надо Михаила Осиповича. Прекрасной души был человек. На всю округу славился как сапожных дел мастер. Люди его любили, уважали. Председателем колхоза «Труд» выбрали. Жалко его! И гармониста Леньку Рогалина жалко. Земля им пухом!

Выпили за героев по трауру. Мария Михайловна, захмелев, то ли в радость, то ли в грусть вывела:

Окрасился месяц багрянцем,

И волны бушуют у скал.

Поедем, красотка, кататься!

Давно я тебя поджидал.

Русскую песню в радость подхватили сыновья.

ЖИТИЕ ГЕРОЯ ОТ САЛЮТА ПОБЕДЫ

Все танцуют и танцуют березки на берегу реки Мордвес

II

Александр Башкин на отдыхе не загостился. Едва отгуляли ноябрьские праздники, стал собираться в Мордвес.

Мать поинтересовалась:

─ Далеко сборы?

─ Партии надо представиться. С делом решить.

─ Ты сын пахаря! Твоя доля, ходить за плугом!

─ Мы теперь люди государевы, мама! Что предложат, тому и поклонимся в пояс!

В поле было хмуро. Вился, кружился снег, дул холодные ветры. Идти было трудно, тропа промерзла, сильно скользила и несла больше печали, чем радости. И все же, несмотря на угрюмость осени, на душе у сына-властелина Русского Простора было повелительно хорошо. Он полною грудью вдыхал предзимнюю свежесть. И откровенно радовался перемене жизни. Все еще не верилось, что можно идти по земле и не слышать свиста пули, воя бомб и снарядов, гусеничного грохота танков, не надо лежать на дне снежного окопа, сжимать автомат до боли в ладони, с неумолимою тревожностью гадать: убьют на это раз в атаке? Не убьют? И когда сразит пуля? Едва поднимешься из окопа? Или в беге по гибельному полю битвы? Лучше в беге, и насовсем! Неужели кончились страхи? И отпылали, отпечалили костры Джордано Бруно на земле Руси, и не надо больше входить в атаке мучеником-жертвенником в лютое пожарище? И земле Руси не надо больше нести на себе пожарище, слышать, как горят колосья в поле, рушатся избы, города и веси!

Ужели, ужели такая благословенная тишина будет стоять всю жизнь?

В Мордвесе было теплее, снежные, ледяные ветры остались кружиться, извиваться белоснежными змеями за избами, в чистом поле. У здания райкома партии толпились люди, у коновязи смиренно стояли лошади под седлами и запряженные в сани. В коридоре со скрипучими половицами Александр Башкин неожиданно встретил знакомца из комсомола Николая Моисеева, кто дал ему путевку в Тульский коммунистический полк.

Он в радости воскликнул:

─ Ты ли, Шура? Говоришь, вернулся? И Героем! Слушай, здорово! Ты к кому шел?

─ На партучет встать.

─ Успеешь! Заглянем к первому, на смотрины! Правит Михаил Сергеевич Чивилев. Прекрасный мужик.

Постучали в кабинет.

─ Разрешите, Михаил Сергеевич? Я вам Героя привел и комсомольского вожака!

Первый секретарь Мордвесского райкома КПСС был одет в командирскую гимнастерку без погон, галифе, в хромовые сапоги, осаженные гармошкою. Сам плотного телосложения, среднего роста, волосы русые. Лицо строго-задумчивое, но глаза добрые, приветливые. Он сидел за дубовым столом, просматривал колхозные сводки по сбору урожая.

Михаил Сергеевич проявил особое уважение к гостю. Общались необычно долго. И даже устроили пир. Секретарь попросил секретаршу никого не впускать и выставил на застолье, в честь Героя, коньяк.

Выпив, деловито поинтересовался:

─ Не обжился еще в родном краю?

