МАТЬ ОТРЕКАЕТСЯ ОТ СЫНА

I

В избе было сумрачно. Услышав, как подъехали сыновья, Мария Михайловна зажгла лампу. Не зная почему, она услышала в себе печаль и тревожность. Но настроение свое скрыла, отозвалась с радушием:

─ Долго отца навещали. Заждалась! Пожалуйте к угощению.

Стол уже накрыт. Стоял чугунок с похлебкою, дымились картофель в чашке, яичница в сковороде, с шипящим салом; были любимые лакомства Александра: кулага с калиною, коржики со сметаною.

Непримиримая ненавистница самогона, матерь выставила чекушку, разлила огненный хмель в граненые стаканчики:

─ Что ж, помянем блаженного Ивана Васильевича! Земля ему пухом!

Выпив, долго не могла продышаться, то и дело промокала платком выступавшие слезы.

─ Злая окаянница!

─ Первач, ─ уточнил Алеша.

─ Ты отколь знаешь? Смотри! Быстро ухватом уважу, ─ строго пригрозила Мария Михайловна. Скромно взяла из миски моченое яблоко и стала скрытно, пристально всматриваться в сына, желая, как злая пророчица Кассандра, на расстоянии, постичь таинство его души.

Что там?

Солнечное свечение от свидания с матерью?

Или тяжкий крест?

Александр ел, молча, вдумчиво, стараясь не глядеть в глаза матери. Он боялся глядеть в глаза матери. Он слышал ее смятение, ее тоску, ее пугающую горечь. И тоже желал постичь душу родного существа. В чем дело? Откуда печали? Но одарить себя истиною, чем жила матерь, почему несла боль и тревожность, не мог. Получалось две загадка. И матерь загадка! И сын загадка! И оба желают знать правду! И оба боятся знать правду! И оба не знают, как пробраться через метельные ветры, друг к другу.

Сын слышал, в сердце матери приговор.

Но почему, почему?

Мария Михайловна тонко похвалила:

─ Хорошо кушаешь! Вижу, сильно оголодал в лесу.

─ В каком лесу, мама?

─ Отколь я знаю? В веневском, тамбовском?

─ Не ведаешь, зачем осуждаешь? ─ обиделся сын.

─ Не беспричинно корю, от горя и печали. Зашли они самозвано в сердце и не отпускают, тревожат. Обессиливают, как тревожат! И никакого душевного спасения, исцеления!

Ждала я тебя, невыносимо сильно ждала, полагала, успокоение посеешь, тоску и тревогу отринешь, а ты опять пришел в дом-терем, как нищий бродяга, обросший, худой, в залатанном полушубке с чужого плеча! Откуда пришел? И зачем? ─ строго спросила матерь Человеческая.

─ С фронта! Повидаться с тобою, братьями, сестрами. Разве нельзя? Почему так спрашиваешь?

─ Как ─ спрашиваю?

─ Строго очень.

─ Еще строже спрошу. Ты воюешь, аль нет?

─ Воюю, мама.

─ Где ордена, медали?

─ Я, мама, не ради наград воюю, ради Отечества!

─ Плохо воюешь, ради Отечества, раз наград не имеешь, ─ вынесла приговор Мария Михайловна. ─ Воевал бы лучше, были бы ордена.

─ Как умею, ─ покорно отозвался Александр; глаза его понесли беспредельную грусть. ─ Вижу, неспроста разговор завела?

Матерь допила самогон:

─ Угадал, сынок! Твои чекисты замучили.

─ Какие еще чекисты?

─ Те самые, с малиновыми петлицами! Как наезжают, так начинают издеваться: «Ну, говори, баба, без лукавства, где отрок? Ты знаешь, кого родила? Изменника Родины! Извести, где он? В какую берлогу спрятался?» Я усиленно отбиваюсь: «О чем вы говорите, господа? Разве он зверь, по берлогам таиться? Сын там, где вся честная, гордая Русь, он на фронте, с немцем воюет!»

Чекисты неизменно свое: «Врешь, глумливая баба! Сын не воюет, он в лесу скрывается! Он сбежал из армии, он дезертир! Говори, куда ему еду носишь? В какую лисью нору?» И смеются ненасытно! Затем лезут на чердак, смотрят, не там ли ты скрываешься? Заглядывают в подполье, не там ли затаился?