Воин отвечал скромно:

─ Не обжился! Живу, словно в саду Эдем! Все не верится, что вернулся из грохота орудия, танков, в благословенное безмолвие! Шел по тропинке в Мордвес, и виделось поле, как таинственное святилище, где юрко, не боясь ничего, бегают по жнивью суслики, полевые мыши, собирая неубранное зерно. Все обычно! И необычно! Как наглядеться? Живешь в деревне, в безмолвии, где можно попечалиться и порадоваться, и не ждать пули! Как пообвыкнуть? Все радостно, мило! Даже свет лампадки в углу горницы под иконою святой Богоматери! И даже то, как молится мать! Признаться, он и раньше таким был, милым, красивым, таинственным! Только я его не замечал! Так остро, так обнажено, с такою любовью! Человеку надо пронести Свою Душу через тысячи смертей, дабы выверить, как прекрасна жизнь!

─ Вижу, соскучился по гражданке, Герой! ─ поддерживал его настроение первый секретарь. ─ Но сколько конь на воле не гуляет, а узду и кнут узнает!

Он посмеялся, еще разлил коньяк:

─ Что, Александр, позвать тебя в комсомол? По наградам ─ твой престол! На всю Россию будешь один, комсомольский вожак и Герой Советского Союза!

Башкин принял отречение:

─ Мне бы живое дело, пахать землю, растить колос, а быть чиновником, скорее, не моя Библия.

Первому не понравилось отречение воина:

─ Благословен солдат России! Готов петь ему песнь, как буревестнику о вечности и бессмертии! Но впервые слышу, как воин думает о секретаре райкома! Мы, выходит, бюрократы? Вижу, молод ты еще, Александр! Оркестр души только-только настраивает скрипки, не зная, какую станет играть музыку? Я предлагаю тебе самое живое дело. Будешь, как император всея Руси, управлять государством молодости! И в тоже время, будешь пахарем! Молодые души ─ есть твоя пашня! Расти колос! Пусть вызревают под твоим началом, под твоим плугом, люди зрелые, какие любят Русскую землю, как ты! Пусть вызревают воины-гладиаторы римского Колизея, как ты! Пусть осмысливают жизнь, как ты, только через труд и с плугом на пашне, во имя русского Отечества!

Он помолчал:

─ Осмыслил, что такое вождь молодежи?

Башкин кивнул:

─ Убедили, Михаил Сергеевич!

─ Ну и прекрасно! ─ отозвался секретарь райкома. ─ Россиянку, какую влюбил в себя?

─ Не успел. Но сам влюбился.

─ Получается, и свадьба близко, и семья! Жду приглашения на гармонь и самогон!

Он улыбнулся:

─ Но зови, не как свадебного генерала. Я и станцую, и спою! Не доводилось еще гулять на свадьбе Героя! Сговорились?

─ Сговорились! Быть добру.

Любовь и смерть, ─ единственные таинства,

какие не избежать человеку.

III

Именно в деревне Пряхино, где Александр рос, набирал силу, как Антей от земли, от хлебного колоса, дабы победить чудище и остаться в бессмертии былинным ратником России, юноша и высмотрел кареглазую принцессу с древнегреческим именем Капитолина. Никто не знает, откуда начинается любовь? Но то, что ее благословенно-целомудренный свет повелительно зажигается там, где Вселенная, где горят сказочно-загадочные звезды, возразить никто не смеет. И кто смеет возразить, если огненность света наполняет Человека Земли немыслимою колдовскою силою, равное богам Зевса, где открывается таинство земли и неба, таинство хлебного колоса, таинство шмеля, гудящего над цветком мать-и-мачеха; твое земное таинство, зачем ты? Огненность света дарит преображение чувств, необычную ласковость и нежность, гордую радость и милосердие, и отчаянно, неумолимо тревожит в тебе всю красоту мира.