Устанут искать, снова начинают требовать: «Открывайся, где сына затаила? Не то и тебя повяжем как пособницу! Посидишь в тюрьме, быстрее в разум войдешь, ─ кого надо рожать, дезертиров или героев Отечества!» И опять смеются весело и сытно, как бесы расщекоченные! Я стою в горе, безвинно униженная! В безумном оскорблении. И не знаю, куда деваться! В землю бы провалилась, да земля-Русь сама оцепенела, не распадается! Каково? Каково испытывать такую казнь? Неумолимо, ненасытно душа омрачена скорбным позором! Такого позора я ожидала от сына?

Александр пришел в ужас:

─ Какие чекисты, мама? Я воюю третий год! У меня и красноармейская книжка есть!

─ Где она? Покажи! ─ потребовала Мария Михайловна.

─ В госпитале осталась, у главного врача.

─ Почему в госпитале? Почему не у тебя?

─ Господи, мама! О чем ты? Ты меня не слушаешь! Я лежу в госпитали в Туле, после третьего ранения! Еще не выписали. На воле солнце, поют иволги! Сердце и затосковало о доме! О родном крае! Я и примчался к вам на коньке-горбунке, на сутки, дабы повидаться, и кто знает, ─ может быть на прощальное мгновение?

─ И снова самочинно? Как с гулянья кот-сумасброд! ─ пытливо посмотрела женщина.

─ У кого спрашивать, мама? Отпустить может только военный комиссар Тулы, и то, когда выпишут из госпиталя. Может отпустить, может не отпустить. в любое мгновение могут позвать военные трубы, и тут же вручат шинель, пулемет, гранаты ─ и в маршевую роту, на фронт! И с матерью не повидаешься! Одна благость ─ сбежать самочинно! Подло? Да! Зато есть возможность увидеться и попрощаться с вами, с милым, родным краем! Осмысли, мама, завтра иду на битву! Иду ─ под пули! В огненный вихрь! Долго ли упасть в битве в костер и вечность? Зачем же осуждать за побег из госпиталя?

Мария Михайловна отозвалась мягче:

─ Я твою стихию не осуждаю. Бессмысленно! Ты живешь по законам собственного сердца, а сердце у тебя самолюбивое и самовластное! И весь ты стихия крестьянского мужика! Тебе ничего не стоит нарушить законы жизни, праведные они, не праведные! Выстрадаешь истину, будешь отстаивать ее до погибели, а не отступишь. И опять же не зная, прав ты или не прав! Ты идешь по жизни, как отец! Он тоже восстал против миропорядка, не захотел жить, как стреноженный конь на лугу. И что от его бунта, его сумасбродства? Ранняя смерть! Ушел, как молния в землю! Вышел светоносно из тьмы, и снова ушел во тьму. Исчез бесследно, а кем себя возомнил? Властителем истины, царствующим разумом! Как оказалось на деле? Раньше батраку платили за трудовой день пуд зерна, а он сколько платил? Горсть на ладони, и то с превеликим трудом, с печалями сердца! Кто выиграл? Отец? Крестьяне? Почему и надорвал свои силы ─ от бессмыслицы.

И ты почитаешь себя, всевластием истины! И постоянно живешь в разладе с разумом. Постоянно! Помнишь, куда тебя привела стихия? В Вяземскую тюрьму, под расстрел! И снова ушел в стихию, как Стенька Разин, пожелал, ─ убежал из госпиталя, не пожелал, остался! Война же идет, бесов сын! Изловят чекисты, снова под расстрел подведут! Ты чего, смерти ищешь? Зачем это тебе?

Александр уронил повинно:

─ Каюсь, мама, я не прав! Но не мог я себя пересилить! Душа, душа просила ─ с тобою повидаться!

Мария Михайловна привстала, поклонилась:

─ Поклон до земли, что мать не забываешь, радуешь ее своим явлением! Но почему пришел снова воровски, без документов? Как я могу знать, воюешь ты? Или беглец с поля битвы, изменник Отечества и прячешься, как зверь, по тамбовским лесам? Вдруг и правы те, с малиновыми петлицами, какие наезжали к тебе в гости!

─ В чем правы?

─ В том, что ты есть предатель Отечества!

Александр вытер с лица пот:

─ Разве ты не получала мои письма с фронта?

Матерь не сдавалась:

─ Письма можно написать отколь хочешь! И штамп воинской части поставить.

─ И кто тебе такое известил?

─ Те и известили, что наезжали, с малиновыми петлицами!

Сглотнув слезы, сын с болью отозвался:

─ Получается, ты не веришь своему сыну?

Мария Михайловна погладила на груди крест с распятьем Христа:

─ Верю, не верю, мое ли богатство? ─ она подошла к старомодному сундуку, достала документа. ─ Прочти сам. И осмысли, в каком ты звании? Пересвет Отечеству? Или Каин Отечеству?

Ощутив невольную тревогу, Александр Башкин развернул документы, сложенные трубочкою. На гербовом бланке, где был оттиск ─ ГУГБ НКВД СССР. Тульское областное управление, были напечатаны на машинке адрес, письмо матери.

Воин, волнуясь, стал читать:

«Уважаемая Мария Михайловна! С печалью сообщаем: ваш сын Александр Иванович Башкин сбежал из артиллерийского училища, где собирались, вооружались воинские дивизии для отправки на фронт. Таким образом, он дезертировал из армии, стал изменником социалистического Отечества!

Еще есть возможность спасти ему жизнь. Пусть явится в Тульское управление НКВД с повинною. Объясните ему: если явится с повинною, то военный трибунал может проявить милосердие, не вынесет смертный приговор. Он получит десять лет тюрьмы и и будет отправлен солдатом в штрафную роту на фронт, где сможет искупить свою вину. Если разыщем его мы, то ваш сын будет расстрелян без всякого снисхождения, ─ как враг народа и Родины!

Не пожелает явиться, спасти загубленную жизнь, Вы сами, как матерь, проявите благоразумие, сообщите о его появлении в отдел НКВД в Мордвесе.

Начальник управления НКВД старший майор государственной безопасности В. Н. Суходольский».

Александр исподволь научился принимать злые удары судьбы. И оставаться с мечом на коне, как воин Пересвет, несломленным, непобежденным. Мать была не права, он не жил расхристано, он жил вдумчиво. И строго, повелительно строго к себе! Да, были сломы, повороты, он разрушал в себе миропорядок, они нарушали равновесие между жизнью и смертью. Он платил за это слезами и сердцем! Так было и в роковом побеге из училища, и в тюрьме, и перед расстрелом, и в штрафном батальоне, и в плену.

Но он никогда не слышал в себе отчаяния, гибельного страха, в любые времена, в любые испытания оставался человеком, с честною и правдивою душою, еще более влюбленным в свою землю. Он был из гордого племени руссов, кто первым выходит на Куликово поле с мечом и щитом защитить великую Русь. Он не боялся смерти. Он совсем не боялся смерти! Упасть за святую Русь на поле сечи, как падали на поле сечи за Русь его предки, пахари и воины, было ему пиршеством радости, пиршеством благословения от Бога! Он ничего не боялся, ни грозы, ни бурь, ни пули, летящей в сердце, но прочитанное письмо наполнило ужасом, повергло наземь, как сразило копьем Челубея!

─ Это кошмар, мама! ─ воин не скрыл душевного потрясения. ─ Такие письма может принести только злая пророчица Кассандра! Получается, сын у тебя враг народа? Объявлен вне закона? Круто! Может каждый арестовать и загнать пулю в затылок. Круто! И что же теперь? Я сама неполноценность в доме-тереме! Не имею права на застолье! Я чужак в доме! Разбойник Кудеяр, из тамбовского леса? Так вы изволите думать, милые родители?

Мария Михайловна посмотрела с тоскою:

─ Правда, не из леса пришел?

─ Из леса, мама! Кабаном бегал! Споткнулся о пень, стал человеком. И пришел, ─ с надрывом в сердце отозвался Александр.

Он строго помолчал:

─ Что я хочу сказать? Слушай! Я появился на свет от русской крестьянки, вскормлен твоею грудью. Во мне свет твоего сердца! Я получил в наследство от отца, от дедов ─ пахарское поле, березовые рощи, пение иволг, раздольные песни и пляски на берегу реки, красоту ромашкового луга, всю Россию.

Я слышу в себе мучительную связь с Отечеством руссов! До боли слышу, до слез! Мне все дорого, мило. И синяя бездонность неба, и поля с колосьями ржи, и сама деревня с колодцами и журавлями, со снопами ржи, косогор, что осыпан ромашками, по которому я не раз водил под уздцы Левитана и Бубенчика на водопои к реке! Дорог-мил и тополь с вороньими гнездами, где я спас выпавшую птицу, и то, как на болоте стонет выпь, и то, как трубит пастух, щелкает кнутом, выгоняя сонное стадо коров на медово пахнущий луг, и даже ветка крушины с ягодами. Смотришь, крутишь ее в руке, и оторваться нет сил!