Александр полюбил именно так, по святцам Земного Неразгаданного Таинства. И по красоте услышал в себе преображение чувств, ─ коснулся цветка, испытал ласковость, коснулся хлебного колоса, испытал радость! И сама любимая россиянка стала для юноши всем: звездою в небе, лучом солнца, упавшим на закате на лик березы, гусем-лебедем, что летит в синем небе над привольными пряхинскими полями, тающим снегом на ладони, белою кувшинкою в реке.

Когда он видел ее, мир становился необычным! Но признаться в любви не смог. Даже когда уходил на фронт! И как можно было, сказать красавице-россиянке самое прекрасное, что существует на земле, самое бессмертное ─ «Я тебя люблю!», если девочке было только тринадцать лет. На Руси такое не вершилось, Русь это красота и целомудрие; яблочко должно вызреть.

Александр пронес чувство любви к девочке через все битвы! и во все времена, лежа в сыром окопе, поднимаясь в атаку, думал о Капитолине. И знал, что умрет на поле сражения с ее именем! С именем матери! С именем России! И не раз, растревожив себе ласковость и нежность, видел, как вернется в деревню, пригласит любимую в покои терема, и оба, присев на диван, слегка, прислоняясь, друг к другу, будут читать стихи любимого поэта Сергея Есенина. И говорить, говорить о жизни, красоте ее, о том, как прекрасна земля и как хорошо, что они пришли в мир, видят звездное небо, землю с хлебным колосом, людей, радуги, слышат грозы, дыхание ветра.

Но когда он былинным героем вернулся с поля битвы в пряхинский замок, то стеснялся даже смотреть в глаза красавицы. Да и жизнь была такая, что больше вызывала печаль и слезы, чем любовь и радость. Деревня жила голодно! Женщины пахали землю, сами запрягаясь в плуг и борону, и со слезами, с болью волокли их по бесконечной пашне. Из лукошка россыпью бросали зерно, пока не падали на поле, как загнанные лошади. Не до танцев было. Да и с кем кадриль отплясывать? Молодцы были на фронте. Возвращались калеками, тоскою земною.

Но мало-помалу деревня оживала в веселье, гармоникою и песнями. Впервые русская гармонь заиграла на масленицу, а летом начались вечерние гуляния в роще на берегу реки Мордвес. Пляски были, что и до войны, ─ кадриль, «ноченька», «тустеп» «барыня». Александр не знал девушек, кто теперь слаженно пел, танцевал под гармонь, водил хороводы. За время его отсутствия подросли юные красавицы и рассыпались цветами в березовой рощице. Каждая была ─ загляденье! Но те дивы мало трогали, волновали воина. Он в таинстве, во все глаза смотрел на свою принцессу. Она воистину была на деревне самая-самая писаная русская красавица; статная, крутая грудь, до пояса величаво спадает густая русая коса, лицо красивое, большие карие глаза. Воин и пленник любви Александр, все же рискнул пригласить Капитолину на танец. Танцуя, он слышал, как она пахла чудным крестьянским полем, хлебом и землею, свежим медовым сеном, ягодами и цветами. И звала, звала, как колдунья, и вдаль ночи, и на плаху.

Вскоре он осмелел, и в лунную ночь, пригласил россиянку погулять в луга. И признался в любви; поцеловал ее. Поцеловал впервые девушку! Получилось скромно и застенчиво. Но в самые губы. И все, дальше началось неизвестное, еще неведомое. Весь мир закружился в вальсе. И на сердце нахлынула такая радость, такая нежность, что он растерялся. Его будто пронзили музыкою и светом, наполнили звуками земной симфонии.

Он понял, любовь ─ чудо!

И жизнь ─ чудо!

На яблочный Спас, когда деревня жила весельем, а душа величием, Александр на гулянье, когда играла гармонь, увел красавицу к реке и там, сидя на бревне, поведал свое таинство, таинство любви, с какою радостью видел ее в окно, когда девочка шла с ведрами к колодцу! И как по молитве шептал благодарение богам, что ты есть на земле, что живешь! И там, где с мечом поднялся за Русь, вошел в смерть, в костры Джордано Бруно, тоже жил с ее именем! И в атаку шел с ее именем! И выжил, ибо любил! И попросил стать его женою! Россиянка стыдливо погладила косу.