Нет сил, оторваться от красоты, слышишь ли, мама? Я во все времена, на фронте, ухожу в смерть и смерть! Каждое мгновение со мною ─ смерть, смерть и смерть! Я вижу мир так обостренно, что плачу, если вижу цветок у луговой тропки, который истоптан копытом лошади! Копытом человека! Из жалости плачу! Из любви к жизни! Из радости, что еще живу в окаянно красивом и в окаянно жестоком мире!

Вся земная красота, мама, светоносно вошла в меня с такою силою, с такою любовью, что я каждые разы удивляюсь, как бы я мог не жить, не жить на земле, а проплыть призрачным облаком там, где звезды, где Вселенная. Проплыть на время и исчезнуть в звездном бесконечном пространстве!

Но я есть на земле!

Есть, ибо есть ты!

И быть на земле, это чудо! Чудо! И это чудо явила ты!

И это чудо Воскресения на Земле пришло не само по себе, мама, а там, в битве, когда в тебя летят пули, когда рядом рвутся мины и снаряды, когда рядом умирают люди с пробитым сердцем, где кровь льется ручьями! Там я постиг страшную, мучительную любовь к людям, и к жизни, и к России тоже. Могу ли я все это предать?

─ Все так, сынок, все так, ─ милостиво согласилась Мария Михайловна. ─ Не о том речь, кого сечь! По разуму ли ты обиду во мне воскресил? Коли твоя правда, то почему беда-печальница так насильственно в мою избу вошла, сердце омрачила?

Повинная я в том?

─ Нет, конечно. Я виноват. Сам. Моя боль, моя скорбь. Откуда все? Ты права: от стихии, от непутевости, от разгульного сердца Стеньки Разина! Мне тяжко, очень тяжко было жить на плацу в училище, где выстраивались воинские полки для отправки на фронт! Воина-русса учили колоть штыком тряпичные, набитые опилками куклы. И маршировать по плацу по восемь часов! Я к тому времени уже сражался на нерве, один на один с тьмою танков с черными крестами! И стыдно, оскорбительно было мне, мама, суетиться штыком, как на карнавале идиотов! И зачем? С каким смыслом? Там танки с черными крестами, огонь шлют, не подняться, а мы бежим на танки со штыками наперевес! Не только роту, полк положат на поле сечи в одно мгновение! Я не выдержал унижения! Не выдержал унижения, мама, слышишь? И сбежал! Сбежал на фронт, мама, а не в тамбовские леса! И я уже был у фронта! И ждал на шоссе маршевую роту, дабы пристроиться воином и по чести добраться до места, где шла битва!

Но задержали чекисты! Так я оказался в Вяземской тюрьме, был приговорен военным трибуналом к смертной казни. За дезертирство! По роковой ошибке! Понимаешь? Я бежал на фронт, а судьи посчитали, ─ бежал с фронта. Разобрались, отправили в штрафной батальон. Я, мама, весь изранен, я давно искупил вину кровью, а они все мучают!

─ Кто они? ─ прицельно спросила мать.

─ Чекисты. За храбрость я четыре раза был представлен к награде! Все срезали они, с малиновыми петлицами.

─ Плутаешь ты, сын. Плутаешь! ─ не согласилась и нахмурилась Мария Михайловна. ─ Они уверены, ты изменник Родины, затаился в лесу, в берлоге. И ищут там! В логовище зверя! Как же они могут срезать тебе награды, ─ как солдату Отечества, который воюет, а не прячется зверем в чащобе?

─ Потому что я не человек, мама! ─ с болью вскричал Александр. ─ Я волк, волк, потому и окружают красными флажками! В моем личном деле записано: был в тюрьме, приговорен к смерти за измену Родине! И я теперь для чекистов, мама, извечно ─ враг народа! Им безразлично, искупил я вину кровью, не искупил, все едино будут всю жизнь преследовать, и всю жизнь не жаловать! Сколько буду воевать, я во все времена, во все времена не получу ордена! Чекисты будут срезать! Тем более, звание Героя! Я есть горькая земная прокаженность, мама, помечен знаком дьявола!

Матерь Человеческая стояла на своем:

─ Ты, правда, воюешь?

─ Воюю, мама.

─ В таком случае, почему тульские чекисты шлют тебе проклятья? Грозят расстрелять как изменника Родины?