Свадьбу сыграли через год, ждали совершеннолетия Капитолины; Александр назначил свадьбу на 17 ноября, на тот день, когда вышел указ Верховного Совета СССР о присвоении ему звания Героя Советского Союза. Время было голодное, но стол с божьей помощью собрали, несли скромные дары деревенские. Все же первая свадьба после войны! И кто в раздолье мчит по Руси на тройке с бубенцами? Сам Герой! Как скупиться? Последнее не пожалеешь. Спирта и водки тоже хватало, постаралось верховное начальство.

На свадьбе гуляла вся деревня! В переднем углу, под божницею, чинно сидели жених и невеста, Александр переодеваться в черный свадебный костюм не стал, его, признаться, и не было, сидел, в чем пришел с битвы, в гимнастерке со звездою Героя на груди.

Невеста была в строгом белом платье и напоминала лилию в разливе озера; глаза наполнены солнечным свечением, и сама она вся, как была соткана из ласковости и радости.

Свадьба была скромная, простая, как и велено на Руси; почтил ее присутствием и первый секретарь Михаил Чивилев. За милым и дивно-трогательным застольем пили не торопясь, со вкусом, без суеты, с покоем и радостью в душе, закусывали. Кричали горько, желали явить в мир сына, как Александр, а когда пиршество веселья подкатывало к сердцу, ─ зачинали песню за песнею. Запевала обычно сама невеста, первая плясунья и первая певунья на деревне, запевала русские песни, так любимые ее избранником. И свадьба соборно пела про ямщика, который служил на почте, о том, как выплывали на простор челны Стеньки Разина, бежал бродяга с Сахалина, про очаровательные глазки. И нежно-нежно о девушке, какая трогательно провожала на позицию бойца. И желала вернуться с битвы.

Александр в лености не отсиживался, он слышал в себе прекрасность чувств, несказанную красоту жизни, половодье любви и нежности и не мог тоже не петь удалые русские старинные песни; голос у Героя великокняжеский, где есть ласковость и красивость и удивительная мятежно-бунтарская сила! Но песнопение его не кричащее, душевное, возьмет на взлет и как колокола забьют-загудят на всю Русь нежною звонницею! И может без грома, в один голос, так, как поет и тоскует скрипка, скрипка Паганини. Сложись у Башкина другая судьба, он мог бы выступать в опере в Большом театре. И больше бы пел русские песни, неся в души людские красоту жизни, красоту любви, где бы с радостью, слышалась тоскующая задушевность.

Он не раз признавался:

─ Как хорошо, что на земле, на пиру дарения, мне досталась Русь! Нигде нет столько света, красоты жизни, целомудрия! Я рад, и горд, что явился в мир в России!

Когда заканчивались песни, свадьба соборно выходила на пляску! Нигде так не пляшут, как на Руси! Мятеж пляски разливается во всю Русь, во всю землю! И теперь плясали под гармонь и балалайку тоже с особым весельем и задором! Бедовые бабы и девицы-молодицы, отчаянно, забубенно отплясывали барыню и русского, огненно взмахивали красными косынками, кружились-вертелись юлою и так, что шаткие половицы стонали и плакали под тяжестью сапог и туфелек. Плясам и секретарь Михаил Сергеевич, как обещал. Гармонист и плясуньи отдыха не знали. Кончался керосин, гасли лампы, разжигали, как в старину, в железном светце березовые лучины и снова пели и плясали в одно дыхание, в одно движение. Вывели за руки в буйность пляски жениха и невесту, не сиди на скамье, как сироты. И невеста, притопнув каблучками, тут же вывела частушку:

Коса моя русая,

Лента голубая,

Сама чернобровая ─

Цена дорогая!

Пели-плясали и поднимали кубки в родительскую радость и матери молодоженов, Мария Михайловна и Евдокия Ивановна.

Свадьба отпела и отплясала, и Златогривые Кони Времени понеслись вскачь по земле Руси! Страшно подумать! И печально подумать, минули годы и годы, и мы уже в 21 веке! Время неумолимо, оно ускоренно движется в звезды и безмолвие вместе с человеком. Как он ни пытается выбраться из половодья, уносящего его в вечность. Тьма неминуема; а речка Мордвес, где на крутом берегу пела и веселилась свадьба, будет вечно слать в просторы синие волны. И березки будут дивно и мило, неумирающе стоять и стоять на земле в обилии солнечного света!

Все остается!

И все останется!

Даже Время, вечный земной убийца! Но только не человек, властелин мира, и кому быть со временем властелином бесконечного Звездного Пространства!

Семья сложилась. Любовь протянулась на вечность в мудрости и благости. Александр Иванович и Капитолина Михайловна отметили Золотую Свадьбу! И все еще живут по законам любви. Как соединились воедино, в одну думу, в одно сердце, так и живут до креста! Ссоры, раздоры были. Но не такие серьезные, не убивающие душу. Жена Героя все еще смотрится русскою красавицею. Но, естественно, уже не тою первозданностью, не свадебною! Но изысканная женственность сохранилась: та же иконная красота лица, чистые, живые глаза, сияющие, словно озера на солнце, ласковая, крестьянская простота общения, нежное сердце.

Вскоре, по воле любви и творца, на благословенном ложе, влюбленные явили миру сына Вячеслава. Человек явился в мир необычайно красивым, как Лель, добрым и справедливым. Правдолюбец до безрассудства! Несет в себе характер отца, упрямец до мятежа, не поклонен Злу ─ до взмаха меча воином Руси! Одарен талантом музыканта, он немыслимо красиво играет на гармошке. Слушать его гармонь можно всю жизнь, как скрипку Паганини! Музыка неземная, пиршество звуков от Бога! Его зовут как гармониста на все свадьбы в Мордвесе. Трудится инженером.

Вторым пришествием явился сын Михаил. Это человек от мягкости, очень мечтателен. Живет любопытством к миру, с любопытством смотрит и в твои глаза, словно желает спросить: человек, скажи, зачем я живу? Зачем мне подарена жизнь? Хочет отыскать гармонию на земле! Редко в ком еще можно заметить такое несказанное желание понять мир, в котором живет! И живет одно мгновение! Служил офицером. Ушел из жизни раньше времени; не с того ли так тревожила его сердце мысль, зачем он? Зачем жизнь? Как знал, палач-Время не даст ему осмыслить себя, как Сократ, как Иисус Христос. Идти по Руси на кладбище за катафалком, вместе с Александром Ивановичем было тяжело. Он плакал, и на могиле тоже плакал. Стояла тишина, горькая, траурная! Но было слышно, как во всю Русь играли скрипки, разливался хор плакальщиц и горвестниц, касался неба, где боги, казалось, тоже были огорчены, что человек ушел из жизни и не узнал, зачем он был на земле?

В семье Александра Башкина выросли две милые, прекрасные дочери ─ Надежда и пушкинская Татьяна, если сравнивать характеры. Обе несказанные трудолюбицы!

Мудрецы говорили, хочешь остаться на земле, яви миру сына или дочь. И продолжишь себя в бессмертии, не упадешь одиноким дубом на землю, обнажив в скорби родовые корни, под злыми дующими ветрами, не рухнешь с проклятьями в пустоту, в неизвестность.

Терем великого князя-воина Руси Александра и княжны Капитолины, переполнен внуками! Оба несут в себе великую пахарскую династию, какая зародилась еще во времена Рюрика, несут ее культуру, ее целомудрие, почему так благословенно и расселились в тереме мир, любовь и добро.