─ Все просто, мама! ─ по покою отозвался сын. ─ Меня как изменника Отечества арестовали чекисты из Смоленска! Там разобрались, ─ через страшное избиение в НКВД, через приговор о смертной казни в Вяземской тюрьме, что я есть не изменник, а есть воин Отечества! И благословили на битву! Чекисты из Тулы, скорее, о том не знают! В шкатулке у чекистов лежит заявление от начальника артиллерийского училища о моем побеге! Они и продолжают, по долгу службы, разыскивать мою земную греховность!

─ Сходи, объясни. Повинись, ─ с теплотою потребовала Мария Михайловна.

─ Куда я пойду, мама? Война в Отечестве! Тысячи и тысячи воинов-руссов гибнет в безумстве сражения! Половодье горя! Половодье боли! Половодье слез! Столкнулись миры, обожжена Вселенная! И тут я пришел к чекистам, принес на суд, на поиск истины и справедливости одну-единственную судьбу! Кто станет разбираться, мама? Только в радость возликуют, о, беглец Башкин! Долго ждали! Выбрался из берлоги! Выбросил белый флаг! Помучил! Поморозил! Теперь и мы погреемся.

И устроят побоище. Собьют с табурета и будут бить резиновыми шлангами, сапогами, пока кровью не истечешь, не дашь признание, что ты германский шпион! Я стану кричать от боли и обиды: я не шпион! Я воин Руси! Я пришел с поля битвы установить истину, вы зря меня преследуете, зря стараетесь загнать как волка за красные флажки! Я не волк! Я воюю! Без вины мучаете!

И что чекисты? Изольются слезами? Встревожат совесть? Не встревожат! Я жертва, они палачи! Я смерть, они ─ жизнь! Еще в сладость позлорадствуют: говоришь, забрали ни за что! Подлую клевету на ЧК возводишь! И ─ удар в челюсть, новые избиения! Хорошо, если отправят на урановые рудники, а то и забьют! Им убить человека, в заслугу! Одним врагом народа меньше, а то, что стало меньше одним солдатом России, им совершенно безразлично. Народу ─ тьма, его хватит! Разве это исключено, если возможно? Идти в ЧК безумие, мама! Я все это прошел. Весь избит. Не так повернусь, все слышно, как кости двигаются, хрустят; во все тело боль царствует. Я до сих пор плачу!

Мария Михайловна не приняла его исповедь:

─ На морозном хворосте в берлоге полежишь, еще не так кости начнут хрустеть, а боль царствовать!

Александр сжал ладоням виски:

─ Мама, ты хоть понимаешь, какую обиду мне несешь?

─ А какую ты мне принес? Не отследил еще сердцем? Лжешь ты, крутишь! Если ты по ошибке попал к чекистам, по ошибке приговорили в Вяземской тюрьме к смертной казни, где, наконец, разобрались и вернули тебе достоинство, то почему не сообщили чекистам в Туле, что ты чист перед Родиною, оправдан, отправлен на фронт?

─ Не знаю, мама! Не знаю! Когда я был в тюрьме, фашисты взяли Смоленск и уже штурмовали Вязьму! Чекисты вполне могли встать на защиту города-крепости! И пасть смертью героя! Кто будет сообщать? И куда сообщать? Чекисты из Тулы вполне могли не выслать заявку в Смоленск! Велико событие ─ Башкин сбежал на фронт! Или с фронта! По лесам тьмою беглецы скрываются! Будут по каждому звонить в колокол по Руси?

Возникло гробовое молчание.

─ Что ж, так и будешь жить на земле как загадочный рок? ─ задумчиво произнесла Мария Михайловна.

─ Лучше быть им, романтичнее, чем лежать в земном Мавзолее. Я еще погожусь Отечеству.

─ Где погодишься? ─ печально посмотрела женщина.

─ На поле битвы.

Невыразимо тяжело было Александру уезжать из родного дома-терема без прощения матери. Он встал с рассветом, едва солнце озолотило обесснеженные пашни, ладные избы и речку, спрятанную в ольховом кустарнике. Взяв котомку, крепко пожал руку Алексею, поцеловал спящую сестру Нину и Аннушку, прощально посмотрел на икону святой Богоматери, какая была озарена гранатовым светом от горящей лампадки, и быстро вышел в сенцы, нечаянно задев порожнее ведро, которое отозвалось грустным и прощальным звоном.

Постоял на крыльце; с поля дул житняк, приятно пахло соломою. Подышав свежим, росистым воздухом, послушав пение иволги на березе, зашагал с косогора по тропке к мосту.

Мария Михайловна вызвалась проводить до околицы. Всю дорогу шла и плакала, все никак не смогла смирить в себе боль, обиду и горечь.

Перед Мордвесом, у кладбища, остановилась:

─ Прощай, сын.

─ Прощай, мама, ─ он поцеловал ее.

Она отстранилась, задумчиво потеребила платок. Глаза ее жили в тоске:

─ Не приходи к нам больше, ─ вымолвила с мучительною грустью. И строго повторила: ─ Не приходи!

─ Как не приходи? ─ сын ощутил в сердце гибельную скорбь. ─ Опомнись, что ты говоришь, родная моя?

─ Не приходи, и весь сказ. Ты принес в дом вековечный позор. Я могла бы тебя убить! И должна была бы убить! Так и так в тебе нет смысла, ты есть чужое невспаханное поле, где не прорасти колосу, и обречен, слышать проклятия предков. Но я люблю тебя! И не могу даже пожелать смерти. Ты мой сын! К несчастью! Уходи!

─ Грузные у тебя слова.

─ Какие встревожил

─ Ты несправедлива, мама! Я не изменник, я воин Отечества! ─ с болью произнес Александр. ─ Твоя казнь есть безжалостность! Тебе изменила мудрость! Тебе изменила матерь Человеческая! Отрекаясь от сына, ты отрекаешься от правды!

Мария Михайловна была непреклонна:

─ Не клади меня в гроб раньше времени. Уходи! И больше не являйся.

Александр растерянно постоял. Его сердце содрогнулось, сжалось в тревоге и боли. Он по молитве посмотрел. И с ужасом отвел глаза. Объясняться было бессмысленно! Матерь по ненависти утратила силу милосердия, силу от Бога! Она чтила в себе только правду, какую выстрадала! И никакая сила в мире не сумеет ее переубедить. Примет смерть, но не отречение от истины, какую выстрадала!

Сын стоял одна бледность, одна униженность и одна оскорбленность! Он остро слышал свое горе. Родственная связь оборвалась. Все разрушено, они отсоединились. Но он не винил матерь Человеческую, понимал ее сердце. И прощал ее сердце.

Он повинно произнес:

─ Прости, мама, что безвинно принес тебе столько горя! Получается, больше не приду.

─ И писем не пиши.

─ Хорошо. Не буду писать.

─ И забудь мой дом.

─ Забуду, мама.

Он развернулся и пошел в Мордвес. Сын спиною слышал, как стоит на тропе его мать, его великая крестьянская матерь Человеческая, стоит сгорбленно, губы сжаты в строгости, невольно текут слезы, какие промокает платком, Но слезы льются и льются, душа никак не испытает утоления. Но глаза уже несут солнечное свечение, незваную ласковость. Матерь не шлет вслед проклятья. Ее мучают тревога за сына, горькое смятение и растерянность.

Во имя чистоты рода, крестьянского Отечества она принесла в жертву себя. И сына.

Горько ему. Горько матери.

Немыслимо горько!

Сыну бы оглянуться, ласково помахать рукою, на миг соединиться душами , какие уже плывут в звездном небе Одинокими Мирами, но какие еще несут в себе сладкую родственность. Возможно, возникнет прежняя нежность, потревожит себя надежа на сближение; но Александр не оглянулся, он шел упрямо, с суровою непреклонностью,

и гордо сдерживал себя, дабы не оскорбить матерь Человеческую своими слезами! Он тоже плакал, ибо нес в себе крест с распятием Христа! И слышал себя у Голгофы! И слышал во всю Русь хор плакальщиц и горевестниц! И слышал, что он перестал Быть Человеком, а стал Обидою и Болью!

Страшно, немыслимо страшно было с приговором матери уходить на фронт! Он вполне может больше не вернуться в отчие края; смерть-насильница, смерть-печальница может в любое мгновение стать вещею правдою. И все, отжил, отцвел! Но даже если выживет, гибель минует его, он, опять же, не сможет переступить порог родного дома, увидеть радостно-печальные глаза матери, братьев и сестер; он изгнанник, он обречен на одиночество, обречен святым Иовом странствовать по дорогам войны! И нести, нести оглушительное страдание в душе.

За что казнит его жизнь?

Матерь Человеческая считает его изменником русского Отечества!

Немыслимо!

Что ж, раз так, он больше не явится в отчий дом! И писем не станет писать.

И не писал.

Пока не получил звание Героя Советского Союза.

Не ушел в бессмертие!